Ангел в темноте Лешко Юлия

– Вообще-то это бутылка с минералкой лопнула, я ее в морозилку положил. Ты же любишь, чтобы холодная…

Лена еще долго лежала без сна, глядя в потолок и нежно улыбаясь своим грешным и праведным мыслям.

На следующий день у Лены снова был утренний эфир. Маринка Карасева заболела, а они работали только парами: Марина и Олег Звягин, Елена и Володя Морозов, Диана Бурцева и Сережа Калиновский. Пары подбирали тщательно, как космонавтов в полет на Марс. Смешливая Маринка все время пикировалась с Олегом, они были как бы вечные противники в споре: «Мужчина и Женщина. Кто виноват, и что делать?» Диана и Сережа, наоборот, работали в одном ключе – оба такие дельные, цельные, интеллектуальные. А Лена и Володя брали душевностью, особой доверительной интонацией, неподдельной симпатией друг к другу и зрителям. Елена знала, что на ее имя приходит больше всего редакционной почты. Какие-то ей отбирали, специально готовили для эфира, большинство же посланий острозубые редактриски комментировали так: «Лен, тут к тебе обратно сватаются… Ты как, согласная?»

Она встала очень рано («как на утреннюю дойку» – вспомнила она Лешину обычную в таких случаях шутку). Алексей, конечно, еще крепко спал. Она нежно поцеловала его в щеку, но он даже во сне чуть-чуть нахмурился.

Лену у подъезда уже ждал студийный микроавтобус, она запрыгнула в него, привычно согнувшись, поздоровалась с теми, кого подобрали раньше, и «рафик» понесся по пустынным в такую рань улицам.

Все было как обычно, разве что парикмахерша Света предложила Елене новую прическу, несколько меняющую ее привычный облик. После того, как Светлана закончила, Лена взглянула на себя критически, но осталась довольна: затянутый на самой макушке узел удлинял шею, делая ее чем-то похожей на балетную Кармен, завитая прядь спускалась к плечу. «Очень актуальный в свете последних событий образ», – иронически подумала она о самой себе и, вполголоса напевая «Любовь – дитя, дитя свободы…», направилась к «трехсотке».

Когда Елена услышала голос Бориса, звучащий в студии, она почти не удивилась:

– Лена, вы любите спорт?

Так, она постарается вести себя с ним так же, как и с обычным зрителем. Профессионал она, в конце концов, или зачем? Лена привычно улыбнулась и доброжелательно подтвердила:

– Да, разумеется! Я, между прочим, КМС по художественной гимнастике и очень этим горжусь!

– Правда? А как вы относитесь к автогонкам?

Вот тут уж она просто рассмеялась, вспомнив его желтенький «болид»:

– Смотря к каким. Если это Формула-1, то положительно, а если по городу – то не очень.

Борис не унимался:

– Сегодня на улице Бельского, в семнадцать ноль-ноль по местному времени, возле дома номер 83 стартует тренировочный заезд местной команды Феррари!

Володя Морозов, хорошо знавший, где живет Лена, неодобрительно посмотрел на свою соведущую, которая не смогла сдержать совершенно неуместного заливистого девчачьего смеха, и обратился к невидимому собеседнику:

– Неужели именно по этому адресу?

Борис невозмутимо продолжил:

– Да, там дорога хорошая, городского транспорта нет. Я приглашаю прекрасную половину «Доброго утра» принять активное участие…

Но Лена уже взяла себя в руки и, мило улыбаясь, ответила:

– Спасибо за интересный звонок, мы со съемочной группой «Доброго утра» обязательно постараемся…

А сама подумала: «Ну, хватит, Елена Сергеевна, покатались немного и ладно. Приехали…»

Елене и в голову не пришло, что дома, именно на словах «мы постараемся» ее давно уже бодрствующий муж Алексей Александрович выключил телевизор.

Лена приехала домой после утренней передачи очень быстро, нигде не задерживаясь. А ведь телецентр такое место, из которого невозможно уйти, двадцать раз не остановившись, не перекинувшись со знакомыми хоть парой слов, не узнав последние новости.

Взлетела, как птица, на третий этаж…

Алексей был на кухне, уже одетый для выхода на улицу допивал чай.

Запыхавшаяся Елена спросила, с виноватой нежностью глядя на него:

– Ты чего сегодня так рано собрался? Какая у тебя пара?

Найденов ответил, ополаскивая чашку и аккуратно, как-то слишком – будто для натюрморта – аккуратно ставя ее на полку:

– А у меня сегодня нет пары.

Потом повторил, явно «со значением»:

– Нет пары… – и пошел в прихожую.

Лена поняла, что происходит что-то важное, что-то плохое, и торопливо пошла вслед за ним.

Алексей остановился, снимая с вешалки плащ:

– Холодает…

Сделал паузу. Посмотрел на нее – не то сердито, не то с жалостью:

– Лен, я поживу у мамы пару недель, ты пока разберись с… чувствами. Я буду… ждать.

Елена не знала, как поступить. Держать за рукав? Броситься на шею? Опять просить прощения? За что? Ей-то казалось, что все уже кончилось – видит Бог, не начавшись, – и в доме должен наступить мир, прежний покой, доверие. Слезы комком встали в горле. Хотела что-то сказать – и не смогла. Только слабый писк прозвучал, смешной и нелепый.

Но Алексей подошел к ней, легонько, как-то мельком поцеловал в щеку и вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

Лена вернулась на опустевшую кухню, устало опустилась на стул и заплакала.

Желтенький «зэп» несся по улицам, такой же веселый, как и его водитель, легко обгоняя своих собратьев, по возможности вписываясь в «зеленую волну» и эффектно затормозив только возле дома Елены. Борис посмотрел на окна и понял, что не знает, на какую сторону выходят Еленины. И все же посигналил: «Если услышит – судьба»…

«Ну, конечно, он! Кто бы еще такой сигнал себе догадался поставить», – подумала Лена, услышав хрипловатую музыкальную трель. Отбросила в сторону толстый дамский журнал, в котором только что прочитала, воодушевившую было ее, фразу: «…самыми прочными считаются браки, если разница в возрасте партнеров составляет пятнадцать лет. При этом непринципиально, кто из них – муж или жена – старше».

Лена осторожно выглянула в окно: так и есть, «Феррари» и его пилот. Она кинула взгляд на часы – ровно семнадцать ноль-ноль. А вдруг как раз сейчас вернется простивший ее и соскучившийся Леша? Придет, а ее нет? Пару секунд она постояла в замешательстве, а потом решительно сняла с плечиков плащ: вечера теперь прохладные. Лицо, отразившееся в зеркале, ей не понравилась – уж очень засияли глаза.

В городе – осень, но уличные кафе еще долго, не меньше месяца будут стоять на улицах, радуя глаз яркими зонтиками над пластиковыми столами. Вот и хорошо. Ну, присели за столик под зонтиком двое. Сидят, пьют кофе, разговаривают у всех на виду. Телезвезда и ее молодой коллега, будущий журналист. Разве им не о чем поговорить?

Им было о чем поговорить. Они уже обсудили последний эфир, Еленину прическу и выходку Бориса, прогулянные им же три пары. Какие именно пары прогулял Борька, обсуждать не стали, и слава Богу… Зато в подробностях проанализировали реальный шанс потерять стипендию и личные качества старосты группы Вити Мокрицына («Хуже всего, когда человек похож на свою фамилию! – категорично высказался Борька. – А этот – прямо иллюстрация в толковом словаре»). Елена вспомнила, что в их времена старосту группы выбирали, а не назначали сверху, и что у них был хороший староста, понимающий. Он сейчас в Германии живет. Женился там, бизнес у него какой-то мелкий…

Да, в наше время… У них оно другое.

Лена посмотрела на Бориса с улыбкой и спросила:

– Сколько тебе лет, Борис?

Он укоризненно покачал головой:

– Вопрос о возрасте считаю риторическим, а потому на него не отвечаю. Ни-ко-му! И не задаю, кстати, тоже.

Елена сказала, немного испытующе глядя на парня:

– Мне двадцать восемь.

На подвижном, изменчивом лице Бориса мелькнуло («Да-да, милый!» – подумала, заметив это, Лена) удивление, но он быстро нашелся:

– Я сразу подумал, что мы ровесники!

Лена даже рассмеялась:

– Борька, врешь!

Борис, с видом бывалого, умудренного долгой жизнью человека изрек:

– В армии, особенно в десанте, где я имел честь служить, год за два идет, а иногда – за три.

– Ты отслужил в армии? Что, не поступил в первый раз? – предположила Лена.

Борис отрицательно покачал головой:

– И не пытался. Ну, какой журналист в семнадцать лет? Жизни не знает, общаться тоже, в общем, не умеет. Нет уж, я сначала школу жизни немножко прошел, а потом – в университет.

Неожиданно для Лены он наклонился и поцеловал ее руку, лежащую на столе. Женщина вздрогнула: нежное прикосновение было совсем легким, но если бы ее сейчас заставили встать и уйти, она не смогла бы сделать и шага на своих, наверное, отнявшихся ногах. А Борис, то ли в самом деле не заметив ее волнения, то ли так замечательно владея собой, продолжил как ни в чем не бывало:

– Я после второго курса на заочное переведусь – пойду работать. Может, к вам на ТВ возьмут, в спортивную редакцию, но скорее всего на радио – меня уже сегодня там ждут с руками и ногами…

«Да, у тебя красивый голос», – подумала Елена, а вслух сказала, чтобы скрыть никак не проходящее волнение:

– А почему именно спорт, Борис?

Он откинулся на спинку красного пластикового стула, сцепил замком на затылке поднятые руки и процитировал известные и Елене слова:

– «Две самые важные вещи на свете – вершить великие дела и писать о них»! В общем, когда понял, что олимпийским чемпионом ни по плаванию, ни по боксу я, скорее всего, не буду, а без спорта жить не смогу, выбрал спортивную журналистику. Я люблю спорт – это мужское дело.

Лена посмотрела немного укоризненно:

– А как же женщины-спортсменки?

– А они мечтали родиться мальчиками! Не вышло, ну, не повезло – пошли в спорт самоутверждаться. И все-таки, согласись: брать высоту, ставить цель, преодолевать себя, выигрывать – это все по-мужски!

Камээс по художественной гимнастике, искоса испытующе глянув на него, спросила:

– А проигрывать?

Подняв на нее свои светлые очи, Борис неожиданно серьезно ответил:

– И особенно – проигрывать. Держать удар.

– А ты умеешь? – грусть нахлынула на Елену так внезапно… Пусть бы он ничего не заметил!

А он и не заметил:

– Думаю, что умею.

Потом повторил, с другим ударением:

– Или думаю, что умею!

Пока загрустившая Елена обдумывала его слова, Борис смотрел на нее долго-долго. Так и не поняв до конца, о чем он думает, Лена отвела взгляд первой.

Они оказались возле ее дома так быстро, что Лена рассмеялась:

– Ты, наверное, техосмотр по блату проходишь, да? У тебя же мотор от «мерседеса».

– А вот и родной мотор у моего «зайчика»! Не веришь?

Сидеть в «запорожце» было не очень комфортно, а уходить не хотелось.

Лена уже давно перестала клясть себя за легкомыслие. Несколько раз она ловила себя на том, что, пробудь Алексей с ними вместе весь вечер, разве что поцелуй, обжегший ее руку, мог вызвать его законное возмущение. Да и то это было, в сущности, так целомудренно, так по-рыцарски…

Расставаться не хотелось. Лена посмотрела на свои темные окна: нет, чудес не бывает – он не вернулся.

«Девичья гордость» все-таки заставила ее выговорить приличествующую обстановке фразу:

– Спасибо, Борька, все было очень хорошо. Погуляла с тобой, как девчонка, даже помолодела немножко…

И открыла дверцу… Но Борис сделал какое-то мягкое неуловимое движение, и она сама не поняла, что… ну да, что она, взрослая двадцативосьмилетняя женщина, по-прежнему сидит в нелепой желтой, светящейся в темноте машинке напротив собственного подъезда; дверца этого кабриолета открыта для всеобщего, несмотря на сумерки, панорамного обозрения, и целуется с мальчиком, который младше ее черт знает на сколько лет; она даже обняла его для удобства за шею… И самое ужасное – не чувствует при этом ничего, кроме головокружительного восторга!

…Все-таки удалось. Удалось вырваться из его пленительных объятий.

А вот уйти сразу – не получилось.

Она стояла и не знала – а что сказать теперь? Борис стоял рядом, склонив голову на плечо, улыбался и смотрел на нее с явным обожанием. Самое время для фразы: «Я, в некотором роде, замужем…» Вот именно, в некотором роде. Надолго ли?

Лена улыбнулась своим мыслям:

– Нахальный ты мальчишка, Борис. Уходи! – и повернулась было, чтобы уйти. И тут же услышала, как он захлопнул обе дверцы. Любопытство взяло верх: «Вот так, сразу послушался и ушел?» А он и не думал уходить, боле того – уже стоял рядом, все с той же выжидательной, притворно-покорной улыбкой и приплясывающими чертиками в потемневших по случаю сумерек глазах.

Елена полюбовалась на медленно проступающие на небе крупные осенние звезды, потом с едва заметным вызовом спросила:

– Сейчас попросишь чаю?

Борис без всякого напора, даже робко ответил:

– Да я бы и съел чего-нибудь…

Лену эта робость успокоила. Она повернулась и пошла в подъезд. Борис, бесшумной индейской походкой, – за ней.

В прихожей, не зажигая света, Лена закрыла дверь, стоя спиной к Борису. И только потянулась к выключателю, как он очень нежно, совсем не порывисто, обнял ее сзади за плечи. Лена не сделала попытку освободиться, но и не повернулась к Борису. Тогда он положил ей на плечо свою кудлатую голову, как жеребенок, и также мягко, как жеребенок, коснулся губами ее длинной, прямо созданной для поцелуев шеи…

Все!

Это уже был криминал! Надо было срочно остановиться. Иначе! И Лена решительно нажала на выключатель.

Яркий свет немного отрезвил обоих, но если Лена была хоть немного смущена и взволнована, то Борис, как ей казалось, – ничуть: улыбался ей ласково и абсолютно безмятежно…

…До тех пор, пока не подошел к книжной полке, где стояли ровным рядом толстенькие маленькие фотоальбомы.

– Я посмотрю? – и открыл первый попавшийся.

Подошедшая поближе Елена с некоторым удовлетворением заметила, что он просто застыл над альбомом с пестрой цветной обложкой. Заглянула через плечо: ну-ну, она и Алеша в Турции, в Кушадасах. У Леши выгорели волосы, а она в своем желтом купальнике, с повязанным вокруг бедер платком-парео похожа на цыганку… Борис механически перевернул еще несколько страниц. Потом, справившись с волнением, спросил:

– Так ты замужем?

Лена, погрузившаяся на мгновение в свои мысли, ответила:

– Теперь – не знаю.

Совершенно ошеломленный Борис, как будто не веря глазам своим, спросил:

– Лена, твой муж Найденов? Алексей Александрович? У тебя же другая фамилия?!

Лена посмотрела на Бориса даже с интересом:

– Да, это мой муж.

Потом, развернувшись, пошла на кухню со словами:

– Самый лучший муж на свете… Ну, пойдем, покормлю. Она больше не боялась – ни его, ни себя.

Борис осторожно, как будто тот стеклянный, положил альбом на место и уже без прежней решимости пошел за ней…

Здесь, на кухне, где она была хозяйкой, Лена окончательно вернулась в реальность. Открыла холодильник, достала сверток с ветчиной, глянула лукаво на притихшего своего поклонника:

– Бориска, а ты чего, жениться на мне решил?

Он посмотрел на нее укоризненно и все-таки выговорил:

– Я догадывался… Нет, я надеялся… Ты ведь не носишь кольцо…

Лена протянула ему не так давно целованную руку с перстнем, в котором сиял серо-синий камень, редкий сорт горного хрусталя:

– Вот мое обручальное кольцо.

И, доставая из холодильника еще какие-то упаковки, продолжила, стараясь сдержать охватившее ее снова волнение:

– Сначала он увидел это кольцо в витрине. И серьги – вот эти… Комплект, гарнитур… А потом встретил, нет, вернее, снова встретил меня – я ведь училась на курсе, где он преподавал.

Она на секунду прервалась со своими приготовлениями, посмотрела в пустоту, в никуда с невольной улыбкой.

– Он мне потом говорил: «Знаешь, я понять не мог, чего меня так влекут эти камни, просто гипнотизируют! А потом просто сдался и купил их. И оказалось, это был сигнал: они же похожи на глаза моей любимой, которая обязательно станет моей женой…»

Она вздохнула, и старательно ровным голосом продолжила:

– Поэтому в Загсе он одел мне на палец это кольцо, и я его ношу… всегда.

Борис выслушал эту лирическую тираду молча. Он всего за полчаса как будто стал серьезнее и… взрослей? Лена, встретившись с его потерянным взглядом, спросила нежно, почти по-матерински:

– Ну, с чем будешь бутерброд?

Но Борис уже, кажется, забыл про бутерброд:

– Что?… – потом спохватился, что это был повод задержаться и торопливо проговорил: – Да, пожалуйста… с сыром.

Елена аккуратно нарезала колбасу и сыр, уложила на блюдце, подвинула ближе к Борису. Он почему-то не взял. Потом она положила в мойку нож, села на стул и, глядя в окно, начала рассказывать:

– Однажды я ездила в командировку. Очень рано надо было ехать, а я как всегда опаздывала. Собиралась впопыхах, на Лешу накричала, будто он виноват, убежала, даже не поцеловала его, такая злая была…

Она сделала паузу. Борис сидел, как на скамье подсудимых, поставив руки на колени, опустив голову.

– Потом, уже в автобусе, успокоилась, никуда не опоздала, – продолжала Лена. – Открыла сумочку, а там, в газетке, представляешь, – бутерброд! Успел подкинуть, пока я бегала, как кошка угорелая… Кривой такой, смешной, куски толстые, неровные…

Она сделала паузу: неожиданный комок сжал ей горло.

– Я никогда в жизни ничего вкуснее не ела, чем этот бутерброд!

Борис, конечно, понимал, что сейчас самое время уйти, «романтический ужин» уже состоялся, но не нашел в себе силы встать со стула.

А Лена, кажется, совсем не обращая на него внимания, все с тем же полуотсутствующим видом продолжала:

– Знаешь, у него, по-моему, вообще нет недостатков, так, смешные мелочи… Вот он зонты теряет все время. Мы женаты всего пять лет, а он уже потерял их штук десять. Я заставлю утром взять – вечером он приходит без зонта.

Она засмеялась, взглянув на Бориса, будто приглашая посмеяться вместе, потом добавила:

– Но когда мы в дождь идем куда-то вместе, он его нигде не оставит, не забудет, потому что на улице надо прикрывать меня.

Борис решился, наконец, спросить:

– Лена, и он от тебя ушел?

Лена посмотрела на него оценивающе:

– А ты бы не ушел? Я ведь ему рассказала, что познакомилась с тобой.

У Бориса сделались большие глаза, а заметившая это Лена спросила:

– Тебе это странно? А мне не странно. У меня нет и никогда не было от него никаких секретов… Не было. Я просто рассказала, что встретила…

Она встала, подошла к подавшемуся к ней Борису и подняла руку со сверкающим под электрическим светом камнем над его красивой головой. Потом, не сразу, нежно погладила. И только после этого продолжила:

– Встретила всю… юность мира в одном, таком милом, таком прекрасном лице и, как видишь, поддалась очарованию.

Конечно, Борис понял, что это прощание. Взял ее руку, потом другую, положил их себе на плечи и обнял Елену за талию. Лена не отстранилась, потому что всему, даже самому нежному поцелую, приходит конец.

Уже у входной двери Борис нашел в себе силу проститься с прекрасной Еленой. Вот только слово «до свидания» ему никак не давалось.

– Ну, хорошо. Я пойду, Лена. У меня, я же совсем забыл, завтра семинар…

Лена кивнула. Он вышел.

Еще держась за ручку двери, произнес:

– Знаешь, а я тоже умею делать бутерброды… А больше ничего.

Пошел к лестнице. Обернулся.

– А зонта у меня нет. И никогда не было. Я люблю дождь… В дождь не нужно никому объяснять, почему плохое настроение.

И, еще раз посмотрев на Лену, побежал вниз.

Она стояла неподвижно, пока не услышала, как знакомо пискнули дверцы, как зафыркал мотор его «запорожца», – и просто закрыла лицо руками.

Свои семинары по античной литературе Алексей Александрович всегда проводил в форме зачетов. Не из вредности – оценки ведь все равно останутся только в его личном журнале. А просто потому, что к зачету или экзамену у него уже складывалось определенное впечатление о студенте, он знал, чего от него ожидать, к кому проявить снисхождение, к кому – большую требовательность. Были случаи, когда только по результатам семинаров он ставил пятерки абсолютно не знающему ответа на конкретный билет студенту…

Хорошенькая девушка, которая так любит японские кроссворды, оказалась начитанной умницей. Выслушав ее ответ на основной вопрос билета, Найденов, улыбаясь, предложил:

– Если вы мне ответите, как звали собаку Одиссея и где находится древняя Колхида, я поставлю вам пятерку. Это будет первый шаг к автоматически сданному экзамену.

Девушка задумалась. Потом, кивнув сама себе, уверенно произнесла:

– Ну, Колхида – это в Грузии. Вернее, Колхида – это Грузия… А собаку?

По лицу девушки было явно заметно, что наличие собаки у царя-путешественника для нее вообще новость.

Найденов склонился над своим журналом, что-то в нем записал, с улыбкой вновь обратился к девушке:

– Когда я учился у профессора Лапидуса, это был коронный вопрос. А коронный ответ на него был вот как раз… «Лапидус». Один студент выдал: «Лапидус, говорит, эту собаку звали, ясное дело…» Семен Наумович очень был интеллигентный человек, ничего ему не сказал, двойку даже не поставил, а вот легенда пошла гулять с курса на курс…

Девушка робко улыбнулась и пошла на свое место. А Алексей Александрович сказал, обращаясь уже ко всем присутствующим, уткнувшимся в свои листки:

– А пса Одиссея звали Аргус.

Только Борис сидел прямо, не глядя в свой разрисованный гладиаторскими боями, без единой буковки листок. Услышав свою фамилию, встал и решительно направился к столу преподавателя.

Тот взглянул на него мельком:

– Садитесь. Ну, покажите ваш билет…

Все еще стоящий Борис протянул бумажный прямоугольник с совершенно безразличным видом.

– Так, «Труды и дни», Гесиод… Очень интересно! – Алексей Александрович заглянул в свой кондуит и тут как будто в первый раз увидел там фамилию Шумский – и осекся. Он понял, кто перед ним. «Ну, конечно, этот красавчик Шумский… Господи, мог бы и раньше догадаться. Мало ему, что девчонки бегают строем…»

Борис стоял еще секунду, потом сел и с непонятным большинству присутствующих вызовом произнес:

– Извините, я не готов.

Найденов посидел некоторое время молча, потом сказал немного охрипшим от волнения, мгновенно ставшим усталым голосом:

– Да я и сам не готов…

Те из студентов, что были не очень увлечены своими ответами и шпорами, невольно подняли голову, услышав непонятный диалог.

Преподаватель и студент молчали, насколько позволили обстоятельства. Потом Борис встал, чтобы уйти. Куда глаза глядят. Но Алексей остановил его:

– Подождите.

Борис сел на место, не глядя на Алексея Александровича. «Он не производит впечатления труса. Отчего же все сбежать-то норовит?» – подумал доцент.

Пауза явно затянулась. И все-таки, через еще какое-то невыносимое время Найденов, наконец, спросил у Бориса негромко:

– Теперь вы можете мне ответить, почему в «Илиаде» ничего не написано о красоте Елены?

Борис невежливо молчал – так казалось со стороны. А потом начал говорить с все большим запалом, даже агрессивно:

– Он ничего и не мог написать о ее красоте. Не мог! Он ведь и правда был поэтом, этот бродяга. И понимал, наверное, что слова, даже если это стихи… обычны, они стираются. Они повторяются, повторяются и просто стираются от употребления! Все, что ни скажешь, может оказаться банальным, недостойным этой женщины… А из-за Елены началась война.

Уже очень многие, забыв про свои потенциальные автоматы, откровенно слушали необычно эмоциональную для рядового семинара по античке тираду Бориса…

Он сделал паузу только чтобы привести в норму дыхание. Вдохнул и продолжил, прямо глядя внимающему преподавателю в глаза:

– И при чем тут вообще красота? Сказать, что у нее красивая походка? Ну и что? Или что глаза красивые, огромные, бездонные, да? Но разве в этом дело? Она – чудо! Искренняя, веселая, юная! Она… Само ее имя обозначает Свет! Вот она есть – и светло. А нет ее – и это просто день, четверг, – парень резко взглянул на свои часы, – тринадцать часов пятьдесят шесть минут по местному времени.

Оказалось, страстный монолог все же отнял у него какие-то внутренние силы: он откинулся на спинку стула и опустил свой уже не такой дерзкий, как прежде, взор.

Но уже теперь Найденов, скрестив руки на груди, во все глаза смотрел на парня. И опять повисла тягостная пауза, в которой напряженно участвовала вся аудитория. Наконец Алексей Александрович тихо сказал:

– Отлично.

Борис спросил без всякого напора, без недавней мальчишеской агрессии, скорее из вежливости:

– Что?

И Алексей Александрович повторил:

– Отлично. Садитесь.

Борис вернулся на свое место, но не сел. Взял свою спортивную сумку, кинул в нее ненужный листок с гладиаторами и, не оглядываясь и не прощаясь, пошел к двери.

Преподаватель сидел за столом, опустив глаза, крутя в руках ручку. Тем временем в аудиторию постепенно вернулась строгая атмосфера экзамена. И только на последней парте парень, на сей раз не целующийся со своей сидящей рядом и что-то строчащей на листике подружкой, никак не мог отвести глаз от лица доцента Найденова. По его глазам было видно, что что-то он, кажется, понял…