По ступеням «Божьего трона» Грум-Гржимайло Григорий
К западу от Комуля расположено фамильное кладбище хамийских ванов. Как на особую его достопримечательность указывали на усыпальницу над могилами Башир-хана и его сына. Это не особенно большое, облицованное зелеными изразцами здание напомнило мне, конечно в миниатюре, действительно грандиозное сооружение, возведенное в нескольких километрах от Кашгара, над могилами сеида Аппака-ходжи и его потомков, еще не так давно правивших Кашгарией.
Другая достопримечательность Хами – китайская кумирня, находящаяся в одном километре к северо-востоку от Син-чэна. Это действительно красивое здание расположено среди старого парка, на берегу пруда, в котором во множестве водились дикие утки (Anas boschas и Dafila acuta).
В ожидании пекинского паспорта, который давал бы нам право дальнейшего движения в глубь Китая, о чем мы телеграммой ходатайствовали еще из Кульджи, мы простояли в Хами семь недель, живя его тихой, спокойной жизнью: охотились, писали, в часы же досуга сетовали на вынужденное бездействие.
Только однажды Хами оживился. Это было накануне китайского Нового года.
В 1890 г. китайский Новый год пришелся на 10 января. Но уже за три дня, готовясь к встрече этого большого китайского праздника, все три города: Хой-чэн, Лоу-чэн и Син-чэн пришли в необычайное для них всех движение. И есть от чего. В жизни китайца Новый год составляет действительное событие. Денежные расчеты, судопроизводство и даже крупные торговые сделки прекращаются на долгое время; к Новому году даются новые чины и награды; ради же Нового года освобождаются преступники, слуги получают отпуск, господа бросают обычные свои занятия и дела; одним словом, все спешат в эти дни повеселиться и отдохнуть – и действительно веселятся на славу!
К Новому же году оживляется и торговля. Базары переполняются различными картинами и картинками, изображающими либо богов, либо целые сцены из жизни различных героев, например, какого-нибудь «Ё-фэй» или «Шуа-жуань-гуй»; они раскупаются в массах и расклеиваются на дверях и во внутренних помещениях; с ними одновременно раскупаются и расклеиваются, с полной верой в значение их, и красные бумажки с различными пожеланиями и изречениями вроде, например: «Хороший человек похож на розу», или такими, которые имеют хоть какое-нибудь отношение к деятельности хозяина. Кроме картин, различных цветных фонарей, фейерверков, хлопушек и тому подобных вещей, появляются также на базаре в обилии различные печения, сласти, свиные окорока, различные предметы китайской кухни и обихода, среди которых, к нашему удивлению, не последнее место занимают лекарства и мануфактура.
И все это раскупается чуть не нарасхват, потому что Новый год – праздник столько же бедных, как и богатых: все стремятся принарядиться, украсить свой кров и в нем приготовить пир для приятелей. Последний фын серебра ставится в это время ребром, последняя ценная вещь несется в заклад, а потому канун Нового года – золотое время для китайских лавочников и ростовщиков.
Весь день 9 января прошел в удивительных хлопотах; а вечером все как бы замерло в ожидании торжества,
Морозу градусов десять. Небо совершенно чисто, и, может быть, только поэтому кажется, что и звезды сияют сегодня каким-то точно не своим, а особенным блеском; впрочем, может быть также, что и торжественная тишина немало содействовала такому впечатлению, которое находилось в полнейшей гармонии с тем душевным настроением, под влиянием которого мы теперь находились.
Десять дней тому назад и мы встречали свой Новый год; но все старания наши ознаменовать чем-нибудь особенным этот день не увенчались успехом. Мы затерялись в громадной, совсем тогда нам чуждой, толпе, которая своим равнодушием парализовала развитие нашего праздничного веселья, наводя ежеминутно мысли наши на воспоминания об оставленной родине и далеких теперь, но не забытых и, может быть, даже сильнее теперь любимых, родных и друзьях. И вот мы всячески забавлялись, пили и ели, но проделывали все это без того оживления и радостного чувства, которые присущи веселящимся людям. Откуда же теперь это волнение? И неужели в свое время равнодушная к нам толпа увлекала нас теперь за собой, сообщив и нам свое настроение?
На улицах тихо. Всюду зажженные огни еще более сгущают в них темноту. И хоть людей пока еще тут вовсе не видно, зато присутствие их ощущается как-то невольно. Нет-нет, да и услышишь где-нибудь голос, а потом и опять тишина, которая минуту спустя хотя и нарушается снова, но уже где-нибудь вдалеке. Томительно между тем бежит время к полуночи… Совсем уже справившиеся китайцы мало-помалу теряют терпение и высыпают на улицу, но царствующее здесь торжественное безмолвие налагает и на них печать молчания, и вот видишь только темные движущиеся фигуры, но не узнаешь в них китайцев, – так мало в них теперь сходства с теми горластыми, привыкшими к самой энергичной жестикуляции людьми, без которых в Китае немыслимо ни одно собрание, ни одна самая ничтожная сходка.
Но вот из Лоу-чэна раздалсь последовательно три пушечных выстрела…
– Скорее, назад теперь… в тань! Иначе раздавят…
Действительно, громадная толпа вдруг захватила целую улицу и, фантастически сверху освещенная бесчисленными огнями, ракетами и замысловатыми фонарями, быстро двинулась к нам, издавая по временам такие дикие вопли, которые покрывали собою даже оглушительные залпы китайских хлопушек.
Всю ночь напролет шумели китайцы; гремели учащенные выстрелы китайских хлопушек, взлетали ракеты, и по временам откуда-то доносились до нас отзвуки той адской какофонии, которой почему-то присвоено название музыки; а наутро те же китайцы, расфранченные во все лучшее, принимали и отдавали визиты.
С остальными же вместе и мы стали невольными участниками китайского торжества. Получивши визитные карточки от вана Шаа-Махсута, хами-тина Шэнь-гуй-хуна, чин-тэя и других наиболее важных чиновников города, мы не замедлили отвечать любезностью на любезность. Пока же происходил обмен этих скучных приветствий, люди наши проводили свое время иначе: они получили торжественное приглашение на обед к содержателю таня и, как нам показалось потом, не только поели, но и выпили у него вовсе немало во славу китайского Нового года.
Три дня шло такое веселье. Странствующая труппа китайских комедиантов успела уже обойти все богатейшие китайские семьи, распорядитель ее заходил даже к нам предлагать свои услуги. Три дня все лавки и частные здания разукрашены были пестрыми флагами и фонарями, а люди сохраняли праздничный вид и не принимались за повседневные занятия и работы, а затем все пришло в прежнее состояние: сельские жители все разъехались, улицы опустели и Хами вошел в свою обычную колею. Но после недавнего шума еще резче стала бросаться в глаза современная его захудалость.
Наконец, наступил и для нас радостный день: хами-тин явился с нам лично и вручил полученный им из Пекина пакет, в котором препровождался охранный лист, выданный нам цзун-ли-ямынем. Томительное выжидание кончилось, и мы с удвоенной энергией взялись за свое снаряжение в дальнейший путь через пустыню.
Но тут нам встретилось непредвиденное препятствие: в Хами мы не могли достать сколько-нибудь порядочных лошадей за сходную цену, т. е. рублей за 30–35. А так как мы нуждались по крайней мере в 7–8 лошадях, то большая приплата за каждую могла составить сумму, слишком обременительную для нашего более чем скромного бюджета.
Верблюдов в Хами также не оказалось, и вот нам волей-неволей пришлось формировать караван из ослов. На наше счастье, в составе нашего экспедиционного отряда оказался опытный погонщик и в то же время знаток их, Хассан-бай, который горячо взялся за дело и спустя несколько дней уже успел собрать караван из 14 превосходных животных.
26 января в сопровождении А. П. Соболева и нескольких солдат, проводивших нас за город, мы выступили наконец из Хами.
Глава двадцатая. По восточной части Хамийского княжества
Первые 10 км мы шли селениями: Аяр на р. Аяр-гол, Саваш и Тюбеджин на р. Якка-булак, Кызыл-юлгун, или Ши-цюань-цзы, на р. Едыра. Здесь проходила граница культурных земель, здесь же находилась и таможня для сбора лицзина. А дальше до самого Та-шара, т. е. километров на двадцать, потянулась каменистая пустыня, по всем видимостям столь же бесплодная, как и все подобного характера местности.
Та-шар, в котором мы остановились, представляет крайне скученное селение, расположенное на берегу речки Гаиб-су, бегущей здесь в плоских берегах, среди крупного галечника и валунов.
Земли, годной для пашни, по обоим ее берегам очень мало, да и то это тощий песок с очень небольшой примесью глины. Неудивительно поэтому, что урожаи здесь редки и что, наоборот, зачастую ташарцам приходится испытывать тяжелые последствия недородов. При таких условиях быта, конечно, они не могут похвалиться своими достатками; мало того, невозможно даже в Хами отыскать селение, в котором нужда сказывалась бы так явно, как здесь. И несмотря на это, ташарцы все же поразили нас своей опрятностью, своей приветливостью и готовностью услужить. Мы провели в Та-шаре три дня и с большим сожалением покинули это селение, где нас приняли с редким, даже у тюрков, радушием.
Такая долгая остановка в таком бедном селении вызвана была особыми обстоятельствами. Мы неожиданно очутились в местности глубокого интереса. Речка Гаиб-су – это Вэй-ур китайцев[121]. Названа она, вероятно, так потому, что на ее правом берегу находился некогда буддийский монастырь уйгуров. Но, помимо этих развалин, долина речки Гаиб-су представляет интерес и в другом отношении. Здесь я нашел громадные валуны, целые скалы мелкозернистого серого гранита, вынесенные сюда, по-видимому, издалека, так как ближайшие к Гаиб-су утесы (а я их проследил километра на три вверх по реке) сложены из других горных пород, а именно из красного крупнозернистого гранита, разорванного выходами эпидотового диорита, черные горизонтальные жилы которого очень резко выделялись на высоте 42 м от поверхности почвы.
Гаиб-су берет начало двумя истоками: один из них стекает с осевой части Хамийских гор близ Кошеты-дабана и течет затем по долине почти восточного простирания, другой стекает также с центрального массива, но направляется прямо на юг и при встрече с первым образует довольно обширную котловинообразную долину, занятую княжеской усадьбой Багдаш (6640 футов, или 2024 м), откуда речка поворачивает уже на юго-юго-запад и, прорвав узким ущельем южную гранитную гряду Карлык-тага, выносит свои воды в долину Та-шара. На всем своем протяжении в горах она поросла крайне разнообразной древесной и кустарной растительностью, которая при устье ущелья переходит в сплошной лес волошской орешины и абрикосовых деревьев, образующих знаменитый княжеский сад при усадьбе Ортам. Сад этот, а также кустарная поросль по речке Гаиб-су, служат прекрасным убежищем зимующей птице, которая и держится здесь в большом числе, лакомясь ягодами барбариса, плодами шиповника и боярышника, а также семенами многих растений, устилающих песчаную почву. Ради охоты на этих птиц мы и перебрались 30 января в усадьбу Ортам.
По выходе из Та-шара дорога бежит сюда сначала вдоль берега речки, но затем все более и более отклоняется к западу, избирая места, где галька и валуны мельче. Не доходя до ворот сада, мы заметили у дороги пирамидальную кучу камней, происхождение коей местное население считает недавним. «Это Бай-ян-ху, покидая Ортам, велел каждому из своих воинов положить сюда камень», – поведал нам аксакал. Ограда ортамского сада сложена из валунов, почва ее представляет мелкий серый песок без всякой примеси гравия, хотя валунов в нем немало. Сад обширный, но крайне запущенный. Когда-то любимая резиденция Башир-хана, усадьба эта ныне совсем не поддерживается, и деревянный превосходный дом пришел в ветхость: балки покривились, штукатурка обвалилась, мелкий орнамент из дерева частью выломан, частью сам обломался и лежит кучей в громадном полутемном зале, красиво выкрашенном и орнаментированном. В общем здание это напоминает садовый павильон Шаа-Махсута, хотя китайский стиль и не выдержан здесь столь полно, как там. Внутренние его покои приходятся на запад, где некогда имелись и веранда, и небольшой цветник, приемные же комнаты – на восток, т. е. в сторону обширного двора, окруженного высокой и еще хорошо сохранившейся оградой. В этом дворе имелись конюшни для лошадей, службы же помещались дальше, за вторым двором, на восток, составляя совсем отдельную слободу. Как на особую достопримечательность сада нам указали на виноградную лозу. До дунганского восстания их было здесь несколько, но, когда народ отсюда бежал, они остались без укрытия и зимою повымерзли.
Между ортамским садом и гранитной грядой возвышаются развалины буддийского монастыря уйгуров, или ургыев, как их мне называли в Хами.
В общем это длинное и узкое здание, имевшее около семидесяти шагов по фасаду, обращенному к югу. Оно разделялось на пять капищ, из коих центральное было и выше, и шире других.
Так как передней половины и куполов недостает этим кумирням, то о размерах их можно судить не иначе, как приблизительно: в высоте, при ширине в три, наибольшая из них могла иметь около 20 м. Так как, по-видимому, купола были без окон, то и в кумирнях, освещавшихся только при посредстве дверей, должен был царствовать таинственный полумрак. Как раз против не существующих уже ныне дверей помещался, как уже говорилось, главный идол, головой уходивший под купол; об этом свидетельствует до сих пор еще сохранившаяся у задней стены кирпичная кладка, на которую он должен был упираться. Внутренние стены кумирен были разрисованы по алебастру фресками и медальонами, в которых и до настоящего времени живо сохранились еще изображения ликов бесчисленных буддийских святых и богов. Как кажется, громадное здание это стояло особняком, кельи же монахов и хозяйственные постройки должны были располагаться кругом: мы видели бесформенные массы глины в промежутке между развалинами и гранитной грядой, ряд помещений в этой последней и, наконец, остатки строений на вершине одного из упомянутых выше холмов.
31 января неожиданно погода испортилась. Подул холодный северный ветер, небо заволокло тучами, а затем повалил снег, который и накрыл пушистым ковром все окрестности. Это было тем менее кстати, что уже на следующий день нам приходилось расставаться с гостеприимным Ортамом, в котором, к сожалению, для нас не отыскалось ни сена, ни фуража.
Итак, несмотря на непогоду, мы выступили из княжеской усадьбы 1 февраля.
Пройдя по льду речку Гаиб-су, мы направились прямо на восток, вдоль гранитной гряды и по местности, усыпанной крупными голышами, среди которых торчали кусты эфедры и караганы. Это была тягостная дорога, тем более что тропинка уже давно исчезла под снегом, и мы шли целиной, то и дело проваливаясь в ямы или спотыкаясь о занесенные снегом каменья. Таким образом мы добрались до ручья Кырчумак, который бежал здесь двумя рукавами, обросшими лозняком, карагачем и шиповником.
Кырчумак значит «вырывающийся из-под снега». В период таяния снегов речка эта обращается в бурный поток, в самый же разгар лета обыкновенно пересыхает; поэтому в ее низовьях поселений не имеется, а заведены только пашни.
За Кырчумаком дорога изменилась к лучшему. Валуны исчезли, а крупный булыжник сменился мелкой галькой. Одновременно местность стала заметно возвышаться, и уже на 18-м километре от Ортама мы пересекли горную грядку, имевшую южное простирание.
Грядка эта представляет любопытный образчик того, в какой мере атмосферные влияния могут действовать разрушительно на горные массы. Она распалась на цепи или группы холмов почти одинаковой высоты, и только одинаковость их состава и согласное простирание позволяют еще видеть в них разорванные звенья одного целого. Поверхность этих холмов покрыта толстым слоем дресвы и щебня, из-под которых только кое-где выступает еще коренная порода – темно-зеленый филлит и сильно разрушенный красный или желтый крупнозернистый гранит.
За этой грядой снега было больше. К тому же это был давно слежавшийся снег, по которому во всех направлениях шли глубокие тропы; некоторые из них успели уже подернуться льдом, другие были, очевидно, проложены очень недавно. Следуя одной из последних, мы вскоре выбрались на целину, где снег оказался более рыхлым и к тому же настолько глубоким, что лошади уходили в него чуть не по брюхо. Между тем местность заметно понижалась, и вскоре мы очутились на берегу речки Аглик, которую перешли вброд. Отсюда дорога, вследствие вязкого снега, стала еще труднее, так что мы, немало измучившись, уже только в сумерки доплелись кое-как до селения Хотун-там, пройдя в общем свыше 40 км.
В древности Хотунтамская речка была известна у китайцев под именем Нян-цы-цюань. К этому известию китайская география добавляет, что у туземцев та же речка носит название Хатун-булак, что в обоих случаях означает «ключ женщины», иначе – «ключ ханши», так как некогда, в ханские времена, здесь проживала-де ханша уйгуров. Таким образом, Хотун-там оказывается поселением очень древним и притом в прежние времена, может быть, даже более значительным, чем теперь, так как, по свидетельству той же географии, здесь еще при Минах виднелись развалины древнего города.
Хотун-там стоит на ключах; даже никогда не замерзающая (в большие морозы образуются только забереги) речка Аглик питается преимущественно ключами, бьющими высоко в горах. Но имеются ли среди этих ключей и горячие, о чем сообщает помянутый выше китайский источник, мне неизвестно: от местных жителей мы о них ничего не слыхали.
Современный Хотун-там – очень разбросанное селение. Только в одном месте дома скучиваются и образуют площадь и улицу; а затем отдельные хутора виднеются всюду, даже вдоль речки Аглик. В настоящее время население Хотун-тама, в общем не превышающее 350 душ обоего пола, подчиняется хамийскому вану, хотя когда-то управлялось своим наследственным беком. Последний теперь дряхлый старик, живущий тут каким-то анахоретом [отшельником], без почета и власти. Он тоже явился к нам: «повидать на склоне дней своих, – как он сам выразился, – русских, о которых слышал, но видеть которых не довелось». Он прошамкал затем еще что-то, но даже явившиеся к нам одновременно с ним дорга, аксакал и другие туземцы его не поняли или, может быть, сделали только вид, что его не поняли? Тогда вступил в свои права наш полиглот Николай.
– Да по-каковски же он говорит?
– Это язык наших дедов. В нем больше слов китайских и монгольских, чем тюркских; но есть и такие, которые никому непонятны…
Эти непонятные слова я хотел записать, но дорга отказался выполнить это желание.
– Перед вами старик, когда-то управлявший всем этим краем. Теперь он лишен власти, но все же помнит ее и потому ко всему относится с большим недоверием, чуя обиду даже там, где ее нет. К вам он относится уже с предубеждением: не вы, как бы следовало, посетили его, а он вас…
– Да мы даже и не подозревали о его существовании…
– Так-то так… Да ему от этого ведь не легче.
Хотунтамский уроженец отличается и речью и складом лица от остальных жителей Восточного Туркестана. В его жилах несомненно в значительной примеси течет монгольская кровь, что, впрочем, и следовало предвидеть, так как все дошедшие до нас исторические документы согласно показывают о той видной роли, какую в Хами, в доманьчжурские времена, играли монголы. Мы хотели снять с некоторых из них фотографии. Но дорга и этому воспротивился.
– Нет уж, пожалуйста! Народ наш темный, дикий… Будет говорить, что вы на них беду накликаете…
Едва мы прибыли в Хотун-там, как нас постигло большое разочарование. Должен оговориться: еще в Хами решено было идти в Су-чжоу верблюжьей дорогой через Мын-шуй. Теперь же китаец, наш проводник, вдруг заявил нам, что дальше на восток идти невозможно.
– Как? Почему?
– В горах большой снег выпал.
– Какие горы и откуда взялся там снег, когда мы до Су-чжоу должны идти песчаной пустыней?
– О, какие горы? Большие горы!.. Все скажут…
И когда «все» поддержали китайца, то было от чего призадуматься. Уж не восточным ли продолжением Тянь-Шаня, о котором так много писали китайцы, придется идти? Или не составляют ли эти горы самостоятельного нагорья, подобного нагорью Чоль-таг? Во всяком случае, какой высокий географический интерес должна представлять эта местность!
– Как же быть?
– Переждать в Хотун-таме. Авось потеплеет, и тогда…
Но, увы, случилось совсем наоборот: мороз крепчал с каждым днем, снег шел беспрестанно… В Хотун-таме мы простояли девять суток, и единственным занятием нашим в это время была охота на птиц.
Мы били их преимущественно в ущелье речки Аглик, куда добирались чаще всего прямым путем, следуя поперек невысоких, но скалистых предгорий хребта, сложенных из хлоритового диабаза. На четвертом километре мы достигали до гранитных масс Карлык-тага и, повернув здесь на запад, вступали в ущелье помянутой речки, которое, даже в зимней обстановке, при массах скопившегося в нем снега, отличалось поразительной красотой. Мы проследили его километров на пять вверх, до того места, где мелкозернистые серые эпидотовые и хлоритовые граниты сменяются крупнозернистыми красными, и где уже выступают ключи, образующие речку Аглик.
Температура вод этих ключей не особенно высока, но все же достаточна для жизни в них водорослей, зеленая площадь которых необыкновенно контрастно выступала теперь среди окружающих ее отовсюду снегов. Главным украшением этого ущелья служит лес высоких и прямых тополей, по опушкам которого, среди обломков скал, растет самый разнообразный кустарник. Я различил здесь барбарис (с красными ягодами), шиповник, жимолость и лозу. К устью ущелья лес редеет, появляются площадки, поросшие чием, с одиноко стоящими среди них карагачами, барбарис исчезает и сменяется караганой. Одновременно появляются здесь и небольшие постройки, которым я не приищу подходящего названия; во всяком случае это – жилье человеческое, в котором, при самой нищенской обстановке, ютятся семьи беднейших хотунтамцев.
В Хотун-таме мы простояли девять дней. Запасы наши истощались, хлеб был давно уже съеден, да и мука приходила к концу. Нам оставалось поэтому или возвращаться обратно в Хами, или идти вперед на авось. Мы решились на последнее и, несмотря на протесты проводника, 11 февраля двумя партиями тронулись в дальнейший путь: брат повел наш караван прямой дорогой в Мор-гол, я же поехал туда кружной дорогой через Чинь-шэнь.
Когда мы выступали, небо было свинцовое. 16-градусный мороз и сильный ветер, дувший прямо с востока, затрудняли дыхание и вместе с тем леденили руки и ноги. Временами подымался снежный вихрь и, обдав нас ледяными иглами, несся дальше, то замирая, то снова подымая в воздух снежную пыль. Но уже к 9 часам утра улеглась непогода: небо очистилось, ветер стих, потеплело и солнце заблистало с особенной яркостью, причем и световые, и тепловые лучи его отражались с чрезвычайной силой от беспредельного, как море, снегового покрова.
На первых порах мы чуть не потонули в снежных сугробах. Мы сбились с дороги и ехали напрямик к видневшимся впереди развалинам какой-то постройки. Тут мы снова выбрались на тропинку и рысью погнали вперед лошадей.
Первый встретившийся нам поселок, состоявший всего из двух-трех хозяйств, носил полутюркское, полукитайское название – Ши-ли-булак; здесь проходила граница между вановскими владениями и местностью, непосредственно подчиненной китайским властям. На девятом километре мы пересекли глубокую долину реки Улота (Уласта?), которая протекает тут двумя рукавами, разделенными довольно высоким нагорьем. Река эта берет начало в вечных снегах Карлык-тага и течет по ущелью, которое, подобно Хотунтамскому, поросло прекрасным тополевым лесом. У дороги, вдоль обоих ее русел, расположены китайские поселения с одним общим именем Ардын. Еще далее на восток мы встретили речку Сузлюк-ардын, а затем дорога пошла довольно пересеченною местностью с частыми крутоярыми логами, поросшими чием, камышом и кустарником, единственными растениями, торчавшими поверх снега.
Обогнув одиноко торчавший утес, мы завидели, наконец, и цель нашей поездки – город Чинь-шэнь, расположенный на речке Таш-булак, выбегающей из ущелья Нарын-кол. Городок этот не велик, обнесен стеной, скорее всего напоминающей ограду какого-либо загона, и состоит из двух-трех улиц, обстроенных жалкими домишками, в которых с грехом пополам ютятся семейства дунган и китайцев. Его базар представляют счетом пять лавок, в которых можно найти лишь предметы первейшей необходимости; даже рису оказалось в них не более 15 фунтов! Зато нам сказали, что тут можно всегда иметь в изобилии мясо архаров…
– Да откуда же вы его получаете?
– Его привозят тагчи… Хотите проехаться к ним?
И нас проводили в тань, в котором мы действительно нашли несколько бравых молодцев, поспешивших вытащить нам напоказ несколько туш таких же точно архаров, каких привез брат из своей поездки в Чоль-таг.
– Где же вы бьете этих животных?
– А вот там…
И один из тагчей указал мне пальцем на юго-восток.
– На востоке здесь везде горы. От Шаманэ (Бая) до Мын-шуя и дальше на юг нет места, где бы не было гор, но архары держатся преимущественно там. – И он опять указал на юго-восток.
– И далеко это отсюда?
– На хорошей лошади дня в два, пожалуй, доедете…
Мы купили у них две туши и, приказав доставить их вслед за нами в Мор-гол, выехали туда же.
К югу от Чинь-шэня подымались горы. Мы направились к ним и с первых же шагов в этом направлении почувствовали под собой крепкую почву. Действительно, снег лежал здесь тонким слоем, и уже с полкилометра дальше из-под него то там, то сям стал обнажаться гранит. Дорога шла краем Таш-булакской долины, поросшей чием и заваленной снегом. Впереди долина эта суживалась и превращалась в широкое ущелье, стены которой падали очень круто. При устье последнего мы натолкнулись на ключ, носивший название Мо-пан-цзы. Отсюда местность стала понижаться заметно, и так как в ущелье снег лежал уже только местами, то лошади пошли очень ходко, не забывая, однако, при этом срывать по пути колосья чия, который вместе с кустами гребенщика составлял преобладающую здесь растительность.
Ущелье не оказалось совсем безжизненным. Нам попалось в нем несколько штук каракуйрюков и зайцев, в кустах то и дело шныряли пустынные сойки, а в горах раздавались голоса кекликов. Но нам некогда было увлекаться охотой. Мы спешили засветло добраться до поселка Мор-гол, а до него, по-видимому, еще было неблизко… Ущелье, по которому мы ехали, оказалось сквозным, и стены его сложены из одной породы – красного гранита, только в одном месте прорванного плотным хлоритовым диабазом. При выходе из гор сухое русло Таш-булака разбилось на множество росточей, а впереди перед нами развернулась необъятная равнина, на противоположном конце которой и должен был находиться Мор-гол.
– О, да ведь это еще далеко!
– Да, иолов тридцать…
Мы прибавили ходу, и, по мере того как продвигались вперед, горы стали показываться со всех краев горизонта. Вот они узкой полоской поднялись перед нами, вот впереди их мы увидали деревья, а вот, наконец, и Мор-гол! Наш караван пришел туда задолго до нас.
Поселков с названием Мор-гол два: северный – таранчинский и южный – китайский. Оба стоят на ключах, из коих северный, менее обильный водой, носит название Ходжам-булак.
Благодаря могиле самаркандского выходца Султана-Улеми-Рахмета, схороненного на вершине Мор-голской гряды (Мазар-тага), местность эта пользуется исключительной известностью в мусульманском мире. Улеми-Рахмет был первым просветителем китайского Востока, святым, стяжавшим себе громкую славу.
Под старость он удалился в пустыню и умер здесь, на границе же, окруженный своими учениками. Кажется, в 1712 г. Мор-гол подвергся нападению джунгаров, которые не оставили здесь камня на камне; еще позднее он был приписан к числу земель, введенных под китайские поселения в Хами (к этому времени относится основание китайского Mop-гола); и наконец, выкупленный по дунганской инициативе у китайского правительства, потупил уже в ведение хамийских ванов, которые, выстроив над могилой этого святого роскошный мазар [мавзолей], в то же время поселили здесь и несколько семейств таранчей, обязанных, взамен других повинностей, охранять и ремонтировать это здание. Таким образом положено было основание современному таранчинскому поселению.
Одновременно с нами в Mop-гол прибыл караван верблюдов из Су-чжоу.
– Ну, как?
– Вам не пройти… На первом переходе снег небольшой, но со второй уже станции тропинка становится глубокой и узкой. Еще дальше она совсем исчезает, и тут легко заблудиться. К тому же чем вы будете кормить лошадей? Ведь все пастбища теперь завалены снегом?
Мы составили совещание и по совету вожака каравана решили повернуть на Янь-дунь и Куфи.
Часть вторая. ПОПЕРЕК БЭЙ-ШАНЯ И НАНЬ-ШАНЯ В ДОЛИНУ ЖЕЛТОЙ РЕКИ
Глава двадцать первая. Поперек Бэй-Шаня
Утро 13 февраля было теплое, светлое, радостное. В 6 часов, при слабом северо-западном ветре, ермометр показывал еще 13° мороза, но едва выше поднялось солнце, как лучи его стали разливать давно забытое нами тепло; в 8 часов утра подул ветерок с юга, в 0 часов термометр стоял уже на 0°, а к полудню поднялся до 6,5°.
Пройдя Мазар-таг по сквозному ущелью, мы вышли в каменистую пустыню, в которой, мало-помалу, терялось русло ключа Ходжам-булак, разбившись на несколько веерообразно расходившихся рукавов. Здесь, как и в ущелье, еще виднелась местами растительность: чахлый саксаул (Haloxylon arrmodendron) и хвойник (Ephedra sp.?), но дальше и эти признаки органической жизни пустыни исчезли, и только небольшие наметы грязного снега местами разнообразили монотонный ландшафт широко раскинувшейся перед нами равнины.
Однообразие пустыни не нарушалось на всем протяжении пройденных нами в этот день 37 км. Только уже к концу пути на южном краю горизонта обозначилась черная полоска высот левого берега Яньдунского протока. В последний мы спустились по круче и очутились в глубоко врезанном, широком русле периодической реки, обставленном причудливо изваянными стенами, сложенными из красной глины, в порах коей отложилась кристаллами соль. Это русло и вывело нас к Гэ-цзы-янь-дуню, первой станции Хамийской пустыни, в столь мрачных красках описанной Пржевальским[122].
Казенный тань[123], в котором мы остановились, оказался огромным, но уже пришедшим в достаточную ветхость зданием. Воды было много, хотя и не совсем хорошего качества; она добывалась из неглубоких колодцев, находившихся по соседству.
С вечера подул восточный ветер, который ночью усилился, нагнал тучи и вскоре перешел в снежный буран. Снег держался до 9 часов утра следующего дня и стаял, едва из-за туч выглянуло солнце. К 10 часам последние облака скрылись за горизонтом, ветер стих, и мы, пообедав наскоро, стали сбираться в дальнейший путь.
Мы выступили из Янь-дуня в час пополудни. Выбравшись на левый берег протока и миновав пикет, расположенный на пригорке, мы увидели перед собой безбрежную, слегка волнистую равнину, на которой то там, то сям подымались столообразные возвышения, сложенные из таких же ханхайских отложений – красной глины с примесью гравия и мелкой гальки, какие обнажались и в бортах яньдунского русла. Эти столообразные возвышения, показывающие прежний уровень равнины, являются конечным результатом работы господствующих здесь восточных ветров, которые, оставив на месте крупную гальку, кое-где теперь сплошным ковром устилающую вязкую, бурую почву пустыни, унесли на запад более мелкие отложения Ханхайского моря.
Когда стало смеркаться, вправо от дороги показались более значительные высоты; еще дальше одну из таких высот обогнула дорога. Одновременно копыта наших лошадей застучали по беловатым плитам кварцевого песчаника.
К 10 часам вечера подул не сильный, но неприятный встречный ветер. Мороз крепчал, темнота до такой степени усилилась, что мы еле-еле разбирали колею колесной дороги, которая, как мне казалось, шла теперь логом. Но где начался этот лог, куда направлялся и где затем кончился – это осталось невыясненным. Китайцы называют станцию Куфи также Жо-шуй, что значит Мертвая река. Не имеет ли это название какого-либо отношения к пройденному логу, который мог бы, действительно, быть ложем «умершей реки», несшей когда-то свои воды к яньдунскому руслу? Наш проводник не сумел ничего на это ответить. Да к тому же он был и не в духе; он замерз в своем легком одеянии и пытливо всматривался вперед, точно ждал, что вот-вот вынырнут перед нами из темноты стены Куфи. Того же ждали и мы, не раз принимая снеговые наметы и выцветы соли за эти стены, хотя по времени знали, что конец пути не может быть еще близок. Но на этот раз расчеты наши оказались ошибочными – расстояние между Янь-дунем и Куфи оказалось почти на пять километров короче предполагавшегося.
Куфи (иначе Ку-шуй) – это небольшой оазис, полузасыпанный надвинувшимися на него с северо-востока песками; его почва представляет солончак, только кое-где поросший Lasiagrostis splendens, Lycium sp., Nitraria Schoberi, Alhagi kirghisorum и некоторыми травянистыми растениями, среди которых проворно шмыгает Podoces hendersoni, почти единственная обитательница этой части пустыни. Вода здесь солоноватая. Тани, которых три, убоги, малы и грязны. Китайская администрация не озаботилась постройкой в Куфи чего-либо приличного, и нам с грехом пополам пришлось поместиться в крошечной, закоптелой и грязной каморке с двумя отверстиями вместо окна и дверей. Кроме этих жалких построек, понятие о коих дает прилагаемая при сем фототипия, в Куфи имеется пикет с несколькими расквартированными в нем солдатами-почтарями и развалившаяся кумирня с тремя колоссальными идолами, которым не хватало голов и конечностей, отбитых еще партизанами Байян-ху.
В Куфи мы дневали ради определения координат этой важной точки пустыни.
В дальнейший путь мы выступили 16 февраля. Утро было ясное, но холодное (в 8 часов утра 8,5°); дул средней силы северо-северо-западный ветер, который и восьмиградусный мороз делал чувствительным. Но вскоре захватывающий интерес развернувшейся перед нами картины заставил и меня позабыть все невзгоды пути и всецело отдаться изучению страны, которая проходилась многими европейскими путешественниками, но которая тем не менее рисовалась нам в нашем воображении совсем иной, чем оказалась в действительности. Я говорю о Бэй-Шане, северные уступы которого обрывались в пустыню Куфи в 17 км к югу от станции.
О Бейшанских горах китайцы писали, что «начинаясь от Эгярцы-тага[124], они простираются через песчаную степь в непрерывном ряде холмов и бугров». И еще: «Горы (Снежные) простираются от Цзя-юй-гуаня к западу в разных изворотах. Они то возвышаются или понижаются, то пресекаются или вновь продолжаются; то разделяются на отрасли или соединяются в одну массу; то восходят до чрезвычайной высоты и касаются облачного неба или уравниваются в низменные гряды и окружают великое пространство. По южную сторону этих гор лежат Комуль, Пнчан и другие города, по северную – Баркюль и Урумчи. Горы эти лежат за Цзя-юй-гуанем, содержат 9 тысяч ли протяжения и служат рубежом между Бэй-лу и Нань-лу»[125].
Таким образом, в представлении китайских географов Бэй-шанские горы сливаются с Тянь-шанем, образуя с последним одну непрерывную горную цепь, уходящую далеко на запад, «до Западного моря».
О той же связи Тянь-шаня с Бэй-шанем говорят и другие китайские источники. В «Сан-чжоу-цзи-ляо» встречается, например, следующее описание Тянь-шаня: «Еще через сто слишком ли он вдруг обрывается, скрываясь у гор Яньчи». «Песчаные степи на юг от гор Яньчи – это Сирха-гоби, называемая бесконечным Хань-хаем. Северо-тяньшанские горы, скрываясь в земле на протяжении более тысячи ли, вдруг выдвигаются за Ша-чжоу и Цзя-юй-гуанем и идут на восток под именем Ци-лянь-шань. Это так называемый южный Тянь-шань». В оде Хун-лян-цзи в честь Небесных гор говорится: «От Лян-чжоу до Или на запад земля подымается чрезвычайно высоко, небо же как бы опускается. Пересекающие это пространство и служащие гранью между Китаем и чужими краями, увенчанные снегами высокие пики и окутанные облаками гряды гор, в верхнем поясе которых не летают пернатые – это все Тяньшанские горы, у северных народов называемые Ци-лянь»[126].
Наконец, и Успенский, описывающий оазис Хами на основании китайских источников, замечает: «По китайским картам южные пределы Хами изрезаны горами, но мы не решаемся дать им какие-либо названия и определить их направление, потому что в китайских источниках, имевшихся у нас под руками, не нашлось никаких сведений об этих горах, исключая не вполне ясных указаний в дорожниках на некоторые перевалы, названия коих едва ли простираются на самые горы. Таким образом, округ Хами представляет низменное, плодородное пространство, окруженное с трех сторон горами, а на западе, по границе с Турфаном, упирающееся в песчаную и безлюднуюстепь»[127].
Эти китайские известия о Бэй-шане мы можем дополнить лишь весьма немногими описаниями европейских путешественников и извлечениями из дорожников русских приказчиков.
Так, Матусовский, топограф экспедиции Сосновского, сообщает нам следующее об этих горах: «От г. Ань-си-чжоу до Хами, на расстоянии около 340 верст (362 км), лежит пустынная степь Гоби. Поверхность ее представляет волнообразную местность, по которой тянутся с запада на восток гранитные уступы, между которыми проходит дорога, совершенно удобная для колесной езды. Полотно дороги всюду твердое, местами каменистое, но большею частью глинистое, усыпанное мелким щебнем. Растительность очень бедная. Все колодцы, встречающиеся на пути, находятся на незначительной глубине, но некоторые из них имеют горько-соленую воду и сернистый запах»[128].
Пржевальский пишет: «В 40 верстах (42 км) от собственно Хамийского оазиса оканчивается площадь, покрытая кое-какою растительностью и местами представляющая возможность оседлой жизни. Далее отсюда расстилается страшная пустыня Хамийская, которая залегла между Тянь-шанем с севера и Нань-шанем с юга; на западе она сливается с пустынею Лобнорскою, а на востоке с центральными частями великой Гоби. В направлении, нами пройденном, описываемая пустыня представляет в своей середине обширное вздутие (120 верст, или 127 км в поперечнике), приподнятое над уровнем моря средним числом около 5000 футов (1524 м) и испещренное на северной и южной окраинах двойным рукавом невысоких гор Бэй-шань. К северу от этого вздутия до самого Тянь-шаня расстилается слегка волнистая бесплодная равнина, дважды покатая: от подошвы Тянь-шаня к югу, а затем, достигнув наименьшей (2500–2600 футов, или 762–792 м) абс. выс. в оазисе Хами и прилегающей к нему полуплодородной площади, эта равнина снова начинает повышаться к горам Бэй-шань, недалеко от которых, близ колодца Куфи, достигает уже 3700 футов (1127 м) абсолютного поднятия.
Точно так же, с южной стороны среднего вздутия Хамийской пустыни, от южной подошвы гор Бэй-шань потянулась к югу совершенная равнина, значительно (на 1000 футов или 204 м) покатая до русла р. Булюнцзир, а затем, до поднятия Нань-шаня, выровненная в одинаковую абсолютную высоту 3700 футов (1127 м)». «Горы Бэй-шань, по словам китайцев, тянутся с запада от Карашара (составляя, быть может, продолжение Курук-тага), а на востоке соединяются с юго-восточными отрогами Тянь-шаня. По своему характеру горы Бэй-шань, за небольшими исключениями, представляют отдельные холмы или группы холмов, достигающих лишь незначительной (от 100 до 300 футов или от 30 до 91 м, редко более) относительной высоты и набросанных в беспорядке на высоком (около 5 тыс. футов, или 1524 м абс. выс.) поднятии этой части Хамийской пустыни. Определенного гребня в описываемых горах нет, хотя общее их направление от запада к востоку.
Из горных пород здесь встречен темносерый доломит, но исключительно преобладают наносные толщи глины с галькою». «Вслед за пройденными горами (северной грядой) раскидывается верст на 50 в поперечнике бесплодная равнина, к востоку и западу убегающая за горизонт. За этою равниною вновь стоят горы с таким же характером и высотой, как предыдущие. Они также называются Бэй-шань и, вероятно, составляют южную ветвь северной группы. Дорога идет поперек этих гор на протяжении 40 верст. По прежнему здесь везде преобладают наносы глины с галькою. Только в южной окраине, там, где горы делаются круче и выше, появляется сначала темносерый доломит, а затем глинистый сланец»[129].
Драгоценные данные о Бэй-шане собраны также Потаниным, который в своей статье «Расспросные сведения о струне между Нань-шанем, Хангаем, Хами и Утан-шанем»[130] приводит, между прочим, следующее описание пути между Хами и Юй-мынем, сообщенное ему приказчиком Ерзовским. «От Хами до Утун-казы, – говорит этот последний, – простирается степь, по которой рассеяны небольшие горки. От Утун-казы (Отун-го-цзы) дорога входит в горы. К Ешоу (Иошуй) идут ущельем. Минньшоу (Мыньшуй) прежде, по-видимому, была речка; дорога подымается вверх по ее сухому руслу. До Лаванчена (Лобачэна) медленный подъем, настоящего хребта нет, но от Утунказы всё подъем. Высшая точка дороги находится между Минньшоу и Лаванченом. От Лаванчена идет спуск степью. Горы отсюда видны на западе. Ночлеги Шивунху, Орчаутун и Луцугу находятся в горах. От стоянки Урумчи 40 первых ли идут между гор, а остальные 50 ли по ровной степи, которая представляет крутой спуск к р. Мого-тун-голу».
Говоря о том же пути, другой приказчик, Васенев, пишет следующее: «Приближаясь к Мин-шую, дорога пересекает невысокий отрог, а затем идет равниной, которая постепенно переходит в долину, обставленную горами. От Мин-шуя дорога идет пространной равниной, после чего пересекает возвышенную, холмистую местность, но на 18-й версте снова выходит в равнину. От ключа Емачен она идет прямо на юг и пересекает глинистые холмы, по южную сторону коих имеется колодец. От этого колодца дорога проходит по отлогому перевалу и спускается к оазису Ню-чжан. Ключ Ню-чжан лежит в пространной котловине, покрытой рыхлым солончаком и травянистой растительностью. Дорога пересекает восточную часть оазиса и входит в холмистую местность; далее она идет нагорной равниной, постепенно втягивается в лощину и выходит на перевал. Отсюда дорога идет по наклонной местности верст пять, затем входит в сухое русло и, наконец, вступает в скалистые горы, при выходе из которых находится колодец Шань-ту-цзы. Отсюда дорога идет снова лощиной, постепенно суживающеюся, после чего, версты две дальше, выходит на равнину, склоняющуюся на юг. От колодца Утун-цзы дорога идет между глинистыми невысокими буграми»[131].
Вышеприведенными данными исчерпывался весь запас имевшихся у нас сведений о Бэй-шане. Несомненно, однако, что характер некоторой определенности они получили только теперь, после наших исследований этой горной струны, до 1890 же года они годились лишь на то, чтобы, согласно с китайскими картами, заполнять белые пространства неисследованной Гоби между Нань-шанем и Тянь-шанем гадательно вычерченными горами, которые частью неопределенно заканчивались на меридиане Ань-си или Су-чжоу, частью вытягивались на восток в длинный хребет, пересекавший сыпучие лески и достигавший, под именем гор Чухун-шань, Ала-шаня.
У станции Куфи дороги расходятся: одна идет в Дунь-хуан, другая, избранная нами, в Ань-си. Последняя была наезжена и первые шесть километров бежит по рыхлой глинистой почве, редко где усыпанной галькой.
Слабый подъем местности замечается уже на седьмом километре. Здесь дорога взбирается на невысокий увал, за которым появляется и кое-какая растительность: хвойник (Ephedra) и низкорослый камыш; в том месте, где некогда стояла станция, от которой теперь остались лишь бесформенные кучи глины и сырцового кирпича, виднелись два-три кустика тамариска. Но оазис вскоре кончился, и впереди отчетливо обозначились горы. Их северные уступы образованы были выходами яркокрасного диабазового порфирита, который имел здесь почти WO [западно-восточное] простирание. Порфиритовые горы, отличаясь массивностью своих форм, в особенности к востоку от дороги, относительно были, однако, невысоки, подымаясь высшими своими точками всего лишь метров на 120 над уровнем окрестной пустыни. Впрочем, вскоре они сменились более высокими, темно-серого цвета, горами, сложенными, главным образом из кремнистых сланцев; только в немногих местах однообразие геогностического строения этих гор нарушалось выходами темных глинистых сланцев (метаморфических) и красновато-серых гранитов, хранивших следы глубокого разрушения: коренная порода оказывалась почти всюду прикрытой толстым слоем обломков – конечным продуктом выветривания ее поверхности.
Кремнистые сланцы не образуют здесь ясно намеченного хребта. Огромные толщи его выступают на дневную поверхность в виде отдельных возвышенностей различного очертания, которые то обступают со всех сторон котловинообразные долины, то громоздятся в беспорядке, лишая наблюдателя возможности проследить главное направление их простирания. Относительная высота их вершин колеблется в довольно значительных пределах, достигая 213 м, при абсолютной высоте, приблизительно равной 5200–5400 футам (1585–1645 м). Одна из таких вершин подымается, не доходя до станции Ша-цюань-цзы, состоящей из трех частных, довольно опрятных и обширных дворов.
Сверх ожидания, несмотря на пустынный характер окрестных гор, мы нашли близ Ша-цюань-цзы довольно разнообразное пернатое население: воронов, Podoces hendersoni, Montifringilla alpicola, Otocorys elwesi, обыкновенных воробьев и затем одного какого-то хищника, может быть Accipiter virgatus, по которому дал досадный промах казак Комаров.
Вода оказалась здесь слегка солоноватой; сено (нарубленный камыш) и хворост для топлива (карагана и гребенщик) – крайне дорогими: мы платили за камыш 1 р. 20 к. за пуд, за небольшую вязку хвороста 20 коп. Ввиду этого пришлось поневоле бросить намерение остаться здесь на дневку для обследования окрестных высот, что представлялось желательным как в топографическом, так и геологическом отношениях. Сверх того, нам говорили, что к востоку от станции, по дороге к Мыншуйским золотым приискам, имеется несколько глухих ущелий с порядочной кустарной растительностью – посетить их, конечно, было заманчиво!
С самого момента вступления нашего в Бэй-шаньские горы дорога шла по твердой почве из слежавшегося хряща и щебня, на которой колеса оставляли еле заметные следы; нередко ее пересекали выходы массивных пород или сланцев, которые в таких случаях выступали обыкновенно на дневную поверхность в виде щеток, хрустевших и ломавшихся под копытами наших лошадей. Только в редких случаях дорога пролегала по солончакам, то почти обнаженным, то довольно густо поросшим разнообразными растениями пустыни, главным же образом: камышом, Artemisia sp. (fragrans?), Zygophyllum Potanini, Halogeton arachnoideus, Statice aurea, Reaumuria soongorica, Ephedra sp., Nitraria Schoberi, Tamarix sp. (Pallasii?), Haloxylon ammodendron и Garagana arenaria; еще реже взбиралась она на перевалы, которые уже самой природой приспособлены были для колесного движения. Всего лишь однажды, на перевале через хребет Да-бэнь-мяо, о котором я буду иметь случай говорить ниже, понадобились скальные работы, да и те ограничились снесением каменного откоса на протяжении всего лишь нескольких метров. Такой именно характер дороги наблюдался и на переходе от Ша-цюань-цзы к Син-син-ся, измеряемом китайцами в 90 ли, а нами в 37 км.
Сейчас [сразу] за станцией Ша-цюань-цзы обнажился протеробаз, который вскоре сменился амфиболитом, высокие скалы которого громоздились по обе стороны от дороги; далее следовал кремнистый сланец, сменявшийся, в свою очередь, зеленовато-серым диабазом и ярко-зеленым хлоритовым диабазом, огромные массы которого выступили на дневную поверхность благодаря денудации, что легко заключить из сохранившихся еще кое-где следов налегания на него кремнистого сланца. Этот же кремнистый сланец, местами испещренный прожилками кварца, чередуясь далее с подстилающим его красным роговообманковым гранитом, обнаруживает интенсивную складчатость, причем в настоящее время он уцелел далеко даже не во всех мульдах. Некоторые из последних производят ныне впечатление огромных, высеченных в граните, чаш, заполненных до сильно от времени зазубренных краев гравием, щебнем и еще кое-где уцелевшими скалами кремнистого сланца. Через такие зазубрины, служащие относительно крайне невысокими перевалами, пролегает дорога и, вступив в мульду, капризно бежит среди одиноко торчащих скал до противоположного ее края (крыла), где, отыскав наиболее глубокую брешь (через седло антиклинальной складки), и попадает в следующую, совершенно подобную описанной, мульду.
На 18-м километре от Ша-цюань-цзы в одной из котловин дорога пересекла солончак, поросший камышом, тамариском, Nitraria Schoben, караганой и другими растениями пустыни, среди которого уныло поднимались развалины заброшенного пикета. Здесь же мы спугнули небольшое стадо джейранов (Gazella subgutturosa), из коих один тотчас же и поплатился жизнью за свою излишнюю доверчивость к людям. В следующей мульде мы снова встретили солончак. Миновав его, а затем и ограничивающий его с юго-востока, разъеденный временем, гранитный (все тот же роговообманковый красный гранит) барьер, мы очутились в долине почти WO-простирания, на южной стороне которой поднимался значительной высоты хребет Да-бэнь-мяо, заслоненный почти на всем видимом своем протяжении крайне развитыми предгориями, слагающимися главным образом из гранитита.
Пока мы шли среди не особенно высоких гранитовых скал, долина продолжала оставаться широкой; но затем она мало-помалу сузилась, справа и слева появились крутобокие скалы, которые, все возвышаясь, достигли, наконец, в северном крыле относительной высоты в 300 м; одновременно наносная почва из-под ног почти исчезла, дорога пошла ложем горного потока, выбитым в сплошной скале кремнисто-глинистого сланца, и, следуя им и сделав крутой поворот сначала на юг, потом на северо-восток, поставила нас здесь лицом к лицу с картиной, которую нельзя было рассчитывать встретить в центре Хамийской пустыни.
Я несколько поотстал от своих, но когда догнал их за поворотом, то помню, что первое, что меня поразило, это – столпившиеся в одну кучу люди и лошади нашего каравана.
– Что случилось?!
Ответом на этот оклик послужили два выстрела, стократным эхом пронесшиеся в горах. По дыму я тотчас же нашел казаков Комарова и Колотовкина, которые в своих полушубках едва выделялись на серо-желтом фоне исполинских мраморных скал.
– По ком стреляли?
– Да вот, архары… Убегли, чтоб им!..
Только теперь я обратил внимание на тесно обступившие нас отовсюду горы, в общем сочетании представлявшие ландшафт, который по своей дикой красоте не затерялся бы и на Памире. Относительная высота этих гор несомненно превышает 450 м; главный же материал, их слагающий, составляет бесслюдистый гнейс, который и образует ось хребта Да-бэнь-мяо. С севера на него налегают мраморы, а потом кремнисто-глинистые сланцы, которые и слагают всю массу гор в северном боку описанного ущелья.
Несмотря на произведенные здесь скальные работы, подъем на перевал через хребет с севера крут и труден для колесного движения. Дорога делает по направлению к нему крутой поворот и, миновав кумирню, от которой эти горы и получили свое название, по глубокой седловине (6221 фут, или 1896 м) вступает на южные склоны хребта, сложенные на всем своем протяжении из сплошных масс серого роговообманкового гнейса.
Поверхность этого гнейса представляет редкий случай раздувания массивных пород. Смотря сверху, она выглядит окаменевшей морской зыбью или – еще лучше – бугристыми песками, сходство с коими дополняется кустарными растениями, приютившимися почти у каждой кочки, которые состоят из возвышений коренной породы, прикрытых сантиметров на шесть почвой из продуктов ее же поверхностного разрушения. Такую поверхность с слабым склонением к югу гнейс сохраняет километра два, после чего, без заметной постепенности, переходит в скалистые высоты, гребень коих параллелен оси главного кряжа. Эта вторая гнейсовая гряда, местами сильно разрушенная, прорезана глубокими седловинами и ущельями, в одном из которых и расположена станция Син-син-ся (6027 футов, или 1837 м), состоящая из четырех частных и одного казенного таня. В последнем квартировали солдаты хамийского гарнизона. Оказалось, что хребет Да-бэнь-мяо служит административной границей двух военных округов – Сучжоуского и Хамийского. Воды в Син-син-ся очень много, и она хорошего качества.
В Син-син-ся мы дневали ради охоты на архаров. Но эта охота оказалась неудачной: наши казаки архаров не встретили; зато настреляли кекликов (Caecabis iuickar). Для коллекции же были убиты: Podoces hendersoni и 25 экземпляров Montifringillla alpicola Pall., которые в большом числе слетались к станции. прельщаясь семянными коробочками в изобилии росших здесь ирисов.
Мороз при тихой погоде достигал в этих горах 21°, днем же в тени термометр показывал выше 0°.
19 февраля мы покинули Син-син-ся. Ущелье скоро кончилось, и мы вышли в узкую долину с глинистой почвой бурого цвета; отдельные холмики, видневшиеся кое-где, состояли из той же глины яснослоистого сложения с примесью песка, гравия и гнейсовой и известняковой гальки. Южную окраину этой долины, которая на востоке и западе упиралась в неясного очертания возвышенности, составляла невысокая гряда гор, носящая у китайцев название Ло-я-гу. Она слагалась из переслаивающихся кремнистых и глинистых сланцев, сменившихся далее пестрыми песчаниками и известняками, обширная свита коих заканчивалась выходами глинисто-слюдяного сланца, образующего, как кажется, дно следующей, менее широкой, долины и выступающего по южную ее сторону в целом ряде грив, сильно разрушенных в своих вершинах.
Эта долина, подобно предшествовавшей, имела глинистую почву и покрыта была возвышениями с обрывистыми краями, состоящими из значительных толщ буро-красной глины, песка и гальки, в каковых толщах я не могу признать ханьхайских отложений, несмотря на их наружное сходство с последними.
На пути между Куфи и Ань-си эти загадочные отложения красных глин встречаются только однажды, а именно в только что описанных долинах, окаймляющих с юга и севера хребет Ло-я-гу; на пути между Юй-мынь-сянем и Хами, о котором речь будет ниже, также всего лишь однажды, а именно к югу от хребта Лу-чжа-чжин; наконец, брат на своем пути, пересекавшем западный Бэй-Шань, этих отложений вовсе не видел; не видел их, как кажется, и позднейший исследователь той же части Бэй-Шаня – П. К. Козлов[132].
Не считая возможным видеть в буро-красных глинах, опоясывающих и даже частью налегающих на хребты Да-бэнь-мяо и Ло-я-гу, отложения Хань-хая, я решаюсь высказать предположение, что глины эти, с примесью песка и гальки, отложились в озерах, которые еще, может быть, и в постплиоценовое время покрывали некоторые, незначительные впрочем, части Бэй-Шаня.
К югу от гор Ло-я-гу снег виднелся во всех углублениях: в местах защищенных он образовал даже наметы до полутора метров высотой, и, должно быть, эти наметы нанесены были давно, так как успели не только слежаться, но и окраситься в розовый цвет.
За красной долиной мы вступили в выровненную местность, весьма лишь незначительно приподнятую над дном этой долины. Впрочем, на глаз даже она продолжала повышаться, всхолмленная сперва выходами глинисто-слюдяного сланца, а затем песчаников и кремнистого сланца (с выходами кварца), причем простирание свиты этих пластов было ONO [восточно-северо-восточное] при угле падения на юг около 80°. Промежутки между этими относительно невысокими, но крайне разрушенными с поверхности гривками заполняли щебень и дресва, весьма однородные по составу и заставлявшие подозревать, что они составляли некогда одно целое с подстилающей их породой. Действительно, в двух-трех местах, взятых случайно, я, сняв толщу щебня в 13 см, добирался и до коренной породы. Этот факт убеждает нас в том, что в снесении хребта, который несомненно когда-то возвышался между красной долиной и солончаковой равниной Ма-лянь-цзин-цзы повинны исключительно только атмосферные деятели.
Помянутая равнина Ма-лянь-цзин-цзы поросла густым, хотя и невысоким, камышом и по своей обширности не имеет себе равных в среднем Бэй-Шане. Станция расположена почти в центре этой котловины и состоит из пяти заезжих дворов и караульни, в которой квартирует несколько солдат из сучжоуского гарнизона. Воды здесь вдоволь; она прекрасного вкуса и находится на незначительном глубине.
Ночь на 20 февраля была еще довольно холодна: термометр показывал 14,5° С; но уже в момент нашего выступления ртуть стояла на 0°, а к полудню поднялась до 5° тепла в тени, что соответствовало 15° на солнце; вместе с тем небо было совершенно ясное, а в воздухе была тишь; только временами налетал ветерок с запада и, обдав нас облаком пыли, уносил ее дальше на восток.
От станции Ма-лянь-цзин-цзы солончаком мы шли еще километра три; затем серовато-желтая глина сменилась хрящом, и мы поравнялись с огромным монолитом – горой из кварцита почти WO-простирания, выглядевшей точно облитой маслом темно-коричневой массой значительной относительной высоты (не менее 200 футов, или 390 м, при 7200 футах, или 2194 м. абс. выс). Одновременно дорога стала пересекать выходы кварцитов и кварца, которые тянулись на восток до встречи с такими же кварцитовыми горами, выступавшими в виде совершенно разобщенных между собою холмов. Такая местность, выровненная у дороги и заполненная горами по всем сторонам далекого горизонта, простиралась километров на десять. Судя по продолжавшим еще нам попадаться выходам кварца и кварцитов, кое-где лишь переслаивавшихся кремнистым сланцем, возвышенности, замыкавшие с востока Ма-лянь-цзин-цзыскую котловину, должны были состоять из тех же пород.
На 13-м километре от станции мы наконец вступили в настоящие горы, которые у китайцев носят название, общее со всею этой местностью, и слагаются из переслаивающихся глинисто-слюдяных (филлитов), кремнистых и глинистых сланцев с частыми выходами кварца. Относительная их высота переходит во многих точках за 700–800 футов (213–243 м), но перевал через них полог и не представляет каких-либо затруднений для колесного движения. По южную сторону этих гор встают новые, но уже менее высокие; в их образовании принимают участие главным образом песчаники, которые переслаиваются кремнистыми сланцами. Еще далее горы исчезают, горизонт расширяется, дресва уступает место глине, кое-где поросшей тростником, и перед путником встают стены заезжих дворов, образующих здесь целую улицу. В Да-цюани имелась даже лавочка, в которой, впрочем, нашлось не более 40 цзиней муки, но мы и этому количеству были рады, так как наши хлебные запасы приходили к концу. Вода здесь оказалась солоноватой, несмотря на то что доставалась из колодцев на глубине восьми метров, абсолютная же высота места – несколько большей, чем на предыдущей станции, а именно, равной 5925 футам (1806 м).
Не успел еще на следующий день последний эшелон вьюков выступить со двора станции, как ехавший вперед казак Колотовкин спешился, торопливо выхватил дробовик и выстрелил.
– В кого стрелял?
– Да, вот, хамийская птичка.
Действительно, в его руках мы увидели красивую Ampelis garrulus.
Но какими судьбами попала она сюда, в эти, столь неблагоприятные для жизни пернатых, места?
Беседуя об этой находке, мы незаметно достигли края солончака, который резко обозначался выходами мелкозернистых песчаников. Здесь еще раз наши охотники разволновались, заметив в ближайших камышах стадо каракуйрюков (Gazella subgutturosa). Но и те их заметили и так как были проворнее людей, то и не замедлили скрыться за соседним пригорком. Тем временем караван уже втянулся в горы – предгорье хребта Ю-хан-лу, имевшего сначала NO [северо-восточное] простирание, а затем заметно отклонившегося на юг.
На первых порах везде обнажались песчаники, но затем их сменили довольно разнообразные по составу граниты, которые, не образуя высоких гор, в ширину занимали несколько километров; их поверхность местами была до такой степени разрушена, что удара по скале молотком было иногда уже достаточно для того, чтобы вызвать осыпание наружных, выветрившихся частей ее в виде небольших осколков, которые, в свою очередь, легко ломались в руках.
Едва мы вступили в эти горы, как перед нами развернулась небольшая котловина, середину которой занимал солончак. На краю последнего расположен был полустанок Сяо-цюань, который получал воду из неглубокого, но не особенно богатого водою колодца.
Отсюда местность стала довольно заметно возвышаться, а горы Ю-хан-лу принимать более дикий, скалистый характер. Граниты сменились столь распространенными в Бэй-Шане кремнистыми сланцами с жилами кремня, очень скоро выклинивавшимися вглубь, а затем – красными гранититами, мощные выходы которых заставляли дорогу не раз давать большие излучины. Граниты, сложив гребень хребта, который возвышался над дорогой метров н триста, вскоре понизились, образовали седловину и, выступив еще раз в южных боках последней, скрылись под круто приподнятыми толщами кремнистого сланца, который, переслаиваясь далее с известняками, образовал новый горный подъем OSO [восточно-юго-восточного] простирания. В то же время на востоке километрах в пятнадцати от дороги, ясно обозначились высоты, имевшие NNW [северо-северо-западное] направление, которое они сохраняли и в течение всего последующего дня до встречи с западным продолжением гор Бэй-сянь-цзы.
Еще далее на юг кремнистые сланцы исчезают; их окончательно сменяют известняки, которые, чередуясь с песчаниками, и обрываются в всхолмленную невысокими грядками котловину Хун-лю-юань, по которой протекал небольшой ключик. Здесь выстроено четыре просторных таня; в одном из них мы застали в числе других постояльцев и несколько ишакчей из Хами, которые везли на родину сырые кожи яков и гаотайский рис. Абсолютная высота этой станции оказалась еще большей, чем высота Да-цюана, и равнялась 5975 футам (1821 м).
Выступив на следующий день из Хун-лю-юаня, мы сразу же стали втягиваться в невысокие горы Ша-цюань, сложенные на северных своих склонах главным образом из песчаников и известняков. Эта свита пород налегала на несогласно с ними пластующиеся глинистые сланцы, которые далее выходили на дневную поверхность и образовывали наивысшие части сильно разрушенного хребта, подымающегося в среднем метров на 150 над полотном дороги. Пройдя эти горы, мы вступили в местность, представляющую почти выровненную поверхность гнейсов и слюдяных сланцев, переходящих в гнейс, прикрытых кое-где дресвой и щебнем, среди коего в изобилии попадалась кварцевая галька; кварц, впрочем, выклинивался на поверхность довольно часто, в особенности в области простирания гнейсов, резко выделяясь на их темном фоне в виде ярко-белых пятен.
Такою местностью, обнаруживавшей заметное склонение к югу, мы шли километров десять, когда неожиданно очутились на берегу сухого русла реки, которое скалой слюдяного сланца разбивалось на два рукава, из коих южный был глубже северного, менее занесен глиной и галькой и хранил ясные следы временами текущих здесь вод. Вершина этой реки терялась вдали, но в принятом ею направлении мы заметили значительные высоты (вероятно, продолжение хребта Ю-хан-лу), позади которых подымался огромный голец, известный у монголов под именем Баин-ула.
По южную сторону сухого русла снова выступил слюдяной сланец, а дальше, на протяжении 8 км, дорога пересекала невысокие гривы чередующихся между собою глинистых сланцев и гнейсов. Наконец, мы вышли в солончаковую котловину Бай-дунь-цзы, отовсюду замкнутую горами, в которой протекал ручей, составлявшийся из ключиков и наполнявший затем два обросших камышом пруда. Расположенная здесь станция представляла уже настоящее поселение: один казенный, два частных таня, пикет, кумирня, две-три лавочки и, наконец, еще какие-то постройки в развалинах.
На станции съезд проезжающих был настолько велик, что мы едва могли разместиться, да и то только по отбытии какого-то мандарина, который совершал свой переезд на место нового служении в сопровождении немалого числа слуг. От него мы узнали чрезвычайно встревожившее нас известие: на р. Су-лай-хэ показались полыньи, делающие переход через нее если еще и возможным, то далеко не безопасным. Как нарочно, день 22 февраля был необычайно теплым: около полудня термометр в тени поднимался до 14°, а к 9 часам вечера спустился всего лишь до –0,5. Итак, следовало торопиться перешагнуть это последнее препятствие, отделявшее нас от полосы культурных земель вдоль северных склонов Нань-Шаня.
К Су-лай-хэ мы выступили ночью. Горы, окаймляющие котловину Бай-дунь-цзы с юга, а за ними и последующие возвышенности. оказались сложенными из переслаивающихся между собою гнейсов и кристаллических (глинистых) сланцев, которые, как мы это видели выше, выступали и в горах между сухим руслом и станцией. Эта огромная свита кристаллических сланцев заканчивалась выходами песчаников, которые и служат в этом месте южной гранью Бэй-Шаня.
К югу отсюда потянулась галечная пустыня, над которой, в фиолетовой мгле, уже ясно рисовался снеговой гребень Нань-Шаня – обиталище духа земли (лин-цзы) Ло-ву, или Гянь-ву, которого китайцы изображают чудовищем, имеющим лицо человека и тело тигра, с ожерельем из девяти человеческих голов.
Глава двадцать вторая. Долиной реки Су-лай-хэ
Последние скалистые высоты встречены были нами на девятом километре от станции Бай-дунь-цзы; отсюда же, на протяжении целых двадцати километров, потянулась равнина, представлявшая характер типичнейшей, почти вовсе лишенной растительности, каменистой пустыни. Галька только в непосредственной близости от реки сменилась глиной, поверхность коей была изрыта старицами и еще заливаемыми в половодье рукавами реки. Здесь [встречались] кое-где камыш, чий (Lasiagrostis splendens), гребенщик и другие растения пустыни, а также небольшими площадками виднелись и так называемые в Туркестане «сазовые», т. е. преимущественно осоковые травы.
В сотне шагов от р. Су-лай-хэ высилась большая кумирня Лун-хуан, вход в которую стерегли два безобразных с отбитыми конечностями идола; впрочем, она производила впечатление поддерживаемого здания.
Плёс Су-лай-хэ, разбившийся на два протока, имел здесь в общей сложности до 53 м ширины, но река, судя по характеру ее весьма отлогих берегов, не могла быть особенно глубока. Китайцы нас не обманули: лед, действительно, местами отстал от берегов и кое-где дал значительные пересекающиеся между собою трещины.
Так как подо мною была самая сильная из лошадей каравана, то я и решился прежде, чем допустить переправу, лично испробовать крепость ледяного покрова. Рискованнее всего был первый прыжок через небольшой ручеек, который стремительно несся по льду у самого берега, но затем все пошло гладко, и я почти рысью выбрался на травянистую площадку левого берега Су-лай-хэ, куда вскоре собрался и весь остальной караван. Так как площадка эта была сырая, то мы поднялись выше, на следующую речную террасу, где и остановились, не доходя метров 640 до городка Ань-си.
Едва мы разбили свой лагерь, как к нам явились китайцы с предложением купить у них пару фазанов. Это были великолепные экземпляры самцов Phasianus satscheuensis Plsk.
Николай явился тотчас же на сцену.
– Спроси у них, где добыли они этих птиц.
– Да тут вот, в полукилометре отсюда, в кустарниках, около фанз, их сколько угодно.
– Ну, ребята, завтра охота!
Радости нашей не было конца. Но радость эта была преждевременной.
В 7 часов вечера подул западный ветер, принесший тучи и холод. Погода вдруг изменилась до неузнаваемости. Еще накануне мы радовались наступлению тепла и весны, а теперь мы принуждены были вновь вынуть запрятанные уже валенки, фуфайки и другие теплые вещи. В течение последующих четырех дней, проведенных нами на стоянке у г. Ань-си, ветер менял несколько раз направления, будучи то западным, то северо-западным, то, наконец, северо-восточным. Ночью с 24 на 25 февраля дул сильнейший северо-восточный ветер, который нагнал тучи темно-свинцового цвета. В час пополудни повалил снег при температуре 2,5° С; в 6 часов вечера к снегу присоединился сильный ветер, который свирепствовал часа три и чуть не причинил нам порядочной беды. Он застиг возвращавшихся с охоты на джейранов (Gazella subgutturosa) казаков Глаголева и Колотовкина, которые вскоре потеряли дорогу и, изнемогая от усталости, брели уже наудачу, когда вдруг заслышали сигнальные выстрелы. На радостях они выпустили в ответ последний патрон, после чего без дальнейших злоключений добрались до нашего лагеря. Пурга окончилась, но снег продолжал валить в течение всей почти ночи, так что утром нам пришлось отгребаться, точно мы находились не на краю Гобийской пустыни, а у себя на родине. Замечательно, что и в последующие дни небо оставалось пасмурным; оно несколько расчистилось только вечером 26 февраля, да и то ненадолго; вместе же с сим холод усилился, и в ночь на 27 февраля мороз достиг 24°.
Такя погода очень мешала нашей охоте; тем не менее нам все же удалось добыть здесь для коллекции несколько превосходных экземпляров Phasianus satscheuensis, которые действительно во множестве держались в кустарниковых зарослях к юго-западу от Ань-си. Сверх того нашими охотниками убито было несколько экземпляров горных куропаток (Caccabis huckar), встреченных ими у городских стен. Но всего удачнее оказалась охота на джейранов, которые держались в непосредственной близости от нашего лагеря стадами голов до двадцати и были настолько мало запуганы, что подпускали к себе нередко охотника на меру прямого выстрела. Свою стоянку на р. Су-лай-хэ мы покинули 28 февраля. Поднявшись на верхнюю террасу, поверхность коей состояла из рыхлой, пропитанной солью, песчано-глинистой почвы, мы очутились в виду городских стен.
Ань-си оказался в развалинах. Со времени разгрома его дунганским партизаном Байян-ху прошло уже восемнадцать лет, а между тем он остался почти таким же, каким его описывает Пясецкий[133].
Ань-си стоит на окраине пустыни и на главном пути, соединяющем восток и запад Китайской империи. Казалось бы, как не восстать ему из развалин? А между тем он не привлекает охотников в нем селиться; его торговые ряды по-прежнему составляют ряд жалких лавчонок, в которых можно достать лишь самое необходимое; его гарнизон слаб, а чиновники смотрят на назначение их сюда, как на ссылку.
Впрочем, история показывает, что город этот, который в 1889 г. мог праздновать двухтысячный юбилей своего существования, никогда не играл видной в ней роли. Он был основан под именем Мин-ань в 111 г. до нашей эры. При Суйской династии, в 581 г., его переименовали в Чан-лэ-сянь. При Танах, когда пределы Китайской империи были отодвинуты далеко на запад и сношения с Западным краем участились, значение его возросло: он был сделан окружным и переименован в Гуа-чжоу[134]. С X в. история о нем вовсе не упоминает. Долину р. Су-лай занимали последовательно тибетцы, уйгуры и тангуты, при коих край этот совсем заглох; даже торговые и посольские каравайы избирали в это время другие пути: направлявшиеся к киданям и чжурчженям шли вдоль южной подошвы Хангайских гор, направлявшиеся же к Сунам, в южный Китай – через Цайдам и мимо озера Куку-нор.
В XIII в. тангутов сменили монголы, при которых особенно оживилась долина р. Эцзин-гола, служившая торным путем для сообщения западных областей Китая с Кара-кору-мом. Продолжал ли существовать в это время Гуа-чжоу или лежал в развалинах, положительно неизвестно. Марко Поло о нем вовсе не упоминает. Столь же мало известна судьба этого города и в последующую историческую эпоху. Наконец, при императоре Цянь-луне, мы вновь слышим о нем, но уже под современным названием Ань-си-чжоу. Сперва здесь был учрежден военный пост, но после упорядочения дел в Джунгарии и постройки там целого ряда укрепленных поселений китайское правительство сочло необходимым продолжить линию последних и далее на восток за Гобийскую пустыню, до западных ворот Великой стены. Тогда-то и были пострыены города Ань-си (1759 г.) и Юймынь (1760 г.).
Стены Ань-си, высокие, но растрескавшиеся и уже частью осыпавшиеся, имеют почти правильную четырехугольную форму и вытянуты с северо-запада на юго-восток; в этом же направлении от ворот до ворот пересекает город и главная улица, обстроенная жалкими лачужками и малопривлекательными танями и ларями; под прямым углом к этой улице отходит другая, упирающаяся в северо-восточные, вероятно с дунганских времен заделанные, ворота. Заглянув в эту улицу, мы увидали только развалины: такие же развалины заполняли и всю южную половину Ань-си. Но что особенно нас в нем поразило – так это песок, который успел затянуть в городе многие неровности почвы. Этот песок местами, как например близ восточных ворот, будучи присыпан к городской стоне, достигал там до высоты ее зубчатого карниза, производя впечатление типичнейшего бархана. Еще более значительные налеты песку прислонялись к наружной стороне этих стен.
Здесь они успели даже порfсти кое-какою растительностью: у подошвы Alhagi, a выше – солянками. На этот занос песком города обратил уже внимание д-р Пясецкий, который, подъезжая в 1875 г. с востока к Ань-си, «мог разглядеть огромные сугробы песка, образовавшиеся у городских стен и достигающие высоты последних»[135]. По мнению Лочи, этот песок главным образом местного происхождения, освободившийся благодаря проведению в песчаных наносах Су-лай-хэ системы оросительных канав[136]. Как бы то ни было, но в настоящее время песок этот засыпает Ань-си, так что прав был Пясецкий, когда писал, что на этом примере мы воочию видим, каким путем погребаются города, «сходя со сцены и исчезая под почвою»[137].
Пройдя город, мы вышли в солончаково-глинистую равнину, кое-где вспаханную, кое-где затянутую песком, на всем же остальном пространстве поросшую чием, к которому только в немногих местах примешивалась кустарная поросль, состоящая из гребенщика, караганы и чингиля (Halimodendron argenteum). Чий ближе к реке сменялся камышом, а за рекой, которая бежала и здесь несколькими рукавами, снова виднелся чий, но уже редкими островками среди огромных пространств каменистой пустыни, заполнявшей весь северный горизонт до невысоких скалистых пригорков – южной грани Бэй-Шаня. В одном месте эта пустыня перешагнула даже на южный берег реки, но здесь она скоро выклинивалась в чиевой степи.
«Весной, – пишет П. К. Козлов[138], – здесь все зелено, и ландшафт ласкает взор путешественника»; в феврале же местность эта представляется довольно унылой, и если мы не соскучились качаться в седле, то единственно только благодаря частым встречам с пешеходами-китайцами, которые длинной вереницей, с коромыслами на плечах, бодро шли по пыльной дороге.
– Куда? Зачем?
– В Или-хэ… селиться… там нам дадут землю, деньги, пару волов…
И, соблазнившись такой перспективой, они шли теперь налегке, имея при себе не более пуда багажа, в далекий, неведомый край! Какая энергия!
На двенадцатом километре от Ань-си мы прошли мимо небольшого селения Нань-гань-лу, расположенного у края верхней береговой террасы р. Су-лай-хэ. Отсюда мы завидели впереди лес, который начинался довольно редкими насаждениями, но затем все более и более густел и, наконец, переходил в сплошную чащу, скрывавшую в себе целый ряд хуторов, которые то группировались у какого-нибудь арыка, образуя селение, то стояли особняком, но всегда в стороне от дороги. Этими насаждениями, состоявшими главным образом из карагачей, мы шли около пяти километров до крепостцы Сяо-вань, служащей обычным этапом для караванов, следующих этим путем. Близ нее остановились и мы и, в надежде добыть для нашей орнитологической коллекции в окрестных садах зимующих птиц, решились дневать. К сожалению, наши ожидания не оправдались в той мере, как мы этого желали. Птиц было поразительно мало, и нам, после долгих поисков, пришлось, наконец, удовольствоваться следующими видами: Astur palumbarius, Lanius borealis var. sibiricus, Ampelis garrulus и Turdus pilaris. Зато мы вдоволь наохотились здесь на сачжоуских фазанов, в чем нам усиленно помогал ретивый пойнтер Васька, получивший свое охотничье воспитание в Закаспийской области, в восьмидесятых годах еще изобиловавшей фазанами.
3 марта мы выступили дальше. Пройдя Сяо-вань, мы вышли на чиевую степь, по которой то там то сям разбросаны были хутора и обсаженные тополями поля. Степь эта оканчивалась у покинутого пикета Са-чу-вань, к востоку от которого высилась гряда гор Сань-сянь-цзы. Хотя пустынная, и в том месте, где ее пересекает дорога, невысокая, гряда эта тем не менее заслуживает особенного внимания, так как, служа, под именем гор Да-бан-шань, передовой цепью Нань-Шаня, она в этом месте уклоняется к северо-востоку, пересекает долину р. Су-лай-хэ и, выклиниваясь в пустыне, служит орографической связью Нань-Шаня и Бэй-Шаня, который именно в этом месте своими южными уступами всего ближе подступает к реке.
Здесь я считаю вполне уместным высказать свой взгляд на отношение Бэйшанских гор к соседним горным системам.
«В один из геологических моментов, – пишет Богданович[139], – до наступления девонского периода, точнее – средне-девонской эпохи, на месте среднего Кунь-луня, может быть, только его западной и восточной оконечностей – Мустаг-ата и восточного Тянь-шаня – поднималась суша гнейсов и кристаллических сланцев. Древняя с. ктура этих пород показывает, что поднятие их в среднем Кунь-луне происходило в восточно-северо-восточном направлении, т. е. в тех же направлениях, которые являются характерными для этих хребтов в настоящее время. В средне-девонскую эпоху воды моря стали наступать на эту сушу, смывая все на своем пути. К концу этой эпохи на месте среднего Кунь-луня поднимались лишь незначительные острова гнейсов и кристаллических сланцев, окруженные уже мелководным девонским морем, а севернее – в восточном Тянь-шане – глубокое море продолжало еще развиваться.
В один из следующих моментов геологической жизни на месте среднего Куньлуня, где перед тем мы видели мелководное девонское море и разрозненные острова, поднимается снова материк из отвердевших осадков этого моря. Поднятие и этой суши происходило в восточно-северо-восточном направлении. В западном Кунь-луне и Тянь-шане вокруг гнейсовых островов продолжает существовать в это время еще глубокое море, но уже не девонское, а каменноугольное. Это глубокое каменноугольное море к концу этого геологического периода стало наступать на сушу среднего Куньлуня. Следствиями этого возобновившегося морского покрытия в среднем Кунь-луне мы видим в настоящее время значительные мелководные прибрежные осадки, слагающие поверхность северозападного Тибета и южного склона Кунь-луня. Этим наступлением моря, которое я называю тибетской трансгрессией, закончилось и его существование. Трансгрессия эта сопровождалась, быть может, удивительнейшими по своим результатам явлениями абразии рельефа площади северо-западного Тибета; средний Кунь-лунь, быть может, представляет только остаток сложного древнего рельефа этой струны.
После этой трансгрессии началось образование материка, которое на площади среднего Кунь-луня и Тянь-шаня выразилось интенсивною складчатостью однообразного уже северо-западного направления. С этой эпохи и по настоящее время вся нынешняя система Кунь-луня и Тянь-шаня подчиняется одному общему ходу материкового развития с западо-северо-западным направлением поднятий. Сбросы в северо-восточном и северо-северо-восточном направлении нарушают в третичный период однообразный ход такого развития. Ингрессивные слои юрских угленосных осадков и меловых морского характера служат единственными более или менее достоверными свидетелями дальнейшей судьбы этой суши. Части ее, с окончания тибетской трансгрессии не покрывавшиеся больше морем, пока остаются для нас немыми».
Эта широко и ясно нарисованная картина геологического прошлого части Центральной Азии дает нам те необходимые рамки, в которые легко укладываются и изложенные выше данные о геологическом строении Бэй-шаня, собранные мною в надежде передать их когда-либо для обработки специалисту-геологу. К сожалению, обстоятельства так сложились, что мне самому приходится теперь браться за непривычную работу и писать о предмете, недостаточно мне знакомом.
Мы уже видели, какое огромное распространение имеют гнейсы и полукристаллические сланцы в Бэй-шане. Можно сказать, что они-то главным образом, и слагают Бэй-шань, образуя как значительнейшие из его хребтов, так и почву котловиниобразных долин между ними. Главных направлении, коими следуют хребты Бэй-шаня, а равно и Нань-шаня, два: WNW (восточно-тяньшанское) и ONO (средне-куньлунское); комбинация этих направлении в мелком масштабе дает еще третье направление OW; наконец, можно встретить и еще одно направление – NW, но реже, чем первые три[140]. Это обстоятельство указывает на то, что в Бэй-шане столкнулись два направления древнейших стяжаний Центральной Азии – куньлунское и тяньшанское. Вероятно, в каменноугольную, а, может быть, еще и в девонскую эпоху, воды моря, говоря словами Богдановича, стали наступать на эту сушу, смывая все на своем пути. Наступание это шло с юга, причем, как кажется, каменноугольное море не проникало за хребет Да-бэнь-мяо, предоставив всю северную часть Бэй-шаня действию других разрушителей – атмосферных агентов, которые, снеся на его глубины огромные толщи сланцев (главным образом кремнистых), обнажили массивные выходы гранитов, сиенитов, диоритов и диабазов, изверженных, вероятно, еще в азойский период, когда впервые намечался горный скелет Азиатского континента.
С концом каменноугольной эпохи закончился и период размыва морскими водами бэйшанских хребтов. Интенсивная складчатость каменноугольных песчаников и известняков показывает, что последние моменты роста Бэй-шаня сопровождались энергичной дислокацией, нагромоздившей хребты западо-северо-западного простирания, что доказывается тем, что гряды, в сложении коих принимают участие почти исключительно одни только осадочные образования, как, например, гряды каменноугольных песчаников к северу от кряжа Бага-Ма-цзунь-шань, имеют с. го WNW простирание.
Когда закончился рост бэйшанских хребтов – определить не берусь; но что он закончился раньше, чем в горных областях, примыкающих к ним с юга и севера, это не может подлежать никакому сомнению. Главное поднятие Тянь-шаня, совершившееся в том же западно-северо-западном направлении, вознесло ханьхайские отложения на огромную высоту, превышающую 3650 м абсолютного поднятия. Это грандиозное стяжение земной коры, всего сильнее проявившееся в области Чатыр-куля, в Тянь-шане и в Нань-шане, конечно, должно было отразиться и в периферических частях Бэй-шаня, где мы, действительно, и видим изогнутие толщ ханхайских отложений как в долине р. Эцзин-гола[141], так и на нашем пути к северу от Хой-хой-пу, где на ярусе надкаменноугольных отложений, состоящих из пестрых конгломератов, песчаников и голубовато-зеленых и бурокрасных песчанистых глин трансгрессируют ханьханские (гобинские) формации. Эти движения земной коры могли нагромоздить новые складки и на линии хребта Лунь-шань, где мы, действительно, и видим ханьанские толщи приподнятыми на некоторую высоту, но были не в силах значительно изменить первоначального древне-куньлунского направления кряжей Чи-цзинь-шанского и Сань-сянь-цзы.
Чтобы не возвращаться еще раз к Чи-цзинь-шанским горам, я замечу, что, глубоко вдаваясь между хребтами Нань-шаня, Хань-хай заливал и всю подгорную его часть; но тогда как в области собственно Нань-шаня, где хребты достигали уже значительной относительной высоты, море это было лишь ингрессивным, здесь оно успело смыть многие неровности почвы и, между прочим, отделить Чи-цзинь-шанские высоты от остальной части Бэй-шаня, сохранив нам, однако, ясные указания на некогда существовавшую взаимную связь между ними в виде водораздельных вздутий, о которых я буду иметь случаи говорить ниже подробнее.
Таким образом мы видим, что до конца нижнего яруса Хань-хая нейтральная часть Гоби имела общую историю развития с Нань-шанем, который не отличался от нее и орографически, представляя, подобно современному Бэй-шаню, очень сложный горный рельеф, обусловленный столкновением дислокаций по двум различным направлениям – WNW и ONO. При этом, однако, абсолютная высота всей площади Бэй-шаня была большей, чем Нань-шаня, хотя и тут многие точки и даже целые гребни подымались до высоты 8–9 тыс. футов (2400–2700 м).
В конце меловой эпохи Ханхайское море стало наступать с востока на Центральную Азию. Оно залило, как выше было замечено, все продольные долины Нань-шаня, но в пределах Бэй-шаня проникло лишь заливами или рукавами, из коих самый широкий совпадал с направлением нынешней Эцзинголской долины. В один из моментов существования этого моря в области Нань-шаня обнаружились грандиозные горообразовательные процессы, которые и приподняли наньшанские хребты до современной их высоты. Ханхайское море отступило, но затем оно еще раз залило предгорье Нань-шаня, смывая на своем пути вновь образовавшиеся складки из толщ, отложившихся на его же дне несколько ранее.
На северной окраине Бэй-шаня дислокационные процессы закончились еще раньше, чем на южной. Они ознаменовались грандиозными сбросами на востоке и флексурным изогнутием пластов на западе, обусловившими образование открытой нами впадины вдоль подножий Тянь-шаня. Такой сброс представляет уже Тянь-шань к западу от Чоглучайской гряды, далее же к югу ступенчатое понижение замечается в юрских угленосных кварцевых песчаниках, с которыми несогласно пластуются (например, в окрестностях Турачи) отложения Ханхайского моря. Эта дислокация сопровождалась в Бэн-шане, как и в Тянь-шане, извержениями по линиям сбросов порфиров, порфиритов и мелафиров. Каких-либо признаков поднятия Карлык-тага в эту эпоху, по крайней мере на южных его склонах, мною обнаружено не было. Его южная подошва, образованная хлоритовыми диабазами и эпидотовыми и хлоритовыми гранитами, прорезанными жилами плотного хлоритового диабаза, покрыта только аллювием; равным образом и в глубине гор я нигде не видел каких-либо следов новейших морских отложений, так как весь хребет состоит из свиты массивных пород и кристаллических и полукристаллических сланцев[142]. Впервые ханхайские отложения на пути от Карлык-тага к югу встречены южнее Морголской гряды, что, впрочем, и было уже отмечено выше.
Несмотря на позднейшую дислокацию в области Нань-Шан-ских гор, местность, расстилающаяся вдоль северной их подошвы, успела вполне сохранить все особенности рельефа Бэй-Шаня и в настоящее время представляет ряд мульд, вытянутых то в WNW – OSO [западно-северро-западном – восточно-юго-восточном] направлении, то в направлении NO – SW [северо-восток – юго-запад].
Самая обширная из этих мульд – западная, вмещающая нижнее течение р. Су-лай и котловину озера Хала-чи (озера Хара-нор). На востоке она упирается в гряду Сань-сянь-цзы, которая, пересекая долину р. Су-лай-хэ, почти сливается с горами Бэй-Шаня, близко подходящими здесь к руслу названной реки и вновь отклоняющимися на север, лишь немного не доходя до меридиана укрепления Чи-дао-гоу. Это отклонение невелико, и уже несколько километров дальше Бэй-Шань вновь подходит к плёсу Су-лая, оставляя между собою и этим последним неширокую (от 3 до 8 км) полосу земли, в обводненных местах поросшую камышом, в остальных – лишенную всякой растительности, если не считать изредка попадающихся кустиков Eurotia ceratoides и чия. Такой рельеф местности дал мне повод писать, что не только рисуемых на наших картах озер Чин-шэн-хэ и Хуа-хай-цзы не существует в настоящее время, но что они здесь и существовать не могли. Равным образом, как мы ниже увидим, едва ли существовало к востоку от последнего, по крайней мере в историческое время, и озеро Алак-чий.
На карте Д’Анвиля, изданной в 1737 г.[143], озера Чин-шэн-хэ и Хуа-хай-цзы не показаны вовсе; не показаны они и на позднее изданных – карте Гримма (1833 г.)[144], составляющей копию с карты Клапрота, и картах Иакинфа. Впервые же они появляются на китайской карте Дай-цин-и-тун-юй-ту, изданной в 1864 г., и с нее переходят уже сперва на карты Рихтгофена, а затем и на другие карты, издававшиеся в Европе, причем составителей их не смущала даже явная несообразность проведения вьючной дороги поперек значительной водной поверхности. Отсюда ясно, что фабрикация означенных озер должна быть отнесена к новейшему времени.
Относительно же озера Алак-чий вопрос стоит иначе. На карте Д’Анвиля это озеро (Алак-нор) показано в устьях двух безымянных речек (Чи-ю-хэ и Ма-гэ-чэн); на карте Гримма мы имеем тут уже два озерка: Алтан-нор и Алак-нор; наконец, на картах Иакинфа безымянные озера показаны: западное при устье одного из русел Булунгира, восточное при устье р. Ма-гэ-чэн, берущей начало в ключах и болотах Чи-цзинь-ху. Это второе озеро действительно существует; его окрестности изобилуют камышовыми зарослями и до настоящего времени составляют достояние монголов – вероятных потомков чингиньцев.
Из всего вышеизложенного я делаю такой вывод.
Читать бесплатно другие книги:
