По ступеням «Божьего трона» Грум-Гржимайло Григорий

Глава двадцать пятая. Поперек Нань-Шаня

Выступив 10 апреля из Нань-гу-чэна и пройдя первые два-три километра среди возделанных полей, мы стали втягиваться в горы, которые, будучи сложены сначала из лёсса, затем из светло-красных третичных (ханхайских) глинистых песчаников, имели волнистые очертания и были одеты почти сплошным покровом прошлогодних трав, главным же образом – кипцом. Здесь мы встретили в довольно большом числе редкую Podoces humilis Hume, которую наши казаки тотчас же окрестили названием птицы-кивача, вследствие ее обыкновения поминутно кивать головкой, т. е. клевать землю в поисках личинок; дело в том, что она не столько роет землю ногами, сколько долбит ее своим большим клювом.

Превосходный охотник-наблюдатель, покойный Пржевальский, также подметил эту привычку Podoces humilis долбить клювом землю: она делает это, говорит он, «во всякое время дня, при хождении, бегании и непременно после перелета с одного места на другое»[168]. Далее он пишет: «на лету эта птица пискливо кричит». Может быть, подлетыши – да, но взрослая птица кричит громко, и Березовский вполне правильно называет этот крик «звучным свистом»[169]. На северных склонах Нань-Шаня птица эта встречена нами впервые, и, таким образом, предел ее распространения передвинулся несколько далее к северу; но она нигде не переходит за пределы Кунь-луньской системы горных складок, в области же последних водится исключительно в степной зоне, даже там, где человек успел уже запахать значительные участки земли.

В горах дорога шла, придерживаясь дна ложбин, но иногда, в области распространения глинистого песчаника, переходила на их склоны, и вот тут-то, выше дороги, нам и стали попадаться как Podoces humilis, так и сифаньские куропатки (Perdix sifanica Przew.), разбившиеся уже в это время на парочки.

Пройдя этими горами 6 км, мы достигли наивысшей точки дороги, с которой открылся чудный вид на передовую цепь Нань-Шаня. Его огромные гольцы замыкали вплотную красивую падь, на которой, прямо против нас, расположился своими 20–25 беленькими домами тангутский монастырь Ма-ти-сы.

Ма-ти-сы известен с прошлого века. О нем китайцы писали, что он окружен каменной стеной, снабженной двадцатью воротами. Если это описание в свое время было точным, то приходится думать, что под одинаковым названием китайцами описывался другой какой-либо монастырь, а не тот, что был у нас теперь перед глазами, так как частью вытянутый в длинную улицу, частью разбросавшийся по левому откосу пади, а не собранный, как многие другие тангутские монастыри, в городок, он не мог быть и опоясан стеной; да к тому же от последней, если бы она когда-либо существовала, должны же были бы сохраниться хоть какие-нибудь следы!

Спустившись в падь и пройдя тополевую рощицу, мы остановились на лужайке, с которой спугнули пасшееся там стадо домашних яков. Место нам понравилось, и мы решили простоять у Ма-ти-сы несколько дней.

Исполинские скалы палеозойского песчаника, подымавшиеся прямо на юге, были еще частью занесены снегом, но примыкавшие к ним и слагавшие волнистое, степное подгорье Нань-Шаня каменноугольные продуктивные песчаники, а затем буро-красные песчанистые глины и серовато-желтые третичные песчаники давно уже, по-видимому, освободились от него и, одетые прошлогодней травой, среди которой, однако, уже кое-где виднелись распустившиеся цветы лютиков и фиалок, представляли такое пастбище, какого давно не имели наши сильно отощавшие лошади.

Лес, частью состоявший только из сибирской ели (Picea obovata), частью же смешанный (из Juniperus, осины, березы, черемухи, рябины с красными ягодами, облепихи и других древесных пород), виднелся во всех падях, спускавшихся с Нань-Шаня, и вместе с значительными здесь кустарниковыми порослями давал пристанище многочисленному птичьему населению, которое обогатило нашу орнитологическую коллекцию многими интересными и редкими видами; так, нами были здесь добыты: Carpodacus rubicillojdes Przew., С. tlubius Przew., С. pulcherrimus Hodgs., Emberiza leueoeephala Gmel., Urocynchramus pylzowi Przew., Motacilla lugens Kitti., Parus superciliosus Przew., Poccile affinis Przew., Leptopoccile sophiae Sew., Lopbobasileus elegans Przew., Regulus crislatus var. japonicus Bp., Pralincola im aura var. przewalskii Plsk., Chaemorrhornis leueoeephala Vig., Ruiicilla frontalis Vig., R. atrata Gmel., R. alaschanfca Przew., R. shistieeps Hodgs., Merula kessleri Przew., M. ruficollls Pall.. Tharraleus fulveseens Sew. Tb. rubeculoides Hodgs., Th. sfrophiatus Hodgs., Trochalopterum cllioili Verr., Pterorhimjs davidi Verr. и Jynx torquilla L.; сверх того, мы неоднократно видели подлетающими к недоступной части скалы, возвышавшейся по соседству с нашим бивуаком, парочку крупных соколов с белоснежною грудью, может быть, Falco hendersoni Hume, но, несмотря на все наши старания, подстрелить их не могли; мы не добыли также черноухого коршуна, бородача, Falco regulus Pall., Pica sp., Pyrrhocorax alpinus и уллара (Tetraogallus sp.?), за которым брат тщетно лазил на осыпи; наконец, мы не могли также разыскать Crossoptilon auritum Pall., хвостовые перья которого находили во многих местах.

Мы охотились, впрочем, не только на птиц, но и на крупных млекопитающих. Здесь во множестве держались куку-яманы (Pseudois nahoor Hodgs.), но ехать за ними приходилось далеко, а затем с огромным трудом и опасностями карабкаться по обледенелым скалам. Только однажды я застал их врасплох внизу, километрах в двух от нашей стоянки.

Дело было так. Ранним утром выехал я в горы для того, чтобы осмотреть каменноугольные копи и лежащую еще дальше на восток, километрах в двенадцати от Ма-ти-сы, долину р. Су-юй-хэ, о которой брат, посетивший ее накануне, рассказывал мне как о живописнейшем уголке вселенной. Оно так и оказалось в действительности. Речка Су-юй-хэ текла то среди мягкой муравы, то среди диких скал, которые выше сменялись сбегавшими в долину луговыми покатостями, по которым то там то сям, островками, росли еловые рощицы. Ель по падям спускалась к самой реке, к вершинам же водораздельных гребней собиралась в сплошные леса, которые местами взбегали и на укрытые снегом гольцы главного кряжа. Эти мрачные гольцы и составляли фон контрастной картине, которой лучи солнца, игравшие в прозрачных струйках воды и вечнозеленой хвое, придавали особую яркость, заставляя забывать, что находишься не в разгаре лета, а в начале весны.

Возвращаясь отсюда на бивуак, я принял одну тропу за другую и заблудился. Я вскоре понял, что попал в незнакомые мне места, и хотел вернуться обратно; но, как в подобных случаях всегда бывает, задумав выиграть время и взяв, как мне казалось, верное, но более короткое направление, еще более запутался в лабиринте троп, возвышений и падей. Я взобрался на высокую гору, но с нее увидел на севере лишь бесконечный горизонт, а справа и слева ряды глубоких логов и ущелий, в одном из которых я признал ущелье Ма-ти. Но, увы, с громадным трудом добравшись до него и, в буквальном смысле слова, заглянув в него, до того его стены были отвесны, я убедился, что ошибся – беленьких домиков монастыря там не было видно… Я посмотрел на часы: был пятый час дня. С раннего утра я ничего не ел и не пил. Вдобавок вечерело, становилось прохладно, а на мне, кроме шведской куртки, ничего не было. Стоило обдумать свое положение, тем более что с гор спустились тучи, подул ветер и в воздухе закрутились снежинки.

Я решился идти назад, прямо на восток, до тропинки, по которой доставляется каменный уголь в Гань-чжоу, по ней добраться до копей и, если уж будет поздно возвращаться домой, то заночевать там в одной из землянок… Я сошел с лошади и, взяв ее в повод, чтобы согреться, пустился бежать. То взбираясь, то сбегая с холмов, я вскоре добрался до какой-то речки; по берегу ее шла тропа, усыпанная углем… Это радостное открытие придало мне сил и энергии. Моя надежда добраться до ночи до своих передалась, вероятно, и лошади, потому что она уже без всяких понуканий с моей стороны крупной рысью побежала вперед. Я не заметил, как мы добрались до копей, а отсюда дорога была уж хорошо мне знакома!

И вот, когда я взбирался, не торопясь, на небольшой перевальчик, по другую его сторону неожиданно для себя я вдруг очутился среди мирно пасшегося стада куку-яманов! Единственное оружие, которое находилось при мне, был револьвер. Я успел выхватить его из кобуры и сделать два выстрела по ближайшему зверю, находившемуся уже шагах в двадцати от меня. Но, конечно, в сумерках, да вдобавок стреляя с беспокойно стоявшей лошади, я промахнулся… Куку-яманы шарахнулись в сторону и исчезли, а в ответ на мои выстрелы, точно эхо, я услышал настоящую канонаду. То были казаки и мой любимый джигит Ташбалта, которые, по приказанию брата, меня разыскивали по соседним ущельям.

Несмотря на затруднительность охоты, куку-яманов мы все-таки добыли; иначе было с маралами (вероятно, Cervus albirostris Przew.): мы должны были лишь удовольствоваться констатированием факта, что они действительно водятся в лесах по р. Су-юй-хэ, так как видели несомненный их след – свежий помет.

Из мелких млекопитающих мы добыли здесь сурков (Arctomys robustus Milne-Edw.) и пищух (Lagomys roylei Ogilby).

Настоятель монастыря (хамба-лама), с которым мы свели короткое знакомство, утверждал, что в горах, кроме того, водятся барсы, куницы, лисицы и медведи, но никаких следов этих зверей даже по свежему снегу мы не видали. Что же касается насекомых, то их почти вовсе не было видно: летали только какие-то обрывки перезимовавших Vanessa antiopa и Grapta album; впрочем, здесь мне попался и новый вид ночной бабочки Dasypolia gerbillus. Из Reptilia мы встретили только Eremias multiocellata Gunth.

Каменноугольные копи лежат на высоте 2740 м над уровнем океана. Мощность круто падающих пластов угля в посещенных мною шахтах не превосходила 60 см. Шахт много, но они не глубоки; уголь вырабатывается только с поверхности, почему и не отличается хорошими качествами; действительно, в Гань-чжоу им пренебрегают, и он расходится главным образом только в Нань-гу-чэнском округе. Копи эти принадлежат казне, и доход с них пересылается в Гань-чжоу-фу.

18 апреля мы покинули нашу стоянку у монастыря Ма-ти-сы. Не доходя Нань-гу-чэна, мы свернули на колесную дорогу, идущую вдоль нань-шаньского подгорья, и вскоре вышли к р. Да-тун-ма-хэ, которая в эту пору несла мало воды. Пройдя реку, мы вступили в культурный район, и весь остальной путь до селения Чжан-мань-цзэ, в котором остановились, сделали среди пашен и хуторов, группировавшихся у селений Шинь-гуань и Чуй-цзэ-гань-цзы. Все эти селения были невелики и почти не имели древесных насаждений; последние стали вновь встречаться лишь к востоку от Чжан-мань-цзэ.

Здесь брату удалось подстрелить самку Grandala coelicolor Hodgs., что доказывает, что эта великолепная высокоальпийская птица не улетает осенью на юг, на южные склоны Гималаев, но частью остается на зимовку в Гань-су, где и живет в более низких зонах.

На следующий день мы продолжали идти культурным районом. Селения виднелись и вправо и влево от нашей дороги, причем нам последовательно называли: Хэ-чжоу-пу, Хун-ха-хо, Чжу-пу-цзы и Фын-ха-пу. Самое крупное из них было Хун-ха-хо, расположенное на полдороге между долинами речек Шо-тун-ма-хэ и Хун-гоу, русла коих оказались глубоко врезанными в рыхлую почву равнины и совершенно сухими: вода в них показывается обыкновенно не ранее конца апреля, перестает же течь в конце сентября. Вода встречена была нами лишь в следующей реке Да-хэ, протекавшей в широкой и глубокой долине, вымытой в толщах красных песчанистых глин.

Пройдя Да-хэ, разбросавшую свои воды на пространстве 213 м, мы очутились в виду городка Хун-фэй-чэн, окруженного средней высоты и порядочно уже обветшалыми стенами, в трещинах коих гнездились Carine bactriana Hutt. и Cotile rupestris Scop. Не заходя в него, мы остановились в его предместье, рядом с большой, но запущенной кумирней. Здесь мы дневали ради закупки провианта на дальнейший путь через горы в долину Сининской реки.

Дорога от Хун-фэй-чэна пошла в гору. Здесь только что принялись за пахоту, так как земля успела оттаять еще только с поверхности; местами лежал даже снег; но он заметно шел на убыль и развел глубокую грязь на глинистой почве ложбин. Километров десять мы шли вдоль правого берега Да-хэ, обойдя здесь селения Ю-фын-чэ-цзы и Юн-гу-чун; затем уклонились к юго-востоку и, пройдя водораздел, вышли в долину речки Та-хо-чу, вытекающей из ущелья Чжан-чжа-коу. Водой этой речки пользовались два селения – Хый-нан и Гуан-цзы, такие же грязные, невзрачные и бедные, как и все остальные селения округа Хун-фэн-чэна. Население их смешанное: всего больше тангутов, затем следуют китайцы и, наконец, уйгуры (маджа); по имени их даже следующее селение, лежащее при устье ущелья Пянь-дао-коу, называется Маджа-гуан-цзы.

Мы остановились выше селения Маджа-гуан-цзы, близ разрушенного сторожевого поста Ши-хоу, в ущелье Ши-хо-коу, имеющем с ущельем Пянь-дао-коу общее устье. Стены последнего слагают желтые и серо-желтые песчаники с прослойками каменного угля, который когда-то здесь разрабатывался; дальше же в ущелье виднеются скалы глинисто-слюдяных сланцев, прорезанных жилами кварца. Впрочем, подробности горного строения были здесь скрыты – в верхней зоне снегами, ниже же сплошным травянистым покровом и густейшею кустарною порослью, в которой ютилось множество мелкой птицы. Несмотря на непогоду (ветер и снег), в течение двух дней, посвященных экскурсиям, мы обогатили здесь нашу орнитологическую коллекцию следующими видами: Acanthis brevirostris Bp., Montifringilla mandellii Hume, Carpodacus pulcherriir.us Hodgs., Urocynchramus pylzowi Przew., Anthus rosaceus Hodgs., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Calliope tschebaiewi Przew., Cinclus kashmiriensis Gould., Tharraieus fulvescens Sew., Th. rubeculoides Hodgs. и Perdix sifanica Przew. Стреляли также немало по суркам (Arctomys robustus), но добыли немногих. Под камнями же мы нашли во множестве Carabus modestus Sem., С. przewalskii A. Moraw., несколько видов рода Agonum и другие, менее характерные виды жесткокрылых.

Наконец мы дождались давно желанного момента: 23 апреля мы перевалили на южные склоны Нань-Шаня! Уже при устье ущелья Пянь-дао-коу встают огромные скалы, одетые мхом и поросшие Caragana jubata, Prunus, Spiraea, Salix, Potentilla и другими видами низкорослых кустарников; дальше же ущелье получило еще более величественный вид, то суживаясь в едва проходимую глубокую щель, то развертываясь в чудную панораму диких гольцов и луговых покатостей, далеко не везде еще вышедших из-под снега.

В этом ущелье впервые весьма резко выступила огромная разница в растительности южных и северных склонов как главного хребта, так и отрогов; а именно, тогда как южные склоны представляли поверхность, поросшую исключительно степными травами, не образующими сплошного покрова, северные почти всегда одеты были густою растительностью – самыми разнообразными луговыми травами и кустарниками, а подчас даже мхом и папоротниками. Впоследствии, в еще более широком масштабе, мы то же явление наблюдали в долинах верхнего Эцзин-гола, Да-туна, Сининской и других рек, где обращенные к северу склоны были покрыты лесом, обращенные же к югу представляли кипцовую степь[170].

Дорога в ущелье Пянь-дао-коу была довольно сносно разработана в конце шестидесятых годов солдатами Цзо-цзун-тана. Говорят даже, что в то время китайцы не раз проезжали здесь в легких экипажах; но время это уже давно миновало, и ныне дорога эта во многих местах и на многие километры размыта дождевыми потоками. Всего лучше сохранились участки, потребовавшие значительных скальных работ. Такие именно участки находятся у пикетов Пянь-дао и Эр-дао, где ущелье образует теснины.

Дикий характер дорога имеет на протяжении первых 15 км. Здесь кончается южное заложение скалистого хребта – передовой цепи Нань-Шаня и начинается подъем на второй хребет, сложенный исключительно из красных песчаных глин и красных песчаников – факт, оставленный, вероятно, без внимания В. А. Обручевым, отрицавшим правильность моей характеристики долины верховий Эцзин-гола – денудационной, а не тектонической[171]. Этот второй хребет служит водоразделом бассейнов: на север сбегают речки, орошающие Шаньданский округ, на юг – речки, слагающие одно из верховий Эцзин-гола – реку Бабо-хэ.

Что касается до передовой цепи Нань-Шаня, сложенной главным образом из глинисто-слюдяных сланцев, то в месте ее пересечения ущельем Пянь-дао-коу она представляет значительное понижение, смыкающее два вздутия, в которых сталкиваются кряжи гор: на востоке – образующие долину Чагрын-гола, на западе – представляющие слитную массу двурядового хребта, имеющего широкое заложение на севере и крупное падение к югу, где его склоны скрываются под мощными толщами красных глин и песчаников нарушенного напластования; последние образуют сплошную холмистую массу, с одной стороны примыкающую к скалистому Нань-Шаню, с другой – поднимающуюся до высоты, не меньшей 3960–4260 м над уровнем моря, образуя хребет, отмытые части которого составляют на противоположной, южной, стороне долины Бабо-хэ так называемые горы Вэн-ли-коу Нань-Шань.

Таким образом, продольная долина Бабо-хэ, с которой мы ниже ближе познакомимся, хотя, до некоторой степени, и совпадает с древней тектонической долиной, простиравшейся от меридиана Лян-чжоу по крайней мере до меридиана Су-чжоу, но произошла совершенно самостоятельно и должна быть характеризована как долина размыва.

Горизонт стал особенно широк у пикета Ян-шунь-цзы, где я догнал хвост нашего каравана, отстав от него у пикета Эр-дао ради ловли первой в этом году интересной бабочки – Pieris butleri var. potanini Alph., взятой мною здесь в количестве сорока экземпляров. Это было настоящее «джайлау», т. е. превосходное пастбище – высокая, холмистая, кипцовая степь, пересеченная оврагами, по которым теперь, ранней весной, сбегали небольшие мутные ручейки. Молодой зеленой травы нигде не было видно, но прошлогодняя одевала почву густо, не показывая и признаков каких-либо потрав. Действительно, факт интересный и который не мог не обратить на себя нашего внимания: все это нагорье, а затем, как мы в этом убедились впоследствии, и вся область верховий Эцзин-гола, оставались без жителей-кочевников и были бы почти абсолютно пустынны, если бы не редкие путники, не китайские пикеты, да не золотопромышленники.

Разъяснение этого факта мы получили только в Юн-ань-чэне, где нам сказали, что эти земли пустуют по распоряжению из Пекина, впредь до разрешения спорного вопроса о том, которому из двух народов – монголам или тангутам, должны они отойти во владение.

От пикета Ян-шунь-цзы дорога пошла круче в гору. О колесной колее здесь не было и помину. Мы шли одной из нескольких узеньких троп, бежавших по склону оврага, в котором струились воды Пянь-дао-хэ, то и дело увязая в размякшей глинистой почве или перебираясь через ручьи. Наконец, мы завидели впереди совершенно оголенные, обдутые ветром красные глыбы песчаника – это и был гребень хребта и перевал У-бо-линь-цзы (11850 футов, или 3612 м) в долину реки Бабо-хэ. Спуск с него был очень полог и шел по волнистой степи, сплошь изрытой пищухами (Lagomys melanostomus Bьchner).

Вскоре мы завидели впереди стены импаня У-бо, откуда нам навстречу высыпало до десятка солдат.

– Где бы тут остановиться?

– А вот, пожалуйте…

И нас отвели к речке Убочар, где указали на как будто когда-то искусственно выровненную площадку, по окраинам которой еще сохранились следы канавы. Но если здесь когда-либо и существовало укрепление, то, вероятно, очень давно, так как земля, поросшая кипцом, оказалась минированной [изрытой] множеством нор пищух. В этот день мы добыли для коллекции Montifringilla mandellii Hume и Prantincola maura var. przewalskii Plsk., и уже на южных склонах перевала У-бо-линь-цзы – Podoces humilis Hume; сверх того, в ущелье мы видели какую-то желтую плиску и обыкновенного кулика.

Ночью речка покрылась у берегов льдом – мороза было 3°.

Первая половина пути следующего дня пришлась на высоко приподнятую долину р. Бабо-хэ, между 11000 футов (3350 м) и 12700 футов (3871 м) абсолютного поднятия, в которой местами лежал еще снег. Дорогу то и дело пересекали ручейки и ручьи мутной воды, которая стояла и на дороге. Талая земля подавалась под ногами животных, которые шагали с трудом и то и дело останавливались для того, чтобы вздохнуть полнее и глубже. Пожалеешь свою лошадь и слезешь, но идти по пропитанному водой косогору пешком очень трудно; к тому же нога то и дело скользит и проваливается в норки пищух. Молодой травки вовсе еще не было видно, и блеклые, серовато-желтые тоны преобладали повсюду в раскрывавшейся перед нами далекой панораме гор и долин. Но весной и здесь уже пахло. В воздухе было как-то особенно светло и радостно. Журчанье воды в ручейках, издалека несшийся грохот реки, свист пищух, встревоженных нашим приближением, прелестное пение здешнего жаворонка и масса звуков, происхождение коих трудно себе объяснить, – все это настоятельно говорило теперь об идущей нам навстречу весне.

Караван наш в этот день представлял внушительное и оригинальное зрелище: человек пятнадцать китайских пеших солдат, фитильные ружья, алебарды и пики, штук десять развернутых громадных красных и желто-синих знамен, пятьдесят завьюченных лошадей – и кое-где для всей этой обстановки странные фигуры не цветисто одетых, зато хорошо вооруженных русских людей; и все это шумело, галдело и то расползалось чуть не на два километра, то вновь собиралось перед каким-нибудь трудным подъемом в одну пеструю толпу, от которой далеко сторонились встречные тангуты и китайцы-золотопромышленники. Впрочем, так поступали не все. Многие, более храбрые и любопытные, к нам немедленно приставали и провожали километра два или три.

Что значат эти знамена? Почему сегодня сопровождают нас эти солдаты? Вот вопросы, которые мы себе задавали, но на которые у нас не находилось ответа. Мы решительно не знали, почему сегодня, когда мы проходили мимо импаня, нас приветствовал весь гарнизон, что-то человек с тридцать солдат, выстроившись шеренгой со знаменами и имея офицеров на фланге; почему затем часть этого гарнизона отделилась и провожала нас до следующего пикета Унихо, где повторилась та же процедура и смена конвоя, причем возвращавшиеся китайские солдаты почли нужным опуститься перед нами на колена; почему, наконец, столь же почетная встреча и проводы подготовлены были и на всех следующих пикетах. Мы были, как в чаду, от этих неожиданных почестей и ждали почему-то скандальной развязки всей этой затеи, в которой мы играли совершенно несовместимую с званием мирного русского путешественника, а потому для нас очень странную роль.

Только на ночлеге нам, наконец, объявили, что все это делается по распоряжению начальника Юн-ань-чэнского лагеря (ина), сановника Чжу-цзу-гуя, готовящегося нас встретить с еще большим почетом.

Подъем на перевал Чжи-нань-линь, имеющий 12700 футов (3870 м) абс. выс., довольно полог и все время идет по красной глинистой почве. Только уже к самому перевалу цвет последней изменяется в желто-серый, причем на откосах появляются выходы бледно-желтого песчаника. Этот же песчаник слагает и перевал, служащий водоразделом бассейнов рек: Да-тун-хэ, системы Желтой реки, и Бабо-хэ, одного из двух истоков Эцзин-гола. По южную сторону перевала этот песчаник тянется километров на десять и там сменяется более древними, палеозойскими песчаниками темно-серого и серовато-фиолетового цветов. Хотя массы этих последних и тесно примыкают к скалам желтого песчаника, но связь эта лишь кажущаяся: палеозойские песчаники составляют лишь пониженное в этом месте продолжение Северо-Тэтунгского хребта Пржевальского, далее к западу сложенного из тех же плотных песчаников, налегающих на слюдистые песчаники. На линии перевала Черик, лежащего к западу от Чжи-нань-линя и подымающегося до абсолютной высоты, равной 14000 футов (4265 м), эта раздельность горных масс выступает еще более рельефно, так как там долина небольшого ручья отделяет массивные скалы темно-бурого слюдистого песчаника Северо-Тэтунгских гор от светло-красных песчаников, принадлежащих уже Вэнь-ли-коу Нань-Шаню. Да и китайцы различают оба хребта, называя скалистый гребень Северо-Тэтунгских гор – Да-бабо-Шанем. Таким образом, водораздел Да-туна и Эцзин-гола должен считаться, на некотором протяжении, двурядовым хребтом, причем наивысшие точки северного совпадают с наибольшим понижением в южном, и наоборот.

Здесь будет кстати заметить, что светлые песчаники (третичные) на всем протяжении от Чжи-нань-линя до Лао-ху-ши (14200 футов, или 4878 м), в верховьях Хый-хэ, золотоносны. Главная добыча золота ведется на западе, но и здесь моют его почти в каждом ущелье. Мы натолкнулись на работу золотопромышленников в ущелье речки Ши-хэ, сбегающей с перевала Чжи-нань-линь, где работали всего до 30 станков; но почва ущелья оказалась тут настолько изрытой, что следует допустить одно из двух: или что разработка песков ведется в нем издавна, или что некогда она велась в более широком масштабе.

Золотопромывательные станки китайцев устроены очень просто. На качелях устанавливается ивовая плетушка в форме чаши, снабженная мелкими отверстиями и могущая вместить около пуда песка. Ее раскачивают, поминутно встряхивая, причем песок и гравий сыплются на лестницу, пологие ступени коей с несколько выступающими краями сделаны из тонких дощечек; по этой лестнице пускается широкой, но слабой струей вода, которая и отмучивает гравий и, если оно только есть, золото, задерживающееся на ступенях. Когда в корзине остается только галька, ее выбрасывают на полотно и тщательно исследуют; затем останавливают воду и то же проделывают с гравием на каждой ступени. Добываемое таким путем золото получается в виде чешуек (листоватое) и угловатых небольших зерен матового бурого цвета.

Мы говорили, что и при такой примитивной промывке старых речных отложений один рабочий вырабатывает здесь золота в среднем ежедневно около 10–12 долей, т. е. на 40–50 копеек. За всю же операцию, от начала апреля до конца сентября, примерно на 70 рублей; бывают, однако, партии, которые уносят с собою, за вычетом пошлин и всех расходов по своему содержанию, по ямбе и больше на человека.

Разработка золота разрешается всем и каждому при непременном, однако, условии – вносить в казну двадцать процентов со всей добычи натурой. Зная китайские порядки, нетрудно сообразить, что вышеприведенные цифры должны быть много ниже действительных, так как и золотопромышленники и сборщики одинаково заинтересованы в преуменьшении добычи драгоценного металла. Но в таком случае, как же должны быть богаты золотом речные наносы Ши-хэ и других местных рек!

Спуск с перевала Чжи-нань-линь круче подъема и почти с первых же шагов вводит в ущелье, которое суживается довольно быстро, имеет скалистые высокие стены и по дну поросло разнообразными кустарниками, среди коих я мог отличить шиповник, барбарис, лозняк, Caragana jubata и Potentilla. Несмотря на сумрачность этого ущелья, птиц в нем ютилось немало, и мы добыли для коллекции: Motacilla citreoloides Hodgs., Phylloscopus superciliosus var. mandellii Brooks. и Calliope tschebaiewi Przew. Уже подходя к пикету Ша-чжи, расположенному при впадении в Ши-хэ ее левого притока Шэн-сун-ло, я заметил на сухом стебле Potentilla ночную бабочку, оказавшуюся новым видом Ulochlaena – Ul. superba Alph.

В Ша-чжи, где мы должны были переночевать, мы встретили такой же радушный прием, как и в У-бо: весь гарнизон предоставлен был в наше распоряжение. Но когда я выразил желание отаться в ущелье на дневку, то встретил протест: «Как можно! Ин-гуань готовится встретить вас завтра и уже сделал распоряжение, чтобы весь гарнизон был в сборе. Не делайте же нам неприятностей».

Эти доводы повторялись с такой настойчивостью, что пришлось покориться необходимости и оставить ущелье необследованным. Впрочем, с вечера же погода стала портиться, и пошел дождь, сменившийся вскоре снегом.

Всю ночь сеял дождь. Утро тоже было серое. Стеснявшие нас в узком ущелье скалы и стоявшие за ними горы курились. Черные глыбы камней, потемневшая ледяная накипь речки Ши-хэ, проносившей свои воды по местности, совершенно изрытой золотоискателями, отовсюду торчавший безлистый кустарник и оголенная почва под ногами – все это было мокро и смотрело неприветливо, грязно. Сырость в воздухе была чрезвычайная и пронизывавшая. Туман то сгущался до того, что на десять шагов кругом ничего не было видно, то проносился вперед и кверху – и тогда на время открывал горизонты.

Мы кутались, страшно зябли и с неудовольствием помышляли о торжественном приеме, который ожидал нас в городе Юн-ань-чэне.

Сюда мы прибыли около полудня. По выходе из ущелья, довольно однообразного на всем своем протяжении, перед нами раскинулась широкая поляна, со всех сторон окруженная грядами довольно высоких холмов. Сквозь белесоватую пелену сеявшего дождя в одном из уголков этой долины виднелось что-то темное, но пока совсем неопределенное. Однако это и был город, к которому мы из всех сил спешили теперь.

А там все пришло уже в движение… Махальщики и ускакавшие вперед офицер и два солдата конвоя давно уже известили население города и китайских властей, что русские едут. Готовилось необычайное зрелище…

Несмотря на непогоду, вероятно, все наличное мужское население Юн-ань-чэна вышло из города и расположилось у восточных ворот; здесь же шпалерами выстроились знаменосцы и вооруженные допотопным оружием солдаты местного гарнизона; в заранее разбитой палатке разместились, наконец, и ожидавшие нас, в своих парадных костюмах, старшие офицеры юн-ань-чэнского лагеря, а затем все затихло в ожидании нашего прибытия, и только крупные капли дождя мерно барабанили трель по сплошной крыше из красных зонтиков толпы, под аккомпанемент глухого говора этой последней.

Но вот и мы появились… Салют из вестовых пушек уведомил об этом толпу, которая зашумела и заволновалась. Точно только того и ждавший почетный эскорт вдруг окружил нас волной знамен и людей в каких-то фантастических костюмах, среди которых особенно выделялись своей оригинальностью костюмы полицейских и так называемых мао-цзё – людей в высоких красных и черных колпаках, вооруженных огромными сплетенными из ремешков и окрашенными в черный цвет бичами, и, имея впереди громадных размеров красный зонт (хун-тун-сань) и служителей, бивших в гонг, при громе выстрелов и совершенно неописуемом гаме толпы, повлек нас вперед между преклонявшими знамена, а затем, при нашем проезде, становившимися прямо в грязь на колени шпалерами войск.

Отроду ничего подобного не видавшие, лошади наши горячились, фыркали и делали попытку унестись обратно к горам, но, видя кругом себя сомкнувшуюся теперь людскую толпу, покорились наконец своей участи и, вздрагивая поминутно всем телом, благополучно донесли нас к палатке чиновников, перед которой эти последние встретили нас обычными приседаниями.

Обменявшись обычными же приветствиями и просидев в палатке минуты две, мы раскланялись с сановником Чжу-цзу-гуем и его свитой и, сопутствуемые выстрелами, эскортом и толпой, направились к тому месту, где казаки уже ставили наши юрты.

На следующий день мы проснулись при пробивавшихся к нам в юрту во все щели и дыры косых лучах только что вставшего солнца. Тучи бесследно прошли, и громадные горные цепи, снизу доверху одетые снегом, блестели теперь ослепительно и резко выделялись на голубом фоне неба. Кое-где здесь, в долине, уже пробивалась молодая трава и изумрудными пятнами пестрила блеклую поверхность лугов. Река Ши-хэ шумно неслась у нас под ногами, а всюду порхавшие птички, за которыми мы тотчас же отправили наших казаков-охотников, вероятно, радуясь солнцу, пели свои веселые весенние песни…

В Китае рано встают. В девять, самое позднее – десять уж едут с визитом. К этому именно времени в наш бивуак прибыли офицер, гражданский чиновник и почетный эскорт, долженствовавшие сопровождать нас в ямынь сановника Чжу-цзу-гуя. Они застали нас уже совершенно готовыми, а лошадей наших оседланными.

Когда мы садились верхом, раздались три сигнальных выстрела. Чиновники выехали вперед, знаменосцы и солдаты эскорта с исписанными досками нас окружили, и красный зонт, при криках мао-цзё и звуках гонгов сначала три раза приподнятый кверху, открыл наше движение.

Шествие это, сопровождавшееся большой толпой собравшихся сюда окрестных тангутов, весьма медленное и претендовавшее на торжественность, было, в сущности говоря, весьма безалаберным. Лошади наши горячились и напирали на процессию, которая вскоре потеряла порядок и сбилась в кучу, смешавшись с толпой; перед нами выступал теперь уже не красный зонт, который прокладывал себе дорогу где-то сбоку, а какой-то высокий тангут, обнаженный чуть не до половины; пушечные выстрелы гремели без правильных интервалов; окриков мао-цзё уже не было слышно в шуме толпы, который наполовину заглушал даже военный оркестр, встретивший нас гимном перед ямынем на одной из городских площадей.

Вся эта площадь, весь этот странный город оставлял грустное по себе впечатление чего-то забытого, по всем швам уже развалившегося. Много китайских городов мы посетили дорогой, но ничего более убогого мы еще не встречали. Стены, сложенные кое-как из дикого камня, местами совсем развалились; штукатурка в главных воротах давно уж облезла; узкие улицы, грязные, с набросанными повсюду камнями для пешеходов, были обстроены какими-то до такой степени жалкими лачугами, что надо было иметь много мужества для того, чтобы оставаться в них жить; впрочем, многие из них теперь пустовали и развалинами своими еще более увеличивали неприглядность картины.

«Наш город – очень бедный город, – говорил нам Чжу-цзу-гуй, когда мы сидели у него в приемной, – в нем вы не встретите ни хороших зданий, ни хороших лавок. Кругом живет „голь”, „варвары”, довольствующиеся самой грубой пищей: молоком, дзамбой, творогом и, в редких случаях, мясом. Город, как видите, окружен горами; дождь здесь идет очень часто, холодно даже и летом, а потому хлебов здесь не сеют; даже ячмень здесь не родится, и за ним си-фани (тангуты) ездят в Да-тун. Вот почему и мне приходится униженно просить вас остаться здесь еще на день или два. Я заказал обед за 150 ли от нашего города, а потому он доставлен быть скоро не может; без обеда же выпустить вас отсюда я не хотел бы…» И когда мы согласились, то словоохотливый китаец продолжал: «Впрочем, если вы нуждаетесь в каких-либо простейших припасах, то скажите мне… Может быть, и отыщется что-нибудь в наших лавках». Тронутые такой необычайною любезностью, мы тем не менее торопились распрощаться с хозяином: день был такой ясный и так нас манил на экскурсию.

Вернувшись на свой бивуак с обычным для нас теперь шумом и гамом, мы немедленно и быстро переоделись, но… сегодня так и не было нам суждено побродить по этим заманчивым черным ущельям, где животная жизнь, должно быть, кипела ключом. Во-первых, нам нужно было произвести ревизию наших подарков. Из них мы отобрали: хороший револьвер в футляре, массивный серебряный браслет, коралловое ожерелье и перочинныйножичек о шести лезвиях; все это мы завернули в красную бумагу и при карточках отослали к начальнику лагеря; во-вторых же, мы должны были принять его посланцев, которые привезли двух тощих кур, переднюю лопатку баранины, два десятка китайских свечей, пять шинов[172] гороху для лошадей и при этом кучу извинений все на ту же, излюбленную китайцами, тему: «Наш город беден, в нем ничего нет…» Вместе с тем они сообщили, что ин-гуань сегодня же собирается отдать нам визит.

Итак, вместо желанной экскурсии пришлось готовиться к встрече.

Еще раз сегодня пальба, крики, зонт и знамена. Это уж едет Чжу-цзу-гуй к нам с визитом…

Визиты китайцев обыкновенно непродолжительны. Но ин-гуань просидел у нас почти до заката, очевидно, решившись вознаградить себя за невыразимо-скучную зиму, проведенную им в Юн-ань-чэне, куда он был переведен прошлым летом. Он расспрашивал нас обо всем: о железных дорогах и воздушных шарах, об оружии вообще и о дальнобойных орудиях в частности, о стали и прекрасной ее выделке в России, о сукне, о винах и водке, наконец, и о том, как велика численность русских войск. Затем мы ходили смотреть на стрельбу из револьверов и берданок, причем действительно необыкновенно удачный выстрел моего брата, перебившего револьверной пулей тонкий шест, воткнутый в землю, привел всех в полный восторг. Брата дергали, что-то кричали и показывали большой палец при возгласе «хо!», что значит хорошо, прекрасно, или даже просто тыкали в него пальцем – дескать, вот молодец. Вернувшись же снова в юрту, китайцы пили чай, восторгались сахаром, причем некоторые из свиты просили даже разрешения взять по кусочку, дабы показать своим, и английским печением, после чего, Пересмотрев у нас все, что стоило смотреть и чего вовсе не стоило, китайцы наконец поднялись… Слава Богу, пора.

Отправляясь на экскурсию, мы обыкновенно переходили Ши-хэ, протекавшую здесь в глубоко врезанном ложе, и шли к горам, скалистые массы которых были окаймлены холмистым подгорьем, одетым кипцом. Здесь мы наловили в десятках экземпляров Pyrgus bieti Oberth. и новый вид Аlа – Ala pretiosa Alph., a также набрали немало жуков, из коих могут быть названы: Pseudotaphoxenus nov. spec., Aristochroa nov. spec., описанная Чичериным под именем Ar. perelegans, Carabiis diruptus Moraw., Agonum spec., Lorocera ovipennis Sem., Broscus przewalskii Sem., Zabrus przewalskii Sem., Blap.s spec. и др. Из птиц под Юн-ань-чэном были добыты: Bubo ignavus Forst., Montifringilla haematopygia Gould., нигде более в горах Гань-су не встреченная, M. ruficollis Blanf., Motacilla citreola Pall., Ruticilla hodgsoni Moore и Tharrhaleus rubeculoides Hodgs. Наконец, из млекопитающих нашими казаками была здесь убита первая антилопа – Gazella przewalskii Bьchner.

Глава двадцать шестая. На южных склонах Нань-Шаня

Главный элемент населения Юн-ань-чэна составляли дунгане; дунгане же преобладали как в городке Да-туне, так и во всех деревнях между этим последним и щеками Да-тун-хэ. По типу, в главной своей массе, они не особенно резко отличались от китайцев; но между ними попадались как рослые индивидуумы с широким румяным лицом и рыжими волосами, так и индивидуумы, вполне еще удержавшие особенности иранского типа. Таким образом, смешение типов здесь было полное и выступало даже в более резкой форме, чем, например, в Притяньшанье, – факт, нелегко объяснимый, если принять во внимание, что условия жизни местных дунган в уединенной долине должны были скорее выработать среди них более однородный тип.

Из Юн-ань-чэна мы выступили 28 апреля. Ин-гуань устроил нам торжественные проводы, но, увы, бедным офицерам, солдатам и народу пришлось вновь мокнуть под проливным дождем, который собирался с утра, но, как нарочно, полил в то время, когда мы завьючивали последнюю лошадь.

От Юн-ань-чэна дорога стала подыматься в гору и первые 6 км шла холмистой местностью вдоль долины небольшой речки – левого притока Ши-хэ. Эти холмы, поросшие кипцом и имевшие мягкие очертания, слагались из красноватых песчанистых глин, которые составляли почву всей долины от Ши-хэ до щек Да-тун-хэ. К концу шестого километра мы достигли высшей точки дороги, с которой открывался чудный вид на нижележащую котловинообразную долину помянутой речки, бравшей свои воды частью в небольшом кочковатом болоте, частью же в ущелье горы Хэ-гу-шань. От последней мы видели только подошву; вершина же скрывалась в тумане, который сползал по всем ее падям и полосами протягивался над котловиной, издали казавшейся совершенно зеленой: старая трава здесь была выжжена, а молодая успела подняться уже на 4–8 см. Здесь впервые мы увидели черные палатки тангутов и огромные стада яков.

Так как дождь шел не переставая, то мы решились спуститься в котловину и в ней остановиться, но сопровождавший нас офицер отсоветовал это сделать.

– Почва котловины, – говорил он, – пропитана водой и сверх того поросла травой, на которую, без сомнения, и набросятся ваши лошади; но с непривычки она может раздуть им животы и вызвать заболевания.

Замечание было вполне справедливое, и мы потащились дальше. Котловина оказалась действительно болотистой; по крайней мере, даже тропинка, по которой мы шли, была залита водой на десятки метров. Пройдя речку, мы вскоре заметили, что вновь подымаемся в гору; но это был лишь небольшой холм, по другую сторону коего расстилалась широкая долина левого притока р. Да-тун-хэ – речки Пин-фу-хур. Здесь, у полуразвалившегося пикета Бо-шу-хо-цзы, мы и остановились.

Речка Пин-фу-хур, протекавшая у подошвы крутого обрыва волнистого плато, отделяющего Юн-ань-чэн от долины реки Да-тун-хэ, образовала близ пикета довольно обширное кочковатое болото, кишевшее водяной птицей, среди коей мы тотчас же заметили одиноко разгуливавшего журавля – Grus nigricollis Przew. Брат бросился к нему, но ружье дало сначала осечку, а затем он, по-видимому, только ранил могучую птицу, которая тяжело взлетела и опустилась в расстоянии полкилометра от пикета. Ее преследовал лучший наш стрелок, казак Колотовкин, но потерял из вида после нескольких неудачных выстрелов из берданки на расстоянии 400–500 шагов.

После обеда, когда несколько разъяснело, мы здесь добыли для коллекции Montifringilla ruficollis Blanf., Motacilla (Budytes) citreola Pall., Aegialitis mongolicus Pall. и Tringa temminckii Leisl. Сверх того, в одной из трещин стены пикета Бо-шу-хо-цзы мы нашли гнездо Fregillus graculus L. с порядочно уже насиженными яйцами.

Мы покинули Бо-шу-хо-цзы на следующий день очень рано. Утро было ясное, и оба хребта, окаймлявшие долину Да-тун-хэ, были видны великолепно, притом с некоторых придорожных холмов на огромном протяжении; едва ли мы даже не видели на западе снеговые пики, подымающиеся близ вершины реки Харге-чу.

До импаня Пин-фу-хур, где нам была устроена почетная встреча, дорога шла вниз по речке того же имени; за этим же импанем – левым берегом Да-тун-хэ, большой реки, разбросавшейся несколькими многоводными рукавами по саю, местами прижатому к скалам Южно-Тэтунгского хребта, местами же имеющему в ширину метров 850, если не целый километр. Эта река в древности носила название Хао-мынь или Хао-вэй-шуй.

Близ импаня Пин-фу-хур мы натолкнулись на несколько юрт хошоутов. Это были единственные монголы, которых мы видели в Гань-су и в области Куку-нора.

От устья реки Пин-фу-хур до устья реки Ло-ху-лу – следующего левого притока Да-тун-хэ, на протяжении 11 км, долина широка, но сохраняет тот же волнистый характер, как и под Юн-ань-чэном; только здесь одевающая ее растительность получила еще более степной характер: всюду господствовал кипец (Festuca sp.), прошлогодние серо-желтые пучки которого, не вполне одевая почву, делали ее похожей на щетку. Только по южным склонам логов и на дне этих последних виднелись кое-где площадки луговых трав, которые почему-то зазеленели раньше и теперь яркими пятнами выделялись на блеклом фоне прошлогодней растительности. В таких логах, под валунами и крупной галькой, мы находили во множестве жучков из рода Agonum, а также Lorocera ovipennis Sem., Pseudotaphoxenus sp., Zabrus sp. и др.; и тут же Meloё n. sp. Среди многочисленных стад яков, коз и баранов и табунов малорослых, но красивых тангутских лошадок нам иногда попадались антилопы (Gazella przewalskii Bchn.), которые были, однако, настолько пугливы, что не подпустили к себе наших охотников ни разу ближе как на 500 шагов.

За речкой Ло-ху-лу стали попадаться пашни. Мы видели всходы ячменя (сорт «я-ми») и овса; но нам говорили, что в окрестностях Да-туна возделываются также горох и пшеница, которые, впрочем, не всегда дозревают. Здесь тангутов и монголв сменили дунгане. Стали попадаться ослы. Виднелись кое-где арыки, глинобитные заборы, следы каких-то построек. Ясно, что мы подходили к городу. А вот, наконец, и он показался… Да-тун больше Юн-ань-чэна, но он имеет столь же безотрадный вид, как и этот последний. Его невысокие глинобитные стены представляют развалину, которую едва ли есть какая-нибудь возможность привести в приличный вид. Внутри господствует запустение: лачуги и размытые водою стены оград образуют узкие кривые улицы, невзрачность коих еще более оттеняется высокими пай-лоу, впрочем также уже достаточно обветшалыми.

На единственной городской площади находится кумирня, на вид также убогая. Офицеры, за исключением одного только ин-гуаня, высокого и дородного маньчжура, устроившего нам прекрасную встречу, расквартированы в скверных помещениях; например, его ближайший помощник, которому мы сделали также визит, положительно не знал, на чем и где нас усадить; его приемная комната не имела и двух метров в квадрате, и притом по высоте была настолько низка, что на кане, занимавшем в ней три четверти всего пространства, и было возможно только сидеть. И подумаешь, ведь в таких квартирах старшие офицеры коротают девять холодных месяцев в году. Безотрадное существование! Замечу кстати, что у этого офицера из домашней обстановки я заметил только красный лакированный столик, на котором нам и подан был чай, и крошечную лакированную же шкатулку, одиноко стоявшую в нише стены.

Окружной город Да-тун был основан маньчжурами[173]. Но место это издавна служило административным центром; так, известно, например, что в начале VIII в. здесь находилось тибетское укрепление Да-тун-цзюнь[174]. Вероятно, этому укреплению принадлежали и те прекрасно еще сохранившиеся ров и крепостной вал, которые находятся к югу от современного города, имеют форму правильного четыреугольника и поражают своими размерами.

В Да-туне мы простояли два дня, которые прошли в визитах; урваться на экскурсию удалось только однажды, причем из бабочек мы здесь наловили: Ala pretiosa Alph. (n. sp.), Pyrgus bieti Oberth. и Triphysa dohrnii – вид, которого не существовало в европейских коллекциях, так как экземпляр, по которому в 1850 г. было сделано Зеллером (Zeller) его описание, был вскоре утрачен. Родиной зеллеровского экземпляра, надо думать, была Северная Монголия, где недавно вид этот снова был найден; привез его также и Вагнер с верхнего Енисея. Из птиц в коллекцию поступили: Acanthis brevirostris Вр., Urocynchramus pylzowi Przew., Motacilla lugens Kittl. Herbivocula affinis Tick., Phasianus strauchi Przew[175], Sterna hirundo var. tibetana Saund., державшаяся здесь во множестве, и Podiceps nigricollis Brehm.; сверх того были замечены, но не добыты: Cyanopica cyanea Pall., Cinclus kashmiriensis Gould., Tetraogallus himalayensis Gray и Anser indicus Lath.

День, избранный нами для выступления из Да-туна, был неудачный. С утра шел густой ситник, который, очевидно, наладился на целый день. Через реку мы переправились вброд с порожними лошадьми и ишаками, багаж же свой и баранов перевезли частью на каюке, частью на плоту, который был связан из еловых жердей, укрепленных на турсуках. На перекатах, гребнем коих нас и повели конвойные солдаты, воды было свыше метра, так что некоторых ишаков, без всяких, впрочем, дурных для них последствий, сбило с ног и отнесло метров на сорок книзу. Нам говорили при этом, что Да-тун-хэ вздувается в огромную реку, имеющую в плесе метров до сорока двух, несколько позднее, а именно в конце мая, но что затем река постепенно спадает и в августе вновь достигает апрельских размеров.

Я уже имел случай заметить, что северные склоны Южно-Тэтунгских гор круто спускаются в долину реки Да-тун-хэ, которая, прижимаясь к ним почти вплотную, только местами оставляет площадки, пригодные для поселении. Таких поселений на нашем пути встретилось несколько: Гао-лай-ху у переправы, Ин-сань-чжа в 9 км далее и Да-хо-ту, Сайнь-там и Каса-хо по ту сторону высокого, сложенного из песчаников и красных песчанистых глин отрога, который тянется поперек всей долины и в средней своей части прорывается рекой. Это, так сказать, преддверье щек Да-тун-хэ, которые видны с него весьма отчетливо и вперед на многие километры.

Помянутый отрог встретился нам на десятом километре. Мы круто отклонились от реки и по скользкой, глинистой, сильно размытой тропе с трудом взобрались на перевал, с которого открылся чудный вид на всю долину Да-тун. Противоположный берег реки был усыпан селениями, которые располагались по трем левым притокам Да-тун-хэ: Е-ге-фэй, Са-го-хэ и Лин-гу-хэ. Самым крупным из этих селений был городок Сань-ши-мяо; нам говорили даже, что в нем жителей (дунган) было не меньше, чем в Да-туне. При устье Е-ге-фэй было расположено селение Ma-бе-чжи, а затем следовали с запада на восток Са-го, Лин-гу-вань и Ка-лин-ху. Между этими селениями тянулись поля, которые изумрудно-зелеными полосами резко выделялись на выцветшем фоне степи, где только в логах прошлогодняя трава стала уступать место молодой зелени, узкими змейками восходившей к горам, казавшимся сквозь окутывавший их туман огромным снеговым, недосягаемым по своей высоте кряжем.

Спуск с перевала шел по узкой долине реки Да-хо-ту, где мы впервые увидали расцветший экземпляр Iris Bungea Maxim. Миновав небольшое селение, мы снова вышли к Да-тун-хэ и, следуя окраиной его сая, не доходя до щек, которые проходимы разве только в зимнее время, достигли устья речки Каса-хэ, вверх по которой идет, через перевал Са-дабан, дорога в г. Синин. На этой речке мы и остановились выше селения Каса-хо, на болотистом островке, поросшем сочной молодой травкой, Rhododendron thymifolium Maxim., бывшем уже в полном цвету, Potentilla sp. и лозняком, который только что начинал распускать свои листочки на верхушках ветвей.

Здесь, в деревне, у мельницы, мы встретили целое общество красивых голубых сорок (Cyanopica cyanea Pall.), из коих два-три экземпляра тотчас же попали в руки нашего препаратора. Факт нахождения голубых сорок на ивах, росших у мельницы, несколько противоречит наблюдениям Пржевальского, который заметил, что птица эта тщательно избегает человека[176]. Впрочем, уже Березовский писал, что находил ее главным образом в культурном поясе гор, в пекинской же равнине – даже в садах[177].

Едва мы уставили свои юрты, как нас вызвал на объяснение наш проводник-тангут, заявивший, что он нас покидает. Этот тангут был подряжен нами в Су-чжоу в качестве проводника и отличного охотника на маралов и больших хищников; но ни в том, ни в другом отношении он нам не был полезен: восточнее Ма-ти-сы он сам никогда не бывал, а на зверей мог охотиться лишь в знакомых условиях. Но зато он несомненно пригодился бы нам на возвратном пути, служа в остальное время посредником в наших сношениях с тангутами. К тому же он был хорошим товарищем, хотя и держался особняком. Но, как мы его ни уговаривали, упрямый тангут настоял на своем и ушел в тот же вечер. Куда? Обратно в свое родное селение, с тем чтобы затем в сообществе нескольких односельчан промышлять маралов в горах. Наша же жизнь пришлась ему не по нутру. Он жаловался на скуку, на стеснение свободы, на вечное передвижение… Особенно же вознегодовал он, когда узнал, что мы идем в город Синин и далее на юг: «Как, вы покидаете горы в самое маралье время? Нет, слуга покорный, более я вам не товарищ».

На следующий день мы должны были перевалить через Южно-Тэтунгский хребет, который, как нам казалось, был до половины завален снегами. В действительности оказалось, однако, иначе. Тем не менее переход был очень тяжелый, так как нам приходилось карабкаться по глинистой тропинке, крайне скользкой, местами же представлявшей грязное месиво, в котором утопали наши лошади и ослы. Но верблюд вел себя молодцом и хотя с видимым усилием, но бодро шагал вперед; впрочем, если он без особых неприятных приключений и добрался до вершины перевала, то единственно благодаря Сарымсаку, который присматривал за ним, как заботливая мать за своим ребенком.

На наше, счастье день был солнечный, безветренный, теплый. Подъем начался сейчас же за селением Каса-хо. Мы оставили вправо болотистую долину и стали взбираться на горный отрог, в нижнем горизонте сложенный из красных и желто-серых глин, а выше – из бледных песчаников, прикрытых на 45 см черной растительной почвой и поверх последней – дерном луговых трав и мха, среди коих сплошными насаждениями росли Rhododendron thymifolium Maxim. и Prunus stipulacea Maxim. Еще выше, в полугоре, за пикетом Сайн-дин-там, стал попадаться великолепный душистый Rhododendron Przewalskii Maxim., росший здесь отдельными деревцами сантиметров в 60–90 высотой и резко выделявшийся яркой зеленью своих больших кожистых листьев на общем блеклом фоне прошлогодних трав, среди коих только кое-где мелькали одинокие цветы: у пикета – Iris glacilis Maxim. и выше – Meconopsis integrifolia Maxim., Isopyrum grandiflorum и Primula stenocalyx Maxim.

За пикетом дорога стала особенно трудной. Нам пришлось пройти несколько падей и три раза взбираться на третьестепенные отроги, пока, наконец, мы не выбрались на восточный склон главного отрога и не очутились над речкой Са-шуй, еле теперь видневшейся на значительной глубине. Здесь тропинка обратилась в грязную речку, обойти которую не было возможности, так как и выше и ниже наши животные уходили в размякшую почву, точно в кисель. Особенно же дал себя знать грязевой оползень, шириной в 6–8 м. Но, выбившись из него, мы уже без особых приключений добрались до нижней границы снегового поля. Здесь мы встретили несколько пеших дунган, которые с двумя лошадьми только что спустились с перевала.

– Ну как дорога?

– Пройдете благополучно.

Мы действительно прошли снега благополучно, но не без труда, так как местами пришлось карабкаться по тропинке, затянутой льдом, или идти скользкими косогорами, которые для того, чтобы сделать их проходимыми для нашего каравана, посыпались землей.

Здесь порхала Montifrigilla nemoricola Hodgs., которая и попала в нашу коллекцию.

Наконец, мы взобрались на перевал, который нам называли каждый раз различно – Ха-, Ша– и Са-дабан и который имел 12500 футов (3810 м) абсолютного поднятия; таким образом, сегодня мы поднялись выше, чем на 915 м по вертикали, что составит около 90 м на километр. Спуск с Са-дабана оказался круче. Снега здесь не было, и дорога, местами искусственно выбитая в скале, многочисленными зигзагами сползла в узкую теснину, по которой и вышла на речку Лу-шуй.

Живописное ущелье, по которому протекала эта последняя, обставленное высокими скалами темно-серого и бурого палеозойского песчаника, поросло лиственными деревьями и кустарниками, которые едва зеленели. О прошлогодней траве здесь, однако, уже не было и помину, и цветы (главным образом – Ranunculaceae, но также Iris gracilis Maxim., Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., Coelonema draboides Maxim. и по галечнику – Gentiana Grummi Kusnez. (n. sp.), пестревшие на изумрудно-зеленом луге, представляли дивный, яркий, весенний ковер, среди которого, то разливаясь узкими ручейками, то собираясь в один бурливый поток, несла свои воды речка Лу-шуй. Здесь мы встретили нижеследующие виды птиц: Carpodacus rubicilloides Przew., Anthus rosaceus Hodgs., Herbivocula affinis Tick., Chaemorrhornis leucocephala Vig., Calliope tschebaiewi Przew. и Merula ruficollis Pall.

Ущелье Лу-шуй-коу имеет в длину шесть километров. Оно довольно неожиданно кончается и выходит в широкую, котловинообразной формы и с волнистою поверхностью долину речки Алтын (у китайцев Са-мын-хэ), вверх по которой в 1873 г. прошел наш знаменитый предшественник в этих местах – Н. М. Пржевальский. Двумя километрами дальше, ниже слияния Са-мын-хэ, Лу-шуй и Дун-ша-фэй (Дун-ша-фи), мы завидели первые полосы хлебных полей и домики дунганского селения Сань-чжу-чун, близ которого и остановились.

В Сань-чжу-чуне нас встретили высланные сюда из Шин-чэна китайские солдаты и толпа окрестных дунган, отнесшихся к нам с необыкновенным радушием. Едва подходили эшелоны вьюков, как лошади мигом расхватывались, вещи тщательно снимались и складывались в кучу. На первых порах мы боялись пропажи или какой-либо неосторожности со стороны наших неожиданных помощников, но затем успокоились: так ловко и умело справлялись они с хитрой обвязкой наших сундуков, мешков и свертков, выработавшейся практикой многих дней, проведенных в дороге.

После обеда они явились к нам с музыкальными инструментами и сыграли несколько довольно мелодичных пьес, мотивом своим напоминавших туркестанскую музыку, – факт, говорящий опять-таки в пользу Палладиевой гипотезы происхождения дунган; что же касается инструментов, на которых они играли, то часть их может считаться китайским изобретением.

Я уже имел случай говорить о некоторых из этих инструментов. Янчин у дунган называется «ган-шань» и «чжан-ко-ган-шань», у китайцев – «янь-чин». Гырджак или, как пишет Пантусов, гиджек называется у дунган «ху-ху-цзы», у китайцев – «хун-чин»; дунганский «ху-ху-цзы» проще по устройству хамийского гырджака и имеет только четыре струны; впрочем, по словам Пантусова, подобные гырджаки встречаются и у таранчей, может быть, также и в Самарканде, хотя там этого инструмента мне и не довелось самому видеть. Раваб называется у дунган, как и у таранчей – «пипа»; на нем играют щипком. Наконец, сетар (трехструнный дутар) у дунган носит название «шана», у китайцев – «сань-шэнь-цзы», у илийских таранчей – китайского ревоба; сетаром же или сетером последние называют смычковый инструмент типа гырджака[178]; на сетаре дунгане играют, одевши костяные кольца на пальцы.

В Сань-чжу-чуне мы простояли два дня, экскурсируя в его окрестностях, которые представляют пересеченную местность, с почвой из красных песчанистых глин и грубых конгломератов, из-под которых лишь в немногих местах обнажается коренная порода – скалы кварцевого песчаника. Здесь особенно резко бросалось в глаза упомянутое различие в растительном покрове северных и южных горных склонов: тогда как северные, одетые густым мхом и поросшие кустарником, влажные и серовато-черные, едва вступали в первый период весны (мы нашли только одно цветущее растение – голубую Corydalis curviflora Maxim.), южные давно уже перешли к лету – желтые лютики отцветали, но зато среди кипцовых пучков, довольно густо одевавших красноватую почву, виднелись во множестве: Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., также Corydalis curviflora Maxim., Incarvillea compacta Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Fragaria sp. и др.

Это различие настолько здесь резко, что не могло не броситься в глаза и другим исследователям края. (См. H. М. Пржевальский – «Монголия и с. на тангутов», I, с. 238, и Лочи, цит. соч., с. 590). А. И. Воейков («Научные результаты путешествий H. M. Пржевальского по Центральной Азии», отдел метеорологический, с. 248) по тому же предмету говорит следующее: «Растительность в горах Ганьсу вообще очень роскошна, но однако, обширные леса вс. чаются лишь в южном хребте (это положительно не так; самые обширные леса находятся в области верхнего Эцзин-гола), и то на его северном склоне. Это, по-видимому, с. нное явление объясняется тем, что зимой в горах Ганьсу выпадает немного снега и на южных склонах он рано тает, и следовательно, там деревья остаются без защиты от очень сильных морозов (?), случающихся нередко весной. На северном склоне снег держится долее и под его защитой деревья не с. дают от весенних морозов.

С этим мнением я не могу согласиться. Сильные морозы, достигающие при отсутствии снега 25° и более, не мешают в Турфанском округе расти даже таким деревьям, как Fraxinus sogdiana, Zizyphus vulgaris, Alantus (glandulosa?) и т. д.; то же можно сказать и о подгорье Нань-шаня. На северных склонах восточного Тянь-шаня (к востоку от перевала Буйлук), лишенных снежного покрова даже зимой, прекрасно растут некоторые кустарники (Cotoneaster. Rosa, Caraana и др.), а, между тем известно, что именно там морозы достигают иногда чрезвычайной силы. Таким образом, не морозы мешают росту леса, а другая причина, на которую я уже и указывал выше. Я говорю о сравнительной сухости южных склонов Нань-шаня.

Леса растут лишь там, где есть подпочвенное орошение. Северные склоны, нагреваемые очень слабо, испаряют очень мало воды, благодаря чему получаются условия для образования дернового покрова, в свою очередь задерживающего влагу, которая через посредство этого покрова и переходит в подпочву; этого и достаточно для того, чтобы дать возможность жить кустарнику и лесу. Совсем иные условия для растительной жизни представляют южные склоны Ганьсуйских гор. Они нагреваются очень сильно, вследствие чего испаряют очень много воды; остающееся же в почве этих склонов количество ее, очевидно, недостаточно для образования сплошного дерна. Благодаря же отсутствию этого последнего, вода не задерживается на склонах, не проникает в почву, а быс. с них скатывается, оставляя, как след своего пребывания, глинистую, рас. скавшуюся кору на поверхности земли.

Здесь мне удалось наловить во множестве новый вид Nisoniades, описанный мною под именем Nis. erebus, в нескольких экземплярах Carierocephalus argyrostigma Ev. и, наконец, Colias montium Oberth., только что тогда описанную Обертюром по одному экземпляру, полученному из Да-цзянь-лу. Из птиц нам здесь попались: Cyanopica cyanea Pall., Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., Lophobasileus elegans Przew., Phylloscopus superciliosus var. mandelii Brooks., Calliope tschebaiewi Przew. и Phasianus strauchi Przew. Из других отделов животного царства, собранных нами здесь, заслуживает упоминания чрезвычайно ярко окрашенная травяная лягушка – Rana temporaria L. Сверх того, в Сань-чжу-чуне же, мне попалась на глаза змея, в длину имевшая не более 60 см, но при этом несоразмерно толстая; цвет ее был матово-черный, со слабо выраженным белым рисунком, как мне показалось, состоявшим из белых поперечных полосок; в общем она напоминала мне черную разновидность Pelias berus, довольно обыкновенную в окрестностях Сарепты.

5 мая мы перенесли свой бивуак в окрестности тангутского монастыря Алтын, известного у китайцев под именем Гу-мань-сы. Путь сюда шел вниз по речке Алтын-голу, холмистой местностью, изрезанной неглубокими сухими балками, в боках коих обнажались красноватые и лёссоподобные глины с значительной примесью голышей; кое-где голыши эти попадались в таких скоплениях, что глина получала характер лишь слабого цемента в грубом конгломерате. Поверхность холмов была покрыта степною растительностью, главным образом – кипцом, из-под которого почти всюду просвечивалась земля. Теперь, однако, на заре лета, кроме кипца, бросались в глаза и другие травы, которые на покатостях, обращенных к северу, группировались даже в сплошные ковры яркой зелени, испещренной желтыми, белыми, розовыми и голубыми цветами.

Особенно красиво выглядели сплошные насаждения то более голубых, то более фиолетовых (попадались и белые разновидности) ирисов (Iris ensata Thunb.), среди которых росли Viola biflora L., Corydalis straminea Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Gentiana Grummi Kusnez. Отдельными островками попадались также – сильно пахучая Stellera chamaejasme L., которая едва распускала свои розовые бутоны, и Euphorbia altaica Mey. Ельник, лиственные деревья и кустарные поросли встретились нам вновь только уже близ монастыря Гу-мань-сы. Береза здесь едва зеленела, тополя только что начинали распускать свои сережки; то же можно было бы сказать и о большинстве кустарных пород, которые поэтому и остались не определенными. Они были, однако, здесь довольно разнообразны; так, я могу отметить: Prunus stipulacea, Prunus chamaecerasus (?), Rosa sp. (?), по крайней мере два вида Berberis, Lonicera syringantha var. minor (?), Cotoneaster sp. (?), Hippophaл rhamnoides, Salix sp. (?), Caragana jubata, Rhododendron thymifolium, Potentilla sp.

Всходы хлебов подвинулись здесь уже значительно вперед, были густы и сулили хороший урожай населению попутных деревень – Ма-ла-ло, Линь-гань-чжо, Ши-хо-чжо и Ирма, на речке того же имени, состоявшему почти исключительно из дунган. Первые тангутские хозяйства встретились нам лишь у монастыря Гу-мань-сы, да и то, вероятно, они принадлежали этому последнему, имевшему вид настоящего городка, окруженного стеной с одними лишь воротами на реку.

Настоятель этого монастыря встретил нас очень враждебно. Он приказал затворить перед нами ворота и объявить нам, что не только не разрешает нам охотиться и собирать валежник в окрестностях Гу-мань-сы, но и не допустит нас к себе в монастырь. Мы обратились с вопросом к сопровождавшему нас китайскому офицеру: что это значит? На что получили следующий любопытный ответ: «Тангуты подчиняются не сининским властям, а кукунорскому чин-сэю, который ненавидит иностранцев. Желая, очевидно, ему угодить, старый гыгэн и делает нам теперь затруднения. Но вы не обращайте внимания на слова старика: его угрозы бессмысленны. Что он может сделать, если мы с вами?»

Кажется, гыгэн действительно скоро одумался. Он прислал нам новых послов, которые пытались объяснить происшедшее недоразумением и даже приглашали нас от его имени посетить его в монастыре, но мы не воспользовались этим приглашением, чем, кажется, очень огорчили монахов. Впрочем, за все время пребывания нашего близ их монастыря, они не переставали посещать нас и даже помогали нам ловить Siphneus fontanieri M.-Edw., – китайского слепыша, расплодившегося в окрестностях Гу-мань-сы в невероятном количестве.

Мы простояли здесь до 10 мая, экскурсируя в окрестностях ежедневно. Из птиц мы добыли здесь: Cerchneis tinnunculus L., Cyanopica cyanea Pall., Poliopsar cineraceus Temm., Chloris sinica L., Carpodacus pulchcrrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., M. melanope Pall., Herbivocula affinis Tick., Phylloscopus superciliosus var. mandelli Brooks., Ruticilla shisticeps Hodgs., Merula kessleri Przew., Trochalopterum elliotti Verr., Pterorhinus davidi Verr. и Phasianus strauchi Przew. Последние были здесь очень обыкновенны, и не проходило дня, чтобы брат не доставлял их нам на кухню.

Но главную нашу добычу составляли бабочки. Кроме значительного количества пойманных здесь Colias montium Oberth., мы наловили здесь красивых Lycaena lanty Oberlh., Triphysa dohrnii Z., Pyrgus maculatus Brem et Grey, Carterocephalus argyrostigma Ev., Nisoniades erebus Gr.-Gr., Hypoplectis adspersaria Hb. (var.), Gnophos difficilis Alph. (var. nov.), Scodiona belgaria Hb., Eucosmiia certata Hb. и др.

От монастыря Гу-мань-сы мы шли вниз по речке Са-мын-хэ (Алтын-голу), а затем через городки Шин-чэн и Дань-гэр вышли в долину Сининской реки, где застали лето в полном разгаре; здесь поэтому будет вполне уместно сказать несколько слов о климатических особенностях весеннего месяца в Нань-шанских горах.

Город Гань-чжоу-фу мы покинули 8 апреля, монастырь Гу-мань-сы – 10 мая; таким образом, общее число дней, проведенных в Нань-Шане, равняется 32; из них 15 дней приходятся на северные его склоны и 17 на южные. Общая длина пройденного нами за это время пути равняется 292 км. На этом протяжении мы пересекли три хребта по перевалам: У-бо-линь-цзы через хребет Ци-лянь-шань; Чжи-нань-линь через хребет Северно-тэтунгский; Са-дабан через хребет Южно-Тэтунгский.

Если исключить эти наивысшие точки маршрута, а также первую станцию от Гань-чжоу-фу – селение Пин-фын-ча, расположенное на абсолютной высоте, равной 5512 футам (1680 м), то в общем наш маршрут колебался в пределах абсолютных высот от 7650 футов, или 2330 м (селение Чжань-мань-цзэ) до 10900 футов, или 3320 м (Юн-ань-чэн).

Из 32 дней наблюдения ясных было всего только два дня: оба приходились на апрель (8 и 10 апреля), и притом на ту часть нашего пути, которая пролегала по равнине между Гань-чжоу-фу и Ма-ти-сы. Затем неоднократно случалось так, что с утра ясное небо, подернутое лишь перистыми (cirrus) или слоисто-перистыми (cirro-stratus) облаками, к полудню заволакивалось тучами или, наоборот, с утра пасмурное небо к вечеру становилось вполне ясным. Совершенно чистый небосклон ночью был довольно обыкновенным явлением, но в моем дневнике на этот счет не велось записей; таких же дней, когда небо хотя бы на несколько часов было ясным, показано девять.

То, что сказано здесь относительно ясных дней, в еще большей степени должно быть отнесено к облачным: из 15 таких дней только в четырех случаях небо оставалось постоянным в течение более 12 часов кряду; в остальных же 11 случаях облака или проходили и сменялись перисто-кучевыми (cirro-cumulus), или сгущались в дождевые тучи. Пасмурных дней в течение свыше 12 часов наблюдалось 13, пасмурных – наполовину шесть. Из них в шести случаях выпадал снег, в восьми дождь, в трех дождь и снег одновременно, в одном случае град со снегом и в одном же град с дождем (гроза 26 апреля). Хотя, таким образом, из всего числа дней наблюдения дней с осадками было 19, или 59 %, но в общем весеннее время в Наньшанских горах не может быть названо обильным водными осадками: снег только однажды, а именно 16 апреля, выпал на глубину девяти сантиметров; в остальное же время он только крутился в воздухе, на земле же не оставлял почти никакого следа; равным образом под крупный дождь (ливень) мы не попадали ни разу, моросило же часто, иногда подряд несколько часов, иногда же (впрочем, только в двух случаях) чуть не целые сутки.

Эти наблюдения вполне подтверждают слова Н. М. Пржевальского, который писал[179]: «В Гань-су, вообще обильной водяными осадками, климат весны суровее, чем в Монголии, так что в течение всего апреля здесь ни разу не падал дождь, хотя снежных дней считалось 17 [весной 1890 г., наоборот, преобладали дожди даже на высотах свыше 3350 метров абсолютного поднятия]. Затем в мае начались дожди, обыкновенно непродолжительные, так что, хотя в этом месяце считалось 20 дождливых дней и два снежных, но местные жители жаловались на засуху, да и травянистая растительность, в особенности на открытых склонах [конечно, обращенных на юг] или в степных местах видимо блекла от недостатка влаги»[180].

Обилие степных пространств в области гор Гань-су доказывает, однако, что весны 1873 и 1890 гг. вовсе не принадлежат к числу исключительных.

Правильно и другое замечание Пржевальского, что в Гань-суйских горах чаще, чем где-либо в Центральной Азии, весной наблюдается затишье[181].

Действительно, абсолютно безветренных дней мною было зарегистрировано семь, или 22 %; в остальные же дни ветер большею частью дул слабо, с большими интервалами и нередко при этом меняя румбы; случалось также, что ветер, наблюдавшийся нами, дул со стороны, противоположной движению облаков. Сильный ветер наблюдался дважды – с запада и юго-запада, буря однажды, а именно 30 апреля, в Да-туне, с юго-востока.

При этом следует, однако, заметить, что северные ветры наблюдались главным образом на северных склонах Нань-Шаня; на южных же они сменились восточными и юго-восточными ветрами, может быть первыми волнами летнего китайского муссона, который дул обыкновенно довольно сильно, хотя непродолжительно. На северных склонах Нань-Шаня южный ветер дул очень редко, к тому же начинался около полудня и кончался около четырех. Я принимал его за периодическое стекание с гор холодных масс воздуха (за бризы), почему и не отмечал в дневнике.

Осадки выпадали на северных склонах Нань-Шаня при затишье или при ветрах, дувших с севера и северо-востока, крайне притом слабых; так что здесь, очевидно, мы наталкиваемся на тот же факт, который разъяснил А. И. Воейков для северных склонов Кэрийских гор, получающих обильные летние осадки из местного источника – орошенных полей Хотанского округа, испаряющих огромное количество воды[182]. При этом нелишне будет заметить, что хотя осадки выпадали здесь главным образом в виде снега, но снег этот был обыкновенно влажным и тотчас же таял; только однажды он пролежал более суток.

На южных склонах Нань-Шаня дождь два раза выпадал при затишье, раз при северо-восточном ветре и шесть раз при восточном и юго-восточном ветрах. Гроза с градом принесена была также юго-восточным ветром.

За весь рассматриваемый период времени термометр ни разу не опускался ниже 6° мороза. Такое понижение температуры мы испытывали всего однажды, а именно в ущелье Ма-ти, 14 апреля, в 4 часа утра, после того, как накануне дул NON [северно-восточно-северный ветер], сразу же и значительно понизивший дневную температуру. Впрочем, до 4–5° мороза ртуть опускалась неоднократно.

За тот же период наивысшая температура достигала 25°, да и то столь высокая температура наблюдалась всего однажды, и притом в селении Пин-фын-ча, т. е. в Ганьчжоуской равнине, а не в горах. В горах же максимум температуры не превышал 19° в апреле и 24,5° в мае.

Сводя метеорологические данные H, M. Пржевальского, А. И. Воейков замечает, что в горах Гань-су в конце апреля и в мае встречаются резкие противоположности: ясные солнечные дни и очень сухой воздух и затем несколько дней сряду снег и метели, а в мае, в нижнем поясе гор, и дожди[183].

Вероятно, весна 1890 г. была в Гань-су особенно благоприятной или, может быть, наоборот, наблюдения Пржевальского производились в исключительно суровую весну, но только этот вывод не вполне совпадает с тем, что мы встретили в это время года в Нань-Шане. Я уже говорил, что буря, и то непродолжительная, наблюдалась всего однажды, сильные же ветры дважды; в остальное время господствовало полное затишье или дул такой слабый ветер, что он еле ощущался. Метелей нам наблюдать вовсе не доводилось. Последний снег выпал 22 апреля; затем 24-го, 25-го и 28-го снег выпадал с дождем; в мае же, даже в селении Сань-чжу-чун, выпадал только дождь.

Выпадение осадков если и понижало температуру воздуха, то незначительно; вообще же никаких резких переходов от тепла к холоду и обратно не замечалось, что, впрочем, видно и из амплитуды за месяц, которая равнялась:

– 6° (в 4 часа утра, 14 апреля, в ущелье Ма-ти)

+24,5° (в полдень, 6 мая, у монастыря Гу-мань-сы)

Итого: 30,5°

Я должен заметить, что дующие в Нань-Шане уже с конца апреля юго-восточные ветры приносят вместе с влагой и тепло – вот почему даже на перевале Чжи-нань-линь, абсолютная высота которого равна 12700 футам (3870 м), нас мочил дождь, пока ветер дул с востока, но когда он изменил свое направление на северное, то повалил снег, однако не надолго. Во время наступившего затем затишья все небо заволоклось однообразной серой пеленой, и пошел ситник, не прекратившийся и на следующий день. Вот почему, как это, впрочем, видно и из вышеприведенных данных, весною, на южных склонах Нань-Шаня, наивысшая температура почти всегда совпадает с облачным или пасмурным небом и ветрами с востока или юго-востока.

Суточные амплитуды, даже судя по месячной (с 10 апреля по 10 мая), не могут быть особенно значительными. Так оно и оказывается на деле:

Наибольшая суточная амплитуда, которую нам приходилось наблюдать, составляла 23° (4 мая).

Наименьшая суточная амплитуда, которую нам приходилось наблюдать, составляла 3,5° (2 мая).

Суток, когда ртуть термометра не опускалась ниже 0°, насчитывалось 12; суток же, когда ртуть не поднималась выше 0°, не было вовсе. Самый холодный день выпал на 16 апреля, когда суточная средняя (из 14 наблюдений) составляла 1,15°; самый теплый день – на 5 мая, когда та же средняя (из 11 наблюдений) составляла +12°, причем амплитуда равнялась всего лишь 17°.

Весна в Наньшанских горах наступала постепенно и шла вперед равномерно, без каких-либо заметных скачков вперед или назад, от тепла к холоду, так что, судя по 1890 г., про нее нельзя сказать, чтобы она отличалась резкими противоположностями: то ясно, тепло и сухо, то опять на несколько дней холод, снег и метели.

Кстати, о влажности воздуха. Психрометром экспедиция снабжена не была. Поэтому, насколько велика была влажность воздуха весной в Наньшанских гора, я сказать не могу. Однако мною подмечен был целый ряд фактов, пригодных для грубого вывода. Так, в самые даже жаркие дни северные склоны гор оставались до такой степени влажными, что, при ходьбе по ним, сапоги намокали очень быстро; росы выпадали ежедневно; бабочки на расправилках долго не просыхали; смоченная бумага оставалась влажной в юрте в течение целых суток и высыхала окончательно только будучи выставленной на солнце; растения упорно не сохли, чернели, покрывались плесенью, и т. д. Все это, конечно, доказывает, что воздух в долинах Нань-Шаня весной в достаточной степени насыщен водяными парами, – вывод, к которому, как кажется, можно было бы прийти и a priori, если поставить в связь с орографическими особенностями страны (узкие, глубокие долины юго-восточного простирания) преобладающие весной воздушные течения с юго-востока (китайский муссон), при резкости и слабости ветров с других сторон горизонта.

Глава двадцать седьмая. В горах бассейна Сининской реки

Мы покинули нашу стоянку у монастыря Гу-мань-сы 10 мая. Наш путь пролегал по долине р. Са-мын-хэ, которая отсюда получила название Лама-гоу у китайцев и Лу-ша-гоу у дунган. Селения попадались часто, поля и отдельные хутора виднелись повсюду. Первым, и в то же время крупнейшим, было селение Я-нин-ду, нечто вроде местечка, расположенное тотчас же за Гу-мань-сы. Посреди его ширилась площадь – средоточие местной торговли – которая в момент нашего прохода была запружена народом, созерцавшим игру актеров на открытых подмостках. Далее же следовали Ла-ху-чу и Янь-дунь-цзы, против которых, на левом берегу Лама-гоу, виднелось селение Я-и-чжа.

Здесь р. Лама-гоу слилась с крупнейшим из своих притоков – речкой Га-ла-ху, а дорога перебросилась на ее левый берег ради обхода холма, сложенного из красноватой глины с примесью крупной гальки. У селения Хой-хой-цзы мы еще раз перешли через речку и тут впервые увидали пару красивых ибисов – Ibidorhyncha struthersi Vigors, которые с громким криком носились над речкой. Оба были убиты. Но когда брат отправился за добычей к небольшому островку из груды навороченной гальки валунов, из-под его ног вдруг выскочили птенцы – маленькие серенькие птички в пуховом наряде, которые точно прыснули во все стороны и тотчас же залегли меж камней. Брат уверяет, что их было семь; но нам с трудом удалось разыскать четырех, до такой степени серенькие тельца их были неотличимы от серого галечника. Это были хорошие номера для коллекции, так как Ibidorhyncha struthersi в пуховом наряде до сих пор оставалась еще неизвестной.

Ниже селения Хой-хой-цзы пашни стали попадаться реже. Речка протекала здесь по широкому галечному ложу, окаймленному высокими берегами, в обрывах коих ясно видно было строение местной почвы – глинистого песка с обильной галькой и валунами, которые чуть не сплошь устилали и поверхность земли. Только в двух местах, да и то на левом берегу р. Лама-гоу, была еще возможность устроить поселения, и действительно, мы здесь увидали группы фанз, которые носили названия деревень Я-чжа-чжо и Да-тун-чжан.

Да-тун-чжан расположена была почти у подошвы высокой скалистой гряды Юн-шоу-Шань, которая преграждала долину р. Лама-гоу с юга. Когда-то тут, вероятно, было озеро. Еще и теперь воды Лама-гоу широко разливаются по плоской циркообразной долине, не образуя строго выраженного русла. В одном месте мы должны были пройти метров двести по воде, нигде не стоявшей глубже чем на 30 см и казавшейся неподвижной. Но у самой горы воды собрались снова в один рукав и бесшумно потекли по сквозному ущелью, сложенному из исполинских скал доломитового известняка и кварцита.

Это необыкновенной красоты место! Кажется, точно гора расступилась здесь для того только, чтобы пропустить речку, так как ум отказывается приписать эту огромную работу сквозного промыва высокой горы в самой недоступной, самой скалистой ее части слабым струям Лама-гоу; между тем это несомненно было так, и теперь мы застаем уже только финал грандиозной работы воды, которая еще бурлит и пенится в середине ущелья. Щеки в длину имеют всего лишь полтора километра, но подымаются над речкой на высоту 610, может быть, даже 760 м; таким образом, ущелье имеет характер исполинских ворот, через которые мы и вступили в красивую долину шинченской реки, которую нам назвали Да-хэ – большою рекой; монгольское же ее название, по словам Пржевальского, Бугун-гол.

Мы остановились, не доходя моста через эту реку, у субургана, т. е. миниатюрной древнеиндийской ступы, превосходно сложенной из сырцового кирпича. У этого субургана, утвержденного на фундаменте из дикого камня, отштукатурен был только фуст, украшенный медальонами, и шпиц, уже надломленный сверху; в общем, однако, состояние памятника показывало, что выстроен он недавно, но по какому случаю – этого узнать мы не могли. Нам сказали только, что гора Юн-шоу-шань, через которую прорывались обе реки – Лама-гоу и Да-хэ, и которая возвышалась теперь над нами, почиталась у буддистов священной, а также что она находится в ведении монастыря Чу-жо-сы и что на ней живут в кельях отшельники.

До этих келий я не подымался, но с полугоры был очарован красивым ландшафтом, раскинувшимся у меня под ногами. Долина Да-хэ была видна на огромном протяжении. Скрываясь у синих гор, увенчанных ярко блестевшими белыми пиками, она точно выплывала из-под них, ширилась, принимала более ясные формы, а вместе с тем и более реальную окраску, переходившую от полупрозрачных фиолетовых тонов в светло-красные. Таков был действительный цвет почвы всех окрестных высот, и на них яркая зелень полей выделялась резко очерченными прямоугольниками. Река становилась видной от места слияния своего с правым притоком Ло-сан. Отсюда она текла широким плёсом, часто разбрасываясь на рукава и занимая своим каменистым ложем всю середину долины. Правый берег последней образовывали террасообразно поднимавшиеся высоты мягких очертаний, левый – скалы Юн-шоу-шаня. У меня под ногами река шумела и пенилась. Она проходила здесь пороги, прежде чем скрыться в ущелье, за скалистой грядой, пересекавшей долину Да-хэ и скрывавшейся затем под толщами лёсса[184]. Эта гряда – пониженное продолжение Юн-шоу-шаня, который образует в месте своего прорыва рекой довольно крутой залом к западу. Но не только эта гряда преграждает здесь долину Да-хэ. Китайцы воспользовались естественной преградой и усилили ее искусственным сооружением – стеной, которая, вероятно, когда-то служила северной гранью китайских земель, теперь же имела значение лишь исторического памятника. За нею скрывался г. Шин-чэн. В эту же сторону горы понижались, расходились и, наконец, терялись в голубоватой дымке дали.

В долине Да-хэ мы застали уже настоящее лето. На полях шло первое полотье сорных трав. Все горные склоны усыпаны были цветами Iris ensata Thunb., Iris glacilis Maxim., Stellera chamaejasme L., Viola biflora L., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Oxytropis humifusa Kar. et Kir., Pedicularis Artselaeri Maxim., Myricaria germanica var. squamosa Maxim., Corydalis curviflora Maxim., Primula sibirica var. genuina Trautv., Anemone obtusiloba Don. и другими. Кустарники также распустились. По саям росла облепиха (Hippophaё rhamnoides); выше же, по скалам, виднелись: Berberis diaphana Maxim., Prunus stipulacea Maxim., Potentilla fruticosa L., Caragana jubata Poir. Кусты барбариса местами были сплошь затянуты паутиной и покрыты гнездами, в которых десятками копошились уже взрослые гусеницы Aporia hippia var. thibetana Gr.-Gr.; они вскоре окуклились, бабочки же вышли из них в июне.

Сверх того мы наловили здесь Lycaena argus var. sifanica Gr.-Gr., Lyc. eros var. lama Gr.-Gr., Lyc. lanty Oberth. и уже прежде встреченных Colias montium Oberth., Triphysa dohrnii Z. и Carterocephalus argyrostigma Ev. Из птиц нам здесь попались: Emberiza spodocephala Pall., Lanius tephronotus Vig. и Ruticilla shisticeps Hodgs. Но вообще экскурсия, предпринятая 11 мая в окрестные горы, дала нам скудные результаты. Мы остались более довольны рыбной ловлей, так как бреднем были здесь пойманы в большом числе Schizopygopsis kozlowi Herz., Gymnodiptychus paсhycheilus Herz. (n. sp.), Nemachilus dorsonotatus Kessl. и Nem. robustus Kessl. Нам попались здесь также Buffo raddei Strauch и Rana temporaria L.

12 мая мы выступили в дальнейший путь. За ворогами стены, о которой говорилось выше, не заходя в Шин-чэн, мы свернули к западу и вскоре втянулись в горы, которые были почти сплошь распаханы. Дорога шла сперва ключевым логом, затем поднялась на седловину и, следуя по глинисто-песчаным откосам[185], вышла на речку Нянь-нань-сянь, выбегавшую из узкого и сырого ущелья, поросшего разнообразным кустарником и луговыми травами. Так как ущелье нам показалось заманчивым, то мы и остановились в нем выше селения Са-чжа-пу, несмотря на то что отошли от Шин-чэна всего лишь на одиннадцать километров. Наши ожидания оправдались, впрочем, только отчасти, так как мы встретили здесь мало нового; попались однако: Anthocharis bieti Oberth. и новый вид Carterocephalus, описанный мною впоследствии под именем Cart. ops.

13 мая мы перебрались в соседнее ущелье Ча-чжи. Дорога шла сюда холмистою местностью, почти сплошь распаханною. Селения попадались часто, но главная их масса сосредоточена была по обеим сторонам речки Шо-ха-шуй, довольно многоводной и быстрый. Здесь нам назвали деревни: Чун-фа, Ши-фын-чуа и Гань-чун на правом ее берегу и Ха-ми-са на левом. Все они населены были дунганами.

Ущелье Ча-чжи очень дико. И как странно при этом: дорога бежала среди деревень и полей, а стоило нам свернуть с нее в боковое ущелье, и сразу же мы попали в иную обстановку – дикие скалы, густые кустарниковые поросли, и полное отсутствие каких-либо признаков близкого присутствия человека. И почти все ущелья здесь таковы. Для полной их характеристики следует еще сказать, что все они коротки, заканчиваются глухо и заключены в стенах, сложенных из массивных пород, главным образом красного гранита и красного же мелкозернистого гнейса. Горы, к которым принадлежат эти ущелья, носят у китайцев общее название Да-тун-Шань.

В. А. Обручев представляет себе орографию горного участка между реками Да-тун-хэ и Сининской очень простой; а именно, ему кажется, что из одного центра, лежащего в Южно-тэтунгском хребте (Цин-ши-лин), веерообразно расходятся три хребта: Ло-е-шань, Донкырский и Потанина, из коих последний составляет слившееся с Южно-тэтунгским хребтом продолжение Ама-сургу. а два первых заканчиваются, не доходя до сининской реки[186].

Такая картина требует, однако, некоторых дополнений и исправлений, которые, впрочем, легко усматриваются уже при внимательном изучении карты, приложенной к «Третьему путешествию в Центральной Азии» Пржевальского, а также съемок Скасси и моего брата.

Рельеф этого участка Нань-шаня очень сложен, что объясняется, как мне кажется, тем обстоятельством, что первобытное, вероятно широтное, простирание гнейсо-гранитового остова этой струны было изменено последующими стяжаниями земной коры, обусловившими современное направление Наньшанских гор.

Первобытное широтное простирание гор бассейна Сининской реки доказывается как направлением долины этой реки (и соответственной части долины Желтой реки), так и сохранившимся еще во многих местах широтным простиранием кристаллических масс: так, например, их можно проследить от долины Да-хэ у Шин-чэна вплоть до Чуй-ти-хэ, которая на многие километры течет в гранитных щеках; южнее проходит вторая, довольно хорошо выраженная и параллельная первой, гряда, которая прорвана Чуй-ти-хэ, но не доходит до шинчэнской реки; она [гряда] сложена на северных склонах из гранита, на южных из гнейса и кристаллических (слюдяных и тальковых) сланцев и, согласно Обручеву, составляет Юго-восточный конец Донкырского хребта. Эти две гряды, из коих северная представляет ряд разорванных звеньев, сомкнуты между собою перемычками из новейших отложений, а именно – рыхлого конгломерата, красных глинистых и песчаников и лёсса, которые во многих местах совершенно маскируют первоначальный горный остов струны.

О хребте Потанина, который, как сказано выше, по мнению Обручева, составляет западную оконечность хребта Ама-сургу, изогнувшуюся в NNW направлении и, по-видимому, слившуюся с Южно-тэтунгским хребтом, я говорить здесь не буду, хотя тут же замечу, что в этих словах заключается неточность; что же касается до хребта Донкырского и Ло-е-шань, то у нас нет данных для признания за ними характера самостоятельных горных складок. Правда, реки Да-хэ, Чуй-ти-хэ и верхняя часть Си-нин-хэ текут в юго-юго-восточном направлении, в сторону глубокой долины этой последней реки, но это отнюдь не должно служить доказательством, что водоразделы их заслуживают наименования хребтов.

Помянутые реки собирают свои воды главным образом на южных склонах Южно-тэтунгского хребта, сбегают по ущельям и затем вступают в чрезвычайно расчлененную область, где и прокладывают свои русла вдоль как новейших, так и древнейших складок, так что вокруг речек отнюдь не представляют чего-либо цельного; это также разорванные массы каменных гор, разобщенные глубокими седловинами, заполненными рыхлыми отложениями: конгломератом, глиной, лёссом. Переходя из бассейна в бассейн, нам незачем было подыматься на перевалы: мы шли поперек этих водоразделов, не покидая культурной области. Такой же характер описываемая струна имеет и к северу от нашей дороги, что видно из следующих слов Пржевальского[187].

«Бассейн Куку-нора отделялся по нашему пути от притоков Сининской реки лишь невысокою седловиною, которая в то же время служит связью между окраинным хребтом восточного берега Куку-нора и мощными горами на северной стороне того же озера». «Вслед за указанным невысоким перевалом от Куку-нора в бассейн Сининской реки вновь раскидывается довольно обширное луговое плато, ограниченное с юга горами, лежащими севернее г. Донкыра, с запада – окрайннм к Куку-нору хребтом, а с севера и востока – отрогами Южно-тэтунгских гор. Это плато имеет абсолютную высоту, равную с Куку-нором. Земледелия здесь нет; только кочуют тангуты с небольшим числом монголов и киргизов». «Там (т. е. на востоке и юге), вслед за горами, окаймляющими описываемое плато, раскидывается обширная холмистая и частью гористая местность, прилежащая к Синину; она орошается речками, текущими с Южно-тэтунгских гор и впадающими в Сининскую реку. Вся эта площадь занята густым оседлым населением из китайцев, дунган, тангутов и халдов».

Ущелье Ча-чжи имеет километров пятнадцать в длину. Им пользуются для прохода в долину р. Ло-сан, системы Да-хэ, но, вероятно, очень редко, так как дорога плохо наезжена, да к тому же и ведет через высокий перевал Ву-и-ли-хан-дабан, который приходится на седловину среди горных масс, в мае месяце бывших еще покрытыми снегом. Судя по тому, что к югу от Южно-Тэтунгских гор снег лежал еще только в вершинах Ло-сана и Ча-чжи, я думаю, что именно здесь мы имеем наивысшие точки гранитогнейсового скелета страны. Спуск с перевала Ву-и-ли-зах в долину Ло-сана, как нам говорили, очень крут.

Правый склон ущелья Ча-чжи покрыт молодым лесом, который рос до такой степени густо, что через него лишь с трудом можно было выбраться на гребень отрога, где мне снова попалась Carterocephalus ops. Преобладавшей здесь древесной породой была береза; затем, в качестве подлеска, могут быть упомянуты: барбарис, жимолость, шиповник, таволга и Cotoneaster (multiflora?). Левый склон ущелья был луговой, хотя и тут кое-где рос кустарник; мы встретили здесь также в обилии Rhododendron thymifolium Maxim., Rhod. Przewalskii Maxim., и Daphne tangutica Maxim., которая была в полном цвету и распространяла необыкновенно сильный аромат, напоминавший запах сирени.

Из цветущих трав в этом ущелье были собраны: Primula Maximoviczi var. tangutica Maxim., Adonis coerulea Maxim., Gentiana spathulaefolia Kusnez., Plecostigma pauciflorum Tucrz., Cardamine macrophylla W., Thermopsis lanceolata R. Br. и Podophyllum Emodi Wall.; в тенистых влажных местах росла Clematis alpina var. macropelata Maxim.; дно ущелья было выстлано сплошным ковром ирисов (Iris ensata Thunb.). Из бабочек, кроме вышеупомянутой Ceratocephalus ops., мы здесь встретили: Pieris callidice var. orientalis Alph., Anthocharis bieti Oberth., Lycaena lanty Oberth., Carterocephalus argyrostigma Ev., Cart. gemmatus Leech., Nisoniades erebus Gr.-Gr., Nis. popovianus Nordm., Pyrgus maculatus Brem., Leucanitis scolopax Alph. (n. sp.), Cidaria quadrifasciaria var. stupida Alph. и других; из жесткокрылых собрано было здесь также немало; упомяну о Diacanthus przewalskii Kn., Geotrypes semicuprens Reitter, Poecilus fortipes Chaud., Trichocellus grumi Tschitsch. (n. sp.), Anisodactylus signatus Panz., Harpalus cervicis Motsch., Harp. corporosus Motsch., Harp. rubripes Duft., Carabus vladimirskyi Dej., Broscus przewalskii Sem., Lorocera ovipennis Sem. и Lytta caraganae Fall.; наконец, в этом же ущелье нам попались некоторые виды шмелей (Bombus sp.), песчаных ос (Sphex sp.), маленьких ос (Odynerus sp.), мух (Nemestrina sp.) и слепней (Tabanus sp.).

Увлекшись сбором насекомых, мы менее охотились на птиц; тем не менее и тут орнитологическая коллекция наша получила некоторое приращение; в нее поступили: Parus superciliosus Przew., Lanius tephronotus Vig., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Trochalopterum elliotti Verr., Jynx torquilla L. и Phasianus strauchii Przew.

Для того чтобы покончить с ущельем Ча-чжи, я замечу, что при устье его, на плоской отвесной скале, мы нашли большое изображение Будды, исполненное красками; оно несомненно древнее, но сохранилось довольно отчетливо.

16 мая мы покинули Ча-чжи. При его устье дорога разделилась: одна тропинка направилась на селение Бамба (путь Пржевальского), другая – на селение Та-цзы-ин, расположенное на той же речке Чуй-ти-хэ, но ниже Бамба. Мы избрали второй путь и с первых же шагов вступили в культурный район. Первое встреченное нами селение носило название Ча-чжи-пу, второе, на девятом километре от устья ущелья, – Лан-лоу; в промежутке поля следовали непрерывной чередой: они занимали лога, склоны логов, взбирались даже на высокие горы. Лан-лоу раскинулось на восточном склоне водораздела речек Ча-чжи и Чуй-ти-хэ; несколько его домиков проникло даже в самые горы и, вытянувшись в линию, сопровождало здесь дорогу, которая проходила водораздел по глубокой и широкой седловине, очень слабо приподнятой над долиной Чуй-ти-хэ.

Чуй-ти-хэ – это дунганское название речки, которая текла здесь в весьма узкой долине, стесненной, с одной стороны, гранитными скалами, с другой – довольно высоким валом, сложенным из красного глинистого песчаника. Ее ложе завалено крупными голышами, течение быстро, даже, если можно так выразиться, порывисто: точно бежит большая волна, а затем до новой такой же волны уровень речки спадает, и спадает значительно. Несмотря на такую быстроту течения, воды в ней много.

Между Чуй-ти-хэ и левобережной горой расположилось довольно крупное селение Та-цзы-ни. Оно вытянулось вдоль последней и со своими пашнями ушло далеко и вниз и вверх по реке. Главный элемент его населения составляли дунгане.

Пройдя речку Чуй-ти-хэ, мы втянулись в ущелье, по которому струился небольшой ручей Лоу-са-ша. Это ущелье – родной брат ущелья Ча-чжи. Его стены состоят из гранита, пересеченного жилами кварца. Впрочем, может быть, в сложении их принимают участие и другие породы, например – мелкозернистый гнейс, тальковый и слюдяной сланцы, выступающие огромными скалами на южных склонах той же гряды; но здесь подробности геогностического строения гор, прикрытых сплошным дерном, остались для меня скрытыми.

Вся разница между ущельями Ча-чжи и Лоу-са-ша заключается в том, что последнее более посещаемо. В нем мы нашли даже развалины поперечной стены и пикет, свидетельствующие, что по ущелью проходит большая дорога. Не будь этого, о существовании последней нельзя было бы даже догадаться, так как проложенная здесь тропинка еле заметна и притом, будучи усыпана крупной галькой и щебнем, скорее напоминает звериную тропу, чем большую дорогу, соединяющую огромный земледельческий район с таким хорошим рынком сбыта сельскохозяйственных продуктов, каким является Донгар-чэн.

Пройдя ущельем двенадцать километров, мы остановились на ночлег, так как до перевала оставалось еще несколько километров, а между тем пошел дождь, который к ночи перешел в снег.

Утро 17 мая было очень сырое, туманное и холодное, но к 9 часам утра прояснело; выглянуло солнце, и снег стал быстро таять. Мы выступили к перевалу Чжу-са.