Описание земли Камчатки Крашенинников Степан

Между собою менялись тем, в чем один против другого имел изобилие и недостаток, в том числе почитались собаки, лодки, чаши, корыта, сети, крапива мятая и съестные припасы; а мена оная отправлялась под видом сведения дружбы, ибо когда кому что у другого нравилось или в чем случалась нужда, то должен он был к другому приехать в гости и сказать о том без зазора, что он в гости к нему приехал, хотя бы прежде и не имел с ним обхождения.

Тогда хозяину надлежало потчивать его по обычаю, обрать все, что понравится, и отпустить домой почти нагого, а потом самому к нему приехать и быть приняту равным образом, при которых случаях оба получали то, в чем имели нужду, но о сем в особливой главе писано будет пространнее.

Поступки их безмерно грубы. Учтивства в словах и поздравления нет в обычае. Шапок не скидают и не кланяются друг другу. Любопытны, и всякой вещи начало и происхождение объявить стараются, которое, однако же, не превосходит меры их понятия.

Все почти места в свете – небо, воздух, воды, землю, горы и леса – населили они различными духами, которых опасаются и больше бога почитают. Жертвы дают при всяком случае, а иных и болваны при себе носят или имеют в своих жилищах. А бога, напротив того, не токмо не боятся, но и злословят при трудных или несчастливых случаях.

Лет от рождения себе не знают. Счет хотя у них и до ста есть, однако так им труден, что без пальцев трех перечесть не могут. Всего смешнее, когда им надобно считать больше десяти, тогда они, пересчитав пальцы у рук и сжавши обе руки вместе, что значит десять, остальное досчитают ножными перстами. Буде же число превзойдет двадцать, то, пересчитав пальцы у рук и у ног, в некоторое приходят изумление, и говорят: «Мача?» то есть «где взять».

В году считают десять месяцев, из которых иные доле, а иные короче. Год разделяется на четыре части, и лето называют они адамаль, зиму коелелю, осень кытхеиль, весну угаль, а когда которое время начинается или кончается, о том сказано мне, что они того не ведают; но господин Стеллер о разделении времени следующее пишет: камчадалы довольно знают, что свет сотворен не от века, но что оный восприял начало со временем.

Время у жителей Пенжинского моря иткуох или азкедь, а у жителей реки Камчатки еткуль или ельчич, без всякого в произведении основания, именуется.

От незнания движений главных планет разделяют они время удивительно и, действия движения на земле принимая в основание, определяют оное. Вообще солнечный год разделяют надвое, считая по шести месяцев в каждой половине. Таким образом зима составляет у них год, а лето – другой.

Величина каждого года определяется течением луны, и время от одного новомесячия до другого за число дней в месяце принимается. Летний год начинается у них с мая месяца, а зимний с ноября. Южные камчадалы май называют тава-коач, то есть травничков месяц, ибо тава на их языке травник, а коач – луна и солнце. Причина названия месяца, что тогда травники прилетают и везде появляются.

Июнь – куа-коач – кукушкин месяц, что кукушка тогда кукует; июль – етемста-коач – летний месяц; август – кихзуя-коач – от промысла рыбы при лунном сиянии; сентябрь – коазухта-коач – блеклый и листопадный месяц оттого, что в то время лист на деревьях блекнет и опадает, октябрь – пикис-коач – пигаличий месяц[370], для того что малая сия птица, которой во все лето на одетых листьем деревах не можно видеть, тогда оказывается. Сии шесть месяцев составляют лето и первый год.

В зимнем году первым числится ноябрь, по их названию каза-коач от делания крапивы, ибо крапива у них казаан называется, которую они тогда рвут, мочат, дерут и сушат. Декабрь – ноккооснобиль – «несколько озяб», показывая, что тогда обыкновенно стужа начинается.

Генварь – зиза-коач – «не трогай меня», оттого что почитается тогда за великий грех припадкою из рек пить воду, но надлежит в то время иметь при себе ковш или бараний рог, который вместо ковша употребляется. Причина тому, что они, пьючи припадкою, отмораживают губы.

Февраль – кича-коач – от лестниц, по которым они на балаганы лазят и по которым тогда усматривают, что дерево от стужи бывает крепко; март – агду-коач – от отверстия юрты, для того что в то время проталины около оного обыкновенно случаются; апрель – масгал-коач – трясогузкин месяц, для того что трясогузки тогда прилетают и показывают своим прибытием, что зима и год окончились.

В сем известии господина Стеллера две вещи не недостойны примечания: 1) что попались ему, как видно, умные люди, с которыми он разговаривал; 2) что не у всех камчадалов одно число и имена месяцам.

Дней они не различают особливым званием, не разделяют их на недели или другие периоды и числа дней в году и месяце не знают.

Время определяют по знатным некоторым приключениям, как, например, по приходу россиян, по Великому камчатскому бунту, по Первой Камчатской экспедиции. Письма никакого не знают, ни иероглифических фигур для памяти не употребляют, но одних повестей и преданий держатся, которые час от часу в такой недостаток приходят, что от сущих действий как бы одна тень остается.

Причины солнечных и лунных затмений не знают. Однако в случае их выносят на юрту огонь и приказывают светилам, чтоб они светили по-прежнему. Затмения солнца и луны называют они кулечгужич.

Из звезд знают имена токмо трем созвездиям: Большому медведю, Плеядам и трем звездам в Орионе. Медведя называют Кранхль, Плеяды – Дежич, или Ижич, а Орион – Укальтежид.

Гром и молнию иные врагам, а иные людям, живущим в горелой сопке, приписывают, как о том ниже объявлено будет.

Ветрам имена у них есть только знатнейшим, однако не одинаковые. Живущие по реке Камчатке восточный ветер называют шангыш – «снизу веющий», западный – быкымыг, северный – бетежем, северо-восточный – коаспюль – «жировой», потому что оным ветром к берегам лед нажимает, в котором случае бьют они много морских зверей и едят жирно. Северо-западный – тагь – «верховой», южный – челюкымг.

А живущие от реки Камчатки на север восточный ветр называют кунеушхт – «с моря дышащий», западный – еемшхт – «с земли веющий», северный – тынгылшхт – «студеный», южный – челюгынк, юго-западный – гынгы еемшхт – «женская погода», для того что во время оного ветра небо, по их мнению, как женщина, плачет.

Суд и расправа у них общие. Удовольствие обидимому – равное воздаяние. Кто кого убил, сам от сродников убиенного был убиваем. Ворам, кои часто приличались, обжигали руки, обвив их берестою; но тех, кои в первый раз бывали пойманы, покраденные били без всякого от вора сопротивления, после чего принуждены были такие люди жить наедине, без всякой помощи и без всякого с другими обхождения, как сущие плуты и политическою смертью казненные.

Неведомых воров наказывали они жжением становых жил каменного барана при собрании и при шаманстве, ибо, по их мнению, сводит после того злодея вместо, как жилы от огня сжимаются.

Об имении и юртах никогда они не ссорятся, ибо для всякого земли, воды и произрастающих с животными довольно; о границах и пределах не бывает споров, ибо всяк с излишеством имеет пропитание от той реки и лугов, где его рождение.

Жен имеют по одной, по две и по три, сверх того, некоторые содержат и так называемых коекчучей, которые в женском платье ходят, всю женскую работу отправляют и с мужчинами не имеют никакого обхождения, будто бы гнушались делами их или зазирались вступать не в свое дело.

Меры верстам не знают. Расстояние считают по ночам, сколько, будучи в дороге, ночевать должны…

Великое искусство имеют пересмехать всякого и точно представлять, кого захотят, по походке, по голосу, по речи и по всем приемам; таким же образом представляют они и зверей, и птиц, и сие у них в числе не последних забав почитается.

Токмо ныне во всем последовала великая перемена. Старые, которые крепко держатся своих обычаев, переводятся, а молодые почти все восприняли христианскую веру[371] и стараются во всем российским людям последовать, насмехаясь житию предков своих, обрядам их, грубости и суеверию.

Во всяком остроге определен начальник, который тойон называется и которому по высочайшему Ее Императорского Величества указу поручены суд и расправа над подчиненными, кроме криминальных дел.

Во многих местах, не токмо у тойонов, но и у простых людей, построены избы и горницы по российскому обыкновению[372], а инде и часовни для молитвы. Заведены там и школы, в которые сами камчадалы охотно отдают детей своих. Таким образом, в краткое время много варварства, без сомнения, искоренится[373].

Глава 4. О камчатских острожках

Под именем острожка разумеется на Камчатке всякое камчатское жилище, состоящее из одной или нескольких земляных юрт и из балаганов[374]. По-камчатски такие жилища называются атынум, а казаки прозвали их острожками, без сомнения, оттого, что по приходе их на Камчатку укреплены были оные земляным валом или палисадником, как у сидячих коряков в севере и поныне укрепляются. [В каждом острожке живет по большей части одна фамилия, которая посредством супружества неописанно размножается, как г-н Стеллер объявляет. Ибо камчадалы прежде сего, выдав дочерей своих, редко отпускали их в чужие острожки, напротив того, зятья их должны были к ним переселяться, оставя природное свое место и сродников. Таким образом, в котором острожке много было девок, тот скоро мог учиниться многолюдным. и казаки при случае первого похода на Камчатке человек по триста в одном острожке находили. Тогда фамилия приходила в такое умножение, что, живучи вместе, не могла получать довольного пропитания, то разделялась на части и поселялась на той же реке, а на другую не отходила.]

Юрты[375] делают они следующим образом: выкапывают землю аршина на два в глубину, а в длину и в ширину смотря по числу жителей. В яме, почти на самой средине, ставят четыре столба толстые, один от другого по сажени и далее. На столбы кладут толстые перекладины, а на них потолок накатывают, оставив почти на средине четвероугольное отверстие, которое и вместо окна, и вместо дверей, и вместо трубы служит.

К помянутым перекладинам прислоняют с земли бревна же, которых нижние концы на поверхности земли утверждаются, и, обрешетив их жердями, покрывают травою и осыпают землею, так что юрта снаружи имеет вид небольшого круглого холмика, но внутри они четвероугольные, однако почти всегда две стены бывают дольше, а две короче.

У одной продолговатой стены между стоячими столбами бывает обыкновенно очаг, а от него вывод, которого внешнее отверстие гораздо ниже помянутого. Делается ж сей вывод для того, чтоб входящим в оный воздухом выгоняло дым вон из юрты чрез верхнее отверстие.

Внутри юрты подле стен делают они полки, на которых спят семья подле семьи рядом. Токмо не бывает полок против очага: ибо там обыкновенно стоит домовая посуда их, чаши и корыта деревянные, в которых и себе, и собакам есть варят. А в которых юртах полок нет, там вкруг мест, где спят, положены бревна, а самые места устланы рогожами.

Украшения в юртах никакого нет, кроме того что у некоторых стены обвешены бывают плетеными из травы рогожами, а по их званию – чирелами.

У северных камчадалов бывает в юртах по два идола, из которых один называется хантай, а другой ажутак. Хантай делается наподобие сирены, то есть с головы по грудь человеком, а оттуда рыбою, и ставится обыкновенно подле огнища; а для чего и во образ кого, другой причины не мог выведать, кроме того что есть дух сего имени.

Идол сего хантая ежегодно делается новый, во время грехов очищения, и ставится со старым вместе, по числу которых можно узнать, сколько которой юрте лет от построения. Ажутак есть столбик с обделанною верхушкою, наподобие головы человеческой, ставится над домашнею посудою и почитается за караульщика, отгоняющего от юрты лесных духов, за что и кормят его камчадалы во всякий день: мажут ему голову и рожу вареною сараною или рыбою.

Сего идола и южные камчадалы имеют и называют ажулунач, но вместо хантаев есть у них по грядкам колье с обтесанными головками, именуемое урилыдач.

Входят в юрты по лестницам-стремянкам, под которыми обыкновенно очаг бывает, и для того во время топления юрты непривычному трудно входить и выходить из юрты: ибо и лестница так горяча бывает, что ухватиться нельзя, и, проходя сквозь дым, должно переводить дух, чтоб не задохнуться.

Но камчадалам то не препятствует, ибо они по своим лестницам, на ступенях которых токмо носками становиться можно, как белки наверх взбегают, и бабы с малыми ребятами за плечами сквозь дым ходить не опасаются, несмотря на то что они и коекчучи имеют позволение входить и выходить чрез другое отверстие, которое просто жупаном называется.

Впрочем, если мужчина пойдет жупаном, тотчас причину подаст над собою смеяться: ибо сие у них столь странное дело, что казаков, которые при первом случае, не обыкнув ходить сквозь дым, выходили жупаном, почитали они всех коекчучами.

Головни из юрт выметывают в верхнее отверстие, ущемив в две нарочно для того сделанные палки, которые называют андронами, и тот за великого щеголя и удальца почитается, который большие головни из глубокой юрты выбрасывает метко.

В сих юртах живут камчадалы с осени до весны, а потом выходят в балаганы. Южные камчадалы юрту называют тгомкегсчич, а северные – кузуч, или тимусчич; верхнее отверстие – оноч, нижнее – линем, закрышку его – шопонач, отчего весь выход казаки называют жупаном; стоячие столбы в юрте – кокод, а толстые бревна, которые с земли прислоняются к перекладинам, – кошпед.

При каждой юрте бывают по малой мере столько балаганов, сколько семей в острожке: ибо оные и вместо кладовых амбаров, и вместо летних покоев служат, а делаются следующим образом.

Сперва ставят девять столбов вышиною сажени по две и больше, в три ряда в равном расстоянии. Столбы связывают перекладинами, на перекладинах мостят пол кольем и устилают травою; поверх пола делают из колья ж высокий островерхий шатер, который, обрешетив прутьями или тонкими кольями ж, покрывают травою.

Траву прижимают кольем, а для крепости, чтоб не сносило ветром, концы верхнего колья с концами нижнего связывают ремнями и веревками. Двери у них делаются с двух сторон, одни против других прямо. Ходят на балаганы по таким же лестницам, как в зимние юрты.

Такие балаганы бывают у них не токмо при зимних юртах, но и на летовьях, где корм промышляют, и сие строение по обстоятельству тамошних мест весьма способно и нужно: ибо при тамошних мокрых погодах во время рыбной ловли принуждены они бывают досушивать рыбу под балаганами.

Но есть и другая тамошним жителям выгода от балаганов: ибо когда они с летних промыслов в дома возвращаются, то сушеную рыбу обыкновенно оставляют до зимы в балаганах по большей части без караула, токмо отставив прочь лестницу.

И таким образом корм их хранится в целости от зверей, которые на балаганы попасть не легко могут; а ежели бы оное строение не столь высоко было, то звери бы ничего им не оставили, ибо есть примеры, что медведи влазят иногда и в балаганы, несмотря на все трудности, особливо же в осеннее время, когда в реках рыба и по полям ягоды перемежаются.

На летних промыслах при балаганах делают травяные шалаши, которые по-камчатски бажабаж, а по-русски барабанами называются. В них они по большей части есть варят и рыбу чистят в ненастливую погоду, а казаки соль варят из морской воды.

Многолюдные острожки обставлены бывают вкруг балаганами и издали показывают преизрядный вид. Всякий такой острожек кажется городом по причине балаганов, которые и сами мы не видав, почитали башнями.

Камчадалы строят свои острожки обыкновенно по островам, в густых тальниках, или на таких местах, которые от натуры крепки и безопасное имеют положение, расстоянием от моря не меньше 20 верст, а иногда и гораздо далее; а на устьях рек бывают у них летовья.

Однако сие касается до одних южных камчадалов, кои живут по Пенжинскому морю, а по Восточному морю есть острожки и подле самого моря.

Всякий острожек ту реку, при которой живет, почитает за владение своего рода и с той реки на другую никогда не переселяется.

Если по какой-нибудь причине одна или несколько семей пожелают жить особливыми юртами, то делают оные выше или ниже острожка по той же реке или по посторонней, которая течет в реку их.

Чего ради думать можно, что на всякой реке живут сродники, которые происходят от одного прародителя. Сами камчадалы, по объявлению Стеллера, говорят, что Кутх, которого иногда богом, а иногда прародителем называют, на каждой из камчатских рек жил по два года и, детей родив, оставлял их на природном их месте, от которых каждая река имеет ныне своих жителей.

Таким образом Кутх их дошел до Озерной реки, которая течет из Курильского озера и, аки бы совершив течение и труды свои, приставил к горе баты свои и отбыл с Камчатки.

На промыслы звериные ходят камчадалы по своим же рекам, что, может быть, преж сего наблюдалось строго, но ныне желающие промышлять морских зверей ходят верст по двести от своих жилищ на Авачу и на Курильскую лопатку.

Глава 5. О домовой посуде и о других нужных в житии потребностях

Вся камчатская посуда и все экономические их принадлежности состоят в чашах[376], корытах, берестяных кужнях[377], а по-тамошнему чуманах, да в санках и лодках; в чашах и корытах варили они есть и себе, и собакам, кужни употребляли вместо стаканов, санки – к езде зимою, а лодки – летом. Чего ради и писать бы о том более нечего, если бы сей народ, так как другие, имел тогда или знал употреблять металлы.[378]

Но как они без железных инструментов могли все делать, строить, рубить, долбить, резать, шить, огонь доставать, как могли в деревянной посуде есть варить и что им служило вместо металлов, о том, как о деле не всякому знаемом, упомянуть здесь не непристойно, тем наипаче что сии средства не разумный или ученый народ вымыслил, но дикий, грубый и трех перечесть не умеющий. Столь сильна нужда умудрять к изобретению потребного в жизни!

Прежние камчатские металлы, почти до прибытия россиян, были кость и каменье. Из них они делали топоры, ножи, копья, стрелы, ланцеты и иглы. Топоры у них делались из оленьей и китовой кости, также и из яшмы, наподобие клина, и привязывались ремнями к кривым топорищам плашмя, каковы у нас бывают теслы.

Ими они долбили лодки свои, чаши, корыта и пр., однако с таким трудом и с таким продолжением времени, что лодку три года надлежало им делать, а чашу большую – не меньше года.

Чего ради большие лодки, большие чаши или корыта, которые по-тамошнему хомягами называются, в такой чести и удивлении бывали, как нечто сделанное из дорогого металла, превысокою работою, и всякий острожек мог тем хвалиться пред другими, как бы некоторою редкостью, особливо когда кто наварив в одной посуде пищи, не одного гостя мог удовольствовать, ибо в таких случаях один камчадал против двадцати человек съедает, как о том ниже объявлено будет.

А варили они в такой посуде рыбу и мясо каленым каменьем.

Ножи они делали из горного зеленоватого или дымчатого хрусталя, остроконечные, наподобие ланцов, и насаживали их на черенье деревянное. Из того ж хрусталя бывали у них стрелы, копья и ланцеты, которыми кровь и поныне пускают. Швейные иглы делали они из собольих костей и шили ими не токмо платье и обувь, но и подзоры[379] весьма искусно.

Огнива их были дощечки деревянные из сухого дерева, на которых по краям наверчены дырочки, да кругленькие из сухого ж дерева палочки, которые вертя в ямочках огонь доставали. Вместо трута употребляли они мятую траву тоншич, в которой раздували загоревшуюся от вертения сажу.

Все сии принадлежности, обернув берестою, каждый камчадал носил с собою, и ныне носят, предпочитая их нашим огнивам, для того что они не могут из них так скоро огня вырубать, как достают своими огнивами. Но другие железные инструменты, топоры, ножи, иглы и пр., и от них так высоко почитаются, что с начала их покорения и тот себя почитал за богатого и счастливого, у кого был какой-нибудь железный обломок.

Не пропадет у них и ныне даром ни иверешок[380] из перегорелых котлов железных; могут они делать из них клепики, стрелы или что-нибудь полезное; причем то удивительно, что они не калят железа, но холодное, положа на камень, куют камнем же вместо молота.

Таким образом поступают с железом не токмо камчадалы, но и коряки и другие дикие народы, особливо же чукчи, которые, покупая у наших железные котлы дорогою ценою, перековывают в копья и стрелы; ибо им, как немирному народу, никаких железных инструментов продавать не велено, но о посуде никто прежде не думал, чтоб они покупали на сей конец.

То ж делают они и с оружием огненным, которое отбивать им у наших случается, ибо они стрелять из него не умеют, по крайней мере, скоро его портят, не зная, как замки разбирать и чистить и как винтовки мазывать.

Иглы, у которых уши отломятся, умеют они весьма искусно починять, каковы б они малы ни были. Расклепывают кончик, где уши были, камнем, и другою иглою просверливают новые, и так делают, пока уже одно почти острие только останется.

Железную и медную посуду еще во время моей бытности токмо те употребляли, которые знали, что честь и чистота, и старались российскому житию последовать; в том числе были знатнейшие новокрещенные тойоны, которые живут близ российских острогов и часто имеют с нашими обхождение, а прочие деревянной своей посуды и поныне не оставляют.

Сказывают, будто железные инструменты знали камчадалы еще до покорения Российской державе и получали их от японцев, которые приезжали к Курильским островам, а однажды и на Большую реку морем; и будто камчадалы японцев шишаман называют для того, что чрез них узнали железные иглы, ибо игла по-камчатски шиш называется.

Что касается до Курильских островов, то сомнения нет, что прежде сего приезжали туда японцы на бусах[381] и торговали: ибо я и сам достал с Курильских островов японскую саблю, лаковый поднос и серебряные серьги, которые не откуда получены, как только на Японии; а бывала ли когда японская буса на Большой реке, о том доподлинно утверждать нельзя, для того что, кажется, трудно поверить, чтоб такие мореходы, каковы японцы, отважились идти для купечества в незнаемые страны и проведывать пристанищ с трудом и опасностью; разве, может быть, приносило когда такое их судно погодою, как то нередко случается.

Из всей работы сих диких народов, которую они каменными ножами и топорами весьма чисто делают, ничто мне так не было удивительно, как цепь из моржовой кости, которая привезена на боте «Гаврииле» с Чукотского носа. Оная состояла из колец, гладкостию подобных точеным, и из одного зуба была сделана; верхние кольца были у ней больше, нижние меньше, а длиною была она немного меньше полуаршина.

Я могу смело сказать, что по чистоте работы и по искусству никто б не почел оную за труды дикого чукчи и за деланную каменным инструментом, но за точеную подлинно.

По недостатку в инструментах чукотский оный художник, конечно, не скучлив был к работе и имел довольно свободного времени, которое мог употребить на сию безделицу: ибо, смотря по другим вещам, сколь продолжительно они делались от камчадалов, сомневаться не можно, что он употребил на сию работу не меньше года времени.

А к чему сия цепь была употребляема, о том не известно, ибо казаки нашли оную в пустой чукотской юрте.

Корякские куяки[382], которые они из мелких продолговатых косточек сшивают ремнями, и их так называемые костяные троерогие чекуши, которые насаживают они на долгие ратовища и в военное время употребляют, также не недостойны примечания: ибо кость так гладко обделана, что лоснится.

Что касается до санок их, каким образом их делают, о том писано будет в главе о собачьей езде; а здесь сообщим мы известие о лодках, где какие в тех местах употребляются и из какого дерева обыкновенно бывают.

Камчатские лодки, или по-тамошнему баты, делаются двояким образом и по разности образцов разными именами называются, одни кояхтахтым, а другие – тахту. Кояхтахтым от наших рыбачьих лодок никакой не имеют отмены, ибо и нос у них выше кормы, и бока разложисты, а у лодок тахту нос и корма с боками равны или и ниже, бока же разведены, но внутрь вогнуты, чего ради к езде весьма неспособны, а особливо в погоду, ибо вода в них тотчас заливается.

Кояхтахтым употребляются по одной реке Камчатке, от вершины до самого устья, а в других местах, как по Восточному, так и по Пенжинскому морю – тахту.

Когда к лодкам тахту пришиваются набои, что обыкновенно делается у жителей Бобрового моря, тогда они байдарами называются[383], и жители в них гоняются по морю за морскими зверями.

Донья у таких байдар колют они нарочно и, зашив китовыми усами, конопатят мохом или мягкой крапивой, ибо примечено ими, что нерасколотые байдары на морских валах колются и бывают промышленникам причиною погибели. Островные курильцы и на Лопатке живущие байдары строят с килем, доски пришивают усами ж, а конопатят мохом.

По всей Камчатской земле не делают лодок ни из какого дерева, кроме тополя, выключая курильцев, которые того не наблюдают: ибо они строят байдары свои из леса, выбрасывающегося из моря, который приносит из Японии, Америки и с берегов китайских, а у них не растет леса, к строению удобного.

Северные камчатские народы, сидячие коряки и чукчи делают свои байдары из кож лахтачных, как уже выше объявлено, а причина тому, может быть, недостаток же в удобном лесе или что не имевшим железа кожаные делать способнее было.

В батах и рыбу ловят, и кладь возят по два человека, из которых один на носу, а другой на корме сидит. Вверх по рекам взводят баты на шестах с превеликою трудностью, ибо на быстрых местах стоят иногда с полчетверти, все вытянувшись на шесты, которыми опираются, пока лодка на пол-аршина подастся.

Однако, несмотря на все трудности, удалые камчадалы взводят таким образом баты и с грузом верст по двадцати вверх, а налегке переходят верст по тридцати и до сорока. Чрез реки перегребают обыкновенно стоя, как волховские рыбаки в челноках своих. Клади на больших батах можно возить пудов по тридцати и по сорока.

Когда кладь легка, но озойна[384], какова, например, сухая рыба, то перевозят оную на паромах, сплотив два бата вместе и намостив мост, однако вверх по быстрым рекам паромы проводить и трудно, и продолжительно, чего ради употребляются они токмо по реке Камчатке, которая по глубине своей и умеренной быстрине к тому способна; а по другим рекам только вниз на паромах ездят, а вверх редко, и то по нужде, когда по окончании рыбных промыслов у моря надобно переезжать в острог со всем домашним прибором и с малолетними или когда кладь такова, что в бат уместить нельзя, как, например, бочки и кадки с рыбою, которой насаливают у моря.

Глава 6. О мужской и женской работе

В камчатском житье, как в крестьянстве, в разные времена и работа бывает различная. Летнее время мужчины трудятся в ловле рыбы, в сушении ее, в перевозке от моря на свои жилища, в припасе собакам корма, костей и кислой рыбы; а женщины, между тем, чистят изловленную рыбу, пластают, а иногда и в ловле мужьям способствуют.

Излишнее время употребляют они на собирание разных трав, кореньев и ягод, не токмо на пищу, но и в лекарства: делают сладкую траву, которую прежде токмо на пищу, а ныне и для сидения вина употребляют, готовят кипрей[385] и траву, из которой плетут ковры свои, епанчи, мешочки и другие домашние мелочи, и все, как съестные, так и другие припасы, имеют на руках своих.

Когда осень настанет, тогда мужчины упражняются в ловле осенней рыбы, в промысле различных птиц, гусей, лебедей, уток и пр.; водятся со своими собаками, вывязывая и выдерживая их, как якуты лошадей своих; заготовляют лес, к деланию саней и другой работе потребный; а женщины возятся с крапивой, рвут, мочат, мнут, обдирают и кладут под балаганы, ходят по тундрам и вынимают из мышиных нор лилейные коренья, или по-тамошнему сарану, разного рода.

Зимою мужчины ходят за соболями и лисицами, вяжут сети для ловли рыбы, делают санки, ездят за дровами, перевозят запас свой из разных мест, где летом приготовили, а не успели перевезти осенью; а женщины наибольше трудятся в сучении ниток на сети.

И сия их работа так продолжительна, что одна баба едва столько насучить может, чтоб мужу достало потребных сетей на лето, а у которых семья побольше, те готовят и с излишеством и меняют другим на угодные себе мелочи, каковы, например, иглы, шелк, наперстки, ножики и пр.

Весною, когда реки проходят, и рыба, которая в них зимовала, к морю поднимается, мужчины упражняются в ловле ее или ездят к морю и промышляют вахню, которой по морским губам бывает тогда великое довольство; а некоторые и в дальние места, на Восточное море и на Курильскую лопатку, для ловли морских бобров и других морских зверей отлучаются; а женщины ходят по тундре, собирают черемшу и другие молодые травы, не токмо для награждения обыкновенного тогдашнего недостатка в пище, но и для забавы: ибо они зелень так любят, что во все вешнее время почти изо рота не выпускают.

Женский пол весь тогда по тундре ходит и вечером с превеликими ношами домой возвращается, однако тех нош не станет им на сутки.

Сверх того, к мужеской работы принадлежит юрты и балаганы строить, юрты топить, стряпать, собак кормить, при случае гостей потчивать, собак обдирать и других зверей, когда понадобятся на платье и в приготовлении домового и военного снаряда; а женская работа состоит в выделывании кож на платье и обувь, в шитье платья и обуви, ибо они у камчадалов и портные, и сапожники, а мужчине за то приняться такое бесчестие, что тотчас почтется за коекчуча.

Чего ради с первых времен всех казаков, у которых иглу в руках или шило видали, почитали они за коекчучей, ибо у них шьют токмо одни бабы и коекчучи, которые и в женском платье ходят, и женскую работу отправляют, мужской отнюдь не прикасаясь. До них же касается красить выделанные кожи, также лечить и шаманить. А каким образом выделывают они кожи и красят, чем шьют и клеят, о том здесь же сообщить должно.

Всякие кожи, которые на шубы употребляют, например оленьи, тюленьи, собачьи, бобровые, делают они одинаковым образом. Сперва мочат мездру водою и камнем, утвержденным в средину палки, сбивают болонь и жилы, которые остаются при снимании; потом намазывают жеваною икрою, квашеною или свежею, и, свернув кожу, топчут ногами до тех пор, пока мездра провянет; после опять скоблят и натирают, продолжая работу до тех пор, пока мездра мягка и чиста не будет.

А которые кожи ровдугами, или замшею, сделать намерены, с тех сперва сбивают жилы и болонь объявленным же образом, потом коптят их в дыму с неделю, после мочат и парят, чтоб шерсть отопрела, а наконец намазывают икрою, мнут, топчут и скоблят камнем, как выше показано.

Оленьи и собачьи кожи на платье красят ольхою чрез многократное натирание мелко изрубленною корою; а тюленьи, которые на платье, обувь или на ремни, которыми санки обвиваются, особливым образом: оправив с кожи шерсть, сшивают оную мешком вверх шерстью и, сварив крепко ольховой рубленой коры, вливают в помянутой мешок и зашивают.

Спустя несколько времени вешают мешок оный на дерево и бьют палкою, потом опять дают лежать некоторое время, а после опять вешают и бьют палкою, и сие продолжают до тех пор, пока краска в кожу довольно въестся, тогда расшивают мешок, растягивают кожу и сушат на воздухе, а наконец мнут домягка руками и употребляют в дело.

Такие кожи на сафьян много походят, однако ламутки, как пишет Стеллер, лучше их умеют выделывать, а называют их мандарами и каждую кожу продают до восьми гривен.

Тюленью шерсть, которую просто называют краскою и укладывают ею платье и обувь, красят они брусничным соком, сварив его с ольховою корою, с квасцами и с каменным маслом, и сия краска бывает жаркого цвета.

Платье и обувь сшивали они костяными иглами, а вместо ниток употребляли оленьи становые жилы, которые разделяя, сучат как нитки, сколь тонки или толсты надобны.

Клей делают они из рыбьих сухих кож, а особливо из китовой. Оные кожи обертывают в бересту, загребают в горячий пепел и немного спустя вынимают и употребляют, на что надобно. Им можно клеить столь же крепко, как лучшим мерлушчатым[386] клеем.

Глава 7. О камчатском платье

Материя, из которой камчадалы прежде сего носили платье и ныне по большей части носят, – оленьи, собачьи, нерпичьи и других, как морских, так и земных, зверей, и птичьи кожи, которые они без разбора в одну шубу сшивали, что еще и мне в курильских парках[387] случилось видеть, но, однако, в верхнем платье имеют отмену, хотя оная и не весьма велика.

Верхнее платье по-казачьи называется куклянка[388], от северных камчадалов – коавис, а от южных – кахпитач; а делаются куклянки двумя разными покроями: у одних подол бывает ровный, а у других сзади с нарочитою выемкою и с хвостом долгим; первые под именем куклянок круглых, а другие под именем куклянок с хвостами известны.

Впрочем, шьются из кож оленьих длиною несколько ниже коленей, с широкими рукавами и с кулем, который на голову в случае вьюги поверх шапки надевается. Ворот у них – как только голове пройти, к вороту пришиваются собачьи лапы, которыми в погоду лицо закрывают. Вкруг подола, рукавов и вкруг куля опушиваются куклянки рослою белою собачиною, что выше всякого пуху почитается.

На спине пришиваются к ним ряски из ремешков, распестренных краскою, а иногда и по две великие шишки, расшитые шелками или различных цветов ремешками и распестренные краскою ж. Надеваются обыкновенно парами, нижняя шерстью, а верхняя мездрой вниз.

У нижней мездра красится ольхою, а на верхнюю выбираются кожи таких шерстей, каковы в чести у них, а именно черная, белая и пегая, которая выше всех почитается. Однако сего платья за сущее камчатское почесть не можно: ибо они от коряков его получали, а сами шивали наиболее из собачьих кож, из соболей, лисиц, еврашек и из каменных баранов, впрочем, тем же покроем, как выше показано.

Есть еще платье, называемое камлеи, которое парами же носится, а разность его от куклянок состоит в одной длине, что оно делается почти по пят, сверх того, никакими красками не красится. Но и сие от коряков же получается.

Лучшее платье, которым и казаки, и камчадалы щеголяют, по-казачьи называется парка, от северных камчадалов – тингек, а от южных – тангак, длиною бывает с куклянку, в подоле шире, а под мышками уже, с рубашечным воротом и с рукавами узкими. Вкруг подола, ворота и вкруг рукавов обшивается подзорами и окладывается бобровым пухом.

Подзоры, у северных камчадалов чисту, а у южных еганем называемые, шьются следующим образом. Замшевый ремень, шириною пальца на полтора, расчерчивается клетками в три ряда, клетки длиною бывают около полувершка, и каждая разным шелком расшивается, включая верхний ряд, который через клетку вышивается белыми волосами из бороды оленьей.

К такому ремню сверху и снизу пришивают по красному или черному мандарному ремню, который узорами ж из собачьего горла выделанного, наподобие лайки распестрен. К ремням пришивают собачье ж горло, вырезанное зубцами и обложенное крашеною шерстью. Но шелковые подзоры начали шить по покорении, а до того распестряли их оленьими волосами, крашеною шерстью и собачьим горлом.

Вышеупомянутое платье и мужчины, и женщины без разбора носят, а разность между мужским и женским состоит в нижнем платье и в обуви. Женское нижнее платье, в котором они дома обыкновенно ходят, содержит и штаны, и душегрейку, вместе сшитые.

Штаны длиною и шириною подобны голландским брюкам и так же подвязываются ниже колена, а душегрейка с воротом, который на веревочке и стягивается, и распускается. Сие платье называется хоньбами и с ног надевается. Оно бывает летнее и зимнее; летнее шьется из ровдуг или из кож морских зверей, выделанных наподобие ровдуг, а зимнее – из оленьих и из кож каменных баранов, которое они носят иногда вверх, а иногда вниз шерстью.

Мужское покоевое, или домашнее, платье есть ременной пояс, махва, у которого спереди пришит мешочек для прикрытия тайного уда, а назади ременные махры для прикрытия зада, впрочем, бывает оный раскрашен и нерпичьей крашеной шерстью.

В сем платье хаживали прежде сего камчадалы не токмо дома, но и на промыслах в летнее время, но ныне употребляется оно токмо у отдаленных от российских острогов, а ближние носят рубахи, которые покупают у русских.

Летние штаны как у мужеского, так и у женского пола одинаковые; шьются из разных кож наподобие портков, каковы носят мужики деревенские, токмо поуже. Зимние мужские штаны хотя тем же покроем бывают, как летние, однако с тою отменою, что шире и что огузье у них вниз шерстью, а сопли[389], на которые обыкновенно оленьи или волчьи камасы употребляются, вверх шерстью.

По конец соплей бывает ровдужный или суконный опушень, в который ремень продевается для завязывания обуви, на которую надеваются, чтоб снег за оную не засыпался.

Мужская обувь от женской вообще разнствует тем, что у мужской голенища коротки, а у женской по колено долги, впрочем, шьется из различных кож. Которую носят летом в мокрую погоду, та делается из сырой тюленьей кожи вверх шерстью, наподобие портней, каковы носят сибирские казаки и татары, когда бечевой ходят, ибо и портни шьются из сырой же лошадиной или коровьей кожи вверх шерстью.

Зимнюю обувь, в которой ходят на промыслы, шьют из сушеной рыбьей кожи, а особливо чавычьей, кайковой и няркиной, но она хороша токмо в морозы, а в мокрую погоду тотчас расползается.

Наиболее употребляют на зимнюю обувь оленьи камасы, которые носят вверх шерстью; подошва у них бывает из лахтачной кожи, а для большего тепла собирают их и из лоскутья оленьих камасов, у которых шерсть долга, и из медвежьих камасов, в которых подошвах сверх тепла и сия есть выгода, что можно ходить и по скользким местам без опасности.

Лучшая обувь, которою, так же как парками, казаки и камчадалы щеголяют, шитые торбасы[390], которые походят несколько на упуки и так же подвязываются ремнями. Подошва у них бывает из тюленьей белой кожи, головы из красной мандары, взъемы из белой лайки или собачьего горла, а голенища из замши или из тюленьей крашеной кожи, к которым наверху широкие подзоры пришиваются, каковы к паркам.

Сия обувь такой важности, что если на холостом ее увидят, тотчас будет подозрение, что у него есть любовница. Такие торбасы по-камчатски называются згоейнут и дзилет.

Чулки носят они из собачьих кож, а называют их чажами, но наибольше обвивают ноги тоншичем, от чего, по сказкам их, не меньше чем от чажей тепла, а притом сия выгода, что не потеют ноги.

Шапки носят такие ж, как якутские, но господин Стеллер объявляет, будто преж сего бывали у них шапки из птичьих перьев и из звериных кож, безверхие, наподобие старинных наших треухов бабьих, токмо с тою отменою, что уши у камчатских шапок не сшивались вместе. Летом носят они берестяные умбракулы, которые завязываются на затылке, а у курильцев летние шапки плетеные из травы, наподобие венчика.

Женский лучший головной убор – парик, о котором выше упомянуто. Сии парики так любы им бывали и милы, что, по объявлению Стеллера, препятствовали многим к восприятию православной веры, для того что при крещении снимали с них такое странное украшение; а у которых натуральные волосы по-паричному расшиты были, тех остригали, к чувствительной их печали и горести.

Девки расплетали волосы свои на мелкие косы, которые для лоска мазали тюленьим жиром. Но ныне все отменилось, ибо как женщины, так и девки по-российски убираются. Носят телогреи и юбки, носят рубахи с манжетами, носят кокошники, чепцы и золотые ленты, а своим разве токмо те не гнушаются, которым лет по 80 от роду.

Женщины всякую работу делают в перчатках, которые шьются без пальцев, и никогда их не скидают.

Лица прежде сего умывать не знали, но ныне белятся и румянятся. Вместо белил употребляют гнилое дерево, которым мелко истертым натираются, а румянятся некоторою травою морскою[391], которая видом, как елочка. Сию траву мочат они в тюленьем жиру и намазывают щеки столь же красно, как румянами.

Большее щегольство и наряды бывают у них зимою, когда много проезда. Если появился сторонний, то все за наряд принимаются, моются, белятся и одеваются в лучшее платье.

Но если который камчадал пожелает и себя одеть, и домашних, то ему понадобится не меньше ста рублей на самое расхожее платье, ибо там и шерстяные чулки, которые здесь по двадцати копеек продаются, меньше рубля купить ему нельзя, для того что и российские жители ниже того не покупают, из чего о других вещах рассуждать можно.

Курильцы всякое дорогое платье покупать больше в состоянии, нежели камчадалы, ибо они на одного бобра морского, которые и на Камчатке от 15 до 40 рублей продаются, столько могут купить, сколько камчадал лисиц на двадцать, а бобра курильцу легче достать, нежели камчадалу пять лисиц, для того что в самый хороший год и зверем довольный лучший промышленник едва десять лисиц в зиму промыслит, а курилец и в худой год поймает трех зверей, не упоминая о морских привалах, при которых случаях получают они великое богатство.

Глава 8. О пище и питии камчатского народа и о приготовлении оных

У же выше сего объявлено, что камчадалы питаются кореньями, рыбой и морскими животными, а во второй части описаны и самые оные вещи, которые служат к их содержанию. Чего ради здесь должно упомянуть об одном токмо их приготовлении и различных каждой пищи наименованиях, зачиная от рыбы, которая за хлеб их почесться может[392].

Главная их пища, которую должно почесть за ржаной хлеб, есть юкола, которую делают они из всех рыб лососьего рода. Каждую рыбу разнимают они на шесть частей, бока с хвостом особливо вешают и сушат на воздухе; и сия сушеная рыба свойственно юколою называется; спинки и тиоши[393], или, по их названию, пупки, особливо готовят, а больше паровят.

Голову квасят в ямах, пока весь хрящ покраснеет, и едят их вместо соленых, почитая за приятное кушанье, хотя вони от них терпеть почти не можно. Тело, которое по снятии боков остается на костях, особливо снимают и сушат вязками, которое в толчение употребляют, а кости на особливых же вязках сушат для содержания собак своих.

Таким образом готовится юкола и у других народов из всяких рыб, и везде известна под именем юколы, а едят оную наибольше сухую. Камчадалы своим языком называют ее заал.

Второе камчатское любимое кушанье – икра рыбья, у них именуемая инетоль, которая трояким образом приготовляется: 1) сушится на воздухе вязками; 2) вынимается из перепонки, в которой, как в мешочке, содержится, и наливается в стебли или дудки различных трав, а особливо сладкой травы, и у огня сушится; 3) делается прутьями и в листье травяном сушится. Никто не ходит на промысел или в дорогу без сухой икры как без надежного содержания.

Буде у камчадала фунт икры, то он долго жить может без другой пищи, всякая береза и ива – запас его, и он корку с сих дерев с икрою столь же приятно есть может, как другие кушанья, но икрою и коркою порознь питаться долго не может.

Ибо икра безмерно клейка и так в зубах вязнет, что трудно и вычистить, а кора суха, так что и тому надивиться довольно нельзя, когда они для забавы и без икры иногда едят ее вместо конфет; ибо другой, сколько бы ни жевал ее, подлинно не свободно проглотит, но когда оба сии кушанья вместе употребляются, то одного недостаток, как они говорят, другим награждается.

Есть еще четвертый образец приготовления икры, но оный не у одних камчадалов, но и у коряков примечается. Свежую икру кладут они в ямы, устланные травою, и, закрыв травою ж и землею, квасят, и сия кислая икра почитается у них за такое ж приятное кушанье, как у нас зернистая икра свежая. Но коряки квасят оную в мешках кожаных, а не в ямах.

Третье кушанье камчатское называется чуприки, которые готовят из разных рыб следующим образом. В юртах, в балаганах и в барабарах над очагом делают они помост из колья и кладут на оный рыбы в вышину до трех аршин, после того натапливают юрту или балаган, как баню, и скутывают жарко; если рыбы на помостах немного накладено будет, то она поспевает скоро и бывает тогда готова, как юрта простывает; в противном же случае натапливают их по несколько раз, перемешивая рыбу.

Такая рыба бывает полужареная и копченая и вкусом весьма приятная, так что сей способ приготовления рыбы может почесться за самый лучший на Камчатке: ибо весь сок и жир весьма тихо и как бы в вольной печи выжариваются. Тело рыбье в коже, как в мешке, лежит, которую снять можно без трудности.

Потроха и кишки вынимаются из рыбы, когда она поспеет. Тело растирается мелко, сушится на рогожах досуха и кладется в мешки, из травы плетеные. И сие есть настоящая камчатская порса, которую и тунгусы около Охотска так же готовят. Вяжут же такую жареную рыбу и плетенками, не растирая тела, и едят сухую, как юколу.

Самое деликатное камчатское кушанье – кислая рыба, которую они квасят в ямах таким же образом, как о кислой икре показано, а называют оную куйгул. Можно за истину сказать, что сквернее духа не бывает и от падали, однако камчадалам кажется оный ароматным. Иногда сия рыба так в ямах изгнивает, что не иначе ее как ковшами черпают; но такая для собак употребляется и подбалтывается в опанги их вместо муки овсяной.

Господин Стеллер пишет, что и самоеды рыбу квасят же, и из-за мерзлой земли бывает рыба их гораздо лучше. И якуты такое же имеют обыкновение; роют глубокие ямы, наполняют рыбою, пересыпают золою, покрывают листьем и засыпают землею, и сей их вымысел гораздо лучше: ибо от рыбы не бывает вони.

Тунгусы и казаки в Охотске таким же образом, как и якуты, готовят рыбу, токмо с сею отменою, что вместо дровяного пепла употребляют пепел из пережженной морской травы. Свежую рыбу варят в корытах, выбирают на лотки и, остудив, едят с прихлебкою, которая делается из сладкой травы, в воде моченой.

Что касается до мяса морских и земных зверей, то варят их в корытах с разными кореньями, а особливо с сараною; похлебку пьют ковшами или чашами, а мясо с лотка едят руками, и похлебки все вообще, в том числе и собачью, называют опанга.

Китовый и нерпичий жир едят вареным с кореньями ж и паровленый в ямах. Вареный жир, а наипаче нерпичий, кроят ремнями, и сколько в рот захватят, столько ножом отрезают у самых губ и целиком глотают, как крохали или чайки рыбу.

Главное и богатое кушанье, которое готовится на пирах или в праздники, называется селага, а по-казачьи толкуша. Делается из различных кореньев и всяких ягод, толченных с икрою, с нерпичьим и китовым жиром, а иногда и с вареною рыбою.

Толкуши из кислых ягод и сараны весьма приятны, потому что и кислы, и сладки, и сытны; но нестерпима скверность в приготовлении, а особливо тех толкуш, которые делаются жидкие: ибо баба, которая век свой рук не мывала, потолокши коренье в поганой чаше, разбивает оное по локоть обнаженною грязною рукою, которая потом бывает как снег бела в сравнении с телом. Кратко сказать, брезгливому не снести и приготовления сего кушанья без движения внутренностей.

Что касается до питья, то камчадалы ничего не знали, кроме воды, до самого своего покорения; для веселья пивали они мухомор, в воде настоянный, о чем ниже будет объявлено, а ныне пьют и вино, как и тамошние российские жители, и совсем на нем пропиваются[394]. Воды пьют много после обеда.

Ввечеру никто не ложится спать, не поставив у постели ведра воды, притом кладут в нее много льда и снега, чтоб не нагревалась, поутру ни у кого ни капли воды не увидишь в посуде.

Зимою особливо забавляются они снегом, бросая часто по горсти рот; и женихам, которые работают у будущих тестей своих, летом самая трудная служба – довольствовать их снегом, ибо они должны бывают ходить по снег на высокие горы, в какую бы ни случилось погоду, в противном же случае может досадить им непростительно.

Глава 9. О езде на собаках и о разных к оной принадлежащих приборах

Что камчадалы и тамошние казаки зимою собак вместо лошадей к езде употребляют, о том уже выше упомянуто. А здесь объявить должно, каковы их собаки, что к езде на них требуется и как на них ездят.

Камчатские собаки от наших дворовых простых собак ничем не разнствуют, ростом они по большей части средние и шерстью, так как наши, различные, однако же можно вообще сказать, что там белых, черных и серых больше, нежели других шерстей.

К езде употребляются кладеные[395], а запрягают их обыкновенно по четыре в санки, по две в корень и по две спереди, и четверня собак называется там нартою, так как здесь шесть лошадей – цугом.

Приборы, надлежащие к езде на них: санки, алаки, побежник, узда, ошейники, вязки и оштал[396].

Санки, у них шежхед, делаются о двух копылях[397]. Копыль гнется из кривого березового дерева, наподобие раздвинутого циркуля, вышиною в три четверти, а расстояние между ножек внизу на пол-аршина. На каждом копыле в изгибе проверчены по две дырочки.

Ножки у них близ нижнего конца зарублены, а на самом конце вырезаны. Сквозь помянутые дырочки продеваются в оба копыля тоненькие батожки, которыми оные связываются, расстоянием на аршин между собою. К каждому батожку приплетается ремнями другой батожок, равной длины и толщины. Передние концы оных батожков с задними так крепко стягиваются ремнем, что с обоих концов становятся дугою.

Вдоль по батожкам привязываются лучки вверх рожками, один от другого на четверть и меньше. Рожки у помянутых лучков зарублены, за которые зарубки прикрепляются оные к ремням, коими концы батожков стянуты. По концам батожков кладутся поперечные палочки и увиваются ремнями ж.

Таким образом оснуется решетка, которая бывает наподобие долгого глубокого и узкого лотка, длиною аршина полтора и долее, а шириною в пол-аршина и уже. Полозье, на которое ставится объявленная решетка, длиною бывает четвертей в 11, шириною вершка в полтора, а толщиною едва в полдюйма.

В тех местах, где стоят копыли, оставляются горбки, кверху острые, а в средине прорезанные, на которые поставленные копыли привязываются продеваемыми сквозь прорезаные горбки и к зарубкам, на ножках копылей находящимся, прикрепляемыми ремнями. Головки у полозьев бывают не круты, но отлоги, и по концам вместо вязка поперечною палкою перевязаны.[398]

Алаки, или лямки, делаются из широких мягких и вдвое изогнутых ремней, которые на собак через переднюю лопатку накладываются, правой собаке через левую, а левой через правую. К концам алаков привязывается долгий и тонкий ремень с кляпом на конце, потягом называемый, который объявленным кляпом в кольцо, находящееся на поперечине у головашек, вкладывается.

Побежником называется долгий ремень, у которого на одном конце привязывается кляп, который вкладывается в кольцо, на средине поперечины головашек укрепляемое, а на другом – цепочка, у которой как по концам, так и на средине кольца. Оный побежник служит вместо дышла, а цепочка на нем вместо коромысла, ибо им коренные собаки связываются, чтоб врозь не разбегались.

Уздою называется такой же ремень с кляпом и цепочкою, которою передние собаки связываются, токмо гораздо долее: ибо конец его с кляпом к кольцу ж на головашках прикрепляется.

Ошейники делаются из широких же ремней, а на них – по кляпу, висячему на коротких ремнях, которые в кольца цепочки на узде или побежнике продеваются. Делаются ж ошейники и из медвежьей кожи вверх шерстью и для прикрасы на собак надеваются.

Вязки, на которые собак вяжут, делаются костяные или деревянные, у которых на одном конце дырочка, а на другом зарубка.

В дырочку вкладывается кляп от ошейника, а за зарубку привязывается долгий ремень, чтоб собаке около столба ходить было можно. Оные вязки для того употребляются, что собаки от ремней или от веревок отъедаются, а железных цепей у них не бывает.

Ошталом называется кривая палка, длиною аршина в полтора, которой собак погоняют, останавливают и правят. Для понуждения собак делаются на головке оной палки побрякушки или колокольчики, останавливают же их, уткнув оштал перед копылом передним и бороздя дорогу.

А правят, буде надобно влево, то бьют ошталом по снегу и кричат «уга», буде же вправо, то бьют в передний копыл и кричат «хна», «хна», «хна»; между тем ногами бороздят и собак одерживают. Как оштал, так и санки для прикрасы увиваются разноцветными ремнями, и оное за немалое щегольство почитается.

Санки по-камчатски называются шежхед, копылье – ошод, алаки – тенаун, потяги – игошежид, узда – куйгулы и побежник – конопошана.

Сидят на санках, опустив ноги на правую сторону, а оседлав санки, сидеть почитается за великий порок, ибо таким образом сидят на них камчадальские женщины; таково ж бесчестно и то, ежели б кто взял к своим санкам проводника, для того что бабы с проводниками ездят.

Нарта добрых собак покупается на Камчатке рублей по пятнадцати, а со всем заводом становится около 20 рублей. Я знал одного на Камчатке охотника, которому обходилась нарта собак рублей и по шестидесяти.

О неспособности езды на собаках из одного строения санок рассудить можно, что ездоку необходимо должно быть осторожным и стараться хранить равновесие; в противном же случае узкие и высокие санки и на самых малых раскатах или ухабах опрокидываются, причем ездок подвержен бывает немалому страху, особливо на пустом месте, ибо собаки убегают и не станут, пока в жилье не придут или за что-нибудь на дороге не зацепятся, а он принужден бывает пешком идти, чего ради в таких случаях всякий старается, как можно, за санки схватиться, и таскаем бывает иногда с версту, пока собаки, выбившись из сил, не остановятся.

В которых сей наибольше порок, что оные как в сем случае, так и в опасных местах, как то на крутых спусках, на нужных через речки переездах, бегучи, надрываются, и ничем их остановить не можно, и для того на объявленных спусках собак выпрягают и в поводу водят, оставив токмо одну, которая бы санки правила, чтоб дорогой катились, а под полозья подвязывают ременные кольца, чтоб не катки были.

На крутые горы поднимаясь, должно идти пешком, ибо собаки и простые санки взвозят с нуждою. Глухой клади возят на нарте по пяти пудов, не считая корма, который подводчики для себя и для собак берут на дорогу. С кладью по торной дороге переезжают верст по 30 на день и больше, а налегке, особливо же весною по насту, на костяных полозьях верст по полтораста.

Когда выпадает глубокий снег, то, не проложив дороги, на собаках ехать не можно: прокладывают дорогу подводчики, а по-тамошнему каюры, на лапках[399], которые бродовщиками называются.

Лапки делаются из двух не весьма толстых брусков, на средине двумя поперечинами распертых, а по концам вмести стянутых и спереди кверху загнутых и ремнями часто переплетенных. На впорках привязывается путло, которое на ногу надевается. Бродовщик должен иметь на обеих ногах по объявленной лапке и, оставив собак на месте, идти вперед на некоторое расстояние, а потом воротиться тою же дорогою к собакам и вести их по проложенной дороге.

А потом, оставив их, паки идти вперед, и так мучиться до самого жилья. В сем случае езда бывает столь медленна, что в день едва десять верст переехать можно. Употребляются ж к прокладыванию дороги и обыкновенные лыжи, однако же не столь часто. Ни один подводчик без лыж или без лапок в дальнюю дорогу не ездит.[400] Вящее неспокойство в езде бывает, когда на пустых местах застанет вьюга.

Тогда с возможным поспешением надлежит с дороги в лес сворачивать и лежать вместе с собаками, пока утихнет погода, которая иногда по неделе продолжается. Собаки лежат весьма тихо, но в случае голода объедают все ремни, узды, побежники и прочие санные приборы.

Буде погода захватит несколько человек, вместе едущих, тогда проезжие имеют сию выгоду, что они могут шалаш себе сделать и окопаться снегом, но камчадалы шалашей мало делают, а отлеживаются наибольше в ямах, устланных с дерев ветвями, обернувшись в свою куклянку и рукава спустя; причем так их заносит снегом, что ни рук, ни ног, ни головы не видно.

Под снегом оборачиваются они, как шар, однако весьма осторожно, чтоб снега, которым занесены, не рассыпать; ибо они под снегом лежат, как в юрте, имея скважину для дыхания, которая надо ртом протаивает. Если платье на них узко и подвязано поясом, то сказывают они, что стужи не можно тогда вытерпеть, для того что платье от паров намокнет и греть не будет.

Когда погода застанет в чистой тундре, в таком случае ищут какого-нибудь бугорка и под него ложатся, а чтоб не занесло и не задушило снегом, то каждую четверть часа, вставши, отрясаются. Но понеже в восточные и юго-восточные ветры бывает обыкновенно мокрый снег, то проезжие, обмокнув, часто замерзают, ибо такие погоды наибольше кончаются северным ветром и стужею.

Кроме сильных ветров зимняя езда и потому опасна, что многие реки или не везде становятся, или с полыньями превеликими, которые и в самые жестокие морозы не замерзают. А понеже дорога наиболее по рекам бывает, для того что берега гористы и инде почти непроходимы, то редкий год проходит, чтоб людям в езде не случилось урона, ибо инде должно пробираться по самым узким закраинам, а буде обломятся или санки в воду скатятся, то нет никакого спасения.

Быстрина реки не допустит справиться, а хотя б в том кому и посчастливилось, то, обмокнув, погибает с большою мукою, когда нет жилья в близости.

Немалая же трудность состоит и в том, что много случается ездить чрез частый ивняк, где надлежит опасаться, чтоб не потерять глаз или не переломать рук и ног, особливо же что собаки в трудных и бедственных местах всю силу употребляют, чтоб бежать скорее и, сбросив хозяина, освободиться от тяжести, как уже выше объявлено.

Лучшая и спокойная езда в месяцах марте и апреле по насту, однако при том сие неспокойство, что по две и по три ночи принуждено иногда ночевать на пустом месте, а камчадалов трудно принудить, чтоб они расклали огонь для варения или для обогревания, ибо они со своими собаками едят сухую рыбу, сидя на цыпочках, спустя штаны и куклянку.

Причем довольно надивиться нельзя: 1) что они могут и сладко спать в сем бедном положении; 2) теплоте их природной, что они стужи мало чувствуют, ибо они, вставши поутру, столь теплы и красны бывают, как бы в теплом покое спали. Но сия теплота почти всем тамошним диким народам свойственна.

Я видал некоторых иноверцев, коим образом они на пустых местах с вечера ложились к огню голою спиною, а как уснули и огонь потух, то хотя спина и заиндевела, однако они спали без просыпа, будто бы их огнем пригревало.

Глава 10. О военном камчатском ополчении

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

« . Довольно! Это уже не шутки. Скоро весь город заговорит о моей дочери и о бароне. Моему дому гроз...
«Как в наше время много переменОт Гайд-парка до Уайтчепельских стен!Мужчины, дети, женщины, дома,Тор...
«Иди скорей меня раздень!Как я устал! Я скоро лягу.Живее отстегни мне шпагу!..Я задыхаюсь целый день...
«Вот Сеговийский мост пред нами,А там, за ним, уже Мадрид.Пора забыть ВальядолидС его зелеными садам...
Сталинградская битва стала переломным моментом во Второй мировой – самой грандиозной и кровопролитно...
«Ты Имр из Кинда, кажется? СлучалосьИ мне слыхать о племени твоем.Оно живет не в кесарских владеньях...