«Фрам» в Полярном море Нансен Фритьоф

Кроме того, важнейшая часть экспедиции была в сущности выполнена. Вряд ли можно было ожидать теперь, что судно отнесет дрейфом еще дальше на север; к тому же исследование более северных областей взяли на себя Нансен и Йохансен. В соответствии с инструкцией доктора Нансена нам надлежало наиболее кратким и безопасным путем выбраться на открытую воду и оттуда идти домой, прилагая все силы к тому, чтобы собрать наибольшие научные результаты.

Судя по тому, что мы уже выяснили до сих пор, ожидать новых крупных открытий не следовало. Общий характер Полярного моря при нашем движении на запад оставался почти неизменным: те же большие глубины, те же ледовые условия и течения и та же температура. Поблизости от нашего извилистого курса не было ни островов, ни скал, ни мелководий, ни тем более какой-нибудь обширной земли; куда ни глянь, всюду та же однообразная безотрадная пустыня более или менее неровного льда, плотно сжимавшего наш корабль и уносившего нас с собой.

Научные наблюдения продолжались все время с возможной регулярностью и точностью. Кроме обычных метеорологических наблюдений, производились промеры глубин, измерения мощности льда, определения широты и долготы, измерения температуры морской воды на различных глубинах, определения содержания соли, собирались образцы морской фауны, изучались явления, связанные с земным магнетизмом, с атмосферным электричеством и пр., и пр.

Поверхность льда по мере повышения температуры с каждым днем становилась все хуже; экскурсии на лыжах почти прекратились – даже на канадских лыжах продвигаться вперед было очень трудно: снег стал таким рыхлым, что мы проваливались в нем по колено.

Иногда на один какой-нибудь день даже в июле устанавливался хороший путь, и такими днями мы пользовались для небольших прогулок, экскурсий и охоты. Но спустя несколько дней лед снова становился отвратительным. И когда однажды в это время года я должен был пойти на лед подобрать подстреленную птицу, снег оказался настолько рыхлым, что местами я тонул буквально по пояс. Прежде чем удалось добраться до птицы, собаки стаей набросились на нее. Одна из собак схватила птицу, и затем начался дикий бег взапуски этой собаки и всех прочих. Наконец, собаки подошли к полынье; я воспользовался этим, и мне удалось отнять у них птицу. Правда, стоило это немалого труда, я обливался потом и изнемог от усталости, пробираясь по этому бездонному болоту.

Больше всего времени отнимала по-прежнему возня с нартами и каяками. Перенесенные с Большого тороса, где они пролежали всю зиму, нарты надо было починить и снабдить накладными полозьями. К 16 июля они все были готовы. Всего у нас было 10 нарт: восемь ручных и двое для собак.

Каяки, с которыми нам тоже пришлось немало повозиться, были приведены в порядок примерно к тому же сроку. У нас было теперь пять парных каяков и один одиночный. Этот последний сделал я сам, весил он 16 кг. Все каяки были испытаны в полынье; они оказались прочными и воду не пропускали. Вместе с нартами каяки были подвешены на стойках; в случае нужды их можно было сейчас же снять.

Моторная лодка, которая больше не была нужна, пригодилась как хороший материал для накладных полозьев и тому подобных поделок. Сняв ее с Большого тороса, мы разобрали ее на части. Она была построена из исключительно прочного вяза, несколько досок которого тотчас пошли на накладные полозья к тем нартам, которые их еще не имели из-за недостатка материала. Был принесен с Большого тороса также ящик с медикаментами, его поставили в одну из шлюпок, лежавшую на торосе возле корабля. Содержимое ящика оказалось в полной сохранности; ни одно лекарство не замерзло, не разорвало ни одного пузырька, хотя в ящике имелось много медикаментов, содержавших не более 10 % алкоголя.

Одновременно мы занимались отбором, взвешиванием и приведением в порядок провианта в количествах, рассчитанных для одиннадцати человек на семьдесят дней санной экспедиции и на шестимесячное пребывание во льдах.

Перечень и вес провианта видны из следующей таблицы:

Провиант для санной экспедиции (на 11 человек в течение 70 дней)

Килограммы

Шоколад Кедбери, 5 ящиков по 22 кг 110

Мясной шоколад 11,5

Белые (пшеничные) сухари, 16 ящиков по 20 кг 320

Масло датское, 12 бочонков по 12,5 кг 150

Плитки лимонного сока 1

Рыбная мука проф. Вааге (Waage) 22,5

Сушеный картофель сорта «Викинг», 3 бочонка по 12 кг 36

Гороховый суп Кнорра 2,5

Чечевичный суп Кнорра 2,5

Бобовый суп Кнорра 2,5

Суп Бовриль, 2 ящика 47

Vril-food, 1 ящик 22

Овсяная мука, 1 ящик 36

Порошок из сыворотки, 1 ящик 22,5

Алейронатовый хлеб, 5 ящиков по 22,5 кг 112,5

Пеммикан, 6 ящиков 154

« 7 мешков 269

Сушеный ливерный паштет, 1 мешок 46

Итого… 1367,5

Кроме того, соль, перец и горчица.

Провиант для шестимесячного пребывания на льду (на 11 человек)

Килограммы

Жареное и вареное мясо, 14 ящиков по 32,5 кг 455

Minced collops[394], 3 ящика по 22,5 кг 67,5

Солонина, 3 ящика по 38 кг 114

Прессованная ветчина, 3 ящика по 38 кг 114

Соленая баранина, 17 банок по 2,75 кг 46,5

Хлеб, 37 ящиков по 22,5 кг 832,5

Супы разные Кнорра, 2 ящика по 25,5 кг 51

Овощи: белая капуста, жюльен, коренья для супа 27

Мука, сахар, 3 ящика по 18 кг 54

Овсяная мука, 4 ящика по 36 кг 144

Овсяная крупа, 4 ящика по 36 кг 144

Сушеная брусника, 2 ящика по 4,5 кг 9

Маргариновое масло, 20 банок по 12,5 кг 250

Бычьи языки, 1 ящик 9

Датское масло, 2 ящика 152

Стеариновые свечи, 5 ящиков 90

Строганая рыба, 1 ящик 10

Макароны, 1 ящик 22,5

Сушеный картофель сорта «Викинг», 4 ящика 94

Рыбная мука Вааге (Waage), 2 ящика 90

Искусственное желе (Frame-food-jelly), 1 банка 96

Мармеладное желе, 1 банка 24,5

Желе из лимонного сока, 1 банка 24,5

Шоколад Кедбери, 3 ящика 67,5 Какао с молоком, 1 ящик 8

Молоко, 10 ящиков по 48 банок 218 Чай, 1 ящик 9

Английский пеммикан, 13 ящиков 342

Датский пеммикан, 1 ящик 31

Сушеный ливерный паштет, 3 ящика 92,5

Vril-food, 5 ящиков 94 Кроме того, 2 ящика соли, один ящик горчицы и один ящик перца

Когда все было приготовлено и упаковано, провиант сложили в определенных местах на передней части палубы под тентом. Я собирался перенести все это на лед попозже, к зиме, или же когда это будет вызвано необходимостью.

Угля у нас все еще было больше, чем нужно, – около 100 т. Я считал, что на топливо в течение шестимесячного пребывания на льду 20 т будет вполне достаточно. Таким количеством наполнили бочки, бочонки и мешки и снесли их на лед вместе с 700 кг сушеного картофеля, 200 л керосина, 350 л газолина и 150 л гарного масла. Так как осадка судна по-прежнему была еще велика, мне хотелось облегчить судно, насколько это было возможно, не подвергая, конечно, опасности выгруженные продукты.

После того как ветряной двигатель выбыл из строя и был снят, мы, разумеется, не нуждались больше в батарее и динамо; поэтому разобрали всю установку, сняли лампы, колпаки и все, что к ней относилось. То же сделали и с лодочным керосиновым двигателем: его сняли и положили на лед вместе с разными тяжелыми материалами. Один из больших ботов был снят еще раньше, теперь сняли второй и отвезли его на Большой торос. Но вскоре Большой торос отдрейфовал слишком далеко. Поэтому боты и все находившееся там имущество было привезено назад и сложено на большой льдине, к которой пришвартовалось судно. Мы называем ее «нашим имением». Над палубой и над всей кормовой частью судна вплоть до переднего края кормы устроена дощатая платформа, на которой зимой будут сложены нарты, каяки и все прочее.

22 июля мы снова приступили к промеру глубины; в этот день два раза опустили лот на глубину 2500 и 3000 м, оба раза не достав дна. На этот раз мы сделали надставку длиной в 400 м из пенькового троса. Чтобы не пропустить момента, когда лот коснется дна, мы развертывали трос так медленно, что для достижения глубины 3000 м потребовалось 2 ч 30 мин.

23-го мы опять произвели два промера: первый на 3400 м (дна не достали) и второй на 3800 м (дно достали). Чтобы достичь лотом последней из упомянутых глубин, потребовалось 2 ч 30 мин. Наконец, 24 июля мы произвели еще одно измерение и, не достав дна на глубине 3600 м, пришли к заключению, что глубина здесь доходит до 3700 ± 100 м.

Доктор выезжал 7 июля на плоту на поиски водорослей, но вернулся с пустыми руками. Этим летом удивительно мало водорослей, да и животных организмов в воде, по-видимому, гораздо меньше, чем в прошлом году.

3. С 15 августа по 31 декабря 1895 г.

В первые дни после освобождения из ледяных оков «Фрам» спокойно стоял в своем бассейне. Но в ночь на 14 августа по вскрывшейся узкой полынье приплыл высокий торос, который затем заклинило между бортом судна и наружным краем полыньи.

Нам вовсе не хотелось – в случае, если придется остаться тут на всю осень и зиму, – иметь столь опасного и докучливого соседа, как этот колосс; поэтому решено было взорвать его. Скотт-Хансен и Нурдал тотчас принялись за работу; после долгих трудов в течение нескольких дней им удалось все подготовить к взрыву.

В субботу 17 августа после обеда внезапно вокруг началось сильное сжатие. Корму «Фрама» в несколько минут подняло на 22 дюйма, а нос на 14. Величественно, бесшумно, без малейшего крена плавно поднимался вверх тяжелый корабль с быстротой и легкостью перышка – грандиозное и радостное зрелище.

Через день лед опять развело, судно снова очутилось на воде и простояло спокойно до утра 21 августа, когда снова начался сильный напор. Теперь «Фрам» оказался в очень неудобном положении: с обоих бортов выросли высокие торосы, вторые, сдавив середину корабля примерно на протяжении 5–6 м, выжали его на 6–8 дюймов кверху. Спустя полчаса напор прекратился, и «Фрам» опустился на свое прежнее ложе.

При первых признаках сжатия мы всегда старались оттянуть судно как можно дальше от этих ледяных чудовищ в возможно более безопасное место. Но погода стояла бурная с южными ветрами, и «Фрам» так сильно парусил громадными снастями и высоко натянутым тентом над передней частью судна, что его просто невозможно было сдвинуть в желаемом направлении. Все наши усилия ни к чему не приводили: цепи ледовых якорей, причальные тросы и канаты то и дело лопались.

«Фрам», вытесненный сжатием льдов. Лето 1895 г.

Наконец, 22 августа удалось немного оттянуть судно, и мы могли надеяться, что сумеем избегнуть напора, если снова начнется сжатие льдов.

Вслед за тем лед значительно развело и разбило сильнее прежнего; поэтому спустя несколько дней мы сделали новую попытку оттащить судно подальше, но очень быстро от нее отказались: канал между двумя большими ледяными полями, в котором мы находились, был слишком узок. И мы остались на этом самом месте до 2 сентября; все время дул свежий юго-западный ветер, сопровождавшийся время от времени сильным дождем. 30 августа вечером разразился такой сильный ливень, что с оледеневших снастей срывало куски льда и они со страшным грохотом плясали по палубе, рубкам и тенту.

«Владения» наши в это время хорошо обрабатывались ветрами, дождем, сжатием и им подобными усердными работниками. Они были глубоко вспаханы и изрыты до такой степени, что местами проступали «грунтовые воды», затем пришел период межевания со свойственными ему неприятными тенденциями к разделу; от наших «владений» отхватывались большие куски, они дробились, и вскоре мы остались хозяевами лишь ничтожной части былой собственности. «Владения» наши свелись к четырехугольной льдине, вытянутой с востока на запад и окруженной со всех сторон широкими и узкими трещинами, промоинами и полыньями. «Фрам» был прикреплен к северному ее краю, ближе к северо-восточному углу, и обращен носом на запад. Непосредственно за его кормой, отделенная от нас только узкой полыньей, лежала довольно крупная льдина, отколовшаяся от нашего «имения»; на ней, между прочим, находилась часть угольного склада. Далеко к западу по-прежнему виднелся дрейфующий Большой торос.

Восточная сторона наших «владений» в отличие от остальных более или менее прямых и ровных была изогнута полумесяцем, образуя бухту, которую можно было прекрасно использовать как зимнюю гавань. Но о том, чтобы ввести в нее корабль, нечего было и думать, пока полынья между нашим «владением» и расположенной к востоку льдиной не вскрылась.

2 сентября под утро лед, наконец, настолько развело, что мы предприняли попытку продвинуть судно в намеченную бухту. При помощи талей протащили судно к востоку на расстояние, равное его длине; дальше пройти было невозможно, так как молодой лед успел достигнуть известной толщины (ночью было -5 °C) и сплотился в результате сжатий. Не имело смысла прибегать и к ледовой пиле, чтобы сделать прорубь; ледяная каша была слишком густой, и все равно не удалось бы раздвинуть льдины или подбить их одну под другую.

На следующий день сначала дул сильный юго-восточный ветер, сопровождавшийся дождем, но к шести часам ветер стих и перешел в южный, а к 8 ч лед в полынье значительно развело. Теперь свободного пространства стало больше, мы очень быстро проложили себе путь сквозь молодой лед, к обеду удалось ввести «Фрам» в бухту и закрепить его в зимней гавани – как мы надеялись, уже в последней.

Нансен и Йохансен оставили у нас на борту семь собак: суку Сусси и шестеро ее щенят: Коббен, Снадден, Белля, Сквинт, Аксель и Борис. 25 апреля Сусси принесла еще 12 щенят. Мы заблаговременно приготовили для нее на палубе небольшую уютную конуру, обитую оленьей шкурой. Утром 25-го, спустившись вниз, Петтерсен объявил, что Сусси носится по палубе, скулит и воет. Мугста и я пошли наверх и посадили ее в конуру, где она немедленно ощенилась одним щенком. Попозже днем на палубе нашли окоченевший трупик щенка. У Сусси, значит, начались роды еще прежде, чем мы успели подняться на палубу. Увидев затем, что на свет появляются все новые и новые граждане, и опасаясь, что у матери не хватит тепла, чтобы их всех согреть, всю семью переселили вниз в кают-компанию. Все щенята были крупные и красивые и в большинстве совершенно белой масти. Из них, по-видимому, обещали вырасти «бельки», как ненцы обыкновенно называют всех белых собак. Они прекрасно росли и благодушествовали в роли «каютных пассажиров»; все их ласкали и баловали. В кают-компании щенки прожили целый месяц, после чего их перевели в конуру на палубу. Прошло еще несколько недель, и они будто вдруг перестали расти, хотя их все время кормили сырой медвежатиной, молоком и остатками от общего стола. В первую неделю августа два щенка сдохли в припадке судорог. Третьего доктору удалось спасти с помощью теплой ванны и бережного ухода. В конце месяца еще с одним из щенят случился припадок судорог, и он тоже околел, хотя ему делали горячие ванны и постель ему устроили сперва в кают-компании, а потом в рабочей каюте.

В начале сентября в собачьих конурах и на палубе из-за частых дождей стало отвратительно сыро, и пришлось построить для собак конуру на льду; крышу сделали из брезента, а пол дощатым, устлав его массой стружек. На время строительных работ собачье население выпустили на лед. Но, поиграв там каких-нибудь полчаса, щенята один за другим стали корчиться в судорогах. Припадки, однако, скоро прошли. Мы окатили их мыльной водой и водворили в новое жилище.

Приходилось зорко следить за щенятами, когда их выпускали на лед. Играя и бегая, они из-за своей необузданной резвости не раз попадали в полыньи, откуда их с немалым трудом вылавливал дежурный «собачник» или кто-нибудь из случайно находившихся поблизости. Вдобавок они скоро вошли во вкус экскурсий и далеко убегали по нашим следам.

Однажды доктор и я отправились фотографировать. Примерно в двух километрах от корабля попалось большое озеро пресной воды, покрытое молодым льдом, и мы присели немного отдохнуть на его манящей зеркальной ледяной поверхности. Пока мы сидели и лениво перекидывались словами, примчался один из старших щенков – Коббен (Морской Лев). Увидев нас, он вдруг остановился, разглядывая нас, словно недоумевая, что это за загадочные существа. Тогда мы стали подползать к нему на четвереньках. При этом зрелище Коббен со всех ног пустился удирать домой, точно спасая свою жизнь. И даже когда мы вернулись к судну и другие собаки, узнав нас, выбежали навстречу, бедняга все еще был так напуган, что немало времени прошло, прежде чем он решился подойти к нам.

28 сентября снова потеряли одного щенка. Его схватили судороги, весь день он пролежал скуля. К вечеру у него оказалась парализованной одна сторона туловища; надежды спасти его не было, и мы прекратили его мучения. Жалко было смотреть, как страдали эти прелестные маленькие создания во время припадков.

9 октября ощенилась Сквинт из первого помета Сусси. Так как было трудно рассчитывать на то, что такая молодая собака сможет выкормить щенят, особенно в такое холодное время года, то оставили ей в виде опыта только одного щенка.

Неделю спустя ощенилась опять Сусси, принеся 9 сучек и 2 кобельков. Из них оставили обоих кобельков и одну сучку.

Вскоре оказалось, что держать обеих сук с их щенятами в одной конуре невозможно. Как только одна из матерей на минуту отлучалась, другая немедленно забирала всех щенят себе, а когда первая, вернувшись, требовала обратно свою собственность, начиналась драка. Нечто подобное случилось, по-видимому, как-то ночью со Сквинт. Хенриксен нашел ее утром около конуры настолько примерзшей ко льду, что немалых усилий стоило ее освободить. Не очень приятную ночь пришлось ей провести: температура была -33 °C; хвост у нее примерз к одной из задних лап, и пришлось снести ее в кают-компанию, чтобы она там «оттаяла». Во избежание таких неприятностей на будущее время я распорядился построить для нее отдельную «виллу», где бы Сквинт жила одна со своим детенышем.

Однажды вечером, когда Мугста хотел впустить щенят на ночь в конуру, оказалось, что двое из них исчезли. Хенриксен и я немедленно пустились с фонарем и ружьем на поиски. Мы думали, что в окрестностях появился медведь, так как несколько раньше слышали к востоку от судна на льду собачий лай. Но медвежьих следов не оказалось. После ужина снова вышли на поиски. На этот раз пошло пять человек, все с фонарями. Проискав с час вдоль полыней и по торосам, мы, наконец, нашли щенят по ту сторону новой полыньи. Несмотря на то что молодой лед на полынье был теперь достаточно крепок и мог выдержать их тяжесть, щенки были так напуганы купанием, что не отважились пройти к нам с той стороны, и пришлось, сделав большой обход, самим подойти к ним.

В начале декабря самых маленьких щенят взяли на борт судна; они уже подросли и стали такими резвыми, что за ними нужен был глаз да глаз. Штормтрап на ночь не закрывался, и обе матери могли приходить навещать своих щенят и уходить, когда им вздумается.

По характеру своему «родоначальники» и те собаки, которые родились на борту, сильно различались. Первые были воинственны и то и дело дрались между собой – часто не на жизнь, а на смерть, потомки были смирными и благонравными, что не мешало им, однако, быть смелыми и прыткими, когда дело касалось, например, преследования медведя. Конечно, и между ними происходили иногда драки, но это случалось не так уж часто. Хуже всего был Аксель, из первого помета Сусси. Незадолго перед Рождеством он вдруг набросился на мирно спавшего Коббена, на которого уже давно поглядывал косо. Получив раза два-три на ужин порку, он удивительно быстро отучился от такой повадки.

Погода в первой половине сентября стояла довольно бурная; ветры дули преимущественно западные и юго-западные; не раз выпадали осадки, главным образом дожди, часто наблюдались подвижки льда. Ночью мороз доходил до 10–11 °C, молодой лед окреп настолько, что выдерживал человека, за исключением льда позади кормы, куда выливались помои. Здесь лед был изломан и образовал густую кашу, которая, правда с поверхности, покрылась коркой, но такой слабой, что сквозь нее легко было провалиться. Однажды так и случилось: три человека один за другим ступили на это предательское место, и все приняли холодную ванну. Первым был Петтерсен. Он хотел, обойдя ледяную кашу, взглянуть на лаглинь, спущенный с левого борта, но не успел дойти до места, как лед под ним раздался. Немного спустя та же участь постигла Нурдала, а еще через полчаса наступил черед выкупаться Бентсену. Он окунулся с головой, «до самых корешков волос», как он утверждал, но тотчас же выскочил, словно пробка, и решительно влез на край льда. По случаю всеобщего провала наблюдение за лагом было отменено, а пострадавшие опрометью помчались на судно натягивать на себя сухое.

15 сентября лед настолько развело, что между нами и Большим торосом образовалось целое море. На следующий день лед опять был неспокоен, и пришлось всерьез думать о перевозке на судно вещей, которые все еще лежали на Большом торосе. Перед обедом я пошел к торосу поискать подходящую дорогу и нашел очень хорошую. Но когда мы несколько часов спустя тронулись туда на нартах, оказалось, что вокруг наших «владений» образовалось много открытых полыней, от поездки пришлось отказаться. Только 23-го и 24-го удалось привезти вещи и сложить их на льду неподалеку от судна. Нарты с окованными нейзильбером полозьями скользили отлично, но на деревянных полозьях шли тяжело. Кое-где пришлось подправить дорогу. Когда принялись, наконец, за перевозку, дело пошло довольно быстро.

Весь сентябрь и октябрь почти беспрерывно происходили подвижки льда; во всех направлениях возникали новые полыньи; некоторые подходили вплотную к судну; часто бывали сжатия. Зимняя гавань наша оказалась превосходной; внутри бухты, где стоял «Фрам», сжатия не особенно беспокоили благодаря окружающему молодому льду, давление которого на судно было невелико; он легко ломался, и обломки нагромождались друг на друга или набивались один под другой, тогда как самые жестокие удары принимали рога полумесяца – мощные ледяные мысы бухты.

Несколько раз казалось, что «Фрам» еще освободится, прежде чем зима прочно и верно скует его своими холодными цепями. 25 октября, например, лед в ближайшей полынье настолько развело, что судно от ахтерштевня и до переднего края фок-ванта оказалось на чистой воде; но потом лед сжало и он снова сковал судно. Самый сильный нажим льда был у нас 26 и 27 октября, но и тогда он оказался мало чувствителен для судна. Зимой сжатия были неприятны из-за оглушительного шума, который сопутствовал давлению льда на борта судна. Совсем другое дело летом: лед в эту пору отличается большой вязкостью и эластичностью и сжатие проходит тише и спокойнее.

После 1 ноября наступил более спокойный период; напор льда почти совсем прекратился, мороз крепчал, ветер дул с востока. Оставшуюся часть года судно несло с равномерной скоростью на северо-запад.

Что касается дрейфа, то он в течение всей осени подвергал наше терпение тяжелым испытаниям. При господствовавших западных ветрах нас непрерывно гнало на восток, и мы тщетно со дня на день ждали перемены. Единственно, что поддерживало наши надежды, это то, что если и относило назад, то во всяком случае медленно, очень медленно. Даже свежий западный ветер, дувший несколько дней подряд, не смог отнести нас настолько далеко, чтобы при хорошем попутном ветре в течение двух-трех дней мы не только вернули утраченное, но еще и наверстали немного.

22 сентября исполнилась вторая годовщина с того дня, как «Фрам» вмерз в лед; событие это отметили небольшим пиром. Мы имели все основания быть довольными дрейфом последнего года, так как продвинулись вперед на расстояние, почти вдвое большее, чем за первый год. Если так будет продолжаться, отпадут все сомнения; мы освободимся из ледового плена осенью следующего, 1896 г. Теперь присоединился еще и хороший зимний дрейф, продолжавшийся непрерывно до самого конца года; с 22 сентября до конца первой недели января мы продрейфовали с 82°05 до 41°41 восточной долготы, т. е. прошли расстояние, равное примерно 217 морским милям, в какие-нибудь 3,5 месяца – примерно 2 морские мили в сутки. Координаты дрейфа видны из следующей таблицы:

11 октября мы вытащили лаглинь и сделали для него во льду новое отверстие сразу позади кормы. Прежде лаг имел длину всего в 100 м, теперь мы поставили 300 м.

С середины сентября мороз стал постепенно возрастать. Следующие данные показывают это:

Впрочем, последние три месяца 1895 г. погода стояла превосходная: небо на большей части было ясное, ветры слабые и умеренные. Только несколько раз – 29 октября, 11, 26 и 27 ноября – ветер дул с штормовой силой, со скоростью до 15 м/с.

В начале сентября течь «Фрама» опять усилилась, приходилось ежедневно откачивать воду. Но с 23-го течь стала уменьшаться, и ко второй неделе октября в машинном отделении вода перестала показываться. Лишь в главном трюме все еще сохранялась маленькая течь, но вскоре и она прекратилась, так как вода обратилась в лед.

С прекращением течи мы продолжали заниматься всякого рода судовыми работами, скалыванием и выбрасыванием льда из трюмов, чисткой, уборкой и тому подобным.

Лишь 23 сентября состояние льда позволило приступить к переброске вещей с Большого тороса. Путь в этот день был замечательно хорош для нарт с нейзильберовыми полозьями; деревянные полозья, напротив, шли туго. Мы немного подправили дорогу, и поэтому перевозка проходила сравнительно легко и быстро. На судно было доставлено в общей сложности 36 ящиков с собачьими сухарями (пеммиканом) и 4 бочки керосина. На следующий день перевезли остальное и все сложили на льду рядом с судном.

16 сентября Скотт-Хансен и Нурдал принялись готовиться к постройке павильона для магнитных наблюдений. Материалом служили большие глыбы молодого льда; их грузили на нарты и подвозили на собаках к месту постройки. Если не считать нескольких пробных поездок, которые предпринимал раньше Скотт-Хансен, то теперь собаки первый раз использовались как упряжные животные. Тащили они нарты хорошо, и перевозки шли прекрасно. Магнитный домик сложили из обтесанных ледяных глыб, их укладывали одна на другую наклоном внутрь, в готовом виде получился плотный ледяной свод, по внешнему виду и форме напоминавший лапландскую вежу[395]. В домик вел крытый ледяной проход – лаз с деревянным люком вместо двери.

Когда постройка была закончена, Скотт-Хансен отпраздновал новоселье. Дом по этому поводу был отлично убран. Диваны и кресла изо льда покрыли медвежьими и оленьими шкурами. На столе для магнитных приборов в центре хижины расстелили флаг. Доской стола служила ледяная глыба. На столе стояла лампа с красным абажуром, а по стенам развешено множество красных бумажных фонариков. Все в общем имело торжественный вид и привело нас в великолепное настроение. Гостеприимный хозяин обратился к каждому из гостей с краткой юмористической речью. Петтерсен выразил пожелание, чтобы этот дом был последней ледяной хижиной, построенной Скотт-Хансеном в нашей экспедиции, и чтобы будущей осенью в это время мы все были дома, но остались «такими же чертовски славными ребятами», как сейчас. Оригинальный безыскусственный тост Петтерсена был встречен шумным одобрением.

Петтерсен, надо сказать, получил к этому времени новое назначение: с 10 сентября он сменил Юлла на камбузе. Новые свои обязанности он ценил высоко и, по общему мнению, выполнял вполне удовлетворительно. Единственное из относящегося к департаменту кухонных дел, с чем он не желал связываться, было рождественское печенье… Но этим, когда настала пора, занялся сам Юлл.

С наступлением зимы мы соорудили вместо старой кузницы, унесенной 27 июля, новую. Ее построили в торосе, куда перенесли лодки и часть вещей с Большого тороса; оборудована она была примерно так же, как и старая. В торосе вырубили довольно большое углубление и над ним сложили крышу из ледяных глыб и снега.

Время шло, приближалась полярная ночь. Один за другим исчезали морские животные и перелетные птицы, во множестве кишевшие вокруг нас в течение короткого лета и будившие тоску по родине. Теперь они удалились на юг, к солнцу и свету, в более теплые страны, а мы оставались во льдах и мраке еще на одну зиму. 6 сентября в последний раз видели шумную игру нарвалов в полынье возле судна, а несколькими днями позже отлетела последняя стая поморников.

Быстро движется солнце под этими широтами от первого его появления над горизонтом на юге и до того времени, когда целыми сутками оно не сходит с горизонта. Но кажется, что еще с большей поспешностью покидает оно небосклон осенью. Не успеешь оглянуться, как оно исчезает, и снова тебя окружает гнетущий мрак полярной ночи.

12 сентября, если бы стояла ясная погода, в последний раз должно было показаться полуночное солнце. 8 октября в полдень на прощание блеснул краешек солнца. Затем началась самая долгая полярная ночь, какую когда-либо приходилось переживать человеку, – мы ведь находились под 85° северной широты. С этого дня не было почти и помину ни о каком дневном свете, а с 26 октября невозможно стало отличить день от ночи.

Когда путь бывал сносным и позволяло время, мы бродили вокруг корабля на лыжах поодиночке или компанией.

7 октября утром, во время лыжной прогулки, штурман нашел бревно плавника примерно 7-футовой длины и 7-дюймовой толщины. У ствола сохранился обрубок корня. После обеда я и штурман взяли нарты и притащили бревно. По-видимому, оно росло в сибирской тайге, было смыто половодьем, унесено рекой в море и в конце концов вместе со льдом очутилось здесь.

Кроме лыжных экскурсий, часто предпринимались пешие прогулки по льду, а 20 ноября я отдал приказ, чтобы все ежедневно проводили по два часа в движении на свежем воздухе для моциона. Самому мне эти прогулки доставляли большое наслаждение; они действовали освежающе и на душу и на тело. Часто случалось, что я блуждал взад и вперед по льду по четыре-пять часов в день – обычно два часа до и два часа после обеда.

Скотт-Хансен и Мугста 8 октября попробовали тащить нарты с грузом в 115 кг. Они тронулись в 9 ч 30 мин утра и вернулись в пять часов дня, отойдя за это время на шесть километров от судна; путь был довольно тяжелый.

Хотя мы совсем не боялись, что «Фрам» в самом деле может быть раздавлен льдами, но возможности этого отрицать не могли, и нашей обязанностью было подготовиться к любой случайности. Было приложено немало стараний и трудов, чтобы застраховать себя от всяких неожиданностей.

В конце октября был снова устроен на льду склад с запасом провианта на шесть месяцев и полным набором нарт, каяков, лыж и пр. Продовольствие поделили на пять отдельных кучек, и ящики каждой кучки уложили в круг. Такая укладка имела существенные преимущества: даже в том случае, если бы лед треснул под самыми ящиками, было бы потеряно самое большее два ящика. Часть провианта состояла, как видно из приведенного выше списка, из пеммикана. Этот продукт содержит много питательных веществ и является главной составной частью превосходного блюда labskous'a – 200 г пеммикана, 100 г хлеба и 120 г картофеля; блюдо это и вкусное и очень сытное.

28 ноября прошли 60-й градус восточной долготы и это событие торжественно отметили. Кают-компания была разукрашена флагами, обед подали самый изысканный, завершившийся кофе, а после ужина лакомились десертом из фиников и прочих вкусных вещей.

На этом градусе долготы, которая проходит через Хабарово, где мы два года назад распрощались с последними остатками цивилизации, а также почти касается мыса Флигели, на Земле Франца-Иосифа, мы снова почувствовали себя ближе к миру и жизни.

4. С 1 января по 17 мая 1896 г.

Начало нового года ознаменовалось ясной лунной погодой и почти 43-градусным морозом. Затем в течение целого месяца лед был удивительно спокоен. Но 4 февраля опять начался напор. Продолжался он недолго, хотя грохот стоял невероятный. Лед трещал и звенел, точно во время самого бешеного шторма. Я пошел на лед, чтобы посмотреть сжатие вблизи, но ничего не увидел. На следующий день во время прогулки мы нашли примерно в двух километрах от судна сравнительно свежую полынью и громадный новый торос. Но получить более ясное представление о состоянии льда оказалось невозможным, так как даже в полдень было еще слишком темно. Путь вообще был твердый, хороший, но местами на снежных сугробах было настолько скользко, что мы то и дело летели кувырком. 7 февраля Скотт-Хансен, Хенриксен, Амунсен и я совершили прогулку на север от корабля. Чем дальше мы шли, тем более неровным и исковерканным становился лед; в конце концов большая открытая полынья заставила повернуть назад.

Еще утром небо на юго-западе затянулось темной пеленой тумана, а теперь туман стал настолько густым, что нелегко было найти дорогу назад к судну. После долгих блужданий мы услышали лай Сусси и тогда, взобравшись на вершину тороса, увидели бочку на грот-стеньге «Фрама», возвышавшуюся над туманом совсем недалеко. Как ни близко находилось судно, не так-то просто было попасть домой. Путь преградила громадная полынья, образовавшаяся возле судна за время нашего отсутствия; пришлось идти вдоль нее далеко на запад, прежде чем удалось, наконец, через нее переправиться. На судне нам рассказали, что в момент образования полыньи судно получило сильный толчок, примерно такой же, как в августе, когда мы взрывами пытались освободить «Фрам». В 12 ч 30 мин ночи снова почувствовали толчок. Вышли на палубу. Оказалось, что примерно в 20 м от корабля параллельно старой полынье лед дал новую трещину. Она прошла вдоль ближайшей большой лодки и пересекла одну из куч угля. Перед этой кучей стояла бочка, которую мы потеряли бы наверняка, если бы трещина не разделилась на два рукава у самой бочки; она сомкнулась снова, обойдя кучу с обеих сторон. Бочка и мешки с углем поплыли по полынье на образовавшемся таким образом небольшом островке. Вскоре удалось подтащить островок к берегу и спасти весь уголь, за исключением одного мешка в 50 кг, который пошел ко дну. Из предосторожности я распорядился, чтобы вахтенные осматривали склад каждую вахту, а если снова начнется сжатие, то и чаще.

13 февраля Хенриксен, Амунсен и я пошли к югу, чтобы обследовать, каков в том направлении лед. Оказалось, что и здесь он чрезвычайно торосистый; много недавно образовавшихся полыней. Полынья за кормой судна утром вскрылась, и над ней поднялся такой густой туман, что мы совсем потеряли судно из виду. На следующий день она еще больше расширилась, а 16-го в полынье произошло сильное сжатие. Лед дрожал и грохотал, словно мощный водопад; он расщеплялся на тонкие горизонтальные слои. Сжатия повторялись теперь почти ежедневно, а одно время непрерывно образовывались новые трещины и полыньи. После этого лед сравнительно успокоился до 10 апреля, когда снова пришел в движение. В ночь на 15-е сильное сжатие было в полынье по левому борту. Пришлось вытащить лаглинь с мешком и переместить глубомер. В ту же ночь лед треснул под двумя складами провианта, и их тоже пришлось перенести поближе к судну.

21-го утром нас разбудил мощный грохот за кормой. Нурдал тотчас спустился вниз и сообщил, что лед грозит навалиться на судно. Оказалось, что громадная глыба взгромоздилась над краем льда за кормой и теперь беспрепятственно скользит по нему, направляясь прямо к ахтерштевню. Но «Фрам» выдерживал, не дрогнув, и не такие толчки; на этот раз он также молодцом прошел испытание. Лед раскололся о крепкий штевень и рассыпался по палубе судна на уровне полушканцев, заполнив все пространство до самого такелажа бизань-мачты. Судно сидело теперь почти свободно в своем футляре, а лед вокруг разбило на множество мелких льдин. Льдины эти погружались под тяжестью снежных сугробов, и ходить вокруг судна было трудно; того и гляди провалишься сквозь снежную кашу в воду.

13 мая днем полынья между кузницей и судном стала расширяться и через какие-нибудь два часа достигла примерно 80-метровой ширины. Из бочки, укрепленной на вершине мачты, хорошо была видна огромная полынья, простирающаяся, насколько хватал глаз, на юг; полынья за кормой также тянулась, как можно было видеть, далеко на СВ. Я поплыл по ней на плоту пытаясь отыскать проход, но безрезультатно. После ужина снова поплыл уже к югу, но и на этот раз не нашел прохода. Часов в 10 вечера из бочки было видно, что полынья еще больше расширилась и по-прежнему тянется к югу насколько хватает глаз. Небо над нею было темное, «водяное».

Посоветовался со Скотт-Хансеном, что нам предпринять. Хотя при настоящих условиях взрывы не могли принести много пользы, тем не менее мы решили попытаться освободить судно с помощью взрывов. Сошлись на том, что следует заложить несколько фугасов у самой кормы. Тотчас весь экипаж принялся за работу. Сначала почти в одном месте были заложены и взорваны шесть пороховых шашек, но без особого успеха. Затем сделали неудачную попытку использовать пироксилин. Часам к трем утра работу пришлось приостановить, так как лед оказался настолько мощным, что бур не проходил насквозь, а расчищать густую снеговую кашу не было возможности. В 8 ч утра на следующий день заложили еще два фугаса, изготовленных за ночь Скотт-Хансеном и Нурдалом, но ни один из них не взорвался. Несколько взорванных в течение дня фугасов произвели весьма слабое действие, настолько слабое, что не имело никакого смысла продолжать попытки. Пришлось подождать лучших ледовых условий.

Погода в течение первой половины января стояла хорошая; небо ясное, мороз-40… – 50 °C. Самый холодный день был 15 января, когда термометр показывал от -50 до -52 °C. В последние две недели января температура держалась значительно выше, но в феврале снова упала, 13-го она опять дошла приблизительно до -48 °C, а затем снова стала повышаться, достигнув примерно -35 °C в конце февраля. С 5 марта, когда термометр показывал -45 °C, температура стала быстро повышаться. 12 марта было -12 °C, 27 марта -6 °C; хотя, само собой разумеется, временами случались и более холодные дни. Апрель был почти весь довольно холодный: около -25 °C. Самый холодный день выдался 13-го, когда было -34 °C. Первая неделя мая была также довольно холодная: от -20 до -25 °C, вторая неделя уже теплее: около -14 °C. 21 мая впервые за этот год температура поднялась выше нуля; максимальный термометр во время вечернего отсчета показал плюс 0,9 °C.

Отдельные дни в течение этой зимы отличались удивительно большими и неожиданными колебаниями температуры. Такова была, например, пятница 21 февраля. Утром было облачно и дул свежий ветер с ЮВ. Попозже днем ветер перешел внезапно к ЮЗ и скорость его уменьшилась до 4,4 м; одновременно температура понизилась с -7 °C (утром) до -25 °C (перед самой переменой ветра), а затем к 8 ч вечера опять быстро поднялась до -6,2 °C.

В моем дневнике записано:

«Вечером я погулял немного по палубе и, прежде чем спуститься вниз, решил посмотреть, что делается за кормой. Высунув голову из-под тента, почувствовал такую теплую струю воздуха, что невольно мне пришла в голову мысль о пожаре на корабле. Вскоре я понял, что просто температура значительно повысилась с того времени, как я был под открытым небом.

Скотт-Хансен и я вышли потом наверх и поставили термометр под тентом; он показал -19 °C, тогда как наружный термометр показывал -6 °C. Долго ходили мы взад и вперед, вдыхая полной грудью теплый воздух. Бесконечно приятно было чувствовать на лице это теплое дуновение. Да, большая разница – жить при такой температуре или ежедневно вдыхать морозный воздух в 40–50 °C. Меня, правда, это не особенно тяготило, но многие жалуются, что у них болит грудь. Я только после большого моциона ощущал, что во рту пересыхает».

На следующий день, 22 февраля, ветер с утра дул с ЮЮВ, но позже он перешел в западный шторм со скоростью 17 м/с. Барометр никогда еще за все время экспедиции не падал так низко; он показывал 723,6 мм. Крутила такая вьюга, что в трех шагах от судна невозможно было ничего разглядеть; будку с термометрами на льду в несколько минут занесло снегом, отсчитать показания приборов стало невозможно. Внизу, в кают-компании, тоже было не особенно уютно: тяги не было, и мы тщетно пытались растопить печку; в конце концов пришлось залить огонь, чтобы не задохнуться от дыма. В воскресенье вечером непогода унялась, но в понедельник и вторник задул свежий ветер со снегом и метелью при 28 °C мороза. Только в среду днем погода по-настоящему прояснилась, и скорость ветра упала до 6 м. Тогда, наконец, и мы и собаки смогли сойти на лед и немного поразмяться. Собаки хотели было выбраться на воздух еще утром, но даже они нашли, что погода отвратительная, и опять забились в конуры.

Таких скверных дней случалось немало, и не только зимой, но и летом; обычно непогода длилась не больше одного дня и не влекла за собой больших неприятностей. Напротив, мы не без удовольствия приветствовали ненастье, в особенности если оно сопровождалось свежим ветром, который быстро гнал лед на запад. Наш дрейф и все, что было связано с ним, интересовало нас, конечно, больше всего. Поэтому настроение бывало часто гораздо лучше в ненастье, чем в ясные, светлые дни со слабым ветерком или полным затишьем и лучистым северным сиянием по ночам.

Вообще говоря, дрейфом, особенно в январе и в первую неделю февраля, мы были вполне довольны. За этот промежуток времени судно прошло с 48° до 25° долготы; широта оставалась примерно 84°50 . Лучше всего продвигались с 28 января по 3 февраля, когда непрерывно дул крепкий попутный ветер с востока, усилившийся в воскресенье, 2 февраля, до 18–21,6 м/с, а при шквалах – еще больше. Это была единственная настоящая буря за все путешествие. В субботу, 1 февраля, прошли меридиан Вардё, и по этому случаю устроили вечером маленький пир. 15 февраля находились под 84°20 северной широты и 23°28 восточной долготы, а потом нас снова отнесло на порядочное расстояние назад. 29 февраля оказались под 27° восточной долготы. После этого нас стало медленно нести на запад и несколько быстрее на юг, так что 16 мая очутились под 83°45 северной широты и 12°50 восточной долготы.

Дрейф служил поводом для многочисленных пари, в особенности, когда дело шло хорошо и настроение, следовательно, поднималось. Как-то раз в конце января, когда лаг показывал, что «Фрам» довольно быстро движется вперед в желательном направлении, Хенриксен, возвысив голос, заявил: «Я с вами еще ни разу не держал пари, капитан; давайте поспорим, как далеко мы ушли к югу». – «Ну, что же», – ответил я, и мы поспорили на порцию семги. Я утверждал, что мы никак не южнее 84°40 – самое большее – между 40 и 41 . Хенриксен стоял на том, что мы находимся между 36 – 37 . Скотт-Хансен произвел наблюдение, и по точному астрономическому определению выяснилось, Хенриксен проиграл: широта была 84°40,2 .

С тех пор, как нас покинули последние залетные птицы, и до 28 февраля мы нигде не видели ни одного живого существа. Во время многочисленных лыжных блужданий по льду ни разу не наткнулись даже на медвежьи следы. Но 28 февраля в шесть часов утра в каюту ворвался Петтерсен с вестью, что неподалеку от корабля видны два медведя. Я поспешил на палубу, но было еще так темно, что никак не удавалось ничего разглядеть, хотя Петтерсен указывал куда-то пальцем. Наконец, я увидел их: они медленно, вразвалку приближались к судну. Примерно в 150 м от «Фрама» медведи остановились. Я попробовал взять их на мушку, но было слишком темно, и, не рассчитывая на удачный выстрел, я решил подождать, не подойдут ли они поближе. Гости постояли немного, тараща глаза на судно, потом круто повернулись и потрусили прочь.

Я спросил Петтерсена, не может ли он поджарить что-нибудь, распространяющее сильный и вкусный запах, который мог бы подманить медведей. Он подумал минутку, потом бросился вниз и вынес сковородку с жареным салом и луком. «Черт меня побери, если это не пахнет!» – воскликнул он, постукивая сковородкой о борт. Медведи давным-давно исчезли из виду. Было холодно, градусов 35 мороза, я поспешил вниз за шубой. Но не успел надеть ее, как прибежал Бентсен с просьбой поторопиться: медведи бегут назад. Одним прыжком мы выскочили на палубу. Теперь звери были всего на расстоянии 100 м или около того по прямой линии. Я присел на корточки за бортом, хорошенько прицелился и… осечка. Медведи круто приостановились и стали, пожалуй, подумывать об отступлении. Я поспешно снова взвел курок и выстрелил в самого крупного зверя. Он со страшным ревом упал навзничь. Тогда я выстрелил по второму. Сделав сначала изящный антраша, он опрокинулся на спину. Потом оба встали и сделали несколько шагов вперед, но снова попали под обстрел. Я подарил каждому из них по одному из двух оставшихся у меня зарядов, но и этого оказалось для таких живучих тварей недостаточно. Петтерсен, увлеченный зрелищем охоты, сбежал по трапу вниз и безоружный пустился было вдогонку за медведями. Тут на него вдруг напала нерешительность, и он крикнул Бентсену, чтобы тот шел за ним. Но Бентсен, у которого тоже не было в руках оружия, как легко понять, мало был расположен преследовать раненых медведей. Запасшись патронами, я догнал Петтерсена уже на полдороге между медведями и «Фрамом».

Медведи старались скрыться в торосах. Я остановился шагах в тридцати от них. Прежде чем стрелять, нужно было окликнуть Петтерсена, который, увлекшись, несся впереди и теперь находился тоже под выстрелами. Наконец, огромная медведица была убита, и я бросился к торосу посмотреть, что сталось со вторым медведем. Вдруг он высунул из-за тороса голову, и в тот же момент я пустил ему пулю в горло.

Разбудили всех. Радость была всеобщая. Слюнки текли при одной мысли, что мы теперь долго можем наслаждаться восхитительными кушаньями из свежего мяса. Прошло примерно 16 месяцев с тех пор, как в последний раз был убит медведь, и уже 14 месяцев, как мы не ели свежего мяса, если не считать тюленины – раза два за все лето – да птиц. Все благословляли пахучую сковородку Петтерсена.

Туши медведей разрубили на части, и мясо рассортировали – филей на бифштексы, вырезку на котлетную часть, сек на жаркое и т. д.; припрятали даже медвежьи ноги на варку бульона. Вкуснее всего оказалась грудинка; нам подали ее один раз к обеду, и все нашли, что это царское блюдо, которому трудно найти подобное. Каждый уничтожил почтенные порции этого жаркого, мечтая о том, чтобы нас как можно скорее снова посетили медведи.

Охотничий пыл Петтерсена после этой истории разгорелся еще больше, с утра до вечера он толковал о медведях. В один прекрасный день ему взбрело в голову, что медведь обязательно придет ночью. Вера в собственное предчувствие у него была так сильна, что с вечера он сделал все приготовления к охоте и пригласил компаньоном Бентсена. Вахта Бентсена приходилась на утро, и он должен был разбудить Петтерсена, как только медведь появится. Какой-то весельчак, дабы не пропустить такого зрелища, как «Петтерсен на медвежьей охоте», привесил к ружью Бентсена маленький колокольчик, чтобы услышать, когда охотники пойдут на медведя. К сожалению, медведь не пришел. Но Петтерсен, одержимый охотничьим азартом, вынудил у меня обещание позволить ему первым выстрелить в медведя, когда я буду тут же с пулей наготове – на тот далеко не невозможный случай, что сам Петтерсен на беду промахнется и упустит медведя. Такое огорчение ему не легко было бы снести.

В воскресенье, 8 марта, опять наблюдали такую же странную перемену погоды, как и 21 февраля. Утром было пасмурно, и с ВСВ дул свежий бриз. В 3 ч пополудни ветер спал и перешел к 6 ч утра в слабый ЮЮВ. За это время температура поднялась с -26 до -8 °C, и мы с большим наслаждением ходили вечером по кормовой части палубы, вдыхая теплый воздух.

4 марта первый раз увидели солнце. Оно, собственно говоря, должно было появиться еще накануне, но тогда небо затянуло облаками. Зато у нас был двойной праздник: возвращение солнца и день рождения Нурдала. 14 марта исполнился год с того времени, как Нансен и Йохансен пустились в свое долгое странствование по льдам. Этот день мы отметили изысканным обедом с кофе, а за ужином выпили по чашке пунша.

Кроме обычных научных наблюдений, которые продолжались регулярно, без сколько-нибудь значительных перерывов зимой производили промеры глубины, но, выпустив 3000 м троса, дна все-таки не доставали.

13 апреля Скотт-Хансен и я произвели наблюдение с теодолитом, а Нурдал – с секстаном и искусственным горизонтом. По теодолиту широта получалась 84°11,5, а по секстану– 84°13. Еще раньше мы обнаружили, что наблюдения с помощью искусственного и естественного горизонтов дают разницу около 2 мин. При пользовании естественным горизонтом получается меньшая высота, даже при отсутствии миражей, но при благоприятных условиях ошибка все же редко превышает 2. Если же наблюдались миражи, то почти невозможно было сделать сколько-нибудь точное определение. Поэтому для определения местонахождения среди плавучих льдов следует, как правило, пользоваться искусственным горизонтом или теодолитом, особенно если стремишься получить точные результаты.

С приближением весны дни прибавлялись; во льду вокруг корабля возникали многочисленные трещины и полыньи, приходилось понемножку думать о приготовлениях к освобождению «Фрама», как только разводья увеличатся настолько, что их можно будет использовать. Лежавшие на льду вещи в течение зимы приходилось частенько передвигать с места на место. Но лед становился все менее надежным, и перемещения теперь помогали мало. В середине апреля перенесли наш зимний склад на судно и устроили провиантное депо в главном трюме. Из угольного склада на судно перетащили также мешки с углем; бочки с углем, собачьи сухари, каяки и нарты остались пока на льду. Солнце к этому времени набралось силы и принялось пригревать настолько сильно, что 19 апреля стал стаивать лед на тенте; таяние вдоль стенки корабля началось несколькими днями раньше.

Первым вестником весны в этом году оказалась пуночка, прилетевшая вечером 25 апреля. Она обосновалась в одной из шлюпок. Кормили ее разной крупой и крошками, и вскоре она стала совсем ручной. Пуночка радовала нас своим присутствием в течение нескольких дней, затем вдруг исчезла. «Фрам» был, по-видимому, для нее лишь приятным временным этапом – местом отдыха; она подкормилась и набралась сил для продолжения перелета. 3 мая нас снова посетила пуночка, а дня через два прилетели еще две. Мне показалось, что это прежняя пуночка, нашедшая за это время себе подругу и прилетевшая теперь вместе с нею навестить нас и поблагодарить за старое гостеприимство. Они посидели у нас часок, увеселяя чириканьем и щебетанием. Их не оставляли в покое собаки, лаявшие на все лады; в конце концов птички вспорхнули и улетели, с тем чтобы больше уже не возвращаться.

В первых числах мая мы сняли настил над шлюпочными стойками, расчистили главную палубу и втащили на борт промысловые и спасательные шлюпки. Были сняты также сходни, и вместо них повешен штормтрап. Затем на борт перенесли остатки угля, собачий провиант, нарты – словом, все, что еще осталось на льду. Теперь предстояло самое главное – привести в порядок машину и развести пары; за эту работу принялись уже 18 мая.

Собакам, несмотря на продолжительные и сильные морозы, жилось в конурах на льду отлично, и с ними хлопот не было. Но прошел какой-нибудь месяц после нового года, и старшие щенки стали обижать маленьких; пришлось взять двух самых больших забияк на борт и подержать их некоторое время под арестом. Впрочем, собаки готовы были затеять беспорядок при любом удобном случае. Так, однажды собаки принялись грызть каяки, положенные на крышу большой собачьей конуры. Мы подоспели вовремя, прежде чем они успели нанести каякам сколько-нибудь серьезный вред. Пришлось разгрести снег вокруг конуры, так, чтобы они больше не могли взбираться наверх и продолжать свои забавы.

10 февраля собралась ощениться одна из дочек Сусси. Ее взяли на судно и положили в большой ящик со стружками. Из пятерых щенят оставили ей только одного: двух тут же прикончили, один родился мертвым, а первенца съела эта обжора и чудовище каннибализма.

Несколько дней спустя ощенилась Кара. Она была единственной сукой, проявившей настоящую материнскую нежность. Трогательно было смотреть на нее и жаль отнимать у нее щенят. Но пришлось все же прикончить их, так как в это время года невозможно выходить щенят, да и сама мать была еще чересчур молода, мала и тщедушна.

В начале марта щенков, родившихся в октябре, мы стали выпускать на целые дни, а пятого марта поместили их вместе со старшими щенками на льду в передней конуре. Вечером конуру закрыли, как обычно, люком. В течение ночи выходное отверстие занесло снегом, иней и лед внутри конуры растаяли, и все собаки вымокли. Когда их утром выпустили, оказалось, что маленькие щенки страшно перемерзли, и потому их взяли обсушиться к себе, в кают-компанию.

5. С 17 мая по 21 августа 1896 г.

17 мая «Фрам» находился примерно под 83°45 северной широты и 12°50 восточной долготы. И на этот раз мы отпраздновали национальный день шествием с флагами приблизительно так же, как 17 мая прошлого года. Впереди всех, восседая на медвежьих шкурах, ехал Мугста на нартах, запряженных семью собаками, рядом с ним шел «оркестр» в лице Бентсена. Когда мы выстроились на льду, вдруг в полынье напротив корабля показалась пятерка нарвалов, а немного погодя тюлень. Это бодрящее зрелище было принято за счастливое предзнаменование, обещающее хорошее лето. Большой торос, служивший прошлый раз трибуной для наших веселых самодеятельных выступлений, был теперь далеко. Его отрезали от нас полыньи и торосы, и праздник на открытом воздухе пришлось ограничить только шествием с флагами. Сперва процессия направилась на юг, мимо обсервационного домика, по направлению к полынье, затем повернула вдоль полыньи на север, а потом назад к кораблю, где шествие, после того как оно было сфотографировано, рассеялось. В 12 ч дали салют, за которым последовал особенно изысканный праздничный обед. Кушанья запивались настоящим «Шато ля Фрам»[396] разлива 1896 г. Стол был накрыт с большим вкусом; возле каждого прибора лежала изящная бумажная салфеточка, на одном из уголков которой было написано «Ргат» и стихи, воспевающие «Семнадцатое мая»:

  • Семнадцатое мая! Оно напоминает нам
  • Подвиги предков, наших отцов.
  • Оно укрепляет и ободряет гражданина,
  • Оно показывает, что воля его не призрак,
  • Что, опираясь на право, он может
  • Развернуть знамя и идти по пути победы.

За обедом провозглашались заздравные тоты в честь Норвегии, Нансена, Йохансена и многих других.

В последующие дни мы были заняты приведением в порядок машины, а также колодцев для руля и винта. Прежде всего попробовали накачать воду в котел с помощью опущенного в прорубь шланга. Однако было еще так холодно, что вода в насосе замерзла. Пришлось носить воду ведрами и выливать ее в котел по шлангу, сшитому из парусины. Потом поставили трубу и стали разводить под котлом огонь; к вечеру 19 мая, впервые после того, как осенью 1893 г. мы вмерзли в лед, у нас были разведены пары.

Затем мы очистили ото льда, насколько это было возможно, колодец винта, направив туда по шлангу струю пара. Он оказал прекрасное действие. Правда, растопить с помощью пара лед в муфте гребного вала не удалось. Зато воду для котла получали теперь сравнительно легко: набили кусками льда чан на палубе и пустили в него пар.

После ужина все спустились в машинное отделение, чтобы проверить вал. В конце концов после долгих усилий это удалось сделать, вал был повернут на три четверти окружности. Мы остались чрезвычайно довольны своей работой за этот день.

На следующий день был растоплен лед в рулевом колодце, и в половине второго Амунсен стал запускать машину. Из рулевой рамы выплыло несколько крупных кусков льда, и их выловили. Амунсен дал машине некоторое время поработать.

За это время все побывали у него внизу, чтобы собственными глазами увидеть чудо, убедиться, что там внизу действительно «завертелись колеса».

Для нас это было большим событием. Оно вдохнуло надежду на скорое освобождение из плена, хотя путь еще предстоял трудный и долгий. «Фрам» перестал быть безвольной игрушкой капризных дрейфующих льдов. Теперь наш великолепный корабль после нескольких лет зимней спячки снова пробудился к жизни. С волнением мы следили за первым трепетным биением его мощного сердца. «Фрам» словно понимал нас и как будто хотел сказать: «В путь! К югу! На родину!»

Между тем ледовая обстановка вокруг судна оставалась далеко не благоприятной и отнюдь не сулила быстрого освобождения. Правда, появились различные предвестники весны, температура повысилась, и снег быстро исчезал, но мы топтались по-прежнему примерно на той же широте, под которой пребывали уже много месяцев, – приблизительно под 84°. С бочки видна была большая полынья, простирающаяся на юг, насколько хватал глаз; но пробиться к ней через 200-метровую ледовую перемычку было невозможно, пока не развело тяжелый торосистый лед. Поэтому никаких попыток освободить судно из ледяных оков не делалось. Мы пользовались временем для различных работ на корабле – приводили в порядок то, что еще не было налажено, чинили паровую лебедку, осматривали и проверяли такелаж и т. д.

В прорубь, куда опускался лаг, были спущены две медвежьи головы, чтобы ракообразные (Amphipoda) очистили их от мяса. Они выполняли работу быстро и хорошо. Как-то, когда множество ракообразных облепило медвежьи головы, Скотт-Хансен наловил их целую массу сачком и дал сварить к ужину, рассчитывая угостить нас на славу. Но все были жестоко разочарованы. На этих несчастных тварях не было ни кусочка мяса, одни лишь пынцырь и пустота. Только взяв в рот дюжины две сразу, можно было, пожалуй, ощутить вкус, слабо напоминающий вкус раков. Во всяком случае, если бы нам пришлось некоторое время питаться такими ракообразными, боюсь, что мы убавились бы в весе гораздо больше, чем это желательно.

В последние дни мая перспективы наши несколько улучшились, так как ветер перешел в свежий северо-восточный. Лед потихоньку двигался на юго-запад, и вместе с тем все больше и больше расходился. 29 мая на юге, насколько хватал глаз, открылась чистая вода, а над нею темное небо. После долгих уговоров я решился, наконец, попытаться взорвать лед вокруг корабля.

Взорвали фугас, начиненный 50 кг пороха. Эффект получился изумительный: силою взрыва огромные массы льда отшвырнуло с большой силой в полынью. Казалось, еще один такой взрыв и корабль будет свободен. Сразу после обеда пошли закладывать второй фугас в 20 м от кормы. Прорубить для него отверстие во льду стоило невероятного труда. Сначала бурили скважину обыкновенным буром; затем попытались расширить ее – сперва при помощи небольших пороховых капсуль, потом пироксилиновых шашек, но все безрезультатно. Тогда принялись орудовать ломами, ледовыми пилами, прибегли к пару – короче говоря, применили все средства, какие только возможны, и все напрасно. Между тем в результате взрыва на одном и том же месте нескольких мин лед дал во всех направлениях много трещин. Мы решили, что будет достаточно взрыва одного фугаса, спущенного в прорубь для лага, чтобы расшевелить всю эту массу. Так как лед здесь был более тонким, то фугас спустили на 10-метровую глубину. Взорвался он с огромной силой, взметнув вверх до верхушек мачт мощный водяной столб. В этом водяном столбе было немало крупных осколков льда, которые градом рассыпались далеко вокруг. Один осколок весом примерно в 60 кг пробил тент и упал на бак; другой перелетел через корабль и упал у правого борта. Скотт-Хансену и Хенриксену, стоявшим на льду возле батареи запала, пришлось круто, когда на них посыпались ледяные осколки. Оба, разумеется, пустились бежать со всех ног, что по глубокому снегу сделать было не так-то просто; ледяной град изрядно поколотил их по спинам. И все же, несмотря на все труды, затраченные на закладку и взрывание двух больших пороховых фугасов и, кроме того, многих мелких, результат оказался мало заметен. Тогда принялись бурить скважины для двух пироксилиновых шашек, которые хотели взорвать одновременно. Когда добрались на глубину, в 21/2 раза большую длины бура, бур сломался, а на другом буре пришлось нарезать новые витки. К 12 ч ночи, напряженно проработав без перерыва с самого утра, закончили, наконец, и эту работу.

На следующий день в 6 ч утра снова принялись за бурение. Но лед был настолько твердым и бурить его было так трудно, что, хотя к буру приставлено было четыре человека, пришлось для его вытаскивания каждый раз, когда бур заедало, ставить козлы с блоком. Ледяной покров был очень мощный, потребовалось пройти четыре длины бура (6 м), прежде чем мы пробурили лед насквозь и добрались до воды. В отверстие была спущена одна пироксилиновая мина, и другая подведена на длинном шесте под край льда на старой полынье. Обе мины были запалены одновременно, но взорвалась только одна. Мы соединили получше провода, тогда взорвалась и вторая. Результат очень мало отвечал ожиданиям, хотя мины были заложены среди сравнительно тонкого льда.

Подрывные работы были поэтому прекращены до 2 июня, когда ночью лед вскрылся и вдоль старой полыньи и вдоль стенки судна. Вдобавок была взорвана пироксилиновая мина у самой кормы. Действие ее оказалось довольно сильным – лед раскололся до самого штевня. После этого просверлили скважину метров около пяти глубиной у самой стенки корабля и заложили туда 10 нитроглицериновых шашек по 330 г каждая (что соответствовало приблизительно 13 кг обыкновенного пороха). Поскольку мне казалось рискованным взрывать такой сильный фугас в близком соседстве с судном, то сначала взорвали небольшой пороховой фугас в 5 кг, чтобы посмотреть, каково будет его действие. Оно оказалось ничтожным, и тогда решили взрывать большой фугас. Он-то дал себя знать. Корабль получил сильнейший толчок. Одна из картин и ружье в кают-компании «спрыгнули» на пол, а часы в моей каюте слетели со стены. Машину тряхнуло тоже порядком, и у Амунсена разбились бутылка с маслом и ламповое стекло. На лед взрыв оказал отличное действие: судно почти разом освободилось, остались зажатыми частично лишь нос и корма. Проработав еще немного, можно было в тот же вечер совсем освободить «Фрам», но я намеренно оставил судно в таком положении, чтобы не возиться с закреплением его канатами. Вместо этого мы позволили себе после ужина добавочное угощение, считая, что заслужили премию нашей работой.

На следующее утро взорвали лед, сжимавший носовую и переднюю части корабля. Вооружившись ломом, я принялся ломать лед, защемлявший ахтерштевень. Проработал 4–5 мин. Вдруг корабль рванулся, осел глубже кормою и, прежде чем были брошены причалы, отошел от края льдины. Носовая часть подымалась теперь примерно на 6 дюймов выше, чем осенью, когда он вмерз в лед. Итак «Фрам» освободился и был готов снова пробиваться сквозь льды, как только позволят обстоятельства. Но пока еще тронуться в путь было невозможно.

В мае в окружающих полыньях время от времени показывались моржи и тюлени; появлялись также разные морские птицы. В июне и июле вокруг было уже весьма оживленно, мы могли охотиться, сколько душе угодно. За лето настреляли не только множество глупышей, чистиков, поморников, кайр и люриков, но также пару гаг и двух плавунчиковых плосконосых.

Тюленей мы тоже настреляли немало, но добыть удалось всего шесть голов, остальные тонули, прежде чем их успели подхватить. Само собой разумеется, что мы пользовались всякою возможностью поохотиться, в особенности на медведей. Эти звери не так уж часто удостаивали нас своим посещением, но тем большее оживление и интерес вызывало каждое сообщение об их появлении. Все оживлялись, в одну минуту вскакивали на ноги, чтобы достойным образом встретить гостя. В общей сложности за лето было убито 16–17 взрослых медведей. Одного медвежонка мы взяли живым, но вскоре пришлось его забить, так как он подымал на борту невероятный шум и возню.

В одну из ночей в начале июня Хенриксен собрался пойти к метеорологической будке на льду, чтобы отсчитать показания приборов. Он был настолько осторожен, что, прежде чем во имя науки отправиться в путь, поднялся на капитанский мостик взглянуть, «чист ли фарватер». Ничего подозрительного Хенриксен не заметил. Только подойдя к обсервационному домику, он внезапно услышал почти рядом какое-то фырканье и увидал, что у порога стоит, уставясь на него, медведь. Естественно, что Хенриксен, совершенно безоружный, почувствовал себя при этой неожиданной встрече не особенно хорошо. Он поразмыслил минутку – ретироваться ли ему с достоинством или же улепетывать во всю прыть. И он и медведь находились от корабля на одинаковом расстоянии, и если гость замышлял недоброе, то самое лучшее, пожалуй, было удирать от него поскорее, пока он не успел приблизиться. Убегая во всю мочь, Хенриксен вовсе не был, однако, уверен, что зверь не преследует его по пятам, и отдышался только, когда оказался на судне и схватил ружье, стоявшее наготове на палубе. Но прежде чем он снова спустился на лед, собаки почуяли медведя и моментально бросились на него. Медведь сначала прыгнул на крышу обсервационного домика – собаки за ним, он опять вниз, и притом настолько быстро, что Хенриксен не успел выстрелить. Медведь взял курс к ближайшей полынье и ускользнул и от собак, и от охотника. Гарм в охотничьем азарте прыгнул на льдины, плывшие среди густой каши в полынье, но обратно перепрыгнуть не решался и, сидя на льдине, скулил. Я услыхал вой и вскоре высмотрел пса из бочки; мы немедленно отправились вместе со Скотт-Хансеном к полынье и переправили беднягу обратно на твердый лед.

Несколько дней спустя нас в 10 ч утра разбудил крик Нурдала: «Медведи!» Все с ружьями выбежали на палубу. Однако собаки опередили нас и успели обратить медведей в бегство. Мугста заметил из бочки, что собаки, пустившись вплавь, задержали зверей около большой полыньи, и пришел сообщить об этом мне. Ничего не оставалось делать, как отправиться вдогонку. Путь был хорош, и мы быстро двигались вперед, но так как бежали наперерез ветру, то много времени прошло, прежде чем услыхали лай собак и могли ориентироваться по звукам. Наконец, за маленьким торосом мы заметили одну из собак, потом еще нескольких, а потом обоих медведей. Они сидели на льдине посреди полыньи, прислонясь спиной к большой глыбе. Две собаки прыгнули на льдину, остальные стояли настороже вокруг полыньи. Собаки выполняли свою задачу превосходно; они так хорошо отвлекали внимание медведей, что не составило труда подойти к ним на достаточно близкое расстояние и выпустить в каждого по заряду.

Оба упали тут же, не сходя с места, но слегка еще шевелились и на всякий случай пришлось выстрелить по ним еще раз.

Да, медведи были убиты, но подобраться к ним оказалось не так-то просто. Только обойдя вокруг полыньи, удалось добраться до льдины с той стороны, где расстояние от твердого льда до нее было меньше и где, кроме того, образовался своеобразный мост из мелких льдин. Чтобы подцепить «дичь» и отбуксировать туши на твердый лед, накинули медведям на морды олений аркан. По воде подтащили их к кромке льда, там подвели под них небольшие льдины и общими усилиями вытянули затем на лед. На обратном пути встретились пятеро товарищей с двумя нартами и собачьей запряжкой. По пальбе они поняли, что «кладь» будет. Нарты связали вместе, взвалили на каждые по медведю, впрягли девятерых псов, и нарты с сидящим верхом на каждом медведе погонщиком понеслись с такой быстротой, что остальным пришлось бежать бегом, чтобы не отстать.

В ночь летнего солнцестояния нас опять посетило два медведя. Нурдал увидал их в 12-м часу, когда шел к обсервационному домику; бегом он пустился к судну и сообщил тем, кто еще не улегся спать. Но лишь только люди ринулись на лед, медведи почуяли их и исчезли.

Три дня спустя в полдень к судну подбежала рысцой медведица с маленьким медвежонком. Мы поджарили немного сала, чтобы подманить их поближе, но медведица была очень осторожна, и прошло немало времени, пока она подошла на расстояние 200–300 м. Тут штурман не удержался и выстрелил, вслед за ним начали стрелять остальные; медведица, сделав несколько шагов, свалилась. Между нею и судном тянулась широкая полынья. Несколько человек, взяв плот, направилось к тому месту, где она лежала. Бедный прехорошенький малыш, с почти белой шкурой и темной мордочкой, был ростом не больше нашей самой маленькой собаки. Когда к нему подошли, он уселся на тушу матери и сидел совсем смирно, не выказывая ни малейшего беспокойства и намереваясь, по-видимому, мирно отнестись к событиям. Хенриксен накинул ему на шею ремень, и когда мы поволокли медведицу, малыш охотно последовал за нами; при буксировке через полынью он уселся к ней на спину. Но по прибытии на судно, когда его захотели отделить от матери и перевести на палубу, картина резко изменилась. Медвежонок сопротивлялся из всех сил и пришел в бешенство. Еще хуже он повел себя, когда его выпустили на палубу. Он бесновался, как одержимый, кусался, урчал и ревел в дикой ярости, будто в него вселился сам дьявол и замолкал лишь на те немногие мгновения, когда был занят поглощением кусков мяса, которые ему кидали. Никогда мне еще не приходилось видеть столь полного соединения в одном существе всех черт дикости и необузданности хищной звериной натуры, как в этом маленьком чудовище. А ведь он был совсем еще крохотным медвежонком! Вечером я распорядился убрать этого неприятного пассажира, и Мугста прикончил его ударом обуха.

После этого в течение двух недель не было видно ни одного медведя; но в ночь на 12 июля нас посетило трое, из которых один после жестокой погони был уложен Скотт-Хансеном, штурманом, Нурдалом и Бентсеном, благодаря главным образом собакам, которые и теперь сослужили хорошую службу, преследуя медведя шаг за шагом по пятам. Двое остальных медведей рысцой пустились бежать после первого выстрела и исчезли в тумане.

18 июля вечером я и Мугста застрелили медведя, который едва ли достался нам, если бы Белла не была такой умной и проворной собакой. Вначале собаки раза два почти настигали зверя, но потом ему удалось прыгнуть в воду и переплыть две широкие полыньи, на обход которых собакам потребовалось много времени. Зверь уже готов был прыгнуть и в третью полынью, когда Белла, догадавшаяся забежать вперед вокруг полыньи, бросилась навстречу и остановила его в каких-нибудь десяти локтях от края льда. Мугста выстрелил с расстояния в 200–300 м и настолько удачно, что попал зверю прямо в голову. Медведь свалился и делал лишь слабые попытки защититься от собак. Тогда я всадил ему пулю в ключицу, но так как он и после этого не околел, то получил еще пулю от Мугста.

20 июля штурман застрелил большого медведя, переплывшего через полынью, и, наконец, вечером 6 августа мы убили последнего медведя, но на такой отвратительной поверхности, что пришлось отказаться от мяса и с немалым трудом притащить на судно одну лишь шкуру.

Что касается охоты на птиц, то она много раз была у нас довольно удачной. Так, однажды вечером мы со Скотт-Хансеном застрелили 9 люриков, моевку и поморника; на следующий день 21 люрика и 2 чистиков. Хенриксен однажды убил 18 люриков и чистика, Нурдал – 26 люриков и чистика. В иные дни слеталось невероятное множество птиц, и нам удавалось за какие-нибудь несколько часов настрелять по 30–40 штук.

Эта охотничья жизнь не только оказывала благотворное влияние на наше настроение, которое иной раз бывало довольно унылым, но и снабжала превосходной пищей.

Ежемесячное взвешивание показывало, что наблюдавшаяся прежде убыль в весе некоторых из нас теперь не имела места; наоборот, с того времени, как нежная грудка кайр, жареные чистики, рагу из моевок, суп из поморников и медвежья грудинка прочно вошли в наше меню, решительно обнаружилась прибыль в весе. Кривая нашего веса неуклонно ползла вверх.

И, разумеется, мы очень нуждались в том бодрящем, благотворном влиянии, которое оказывала охота. Дело в том, что ледовые условия нас далеко не веселили: перспективы выбраться изо льдов в этом году, казалось, уменьшались с каждым днем.

В первые дни после освобождения «Фрама» лед оставался сравнительно спокойным. Но 8 и 9 июня произошли сильные сжатия; в особенности 9-го, когда корму судна подняло примерно на 2 м, так что колодец для руля оказался совсем без воды; нос «Фрама» поднялся на 0,7 м при крене в 4° на левый борт. 10 и 11 тоже было сильное сжатие, в особенности ночью с 11 ч 30 мин до 3–4 ч утра.

Наконец, 12 июня утром лед несколько развело, появилась надежда протащить судно немного вперед. Так как шуга[397] была еще совсем густа, то решили, что без помощи машины не обойтись, и я велел развести пары.

Еще прежде чем были разведены пары, полынья несколько расширилась. Дав ход машине, мы прошли в более широкую полынью, где выбрали для корабля хорошую стоянку. Руль еще не был навешен, и для поворотов приходилось время от времени давать судну задний ход. Здесь простояли на месте до 14 июня, когда лед поредел и в направлении на ЮЮЗ, по которому мы собирались пойти, появилась полынья. Мы развели пары и, навесив руль, пошли полным ходом к узкому каналу, который вел в полынью. Несколько раз повторялись попытки вогнать судно в трещину, но тщетно – края льда ни на волосок не раздвигались. Тогда, направив корабль носом прямо в канал и развив полный ход, я стал командовать попеременно то «право руля», то «лево руля». Этот маневр тоже принес мало пользы, судно вошло в канал не далее фок-вантов. На том дело и кончилось. Расщелина среди льдов стала снова смыкаться. Пришлось вернуться и пришвартовать «Фрам» на прежнем месте. Это было тем досаднее, что длина ледяной перемычки не превышала трех четвертей длины судна.

Здесь мы оставались вплоть до вечера 27-го, когда лед снова раздался, и я решил предпринять новую попытку. Подняв пары, в 11 ч 30 мин стали форсировать лед. Он оказался тяжелым, и дело шло медленно; в 2 ч, пройдя две морские мили на ЮВтЮ, пришлось опять пришвартоваться. В этот раз попробовали использовать машину в качестве «компаунда», результат оказался хорошим. Машина делала 160 оборотов в минуту, но расход угля, конечно, сильно увеличился – примерно вдвое против обычного.

Целую неделю простояли почти на одном месте; наконец, 3 июля лед снова развело. На этот раз удалось пройти около 3 морских миль по полынье, которая тянулась в ЮЮЗ направлении. В ночь с 6-го на 7-е опять сделали попытку пробиться вперед, но, пройдя не более одной морской мили, вновь остановились.

При южном ветре, преобладавшем в то время, лед продолжал оставаться сплоченным и ни о каком-нибудь движении вперед не могло быть и речи. Зато с середины июня стало заметно существование приливо-отливных течений. Они как будто не имели определенного направления, и по временам линь, отмечавший направление, последовательно в течение суток обходил полный круг компаса. Сила течений бывала очень большой, льдины в полыньях кружило так, что страшно было смотреть.

Нередко судно получало от пляшущих льдин и глыб сильные толчки, плохо закрепленные предметы катались и падали, а все снасти дрожали.

Глубина моря не уменьшалась. Так, 6 июля мы не достали дна, опустив лот на глубину 3000 м; два дня спустя, находясь примерно под 83°02 северной широты, мы сделали еще один промер и нащупали дно на глубине 3400 м.

10 июля удалось в два-три приема продвинуть судно на небольшое расстояние. Дело шло туго. Лед был тяжелый, к тому же мешал встречный ветер. Но как бы медленно мы ни продвигались, я давал команду идти вперед всякий раз, как только представлялась возможность хоть немного продвинуться на юг.

Несмотря на все это, при наблюдении 13 июля выяснилось, что нас все же отнесло на порядочное расстояние назад – до 83°12 северной широты. При таких обстоятельствах движение вперед могло показаться бессмысленным, все же, как ни печальны были виды на будущее, мы старались не унывать и использовали для продвижения любую представлявшуюся нам возможность.

Поздно вечером 17 июля лед снова стало сильно разводить. Сразу приготовились пустить в ход машину. Потом лед сомкнулся, но судно стояло под парами. На этот раз мы не обманулись в своих ожиданиях: к часу ночи путь открылся, можно было идти вперед; сделали почти 3 морские мили в южном направлении. Утром преградило путь огромное ледяное поле, простиравшееся на много миль. Пришвартовавшись, простояли на месте весь следующий день. К полночи лед сильно развело, но густой туман не позволял разглядеть ничего вокруг. 19-го, наконец, прошли крупную дистанцию по сравнению с тем, к чему привыкли: под утро, когда туман поредел, с 12 ч 30 мин и до 8 ч, сделали примерно 10 миль. Такая удача привела всех в великолепное настроение, которое стало еще лучше на следующий день, когда мы, несмотря на туман и на то, что три раза вынуждены были останавливаться, подвинулись с 83°14 (утром) до 82°52 (в полдень) и до 82°39 (в полночь). Со 2-го по 27-е мы также хорошо шли вперед и около полуночи 27-го достигли 81°32 северной широты. С 27 июля по 2 августа, напротив, подвигались медленно, и 2 августа были всего лишь под 81°26 северной широты. Одновременно нас отнесло несколько восточнее, до 13°41 восточной долготы.

В понедельник, 3 августа, мы пробились примерно на 2 мили в юго-западном направлении. Затем простояли на якоре в непроходимых льдах до 8-го числа, когда лед вокруг судна снова развело и в 9 ч можно было возобновить плавание. Прошли 6 миль. На этот раз уперлись в длинный и узкий канал. Пробовали расширить его сначала пороховыми фугасами, затем пироксилиновыми шашками, несколько раз полным ходом форсировали загораживавшие вход мелкие льдины – все безрезультатно. Эти «мелкие» льдины вовсе не так малы и безобидны, как кажутся на первый взгляд. Часто это обломки раздробившихся на части старых и мощных торосов. Когда они свободно плавают, то погружаются глубоко в воду и мало выступают над поверхностью, тогда как подводная часть их имеет значительную мощность. Такие льдины и загородили нам проход. Лед был твердый, все попытки разбить его носом корабля ни к чему не приводили, хотя судно несколько раз наступало полным ходом. Явственно было видно, как этот крепкий старый лед гнулся и выгибался сводом при ударах, но не ломался. Взорвать такие льдины также оказалось делом немыслимым: большая мощность этих льдин не позволяла подвести под них фугас. Иногда, впрочем, взрыв удавался, хотя толку получалось мало. Полынья была слишком узка, чтобы можно было вывести обломки мимо судна за корму, а самые обломки слишком толсты и тяжелы, чтобы их можно было поджать под края окружающих ледяных полей.

Иногда в полынье или в канале, через который нам предстояло идти, внезапно всплывал, преграждая нам путь, мощный подводный лед[398], однажды при таком всплытии «Фрам» получил сильнейший толчок и вряд ли какой-либо другой корабль остался бы невредимым. Другой раз, проходя по открытой полынье, я из бочки вдруг заметил огромную подводную льдину, выдававшуюся далеко вперед под краем надводного льда. Немедленно было приказано изменить курс, чтобы обойти ее. Но в тот самый момент, когда мы проходили мимо этой льдины, она вынырнула на поверхность с бешеной силой, столб брызг взметнулся высоко в воздух, а судно получило такой удар по правому борту около фок-ван-тов, что получило крен и уклонилось почти на 10 румбов от своего курса, пока не натолкнулось на несколько мелких льдин.

Вдобавок ледяное чудовище, вынырнув, подняло за собой огромную массу воды, которая шумным водопадом низвергнулась затем в полынью.

Нечто подобное случалось, когда мы иной раз задевали на ходу какой-нибудь дрейфующий торос, который, сильно подтаяв в подводной своей части, готов был вот-вот перевернуться. Малейшего прикосновения к нему было достаточно, чтобы торос опрокинулся с такой силой, что море вокруг вскипало, словно во время шторма.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

В этом томе отражены результаты победителей, призеров и финалистов всех Олимпийских Игр современност...
Хоть и не знала Ольга своих отца и матери, а все же считала, что судьба ее сложилась удачно. Вырасти...
В преддверии Нового года Настя осталась одна, без денег, без телефона, в проданной родителями кварти...
Действие романа происходит в 1997 году, за шесть месяцев до событий, описанных в первом романе серии...
Меридон часто видит сны о волшебном месте, в котором не нужно спасаться от бедности, терпеть жестоко...
Что может быть невиннее благотворительного пансиона для юных барышень? Однако под крышей респектабел...