Меридон Грегори Филиппа

Через час мы с Перри послушно ехали в сторону выгона позади поместья Хейверингов.

Тропа вилась сквозь рощицу берез, их похожие на сердечки листья трепетали в летнем воздухе. День стоял жаркий, густой папоротник благоухал сильно и сладко. Когда тропа вывела нас на холм, Перри натянул поводья, и мы оглянулись.

В деревне было неспокойно. Мы видели нескольких солдат, стоявших рядом с мистером Бриггзом в конце улицы, в то время как полдесятка мужчин деловито шли по одной ее стороне, срывая гниющие двери и топорами разрубая старые пыльные кровельные жерди. Перед ними шла по улице крупная ломовая лошадь, тянувшая большую телегу. Жители Хейверинга грузили на телегу свои пожитки, а стоявший на телеге человек помогал им. Я прищурилась от солнца, но мне не нужно было его разглядывать, чтобы понять, что это Уилл Тайяк.

– Кто это? – спросил Перри.

– Не знаю, – сказала я.

Я соврала даже прежде, чем задумалась, не соврать ли.

– Может быть, кто-то из работного дома.

– А, – невинным тоном произнес Перри, и мы еще постояли, молча наблюдая за происходившим.

Разрушители приблизились к еще одному дому, и тут возникла заминка. Мы стояли слишком далеко, чтобы что-то разглядеть, но я поняла, что кто-то внутри отказывался уходить.

Я пожала плечами. Земля была не моя, да и леди Клара, наверное, была в своем праве. Раз уж она не собиралась тратить деньги на то, чтобы приспособить дома для жизни, лучше было их снести. Арендаторам нужно было искать себе другое жилье. Причин, по которым леди Клара должна была отвечать за всех них, не было.

– Как думаешь, что там происходит? – спросил Перри. – Солнце такое яркое, я почти ничего не вижу.

Я прикрыла глаза рукой. Море беспокойно вздрогнул, почувствовав, как я шевельнулась в седле.

– Кто-то, по-моему, женщина, – сказала я.

Я различала фигурку, стоявшую в темном дверном проеме одной из лачуг. Я видела, как разрушители к ней бросились, как она схватилась за столб, подпиравший крытый соломой навес над крыльцом. Это была нелепая картина, как на комической литографии: один из разрушителей схватил ее за ноги, а она вцепилась в столб на крыльце своего дома.

Я захихикала, и Перри возле меня рассмеялся.

– Она сама обрушит дом, если не побережется, – заметил он.

Мы продолжали, улыбаясь, наблюдать, но веселья не вышло.

Уилл Тайяк быстро подбежал к ней и заставил разрушителя поставить ее на ноги. Он склонился над женщиной, и я увидела, какая она маленькая. Обняв ее за плечи, он повел ее к телеге. Следом за ней из дома выбежали трое детей, младший был еще младенец, его тащили старшие.

Уилл посадил их одного за другим на телегу, а потом пошел в дом за их вещами: кастрюлей, стулом, тарелками и постельным бельем. Совсем немного. Даже меньше, чем было у нас, когда мы жили в фургоне.

– Никакого развлечения, – с неожиданным отвращением сказал Перри.

– Да, – отозвалась я.

Во рту у меня было кисло, и я собиралась сплюнуть, но вспомнила, что леди не плюются.

– Поехали! – сказала я, тронула Море пяткой и развернула его.

Мы скакали по гребню холма, пока не доехали до каменного столба, отмечавшего, что дальше начинаются мои земли. Дорога тут же стала шире, ее опахали от пожара, и полотно получилось широкое, как для скачек. Чистый белый песок, обрамленный торфом выгона.

– Наперегонки? – крикнул Перри.

Я кивнула и придержала Море, чтобы Перри поравнялся со мной, а потом дала ему фору.

Мы помчались по дороге рядом.

Море шел быстрее, чем когда-либо, когда ему выпадало состязаться с другой чистокровной лошадью. Возможно, конь Перри был чистокровнее, но Море был куда лучше подготовлен, я ездила на нем каждый день. Мы вырвались вперед, прежде чем дорога поднялась на холм. На вершине я остановилась.

Перри со своим гунтером отстал от нас на полпути. С улыбкой подъехав ко мне, Перри спрыгнул с седла.

– Шляпу потерял, – сказал он, ухмыляясь. – Придется возвращаться тем же путем.

Без шляпы его золотые кудри поднялись светлой копной. Голубые глаза смотрели ясно и блестели, на щеках играл румянец. Любая девушка в мире влюбилась бы в него с первого взгляда.

Я протянула руку и прикоснулась к его макушке. Он посмотрел на меня, поднял руки и снял меня со спины Моря, на мгновение обхватив за талию. Как только мои ноги коснулись земли, он меня отпустил.

– Мне не понравилось то, что я видел в деревне, – сказал он.

Я покачала головой.

– Мне тоже, – ответила я.

Перри отвернулся и, сняв сюртук, расстелил его поверх вереска. Мы сели рядом, глядя на долину Фенни. Лес Хейверинга темной громадой стоял по правую руку от нас, деревня была слева. Мой дом, дом, о котором я мечтала, но который редко навещала, был прямо под нами, спрятанный среди деревьев, росших позади него.

– Это все мистер Бриггз, – сказал Перри. – У меня нет права голоса в том, как здесь ведутся дела, пока я не женился или не стал совершеннолетним.

– Двадцать один? – спросила я.

Он кивнул.

– Четыре года, – заметил он.

– Мне еще дольше, – отозвалась я. – Мне всего шестнадцать. Пять лет ждать.

Перри искоса на меня взглянул.

– Я знаю, мама этого хочет, – осторожно сказал он. – И, честно говоря, Сара, она велела мне тебя попросить. Вообще-то, – добавил он с безупречной честностью, – она сказала, что заплатит мои карточные долги, если я тебя попрошу.

– О чем попросишь? – спросила я.

Но я знала.

– Попрошу тебя выйти за меня замуж, – сказал он без малейшего пыла. – Я тебе скажу, почему я согласился.

Он лег на спину, праздный и прекрасный, как падший ангел, и стал загибать белые пальцы, выставив руку в небо.

– Во-первых, я возьму в свои руки землю и капитал. Во-вторых, ты получишь свою землю и капитал. В-третьих, мы сможем управлять ими вместе и позаботиться о том, чтобы Широким Долом управляли разумно, но обращались с людьми не так плохо, как в Хейверинге. В-четвертых, нам не придется ни с кем другим вступать в брак, или ухаживать, или ездить в Лондон на балы и вечера, если только мы сами не захотим.

Я вытянулась рядом с ним и подперла голову рукой, чтобы смотреть ему в лицо.

– А почему ты не хочешь ухаживать за девушками? – спросила я. – Я с вами живу пять месяцев и ни разу не видела, чтобы ты тайком выбирался по ночам из дома, разве что напиться. Тебе не нравятся девушки, Перри?

Он повернулся ко мне, и его голубые глаза взглянули на меня ясно и спокойно.

– Это в-пятых, – сказал он. – Нам с тобой обоим не нравится, когда нас трогают – в этом смысле. Я не против того, чтобы ко мне прикасались сестры. И ты. Но не выношу, когда меня тискают девушки. Мне не нравится, как они на меня смотрят. Не нравится, как гладят по рукаву, или всячески норовят прикоснуться к плечу, или встать поближе. Мне это просто не по душе. И я знаю, что никогда не женюсь, если мне придется за кем-то ухаживать, целовать и тискать.

Я его понимала. Я сама была такой же колючей и независимой, только, наверное, для молодого человека дело обстояло еще хуже: от него ждали, что он будет ласкаться, и ластиться, и получать пощечины за труды.

– Если мы поженимся, нам нужен будет наследник, – выпалил он. – Но когда у нас будет сын, мы сможем жить как друзья. Я подумал, тебе это понравится, Сара.

Я подтянула колени к животу, где билась боль, и обняла себя, чтобы утешить.

– Не знаю, – тихо сказала я.

Перри закрыл глаза и поднял лицо к солнцу.

– Я думал, это был бы выход для нас обоих, – сказал он. – Я знаю, ты боишься выходить в свет, даже если рядом будет мама. А так все будут знать, что ты моя невеста и мы помолвлены. Тебе не придется столько разъезжать. Мужчины не будут тебе досаждать. Мама или сестры всегда будут рядом. И я всегда смогу прийти.

В глубине души я боялась лондонского сезона и проклинала себя за упрямство, с которым настаивала, что хочу вращаться в лучшем обществе, хотя утонченности для него во мне было не больше, чем в верховом акробате.

– Я бы этого хотела, – согласилась я.

– И ты сможешь сама управлять поместьем, – напомнил Перри. – Как хотела, и не придется так долго ждать.

Я кивнула. Пять лет, с точки зрения моих шестнадцати, были невообразимо долгой жизнью. Я не могла представить, как стану дожидаться двадцати одного года. А моя деловая жилка подсказывала, что пять лет – слишком долгий срок, чтобы оставить поместье в руках Уилла Тайяка и Джеймса Фортескью.

– Мы ведь соседи, – сказал Перри. – Если ты выйдешь замуж за кого-то другого, он увезет тебя к себе в дом. А он может жить где угодно. Ты сможешь приезжать в Широкий Дол, только когда он тебе позволит.

– О нет! – внезапно воскликнула я. – Я об этом не подумала!

– А надо было, – сказал Перри. – Твой муж назначит собственного управляющего, а он может вести дела еще хуже, чем сейчас.

Я протянула руку и развернула к себе его лицо. Он открыл глаза.

– Поцелуй меня, – попросила я.

Его поцелуй был нежен и холоден, как прикосновение пальцев его матери к моей щеке. Он едва дотронулся до меня губами – и сразу отодвинулся.

– Ты мне нравишься, правда, – сказал он. – Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мама хочет, чтобы мы поженились, и, думаю, она права. Но я все равно хочу, чтобы мы были друзьями.

Одиночество и печаль, которые я вечно носила в себе, вдруг разрослись и стали меня душить, когда он предложил мне дружбу.

Поцеловал он меня так легко и прохладно, как, бывало, чмокала на ночь Дэнди, и я вдруг подумала, как давно ко мне не прикасался никто, кому бы я нравилась. Я застонала, закрыла лицо ладонями и перекатилась ничком, уткнувшись в вереск.

Я не плакала.

Я пообещала себе в тот день, что больше не буду плакать. Я просто лежала, одеревенев, и слушала, как у меня вырвались три или четыре стона, словно сердце мое рвалось от одиночества.

Перри ничего не сделал.

Он просто был рядом, как прекрасный цветок, и ждал. Когда я перестала корчиться и легла тихо, он протянул руку и положил ее мне под затылок. Ладонь у него была прохладная и мягкая, как женская.

– Я тоже несчастлив, – тихо произнес он. – Поэтому я и пью. Я не тот сын, который нужен маме. Джордж был таким. Она никогда не полюбит меня так, как любила его. Я подумал, что, если бы нам пожениться, мы оба были бы не так одиноки. Мы могли бы быть друзьями.

Я повернулась к нему.

Глаза мне жгли невыплаканные слезы, они горели, словно в них надуло дорожной пыли. Я потерла их тыльной стороной руки, затянутой в перчатку, и сказала:

– Да.

Я произнесла это со всей глубиной своего одиночества и с отчаянием понимания, что больше никого никогда не полюблю.

– Да, это может сработать. Я подумаю, – сказала я.

Ничего не могло быть хуже этого палящего ожидания, пока пройдет боль. Мы с Перри были детьми, которых бросили. Моей сестры больше не было, его талантливого, блестящего брата Джорджа – тоже. Мы двое остались, чтобы унаследовать все богатство, землю и дома. Мы могли помочь друг другу освоиться со всем этим.

– Да, – сказала я.

– Тогда хорошо, – сказал Перри.

Мы поднялись на ноги, он тщательно отряхнул сюртук, надел его, расправив полы и рукава.

– Теперь мама выплатит мои карточные долги, – довольным голосом произнес он. – Скажем ей за ужином?

– Да, – ответила я.

Казалось, прошли годы с тех пор, как кто-то принимал со мной вместе решение и просил меня о помощи. Хорошо было опять стать частью «нас», даже если это были всего лишь глупый Перри и я.

– Мы можем пожениться, когда составят контракт, – сказал Перри. – В Лондоне, если хочешь, или здесь.

– Я не против, – ответила я. – Мне все равно.

Перри кивнул и сложил руки, чтобы подсадить меня в седло.

– Мама будет мной очень довольна, – сказал он, улыбнувшись мне.

Он боялся своей мамы с той же силой, что любил ее, а может быть, и больше.

– Она нами обоими будет довольна, – сказала я и ощутила радость оттого, что я – член семьи, пусть даже такой хладнокровной знатной семьи, как Хейверинги.

Я на мгновение улыбнулась, подумав о ней и о ее надеждах на брак с господином, на то, что она поймает в свои сети какого-нибудь молодого сквайра. Кто бы в те дни мог подумать, что маленькая грязная Меридон скажет «да» лорду, который сделал ей предложение! Улыбка моя превратилась в печальную гримасу, я тронула Море, и мы последовали за лошадью Перри вниз по склону. И кто бы мог подумать, что я соглашусь на брак не из нужды, не из желания, не из надежды. А просто потому, что ни нужды, ни желания, ни надежды больше не было, и я желала теперь власти, богатства и возможности управлять своей землей.

О любви я не думала вовсе.

Мы сказали леди Кларе в тот же вечер за ужином. Думаю, выкажи она хоть малейшее удовольствие, я бы тут же насторожилась. Но она только посмотрела на меня поверх стола и сказала:

– Ты еще очень молода, Сара, а это серьезный шаг. Ты не думаешь, что лучше подождать, чтобы понять, что может предложить тебе лондонское общество?

Я замялась.

– Я думала, вы этого хотите, леди Клара, – сказала я.

За моей спиной открылась дверь, и вошел дворецкий, чтобы убрать со стола. Леди Клара сделала один из своих изящных жестов, он тут же поклонился и удалился.

Я поняла, что и за миллион лет не научусь такому.

– Безусловно, я хочу, чтобы наши поместья управлялись совместно, и не могу себе представить двух более подходящих друг другу молодых людей, – сказала леди Клара. – Ты получила необычное воспитание, Сара, но Перри – единственный знатный молодой человек из тех, кого я знаю, кто полностью лишен снобизма. Он легко сносит недостатки, и вы оба явно привязаны друг к другу.

Она помолчала и одарила Перри, сидевшего по правую руку от нее, между нами, легкой улыбкой.

– И вы подходите друг другу по темпераменту, – тактично сказала она.

Перри угрюмо смотрел в свою тарелку, а я едва не прыснула при мысли о том, что леди Клара предлагает его мне, потому что он был настолько же холоден, насколько я не женственна.

– Но я не знаю, что скажет мистер Фортескью, – сказала она. – Ведь это означает, что ты немедленно примешь у него управление поместьем.

– Он ничего не может сказать, – резко ответила я. – Дело уже не будет его касаться. Он не может решать, за кого мне выходить замуж, и никто не может возражать против того, что я выйду за Перри: он – лорд, сосед и мой родственник.

– Голос, – уронила леди Клара.

– Извиняюсь, – сказала я.

Она подняла бровь.

– То есть прошу прощения, – поправилась я.

Она улыбнулась.

Перри, по-прежнему глядя в тарелку, налил себе еще бокал портвейна.

– Если ты настроена так решительно, я не могу возражать, – сказала леди Клара, неплохо изобразив покорность судьбе. – Мы немедленно объявим о помолвке. Потом Перри сможет сопровождать тебя на всех балах и вечерах сезона, а когда сезон закончится, мы можем вернуться сюда и, возможно, назначить венчание на будущую весну в чичестерском соборе.

Я кивнула, а Перри промолчал.

– Ты должна сейчас же написать мистеру Фортескью и сообщить ему о своем решении, – сказала леди Клара. – И извести его, что я велю своим поверенным составить брачный контракт. Они свяжутся с его поверенными, чтобы решить судьбу Широкого Дола, разумеется.

– Широкий Дол останется моим, – сказала я. – Он будет передан старшему ребенку, независимо от пола.

Леди Клара улыбнулась.

– Разумеется, Сара, – сказала она. – Он достанется твоему первенцу. Хейверинг наследует старший сын. Юристам тут будет чем заняться все лето и осень.

– Но Широкий Дол останется моим, – повторила я.

Леди Клара помолчала.

– Замужние женщины не могут владеть собственностью, Сара, – мягко сказала она. – Ты это знаешь. Широкий Дол перейдет Перегрину, когда вы поженитесь. Кто бы ни стал твоим мужем, он получит Широкий Дол.

Я нахмурилась.

– Даже пусть унаследовала его я?

– Даже если… – поправила меня леди Клара.

– И ничего нельзя поделать? – осведомилась я.

– Таков закон, – сухо сказала она. – Куда более состоятельные женщины, чем ты, отдавали свои состояния. Но посоветуйся со своим юристом, или мистером Фортескью, если хочешь. В любом случае ты не проиграешь, если поместьем будут правильно управлять от имени Перегрина. Все лучше, чем отдать его мистеру Фортескью и его шайке якобинцев.

– Это я знаю, – с уверенностью сказала я.

– Да Сара и сама может им управлять, – сказал Перри.

Он выпил еще бокал портвейна, щеки его порозовели. Он очень ласково мне улыбнулся.

– Не понимаю, почему бы и нет, – сказал он. – Она объезжает его и узнает все про поля. Если она не захочет нанимать бейлифа, сможет управлять всем сама.

Леди Клара кивнула и взяла веер.

– Конечно же, – сказала она, – это будете решать вы вдвоем. Как славно, свадьба в семье!

Перегрин поднялся, довольно уверенно, и взял мать под руку, чтобы проводить ее. Он открыл дверь и держал ее, чтобы мы обе прошли. Когда я проходила мимо, он улыбнулся мне по-братски, как бродяга, который выбрался из передряги.

– Хорошо прошло, – прошептал он и вернулся за стол.