Меридон Грегори Филиппа

Я лично никакой разницы не видела. Но я в этом ничего не понимала. Леди Клара, без сомнения, видела некоторое улучшение.

– День жаркий, – томно произнесла она в тот раз. – Старайся, чтобы твое лицо было в тени, Сара, ты уже слишком загорела.

– Да, леди Клара, – ответила я.

– Когда вернешься, можешь предложить Уиллу Тайяку выпить стакан легкого пива в кухне, – сказала она.

Я замялась.

– Не думаю, что ему это понравится, – произнесла я.

Она подняла выгнутые брови.

– Отчего же? – спросила она. – Только не говори, что он трезвенник и пьет одну воду! Это было бы слишком нелепо.

– Нет, – ответила я. – Я видела, как он пил и пиво, и вино. Но он человек гордый. Не думаю, что ему понравится, что ему предложили выпить пива в кухне, когда я пойду в гостиную.

Леди Клара положила журнал вверх корешком на столик, стоявший с ней рядом, и взяла веер. Я уже достаточно хорошо ее изучила, чтобы замечать знаки, говорившие о том, что она обдумывает мои слова. Я тут же насторожилась.

– Ты считаешь, что он уместен в моей гостиной? – осторожно спросила она.

– Нет, – ответила я. – Он не любит даже гостиную в Широком Доле. Мы всегда беседовали в столовой.

– А ты уместна в моей гостиной?

Я засомневалась.

– Уместна? – снова спросила она.

– Нет, – спокойно ответила я. – Я знаю, вы меня научили по ней ходить и садиться в кресло, не падая в него. Но в глубине души я все еще не Сара Лейси, не юная леди. Внутри я все еще…

Я замолчала.

Я чуть не сказала «Меридон, Конный Акробат», но я не хотела произносить это имя в таком доме. Я ни за что не хотела, чтобы леди Клара узнала, какой была моя жизнь до того, как я сюда попала.

Она холодно мне улыбнулась.

– Иногда я в глубине души тоже бываю непослушной девочкой, которая отказывается умываться, пока отец ее не побьет, и любит играть с деревенскими детьми возле замка в Ирландии, – сказала она. – Мы все втайне другие, Сара. В этом нет ничего особенного. Но я научилась быть первостатейной знатной леди в Лондоне. Ты тоже научишься. Ты ведь этого хочешь, не так ли?

– Да, – сказала я.

Это было правдой. Я хотела оставить жизнь, которой прежде жила, и то, что любила в ней, далеко позади. У меня слишком болело сердце при одной мысли об этом. Мне нужно было уйти от них далеко-далеко и никогда не возвращаться.

– Тогда ты придешь ко мне в гостиную, а Уилл нет, – заключила леди Клара. – Вот тебе мое наставление: предложишь ему легкого пива в кухне после вашей прогулки. Думать о слугах необходимо, Сара. Ты должна предложить ему прохладительное питье после того, как он будет сопровождать тебя по этой жаре.

– Да, леди Клара, – сказала я и вышла из комнаты, открыв дверь правой рукой и осторожно закрыв ее за собой левой.

Уилл сидел на лошади, терпеливо, как пень, на залитом солнцем дворе конюшни. Он держал Море в поводу. Море повернул голову и заржал, увидев меня, Уилл тоже улыбнулся.

– Теперь вы точно готовы? – спросил он с приятной теплой улыбкой.

– Да, – ответила я. – Меня задержали по дороге. Прости, что заставила ждать.

– Я не спешу, – приветливо сказал Уилл. – Подсадить вас?

В этом не было нужды. Я могла бы легко, как всегда, запрыгнуть в седло, но из тени появились два конюха и мальчик-прислужник, которые меня подсадили.

– Он нынче пошаливает, – предупредил меня один из конюхов, убирая со лба волосы. – Уж простите, мисс Лейси.

– Она с ним справится, – с величайшей уверенностью заметил Уилл, и мы повернули к дороге через лес, шедшей к землям Широкого Дола.

– Куда сегодня поедем, Сара? На Гряду, чтобы погонять коня? Вы несколько дней не видели овец, а их вот-вот начнут стричь.

– Да, – сказала я. – Хочу посмотреть, когда начнется стрижка. Работы очень прибавится?

– Мы нанимаем бродячих стригалей или свободные руки из Мидхерста, – ответил Уилл.

Его длинноногая лошадка легко приноровилась к танцующему шагу Моря.

– Обычно управляемся за неделю. Ставим загоны для стрижки возле амбаров у Гряды, а шерсть отправляем в Лондон на продажу. В этом году у нас договор с прядильней в Хемпшире, так что продаем напрямую по оговоренной цене. Когда закончим стрижку, для пастухов с семьями и стригалей устроим праздник в амбарах.

Мы шли рысью по дороге через лес, тем путем, которым я впервые привезла Перри в Хейверинг-Холл. На дороге пятнами лежало солнце, река Фенни журчала низко и мелодично. На верхних ветках деревьев пели птицы, и воздух пахн сладко, тепло, по-летнему.

– Ох, – сказала я с тоской. – Как бы мне хотелось опять ночевать под открытым небом.

– Уже устали от господской жизни? – с улыбкой спросил Уилл. – В деревне вас всегда ждет постель.

– Нет, – ответила я. – Я не возвращаюсь. Но лето такое чудное, а я целыми днями сижу дома.

– Да, – мягко сказал Уилл. – Вы не больно-то выезжаете, так? Меня бы это мучило. Нас растили не для жизни под крышей, что меня, что вас. Я бы спятил, запри меня кто в гостиной на целый день.

– Я учусь, – оборонительно произнесла я. – Мне многое надо узнать.

– Хорошо, – сказал он. – Если вы точно знаете, что вам это нужно.

– Знаю, – твердо ответила я, и он промолчал.

Мы ехали рядом, как добрые друзья, беседуя, когда хотелось, но большей частью молча. Он был хорошим наездником. Его конь, Бо, ни скоростью, ни выносливостью не мог потягаться с Морем, чистокровным гунтером. Но мы с ним могли поскакать наперегонки, если давали Бо двадцать-тридцать ярдов форы, и иногда едва успевали обогнать его возле столба.

Уилл мало говорил, но мы ни разу не проехали мимо работавших людей или свежезасеянного поля, чтобы он не удостоверился в том, что я точно знаю, чем они заняты. Если мы встречали кого-то на дороге, или кого-то, чинившего изгородь, или копавшего канаву, мы останавливались, и Уилл представлял их всех по именам, или напоминал мне, где мы прежде встречались. Я видела, что его любят и, несмотря на его молодость, уважают. Люди постарше соглашались с его суждениями и докладывали ему о делах, молодые держались с ним любезно и легко. Я догадывалась, что его поддразнивают из-за прогулок со мной, но когда я была рядом, все вели себя почтительно и приветливо. Молодые женщины глазели на меня, рассматривая детали моей одежды, обуви и перчаток. Я не возражала. Мне случалось стоять в центре арены, когда к моим ногами бросали цветы и монеты. Едва ли я могла покраснеть из-за того, что десяток девушек не могут оторвать взгляда от золотой бахромы на моем жакете. Я видела, что многие из них смотрят на Уилла с особой, интимной улыбкой, и догадывалась, что у девушек он тоже пользуется успехом.

Мы проехали мимо двух девушек на дороге, которые крикнули мне: «Добрый день», – и сверкнули смеющимися глазами в сторону Уилла.

– Тебя тут любят, – сухо сказала я.

– Вы их знаете, вспомните, – ответил он. – Это девочки Смитов. Они живут в доме напротив кузни. Дочери Смита, его зовут Малышом.

– Да, – сказала я, отвлекшись. – Но почему его так зовут? Он же совсем не маленький!

Уилл улыбнулся.

– Его на самом деле зовут Генри, – сказал он. – Его мама умерла во время родов, и он младенцем был очень маленьким и хилым, вечно болел. Никто не думал, что он выживет, поэтому ему даже имени не дали. Называли по имени брата. А потом, когда Джулия Лейси начала снова поднимать деревню, ее дядя Джон, врач, стал его лечить, и он вырос большим и сильным. Он выжил, но прозвище пристало.

Даже в именах людей можно было проследить власть, которую хозяева земли имели над теми, кто на ней работал. Мне было приятно, что многих женщин лет двадцати и старше зовут Джулия, в честь моей матери, было в деревне и несколько Ричардов, и немножко Джонов. Была и темная сторона: детей, родившихся в голодные годы, когда моя семья губила деревню своей алчностью, вовсе никак не называли. В те годы детям давали прозвища, или называли их так же, как братьев и сестер. Никто не надеялся, что выживут все. На кладбище об этом свидетельствовали множество холмиков с пустыми деревянными табличками – такие ставили, если у родственников не было денег, чтобы водрузить каменное надгробие.

– Сейчас в деревне очень редко умирают дети, – сказал Уилл, догадавшись, о чем я думаю. – Очень редко. Конечно, они болеют, и несчастья случаются. Но никто не умирает на вашей земле от голода, Сара. Мы управляем поместьем так, что всем достается доля богатства, и всех можно прокормить.

Мы повернули лошадей на тропинку, которая вела к вершинам Гряды. Я уже могла проехать по ней с уверенностью, она была мне знакома.

– Это нужно будет поменять, – ровным голосом произнесла я. – Когда я достигну совершеннолетия, я все поменяю.

Уилл улыбнулся мне и придержал поводья, чтобы я выехала вперед на узкой тропинке.

– Может быть, вы прежде сами изменитесь, – сказал он. – Может быть, поймете, что жить на земле, где люди не голодают и отвечают за свою работу, приятнее, чем получать чуть больше денег. Эту землю хорошо обрабатывают, Сара, не забывайте. Но не за счет тех, кто на ней работает.

– У меня нет времени на нахлебников, – сказала я.

Я была рада, что меня не слышит леди Клара – голос у меня был грубым и хриплым.

– В новом столетии мир будет иным, – сказала я. – За морем есть обширные рынки, можно заработать и потерять огромное состояние. Каждой ферме в стране придется состязаться с соседями. Если уступить работникам, будете сражаться с одной рукой, привязанной за спиной.

Я отъехала в сторону, чтобы он поравнялся со мной, и увидела, как по его лицу прошла волна гнева.

– Я знаю, вас учат говорить, как говорят сквайры, – сказал он, следя за своим голосом. – Но всем вам придется понять, что богатство страны – прежде всего в ее людях. Вы не сможете ничего произвести, если ваши работники будут умирать с голоду. Не сможете делать машины и инструменты, если рабочие не умеют читать и писать. Вы очень недолго будете получать какую-то прибыль, заставляя всех трудиться изо всех сил и мало им платя. Но кто будет покупать ваши товары, если у рабочих не будет денег?

– Будем продавать за границу, – сказала я.

Мы выехали на вершину Гряды, и я указала туда, где лежало ломтем чистейшей синевы море, отливавшее фиолетовым у горизонта.

– Будем торговать с другими странами по всему миру.

Уилл покачал головой.

– Вы и там будете делать то же, что здесь, – сказал он. – Вы и ваши новые друзья. Покупать будете дешево, а продавать дорого. Заставлять работать сверх меры и платить скудно. Когда они взбунтуются, вы приведете армию и скажете, что это для их же блага. Откажетесь давать им образование, а потом скажете, что им нельзя доверять, потому что они невежественны. Будете держать их впроголодь, в невежестве и грязи, а потом жаловаться, что от них не так пахнет или они не могут правильно говорить. Сделаете с ними то же, что всегда творили с рабочими людьми в этой стране!

Он замолчал. Я ничего не ответила.

– Это не сработает, – тихо произнес он. – Вы не сможете так вечно продолжать. Вас выкинут из колоний – да, и вас, и ваш дешевый виски и дрянной хлопок. Рабочие люди в этой стране будут бороться за свои права. Голосовать, решать, кто ими правит. Будут появляться такие поместья, как Широкий Дол, они укажут народу дорогу вперед. Такие же деревни, где будут пытаться делиться богатством.

– Это мое богатство, – упрямо сказала я. – А не просто богатство.

– Ваша земля? – спросил он.

Я кивнула.

– Ваши люди? – спросил он.

Я замялась, не зная, что ответить.

– Ваше небо? Дождь? Птицы? Ветер? Ваше солнце?

Я отвернулась от него во внезапном раздражении.

– Не получается, – сказал он. – Ваши представления о собственности нелепы, Сара. И вам бы следовало это знать. Вы жили на самом краю общества, на границе собственности. Вы знаете, что там мир полон вещей, которые никому не принадлежат.

– Именно потому, что я там была, я и зову эту землю своей, – желчно сказала я. – Ты этого не знаешь, потому что никогда не был беден. Ты всегда спал на мягком и хорошо ел, всю свою жизнь, Уилл Тайяк. Не рассказывай мне о тяготах.

– Я забыл, – злобно ответил он. – Нас всех надо наказать за ваши несчастья.

Он повернул лошадь и поехал по вершинам Гряды, а день был такой славный и солнечный, что я разозлилась на себя за то, что вновь вызвала старое чувство, что я ограблена и обижена, даже сейчас, когда мне надо было бы радоваться.

Уилл оставил все, как есть, он был слишком добр, чтобы обращаться ко мне с речами, когда я была такой: уязвленной, злой и запутавшейся. Вместо этого он потребовал возмутительной форы в гонке, заявив без всяких на то оснований, что Бо вот-вот потеряет подкову, а потому пойдет медленнее. На деле он рванул с места как ураган, и мне пришлось низко склониться к шее Моря и поднять его в самый быстрый галоп, чтобы догнать Бо, пока он не домчался до тернового куста, который служил нам вехой при спуске с Гряды.

Мы прискакали туда голова к голове, и с криком остановились – Море был лишь на морду впереди.

– Кажется, он начинает набирать резвость, – сказала я, задыхаясь.

Волосы у меня растрепались, шляпка съехала набок.

– Упражняется, – улыбаясь, ответил Уилл. – Я раньше не участвовал в гонках.

– Видел бы ты Снега, – сказала я, потеряв на мгновение осторожность, – Видел бы Снега! Он арабский жеребец, совершенно изумительной белой масти, и Роберт с ним может все. Снег считает и вытаскивает из банки цветные флажки. Может вставать на дыбы и танцевать на задних ногах. Роберт учит его носить поноску, как собаку!

– Роберт? – спросил Уилл, старательно небрежным голосом.

– Друг, который у меня был, – тупо ответила я.

Что-то в моем голосе подсказало Уиллу, что больше я ничего не расскажу, и он просто улыбнулся.

– Хотел бы я на него посмотреть, – сказал он. – Люблю хороших лошадей. Но никогда не видел такого, как Море. Откуда он у вас, Сара? Вы его еще жеребенком взяли?

Я опасливо помедлила с ответом.

Однако день был слишком теплым, и жаворонки пели так заманчиво. Внизу виднелась деревушка, уютная, словно игрушечная на зеленом ковре. Лоскутное шитье полей, зеленых и желтых от разных посевов, свидетельствовало о богатстве моего поместья. Плотные купы темной зелени указывали парк вокруг моего дома, Дол-Холла.

Я улыбнулась.

– Я его выиграла! – сказала я.

Уилл слушал, а я рассказывала ему, как впервые увидела Море и как про него говорили, что на него невозможно сесть. Как я убедила хозяина позволить мне на нем прокатиться (он торговал лошадьми, сказала я о Роберте), как стали принимать ставки, и хозяин выиграл в этом пари сотни гиней. Уилл смеялся от всей души, представляя, как я подоткнула юбки служанки и села верхом на Море. Но потом он замолчал, когда я рассказала, как Море встал на дыбы и забился и как в конце концов сбросил меня.

– Вы, должно быть, часто падали, – мягко сказал Уилл.

Я кивнула, улыбаясь от воспоминания о том дне в Солсбери и не заботясь о прошлой боли.

– Это так вы повредили лицо? – спросил он. – Когда упали с лошади? У вас нос немножко свернут.

Я рассеянно потрогала нос.

– Нет, – ответила я.

Я уже собиралась рассказать, как упала с трапеции, но мысль об этом вызвала ее, мою сестру, из того тихого молчаливого места в голове, где я ее похоронила.

Я ощутила, как тоска сжимает мне горло, словно я сейчас задохнусь скорбью, слишком большой, чтобы жить в груди.

– Нет, – хрипло ответила я и отвернулась, чтобы он не увидел, как кривится мой рот в уродливой гримасе боли, как становятся горячими и красными глаза.

Я не имела права плакать. Я знала, что если начну, то никогда не остановлюсь. Жизни не хватит, чтобы оплакать ее потерю и одиночество, в котором я осталась.

– Нет, – повторила я.

– Поедем обратно на выгон, – внезапно сказал Уилл, словно забыл, о чем мы говорили. – Там есть земля, где можно посадить деревья. Хочу, чтобы вы сказали, что об этом думаете. Сейчас в Кенте добывают очень много угля, глубокие разработки, и есть спрос на короткие прямые бревна, чтобы подпирать потолки проходов в шахтах. Мы можем посадить сосны, и всего через десять лет они уже будут готовы для вырубки.

– А, – сказала я.

Горло у меня по-прежнему было сведено.

– И сможете взглянуть на северную сторону выгона и поместье Хейверингов, – продолжал Уилл.

Он говорил быстрее и громче, чем обычно, давая мне время, чтобы затолкать обратно боль разбитого сердца, чтобы никто ее не заметил.

– Вы же там никогда не были, думаю, разве что с лордом Перегрином. Вы с ним много ездите верхом?

– Да почти не ездим, – сипло сказала я.

Но я уже взяла себя в руки.

Уилл взглянул на меня и улыбнулся своей легкой милой улыбкой.

– Он, наверное, скоро уедет в город. Или куда они там уезжают на лето.

– Нет, – ответила я. – Он еще какое-то время останется с нами.

Мы ехали рядом по ровной дороге, на восток, вдоль гребня Гряды, по старому тракту гуртовщиков, который идет до самого Кента.

Уилл искоса посмотрел на меня. В его карих глазах читался вопрос.

– Он никогда прежде надолго не задерживался в деревне, – сказал он. – Что же его сейчас останавливает?

Я прямо посмотрела на него. Я никогда бы не стала изыскивать слова для Уилла Тайяка.

– Я ему нравлюсь, – просто сказала я.

– Его матушке есть что по этому поводу сказать, уж точно, – заметил Уилл.

– Я ей нравлюсь, – ответила я с улыбкой.

Он увидел, как я улыбаюсь, и нахмурился.

– Вам это нужно? – спросил он. – Несмотря на все, что у вас может быть? Вы этого хотите?

Я ухмыльнулась. Было забавно, что его это так задело.

– Свадьбы не будет, – сказала я. – Я не такая. Я никогда не выйду замуж, меня не тянет найти мужа, и никогда не тянуло.

Уилл кивнул, словно я подтвердила его мысли. Его довольное лицо меня резануло.

– Но если бы охотилась за мужем, более привлекательного мужчину я бы не нашла, – сказала я чистым лживым голосом. – Он хорош, как ангел, и никогда не злится. С ним весело, он меня смешит. И он со мной ласков и нежен, словно любовник.

С лица Уилла улыбка пропала так резко, словно я его ударила.

– Не приводите его сюда сквайром, – с внезапной горячностью остерег меня он. – Мы здесь не потерпим того, как Хейверинги управляются с землей.

– Да хватит, – сказала я, внезапно выйдя из себя. – Мне надоело слушать, что вы потерпите, а что не потерпите в Широком Доле! Я нарочно так сказала, чтобы тебя позлить, и не надо мне угрожать из-за того, что никогда не случится.

Я вжала пятку в бок Моря и позволила ему помчаться по ровной дороге, так что мы оставили далеко позади Уилла и Бо и увеличивали отрыв, пока они не превратились во всадника и коня размером с игрушку вдали на поросшем травой склоне.

Я остановилась и подождала, пока он подъедет. Мой гнев унесло в галопе. Когда Уилл с топотом приблизился на тяжело дышащем Бо, улыбка его была печальна. Он перегнулся с седла и похлопал меня по плечу, как похлопал бы другого парня, чтобы помириться.

– Я не сержусь, – сказал он, открыто и дружески улыбаясь. – Я знаю, что он вам не нужен. Он меня злит своими повадками, но я рад, что вам в его обществе нравится. Я никакого зла на вас не держу, Сара, вы же знаете. Простите, что так с вами говорил.

Я улыбнулась ему в ответ, и мы вместе поехали через выгон, посмотреть на место, где можно посадить сосны, а потом взглянуть, как цветет яблоневый сад, в котором лепестки падали, как снег.

А потом мы бок о бок отправились домой.

В тот день мы больше не ссорились, мы, как всегда, смеялись и мирно разговаривали. Мы никогда друг другу не надоедали, никогда не ехали рядом в обиженном молчании. Мы могли молча проезжать через поля, глядя по сторонам, или через тихие леса, или неподвижно стоять, глядя в небо, где кружил канюк; но мы никогда не молчали потому, что нам нечего было друг другу сказать.

Мы часто вспыхивали; у Уилла был дар выводить меня из себя, а я, узнав его получше, научилась, сперва разозлившись на него, мириться. Он был похож на кочевого, на обитателя фургона. На него можно было разозлиться, дойти до неистовой ярости, а через десять минут все бесследно проходило. Нечего было вспомнить. Все высказали, что хотели, и вопрос был закрыт. Только в домах, где люди говорят тихо и держат на лицах улыбки, ссоры бурлят и бурлят, слышатся в тихих голосах и вспыхивают по любому поводу.

Когда мы въехали во двор конюшни, я вспомнила, что мне было велено, и повернулась к Уиллу с участием на лице.

– Хочешь выпить эля, Уилл? День нынче жаркий, – сказала я.

Он уже собирался согласиться, но потом взглянул на меня внимательнее.

– У вас такой голос, – приветливо сказал он, – и глаза ваши зеленые смотрят так, что сразу понятно: что-то сейчас явится из новых привычек и манер. Думаю, если я скажу: «Да», – вы мне ответите, что я могу пойти в кухню?

Я почувствовала, что краснею.

– Как любезно с вашей стороны, – сказал он с иронией. – Я с удовольствием зайду в кухню, выпить пива. Пойдете со мной?

Я замялась, но внезапно его лицо прояснилось, и он сердечно улыбнулся, глядя на меня.

– Ох, Сара! – сказал он, спрыгнул с лошади, подошел и снял меня с дамского седла. – Пойдем выпьем эля, Сара!

Голос у него был теплым и радушным.

– Идем со мной в кухню, выпьем эля, и хватит изображать из себя кого-то, кто совсем не ты.

Я позволила ему обнять себя. Руки у него были теплые и надежные, и я вдруг захотела пойти с ним в чистую кухню, сесть за выскобленный стол, большими глотками пить холодный эль и смотреть, как кухарка чистит мне на обед овощи.

Руки Уилла на моей талии лежали твердо, и он, продолжая обнимать меня одной рукой, повернулся к двери кухни.

Я не делала попыток высвободиться.

– Сара!

То был голос леди Клары, она стояла на краю террасы, выходившем на конюшенный двор. Я покраснела и отпрянула от Уилла. Я знала, что она за мной наблюдала.

– Уйди с солнца, Сара! – сказала она.

Говорила она негромко, но ее голос четко доносился до меня, стоявшей на дворе конюшни – голос знатной дамы, которой не приходится его повышать, чтобы отдавать приказы и заставлять себя слушаться.

– Ты загоришь, как крестьянка в поле, если будешь там стоять.

Я безропотно повиновалась и пошла к ней, потом повернулась к Уиллу.

– Прости, – сказала я. – Видишь, мне надо идти, завтра прокатимся.

Лицо Уилла была чернее тучи. Он повернулся к лошади и запрыгнул в седло.

– Нет, – коротко сказал он. – Завтра я занят. Можете в четверг приехать к амбарам на Гряду, если хотите посмотреть на стрижку. Они начнут в семь.

– Уилл? – позвала его я, но он проехал мимо, не сказав больше ни слова.

Он был так близко, что Бо, махнув хвостом, ударил меня по лицу.

– Уилл? – снова сказала я, не в силах поверить, что теплая улыбка пропала с его лица быстро, как налетает летняя гроза, лишь оттого, что я послушалась леди Клару.

Он не слышал меня или предпочел не услышать. Склонившись к шее Бо, он послал его в галоп, как только миновал террасу. Мимо леди Клары он проехал, не кивнув и не поприветствовав ее. Как только копыта Бо коснулись дороги на Широкий Дол, Уилл пришпорил его, и они поскакали так, словно все адские демоны гнались за ними.

Я медленно повернулась и поднялась по ступеням террасы к леди Кларе. Она улыбнулась, словно увидела что-то, что ее очень позабавило, и повела меня в гостиную, где нас ждал кувшин лимонада со льдом и два охлажденных бокала с сахарной каймой по краю.