Меридон Грегори Филиппа
Мгновение мы стояли в тишине.
Потом Море беспокойно переступил, и наше единство распалось. Мальчик, принявший повод Моря, помог мне спуститься с седла. Уилл неподвижно сидел на лошади, глядя, как я ухожу по двору, как сияет в лунном свете корыто воды, словно покрытое льдом, как падают на мощеный двор квадраты желтого света из окон дома, как я закрываю за собой дверь и запираю засов.
На следующий день мы уехали в Лондон, так что соглядатаи леди Клары не успели рассказать ей о конном балагане и о похожей на меня молодой леди, откликавшейся на другое имя, которая посетила его.
Мы ехали не налегке.
Я вспомнила прежние времена, когда в один фургон помещалось все, что было необходимо семье из пяти человек. Во время первого сезона мы возили с собой постельное белье для четверых, смену костюмов, упряжь и задник – все погружалось в два фургона.
Мы с леди Кларой ехали в экипаже Хейверингов, Перри скакал верхом – ради собственного развлечения. За нами следовала грузовая повозка, в которой была вся наша одежда. Там же разместились лакей лорда Перегрина и две служанки. За ними двигался фургон, груженный всевозможными вещами, необходимыми леди Кларе для удобства: от простыней до дверных молотков. А по обе стороны этой кавалькады ехали верховые – конюхи и лакеи, вооруженные в дорогу мушкетонами и дубинками, на случай, если нас остановят и захотят ограбить разбойники.
На исходе первого часа, утомившись и заскучав, я от души надеялась, что так и выйдет.
Я была плохим дорожным товарищем леди Кларе. У нее была с собой книга, но я по-прежнему не могла прочитать ничего, кроме самых простых историй, а из-за подпрыгивания коляски я не могла водить пальцем по строке. У меня были с собой кое-какие записи о Широком Доле, времен моей мамы Джулии, но я не могла разобрать ее каллиграфический почерк, а леди Клара не стремилась мне помочь. И, к моему удивлению и все возрастающему неудобству, меня, как выяснилось, укачивало и тошнило в коляске.
Сперва я даже не поверила, когда у меня заболела и закружилась голова. У меня, всю жизнь просидевшей на козлах фургона, частенько евшей и спавшей внутри его!
Коляска крепилась на толстых кожаных ремнях и прыгала, как сиськи домохозяйки, и моталась из стороны в сторону. Огромная, скачущая вприпрыжку свинья, обитая изнутри мерзким голубым. Я бы благословила любого разбойника, который бы нас остановил. Тут же выскочила бы из коляски и стала умолять, чтобы он дал мне прокатиться на его лошади.
– Ты бледна, – заметила леди Клара, оторвавшись от книги.
– Меня тошнит, – сказала я. – Я из-за этой коляски заболею.
Она кивнула.
– Не говори «тошнит», говори «нехорошо», – сказала она и потянулась за ридикюлем.
Она достала оттуда флакончик с нюхательными солями и протянула его мне. Я такого прежде никогда не видела.
– Это пьют? – спросила я, поднимая флакончик к свету и стараясь рассмотреть, что внутри.
– Нет, – ответила леди Клара, переливчато рассмеявшись. – Это нюхательные соли. Поднеси к носу и понюхай.
Я вынула пробку и сунула флакончик под нос. От души вдохнула и задохнулась. Голова у меня закружилась еще больше, в ноздрях защипало.
Леди Клара так и покатилась от смеха.
– Ох, Сара! – воскликнула она. – Маленькая ты дикарка! Помаши им под носом и дыши, как обычно. Я подумала, тебе это поможет.
Я заткнула флакончик и вернула его ей. Порылась в кармане, вытащила платок, вытерла горевший нос и промокнула глаза.
– Мне было бы лучше, если бы я ехала верхом, – сказала я.
– Исключено, – ответила леди Клара, и на этом разговор был окончен.
Я закрыла глаза, чтобы все кругом не качалось и не кружилось при движении, и какое-то время, должно быть, проспала, потому что в себя я пришла, когда колеса коляски уже скрипели и стучали по брусчатке. Я проснулась рывком – вокруг меня шумел город и кричали носильщики. Вонь царила отвратительная, шум стоял, как в Солсбери в базарный день, и преследовал нас еще милю. Я поверить не могла, что в мире может быть столько людей, столько повозок, нищих, попрошаек, разносчиков и торговцев.
– Лондон! – сказала леди Клара со вздохом облегчения, дававшим понять, как тяжело ей было жить в деревне.
Я кивнула, но вместо волнения почувствовала лишь страх. Я бы согласилась теперь на что угодно, лишь бы не быть здесь, не быть мисс Сарой Лейси, приехавшей на свой первый сезон в качестве юной леди, направляющейся в городской особняк Хейверингов, где ждала в детской маленькая мисс Джулиет, и должна была явиться утром повидать матушку новобрачная леди Мария де Монтерей.
– Тебе не могут не понравиться мои дочери, – сказала леди Клара.
Ее голубые глаза затуманились, словно она угадала мои мысли, когда я побледнела и затихла.
– Нет, – убежденно сказала я.
– Они не могут тебе не понравиться, потому что ничего не будут для тебя значить, – сказала она ровным голосом. – Джулиет – просто невежественная школьница, не по годам развитый ребенок, довольно хорошенькая. Мария – маленькая мегера. Я удачно выдала ее замуж, прежде чем ее муж обнаружил, какой у нее острый язык. Она должна бы благодарить меня за это, но она не станет.
Глаза леди Клары блеснули поверх веера.
– Она тебя возненавидит, – откровенно сказала она и улыбнулась.
Я задумалась. Сара Лейси, юная леди, боролась во мне с цыганкой Меридон. Меридон одолела.
– Терпеть не могу бабские свары, – брякнула я. – Не хочу, чтобы она меня задирала. Все и так будет плохо.
Леди Клара зловеще улыбнулась.
– Не говори «бабские свары», Сара, – сказала она. – И не будь такой нудной. Не так все будет плохо. Тебе предстоит выйти в свет, в общество, которое твое по праву. И ты можешь положиться на меня, я укрощу худшие проявления дочернего злоумышления.
Я замялась.
– Вы не всегда будете рядом, – сказала я. – И Перри тоже…
Леди Клара взмахнула веером в пыльном воздухе.
– Перри боится Марии так же, как меня, – отозвалась она. – Он тебе не поможет, дорогая. Так что я всегда буду рядом. Мария достаточно самоуверенна и самолюбива, чтобы попытаться поставить тебя в глупое положение на людях. Я этого не позволю. Со мной у тебя все будет хорошо.
– Благодарю вас, – сказала я.
В моем голосе было море иронии, но леди Клара предпочла ее не услышать.
Вместо этого она склонилась вперед:
– Мы почти приехали. Это Гросвенор-стрит, а там – наша улица, Брук-стрит, и на углу наш дом.
Говорила она с гордостью, а я с удивлением уставилась на дом.
Он был красив, с крыльцом в четыре невысокие ступени, окруженный густой чугунной оградой и с тяжелым треугольным выступом над дверью. Нас, судя по всему, ждали, потому что, когда экипаж подъехал, дверь была открыта настежь, и двое лакеев в ливреях и полдесятка служанок в черных платьях и белых передниках вышли и встали рядком на ступеньках. Леди Клара поднесла руку к шляпке и бросила на меня быстрый взгляд.
– Поправь плащ, Сара, – коротко сказала она. – И не улыбайся им.
Я кивнула и постаралась принять такой же высокомерный и презрительный вид, как у нее. Дверь экипажа открыли, опустили подножку, и леди Клара вплыла в дом, кивнув служанкам, присевшим в реверансе по обе стороны от нее.
Я шла следом.
Я не была неловкой. Не была неуклюжей. Я и прежде стояла посреди арены, и толпа пялилась на меня, пока не считала, что довольно получила за пенни. Строй служанок не мог меня смутить. Я равнодушно кивнула их склоненным головам в чепчиках и проследовала за леди Кларой в дом.
Холл в доме был большой и красивый. Если бы леди Клара не сдвинула брови, глянув на меня, я бы открыла рот от изумления. Справа от нас вилась вдоль стены лестница, широкая и пологая, с изысканными изогнутыми перилами. Стена за ней топорщилась лепниной, окружавшей картины и ниши для белых статуй. «Неприличных», – подумала я, но у меня едва было время на них взглянуть. В прямоугольных золоченых рамах были нарисованы люди, завернутые в разноцветные простыни, плывущие по волнам или лежащие на лужайках в лесу. Слева располагалась дверь, ведшая в комнату, которая должна была выходить на улицу. Но леди Клара прошла мимо нее и поднялась вслед за дворецким по лестнице в гостиную, находившуюся прямо над этой комнатой и тоже выходившую окнами на улицу.
Дворецкий распахнул перед ней дверь.
– Мы развели в гостиной огонь, миледи, подумав, что вы могли озябнуть или устать в дороге, – сказал он. – Может быть, вы желаете чаю, миледи? Или глинтвейна?
Я вошла в комнату за леди Кларой.
То была самая необычная комната из всех, что я видела в жизни. Каждая стена была отделана причудливой лепниной, покрашенной так, что стена представляла собой раму для картины или для четырех высоких окон. Камин был до такой степени залеплен гирляндами, завитушками и лентами, что непонятно было, как его по утрам находят, чтобы развести огонь.
Все казалось таким величественным. Таким подавляющим.
Я заскучала по простому удобству Широкого Дола, едва переступив порог.
– Пыль, – сказала леди Клара, войдя в гостиную, сняв перчатки и отдав их ожидавшей служанке.
Дворецкий, человек из Хейверинга, уехавший накануне вечером, чтобы встретить нас здесь, бросил яростный взгляд на экономку, женщину из Лондона, которую я прежде не видела.
Леди Клара села возле камина и поставила ноги на медную решетку. Она протянула к огню руки и без улыбки посмотрела на всех: на горничную, экономку и дворецкого.
– Пыль на оконных карнизах, снаружи, – сказала она. – Пусть их вытрут. И принесите мне почту и бокал глинтвейна, сейчас же. А еще по бокалу для мисс Лейси и лорда Перри.
Дворецкий пробормотал извинения и, пятясь, вышел из комнаты. Экономка и горничная выскользнули, захлопнув за собой двери. Леди Клара улыбнулась мерцающей зловещей улыбкой.
– Нет нужды быть любезной со слугами, Сара, – сказала она. – Тысячи отдадут правую руку за хорошее место в лондонском доме. Обращайся с ними твердо и выгоняй, когда понадобится. Никакой выгоды в том, чтобы поступать иначе, нет.
– Да, леди Клара, – сказала я, подвинув от камина стул и садясь рядом с ней.
Открылась дверь, вошел Перри, а следом за ним служанка с подносом.
– Здравствуй, мама, – радостно сказал он. – Сара!
Он жестом указал служанке, чтобы поставила поднос на стол, отослал ее из комнаты и сам вручил нам бокалы.
– Писем груда, – задумчиво сказал он. – В основном тебе, мама. Полдюжины – мне. Наверное, счета.
Он передал леди Кларе поднос с ее письмами и стал смотреть, как она отпивает вино, а потом открывает письма ножом из слоновой кости. Пока она отвлеклась, он засунул руку во внутренний карман сюртука, вытащил темную фляжку и плеснул из нее в свой напиток какой-то прозрачной жидкости. Он подмигнул мне проказливо, как мальчишка, а потом с куда большей охотой стал пить свой глинтвейн.
– Приглашения, – с удовольствием произнесла леди Клара. – Смотри, Сара, твое имя на золоченой карточке с гравировкой!
Она протянула мне жесткую белую карточку, и я, водя пальцем по словам, медленно разобрала: «Дост. миссис Тэверли рада просить вдовую леди Клару Хейверинг и мисс Сару Лейси посетить бал…»
– Господи! Она не должна делать этого на людях, мама! – внезапно встревожившись, сказал Перри.
Леди Клара подняла глаза от писем и увидела, как я с черепашьей прытью складываю слова.
– Боже правый, нет! – воскликнула она. – Сара, никогда не пытайся читать на людях, пока не сможешь этого делать, не водя пальцем по словам и не шевеля губами.
Я переводила взгляд с Перри на леди Клару. Я так гордилась тем, что могу вообще разобрать, что написано в приглашении. Но это оказалось не приобретенным навыком, а поводом для неловкости. Что бы я ни делала, это было недостаточно хорошо для высшего света.
– Не буду, – напряженно пообещала я. – Леди Клара, могу я пойти к себе и снять шляпку?
Она резко посмотрела на меня, но потом ее взгляд смягчился.
– Разумеется, – сказала она. – Я и забыла, что тебе нездоровится. Ступай и приляг, я пришлю твою горничную, чтобы она помогла тебе заблаговременно одеться к обеду.
Она кивнула на шнурок возле камина, чтобы я его потянула, и я посмотрела на часы. Было три часа.
– Мы не сядем обедать еще несколько часов! – рассеянно сказала леди Клара. – Теперь будем жить по городскому времени! Обедаем сегодня в шесть, а потом, когда начнем развлекаться, будем еще позже. Миссис Гилрой может принести тебе кусок хлеба и пирога в комнату.
– Спасибо, – сказала я.
Перри открыл мне дверь, а потом вышел вслед за мной. Из глубины длинного коридора, оттуда, где, как я предположила, была черная лестница, появилась горничная, присела перед нами и стала ждать. Взгляд Перри был затуманен, он пил по дороге, а джин, добавленный в глинтвейн, еще больше его разморил.
– Я добуду пирог, – предложил он. – Устроим пикник. Будет, как в тот день, в лесу, когда я тебя принял за мальчишку с конюшни и мы решили, что будем друзьями.
– Хорошо, – безутешно сказала я.
Я последовала за горничной по коридору, неся новую шляпку за ленты, так что цветы у нее на боку задевали толстый ковер. Горничная распахнула дверь и отступила в сторону.
Комната была просторной и приятной; я подумала, что она, видимо, принадлежала мегере Марии до того, как та вышла замуж. Белая с золотом кровать и такой же туалетный столик с зеркалом, перед ним табурет. Висячий шкаф для платьев и накидок. Окно с намертво закрашенными рамами, выходившее на улицу, по которой туда-сюда ехали кареты и сновали посыльные и лакеи. Пахло затхлостью, словно в Лондоне не дули чистые ветра. Я сморщила нос от застарелого запаха духов и пудры для волос. Невозможно было представить, что я тут смогу заснуть. Как в тюрьме.
За дверью раздался грохот – Перри с подносом в руках врезался в нее. Я подошла, распахнула дверь, и Перри нетвердыми ногами зашел в комнату. Открытая бутылка вина упала набок и каталась по подносу, поливая вином сливовый пирог, кексики, печенье и ломтики хлеба с маслом. Блюдце с джемом съехало на дальний край подноса и, никем не замеченное, прилипло к камзолу Перри. Поднос был залит красным вином, еда насквозь промокла.
Перри плюхнул свою ношу на каминный коврик, так ничего и не заметив.
– Вот теперь можем устроиться с удобством, – удовлетворенно сказал он.
Я хихикнула.
– Да, можем.
Мы выпили друг за друга остатки вина, съели размокший сливовый пирог и печенье в красных пятнах, а потом свернулись одним клубком, как пьяные щенки, и дремали у огня, пока в дверь не постучала горничная, сказавшая, что мне пора одеваться к обеду.
29
Леди Клара сказала, что я готова войти в лондонское общество, но я сомневалась в ее словах: пока что все, что я делала в Сассексе, было неуловимо не так.
Но когда мы приехали в Лондон, она стала осуждать меня крайне редко, и я, сухо улыбнувшись, вспомнила, как Роберт Гауер никогда не судил представление на арене. Это на репетициях он был суровым надсмотрщиком. На арене он ободряюще улыбался.
Леди Клара вела себя так же, и моя жизнь в Лондоне превратилась в одно бесконечное представление: я делала трюки, которым меня выучили, и полагалась на то, что леди Клара не станет присматриваться к совершенным мною ошибкам. Она замечательно меня прикрывала. Когда молодая леди подошла к пианино, чтобы поиграть, и, обернувшись ко мне, спросила: «Вы поете, мисс Лейси?» – именно леди Клара сказала, что я беру уроки у одного из лучших учителей и он настаивает на том, что между занятиями моему голосу нужен покой.
Все кивнули с изрядным уважением, и только молодая леди за пианино, казалось, была раздосадована.
От танцев меня освобождали, пока мы не пришли в «Олмакс», какой-то клуб, где я должна была впервые танцевать с Перри.
Мне выдали чужие рисунки, и леди Клара настояла, чтобы я нацарапала внизу свои инициалы и отдала вставить рисунки в раму. Их очень хвалили и нашли, что моя скромность очаровательна. Вышивка, которой занималась в классе гувернантка – это было еще одной ее неоплачиваемой обязанностью, – оставлялась на видном месте в гостиной, и леди Клара ласково журила меня при гостях, что я ее не убрала. Мои букеты составляла одна из горничных, которая когда-то была ученицей цветочника. Только на лошади я ездила и в карты играла сама, и то были навыки из моей прошлой жизни.
– Слишком хорошо для юной леди, – сказала леди Клара.
Она хотела, чтобы я ездила на тихой дамской лошадке, и предложила мне гнедую из своей конюшни. Но я осталась верна Морю и послала за ним в Сассекс. Конюшня располагалась на задах дома, в паре шагов от дома по мощенной брусчаткой улице. Иногда днем, когда леди Клара отдыхала, я надевала шляпку с вуалью, опускала вуаль и отлучалась проведать Море. Мне не разрешалось выходить без лакея, лошадь должны были подавать к дверям. Но я не доверяла лондонским конюхам, они едва ли стали бы должным образом чистить его сбрую. Я не знала, можно ли на них полагаться в отношении еды и воды. Сказать по правде, я просто неистово хотела быть рядом с ним, вдыхать его запах и прикасаться к его живому теплу.
Через пару дней леди Клара узнала, что я делаю. Она ничего не сказала. Думаю, острый здравый смысл подсказал ей, что без этого я обойтись не смогу. Если уж я должна была жить без земли, без странствий, без девушки, бывшей моим постоянным товарищем с того дня, как я появилась на свет, мне нужно было что-то, что позволило бы мне чувствовать, что я все-таки как-то касаюсь земли. Море, да еще иногда Перри – вот и все, что казалось в Лондоне настоящим.
Мне позволялось выезжать на конную прогулку каждое утро, при условии, что меня будет сопровождать грум и я не стану скакать галопом. Когда часы били семь, мы трусцой выезжали на улицы, людные даже в это время. По Дэвис-стрит, через Гросвенор-сквер, пыльную из-за стройки, по Аппер-Брук-стрит до парка, в котором зеленые листья казались сухими и усталыми, а некоторые кусты желтели по краям. Иногда привратник Гросвенор-лодж был уже на ногах и приветствовал меня, касаясь шляпы, но чаще мы с грумом были единственными людьми в парке. Возле тихого пруда бродили молчаливые утки, вокруг нас вились огромные стаи голубей.
Однажды утром я услышала низкий скрипучий шум, подняла голову и увидела пару белых лебедей, сделавших круг над прудом и севших на воду – они подняли в стоячей воде высокую зеленую волну, разбившуюся об их широкие белые груди.
В Широком Доле в это время года, подумала я, на кустах висят яркие зрелые ягоды. Орехи тесными гроздьями жмутся к веткам. В лондонском парке тоже произрастали фрукты и орехи, но все это казалось скорее декоративным развлечением. Это не имело никакого отношения к голоду, жизни и смерти. Белки на деревьях и утки у пруда были похожи на чучела, а не на живых голодных животных.
Грум ехал за мной на расстоянии полудюжины шагов, но я чувствовала, что он наблюдает за мной, как тюремщик. Море отчаянно хотел пойти галопом, но я держала его на подобранном поводе. Городские шумы его пугали и озадачивали, его уши то и дело прижимались к голове, пока мы шли по людным улицам. Когда я каталась на нем по мощеному проулку, а потом оставляла на конюшне, мне казалось, его темные глаза смотрели на меня с укором, словно говоря, что то, что он нашел для нас в ту ночь, когда мы совсем потерялись, было куда лучше. По дороге домой я пожимала плечами, словно пыталась объяснить себе самой, почему нам нужно быть здесь. Морю приходилось жить на улице, полной других конюшен, где ждали своих хозяев богатые экипажи и прекрасные лошади.
Я не понимала, почему я, окруженная всем этим богатством и роскошью, не чувствую торжества.
Я хотела лучшего, самого лучшего.
И теперь оно у меня было.
Перри никогда не ездил со мной кататься по утрам. Он слишком поздно приходил домой каждую ночь. Иногда погружался в ад карточной игры, иногда посещал петушиные бои или боксерские схватки. Однажды он собрался на конное представление и предложил взять меня с собой. Я сказала, что не хочу идти, что его мама не одобрит, если я пойду, и он отправился один. Я даже не спросила его, что там были за наездники и какие трюки они исполняли.
Перри не вставал до полудня, иногда он завтракал с нами, одетый в яркий халат. Когда у него сильно болела голова, он пил крепкий черный кофе с бренди. Когда чувствовал себя хорошо, пил крепкий эль или вино с водой.
Чувствовал ли он себя хорошо или у него тряслись руки, а лицо было бледным – его матушка, казалось, ничего не замечала. Она читала письма, болтала со мной. Как-то раз он покачнулся, сидя на стуле, и я испугалась, что он сейчас потеряет сознание, но леди Клара не сказала ни слова. Она не пыталась запретить ему пить. Редко спрашивала, где он был накануне. Он становился с каждой неделей сезона все бледнее и бледнее, но леди Клара, казалось, не видела ничего, кроме собственного прелестного отражения в зеркале над камином.
Она ни на кого не смотрела, кроме меня.
В тот первый вечер я познакомилась с Джулиет и ее гувернанткой. Она спустилась, чтобы ее представили перед обедом, но не осталась обедать с матерью. Передо мной она, не поднимая глаз, присела, а когда ей сказали, что мы с Перри поженимся и мы с ней станем сестрами, холодно поцеловала меня в щеку и пожелала мне счастья.
Я не пыталась с ней сблизиться. Мне не была нужна сестра.
Леди Мария явилась в вихре страусовых перьев на следующее утро после нашего приезда.
– Дорого, – холодно сказала ее матушка, когда та впорхнула в комнату.
Мария поцеловала ее, потом отступила и покрутилась, чтобы леди Клара оценила во всей красе синее бархатное дорожное платье, синий жакет, синюю шляпку и синие перья, а также темную меховую накидку, наброшенную на плечи.
– Вульгарно, – просто сказала леди Клара.
Мария рассмеялась, нисколько не смутившись.
– Где эта нищенка-наследница? – спросила она.
Леди Клара нахмурилась и изобразила глухоту.
– Сара, позволь представить тебе мою дочь, леди де Монтерей. Мария, это мисс Сара Лейси.
Мария подала мне руку в перчатке и бросила на меня ледяной взгляд.
– Я слышала, вы с Перри собираетесь пожениться, – холодно сказала она. – Надеюсь, вы будете очень счастливы, уверена в этом.
Я улыбнулась, так же холодно, как она.
– Уверена, что будем, – сказала я. – Если не ошибаюсь, вы ведь тоже новобрачная? Позвольте пожелать вам счастья.
Мы стояли и улыбались друг другу так, словно у нас во рту было по ломтику лимона. Леди Клара отступила назад, словно желала насладиться этим зрелищем.
– Как Бейзил? – спросила она коротко, позвонив, чтобы принесли утренний кофе.
Мария сняла перед зеркалом шляпу и поправила плотные светлые кудри. Потом обернулась и состроила матери гримаску.
– Все так же, – сказала она. – Все работает, работает, постоянно, как торговец.
– Довольно успешный торговец, – сухо заметила леди Клара. – Он ведь не возражал против цены бального платья, о котором ты мне писала?
Мария лучисто улыбнулась.
– Я подсунула ему счет вместе с кучей счетов из его поместья, – сказала она. – По сравнению с лесом, который он собирается там насадить, это сущая мелочь.
Леди Клара улыбнулась.
– Будет неразумно проделывать этот фокус слишком часто, – предупредила она. – Вы женаты всего три месяца.
Служанка поставила передо мной поднос с кофе и стала дожидаться, пока я наполню чашки, чтобы передать их дальше. Рука моя была тверда, как скала, я не пролила ни капли. Леди Клара искоса на меня поглядывала. Мария забыла о моем существовании.
– Я теперь богата, – рассеянно сказала она. – Мне выдали денег на платья на три месяца, а я вчера удвоила эту сумму, играя в двадцать одно у леди Бармейн. Мне так везло, мама, ты не поверишь! Выиграла четыреста фунтов вчистую! Видела бы ты лицо ее милости! Ей чуть не стало дурно, когда я вышла из-за стола победительницей. Говорят, она снимает дом на карточные выигрыши. Должно быть, я обошлась ей, по меньше мере, в месяц!
Леди Клара рассмеялась резким лондонским смехом, и Мария стала рассказывать ей сплетни о людях, чьи имена были мне незнакомы, но их пороки, печали, пьянство, склонность к игре и неутоленные страсти были одинаковы, что в высшем обществе, что на арене.
Меня это удивило. В первый месяц в Лондоне важнейшим уроком для меня стало то, что разница не так велика, как казалось мне, когда я была на самом дне и смотрела вверх. Тогда меня ослепляла их чистота и пища, которую они едят, изящество их платьев, то, какие дамы хрупкие и как ярко они одеты. Но теперь я сама помылась и наелась и могла говорить таким же высоким голоском, как они. Я могла присесть в реверансе на должную глубину, раскрыть веер и улыбнуться, заслонившись им. Могла семенить по комнате, а не шагать. Все это были знаки, тайные слова, такие же непостижимые, как приметы на дороге, по которым понимают, где безопасно разбить лагерь и где можно охотиться в чужих лесах. Стоило мне их выучить, ключ к высшему обществу оказался тем же, что и к ярмарочной площади: ни больше ни меньше. Такие же пьяницы и игроки, домашние тираны и любовники, друзья, родители и дети; точно такие же. Самая большая разница между миром помещиков и безземельных состояла в малом: в земле. Когда я была на дне, у меня ничего не было, и меня из-за этого приучили хуже думать о себе.
Единственным, что вознесло меня на вершину мира, были земля и деньги, мне все бы простили, потому что я богата. Я бы никогда не пробралась за ограду, останься я бедной.
И когда я ехала на Море во время своей одинокой прогулки по утрам или смотрела, как кружатся танцующие, пока часы бьют полночь и лакеи зевают, прикрываясь рукой в перчатке, я все больше и больше понимала, что богатство бального зала и нищета фермы одинаково несправедливы.
Этому не было разумного объяснения. Не было причины. Богатые были богаты, потому что правдами и неправдами заработали денег. Бедные были бедны, потому что были слишком глупы, слишком слабы или слишком добры, чтобы бороться за большее и сохранить свое, вопреки всем испытаниям. Из тех, кого я встречала каждый день, лишь немногие были богатыми много лет, большинство были удачливыми купцами, работорговцами, солдатами, моряками, фермерами или торговцами – всего поколение назад. Они преуспели в том, что не удалось па.
Па становился все беднее и отверженнее, а они богатели.
Все эти наблюдения не сделали меня якобинцем! О нет!
Если они к чему и привели, так это к тому, что сердце мое ожесточилось к па и таким, как он. Я от этого становилась сильнее. Я не собиралась выпадать из зачарованного круга богатых. Я не собиралась снова становиться бедной. Но я видела богатых яснее, чем прежде. Я видела, что они – удачливые авантюристы в мире, где мало наград.
И, кстати, каких бы прибылей они ни получали, какого бы богатства ни добивались, никто из них не работал и вполовину так тяжело, как мы в балагане Роберта. Да что там – мало кто из них работал так же усердно, как беспечный праздный па.
У меня ушел всего месяц на то, чтобы разобраться в жизни господ, и с тех пор я их не боялась. Я видела, как леди Клара осуждает женщину за безнадежную вульгарность и дурные знакомства, но все же включает ее в список гостей. Я узнала, что очень многие ошибки будут мне прощаться, если я сохраню свое богатство. И все небольшие препятствия, которые господам так нравилось изобретать, – приглашения в Олмак, правильные костюмы для представления ко двору, покровитель при дворе – все это было лишь притворными ограничениями, чтобы отсеять тех, кому не хватало капитала или земли, бросить вызов тем, кто не мог себе позволить три длинных страусовых пера, чтобы надеть их лишь однажды вечером, на полчаса, как неотъемлемую часть парадного придворного платья.
Но у меня денег было достаточно. И земли тоже. И если я пару раз забыла, как держать нож, когда мне попадалось за обедом новое блюдо, если сказала что-то не к месту, это быстро забывалось и прощалось прекрасной богатой мисс Лейси из Широкого Дола.
Меня считали красивой, но тут уж дело было не только в деньгах. Дело было в красивой одежде, в том, как я по утрам каталась на Море в парке. Молодым людям нравилось, как я с ними гуляю – длинными свободными шагами, а не семенящими прыжками обычных молодых леди. Меня называли Дианой, по имени какой-то древней греческой дамы. Посылали мне целые оранжереи цветов и приглашали танцевать. Один, целый баронет, попросил меня разорвать помолвку с Перри и заключить помолвку с ним. Он отвел меня в уединенную комнату из танцевальной залы, бросился к моим ногам и поклялся в вечной любви.
Я довольно сурово ответила: «Нет», – и повернулась, чтобы выйти, но он вскочил на ноги, схватил меня и вздумал поцеловать. Я резко вскинула колено и услышала, как треснул подол моего платья, прежде чем задуматься о том, что надлежит сделать юной леди. Леди Клара ворвалась к нам как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, задыхаясь, валяется на диване.
– Сэр Руперт, что это значит? – спросила она.
Сэр Руперт был бледен, как полотно, и мог лишь хватать ртом воздух, держась за бриджи.
Леди Клара повернулась ко мне.
– Сара? – сказала она. – Я видела, что сэр Руперт увел тебя из столовой, он должен был проводить тебя обратно в бальную залу. Что ты здесь делаешь?
– Ничего, леди Клара, – ответила я.
Я пламенела до корней волос.
– Ничего не случилось.
Она взяла меня за локоть и оттащила к окну.
– Сара! Живо! Расскажи, что произошло, – прошипела она.
– Он меня схватил и пытался поцеловать, – сказала я.
И замялась, потому что не знала, как объяснить, что было дальше, на изысканном языке.
– А потом? – потребовала леди Клара. – Сара! Этот человек – один из богатейших джентльменов Англии, и он катается по дивану в доме своей матери! Что, черт возьми, произошло?
Она крепко сжала мою руку, и у нее вдруг расширились глаза.
– Не говори, что ты его ударила! – простонала она.
– Нет, – сказала я. – Я двинула ему коленом по яйцам. Оклемается.
Леди Клара взвизгнула от смеха и тут же зажала себе рот рукой в перчатке.
– Никогда больше так не говори, – сказала она сквозь пальцы. – Мы немедленно уезжаем.
Она взяла меня под руку и вывела из комнаты, не сказав ни слова сэру Руперту. По-королевски кивнула его матери на другом конце бальной залы, но не удостоила ее прощанием.
Удивленного посыльного отправили за нашим экипажем. Леди Клара не позволила мне говорить, пока мы не вошли в наш дом и за нами не закрылась дверь; тут она рухнула в кресло в холле и стала так хохотать, что едва не задохнулась. Когда она подняла голову, я увидела, что ее лицо залито слезами.
– Ох, Сара! – сказала она. – Я бы ни за что на свете не пропустила этот вечер! Никогда больше так не делай, Сара! Завизжи, упади в обморок или зарыдай. Но так больше не делай.
Она помолчала.
– Разумеется, если это не простолюдин. Но никогда не нападай ни на кого уровня сквайра.
– Не буду, леди Клара, – послушно сказала я.
Она пристально на меня посмотрела, сняла бальные перчатки и разгладила кожу под глазами.
– Он предлагал тебе выйти за него замуж? – проницательно спросила она.
– До того, как схватил меня, – сказала я. – Да, предлагал.
– Но ты помолвлена, – заметила она.
– Я об этом не забыла, – ответила я. – Он попросил меня вернуть слово Перри, а я сказала, что не стану.
– Ты предпочитаешь Перри, – заключила ее милость.
– Да, – честно ответила я. – Предпочитаю.
– Даже несмотря на то, что сэр Руперт хорош собой и любезен, – сказала она.
– Пожалуй, – согласилась я. – Но, думаю, Перри мне больше подходит.
Я бы ничего больше не сказала, но леди Кларе стало любопытно.
– Почему? – спросила она. – Почему Перри, а не сэр Руперт?
– Сэр Руперт страстный, – сказала я. – Он думает, что он в меня влюблен. Он захочет, чтобы я ответила ему взаимностью. Я этого сделать не могу.
– А Перри довольствуется ничем, – произнесла леди Клара, слегка вздернув губу.
– Мы с Перри друзья, – сказала я оборонительным тоном.
– Вы никогда не целовались, он никогда тебя не трогал? – спросила леди Клара.
Я почувствовала, что краснею.
– Мы этого не хотим, оба, – сказала я. – Мы так решили.
Она кивнула.
– У него есть женщина? – спросила она.
Она поднялась с кресла, сбросила меховую накидку и пошла к лестнице.
– Нет! – удивленно ответила я.
Я так долго считала Перри человеком, полностью лишенным желаний, что была поражена тем, что его мать – так хорошо все про него понимая – могла подумать, что у него может быть любовница.
Она остановилась, поставив одну изящную ногу в атласной туфельке на нижнюю ступеньку.
– Полагаю, наследника он произвести сможет? – жестко спросила она. – Он не бессилен, как ты думаешь, Сара?
Мое лицо было таким же твердым, как у нее.
– Он знает, каков его долг, – сказала я. – Знает, что нужно.
Читать бесплатно другие книги:
