Джек Ричер, или Дело Чайлд Ли

Глава 43

Пеллегрино и Батлер выполнили свою работу и честно заработали положенные им сверхурочные. Парни семейства Макинни исчезли с улицы. На Мейн-стрит было тихо и совершенно безлюдно. Вышла луна, воздух был мягким. Деверо в туфлях на каблуках казалась выше, чем обычно. Мы шли рядом, достаточно близко друг к другу, чтобы я слышал шелест шелка о ее кожу и вдыхал аромат ее духов.

Подойдя к отелю, мы поднялись по ступенькам входа и шагнули за порог. Я, придержав дверь, пропустил ее вперед. Старый хозяин занимался чем-то, сидя за стойкой. Пожелав ему спокойной ночи, мы направились к лестнице. Наверху Деверо на секунду остановилась и сказала:

— Ну, спокойной ночи, мистер Ричер. Еще раз благодарю вас за то, что составили мне компанию за ужином.

Громко и четко.

Я просто стоял рядом.

Она прошла по коридору.

Достала свой ключ.

Вставила его в замок на двери семнадцатого номера.

Открыла дверь.

Закрыла ее снова намеренно громко, на цыпочках подошла ко мне, протянула вперед руки и положила ладони мне на плечи. Приложив губы к моему уху, зашептала:

— Это для старика внизу. Мне нужно думать о своей репутации. Не стоит шокировать избирателей.

Я облегченно выдохнул, взял ее за руку, и мы пошли в мою комнату.

Нам обоим было по тридцать шесть лет. Вполне взрослые люди. Не подростки. Никакой лихорадки в движениях. Мы не тискали и не мяли друг друга. Мы все делали не спеша и не торопили время. А какое это было время… Может быть, самое лучшее за всю мою жизнь.

Едва закрылась дверь моего номера, как мы губами прильнули друг к другу. Ее губы были холодными и влажными. Маленькие зубки. Шустрый проворный язык. Это был потрясающий поцелуй. Пальцы одной моей руки, спрятавшись под волосами, поддерживали ее голову; вторая ладонь, бродившая по спине, прижимала ко мне ее тело. Она крепко обхватила меня, ее тело двигалось в поисках самого приятного контакта. То же самое делал и я. Наш первый поцелуй продолжался долгие минуты. Может, пять, а может быть, и все десять. Мы оба проявляли терпение. И все делали не торопясь. Мы были достаточно опытны. Я думаю, мы оба понимали, что первый раз уже не повторится. И мы оба хотели испить всю его сладость до последней капли.

В конце концов мы разомкнули губы, чтобы вдохнуть воздуха. Я снял с себя рубашку. Я не мог вытерпеть того, что кровь Макинни была между нами. Почти вся грудь и живот у меня были в осколочных шрамах, похожих на осьминога, ползущего от талии вверх. Безобразные белые стежки. Обычно с этого начинались беседы. Деверо увидела шрамы, но не обратила на них внимания. Ее тело продолжало двигаться, не замирая ни на секунду. Она ведь служила в морской пехоте, а потому видела еще и не такое. Ее рука потянулась к верхней пуговичке блузки. Я остановил ее.

— Нет, дай я.

Она улыбнулась и сказала:

— Это твоя работа? Тебе нравится раздевать женщин?

— Больше всего на свете, — ответил я. — А к этой пуговице я начал приглядываться еще с четверти десятого.

— Нет, с десяти минут десятого, — поправила она меня. — Я заметила, сколько тогда было времени. Я все-таки коп.

Я взял ее левую руку и отвел ее от груди. Она подчинилась, держа руку на весу ладонью вверх. Я расстегнул пуговицу на манжете. Потом, взяв ее правую руку, сделал то же самое. Шелковые манжеты соскользнули вниз по тонким запястьям. Она положила руки мне на грудь. Заскользила ладонями вверх к голове. Снова поцелуй. Целых пять минут. Еще один потрясающий поцелуй. Лучше, чем первый.

Мы снова разомкнули губы, чтобы набрать воздуха, и я потянулся к пуговице на груди ее блузки. Она была такая же маленькая, как все. И скользкая. А пальцы у меня большие. Но с этой работой я справился. Блузка распахнулась, и этому поспособствовали ее вздымавшиеся груди. Моя рука скользнула ниже, к четвертой пуговице. Затем к пятой. Я вытянул полы блузки из-под пояска, талии, а потом осторожно и не торопясь высвободил всю блузку. Деверо все время смотрела на меня и улыбалась. Блузка распахнулась. Под ней был бюстгальтер. Узкий, черный, отделанный кружевами, с тонкими бретельками. Бюстгальтер прикрывал только соски. Груди у нее были просто фантастическими.

Я осторожно потянул блузку с ее плеч, та легко подалась и почти сразу спланировала на пол за ее спиной. На меня пахнуло ароматом духов. Мы снова поцеловались. Поцелуй был долгим; губы, казалось, срослись. Потом я стал целовать ее шею, в том месте, где она переходила в плечи. У нее была впадинка между лопаток, и полоска бюстгальтера проходила над ней, словно маленький черный мостик. Она запрокинула голову, и ее волосы разметались повсюду. Я продолжил целовать ее шею.

— Теперь твои башмаки, — сказала Деверо, и ее шея затрепетала под моими губами.

Развернув кругом, она подтолкнула меня назад и усадила на край кровати. Опустившись передо мной на колени, развязала шнурок моего правого башмака, затем левого и сняла ботинки. Просунув большие пальцы под резинки носков, стянула их с моих ног.

— Наверняка из гарнизонной лавки, — съязвила она.

— Зато дешевле одного доллара, — ответил я. — Ну как тут устоишь.

Мы встали и снова принялись целоваться. К этому моменту жизни я уже перецеловал сотни девушек, но без всяких условностей и оговорок готов был признать, что лучшей из всех была Элизабет. Неповторимой. Она двигалась, ее тело дрожало и трепетало. Она была сильной, но нежной. Страстной, но не агрессивной. Жадной до ласк, но не требовательной. Часы в моем сознании потребовали сделать перерыв. Мы подчинили себе все существующее в мире время и готовы были использовать его до самой последней минуты.

Она просунула пальцы за пояс моих джинсов, потянула меня к себе. Затем двумя пальцами, большим и указательным, расстегнула пуговицу. Не отрывая губ, мы продолжали целоваться. Она нащупала «молнию» и легонько потянула ее вниз, медленно, медленно; я чувствовал прикосновение ее маленькой руки, подушечки большого пальца, точное легкое движение указательного пальца. Деверо положила мне на лопатки ладони и стала водить ими в разные стороны; ладони ее были теплыми, сухими, мягкими. Затем она провела ими вниз до моей талии и, чуть задержавшись на ней, повела ими еще ниже. Просунула кончики пальцев под распущенный пояс моих джинсов и, ухватив ткань, потянула ее вниз. Немного опустив джинсы, она вдруг резко дернула их назад и вниз; джинсы спустились с моих бедер. А мы все целовались.

Мы разомкнули губы, чтобы немного подышать. Она повернула меня и снова усадила. Стащив с меня джинсы, бросила их поверх своей блузки, лежащей на полу. Я сидел на краю кровати, а она, отойдя на шаг и раскинув руки, спросила:

— Скажи, что еще снять?

— Дело за мной?

Она кивнула.

— Выбор за тобой.

Я улыбнулся. Вот это выбор. Бюстгальтер, юбка, туфли… Я подумал, что ей лучше пока оставаться в туфлях. Пока, конечно. А может быть, и на всю ночь.

— Юбку, — сказал я.

Она подчинилась.

Сбоку была пуговица и застежка-«молния». Элизабет расстегнула пуговицу и стала медленно тянуть вниз замочек «молнии»: один дюйм, два дюйма, три, четыре… В тишине ясно слышалось шуршание «молнии». Юбка упала на пол. Деверо переступила через нее, сначала одной ногой, затем другой. У нее были длинные, стройные, чувственные ноги. И черные трусики. Совсем узенькие. Просто полоска черной ткани.

Бюстгальтер, трусики, туфли. А я продолжал сидеть на кровати. Она села ко мне на колени. Я, откинув назад прядь ее волос, стал целовать ее ушко. Я водил языком внутри ушной раковины. Я чувствовал, как ее щека прижимается к моей. Я чувствовал, что она улыбается. Я стал целовать ее в губы, а она, глубоко вдохнув, стала целовать мое ухо. Мы провели минут двадцать, изучая во всех подробностях очертания верхних частей наших шей.

Затем опустились ниже.

Я расстегнул ее тоненький и узкий бюстгальтер. Он упал вниз. Я быстро наклонился к ней. Ее голова откинулась назад, грудь выгнулась мне навстречу. Ее груди были круглыми, упругими, нежными, а сосочки — чувствительными. Элизабет негромко застонала. Я тоже. Изогнувшись, она поцеловала меня в грудь. Я приподнял ее со своих колен и положил спиной на кровать. Деверо притянула меня к себе. Двадцать сказочных неописуемых минут мы провели, изучая друг друга выше талии.

А затем переместились ниже.

Я лежал на спине. Она, став надо мной на коленях, стянула с меня широкие трусы. Заулыбалась. И я тоже. Десять удивительных минут, а потом мы поменялись местами. Трусики спорхнули с ее бедер, и она, подняв ноги, подала мне знак довести начатое до конца. Я уткнулся лицом промеж ее раздвинутых бедер. Она была влажная и сладкая. Двигалась, но не препятствовала мне. Поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, и плечи ее изгибались и извивались, вдавливаясь в матрас. Пальцы рук крепко вцепились мне в волосы.

И вот наступил тот самый момент. Мы начали нежно, с осторожностью. Долгие и медленные движения, долгие и медленные. Глубокое беспрепятственное проникновение. Она, возбуждаясь, ловила ртом воздух. И я тоже. Долгие и медленные движения.

А затем они встали более частыми и резкими.

А затем мы стали задыхаться.

Чаще, резче, чаще, резче.

Дыхание учащенное, почти удушье.

— Постой, — сказала она.

— Что?

— Постой, постой, — просила она. — Не сейчас. Погоди. Успокойся.

Долгие и медленные движения, долгие и медленные. Трудно дышать.

Дыхание учащенное, почти удушье.

— Ну! — вскрикнула она. — Давай. Ну. Ну. Ну!

Чаще и резче… чаще, резче, чаще, резче.

Вдруг комната начала трястись.

Сначала едва заметно возникла какая-то слабая размеренная вибрация, какая ощущается на краю зоны, отдаленной от эпицентра землетрясения. Застекленная дверь тряслась и колотилась о косяк коробки. Стаканы звенели на полке в ванной комнате. Дверь номера тряслась. Мои башмаки, подскакивая на полу, метались по комнате. Спинка кровати колотилась о стену, а стены тряслись и скрипели. Звякали монеты в карманах брюк, валявшихся на полу. Кровать тряслась и подпрыгивала, выбивая дробь по ходящему ходуном полу.

Полуночный поезд промчался, а мы остались там, где и были.

Глава 44

После всего, что произошло, мы лежали рядом голые и влажные от пота, тяжело дыша, держа друг друга за руку. Я смотрел в потолок, а Деверо вдруг нарушила молчание:

— Два года я мечтала о таком. А тут этот проклятый поезд… А может, он был как раз кстати.

На это я ответил:

— Если мне когда-нибудь придется покупать себе дом, он будет непременно рядом с железной дорогой. Уж это-то я знаю наверняка.

Она зашевелилась, устраиваясь поудобнее рядом со мной. Я обнял ее. Мы лежали, не двигаясь, стараясь восстановить дыхание и чувствуя полную удовлетворенность. В моей голове звучал Блайнд Блейк. Я когда-то раньше слушал заигранную пластинку на 78 оборотов с записями его песен; затертая и исцарапанная поверхность шеллачного диска выдавала немыслимый рев и периодический треск, сквозь которые пробивался голос умудренного жизнью человека, сопровождаемый проворными ритмами гитары; эти ритмы повторяли звуки, издаваемые железной дорогой. Слепой человек. Слепой от рождения. Он никогда не видел поездов. Но много раз их слышал. И это чувствовалось.

Деверо спросила меня, о чем я думаю, и я рассказал ей.

— Об этом человеке как раз и говорилось в открытке, посланной мне братом, — добавил я.

— Ты что, все еще тащишься от его песен?

— Скорее они наводят на меня грусть.

— Почему?

— Вся эта затея — сплошная ошибка, — ответил я. — Они не должны были поручать мне это дело, оставляя в стороне от него. Я не гожусь для такого. И это теперь заставляет меня говорить о них… они. А не мы.

За этим последовал вялый, тягостный для обоих разговор о том, надо ли ей возвращаться в свою комнату. Репутация. Избиратели. Я сказал ей, что, когда позвонил Гарбер и старикан снизу пришел звать меня к телефону, он при этом очень внимательно и придирчиво осматривал номер. Деверо попросила меня не открывать ему дверь сразу, если такое случится сейчас, и дать ей время на то, чтобы спрятаться в ванной. Она сказала, что хозяева редко стучатся к ней. И если вдруг по какой-то причине они постучат к ней на следующее утро и никто им не ответит, они решат, что шериф уже отбыла по своим делам. Это будет выглядеть вполне правдоподобно. Ведь у нее постоянно дел под самую завязку.

Вдруг, непонятно почему, она сказала:

— А может быть, Дженис Мэй Чапман занималась тем же самым, чем только что занимались мы. Я хочу сказать, что после этого у нее на спине и появились царапины от гравия. Со своим бойфрендом, кем бы он ни был. На заднем дворе в полночь. Под звездами. И железная дорога почти рядом… Может, и в самом деле замечательно заниматься этим вне дома, на открытом воздухе.

— Должно быть, — согласился я. — Прошлой ночью я как раз был возле железной дороги, причем ровно в полночь. Это было похоже на конец света.

— А может, именно в это время она и была убита? И струпья на ранках свидетельствуют в пользу этого?

— Если она занималась сексом в полночь, то убита была около четырех часов утра. А в какое время нашли ее тело?

— В десять часов на следующий вечер. Всего восемнадцать часов. Как я полагаю, за это время должны появиться определенные признаки разложения.

— Возможно. Только не забудь, что обескровленные тела могут выглядеть весьма странно. И во многих случаях сказать что-то определенное бывает затруднительно. К тому же врач, работающий для твоего ведомства, отнюдь не Шерлок Холмс.

— Так все-таки это возможно?

— Мы должны выяснить, почему она нарядилась и надела колготки в период от полуночи до четырех часов утра.

Мы ненадолго задумались над этим. А затем то, что мы только что испытали, подействовало. Мы прекратили разговоры о красивой одежде, о колготках, об избирателях, наших комнатах, репутации и в конце концов уснули, обнимая друг друга; сбросив простыни и одеяло, уснули голыми в ночной тишине штата Миссисипи.

Через четыре часа я проснулся и снова получил подтверждение давнему убеждению в том, что нет ничего лучше второго раза. Всю осторожность и предупредительность, свойственные первому разу, можно было забыть. Все трюки, которыми мы пользовались, чтобы произвести впечатление на партнера, можно было отбросить. Вместо них появилось новое чувство близости, ничуть не уменьшившее наше обоюдное душевное волнение. Появилось общее, согласованное понимание того, что нужно делать, а чего не нужно. Второй раз — это нечто; вы готовы к чему угодно, даже к рок-н-роллу.

Именно это мы и испытали.

После этого Деверо, зевнув и потянувшись, сказала:

— А ты вовсе не плох для солдата.

— Ты тоже потрясающий экземпляр для Корпуса морпехов.

— Нам следует быть осторожнее. У нас могут возникнуть чувства друг к другу.

— Какие?

— Что «какие»?

— Чувства.

Секунду помолчав, Элизабет сказала:

— Мужчины должны лучше управлять своими чувствами.

— Если у меня когда-либо возникнет чувство, ты будешь первой, кто об этом узнает, обещаю.

Она снова замолчала. Потом рассмеялась. Это меня обрадовало. Если помните, шел 1997 год. И в те дни мое положение было крайне опасным.

Во второй раз я проснулся в семь часов утра, и первой мыслью, пришедшей мне в голову, была мысль о беременности.

Глава 45

Когда я проснулся, Элизабет Деверо сидела на кровати слева от меня, посредине своей половины постели. Прямая спина, ноги скрещены, как в позе йогов. Она была голая и, ничуть этого не смущаясь, в упор смотрела на меня. Она была прекрасна. Неотразима и великолепна. Одна из самых симпатичных женщин, которых я когда-либо видел, и без сомнения самая красивая из всех, кого я видел обнаженными, и, определенно, самая красивая из всех женщин, с которыми я спал.

К тому времени ее голова была уже занята мыслями о текущих делах. Семь часов утра. Начало рабочего дня. Нет, счастья третьего раза мне не испытать. По крайней мере не сейчас.

— Мне кажется, у всех этих трех женщин должно быть что-то общее, — сказала Элизабет.

Я не ответил.

— Красота — слишком неопределенный признак, — пояснила она. — Слишком субъективный. Это всего лишь индивидуальная оценка.

Я не ответил.

— А ты что скажешь? — спросила Деверо.

— Это не просто индивидуальная оценка. По крайней мере не в отношении этой троицы.

— Тогда выходит, мы рассматриваем два фактора. Два взаимосвязанных обстоятельства. Они были очень красивы и, помимо этого, еще что-то.

— Возможно, они были беременны, — предположил я.

Мы обсудили это предположение. Все они были подругами, то есть у каждой был бойфренд. Город располагался рядом с базой. Подобные вещи не редкость. Большей частью они происходят случайно, но бывает, что и намеренно. Иногда женщины думают, что переезд из города, расположенного по соседству с базой, в другой такой же, да еще и с ребенком на руках, — это лучше, чем продолжать жить одной в том же месте, где они родились. Это ошибка, но некоторым женщинам все-таки везет. К примеру, у моей собственной матери подобная история закончилась более чем благополучно.

— Шона Линдсей, по словам ее младшего брата, не чаяла вырваться отсюда, — напомнил я.

— Но я не вижу причин, по которым того же хотела бы и Дженис Мэй Чапман, — сказала Деверо. — Родилась она не здесь. Она сама выбрала этот город. И не должна была надеяться на то, что кто-то из парней заберет ее отсюда. Ей ведь ничего не стоило продать дом и двинуть отсюда прочь на своей «Хонде».

— Может быть, все получилось случайно, — предположил я. — По крайней мере с нею. Ведь мы так и не обнаружили в ее доме одной важной вещи, а именно теста на беременность. В аптечном шкафчике его не было.

Ни слова в ответ.

— А где ты хранишь свои тесты?

— На полке в ванной комнате, — ответила Элизабет. — В номере же нет аптечного шкафчика.

— А Розмари Макклатчи хотела покинуть город?

— Не знаю. Может быть. А почему бы и нет?

— Местный врач определяет беременность?

— Нет, — ответила Деверо. — Я больше чем уверена, что для этого им надо было поехать куда-то в большой город. А здесь — нет. Мерриэм оформил свидетельство о смерти, указав в нем причину, и всё. Так что эту версию еще предстоит подтверждать.

— Чапман не выглядела беременной, — заметил я.

— У некоторых женщин беременность незаметна в течение многих месяцев.

— Могла ли Розмари Макклатчи поделиться этим со своей матерью?

— Я не могу спрашивать ее о таком, — поморщилась Деверо. — Даже и думать нечего. Нет, нет. Я даже и намекать Эммелин на это не смогу. Представь, если окажется, что Розмари не была беременной. На памяти о ней появится пятно.

— А ты знаешь, кое-что брат Шоны Линдсей мне все-таки не сказал. Я в этом больше чем уверен. Возможно, что-то важное. Тебе бы надо с ним поговорить. Его зовут Брюс. И, кстати, он собирается поступить в армию.

— Не в морпехи?

— Вроде нет.

— А почему? Ты, наверное, наговорил ему глупостей про морпехов?

— Я говорил с ним как со взрослым.

— А со мной он захочет говорить? Он, кажется, настроен враждебно…

— Да нет, он нормальный, — успокоил ее я. — Безобразный, но нормальный. У него явная склонность к военным. Он вроде даже понимает структуру командной вертикали. Ведь ты морпех и в то же время шериф. Обставь все как положено — и, возможно, он встанет перед тобой навытяжку, да еще и честь отдаст.

— Хорошо, — согласилась Элизабет. — Наверное, я попытаюсь. Может быть, даже и сегодня.

— Все трое девиц могли забеременеть случайно, — задумчиво произнес я. — А важное решение назрело потом. Я имею в виду решение, что делать. Если они хотели оставить все как есть, то должны были выбрать разные способы поведения. А возможно, их вынудили на это.

— На аборт?

— А почему нет?

— Ну где в штате Миссисипи они могли сделать аборт? Для этого им надо было много часов пилить на машине на север.

— Так, может, для этого Дженис Мэй Чапман и оделась в четыре часа утра. Ранний выезд. Возможно, предстояла долгая поездка. Может быть, бойфренд собирался везти ее куда-то. Возможно, им надо было поспеть на прием, назначенный на вторую половину дня. А затем они должны были остаться там на ночлег. Или она уже все обдумала наперед, и ей оставалось лишь пойти в приемный покой, а потом в комнату ожидания. Поэтому она и оделась соответствующим образом. Стильно, но скромно. А может, собрала вещи в сумку. Ведь мы еще кое-чего не нашли в ее доме. Ни сумок, ни чемоданов.

— Мы ничего не узнаем наверняка, если не найдем бойфрендов, — сказала Деверо.

— Или бойфренда. Одного, — поправил я ее. — Думаю, у всех этих девушек был один и тот же бойфренд.

— У всех трех?

— Вполне возможно.

— Но тогда в чем смысл? Зачем записывать их на прием в клинику абортов, а затем убивать, не проехав и одной мили по дороге? Почему не довести до конца то, что было назначено?

— Возможно, это бойфренд высокого ранга, и ему нельзя иметь беременную подругу или светиться в клинике, где делают аборты.

— Он ведь солдат. Не проповедник. Не политический деятель.

Я не ответил.

— А может быть, он хочет стать проповедником или политиком позже, — высказала новое предположение Деверо.

Я не ответил.

— А может, он из семьи проповедника или политика. Может, он должен сохранять честь семьи.

Из коридора донесся скрип половиц, за которым последовал слабый стук в дверь. Я сразу понял, кто стучит. Тот же самый стук, что и накануне утром. Старый хозяин. Я представил себе его медленную шаркающую походку, осторожное движение руки; слабые, приглушенные удары костяшек его пальцев, обтянутых тонкой, словно бумага, кожей, по двери.

— О черт, — прошептала Деверо.

Нас поймали, как подростков, позабывших о бдительности. Мы неуклюже заметались по комнате. Элизабет, скатившись с кровати, схватила всю кучу лежавшей на полу одежды, в том числе и мои брюки, которые пришлось вырывать у нее силой, в результате чего все, что она сжимала в руках, рассыпалось по всему полу. Она пыталась собрать все свои вещи, а я старался влезть в джинсы. Запутавшись в штанинах, я лег поперек кровати, а Деверо устремилась в ванную комнату, оставляя за собой шлейф из моих носков и своего нижнего белья. Я кое-как справился со штанами, когда старик снова постучал в дверь. Перед тем как открыть дверь, я ногой смел с пола всю одежду и швырнул ее в ванную комнату. Деверо, распахнув рывком дверь, ухватила свои вещи. Когда дверь ванной закрылась, я наконец открыл номер.

— Вам звонит ваша невеста, — объявил старик.

Громко и внятно.

Глава 46

Выйдя из номера в одних джинсах, я осторожно спустился вниз, вошел, как обычно, в боковой офис позади стола администратора и взял трубку. Звонила Клара Диксон. Моя давнишняя коллега. Волшебница в области финансов. Она была основателем особой части в 110-м подразделении. Вторая моя симпатия после Френсис Нигли. Я понял, что Стэн Лоури передал ей мой вопрос относительно денег из Косово, и Диксон позвонила прямо мне, чтобы не тратить время попусту.

— С чего ты вдруг назвалась моей невестой? — спросил я.

— А что, из-за этого у тебя что-то сорвалось? — ответила она вопросом на мой вопрос.

— Да нет. Но она все слышала.

— Элизабет Деверо? Нигли мне о ней рассказывала. Вы, поди, уже трахаетесь вовсю?

— И теперь мне надо будет давать объяснения?

— Тебе надо подумать о себе, Ричер.

— Нигли всегда так говорит.

— На этот раз она права. Среди сержантов только об этом и говорят. Самая горячая тема. А Деверо сейчас проверяют, выясняют, что она за птица.

— Это я знаю, — безразличным тоном ответил я. — Гарбер уже говорил мне об этом. Напрасно тратите время.

— Я так не думаю. Правда, вдруг все затихло.

— Потому что против нее ничего нет.

— Нет, именно, потому что есть. Ты же знаешь, как работает бюрократия. «Нет» сказать легко. А вот молчание означает «да».

— Интересно, что нашли бы, возьмись они проверять тебя?

— Кучу всего.

— Или меня?