Джек Ричер, или Дело Чайлд Ли

Глава 09

Пройдя через дверь, я оказался в небольшом квадратном вестибюле со стойкой администратора, за которой никого не было. Стертые деревянные доски пола были застелены старым потертым ковром с рисунком в средневосточном стиле. За многие годы существования отеля прочное дерево стойки администратора отполировали до блеска. К стене позади нее была прикреплена доска с гнездами для ключей от номеров: четыре ряда по семь гнезд в каждом. Двадцать восемь номеров. Ключи от двадцати семи находились в своих гнездах. Ни в одном из гнезд не было ни письма, ни записки, ни какого-либо другого средства оповещения.

В стойку был вделан колокольчик — небольшая медная чашечка, позеленевшая по краям. Я дважды нажал на торчащую сверху кнопку, и мелодичный негромкий динг-динг дважды прозвучал через короткий промежуток времени, но безо всякого результата. Никто не появился. Рядом с доской с гнездами для ключей была закрытая дверь, которая так и осталась закрытой. За этой дверью, похоже, комната для обработки и хранения документов, подумал я. И, по всей вероятности, пустая. Я не находил причины, по которой хозяин отеля намеренно противился тому, чтобы удвоить показатель заселенности своего заведения.

Постояв еще немного, я попробовал открыть дверь в левой стороне вестибюля. Она открылась; за ней располагалось какое-то неосвещенное помещение, пахнущее сыростью, пылью и плесенью. Напрягая зрение, я разглядел непонятные предметы, которые в темноте принял за кресла. И тут словно все вымерло. Ни одной живой души. Я вернулся в вестибюль и снова нажал на кнопку звонка.

Никакого ответа.

— Эй, кто-нибудь! — закричал я.

Никакого ответа.

Решив на некоторое время прекратить попытки поселиться в отеле, я пошел назад через шаткую веранду, вниз по мокрым ступеням и, выйдя на улицу, остановился на тротуаре в тени под одной из перегоревших ламп. Тут тоже никого не было. По другую сторону Мейн-стрит выстроился длинный ряд невысоких зданий. Похоже, магазины. Все окна в них были темными. За домами чернела непроглядная темнота. Ночной воздух был чистый, сырой и чуть теплый. Март в Миссисипи. С точки зрения метеорологии такая погода могла быть во многих местах. До меня долетал легкий посвист бриза в ветвях далеких деревьев и слабые перекатывающие звуки, похожие на падение мелких песчинок или возню термитов, поедающих дерево. Я услышал гул вытяжного вентилятора, встроенного в стену кафе, расположенного чуть дальше по улице. И больше ничего. Никаких звуков, издаваемых человеком. Ни голосов. Ни шума пирушки, ни шуршания автомобильных шин, ни музыки.

Ночь вторника вблизи военной базы.

Нетипично.

После обеда в Мемфисе я ничего не ел, поэтому направился в кафе. Это было узкое, вытянутое в длину здание, торцевая стена которого выходила на Мейн-стрит. Вход на кухню располагался, по всей вероятности, позади здания. Внутри, сразу за входной дверью, стоял столик распорядителя, а на стене висели платный телефон и перечень подаваемых блюд. Чуть подальше по обеим сторонам длинного прохода стояли столики: с левой стороны для четырех персон, с правой — для двух. Кабинок в зале не обнаружилось. Единственными посетителями заведения была супружеская пара примерно вдвое старше меня по возрасту. Они сидели лицом к лицу за столиком на четыре персоны. Супруг укрылся газетой, супруга уткнулась в книгу. Они так удобно устроились, словно долгое ожидание заказанной еды доставляло им истинное счастье. Единственным лицом из обслуживающего персонала была официантка. Она стояла возле двустворчатой, открываемой в любую сторону двери, ведущей на кухню. Увидев, что я вошел в зал, она спешно двинулась по проходу, чтобы приветливо встретить меня, и усадила за столик на две персоны, стоявший в центре зала. Я сел лицом к входной двери и спиной к кухне. Мне всегда казалось предпочтительным держать под наблюдением одновременно обе двери, но здесь это было невозможно.

— Будете что-нибудь пить? — спросила официантка.

— Будьте добры, черный кофе, — попросил я.

Она ушла, но скоро вернулась с чашкой кофе и меню.

— Спокойная ночь, — сказал я.

Девушка печально кивнула, сожалея, очевидно, об упущенных чаевых.

— Базу-то закрыли для выхода, — пояснила она.

— Келхэм? — изумился я. — Они закрыли Келхэм?

Она снова утвердительно кивнула.

— Они закрыли базу сегодня во второй половине дня. И все они сейчас там, лопают на ужин свою армейскую жрачку.

— И часто такое случается?

— Никогда прежде.

— Жаль, — сказал я. — Что вы мне посоветуете?

— В каком смысле?

— Из еды.

— Здесь? Здесь все хорошее.

— Тогда гамбургер, — попросил я.

— Пять минут, — ответила официантка.

Она ушла, а я, прихватив с собой чашку с кофе, прошел к двери, возле которой висел платный телефон. Порывшись в кармане, вытащил три двадцатипятицентовика — из сдачи за мой обед, — которых должно было хватить для короткой беседы; долгие разговоры по телефону я не любил. Я набрал номер кабинета Гарбера и, когда дежурный офицер перевел разговор на него, он сразу спросил:

— Ты уже там?

— Да, — ответил я.

— Доехал нормально?

— Всё в порядке.

— Нашел место, где остановиться?

— Обо мне не волнуйся. У меня семьдесят пять центов и четыре минуты до ужина. Я хочу спросить кое о чем.

— Давай выкладывай.

— Кто зарядил тебя на это?

Несколько мгновений Гарбер молчал.

— Этого я тебе сказать не могу, — произнес он после паузы.

— Ладно, кто бы это ни был, он весьма смутно представляет себе подробности этого дела.

— Вполне возможно.

— А Келхэм закупорили.

— Мунро приказал сделать это сразу, как прибыл туда.

— Почему?

— Ты же знаешь, что происходит. Есть риск возникновения враждебных настроений между городом и базой. Это вполне здравомыслящий поступок.

— Но это же признание вины.

— Ну… возможно, Мунро знает что-то, чего не знаешь ты. Ты за него не переживай. Твоя единственная задача — следить за местными копами.

— Это я и делаю. Один из них меня подвозил.

— А он поверил, что ты гражданский?

— Кажется, поверил.

— Отлично. Они же сразу онемеют, если узнают, что ты в деле.

— Я хочу, чтобы ты выяснил, была ли у кого-нибудь из батальона «Браво» голубая машина.

— Зачем тебе это?

— Тот коп сказал, что кто-то оставил голубую машину на железнодорожных путях. Поезд, прошедший в полночь, уничтожил ее. Может, это была попытка скрыть улики.

— Тогда ее сожгли бы, это надежнее.

— Возможно, это были улики такого рода, что огнем их не уничтожить. К примеру, большая вмятина на крыле или что-то подобное.

— Ну, а как это связанно с женщиной, которую исполосовали в аллее?

— Ее не исполосовали. Ей перерезали горло. Только и всего. Широкий и глубокий разрез. Похоже, одним махом. Тот коп сказал, что видел кости позвоночника.

Гарбер недолго помолчал.

— Рейнджеров обучают таким приемам, — сказал он.

Я ничего не ответил.

— Ну, а какое все это имеет отношение к машине? — спросил он.

— Не знаю. Может быть, никакого. Но давай выясним это, договорились?

— В батальоне «Браво» две сотни парней. Если обратиться к закону больших чисел, то количество голубых машин должно быть не меньше пятидесяти.

— И все эти пятьдесят машин должны стоять на базовой парковке. Давай выясним, уменьшилось ли число машин на одну.

— Возможно, это была машина кого-то из гражданских.

— Будем рассматривать и эту версию. Я ее проработаю. Но все равно, мне надо знать.

— Расследование ведет Мунро, — напомнил Гарбер. — А не ты.

— И нам еще необходимо выяснить, есть ли у кого-то ссадины, полученные на гравии. На коленях, на локтях. Они могут быть получены при совершении изнасилования. Тот коп сказал, что у Чапман на теле имеются аналогичные повреждения.

— Расследование ведет Мунро, — снова сказал Гарбер.

Я ничего не ответил. Официантка распахнула дверь кухни. Она несла тарелку, на которой возвышался гигантского размера гамбургер на круглой булочке, а рядом с ним лежала громадная и бесформенная груда картофеля фри, похожая на беличье гнездо. Я сказал:

— Мне надо идти, босс. Позвоню завтра.

Повесив трубку и держа в руке чашку с кофе, я пошел к своему столу. Официантка церемонным жестом поставила передо мной тарелку. Еда выглядела и пахла очень аппетитно.

— Благодарю вас, — так же церемонно произнес я.

— Принести вам что-нибудь еще?

— Вы не поможете мне с отелем? — попросил ее я. — Мне нужна комната, но в отеле ни души.

Официантка повернулась вполоборота, и я посмотрел туда, куда был направлен ее взгляд — на пожилых супругов, сидевших за столиком на четыре персоны. Они все еще читали.

— Они обычно сидят здесь подолгу, молча занимаясь своим делом, но потом все-таки идут назад. Это самый подходящий момент для того, чтобы пообщаться с ними.

Официантка ушла, а я принялся за еду. Ел медленно, смакуя каждый кусочек. А старики все сидели и читали. Женщина переворачивала страницу через каждые две минуты. Время от времени мужчина, переходя к чтению новых разделов газеты, переворачивал и разглаживал ее страницы; эти действия сопровождались громким хлопаньем и шелестением. Он внимательно изучал все материалы, помещенные в газете. Практически читал ее от первой строчки до последней.

Через некоторое время официантка подошла, чтобы забрать пустую тарелку и предложить десерт. Она сказала, что пироги у них просто объедение.

— Я хочу немного пройтись, — ответил я. — На обратном пути загляну к вам снова и, если эта пара все еще будет здесь, попробую пироги. Думаю, торопить их не стоит.

— Это не совсем обычно, — пожала плечами официантка.

Я заплатил за гамбургер и кофе и дал ей чаевые, которые не шли ни в какое сравнение с тем, что она получала, обслуживая полный зал голодных рейнджеров. Моих чаевых хватило на то, чтобы заставить ее слегка улыбнуться. Я снова вышел на улицу. К ночи похолодало, в воздухе вился легкий туман. Я повернул направо и прошел мимо незастроенного пустыря и здания, в котором размещалось ведомство шерифа. Возле него был припаркован автомобиль Пеллегрино, а из одного окна пробивался свет; значит, комната не пустовала. Я двинулся дальше и дошел до Т-образного перекрестка, на котором мы свернули. Слева была шедшая через лес дорога, по которой Пеллегрино привез меня. Дорога справа, идущая в восточном направлении, упиралась в кромешную тьму. Очевидно, она пересекала железнодорожные пути и шла дальше через оборотную половину города в Келхэм. Гарбер называл ее грунтовым проселком, которым она, возможно, когда-то и была. Теперь же она превратилась в стандартную сельскую дорогу со щебеночно-асфальтовым покрытием. Дорога была абсолютно прямая и неосвещенная. По обеим сторонам виднелись глубокие кюветы. На небе висел тоненький серпик луны, который давал слишком мало света, и не было никакой возможности что-либо рассмотреть. Я повернул направо и зашагал в темноту.

Глава 10

Пройдя за пару минут две сотни ярдов, я дошел до «железки». Первое, что я увидел, — предупреждающий знак, установленный рядом с дорогой, по которой я шел; две скрещенные под углом девяносто градусов стрелки, на одной надпись «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА», а на второй — «ПЕРЕЕЗД». Чуть дальше стоял столб с укрепленными на нем красными фонарями, а где-то позади него должен был быть ящик с установленным в нем электрическим звонком. Примерно через двадцать ярдов кюветы по обеим сторонам дороги круто обрывались под прямым углом. И вот, прямо перед собой, в слабом свете луны я увидел железную колею — два идущих в направлении север-юг параллельных рельса, проложенных не строго на одном уровне и не абсолютно ровных; рельсы выглядели старыми, изношенными, требующими ремонта. Гравийное основание было неровным, бугорчатым, слежавшимся; местами виднелись широкие поросли высокой сорной травы. Встав между рельсами, я посмотрел сначала в одну сторону, затем в другую. Слева, примерно в двадцати ярдах к северу, я рассмотрел темный контур старой полуразрушенной водокачки со свешивающимся сбоку толстым шлангом, похожим на слоновий хобот. В прошлые времена водокачка, соединенная трубопроводом с источником пресной воды, который поил Картер-Кроссинг, находилась в постоянной готовности для заправки подъезжающих к ней и томящихся от жажды паровозов.

Я сделал в темноте полный поворот на 360 градусов. Кругом царило абсолютное спокойствие и мертвая тишина. Я уловил в ночном воздухе запах горелого дерева, исходивший, возможно, от подожженных той самой голубой машиной деревьев, стоявших рядом с железнодорожным полотном чуть севернее; с востока доносился едва заметный запах барбекю — там, по моим прикидкам, располагалась оборотная половина города. Но, как я ни всматривался в ту сторону, не видел ничего, кроме сплошной темноты. Я мог лишь предположить, что там проходила дорога, проложенная в лесу по просеке.

Я повернул назад и пошел в обратную сторону. Идя по твердой дороге и думая о пироге, я вдруг заметил приближающийся свет фар. Большая машина, а может, небольшой грузовичок, шедший на малой скорости прямо на меня. Было похоже, что автомобиль намеревался повернуть на Мейн-стрит, но вдруг изменил направление движения. Возможно, водитель заметил меня в свете своих фар, прекратил поворот и снова поехал по прямой в мою сторону. Я продолжал идти вперед. Машина оказалась тупоносым пикапом. Он ехал, подпрыгивая на ухабах и неровностях дороги, и от этого лучи его фар устремлялись то вверх, то вниз. Я слышал низкий булькающий звук его изношенного восьмицилиндрового V-образного двигателя.

Машина съехала на встречную полосу и остановилась в двадцати футах от меня. Я не мог рассмотреть, кто в ней сидел. Свет фар был слишком ярким. Я продолжал идти. Я не собирался обходить машину по траве, к тому же обочина с моей стороны была довольно узкой, ведь кювет был у меня по правую руку, а потому я продолжил идти прямо, приближаясь к водительской двери. Водитель наблюдал за мной, и когда до него оставалось не более десяти футов, он открыл окно, положил запястье левой руки на дверь и высунул свой левый локоть, чтобы преградить мне путь. Теперь стало достаточно светло для того, чтобы я смог его рассмотреть. Это был штатский, белый, плотного телосложения, одетый в футболку с подвернутыми рукавами; его толстые руки были покрыты густой шерстью и чернилами. У него были длинные волосы, не мытые как минимум неделю.

Итак, у меня есть три варианта.

Первый: остановиться и поговорить.

Второй: отойти на заросшую травой обочину между дорогой и кюветом и обойти его.

Третий: сломать ему руку.

Я выбрал первый вариант. Я остановился. Но не заговорил. По крайней мере, не сразу. Я просто остановился и стоял.

В кабине был второй человек, сидевший на пассажирском сиденье. Такого же типа, как и водитель. Руки в шерсти и татуировках, волосатый, грязный, сальный. Но внешне не похожий на него. Во всяком случае, не брат, разве что двоюродный. Они оба смотрели прямо на меня с каким-то самодовольством и сдерживаемым нахальством — с каким смотрят на незнакомого человека в барах определенного типа. Я смотрел на них в ответ. Я не тот незнакомец, за которого они меня приняли.

— Кто ты такой и куда идешь? — спросил водитель.

Я ничего не ответил. У меня хорошо получается не отвечать на вопросы. Не люблю говорить. Я бы мог прожить остаток жизни, не произнося ни слова, если бы это потребовалось.

— Я задал тебе вопрос, — напомнил водитель.

Я подумал: в действительности два вопроса. Но ничего не ответил. Мне не хотелось бить этого парня. Во всяком случае, не руками. Я отнюдь не фанатичный приверженец гигиены, но все равно после контакта с подобным типом у меня непременно возникла бы потребность вымыться, причем вымыться основательно, хорошим мылом, тем более что в будущем меня ожидал пирог. Поэтому я обдумывал, как нанести ему удар ногой, и мысленно представлял себе, как это произойдет: он открывает дверь, он выходит; он, обходя дверь, идет на меня, затем он валится наземь, его рвет, и он задыхается в блевотине, держась за свое рыло.

Не так уж трудно.

— А ты говоришь по-английски? — спросил он.

Я ничего не ответил.

Парень, сидевший на пассажирском сиденье, сказал:

— А может, он мексиканец?

— Ты мексиканец? — спросил меня водитель.

Я ничего не ответил.

— Да нет, — покачал головой водитель, — на мексиканца он не похож. Слишком большой.

Вообще говоря, это была правда, хотя я и слышал об одном мексиканском парне по имени Хосе Кальдерон Торрес, который был выше меня более чем на фут. И я помнил одного мексиканца по имени Хосе Гарсес, выступавшего на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, который взял в толчке и рывке вес более четырехсот двадцати фунтов, а это, пожалуй, больше, чем вес обоих типов, сидевших в машине.

Водитель спросил:

— Может, ты пришел из Келхэма?

Есть риск возникновения враждебных настроений между городом и базой, сказал мне Гарбер. Люди в соответствующих обстоятельствах всегда вспоминают, к какой части общества они принадлежат. Может, эти парни знают Дженис Мэй Чапман. Может, они не могут понять, зачем ей было водиться с солдатами, а не с ними. Может, они никогда не видели себя в зеркале.

Я ничего не сказал. Но и не пошел вперед. Не хотел оставлять машину позади себя. Тем более в этом безлюдном месте, да еще на темной сельской дороге. Я просто стоял рядом с машиной, глядя в упор на этих двух парней, на их лица, сперва на одно, потом на другое; при этом мое собственное лицо не выражало ничего, кроме открытости и скептицизма, и, может быть, самую малость веселости. Этот вид обычно срабатывал. Он всегда провоцировал на что-то людей определенной категории.

Пассажир первым поддался на провокацию.

Покрутив ручку, он опустил окно своей дверцы и высунулся из него почти по самую талию, а потом, извиваясь всем телом, приподнялся, и его голова оказалась над крышей кабины. Держась одной рукой за борт кузова и угрожающе размахивая согнутой второй рукой, как будто в ней был зажат кнут или что-то тяжелое, предназначенное для того, чтобы запустить в меня, он сказал:

— Мы ведь с тобой говорим, козел.

Я ничего не сказал.

— Есть причина на то, — риторически спросил он, — чтобы я вышел из машины и надрал тебе жопу?

Тут я ответил:

— Таких причин двести шестьдесят.

— Что? — проревел он.

— Столько костей в твоем теле. А я могу переломать их все еще до того, как ты до меня дотронешься.

Это послужило сигналом для второго парня. Инстинкт подсказал ему, что необходимо вступиться за друга и принять вызов. Высунувшись из окна своей дверцы, он спросил:

— Ты думаешь?

— Часто и весь день напролет. Думать — это хорошая привычка.

Мой ответ заставил его замолчать на то время, пока он пытался понять смысл сказанного. Он прокручивал в голове весь наш разговор, при этом губы его шевелились.

— Давайте-ка лучше вернемся к своим не противоречащим закону делам и оставим друг друга в покое, — сказал я и сразу же спросил: — А кстати, где вы остановились?

Теперь я задавал вопросы, а они на них не отвечали.

— Сдается мне, вы собирались повернуть на Мейн-стрит. Ваш дом там?

Никакого ответа.

— Так вы, что, бездомные? — спросил я.

— У нас есть жилье, — пробурчал водитель.

— Где?

— Одна миля по Мейн-стрит.

— Так и поезжайте туда. Смотрите телик, пейте пиво. А обо мне не беспокойтесь.

— А ты из Келхэма?

— Нет, — ответил я. — Я не из Келхэма.

Оба парня притихли. Выпустив пар, они стали похожи на сдувшиеся после парада воздушные шары. Вытащив свои тела из окон, ребята устроились на сиденьях. Я услышал скрежет переключаемой коробки передач, затем машина, быстро отъехав назад, круто развернулась на 180 градусов; взметнулась пыль, взвизгнули шины, и машина рванула вперед. Через короткое время я услышал скрип тормозов и увидел, как она свернула на Мейн-стрит. А потом вообще пропала из виду за темным зданием, в котором размещалось ведомство шерифа. Я с облегчением выдохнул и снова пошел дальше. Все закончилось благополучно. Самая лучшая драка — это та, которой удалось избежать, так однажды сказал мне один умный человек. Это не было советом, которому я постоянно следовал, но сейчас я был рад, что после этой встречи удалось уйти с чистыми руками — и в прямом смысле, и в переносном.

И тут я увидел еще одну приближающуюся ко мне машину. Она сделала то же самое, что и пикап, с которым я только что расстался, — развернулась и после короткой паузы двинулась в том же направлении, в котором шел я. Полицейский автомобиль. Я определил это по его форме и размерам, а кроме того, на крыше я заметил очертания креплений для световых сигналов. Сперва я подумал, что это Пеллегрино заступил на патрулирование, но когда машина приблизилась и фары погасли, я увидел за рулем женщину, и штат Миссисипи сразу стал для меня намного более интересным местом.

Глава 11

Машина перестроилась на встречную полосу и остановилась рядом со мной. Это оказался старый полицейский автомобиль «Шевроле Каприс», окрашенный в цвета ведомства шерифа города Картер-Кроссинг. У женщины, сидевшей за баранкой, была пышная грива темных волнистых волос, стянутых назад в нечто похожее на «конский хвост». Ее безупречно гладкое лицо было бледным. Мне сразу бросилась в глаза ее низкая посадка на сиденье, что могло означать либо то, что она маленького роста, либо что сиденье так сильно продавилось за многие годы эксплуатации машины. Я решил, что причиной все же является продавленное сиденье, поскольку руки женщины выглядели достаточно длинными, и форма ее плеч тоже не говорила о небольшом росте. По моим представлениям, ей было около тридцати пяти — достаточный возраст для того, чтобы казаться уже не юной и кое-что повидавшей и в то же время чтобы не проходить мимо развлечений и удовольствий, которые предлагает жизнь. Она чуть заметно улыбалась, и ее улыбка подбиралась к глазам, большим, черным и влажным, которые, как мне показалось, обладали каким-то внутренним сиянием. Хотя, возможно, это было всего-навсего отражение светящейся приборной панели.

Она опустила окно на своей дверце и в упор посмотрела на меня. Сначала на лицо, затем провела внимательным взглядом сверху вниз, потом справа налево. Ее взгляд, в котором не было ничего, кроме прямоты и искренности, оценил меня полностью, от волос до подметок. А я, для того чтобы ей стало лучше видно, подошел поближе. Ее лицо было не просто гладким, оно было эффектным и волнующим. На правом бедре у нее была кобура с револьвером; я также заметил дробовик в чехле, стоящий дулом вниз в промежутке между сиденьями. В салоне было большое радио, лежащее на пассажирском сиденье — его соединительный провод тянулся к приборному щитку — и микрофон с витым проводом, укрепленный на стойке возле руля. Машина была старая, изношенная и почти наверняка купленная у более богатого муниципального образования, списавшего ее как выработавшую ресурс.

— Так вы и есть тот парень, кого Пеллегрино привез сюда, — констатировала она.

Ее голос был негромким, но четким, приветливым, но не слащавым, а акцент был местным.

— Да, мэм, это я.

— Вас зовут Ричер, верно?

— Верно, мэм, — подтвердил я.

— А я Элизабет Деверо, здешний шериф.

— Очень рад познакомиться с вами, — ответил я.

После короткой паузы она спросила:

— Вы уже ужинали?

Я утвердительно кивнул и добавил:

— Вот только не добрался до десерта. Кстати, я как раз направляюсь сейчас закончить ужин пирогом.

— У вас вошло в привычку совершать прогулки между блюдами?

— Я ждал хозяев отеля. А они, как мне казалось, не очень спешили в свое заведение.

— Так вы там остановились на ночь? В отеле?

— Я надеюсь на это.

— Значит, вы не остановились у друга, которого приехали разыскивать?

— Пока я его еще не нашел.

Она понимающе кивнула в ответ и сказала:

— Мне надо поговорить с вами. Ждите меня в кафе. Пять минут, договорились?

В ее голосе слышалась властность, но не угроза. Ничего похожего на указание. Просто вежливая, но настойчивая просьба, исходившая, по моему мнению, в первую очередь от дочери шерифа, а уже затем от самого шерифа.

— Договорились, — согласился я. — Через пять минут.

Подняв окно на своей дверце, она отвернулась от меня и развернула автомобиль, повторив в более медленном темпе тот маневр, что проделали те два парня на пикапе. Затем снова включила фары и умчалась прочь. Я видел, как зажглись красные тормозные огни ее машины, когда она поворачивала на Мейн-стрит. Я зашагал той же дорогой по обочине — заросшей травой полосе между дорогой и кюветом.

Придя в кафе через пять минут, отпущенных мне на дорогу, я обнаружил припаркованную к бордюру машину Элизабет Деверо, а ее саму — сидящей за тем же столом, за которым прежде сидел я. Пожилая пара из отеля уже исчезла. В заведении не было никого, кроме шерифа и официантки.

Я вошел, и Деверо, ничего не говоря, сделала незаметное движение ногой, находящейся под столом, и вытолкнула чуть вперед стул, стоявший напротив нее. Приглашение. Почти команда. Официантка сразу все поняла и не стала усаживать меня на другое место. Наверняка Деверо уже обо всем распорядилась. Я попросил официантку принести кусок их самого вкусного пирога и еще чашку кофе. Она пошла на кухню, и в зале воцарилось молчание.