Джек Ричер, или Дело Чайлд Ли

Глава 21

Официантка вела себя как типичный свидетель-очевидец. Она совершенно не могла описать женщину, которая меня искала. Высокая, маленькая, полная, худая, старая, молодая — ничего из перечисленных внешних данных она не могла уверенно подтвердить. Она не поинтересовалась именем этой женщины. У нее не сложилось хоть какого-либо примерного представления о ее общественном положении, о профессии, об отношениях со мной. Официантка не видела ни машины, ни других транспортных средств. Все, что она могла вспомнить, — улыбка и тот самый вопрос: находится ли сейчас в городе новый мужчина, очень крупный, очень большой, отзывающийся на имя Джек Ричер?

Я поблагодарил ее за информацию, и она усадила меня за мой обычный столик. Я заказал кусок сладкого пирога и чашку кофе, а потом попросил поменять мне деньги для телефона. Официантка открыла кассу и дала мне завернутую в бумагу стопку четвертаков в обмен на пятидолларовую купюру. Потом она принесла кофе и сказала, что пирог будет буквально вот-вот. Я прошел через пустой зал к телефону, висевшему возле двери, с помощью ногтя большого пальца распечатал обертку стопки монет и набрал номер офиса Гарбера. Он сам ответил мне. Первым делом я спросил:

— Ты послал сюда еще одного агента?

— Нет, — ответил он. — А с чего ты взял?

— Какая-то женщина здесь спрашивала меня, называя по имени.

— И кто она?

— Не знаю. Она пока меня не нашла.

— Нет, это не от меня, — подтвердил свой прежний ответ Гарбер.

— И я видел две машины, шедших в Келхэм. Лимузины. Возможно, чиновники Министерства обороны или политики.

— А что, между ними есть разница?

— Ты слышал что-либо из Келхэма? — спросил я.

— Ничего относительно Минобороны или политиков, — ответил он. — Слышал, что Мунро расследует что-то, связанное с медициной.

— С медициной? И что это может быть?

— Не знаю. Здесь может быть что-либо, связанное с медициной?

— Ты имеешь в виду потенциального преступника? Пока я этого не обнаружил. В дополнение к вопросу о причиненных гравием царапинах, который я задавал до этого. Жертва сплошь покрыта ими. Преступник должен быть в таком же виде.

— Да там все бойцы покрыты царапинами от гравия. Вероятно, из-за этих безумных пробежек. Они бегут до тех пор, пока не падают с ног.

— И даже батальон «Браво» сразу после возвращения?

— И в особенности батальон «Браво» сразу после возвращения. Они очень серьезно относятся к тому, как выглядят. Там серьезные крепкие мужчины. Или так им нравится думать о себе.

— Я нашел номерной знак среди обломков. Бледно-голубая машина. Кстати, из Орегона. — Я по памяти назвал ему номер и услышал, как Гарбер записал его.

— Позвони мне через десять минут, — попросил он. — И не говори о номере никому. Никому. Ты понял? Ни слова.

Я не придерживался никаких формальностей, разговаривая с официанткой. Просто поблагодарил ее за пирог и кофе. Она крутилась возле меня немного дольше, чем требовали ее дела. Что-то было у нее на уме. Оказалось, что она просто волнуется из-за того, что, возможно, навлекла на меня неприятности, сказав незнакомке, что она меня видела. Девушка была близка к тому, чтобы чувствовать себя виноватой из-за этого. У меня сложилось впечатление, что Картер-Кроссинг — это такое место, где личные дела и в самом деле являются личными. Такое место, где население может не опасаться того, что их найдут, если они того не захотят.

Я попросил ее не волноваться. К тому моменту я был почти уверен в том, что знаю, кто эта таинственная женщина. Посредством метода исключения. Кто еще располагал нужной информацией и воображением для того, чтобы отправиться искать меня?

Пирог был отличный. Черника, слоеное тесто, сахар и сливки. Никакой пользы для здоровья. Никаких овощей. Но все это пришлось по вкусу. Мне потребовалось целых десять минут на то, чтобы съесть его, кладя в рот по маленькому кусочку. Я допил кофе, а затем пошел к телефону и снова позвонил Гарберу.

— Мы определили, что это за машина, — сказал он.

— И?.. — спросил я.

— Что «и»?

— Чья она?

— Этого я тебе сказать не могу, — ответил он.

— Неужели?

— Информация, не подлежащая разглашению. Такой гриф присвоен данному вопросу пять минут назад.

— Инициатива батальона «Браво», так?

— Этого я тебе сказать не могу. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Ты записал этот номер?

— Нет.

— А где сама пластина?

— Там, где я ее нашел.

— Кому ты сказал об этом?

— Никому.

— Ты уверен?

— На сто процентов.

— Хорошо, — сказал Гербер. — Слушай, что тебе приказано. Во-первых, не сообщай — повторяю, не сообщай — этот номер местным правоохранительным структурам. Во-вторых, вернись туда, где находятся обломки машины, и немедленно уничтожь пластину с номером.

Глава 22

Я выполнил первую часть приказа Гарбера и не бросился со всех ног в ведомство шерифа, чтобы сообщить им свою новость. Но вторую его часть я проигнорировал и не кинулся немедленно туда, где были разбросаны обломки машины. Я просто сидел в кафе, пил кофе и размышлял. Я даже еще не принял решения в отношении того, как именно уничтожить пластину с номерным знаком. Если ее сжечь, то пропадет надпись с названием штата приписки машины, но не сам номер, выполненный методом рельефной чеканки. После размышлений я решил, что согну его пополам, плотно прижму половинки друг к другу и зарою пластину.

Но я не бросился исполнять задуманное и остался сидеть в кафе. Я посчитал, что если просижу здесь достаточно долго, попивая кофе, то таинственная женщина, возможно, сама найдет меня.

Что спустя пять минут она и сделала.

Я увидел ее раньше, чем она увидела меня. Я смотрел на залитую светом улицу, а она — в тускло освещенную комнату. Она шла пешком. На ней были черные брюки, черные кожаные туфли, черная футболка и кожаная куртка, цветом и фактурой материала похожая на старую бейсбольную рукавицу. В руке она держала чемодан, сделанный из такого же материала. Худая и гибкая; казалось, что она движется медленнее, чем весь остальной мир — так всегда делают сильные и уверенные в себе люди. Ее волосы все еще были черными и коротко подстриженными, а лицо все еще было лицом человека быстро соображающего и столь же быстро замечающего. Френсис Нигли, первый сержант[18] Армии Соединенных Штатов. Нам много раз доводилось работать вместе как в тяжелых делах, так и в легких, в долгих и недолгих. Тогда, в 1997 году, отношения наши были чисто дружескими, и я не виделся с ней больше года.

Она вошла, сканируя зал в поисках официантки, готовая спросить, не изменилась ли ситуация. Увидев меня за столиком, она мгновенно поменяла курс. На ее лице не было ни тени удивления — лишь оценка новой информации и удовлетворение от того, что ее метод сработал. Она знала этот штат и город и знала, что я пью огромное количество кофе, а поэтому именно в кафе она и могла бы меня найти.

Большим пальцем ноги я выдвинул стоявший напротив меня стул, как это дважды сделала для меня Деверо. Нигли легко и плавно опустилась на него. Чемодан она поставила на пол возле себя. Ни приветствия, ни отдачи чести, ни рукопожатия, ни чмоканья в щеку. Людям необходимо понять два обстоятельства, связанные с Нигли. Несмотря на свою доброту и покладистость, она физически не переносила, когда до нее дотрагивались; и несмотря на все незаурядные таланты, она отказывалась становиться офицером. Она никогда не объясняла причин ни одного из этих обстоятельств. Некоторые люди считали ее разумной, некоторые — ненормальной, но все сходились на том, что, имея дело с Нигли, никто не может знать ничего наверняка.

— Призрачный город, — сказала она.

— База закрыта для входа и выхода, — сказал я.

— Я знаю. Уже давно. Закрытие базы было их первой ошибкой. Фактически это признание.

— Дело в том, что их беспокоят напряженные отношения с городом.

Нигли утвердительно кивнула.

— Они могут перерасти в нечто большее в любую минуту, по любой причине. Я видела улицу, расположенную позади этой. Разве все магазины на ней, выстроившиеся словно ряд зубов, не обращены к базе? Это ж явный грабеж. Наших людей наверняка тошнит от того, что над ними смеются и вытрясают из них деньги.

— А ты видела что-нибудь еще?

— Я все видела. Я же пробыла здесь два часа.

— Ну а сама-то ты как?

— У нас нет времени на пустую болтовню.

— И что тебе здесь нужно?

— Мне — ничего. А вот тебе нужно.

— И что же мне нужно?

— Тебе нужно понять, в чем, черт возьми, дело, — ответила она. — Но послать тебя сюда — это все равно что послать на смерть. Ричер, мне позвонил Стэн Лоури. Он себе места не находит. Поэтому я и заинтересовалась этим делом. И ты знаешь, Лоури оказался прав. Ты должен был послать их подальше вместе со всей этой хренью.

— Я в армии, — сказал я. — И выполняю то, что мне приказывают.

— Я тоже в армии. Но я избегаю совать голову в петлю.

— Келхэм — это петля. А кто действительно рискует своей шеей, так это Мунро. А я здесь на втором плане.

— Я не знаю Мунро, — ответила Нигли. — Никогда с ним не встречалась. Да и никогда прежде о нем не слыхала. Но, бьюсь об заклад, он будет делать только то, что ему прикажут. Он всех прикроет и назовет черное белым. Но ты-то так не сделаешь.

— Убита женщина. Мы не можем закрывать на это глаза.

— Убиты три женщины.

— Ты и об этом уже знаешь?

— Я же сказала, что нахожусь здесь уже два часа. Еще в начале нашего разговора.

— И как ты об этом узнала?

— Встретилась с шерифом. С шефом Деверо.

— Когда?

— Она заглянула в свой офис. А я оказалась там. Спрашивала про тебя.

— И что она рассказала тебе?

— Я взглянула на нее.

— Что значит — взглянула?

Нигли несколько раз моргнула и внутренне собралась, после чего, немного склонив лицо вниз, посмотрела на меня; ее глаза смотрели прямо в мои и были широко открытыми, серьезными, искренними; выражали сочувствие, понимание и подбадривали собеседника; из ее слегка приоткрытых губ вот-вот мог вырваться призыв к сопереживанию, произнесенный слабым шепотом. То, что она демонстрировала сейчас, изумляло, удивляло и пробуждало в моем сознании мысль о том, с каким мужеством я несу на своих плечах то гигантское бремя, которое жизнь постоянно утяжеляет.

— Вот так я на нее взглянула, — пояснила она. — На женщин это действует практически безотказно. Что-то подталкивающее к тайному сговору, согласен? Наводящее на мысль о том, что все мы в одной лодке.

Я согласно кивнул. Ну и взгляд, черт возьми… Однако я почувствовал и некоторое разочарование из-за того, что Деверо тоже попалась на эту удочку. Вот уж действительно пустоголовая.[19]

— Ну, а что еще она тебе сказала? — спросил я.

— Кое-что о машине. Она считает, что это важный аспект расследования и что ее владельцем является кто-то из Келхэма.

— Она права. Я только что нашел номерной знак. Гарбер узнал об этом и велел мне держать информацию при себе.

— И ты собираешься выполнить его указание?

— Не знаю. Возможно, это незаконный приказ.

— А ты знаешь, что я думаю? Ты совершишь самоубийство. Я это знаю. И я хочу быть где-то поблизости и вытащить тебя из беды. Вот поэтому я и приехала.

— Ты уже готова действовать?

— Я работаю в округе Колумбия.[20] Выполняю бумажную работу. Там меня не хватятся день, а то и два.

Я, отрицательно покачав головой, твердо заявил:

— Нет, помощь мне не нужна. Я знаю, что делаю, и знаю, по каким правилам идет игра. Дешево я себя не продам, но не хочу тащить тебя за собой. Раз игра началась, ее надо доиграть до конца.

— Ничего не надо доигрывать до конца, Ричер. Это дело твоего выбора.

— Да ты сама не веришь в это.

Ее лицо искривилось в гримасе.

— Не цепляйся к мелочам, лучше подумай о главном.

— Я всегда так делаю. И в этот раз поступаю точно так же.

В этот момент из кухни вышла официантка. Она увидела меня, увидела Нигли, признала в ней ту самую женщину, которую видела прежде; увидела, что мы не катаемся по полу, пытаясь вцепиться в глаза друг другу, и чувство ее вины передо мной мгновенно испарилось. Она наполнила мою кофейную чашку. Нигли заказала чай «Липтон» для завтрака и попросила, чтобы подали кипяток. Мы сидели молча, дожидаясь выполнения заказа. Когда официантка снова оставила нас наедине, Нигли сказала:

— Шеф Деверо — очень красивая женщина.

— Согласен, — подтвердил я.

— Ты уже спал с нею?

— Разумеется, нет.

— Но намерен?

— Допустим, я могу об этом помечтать. Надежда умирает последней, верно?

— Нет. С ней что-то не так.

— Что, например?

— Ее ничем не пронять. У нее три нераскрытых убийства, а пульс как у медведя во время зимней спячки.

— Она служила в военной полиции Корпуса морской пехоты. И всю свою жизнь копалась в той же выгребной яме, что и мы. Тебя волновала бы смерть трех человек?

— У меня уже выработалось профессиональное волнение.

— Она считает, что это дело рук кого-то из Келхэма. А следовательно, это не попадает под ее юрисдикцию. И следовательно, у нее нет роли в этом спектакле. А поэтому она и не может проявлять профессионального волнения.

— Как бы там ни было, но атмосфера нехорошая. Больше мне сказать нечего. Верь мне.

— Не волнуйся.

— Когда я упомянула твое имя, она посмотрела на меня так, будто ты должен ей деньги.

— Не должен.

— Она без ума от тебя. Это я могу сказать точно.

— Ты говоришь это о каждой женщине, которую я встречаю.

— На сей раз это правда. Я же вижу. Ее холодное сердчишко забилось быстрее. Будь начеку, ты понял?

— Ну хорошо, спасибо, — ответил я. — Правда, в данном случае мне не требуется старшая сестра.

— О, хорошо, что напомнил, — оживилась она. — Гарбер интересуется твоим братом.

— Моим братом?

— Да, ходят такие сплетни среди сержантов… Будто Гарбер следит за твоим офисом на тот случай, не будет ли звонка или письменного сообщения от твоего брата. Он хочет знать, существуют ли между вами регулярные контакты.

— А на кой ему это надо?

— Деньги, — язвительным тоном ответила Нигли. — Только это и приходит мне в голову. Ведь твой брат все еще трудится в Министерстве финансов, так? Может быть, у него какие-то финансовые дела с Косово. Значит, в этих делах должны быть замешаны и военачальники, и гангстеры. Может быть, батальон «Браво» как раз и привозит домой деньги для них. Ну ты же знаешь, как отмывают бабки. Или воруют.

— Ну а как это может быть связано с женщиной по имени Дженис Мэй Чапман из городишка в Миссисипи?

— Может, она что-то узнала. Может, она хотела что-то получить для себя. Может, она была подружкой кого-нибудь из батальона «Браво».

Я ничего не ответил.

— Последний вопрос, — сказала Нигли. — Мне остаться или уйти?

— Уйти, — ответил я. — Это мои проблемы. Живи долго и богато.

— Прощальный дар, — равнодушно произнесла она, наклонилась, открывая чемодан, и извлекла из него тонкую зеленую папку, на обложке которой было вытиснено Ведомство шерифа округа Картер. Положив папку на стол, накрыла ее ладонью и, перед тем как подвинуть ко мне, сказала: — Тебе это будет интересно.

— Что это? — поинтересовался я.

— Фотографии трех убитых женщин. У них, кстати, есть что-то общее.

— Деверо дала тебе эту папку?

— Не совсем так. Она просто оставила ее без внимания.

— Ты украла ее?

— Одолжила. Ты сможешь вернуть ее, когда закончишь дело. Я не сомневаюсь, ты найдешь способ, как это сделать.

Подвинув папку ко мне, Нигли встала и пошла к выходу. И снова ни рукопожатия, ни поцелуя, ни единого касания. Я наблюдал, как она проходит через дверь; наблюдал, как она, выйдя на Мейн-стрит, поворачивает направо; наблюдал за нею, пока она не скрылась из глаз.

Официантка услышала, как захлопнулась дверь за Нигли. Возможно, на кухне был установлен сигнальный звонок. Она вышла узнать, не прибыл ли новый посетитель, но не увидела в зале никого, кроме меня. Удовлетворившись тем, что еще раз наполнила мою кофейную чашку, она вернулась на кухню. Я придвинул к себе зеленую папку и раскрыл ее.

Три женщины. Три жертвы. Три фотографии, все сделанные в последние недели или месяцы их жизни. Трудно придумать что-то более печальное. Копы просят самые последние снимки, и родственники, потерявшие от горя рассудок, спешат предложить все, что у них есть. Обычно они предлагают фотографии, на которых жертвы радостно улыбаются, или студийные портреты, или фотоснимки, сделанные на отдыхе. Родственники хотят, чтобы долгие ужасные воспоминания начинались с картин, полных жизни и энергии.

Фотография Дженис Мэй Чапман излучала и то, и другое. Это было цветное фото по пояс, снятое, похоже, на вечеринке. Она была изображена вполоборота к камере, глаза смотрели прямо в объектив, улыбка, видимо, появилась буквально перед самым моментом съемки. Момент спуска затвора был выбран удачно. Фотограф не сумел сфотографировать ее внезапно, но, похоже, он не особенно старался заставить ее принять нужную позу.

Пеллегрино был не прав. Он говорил, что она по-настоящему симпатичная, но это все равно как если бы он утверждал, что Америка довольно большая. Сказать, что она по-настоящему симпатичная, означало серьезно недооценить ее. В жизни Чапман была абсолютно неотразимой. Трудно было представить себе более обворожительную женщину. Волосы, глаза, лицо, улыбка, плечи, фигура — у Дженис Мэй Чапман все, абсолютно все выглядело более чем великолепно.

Я переложил ее фото в конец папки и посмотрел на вторую женщину. Она погибла в ноябре 1996 года. Четыре месяца назад. Об этом сообщила небольшая этикетка, приклеенная к уголку фотографии. Фото представляло собой один из тех «потоковых» полуформальных цветных портретов, снятых выездной бригадой фотографов, к примеру, в колледже в начале учебного года, или перегруженным работой фотографом на круизном судне. Не совсем чистый парусиновый фон, стул, пара вспышек с зонтичными отражателями, и… три, два, один, паф, готово, спасибо. Женщина на фото была чернокожая, в возрасте примерно двадцати пяти лет, и такая же неотразимая, как Дженис Мэй Чапман. Может быть, даже еще более неотразимая. У нее была гладкая кожа и добрая улыбка, от которой военные теряли головы. Из-за ее глаз могла разразиться война. Черные, влажные, сияющие. Она не смотрела в камеру. Она смотрела сквозь нее. Прямо на меня. Так, как будто сидела за столом напротив.

Третья женщина была убита в июне 1996 года. Девять месяцев назад. Тоже чернокожая. Тоже молодая. Такая же неотразимая. Поистине неотразимая. Ее сфотографировали на открытом воздухе, во дворе, в тени послеполуденного солнца, лучи которого, отражаясь от обитой белыми досками стены, заливали ее своим светом. У нее была короткая, чрезвычайно шедшая ей прическа; она была в белой блузке с тремя незастегнутыми верхними пуговицами. Влажные глаза, стеснительная улыбка. Изумительные скулы. Я в изумлении смотрел на портрет. Если какой-нибудь кабинетный исследователь ввел бы в свой компьютер все до мелочей, что нам известно о красоте, от Клеопатры до нынешнего дня, процессор гудел бы не меньше часа и в конце концов выдал бы на печать именно этот образ.

Отставив в сторону чашку, я разложил фотографии в ряд на столе. У них, кстати, есть что-то общее, сказала Нигли. Они были примерно одного возраста, с разбросом не более чем в два-три года. Но Чапман была белой, а две остальные девушки чернокожими. В экономическом смысле жизнь Дженис была более благополучной, если судить по ее одежде и ювелирным украшениям; а чернокожие девушки — первая неявно, а вторая наверняка, — выглядели близкими к маргиналам в их сельском варианте, если судить по одежде и отсутствию ювелирных украшений на шее и в ушах.

Трое людей, живших близко в географическом смысле, но разделенных широкими социальными промежутками. Они могли никогда не встречаться и не говорить друг с другом. Они могли даже и не заметить друг друга. Между ними не было ничего общего.

Кроме того, что все трое были удивительно красивыми.

Глава 23

Собрав фотографии в папку, я засунул ее под рубашку сзади и прижал к спине поясным ремнем. Заплатив по счету и оставив на чай, вышел на улицу с намерением отправиться в ведомство шерифа. По-моему, наступил подходящий момент для рекогносцировки. Момент для начала активных действий и выяснения обстановки на месте. Образно говоря, перед тем как войти в воду, я решил попробовать ее большим пальцем ноги. Никакой демократии, ведь я шел в госучреждение. И у меня была уважительная причина, чтобы прийти туда. Я хотел вернуть потерянную вещь. Если Деверо нет в ведомстве, передам папку дежурному, а если она там, то по обстоятельствам решу, что делать.

Она оказалась на месте.

У тротуара стоял старый «Шевроле», аккуратно припаркованный напротив входной двери. По всей вероятности, это было одной из привилегий руководства. Офисный этикет везде одинаковый. Обойдя машину, я потянул на себя тяжелую стеклянную дверь и оказался в неуютном и обшарпанном вестибюле. Пол, выложенный пластиковой плиткой, стены с облупившейся краской; прямо напротив входной двери стол дежурного, за которым сидел старик. Лицо его казалось туго обтянутым кожей, на голове не хватало волос, а во рту — зубов. Он был в жилете, но без пиджака — так одевались газетчики прежних времен. Увидев меня, он тут же поднял телефонную трубку, нажал клавишу и сказал:

— Он здесь.

Выслушав то, что ему ответили, старик жестом регулировщика поднял телефонную трубку вверх, растянув на всю длину шнур, и объявил:

— В конце коридора направо. Она ждет вас.

Идя по коридору, я украдкой заглянул в полуоткрытую дверь, за которой перед телефонным коммутатором сидела дородная женщина; следующая дверь вела в кабинет Деверо. Я приличия ради один раз постучал по ней и вошел.

Кабинет шерифа представлял собой обычного вида квадратную комнату без лишних углов. Она была не в лучшем состоянии, чем вестибюль: те же плитки на полу, та же выцветшая и потрескавшаяся краска, та же грязь и запущенность. Стоявшие в комнате вещи явно свидетельствовали о том, что были куплены задешево в конце прошлой геологической эры. Письменный стол, стулья, картотечный шкаф — все выглядело простым и казенным, а главное, совершенно несовременным. На стене висели фотографии, запечатлевшие двух пожимающих руки людей, одним из которых был старик в униформе, принятый мною за отца Деверо, прежде занимавшего ее должность. У стены стояла вешалка с полкой для шляп и шапок, на одном из крючков висел шерстяной свитер без воротника. Он провисел на этом крючке так долго, что, казалось, покрылся от старости жесткой коркой.

На первый взгляд комната казалась далеко не великолепной.

Но здесь была Деверо. Я держал за спиной фотографии трех великолепных женщин, но в ней было что-то такое, что отличало ее от каждой из них. Она была здесь, рядом. И, возможно, даже превосходила их всех. Очень красивая женщина, сказала о ней Нигли, и я был рад, что мою субъективную оценку подтвердил еще кто-то, чье суждение я считал объективным. Сидя за своим письменным столом, Деверо казалась невысокой, узкоплечей, гибкой и расслабленной. Как обычно, она улыбалась.

— Вы идентифицировали машину? — спросила она.

Я не ответил, но вскоре зазвонил ее телефон. Она сняла трубку и некоторое время слушала молча, а потом сказала:

— Хорошо, но все равно это является нападением с намерением совершить тяжкое уголовное преступление. Займитесь этим в первую очередь, хорошо? — Положив трубку, она сказала: — Пеллегрино, — таким тоном, словно объясняла мне проблему.

— Напряженный день? — сочувственно спросил я.

— Два парня были кем-то избиты сегодня утром; они уверены, что это был солдат из Келхэма. Но армейские власти говорят, что база все еще закрыта. Не понимаю, что вообще происходит. Врач постоянно работает сверхурочно. Он говорит, что у них сотрясение. Но сотрясаются не только их мозги, но и бюджет моего ведомства.

Я не сказал ничего.

Деверо снова улыбнулась и попросила:

— Ладно, что бы там ни было, для начала расскажите мне о вашей подруге.

— Моей подруге?

— Да, я встречалась с ней. Френсис Нигли. Как я предполагаю, она ваш сержант. Она ведь в армии.

— Она была моим сержантом прежде. В течение многих лет, но время от времени.

— Интересно, зачем она пришла сюда?

— А что, если я просил ее прийти?

— Нет, если бы это было так, она бы знала, где и когда вас встретить. Об этом вы договорились бы заранее, и ей не пришлось бы искать вас по всему городу.

Я утвердительно кивнул.

— Она приехала для того, чтобы предостеречь меня. Похоже, я нахожусь в безвыходной ситуации. По ее словам, это путь к самоубийству.

— Она права, — согласилась Деверо. — Эта Нигли сообразительная женщина. Мне она понравилась. Я таких люблю. Она замечательно владеет своим лицом. А ее особый взгляд, дружеский и в то же время доверительный… Держу пари, она классно проводит допросы. Кстати, она передала вам фотографии?

— Так вы поспособствовали ей в том, чтобы заполучить их?

— Надеюсь, она этим воспользовалась. Я оставила их на виду и на минуту отвернулась.

— Зачем?

— Это сложно объяснить, — ответила Деверо. — Я хотела, чтобы вы их увидели, когда будете один и не между делом. Ну, что-то вроде контролируемого эксперимента. Никакого давления с моей стороны, и, что особенно важно, никакого моего влияния. Без контекста. Я хотела узнать ваше первое впечатление, свободное от каких-либо сторонних воздействий.

— Мое?

— Да.

— Это значит снова демократия?

— Пока нет. Но, как говорят, в шторм заходи в любой порт.

— Понятно, — сказал я.

— Ну и как? Каково ваше первое впечатление?

— Все трое изумительно красивы.

— И это все, что между ними есть общего?

— Я так понимаю. Кроме того, что все они женщины.

Деверо кивнула.

— Хорошо, — сказала она. — Я согласна. Они все изумительно красивы. И я очень рада получить такое подтверждение от человека, обладающего в данном вопросе независимой точкой зрения. Мне было трудно сформулировать это даже для самой себя. И я намеренно избегала говорить это прилюдно. Это прозвучало бы очень странно, вроде высказывания лесбиянки.

— Неужели это для вас так важно?

— Я живу в Миссисипи, — ответила она. — И я служила в Корпусе морской пехоты, и все еще не замужем.

— Понятно, — сказал я.

— И у меня нет постоянного поклонника.

— Понятно, — повторил я.

— Но я не лесбиянка, — объявила она.

— Понимаю.

— Однако даже в этом случае, если люди видят, что женщина-коп зацикливается на женщинах — жертвах преступлений, то они никогда не воспримут это правильно.

— Понимаю, — снова сказал я.

Нагнувшись вперед, я вытащил папку из-под ремня, положил ее на стол и объявил:

— Миссия завершилась. И, кстати говоря, ходы с обеих сторон были классными. Немногие могли бы переиграть Нигли в интеллектуальной игре.