Джек Ричер, или Дело Чайлд Ли

Глава 65

Пентагон был построен в то время, когда приближалась Вторая мировая война, и именно по этой причине на его строительство было израсходовано минимальное количество стали. В военное время сталь требуется для более неотложных дел. Таким образом, это гигантское здание стало своего рода бетонным монументом силе и могуществу. Для замеса такого количества бетона потребовалось столько песка, что его черпали прямо из реки Потомак, неподалеку от возводимых стен. Почти миллион тонн этой необходимой составляющей. Результатом строительства стала прочная основательная крепость.

И молчание.

По другую сторону закрытой двери офиса Фрейзера трудилось тридцать тысяч людей, но никого из них я не слышал. Я не слышал вообще ничего. Только какое-то шипение, типичное для офисов, расположенных на кольце С.

— Не забывай, ты разговариваешь с офицером старше тебя по званию, — не преминул напомнить Фрейзер.

— Не забывайте, что вы разговариваете с военным полицейским, наделенным полномочиями арестовать любого — от вчерашнего рекрута до генерала с пятью звездами на погонах,[54] — напомнил ему я.

— Ну а что тебе за дело до всего этого?

— «Свободным гражданам Теннесси» было приказано прибыть в Келхэм. Это, как я думаю, совершенно ясно. И я согласен, что, оказавшись там, они действовали с чрезмерным усердием. Но тот, кто отдал им соответствующий приказ, так же виновен, как и они. А фактически даже больше. Ведь ответственность начинает действовать сверху.

— Никто не отдавал никакого приказа.

— Их направили туда одновременно со мной. И с Мунро. Мы все сошлись в одной точке. Все эти действия были результатом одного принятого решения. Потому что Рид Райли находился там. Кто об этом знал?

— Возможно, это было решение местных властей.

— Ну а какой была ваша личная позиция?

— Абсолютно пассивной. Я мог лишь реагировать. Мог лишь предотвратить негативные последствия, доведись им случиться. И больше ничего.

— Вы в этом уверены?

— Ведомство по связям с Сенатом всегда пассивно. Мы только и можем, что гасить пожар.

— Оно никогда не действует по заранее составленным планам? Никогда заблаговременно не окапывает траншеями открытое место в лесу?

— Ну как я мог сделать что-то подобное?

— Вы же видели, что наступает опасная ситуация. Вы должны были составить план. Принять решение, отделяющее ограждение Келхэма от надоедливых граждан, задающих неудобные вопросы. Но ведь вы не попросили рейнджеров самих позаботиться об этом. Ни один из командиров на всем свете не посчитает этот приказ законным. Поэтому вы позвали своих неофициальных дружков из Теннесси; к слову сказать, это же ваш родной штат. Ведь такое оказалось возможным, верно?

— Ну что ты, это же смешно.

— И для того, чтобы соединить воедино всю разработанную вами систему, вы решили прослушивать телефоны военной полиции, чтобы быть в курсе всего и обеспечить себе раннее предупреждение на тот случай, если что-то из запланированного пойдет не по тому пути.

— А это тем более смешно.

— Значит, вы это отрицаете?

— Конечно, отрицаю.

— Вы меня смешите, — вздохнул я. — Давайте рассуждать теоретически. Если кто-то делает разом две эти вещи, что вы об этом подумаете?

— Какие еще две вещи?

— Призывает людей из Теннесси и прослушивает телефоны. Какая мысль должна сразу прийти вам в голову?

— Что имеет место нарушение законов.

— А положим, этот человек делает одно и не делает другое? С точки зрения профессионального солдата?

— Такого он не может себе позволить. Он не может позволить себе использовать в полевых условиях непрофессиональные силовые подразделения, не опасаясь того, что это может быть раскрыто.

— Согласен, — сказал я. — Значит, тот, кто разворачивает этих йеху, также прослушивает и телефоны; а тот, кто прослушивает телефоны, также разворачивает этих йеху. Я понятно объясняю? С точки зрения чистой теории?

— Полагаю, что так.

— Так да или нет, полковник?

— Да.

— Как у вас обстоят дела с кратковременной памятью?

— Достаточно хорошо.

— Что первое вы сказали, когда я вошел к вам сегодня?

— Я попросил тебя закрыть дверь.

— Нет, вы сказали: «Привет». А потом велели мне закрыть дверь.

— А потом попросил тебя сесть.

— А затем?

— Не помню, — признался он.

— Затем у нас была короткая дискуссия о том, каким многолюдным делается это здание в полдень.

— Да, я вспомнил.

— А потом вы спросили, какие у меня новости.

— И никаких новостей у тебя не оказалось.

— И вас это удивило. Потому что я оставил сообщение, в котором извещал о том, что знаю интересующее вас имя.

— Это меня удивило, да, удивило.

— Что это за имя?

— Я не был уверен. Оно могло быть связано с чем-то.

— Если бы дело обстояло так, вы спросили бы «какое-либо имя». А «не то имя, которое вас интересует».

— Возможно, меня развеселило твое заблуждение по поводу того, что кто-то все-таки направил эту самодеятельную гвардию в Миссисипи. И что это обстоятельство оказалось для тебя таким важным.

— Оно и вправду оказалось важным для меня. Потому что оказалось правдой.

— Ну хорошо, я уважаю твою убежденность. И предполагаю, что ты выяснил, кто их направил.

— Я выяснил.

Он ничего не ответил.

— Тут вы допустили оплошность, — сказал я.

Он ничего не ответил.

— Я не оставлял вам сообщения, — пояснил я. — Я назначил встречу. С вашим помощником, составляющим для вас расписание встреч. Только и всего. Я даже не указывал причину встречи. Я просто сказал, что мне нужно увидеть вас сегодня в полдень. Единственный раз я упомянул что-либо, касающееся имен и «Свободных граждан Теннесси», в разговоре по прямой линии с генералом Гарбером. Который, по всей вероятности, вы прослушивали.

Едва слышное шипение в маленьком офисе, казалось, изменило тон. Оно стало тише, но звучало более угрожающе — так воспринимается ухом настоящее монотонное молчание.

— Некоторые вещи слишком велики для тебя, чтобы ты мог их понять правильно, сынок.

— Возможно, — согласился я. — Я не совсем ясно понимаю, что произошло в течение первого триллиона секунд после Большого взрыва. Я не могу выполнить задания по квантовой физике. Но я могу справиться со многими другими делами. Например, я довольно хорошо понимаю Конституцию Соединенных Штатов. Вам когда-либо доводилось слышать о Первой поправке? Она гарантирует свободу печати. А это значит, что любой старый журналист имеет право приближаться к любому старому ограждению, к которому пожелает.

— Да это был парень из задрипанной радикальной газетенки леволиберального толка из университетского города.

— А вы, как я понял, лентяй. Вы убили годы на вылизывание задницы Карлтону Райли, и вам не хотелось начинать все снова с другим сенатором. Потому что такая перемена потребовала бы от вас выполнить заново вашу проклятую работу.

Ни слова в ответ. Я продолжал:

— Вторым человеком, которого убили ваши ребята, был не достигший армейского возраста рекрут. Он шел в Келхэм для того, чтобы попытаться записаться в армию. Его мать убила себя той же ночью. Оба события связаны, как я понимаю. Потому что я видел, что от них осталось. Сперва от одного, а затем и от другой.

Ни слова в ответ. А я продолжал:

— И я понимаю, откуда ваша двойная самонадеянность. Во-первых, вы были уверены в том, что я не смогу разобраться в вашей гениальной конструкции, а потом, когда я все-таки разобрался, вы решили, что сами сможете сделать со мной все, что захотите. Без какой-либо помощи, без группы поддержки, без арестной команды. Только вы и я, здесь и сейчас. Не могу не спросить, как вы оказались таким тупицей?

— И я хочу спросить: ты при оружии?

— На мне же униформа класса А, — ответил я. — А эта форма не предусматривает оружия, которое носят на портупее или поясном ремне. Почитайте уставы, там об этом сказано.

— Ну так кто из нас больший тупица?

— Я не ожидал, что окажусь в подобной ситуации. Я не ожидал, что дело зайдет настолько далеко.

— Послушай моего совета, сынок. Надейся на лучшее, но планируй, предвидя худшее.

— У вас пистолет в письменном столе?

— У меня два пистолета в письменном столе.

— Вы намерены меня застрелить?

— Если потребуется.

— Но ведь это же Пентагон. За вашей дверью сидят тридцать тысяч человек, приписанных к военному ведомству. И все они достаточно натренированы, чтобы, услышав выстрел, броситься туда, откуда стреляли. Вам бы сочинить какую-либо историю.

— Ты напал на меня.

— С чего бы это?

— Да потому, что ты просто одержим тем, что кто-то застрелил какого-то уродливого черномазого парня в каком-то захолустье.

— А ведь я никому не говорил, что он был уродливым. Или чернокожим. Ни в одном телефонном разговоре. Вы, должно быть, получили эту информацию от своих балбесов из Теннесси.

— Как бы там ни было, ты вел себя как одержимый, и я приказал тебе уйти, но ты напал на меня.

Я откинулся на спинку стула, предназначенного для гостей. Вытянул ноги перед собой. Руки свесились вниз. Мне стало легче, я расслабился. Я мог бы сейчас заснуть.

— Мое положение выглядит не очень угрожающим по отношению к вам, согласны? А мой вес примерно двести пятьдесят фунтов. Так что вам придется здорово потрудиться за то время, пока люди из офисов ЗС314 и ЗС316 появятся здесь. На это им потребуется полторы секунды. А потом вам предстоит иметь дело с военной полицией. Вы убили одного из них при сомнительных обстоятельствах, они же разорвут вас на куски.

— Мои соседи ничего не услышат. Никто вообще не услышит ничего.

— Почему? У вас пистолет с глушителем?

— А зачем мне глушитель? Или оружие?

Сказав это, он проделал странную вещь. Встал из-за стола и снял со стены картину. Черно-белую фотографию. Он и сенатор Карлтон Райли. Фотография была подписана, как я понял, самим сенатором. Отступив от стены, Фрейзер положил картину на письменный стол, затем, снова подойдя к стене, схватил двумя пальцами торчащую головку гвоздя и, напрягшись, вытащил гвоздь из гипсовой штукатурки.

— Только и всего? — спросил я. — Вы собираетесь пронзить меня насмерть этой булавкой?

Фрейзер положил гвоздь рядом с фотографией, открыл ящик стола, достал из него молоток и сказал:

— Я как раз занимался тем, что перевешивал фотографию на другое место, когда ты напал на меня. К счастью, я сумел схватить молоток, который все еще сжимаю в руке.

Я не сказал ничего.

— Все произойдет очень тихо, — объяснил полковник. — Один хороший удар — и все кончено. И у меня будет сколько угодно времени на то, чтобы перетащить твое тело куда потребуется.

— Вы ненормальный, — сказал я.

— Нет, я преданный, — возразил он. — Бесконечно преданный будущему нашей армии.

Глава 66

Молотки, как инструменты для работы, оказались весьма постоянны. С годами они практически не изменились. Да и чего им меняться? Гвозди ведь тоже не изменились — они оставались такими же все время. А поэтому все необходимые свойства молотка были определены и внесены в его конструкцию много лет назад. Тяжелая металлическая головка и рукоятка. Все, что вам необходимо, и ничего лишнего. Молоток Фрейзера, предназначенный, по всей вероятности, для обивки мебели и вставки картин в рамы, был с гвоздодером, а весил, возможно, двадцать восемь унций.[55] Большая безобразная штуковина. Явный перегиб в деле вешания картин, хотя такое несоответствие размерам и весу инструмента, применяемого для конкретных нужд, считается обычным в реальном мире.

Однако сейчас он вполне сошел за реальное оружие.

Фрейзер приблизился ко мне, подняв его в правой руке, словно полицейскую дубинку. Сгруппировавшись, я в момент соскочил со стула, уже не думая о том, чтобы вызвать его смущение положением, в котором окажется мое тело после смерти. Стадный инстинкт. Вообще-то меня напугать нелегко, но ведь люди тоже сильно меняются под воздействием обстоятельств. Многое из того, что мы делаем инстинктивно, возвращается к нам, проходя сквозь туман времени. Прямо к нам и туда, откуда мой приятель Стэн Лоури любит начинать свои истории.

Офис Фрейзера был маленьким. Площадь пола не подходила для схватки — это бы походило на драку в телефонной будке. То, как пойдет дело, зависело от ловкости полковника. Ему довелось повоевать во Вьетнаме, принять участие в Войне в заливе, да и в годы, проведенные среди пентагоновской шушеры, он показал себя не из последних. Глупо думать, что все эти люди лишены мозгов. Я полагал, что его среднее место в десятке — третье. А может, даже и второе. Конечно, таким людям нечего опасаться, что им вдруг привалит Нобелевская премия, но то, что они соображали получше среднего медведя, — факт.

Как раз это и помогло мне. Драться с болваном тяжелее. Ты не можешь предположить, что он намерен предпринять. А вот люди ловкие и хваткие предсказуемы.

Фрейзер взмахнул молотком справа налево, не поднимая при этом руку выше талии — стандартное начало гамбита. Я, сгорбившись, подался назад, и удар пришелся мимо. По моим предположениям, следующий удар он должен был нанести слева направо, по-прежнему не поднимая руку выше талии. Так оно и было; я, снова сгорбившись, отступил назад и уклонился от удара. Пробный обмен фигурами, подобный движению пешек на шахматной доске. Фрейзер странно дышал. В его дыхании чувствовалась какая-то дикая свирепость, но причиной этого не была болезнь горла. Святая Одри здесь не помощница. Дикая свирепость и возбуждение. У него было сердце воина, а для воина нет ничего слаще битвы, в которой он сам участвует. Он питается ими. Он живет ради битвы. А Фрейзер сейчас еще и улыбался какой-то погребальной улыбкой, и глаза его, казалось, не видели ничего, кроме молотка и моего тела. В воздухе почувствовался острый запах пота, в этом было нечто примитивное, словно логово ночного зверька.

Я сделал обманное движение, выступив на полшага вперед, на что Фрейзер ответил тем, что отступил на полшага назад; середина комнаты освободилась, а это было важно. Для меня. Он хотел снова притиснуть меня к стене, но мне это было совсем не нужно.

По крайней мере пока.

Он взмахнул молотком в третий раз, взмахнул резко, как косой, сделав вид, что намеревается ударить, однако решающий удар не был пока его целью. Не сейчас. Я смог понять его замысел. По глазам. Я изогнулся назад, и головка молотка просвистела в одном дюйме от моей шинели. Двадцать восемь унций, да еще и на длинной рукоятке. Момент, когда стало ясно, что задуманное не удалось, дал делу иной ход. Его плечи повернулись на девяносто градусов, и талия завертелась, как на шарнире. Фрейзер использовал этот момент для того, чтобы снова приблизиться ко мне. На этот раз его рука вытянулась дальше. Он заставил меня отступить. Мне ничего не оставалось делать, и в конце концов я оказался почти вплотную к стене.

Я смотрел ему в глаза.

Не сейчас.

Он был воином. А я — нет. Я был скандалистом и драчуном. Цель его жизни — одержать победу, достигнутую на основе тактического расчета. Цель моей жизни — помочиться, в случае удачного стечения обстоятельств, на чью-то бесславную могилу. А это не одно и тоже. Абсолютно не одно и то же. Мы смотрели на жизнь через оптические приборы с разной фокусировкой. Полковник замахнулся в четвертый раз: тот же самый угол, та же самая высота руки при замахе. Он походил сейчас на крутого питчера,[56] постоянно бросающего фастболл, дающий возможность привыкнуть к нему и подготовиться к отражению подачи. Пропуск, пропуск, пропуск — а потом неотразимый удар. Но Фрейзер не действовал понизу. Наоборот, он старался нанести удар по верхней части. А ему бы, наоборот, действовать понизу. Но ведь он был третьим в десятке. Ну, может быть, вторым. Но не первым.

Он замахнулся в пятый раз: та же самая высота руки при замахе, тот же самый угол. Замах был такой силы, что прорезь гвоздодера, разрезая воздух, издала противный ноющий звук, который затих, как только молоток застыл в воздухе. Полковник замахнулся в шестой раз: та же самая высота руки, тот же ноющий звук, но на этот раз он вытянул руку дальше. Я стоял почти вплотную к стене. Отступать больше некуда. Седьмой замах: та же самая высота руки, тот же самый угол, тот же ноющий звук.

И тут я снова посмотрел ему в глаза.

Их бегающий взгляд был устремлен вверх; и вот восьмой замах, нацеленный мне в голову, в правую часть моей головы. Прямо в висок. Я увидел, как сверкнула полированная, шириной в один дюйм, поверхность ударника молотка. Двадцать восемь унций. Почти два фунта. Такое орудие могло оставить очень ровное и аккуратное отверстие на кости черепа.

Но не оставило, потому что на том месте, куда опустился ударник молотка, моей головы уже не было.

Резко опустившись вниз, я ушел в сторону на восемь дюймов, четыре из которых мне обеспечили предварительно подогнутые колени, поэтому удар пришелся мимо; эти четыре дюйма стали как бы коэффициентом безопасности. Я слышал звук рассекаемого воздуха над головой и почувствовал, что в этот неудачный полукруговой замах Фрейзер вложил всю силу. Я стал отходить назад, и очень скоро мы перешли в совсем другую систему отсчета. Мы действовали в трехмерном пространстве. Наши движения были направлены туда и сюда, вперед и назад, вверх и вниз. Теперь мы были готовы к действию в четвертом измерении. Во времени. Единственным оставшимся и требующим своего решения был вопрос, как скоро я смогу ударить его и насколько он окажется уворотливым?

Это был важный и даже решающий вопрос. В особенности для него. Замахиваться я научился еще в детстве, мои локти двигались быстро; я не сомневался, что лучше всего будет, если я ударю его по шее. Математически достоверный исход. Но в какую область шеи нанести удар? Ответ: в ту часть, на которую придется удар. На переднюю, на боковую, на заднюю — мне это было безразлично. А ему — нет.

Для начала двадцать восемь унций вынесли его руку из плеча, как это бывает у олимпийских метателей молота, которые в результате броска сильно вытягивают руку, как будто сильно и долго махали ею, а потом еще некоторое время крутятся на месте. Так и Фрейзер находился в весьма сильном и бесконтрольном вращении. А мой локоть сработал в этой ситуации на редкость хорошо. Мускульная память. Она срабатывает автоматически. Если сомневаетесь, выбросьте вперед локоть. Может, это сохранилось у вас с детства. Мой вес передался локтю, нога служила опорой, я готовился нанести удар, и он должен был оказаться очень сильным. Все уже было готово к тому, чтобы нанести резкий удар, направленный вниз. После такого Фрейзер смог бы выжить, только если бы удар пришелся по боковой части шеи, но не по задней. Последний вариант стал бы фатальным. Это без вопросов. В этой части шеи расположены мышечные элементы, обеспечивающие соединение черепа с позвоночным столбом.

Таким образом, все было связано со временем: и скорость, и вращение, и орбита. Предсказать что-либо было невозможно. Слишком много движущихся элементов. Сначала я подумал, что полковник, вероятнее всего, готовится подставить под удар боковую часть шеи. Если учесть угол и поправку на наклон вперед, после такого удара можно выжить. Потом я увидел, что ситуация приближается к положению «пятьдесят на пятьдесят», но эти двадцать восемь унций вдруг развернули его в каком-то совсем новом направлении, и с этого момента у меня не осталось никаких сомнений в том, что он хочет, чтобы удар пришелся именно на заднюю область шеи, только на нее и ни на какую больше. Прочь все сомнения. Этот человек умрет. О чем я не пожалею.

Может быть, если только в практическом смысле.

Глава 67

Фрейзер упал на пол возле стола, но не ударился об него, а просто осел с таким звуком, какой бывает, когда толстяк плюхается на диван. Никакой тревоги. Ведь никто же не бросается вызывать копов, когда какой-либо толстяк усаживается на диван. Тем более что на полу был ковер, что-то наподобие персидского, оставшийся еще от предшественника, уже давно умершего от сердечного приступа. Под ковром была постелена подкладка, лежавшая на прочном пентагоновском бетоне. Таким образом, звукопередача сильно подавлялась. Никто вообще не услышит ничего, так говорил полковник. Так оно и вышло, подумал я. Задница.

Я вынул не разрешенную здесь «беретту» из кармана своей шинели класса А и, наведя пистолет на Фрейзера, подержал так некоторое время. На всякий случай. Надейся на лучшее, планируй худшее. Но полковник не двигался. Да он и не мог двигаться. Может быть, только веки. Его шея потеряла устойчивость в самой верхней части. Казалось, что позвонков в его теле вообще не было. Череп соединялся с телом только лишь посредством кожи.

Я оставил его там, где он лежал, и собрался отойти в центр комнаты, чтобы осмотреть, в каком виде я оставляю поле боя, как вдруг дверь открылась.

И вошла Френсис Нигли.

Она была в камуфляже сухопутных сил, руки в тонких резиновых перчатках. Внимательно осмотрев комнату один раз, а затем и второй, она сказала:

— Надо перенести его туда, где находится картина.

Я стоял, не проявляя желания двигаться.

— Давай, и побыстрее, — велела она.

Заставив себя шевелиться, я перетащил его туда, куда Фрейзер с наибольшей достоверностью мог свалиться, вешая картину. Он мог упасть спиной вниз и удариться о край стола. Расстояние казалось вполне подходящим для такого исхода.

— С чего ему падать? — поинтересовался я.

— Он вколачивал гвоздь, — объяснила Нигли. — Отклонился, когда увидел, что гвоздодерная прорезь слишком приблизилась к его лицу при замахе. Просто спонтанная реакция. Его ноги запутались в ковре, когда он отклонился и отпрянул назад.

— Ну а куда делся гвоздь?

Она взяла его со стола и бросила на пол у основания стены. Тот слабо звякнул, упав в узкий промежуток между кромкой подстилки и стеной.

— А где же молоток?

— Он-то как раз на месте, — ответила она. — Всё, нам надо идти.

— Мне надо стереть из расписания встреч мое назначение.

Вынув из кармана листы регистрационной книги, Френсис их показала мне.

— Все уже сделано, — объявила она. — Ну, пошли же.

Нигли провела меня вниз по двум лестничным пролетам, затем мы прошли по коридору, стараясь идти спокойно и вместе с тем с некоторой сосредоточенной поспешностью. Выйдя из здания через южный вход, мы сразу же направились на парковку, где остановились среди зарезервированных парковочных мест, и Нигли открыла большой «Бьюик»-седан. «Бьюик Парк-авеню». Синяя, очень чистая машина. Возможно, даже новая.

— Залезай, — скомандовала она.

И вот я внутри, на мягкой бежевой коже. Нигли, подав машину назад, повернула руль и поехала к выезду с парковки; почти сразу мы оказались за ограждением и вскоре после этого подъехали к пропускным автоматам перед автотрассой. Проехав последний из них, мы оказались наконец на шестиполосной дороге, ведущей к югу, и наша машина, влившись в поток, стала одной из тысячи.

— В справочном отделе есть отметка о моем приходе, — спохватился я.

— Ты употребил неправильное время, — отмахнулась Нигли. — Запись действительно была. Но ее уже нет.

— Когда ты успела все это провернуть?

— Я поняла, что с тобой все благополучно, как только узнала, что ты остался один на один с этим мужиком. Хотя на твоем месте я бы так много не рассуждала. Тебе следует как можно скорее переходить к физическим действиям. Судьба не обделила тебя талантами, но умение вести беседу не находится во главе списка твоих достоинств.

— Ну а зачем ты вообще здесь?

— Получила сообщение.

— Какое сообщение?

— Рассказ об этой безумной ловушке. Пойти в Пентагон таким образом…

— И от кого было сообщение?

— Оттуда, откуда ты начал свой путь в Миссисипи. От шерифа Деверо собственной персоной. Она просила меня помочь.

— Она звонила тебе?

— Нет, у нас был спиритический сеанс связи.

— Зачем она тебе звонила?

— Да потому, что она волновалась, пойми это, идиот. Так же, как разволновалась и я, как только услышала то, что она сказала.

— Не понимаю, из-за чего там было волноваться.

— Было из-за чего.

— И что она хотела, чтобы ты сделала?

— Она просила меня приглядывать за тобой. Дабы удостовериться, что с тобой все в порядке.

— Что-то не припомню, чтобы говорил ей о времени, на которое была назначена встреча.

— Она знала, на каком автобусе ты едешь. Ее заместитель сказал, в какое время он доставил тебя в Мемфис, а этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы понять, куда ты отправишься дальше.

— Ну и как это помогло тебе сегодня утром?

— Это помогло мне не сегодня утром. Это помогло мне вчера вечером. Я повисла у тебя на хвосте, как только ты вышел из автобуса на автовокзале. И не выпускала тебя из виду ни на минуту. Кстати, отель ты выбрал отличный. Если бы они подловили меня на обслуживании номера, тебе пришлось бы сильно раскошелиться, чтобы компенсировать мои затраты.

— Ну а это что за машина? — спросил я.

— Она принадлежит автопарку одного учреждения. Согласно соответствующей процедуре.

— И что это за процедура?

— Когда один из старших офицеров штата умирает, подразделение возвращает его машину в автопарк, где та незамедлительно проходит тестирование на дорогах для того, чтобы выяснить, какие ремонтные работы необходимо произвести до того, как снова передать ее в эксплуатацию. Вот сейчас и происходит дорожное тестирование.

— И сколько времени оно продолжается?

— По-моему, что-то около двух лет.

— А кто был этот усопший офицер?

— Это ведь практически новая машина, верно? Значит смерть настигла его совсем недавно.

— Фрейзер?

— Для автопарка выполнять бумажную работу всегда предпочтительнее утром. Мы все ставили на тебя. Случись что-либо не так, нам всем пришлось бы гореть от стыда.

— Я же мог арестовать его вместо всей этой ерунды.

— В таком случае результат был бы одним и тем же. Умер он или арестован, для автопарка это не представляет никакой разницы.

— А куда мы сейчас едем?

— Тебе надо быть в части. Гарбер хочет тебя увидеть.

— Зачем?

— Не знаю.