Планета Вода (сборник с иллюстрациями) Акунин Борис

– Да почему вы так уверены, что без нее не обошлось? Вы ведь говорили, что Ольшевский – террорист, а стало быть человек отчаянный.

– Кто, Ольшевский-то? Жидк жидкий, – презрительно покривился титулярный советник. – Никогда бы он без посторонней помощи не сбежал.

– Вы юдофоб? – холодно осведомился Фандорин.

– Вовсе нет. Мне что еврей, что русский, всё едино. Но, знаете, бывает поляк и бывает полячишка, бывает немец и бывает перец-колбаса, бывает русский, а бывает русская свинья. Так вот Ольшевский именно что жидок, находка для юдофоба. Я с ним знаком, имел удовольствие. Был у него в остроге по жалобе на условия содержания, в порядке прокурорского надзора. Ничего сделать, естественно, не смог, но выслушать выслушал. Собственно, Ольшевский сам мне про невесту проболтался.

– А вы, конечно, донесли Хозяину, – с упреком молвил Эраст Петрович.

Клочков тяжело вздохнул.

– Ольшевский – жидок, а я – русская свинья. Гнусно поступил, сам знаю. Но чего вы от меня хотите? Я человек сломанный.

– Давайте без д-достоевщины, не упивайтесь самоуничижением. Лучше расскажите поподробней про Ольшевского.

– Истерик. Слабак. Но при этом позёр и, входя в роль, может совершать отчаянные поступки. Обязательное условие – на публике. О, тут Ольшевский прямо расцветает. В остроге он сразу повел себя неправильно. Где надо было держаться скромно – распускал перья, где надо было проявить твердость – праздновал труса. Не убежал бы, его уголовные бы затравили.

– Странно что-то. То в губернатора стрелял, а то трус, – усомнился Фандорин.

– Не стрелял, а покушался. Большая разница. Если бы выстрелил, даже пускай промазал, отправился бы на виселицу. А у него произошла осечка. Думаю, просто струсил в последний момент. Публики рядом не было, пустой кабинет. Зато на суде, при полном зале, какую речь закатил! Там Аннушкина в него и влюбилась, змея огнедышащая.

– Почему змея огнедышащая?

– Сейчас увидите. Вон она, полюбуйтесь. Встречать вышла.

Эраст Петрович обернулся.

На верхней площадке лесенки, спускавшейся к причалу, стояла высокая худая женщина в белом халате, с дымящейся самокруткой в углу рта.

– Ну, поглядим, кто об кого зубы сломает. Вы об нее или она об вас. – Титулярный советник ехидно ухмыльнулся. – Этот орешек в некотором роде покрепче Хозяина.

Дама с горностаем

Пока высаживались на причал, пока прощались с капитаном Трифоном, который собирался плыть дальше, в село Шишковское, и «зацепить» там плот, чтоб не возвращаться в Заволжск «порожним», докторша куда-то исчезла – видимо, не нашла в приезжих ничего особенно интересного или справедливо рассудила, что они скоро сами к ней явятся.

Наверху Фандорин увидел, что больница хоть и невелика, но выстроена аккуратно и добротно. Главный корпус в два десятка окон, по сторонам два опрятных флигелька, еще какие-то постройки. Имелась даже застекленная теплица.

– Больница на сорок коек, и обычно они все заполнены, – сказал Сергей Тихонович, задыхающийся после не слишком высокого подъема. – А сейчас ни уши. Куда все делись?

– Выясним.

Эраст Петрович направился к правому флигелю, на крыльцо которого, оказывается, переместилась женщина в белом халате. Она стояла, облокотясь на перила, и время от времени, будто вулкан, изрыгающий облака пепла, окутывалась сизым дымом. Табак у докторши был крепкий и пахучий – матросский, и Фандорин, в особенности после клочковской аттестации, ожидал увидеть какую-нибудь мужеподобную особу, однако Людмила Сократовна Аннушкина вблизи оказалась молода и, пожалуй, красива.

Второе – насчет красоты – было именно что «пожалуй». Ведь красота без привлекательности утрачивает свое главное предназначение – привлекать, манить, притягивать. Правильное, классического рисунка лицо было удивительно похоже на Леонардову «Даму с горностаем» – тот же удлиненный овал, высокий лоб, тонкое полукружье бровей, изящный подбородок, но всем своим выражением, всей аурой лицо это будто отталкивало смотрящего. Не подпускало, а отстраняло. Какой отвратительный взгляд – в буквальном смысле, то есть требующий, чтобы ты отвернулся, подумал Эраст Петрович, приподнимая кепи и слегка кланяясь, но глаз не отводя. К докторше, ключевой фигуре предстоящего расследования, нужно было присмотреться получше.

Аннушкина на приветствие и поклон не ответила, хотя смотрела прямо на Фандорина с непонятной, но нескрываемой враждебностью.

– А, Клочков, – сказала она резким, прокуренным голосом, дисгармонировавшим с тонкими чертами лица. – Кого это вы привезли сюда, представитель незаконности и беспорядка?

Титулярный советник стал объяснять, а Эраст Петрович тем временем произвел первичный визуальный анализ объекта.

Вертикальная морщина на лбу – свидетельство вспыльчивости и раздражительности. Форсированная прищуренность – способность к мгновенной мобилизации; очень сильная воля. Обветренные щеки, коротко и неровно стриженные волосы, забрызганные грязью грубые башмаки – совершенно не заботится о внешности, что странно для влюбленной женщины, ожидающей встречи с женихом или, возможно, уже с ним встретившейся. Если, конечно, версия Клочкова верна и Аннушкина причастна к побегу Ольшевского.

С подобными особами нужно вести себя, как с мужчинами. Упаси боже не галантничать– от этого они сатанеют.

Поэтому Фандорин первым протянул руку.

– Здравствуйте, доктор. Очень рассчитываю на вашу помощь в поиске убийцы.

Людмила Сократовна, усмехнувшись, сжала его пальцы своей длиннопалой, пятнистой от въевшегося йода рукой – да посильней, чем давеча Саврасов (как-то он там, бедный?). Кажется, Темнолесский уезд изобиловал маньяками крепких рукопожатий. Аннушкина злорадно смотрела, скривится ли приезжий от боли. Эраст Петрович, чтобы сделать даме приятное, разумеется, скривился. Тогда враждебности в докторшином взгляде немного поубавилось, но хватки она не ослабила.

Так-так, вывел Фандорин, типаж ясен. Признает только мужчин, кто безоговорочно соглашается с ее превосходством. Классический случай мизандрии. Прикидывайся слабым – и получишь от такой женщины всё, что тебе нужно.

– Значит, помятый денди будет искать ежа-убийцу? – насмешливо спросила Людмила Сократовна, выпуская дым прямо в лицо Эрасту Петровичу.

Брюки у Фандорина в результате путешествия действительно помялись; растрепался и всегда аккуратный пробор, а усики утратили строгую геометричность. Заострять на этом внимание было хамством. Эраст Петрович поморщился.

– П-почему ежа?

– Кто-то ведь исколол беспомощную святошу иголками. Что за таинственный злодей? Неразреши-имейшая загадка! – с издевкой протянула Аннушкина.

Если она хотела разозлить Эраста Петровича, то теперь ей это отлично удалось. Он сразу передумал прикидываться слабым. Хочет лоб в лоб – отлично. Быстрее дело пойдет.

– Вопрос первый, – сказал он и сжал пальцы так, что у докторши хрустнули суставы. – Почему «беспомощную»? В медицинском заключении ничего не говорится о следах от веревок. Упустили? Схалтурили?

Она с трудом выдернула руку. Видно было, что уязвлена поражением. Во взоре сверкнула уже не враждебность, а ненависть. Однако ответила по существу. Признала, стало быть, серьезным оппонентом. Разумеется, отступление временное. Будет и контратака.

– Ничего я не упустила! – Сомнение в своих профессиональных качествах женщины подобного типа воспринимают особенно болезненно. – Следов от веревок не было. Ее кололи, а она лежала и не могла пошевелиться. У Февронии, особы вообще малокровной и анемичной вследствие хронического авитаминоза и недостатка белкового питания, во время длительного поста случались приступы миоплегии – тотального упадка сил, полной мышечной слабости. Она буквально не могла пошевелиться. Даже голосовые связки отказывали. Могла только шептать беззвучно. В таком состоянии делать с ней можно было что угодно – даже не вскрикнет. Один раз я наблюдала такой припадок, вскоре после моего приезда сюда. Это было весной, в Великий Пост. Из интереса я кольнула больную скальпелем – она даже не ойкнула, хотя потом сказала, что почувствовала острую боль. Нет никаких сомнений, что в ночь убийства она пребывала в таком же состоянии – ведь начинался Успенский пост. Вот почему на трупе не было ни следов борьбы, ни вмятин от веревок. Ее кололи острым тонким предметом в течение часа или дольше, а она лежала и только рот разевала.

Сохранить каменное выражение лица Фандорину удалось лишь предельным напряжением воли. Этой особе ни в коем случае нельзя показывать, что у тебя есть болевые точки – иначе будет бить по ним вновь и вновь.

– …Вопрос второй. Вы бывали на острове? Ведь вам как представительнице слабого пола, – поотчетливее выговорил он (у собеседницы злобно дернулся рот), – вход в монастырь воспрещен не был. Расскажите, пожалуйста, как устроена обитель.

Тон был сухой, но безупречно вежливый. Если Аннушкина сорвется, это будет выглядеть бабьей истеричностью. Такого докторша допустить не может.

– Территория крошечная, – ответила Людмила Сократовна, изо всех сил сдерживаясь. – Не более пятидесяти метров в длину, в ширину и того уже. Что там есть? Ну, часовня, в которой служит поп, когда приезжает. И «скит» – бревенчатый дом, с отдельным входом в каждую келью. Насельницы живут поодиночке. А больше ничего. Ухоженные клумбочки. Кусты шиповника, сирени, барбариса. Всё вылизано, травка чуть не гребешком расчесана. С этой стороны острова – подъемник. С противоположной – запертая калитка, ведущая в какой-то Игумений Угол. Туда только Февронии можно было заходить, для «уединенного моления», как это у них называется.

– …Т-третий вопрос. Вы произнесли «неразрешимейшая загадка» таким тоном, будто знаете, кто убийца.

Докторша преувеличенно, очень неприятно расхохоталась.

– Конечно, знаю. И он знает, – кивнула она на Клочкова. – Неужто не рассказал?

Должно быть, в этот момент каменность сползла с фандоринского лица – Аннушкина злорадно ухмыльнулась.

– О! Поглядите на грозного следователя! Был на коне, а стал весь в …, – с явным удовольствием пририфмовала она грубое, совершенно недамское слово. – Ничего, мятый денди, умоетесь и отправитесь восвояси. Здешние Авгиевы конюшни и Геракл не вычистит. Где уж вам-то.

Эраст Петрович помолчал. Теперь уже он был на грани срыва, изнутри подкатывала ярость. Разумеется, докторша нарочно его провоцировала, и довольно успешно.

Таких женщин на Руси раньше, пожалуй, не водилось. Были нигилистки и самоотверженные земские работницы; среди тех и других встречались мужественные и даже мужеобразные, но подобных доктору Аннушкиной он еще не видывал. Она не пыталась изображать из себя мужчину, оставалась абсолютной, стопроцентной женщиной – и при этом в ней начисто отсутствовала женственность. Какая-то британская суфражистка – из тех, что жгут королевские портреты и приковывают себя к решетке Букингемского дворца. Милое русское имя никак не сочеталось с категорически нерусскими манерами. Невозможно было вообразить Руслана, который полюбил бы такую Людмилу. Посмотреть бы на господина Ольшевского, подумал Эраст Петрович. Должно быть, Клочков на его счет ошибается и это из героев герой.

Народоволка Прасковья Ивановская

– Что, не любите сильных женщин? – засмеялась докторша. Видимо, мина у Фандорина была вполне красноречивой. – А вы наплюйте на джентльменство. Выпустите внутреннего зверя. Порычите, оскальте зубы.

Совет неглуп, сказал себе Эраст Петрович. С женщинами, которые не желают вести себя по-женски, позволительно обращаться как с мужчинами. Во всяком случае, это будет приятно.

Он схватил провокаторшу за локти – так, что она вскрикнула – и прошелестел сдавленным от бешенства голосом:

– Немедленно… Сию секунду… Кто? Иначе арестую за укрывательство преступника и увезу.

Лицо Аннушкиной было совсем близко. Оно исказилось от боли, а в светлых глазах читался вызов, но страха не было – в первые мгновения. Однако, когда Фандорин дошипел свою угрозу до конца, что-то во взгляде дрогнуло.

Испугалась, что я ее отсюда увезу, сказал себе Эраст Петрович. И жених останется без помощи.

– Какой прилипчивый, – пробормотала Людмила Сократовна. – С прокурорским легче было. – Она покосилась на Клочкова, который наблюдал за битвой Ахилла с царицей амазонок, вжав голову в плечи. – Сунешь пузырек морфия – отвяжется. Что ж вы у него-то не спросите, кто игуменью ухайдакал?

Тут Сергей Тихонович и вовсе съежился, мертвенно побледнел, но Фандорин на уловку не поддался.

– Обязательно спрошу. Потом. Но сейчас я жду ответа от вас. Или отправить вас в г-губернию? Буксир, я думаю, еще не отошел.

– Пустите руки, отвечу… – Потерла локти, неохотно буркнула: – Кто-кто. Дикарь, разумеется. Кто ж еще? Шугай, лесной монстр. Третью неделю здесь крутится, не уходит. Он Февронью и замучил, яснее ясного. Но Шугай – саврасовская ищейка, ничего ему не будет. И вы ничего не сделаете.

– Это «охотник за головами», который отправлен за вашим ж-женихом? – вспомнил Фандорин рассказ Клочкова. – Он прибыл сюда за неделю до убийства и всё еще здесь?

Она кивнула.

– Где же?

– … его знает, – обыденно употребила Людмила Сократовна матерное слово – в устах интеллигентной женщины оно прозвучало так дико, что Эраст Петрович вздрогнул. – Его никогда не видно, если он не хочет. Наверное, сидит сейчас там где-нибудь, – докторша показала на недальнюю опушку леса, – и подсматривает за нами. Сначала-то он прямо ко мне явился, думал запугать. У меня кошка жила, Горгоша. Так питекантроп этот ее схватил, горло ножом перерезал и стал кровь пить. Думал, я от страха в обморок бухнусь, а очнусь – сразу ему Борю выдам. Ну, я сказала идиоту пару ласковых. С тех пор он больше не показывался. В засаде сидит. Вынюхивает.

Э, да она психическая, понял вдруг Эраст Петрович. Вот в чем дело. Кошка какая-то, сосущий кровь дикарь. Бред, болезненные фантазии.

– Что глазами хлопаете, господин з-заика? Боитесь с Хозяином связываться? Или не верите, что Шугай монашку прикончил? Он-он, больше некому. У него и иглы в мешочке.

– Какие иглы? Что она несет? – обернулся Фандорин к титулярному советнику, уверенный, что тот подмигнет или покрутит пальцем у виска.

Но Сергей Тихонович, глядя себе под ноги, сказал:

– Шугай – охотник за пушным зверем. Куницу, белку, соболя, бьет не из ружья, а из духовой трубки. Иглой в глаз, с фантастической точностью – чтобы не портить шкурку. Огнестрельного оружия он не признает. Ему ружья не нужно, он всегда может подкрасться незаметно…

Эраст Петрович спустился со ступенек, взял товарища прокурора под руку и повел прочь. Тот не сопротивлялся.

– Вот-вот, поболтайте между собой, следователи, – рассмеялась им вслед докторша. Развернулась, ушла в дом. Ей все-таки удалось отделаться от Фандорина, пускай временно.

– Значит, всё п-правда? И про Шугая, и про остальное? – свирепо спросил Эраст Петрович. Ему очень хотелось взять титулярного советника за ворот и как следует тряхнуть.

– Правда… Я не стал вам говорить про Шугая подробно, потому что… Я думал, что он, может быть, отсюда уже убрался и нам не придется иметь с ним дело… Это очень страшный человек. Даже не совсем человек. Или же какой-то особый биовид: homo silvanus – человек лесной… Аннушкина про кошку говорила, а вы, я видел, не поверили. Зря. Шугай в основном питается свежей кровью. Он отсиживает пожизненную каторгу за тройное убийство, какие-то внутриплеменные зытяцкие раздоры, у них не разберешь, они чужим не рассказывают… В первую же тюремную зиму потерял все зубы. Не может жевать. Он бы сдох в остроге, но тут назначили Саврасова, и тот определил Шугая в охотники за головами. За это Шугай верен ему, как собака. Живет он вольно, в лесу. Раз в несколько дней должен являться в острог и просто пройтись по камерам. Один его вид отбивает у заключенных охоту бежать…

– Вы струсили, – констатировал Эраст Петрович. – Вы всё время чего-то трусите. Шугая, Саврасова, жизни – всего. Но если вы решили отказаться от морфия, прятаться от реальности будет некуда. Кстати говоря, то, что она говорила про морфий, тоже правда? Что она откупилась от вас?

– Да… – Сергей Тихонович не смотрел в глаза. – Дважды. Сначала, когда я приезжал по делу о беглеце. Чтобы я уехал… И когда я явился расследовать убийство Февронии, тоже… Я говорил вам, я слякоть, конченый человек…

Послал Господь помощничка, мысленно вздохнул Фандорин. Однако вслух сказал то, что следовало сказать:

– Пока человек жив, он может изменить свою жизнь тысячью разных способов. Не нравится жить в Темнолесске? Уезжайте хоть в Америку, мир велик. Или попробуйте сделать жизнь Темнолесска лучше, ваша должность это позволяет. Или возьмите в приюте ребенка и дайте ему воспитание. Или напишите брошюру о том, как вы избавились от наркотической зависимости. А еще вы можете помочь мне в расследовании, черт бы вас побрал!

– Как? – встрепенулся Сергей Тихонович. – Если, несмотря на всё, вы готовы дать мне шанс… Клянусь, я… – Он задохнулся. – Я всё сделаю, только скажите!

– Вот и отлично. Попробуйте добыть мне этого хомо сильвануса. Сможете?

– Думаю, да… – Клочков поежился, но взял себя в руки. – Безусловно смогу, если он действительно все еще здесь. Найти его в лесу я, конечно, не найду, но это и не нужно. Он знает, кто я. Похожу по лесу, покричу, что меня прислал Хозяин – Шугай сам выйдет.

– Скажете, что меня тоже прислал Хозяин. И что я хочу просто поговорить. Я же тем временем пойду закончу разговор с милой б-барышней.

* * *

Кровососущий дикарь с иголками как кандидат в жестокие убийцы выглядел бы весьма аппетитно, если б не дефект, о который версия разбивалась вдребезги. Как охотник за головами мог попасть ночью на остров? Да и днем тоже? Вопрос.

А значит, не следовало отказываться и от других версий.

Эраст Петрович прошелся по двору, потом заглянул в больницу. Она была пуста.

Прекрасно оборудованный кабинет для приема больных, операционная, палаты с аккуратно застеленными кроватями – и ни души.

Поднялся на крыльцо флигеля, вошел без стука. Церемониться с госпожой Аннушкиной было бы лишней тратой времени.

Докторша протирала спиртом набор скальпелей, разложенных на столе. Настороженно подняла глаза, готовая к новой стычке. И сразу же атаковала:

– Я думала, вы кинетесь на поиски убийцы, а вы снова ко мне. Что, кишка тонка связываться с Шугаем?

– Где все больные? Почему пусто? – спросил Фандорин.

– Я теперь принимаю только амбулаторно. Монашки ходить перестали. В больнице работать некому. Ни фельдшерицы, ни сестер, ни санитарок. Из земства обещали прислать замену, но это когда еще будет. Поэтому всех лежачих отправила по домам.

Ты и сама, голубушка, собираешься отсюда уезжать, подумал Эраст Петрович, заметив в углу комнаты чемодан.

Подошел к окну, кивнул на двор:

– У вас тут конюшня, д-дровяной сарай, кладовая. Как вы справлялись с таким большим хозяйством, имея в подмогу всего нескольких монахинь?

– Всё делали мужья или родственники пациенток. Кто-то ухаживал за лошадьми, кто-то привозил дичь и рыбу, кто-то молоко и муку, кто-то доставлял дрова… У нас что, светский разговор? Следующий вопрос будет про п-погоду и п-природу? – снова передразнила она фандоринское заикание.

– Следующий вопрос будет вон про тот домик. Что за странное сооружение?

Эраст Петрович показал на низенькую постройку с покатой крышей и диковинными деревянными истуканами, врытыми в землю перед входом.

– У меня тут два морга. Обычный, для русских, и отдельный для зытячек. Бльшая часть пациенток из них. Если зытяк повез жену, дочь или мать в больницу, это почти всегда что-нибудь тяжелое. Лечить поздно, – равнодушно пожала плечами Аннушкина. – Часто нарочно привозят умирающих – чтоб не дома кончились. Зытяки только по названию числятся христианами, на самом деле они язычники. Мертвец у них в течение одной луны считается нечистым. К нему нельзя прикасаться, даже приближаться нельзя. Если кто умер в доме – беда. Надо дом сжечь и новый построить. Вот они и используют мою больницу в качестве мостика на тот свет. Бывает, конечно, что я даже очень тяжелых вытаскиваю. А не получилось – кладу туда, на ледник, под защиту истуканов, отлеживаться. Через месяц приезжают родственники, забирают. У меня там сейчас только две покойницы осталось. Умерли, когда больница еще работала: перетонит и рак желудка. Скоро их заберут, больше трех недель прошло. Еще Феврония над ними заупокой читала. А скоро и сама в морг прибыла. Разумеется, в русский – вон он, левее, с крестом.

– Где ее… похоронили? – спросил Эраст Петрович, отворачиваясь.

– Благочинный увез в Шишковское. Там в церковной ограде кладбище для духовных особ… – Людмила Сократовна впилась в Фандорина своим острым взглядом. – А вы что, были знакомы с Февроньей? У вас лицо меняется, когда речь заходит о ней. Вот, опять! – Она зло улыбнулась. – Знаете, я ее на дух не выносила. Фельдшерица она была превосходная, отдаю должное, но вся насквозь фальшивая. Ханжа. Из тех, кому нужно постоянно красоваться и чувствовать себя выше окружающих. Прямо сочилась вся елеем, и взгляд такой небесный-небесный. До того высоко себя несла – не удостаивала обижаться, что ей ни скажи. Посмотрит своими лампадками, скажет: «Это вас бес изнутри точит. Я за вас помолюсь». Бесила меня ужасно.

Нащупала уязвимую точку и сразу вгрызлась, подумал Эраст Петрович, и изобразил зевок, прикрыв рот ладонью.

– Нет, я ее не знал. Откуда?

Докторша немедленно предприняла атаку с другого фланга:

– Так что вы будете делать с Шугаем? Побоитесь связываться?

– Его разыскивает мой помощник, – ответил Фандорин, довольный, что зевок получился убедительным. – И, полагаю, найдет. Вы недооцениваете господина Клочкова.

– Если вы посмеете тронуть Шугая, живым вас Саврасов из Темнолесска не выпустит. Весной приезжал инспектор с ревизией, такой же отчаянный. Уехал в гробу. А в прошлом году…

– Да-да, мне рассказывали, – перебил Эраст Петрович. – Но господин Саврасов нездоров. У него прямо во время нашей б-беседы случился удар. Такое несчастье.

Аннушкина усмехнулась:

– Понятно…

– Что вам п-понятно?

– На одного хищника сыскался другой, покрупней. Тоже, поди, руку ему стиснули, как мне? Или что-нибудь похуже сделали?

Умна, подумал Фандорин. Пожалуй, пора заканчивать это фехтование на рапирах.

И сделал батман с точным туш:

– Вы навели мои подозрения на Шугая, потому что хотите от него избавиться. Не можете уехать отсюда с вашим женихом, пока охотник бродит поблизости. Однако Шугай не имел возможности попасть на остров в ночь убийства. А как насчет Ольшевского? Где вы его прячете? Может быть, вы попросили игуменью дать беглецу убежище на острове? Что-то очень уж яростно вы на нее нападаете. Будто след з-заметаете… Отведите меня к вашему жениху. Я должен с ним поговорить.

Реакция была предсказуемой. Усмешка моментально исчезла, ее сменила гримаса лютой ненависти, которая более робкого человека заставила бы сжаться, да и Эраст Петрович подобрался – не накинулась бы со скальпелем.

– Не был он на острове! Февронья мужчину ни за что туда не пустила бы! – прошипела Аннушкина. – Да, я его прячу! Жду, когда уберется Шугай. Потом увезу отсюда. Всё так. Но вас я к Боре и близко не подпущу.

– П-почему вы со мной так откровенны?

– Потому что вижу вас насквозь, до шелкового белья. Вы чистоплюй и никогда не унизитесь до доноса. Сдавать полиции революционеров для вас фи, не комильфо.

– Сдавать полиции, особенно темнолесской, вашего жениха я действительно не собираюсь. Но поговорить со мной ему все-таки придется.

– Я не скажу вам, где он. Не тратьте время!

– Сударыня, я и так знаю, где прячется Ольшевский. Это же очевидно, – сказал Эраст Петрович. – В единственном месте, куда не сунется зытяк Шугай. Полагаю, что вон в том живописном сооружении ледник занимает не всё пространство? – показал он на домик с деревянными идолами. – Не хотите отвести меня к жениху – не нужно. Управлюсь сам.

Повернулся и вышел. Не успел дойти до середины двора, как сзади послышались быстрые шаги. Это догоняла Аннушкина, бледная, с горящими глазами.

– Вы не посмеете его тронуть! – крикнула она, пытаясь перекрыть дорогу. – Я не позволю!

Схватила за руку. Она сейчас была похожа на птицу, защищающую от кошки выпавшего из гнезда птенца.

Фандорин отодвинул Людмилу Сократовну, словно она была неодушевленным предметом, и зашагал дальше.

Внутри постройки было нечто вроде прихожей, откуда вело три двери. От центральной тянуло морозом – там несомненно находился ледник. Слева, вероятно, была кладовка или подсобка – снаружи висел замок. А вот от правой тянуло ароматом дорогого табака.

– Господин Ольшевский! – позвал Эраст Петрович и постучал в створку. – Я к вам!

Сзади скрипнула ступенька. Фандорин оглянулся – и едва успел увернуться от скальпеля, целившего ему прямо в горло. За первым ударом последовал второй, третий, четвертый. Ощеренное, искаженное яростью лицо докторши было ужасно, движения быстры и точны.

– Убью! Убью, …! – выкрикивала Аннушкина, присовокупляя короткие, совершенно непечатные словечки. И где она только их набралась? Не в Швейцарии же? – Здесь, …, в морге, ты и останешься!

Какая энергичная дама, думал Эраст Петрович, отступая. И очень утомительная.

Вот отступать стало некуда, и пришлось применить оглушающий удар в лоб. Людмила Сократовна уронила хирургический инструмент, отлетела к стене, сползла по ней и осталась сидеть, склонив голову на плечо.

Лишь когда в помещении стало тихо, дверь, в которую давеча постучал Фандорин, приотворилась. Выглянул щуплый молодой человек, удивительно похожий на горностая: длинное тело, короткие руки и ноги, треугольная головка с оттопыренными маленькими ушами и двухцветные волосы – сверху рыжие, а брови черные. Манера тоже была горностаевская – пугливая.

– Кто вы? – пискнул террорист жидким, дрожащим голосом. – Что вам нужно?

– Во-первых, не пугайтесь, – сказал ему Фандорин как можно миролюбивей. – Я не собираюсь вас арестовывать. В политику я не вмешиваюсь. Во-вторых, не волнуйтесь, с вашей невестой всё в порядке. Она просто п-перевозбудилась. Немного посидит и будет свежее прежнего.

Услышав, что арестовывать его не будут, молодой человек дрожать мгновенно перестал. А взволнованным по поводу невесты он не выглядел и раньше. Даже не посмотрел, что с ней.

– П-позволите?

Ольшевский посторонился, и Эраст Петрович вошел в маленькую комнатку с низким потолком.

Топчан, стол с остатками еды, полная окурков пепельница. И маленькое окно – пыльное, но с отличным обзором.

– Здесь, стало быть, три недели и сидите?

– Лучше, чем в карцере. Или в могиле, – ответил двухцветный, зорко оглядывая нежданного гостя. – Вы кто? Не похожи на полицейского.

– И тем не менее я расследую преступление. Но не ваш побег, а убийство игуменьи.

Ольшевский кивнул, уже совершенно успокоившись.

– Вот оно что. А я наблюдаю, как вы тут с этим хорьком прокурорским ходите, – он мотнул головой в сторону окошка, – и не возьму в толк: кто такой? Я-то вам зачем? Не думаете же вы, что это я курицу черноперую прикончил? Посмотрите на меня. Похож я на психа, который станет тыкать кого-о иголками? Вы ведь интеллигентный человек и не верите в страшных жидов, добывающих христианскую кровушку для мацы.

Сказано было с мягкой иронией и обаятельной улыбкой. Однако суетливый молодой человек сразу не понравился Фандорину – тем, что не проявил никакого участия по отношению к женщине, столь яростного его оберегавшей, а уж после «черноперой курицы» у господина Ольшевского и вовсе не осталось шансов вызвать у Эраста Петровича симпатию.

– Так б-безвылазно тут и сидите? Даже по ночам не выходите – размяться, п-прогуляться?

– Чтобы меня Шугай зацапал? – доверительно, как у своего, спросил Ольшевский. – Вы ведь, конечно, слышали про этого лесного Чингачгука? Нет уж, мерси за такие прогулки. Я лучше здесь посижу. Скальп целее будет.

– Но в окошко-то вы ведь смотрите, за неимением других развлечений. И многое видите. Ночь с двенадцатого на тринадцатое августа, когда произошло убийство, помните? Что-нибудь необычное з-заметили?

Беглый каторжник обрадовался вопросу.

– Простите, как ваше имя-отчество? А я Борис Ольшевский, просто Борис, очень приятно. Действительно приятно – давно не общался с культурными людьми. Знаете, Эраст Петрович, я здесь много думал об этом чудовищном злодеянии, ибо досуга у меня, как вы можете догадаться, более чем достаточно, и готов поделиться с вами своими умозаключениями. Ничего экстраординарного в ту ночь не было, я бы услышал – у меня на нервной почве очень чуткий сон. В отличие от Милочки я не верю в то, что убийство мог совершить Чингачгук. Во-первых, сложновато для дикаря. Во-вторых, как бы он, спрашивается, туда попал, на Парус?

Оратор гордо посмотрел на слушателя: оценил ли тот блестящую дедукцию.

– Кто же п-преступник, по-вашему?

– Не преступник, а преступница. Известно ли вам выражение «герметическая ситуация»? Я люблю читать зарубежные романы про сыщиков, это развивает интеллект. Когда в силу каких-то причин существует жестко ограниченный круг подозреваемых и никто иной совершить преступление не мог, это в криминалистике называется «герметическая ситуация», по имени древнего мага Гермеса Трисмегиста, который умел запечатывать стеклянный сосуд при помощи волшебного заклинания. Здесь именно такой случай. Игуменью мог прикончить лишь кто-то из обитательниц острова. Они там в своем монастыре запечатаны, как в колбе. Таким образом, подозреваемых только трое.

– Почему т-трое? Монахинь ведь четыре.

– Одна дежурила в больнице. Так заведено: кто-то из них всегда оставался на ночь.

А вот это было нечто новое. Фандорин, уже готовый к тому, что ничего кроме пустой, велеречивой болтовни не услышит, быстро спросил:

– К-кого именно не было в обители?

– Еввулы, иеромонахини. Отвратительная мымра, злющая и сварливая. Она даже на игуменью всё время порыкивала. Я их всех со своего наблюдательного пункта изучил. В принципе, убийство могла совершить каждая. Сейчас я вам их опишу. Во-первых, там есть жуткая древняя старуха, которая никогда не вылезает наружу. Чуть ли не сто лет ей. Ее я не видел, только слышал про нее. Кажется, бодрая – обшивает всю больницу, вяжет пуховые пледы, очень недурные – легкие и теплые. А чем шьют и вяжут? – Ольшевский важно поднял палец. – То-то.

– Зачем столетней даме д-драгоценное распятие? – пожал плечами Фандорин.

Богатое распятье

– В этом возрасте нередко впадают в маразм и совершают самые дикие поступки. Померещилось что-то бабе Яге, и давай иголками тыкать. Вполне возможная версия.

– Хорошо. Дальше.

– Запросто могла выкинуть такую штуку и идиотка.

– Кто?

– У них там идиотка живет. Монголоидный синдром, знаете? Поросячьи глазки, еле лепечет. Ничего не соображает. Кто кроме полоумной будет сотни раз тупо тыкать иголкой?

– Например, тот, кому очень хочется б-богатства.

– В самую точку попали! – восхитился Ольшевский. – Я сразу увидел, что имею дело с человеком острого ума. Про первые две версии я вам рассказал для полноты картины. Но лично я убежден, что убийство совершила девчонка-послушница Ия. По виду тихая такая мышка-незабудка, но в тихом омуте сами знаете кто водится. А уж в душе у юных девиц часто творится такое! Воображаю себя на месте этой Иечки. Мне восемнадцать, я заживо похоронен в монастырском склепе, а жизненный сок бродит, ужасно хочется всего-всего: свободы, удовольствий, праздника – а больше всего денег, которые всё это могут дать! – Глаза революционера засверкали. – И совсем рядом, в нескольких шагах, спрятано огромное богатство. Сто тысяч! Да на такие деньжищи можно… – Он задохнулся. – …Куда угодно, что угодно! Поневоле с ума сойдешь. Будь я Иечкой, всю голову себе сломал бы, как заполучить алмазное распятие. А вы нет? В восемнадцать-то лет? Только честно.

Эраст Петрович молчал, осмысливая услышанное.

– Вот и я о том же, – по-своему понял его молчание Ольшевский. – Главный закон бытия знаете какой? Удача приходит только к недостойным. Вроде этой дуры Февроньи. Подвалило ей счастье, а она и воспользоваться не сумела. Вот вы человек достойный, это невооруженным глазом видно. Скажите, вам хоть раз повезло в жизни? Лично мне – ни разу. Послушайте, Эраст Петрович. Я почему-то испытываю к вам инстинктивное доверие. Помогите мне выбраться отсюда! – Затворник умоляюще сложил руки. – Я с ума здесь сойду, в этом морге! Вытащите меня!

До чего несимпатичная парочка – что Людмила, что ее Руслан, подумал Фандорин. Женщина-удав, способная любить только кроликов, и мужчина-клещ, которому все равно к кому присосаться.

– Помогите себе сами, – сухо сказал Эраст Петрович. – Хоть раз в жизни. А еще лучше помогите вашей невесте. Она ведь так там и валяется. Побейте ее по щекам, дайте воды.

Во двор, где уже смеркалось, он вышел мрачный и озабоченный.

Древняя старуха, инвалидка с монголоидным синдромом и какая-то мышка-незабудка? Ничего себе герметический детектив.

Неофициальный визит

У докторского флигеля, озираясь по сторонам, топтался Клочков.

– Эраст Петрович! А я стучу, никто не отзывается…

– Людмила Сократовна показывала мне т-территорию, – не вдаваясь в подробности, сказал Фандорин. – Что-то вы быстро обернулись. Нашли Шугая?

– Он сам ко мне вышел. Я и позвать не успел. Только собирался крикнуть – вдруг сзади за плечо. Я чуть не подпрыгнул. Бррр! – Титулярный советник передернулся. – Стоит, смотрит. Он молчаливый, Шугай.

– Почему вы его не привели?

– Не захотел. Я говорю, человек от Хозяина, тебя требует. Он показал рукой вокруг, повернулся – и исчез. Это значит: «Я здесь, пусть приходит». Уверен, что он и сейчас нас разглядывает… – Сергей Тихонович нервно обернулся на опушку. – Не отложить ли до утра?

– З-зачем же? Пока не стемнело, поговорю с вашим Чингачгуком.

– Как вы его назвали? – хихикнул товарищ прокурора. – Похож. Действительно, персонаж из Фенимора Купера. Только там Кожаный Чулок, а этот Кожаный Валенок. Он в валенках ходит зимой и летом, Шугай…

Эраст Петрович уже шагал к лесу – широко и быстро, так что Клочкову пришлось догонять бегом.

Вошли по тропинке в густую тень сосен, самые верхушки которых еще отливали малиновым отсветом зашедшего солнца.

– Вот здесь мы с ним расстались, – задыхаясь, показал Сергей Тихонович на маленькую лужайку. – Эй, Шугай! Где ты? Иди сюда!

Тишина.

– Шугай! Я же знаю, ты здесь! Выйди!

Фандорин поднял палец: помолчите. Закрыл глаза, отключил слух. Обычные органы чувств в чаще помочь не могли. Если лесной человек решил поиграть в прятки, его не увидишь и не услышишь. Однако существовал еще один рецептор, называемый «чувство кожи», реагирующий на чужой взгляд, особенно если взгляд был сосредоточенным и таил в себе опасность. Развить в себе «чувство кожи» непросто, это требует долгой тренировки.

Постояв в полной неподвижности с минуту, Эраст Петрович без колебаний повернулся и направился к старой раздвоенной сосне. До нее было не более пятнадцати шагов.

От ствола, уже не таясь, отделилась невысокая плотная фигура. Человек был в меховой шапке, нагольной куртке и коротких обшитых кожей валенках.

Приблизившись, Фандорин увидел, что лицо у человека странное. Кожа глиняного цвета и глиняной же фактуры; рот безгуб, глубоко провален, и кончик загнутого носа почти встречается с острым подбородком.

Лесной охотник

На плотно стянутых ремнях заплечный мешок. Из правого валенка торчит палка – нет, не палка, а трубка. Из нее охотник, надо полагать, и стреляет иглами. К поясу прикреплен широкий нож в узорчатых ножнах.

Начинать разговор Эраст Петрович не торопился, внимательно рассматривая охотника. Шугай тоже разглядывал незнакомца. Припухшие веки были полузакрыты, в узких щелках посверкивали тусклые огоньки.

– Ну здравствуй, Шугай, – наконец произнес Фандорин. – Ты-то мне и нужен.

Молчание. И неясно – понял или нет.

– Где ты был в ночь, когда убили монахиню?

Ни слова, ни движения.

– Отвечай господину Фандорину! – прикрикнул сзади Клочков. – Это очень большой начальник! Хозяин рассердится. Где ты был той ночью? Говори!

А Эраст Петрович повторять вопрос не стал – просто смотрел Шугаю прямо в его щелки и ждал.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Таких книг в открытом доступе еще не было! Это – первая серия, посвященная не только боевому примене...
Александр обнаруживает, что пропала его хорошая знакомая – Ева. Съехала с квартиры, не оставив даже ...
Он с отрочества готовился к службе в княжеской дружине – и осуществил свою мечту, став мечником Ярос...
«Универсальный способ мышления. Введение в «Книгу Перемен» позволяет научиться языку «Книги перемен»...
Британия, 453 год. Квинт Друзас посылает наемников убить семью своего дяди, чтобы завладеть его земл...
Блок писал в 1906-м: «Если не Лермонтов, то Пушкин – и обратно… образы „предустановленные“, загадка ...