Освобождение шпиона Корецкий Данил

г. Заозерск. Кафе «Эдем»

— Блинов — сантехник, сексуальный маньяк-убийца. Они постоянно ссорились, Блинов ему угрожал, провоцировал…

Деревянные стены с распяленной медвежьей шкурой, тяжелые деревянные столы и лавки. Воронов ел пельмени с медвежатиной и одновременно говорил. Женя, не притронувшись к кофе, быстро писала. Почерк оказался неприличным — как и все у Курляндской. В начале предложения буквы еще как-то пытаются сохранить осанку, дистанцию и четкость, но потом просто валятся друг на друга, укладываются влежку и сливаются в одну дрожащую линию, напоминающую энцефалограмму коматозника.

— …Но Мигунов оказался проворней, он все же бывший офицер, полковник, и он задушил нападающего…

Воронов не представлял, как она будет потом разбирать свои каракули. К счастью, его это нисколько не заботило — да и ее, судя по всему, тоже… В час сорок он напомнил, что время подходит к концу — в три у него очная ставка.

— Никаких проблем, — сказала Курляндская. — Главное я записала, а остальное запомнила. И мы прямо сейчас с вами рассчитаемся…

— Мы? Кто «мы»? — насторожился следователь.

В этот момент из общего зала в кабинет для VIP-персон вошла стройная брюнетка лет тридцати пяти с быстрыми внимательными глазами. Легкий, не по сезону, серебристый плащик с приподнятым воротником, черный, в редкий белый горошек шарф, изящные черные ботиночки на высокой «шпильке», тонкие колготки телесного цвета, — выглядела она очень элегантно. Красивая черная сумка через плечо, в руках — квадратный предмет в оберточной бумаге.

— Здравствуйте, Виталий Дмитриевич.

— Простите… — следователь вопросительно посмотрел на Курляндскую, затем на нежданную гостью.

— Познакомьтесь, Виталий Дмитриевич, это Маргарита — заказчик материала! — Курляндская улыбнулась с самым невинным видом.

— Мардж Коул, — сказала брюнетка, протягивая руку. — Можете звать меня на русский манер — Маргарита, Рита. Или Марго. Как вам удобнее.

Черт, да она еще иностранка! Лицо Воронова напряглось и застыло.

— По-моему, мы так не договаривались. У нас частная встреча, а не собрание трудового коллектива, — сказал он и поднялся, собираясь уйти. — При посторонних я говорить отказываюсь.

— Я не посторонняя, — произнесла Маргарита Коул.

Мало того, что она говорила без малейшего акцента, тембр голоса, манера держаться, большие карие глаза излучали спокойную уверенность в том, что все обстоит именно так, как она говорит. Что она и в самом деле не посторонняя, а в ее появлении здесь нет ничего предосудительного или способного внушить какие-то опасения разумному, не подверженному беспочвенной панике человеку.

— Маргарита привезла ваши деньги, Виталий Дмитриевич, — заметила Курляндская, помешивая остывший кофе. — Вы же сказали, что это срочно.

Воронов остановился, бросил изучающий взгляд.

Правильные черты лица. Холодные умные глаза. Царственные манеры. Располагающая аура. В лице нет ничего яркого и броского, но, несомненно, это красивая женщина. Не «смазливая», не «симпатичная». Именно красивая, причем знающая себе цену. И это не Женя Курляндская, это совсем другой уровень.

— Не надо меня бояться, — она потрясла неловко вытянутой рукой.

Воронов с запозданием пожал узкую теплую кисть, выдавил:

— Воронов. Виталий Дмитриевич… Извините…

— На самом деле Мигунов — это моя тема, — сказала Маргарита, усаживаясь за столик. — Я занимаюсь им с 2002 года, когда его только начинали судить…

— Закажете что-нибудь? — к ней подскочил официант, учтиво склонил голову.

Она отрицательно покачала головой, и тот испарился с легким поклоном. Воронов невольно отметил, что даже ему никто в «Эдеме» таких знаков внимания не оказывал.

— Но я хотела, чтобы этот материал сделала именно Женя. Мне показалось, она скорее найдет к вам подход. И, видите, не ошиблась.

Женя слегка подвигала бровями, изображая приступ скромности.

— Здесь нет ни грамма корысти или самомнения, поверьте, — продолжала Маргарита. — Мне нет нужды в громких материалах под моей фамилией. Главное — судьба моего героя. Судьба Мигунова.

— И вы специально прилетели сюда из Москвы?

Она улыбнулась. И улыбка оказалась располагающей и дружеской.

— Я бы прилетела и специально. Но воспользовалась оказией и аккредитовалась на поисках метеорита. Но там не оказалось ничего интересного. Поэтому я вновь вернулась к своему Мигунову.

— Странный альтруизм… — буркнул Воронов.

— Согласна. Журналистам не свойственно сострадание. Но мои родители были жертвами «охоты на ведьм» в 50-х — Маккартни, «коммунистическая фильтрация», комиссия по антиамериканской деятельности, если вы в курсе… Им даже пришлось покинуть Штаты. И, во-вторых, я человек увлекающийся…

Она поймала недоверчивый взгляд Воронова, улыбнулась краешками губ.

— По мне не скажешь, наверное. Но это так. История Мигунова задела меня за живое. Обычный честный служака, не интриган, даже не карьерист. Выходец из низов… Именно такие чаще всего становятся жертвами политических игр. Или обычного головотяпства.

— Вы хотите сказать, что Мигунов — не шпион? — проговорил Воронов.

Маргарита Коул что-то искала в своей сумочке, наконец достала беззвучно вибрирующий телефон, сказала в него несколько слов по-английски и положила обратно.

— Разумеется, Мигунов не шпион, — сказала она в своей обычной спокойной манере.

Усомниться в ее словах было равнозначно тому, чтобы признать себя человеком недалеким, узколобым и политически ангажированным.

— Может, вы также думаете, что он не убийца?

— Он убийца, — сказала Коул. — Но не шпион. Он стал убийцей здесь, в колонии. Может, он еще кем-нибудь здесь стал, я не знаю. Научился, приспособился. Переродился. Может, он теперь извращенец. Гомосексуалист. Онанист. Короче, жертва бесчеловечного тюремного режима. Возможно, сейчас он искренне жалеет, что не был шпионом, не продавал свою Родину. Даже скорее всего. Если ему удастся выйти на свободу, он будет опасен для общества. Но таким его сделали другие.

— Он никогда не выйдет на свободу, — сказал Воронов.

— Я знаю. Может, так даже лучше для него самого…

Воронов еще раз посмотрел на часы. Теперь ему и в самом деле пора было идти. Хотя, если честно признаться, госпожа Коул его заинтересовала — как женщина в первую очередь. Он был бы не прочь поговорить с ней еще. О чем угодно. В какой угодно обстановке. Он сам удивился своим ощущениям.

Коул заметила его взгляд, спросила у Курляндской:

— Вы успели закончить свои дела?

— Да.

— Отлично. Это вам, Виталий Дмитриевич!

Она развернула квадратный сверток и вручила ему черную мужскую сумку, распространяющую восхитительный аромат настоящей кожи.

— Что это? — завороженно спросил Воронов, трогая матовый замок, «молнию» с крупными зубчиками, карабины плечевого ремня…

— Небольшой презент, Виталий Дмитриевич, — небрежно пояснила Маргарита. — «Труссарди», Италия. Эта вещь изменит ваш имидж…

Воронов никогда не принимал подарков от посторонних людей. Но сейчас он не смог бы отказаться.

— Откройте ее…

В сумке лежала пачка стодолларовых: купюр в банковской упаковке.

— Здесь десять тысяч, Виталий Дмитриевич.

Воронов удивленно посмотрел на Маргариту, на Курляндскую.

— Мы договаривались о четырех…

— Это не принципиально. Просто я хотела бы, чтобы вы, по возможности, как-то облегчили… очеловечили, что ли, условия жизни Мигунова. Телевизор, холодильник, свежие продукты…

Он задумался.

— Что ж… Такое практикуется… Руководство изолятора может принять подарки. Подписывается дарственная, заверяется у нотариуса, техника переходит на баланс СИЗО. Заключенный пользуется ею, пока он там, ну а потом оставляет… Только вы сами понимаете, что я не могу этого сделать для своего подследственного. Это выглядело бы очень странно…

— Конечно. Женя оформит все как надо, верно?

Она посмотрела на Курляндскую. Та с несколько запоздалой реакцией (Воронову показалось, что сумма в десять тысяч ее тоже немного ошеломила) кивнула головой:

— Конечно. Да. Я все сделаю, Виталий Дмитриевич, не беспокойтесь.

— Да мне, собственно, о чем беспокоиться… — сказал Воронов.

Он повертел в руке пачку долларов, сунул в сумку.

«Десять тысяч, — подумал он отстраненно, еще не в силах поверить. — Как с неба свалились… Словно по волшебству!»

— Ну, и вообще, — продолжила Маргарита, глядя прямо в глаза следователю. — Вы же можете облегчить условия его содержания?

Воронов замешкался, но все же кивнул. Самый трудный — первый шаг. Когда переступил черту запрета, все последующие даются легче.

— Хорошо. Я постараюсь сделать для него, что смогу… И в рамках закона, конечно, — добавил он с некоторым усилием. — Режим, белье, лояльность администрации, лишние передачи… — И строго добавил: — Если вы рассчитывали на что-то большее, должен вас разочаровать.

— Нет. Вы меня не разочаровали. Даже напротив. Я вам очень признательна за все. До свиданья.

Она снова протянула руку. Воронов пожал ее и почувствовал в ответ смелое, почти мужское пожатие. Может, даже чуть более смелое, чем требуют приличия. И этот прямой взгляд прямо в глаза…

На работу он шел пешком — по разбитым улицам, мимо обшарпанных домов, среди плохо одетых людей, большинство из которых никогда и в руках не держали десять тысяч долларов. Да и ста долларов тоже не держали. Но он не смотрел по сторонам: только под ноги, чтобы не упасть. Шел и думал, что, видимо, понравился госпоже Коул. Произвел впечатление. Думал еще о том, как вернется домой, увешанный подарками, о том, что, видимо, в ближайшие выходные поедет к заводчикам в Новоселки смотреть щенка немецкой легавой… А может, пора задуматься о собственной машине? Какая-нибудь подержанная «лада»… Или даже «хюндайчик»…

По крайней мере он сможет тогда подвозить Ульку в школу. Даже в «математичку», которая на другом конце города. Это идея, кстати… Правда, тогда придется расстаться с мыслями о щенке. Или — или. Н-да… Воронов даже расстроился немного. Но потом опять вернулся к мыслям о госпоже Коул и расстраиваться перестал. Вот смелая и красивая женщина. Замужем ли она? Кольца на пальце он не заметил. Ни на левой, ни на правой руке. Хотя, собственно, какое это имеет значение… Сам-то он женат и вполне счастлив в браке. Ведь так? Наверное, так. Или почти так. А может… А может, и совсем не так…

…И все-таки, какое смелое у нее пожатие!

К этой мысли Воронов возвращался снова и снова.

г. Заозерск. СИЗО

С утра приходили двое шнырей из хозобслуги, прибили к стене кронштейн и повесили телевизор. Плоский и черный, как антрацитовая плита, с узкой, почти невидимой рамкой. Мигунов взял пульт, уселся на шконку с ногами (это тебе не «Огненный», где целый день надо стоять, ходить или сидеть на жесткой табуретке) и следующие два упоительных часа посвятил знакомству с новой техникой.

«Ю-эс-би»-интерфейс для просмотра видео, функция «3D» (там, по идее, должны прилагаться специальные очки? Ага, свистнули, выходит…), изображение высокой четкости, раздельная подсветка матрицы… И множество других примочек, о существовании которых Мигунов в своем последнем месте обитания не знал и даже не догадывался… Круто! Старая 42-дюймовая «Тошиба», которая когда-то украшала гостиную его дома на Боровском шоссе, от которой млели гости и которой он гордился, как мальчишка, — она, при всем к ней уважении, и рядом здесь не стояла…

Несколько дней он не отрывался от экрана, даже глаза стали слезиться. Да, за восемь лет многое изменилось. Не только в начинке телевизоров. Жизнь изменилась! Москву показывают — не узнать. Другой город. Понастроили небоскребов, заполонили все иностранной рекламой, запрудили улицы дорогущими автомобилями… И улицы, вроде, не те, что раньше… В чем дело? А-а-а, просто коммерческие киоски убрали! Такая малость, кажется. Мигунов никогда не обращал на них внимания — «комки» и «комки», сигареты иногда покупал там, иногда раздражался из-за нетрезвой публики, которая толпилась рядом, соображая на чекушку-другую. А вот поди ж ты…

Жалко. Чужая стала Москва. Сами улицы при этом краше не стали. Наоборот — как-то сузились, что ли, скукожились. Пробки страшные. Показали как-то в утренней передаче: шесть утра — кольцевая стоит от Можайского до Ленинградки. Это кольцевая-то с ее пятью полосами в каждую сторону! А что тогда творится на Бульварном и Садовом?.. Не-ет, раньше такого не было, раньше с утреца, затемно, можно было проскочить аж до самого центра и даже место найти на уличной парковке… Теперь нельзя, выходит. Ну и как они там живут в таком разе? Пешком ходят? На вертолетах летают? Или «мигалками» обвешиваются кто как может?..

И одеваться стали по-другому. Молодежь, старики — все напялили кофты с капюшонами, которые во времена Мигунова называли пренебрежительно «кенгурухами». В сериалах, а то и в новостях, то и дело мелькают юнцы в каких-то галифе из джинсы. Сверху широко, ширинки в полметра торчат, а начиная с икр — в обтяжку. Жуть. А еще бабы с татуировками. Малолетки — пляшут в каких-то клубах, пузо наружу, а там — ласточки с розочками, змейки с драконами… Много парней, стриженных под «ноль», будто каждый третий сукин сын в уличной толпе — скинхед. При этом «голубых» и кавказцев тоже больше! Непонятно…

Вообще как-то многолюднее, пестрее стало… И толще. Средний москвич разожрался, раздобрел, разбух, как утопленник… Вон, этого хмыря взять хотя бы. Говорит, что будут снова повышать акциз на табак, бюджет-де трещит по швам, денег стране не хватает на самое необходимое, бла-бла-бла — а у самого будка в экране еле помещается. И это в широкоэкранном формате 16 на 9!

В общем, Мигунов обнаружил, что его Родина хуже жить не стала. Даже напротив. Несмотря на его шпионские происки, за которые он получил пожизненное, Родина живет и процветает, Родина живет лучше и богаче! Индийский штат Гоа превратился в дополнительный округ Москвы, Карловы Вары — в курортный район столицы, Лондон — во вторую Рублевку, Куршевель — во что-то непонятное, и его принято ругать последними словами…

Шведский автоконцерн SAAB стал русским, у миллиардеров появилась мода скупать английские футбольные клубы и успешно руководить субъектами Федерации с туманного Альбиона… Взятки нынче берут миллионами евро, у арестованного генерала МВД при обыске нашли сантехнику из золота 585-й пробы, а какой-то эксперт с горящими глазами рассказал, что сограждане ежегодно отмывают за рубежом четыреста миллиардов долларов!

Черт. Но при чем тут он?

За что он наказан-то? Вот за это?!

Время у телевизора Мигунов проводил в каком-то неприятном нервном возбуждении. Посмотрел сюжет в «Часе пик» — там какая-то высокопоставленная лахудра вылетела на тротуар на своей «тойоте» и сбила насмерть пожилую женщину, а еще одну сделала инвалидом. Два с половиной года с отсрочкой наказания в 14 лет — она, видите ли, успела забеременеть во время следствия!.. Сидит, морда наглая, даже не пытается скрывать, что ей плевать на всех вокруг! Деньги на лечение дала, да, но только когда ее основательно прижали… Мигунов бы на ее месте на колени встал, он бы дом продал, он всю жизнь ползарплаты своей отстегивал бы, чтобы как-то искупить… И без всяких там судов, просто по-человечески, из сострадания! А она смотрит в камеру, поджимает губы, она всерьез обижена на тех теток, которые оказались на ее дороге! Нет, ну это вообще никуда не годится…

Мигунов расстроился, переключил канал. И как нарочно — криминальная хроника… Милиционер в подпитии убил соседа из табельного оружия, получил пять лет общего режима… Начальник лаборатории из Росатома, продавший в Штаты терабайт секретной документации, — четыре года поселения!!!

В конце концов Мигунов выключил телевизор. Он больше не мог.

Что стало со страной, с людьми? Они ослепли? Оглохли? Потеряли разум?.. Зал Государственной Думы почти пустой — видать, у законодателей есть более важные дела, они их и решают. Что стало с законом? Доведенная до абсурда и явно избирательная «гуманность» превратила его из карающего меча в мухобойку. Да при таком сверхлояльном отношении Мигунову должны были присудить два года условно с какой-нибудь полувековой отсрочкой! И — все!

Почему с заслуженным полковником так несправедливо обошлись?

Он не мог этого понять. Убийства Дрозда и Катранова фактически не доказали, приговор основан на догадках следствия, которые, как известно, к делу не пришьешь… А его так называемая шпионская деятельность… Он был жертвой обстоятельств, как они этого не понимают! Да и все эти сведения ни для кого не были тайной — вон, Ассанж с его «Викиликсом» куда более серьезные вещи выставлял в Интернете, и в куда больших объемах! Так его героем считают!

Мигунов возбужденно ходил по камере, то и дело натыкаясь на холодильник, который поставили сюда только два дня назад и к присутствию которого на пустовавшем прежде месте он не успел еще привыкнуть. Холодильник был битком набит продуктами, но ему ничего не хотелось. Еще совсем недавно один-единственный глоток «кока-колы» сделал бы его счастливым человеком. Сейчас этого было мало. Он хотел справедливости. Он хотел, чтобы ему вернули доброе имя и восемь лет жизни. Он знал, что, очутившись на свободе (а это произойдет обязательно, теперь он даже не сомневался), будет бороться… С кем или с чем, он пока что толком не знал. Он будет мстить. За свою поруганную честь, за разбитую семью, за вот эту изжогу и сердечную боль, за мысли, которые ему не дадут сегодня уснуть…

Он видел перед собой обиженно-злое, высокомерное лицо убийцы-лахудры, которая лишила жизни и искалечила ни в чем не повинных людей. Это лицо вобрало в себя тысячи, миллионы лиц. Это его родная страна, которая размазала его, Мигунова, по тротуару лишь потому, что он там случайно оказался. Случайно! Он — не виноват! Он — жертва! Это так же очевидно, так же материально, как лохмотья масляной краски на стене камеры, как сам воздух, пропахший потом и неволей…

Мигунов свято верил в это. Он не сходил с ума и не впадал в забытье, нет. Трезвый ум и ясная память, все на месте. Он просто увидел разгул безнаказанности, оценил его масштабы и понял, что продешевил. Он мог торговать баллистическими ракетами вразнос. Мог убивать пачками и обливать помоями убитых им людей.

Он этого не делал. Не вразнос, и не пачками… Ведь верно? Все гораздо и гораздо скромнее…

Значит — невиновен. Логично? Вполне!

Но что он тогда здесь делает, позвольте узнать?!

— «Хонда-цивик» 2002 года выпуска, механика, 160 тысяч пробега, тканевый салон, один хозяин, любое СТО, машина в отличном состоянии… Восемь тысяч долларов. Пап, я помечу, ладно? Еще две тысячи останется на мороженое!

— Да, пометь… — сказал Воронов, не отрываясь от вчерашнего «Курьера».

«…У широкой правозащитной общественности имеются веские доказательства того, что дело полковника-ракетчика Мигунова сфабриковано и честный офицер превращен в шпиона по соображениям политической конъюнктуры…»

Улька схватила фломастер и обвела объявление жирной синей линией. Про остывшее какао и бутерброд она успела забыть. И про школу, кажется, тоже. В автожурнале, который она разложила перед собой прямо на обеденном столе, было много таких синих пометок.

— Хватит дурью маяться! — прикрикнула Ирина, пробегая через кухню в халате нараспашку и с полотенцем на голове.

«Вряд ли Маргарита бегает по дому в столь неприглядном виде», — неожиданно подумал Воронов.

Спустя мгновение жена прокричала из гостиной:

— Улька! Ты в школу сегодня вообще собираешься?

— Собираюсь, собираюсь! — отозвалась Улька. — Пап, смотри. «Тойта-авенсис» 2006-го, турбодизель, автомат, всего 125 тысяч пробега… Климат-контроль, сабвуфер… Даже телевизор! Отличный вариант, я считаю.

— Сколько стоит? — спросил Воронов из-за газеты.

— Шестнадцать тысяч восемьсот.

— Дорого.

— Они дают кредит в долларах под 12 процентов. Первоначальный взнос — тридцать процентов от суммы. Нам хватит, я все просчитала.

— Как же ты считала? — Воронов сложил газету, бросил на подоконник. И она туда же!

Им овладело раздражение.

— Лучше занимайся своей математикой, а не лезь во взрослую жизнь! Нам такой кредит не выплатить. Все деньги уходят на текущие нужды…

— Но ведь тебе когда-нибудь дадут еще одну премию на работе! — не сдавалась Улька. — Ты ведь так много работаешь!..

Дадут… Догонят и еще дадут! Если эта история выплывет наружу, то его, в лучшем случае, выкинут из Системы с волчьим билетом… Хотя никто из коллег о таких перспективах не задумывается…

— Виталик, это просто блажь! Не дури ребенку голову! — Ира выскочила из гостиной уже в нормальном виде. Хотя она поправилась и красное платье морщило на талии. На ходу она рылась в сумке — то ли искала что-то, то ли проверяла.

— Нам нужна квартира! Если внесем аванс в течение месяца, мы еще попадем в дом на Озерной по условиям котлована! Потом за «квадрат» будут просить на двадцать тысяч больше!.. Так, я ничего не забыла?

Ирина остановилась, сосредоточенно посмотрела в пол. Подняла глаза и увидела Ульку.

— Ты еще не позавтракала! Нет, я так больше не могу!.. Виталик, ребенок из-за тебя опоздает в школу! У нее контрольная по русскому!

Она взглянула на часы, охнула и бросилась надевать пальто — она тоже опаздывала. Воронов старался не смотреть на жену. Сам не знал почему. Наверное, потому что Ирка — особенно утренняя Ирка, торопящаяся, ненакрашенная — слишком не похожа на Маргариту Коул. И проигрывает ей по всем параметрам. Как цветок репейника рядом с индийским лотосом.

— И никаких больше машин! Никаких щенков! Ни-че-го! Живо в школу, на рысях! Через дорогу осторожно! — бросила она на прощанье и убежала.

И сразу стало тихо. Улька взяла бутерброд, сползла со стула.

— Я тебя провожу через пустырь, — сказал Воронов, вставая.

— Ладно. Только не опоздай на работу, — сказала Улька серьезно. — Нам очень важно, чтобы ты был там на хорошем счету. Я ведь еще не решила ни одной загадки тысячелетия…

— Не беспокойся.

Они вышли на улицу, и здесь Улька вдруг заявила:

— У нас вчера информатика была, я нашла в Интернете сайт Иркутского радиотехнического института.

— Замечательно. Хочешь поговорить с этим… с Юрием Александровичем? — спросил Воронов.

— Не-а. Я просмотрела список преподавателей, там такого нет.

— То есть, как нет?

— Точно. Я это знаю, папа.

— Ну… Не страшно. Может, он просто не в штате, — предположил Воронов.

— А это что значит — не в штате?

— Значит, что у него основное место работы в другом институте, может, даже в другом городе. А в радиотехнический он приезжает читать лекции… Его приглашают туда.

— А-а. — протянула Улька.

— А может, он недавно только устроился. А сайт просто не успели обновить. Обычное дело.

Улька рассмеялась.

— Нет, папа, я думаю, его вряд ли возьмут туда читать лекции! — проговорила она, беря Воронова за руку. — Его даже в школу не возьмут. Он хороший, добрый. Только он ничего не понимает в дифференциальных уравнениях. И в теореме Ферма тоже.

— Но вы же два часа говорили с ним! — удивился Воронов. — О чем же вы говорили?

— Говорила в основном я. Он слушал. Спрашивал иногда. Мне было приятно, ведь в школе поговорить не с кем… Но он такой, как бы тебе сказать… Мне было жалко его, понимаешь? Взрослый дядька, а ничего не знает… К тому же он меня спас!

— Не может быть. Он называл уравнения какого-то Навье…

— Навье-Стокса. Я ему рассказывала про них.

— Значит, он никакой не преподаватель? И ты знала об этом?

— Ну, он мне ничего такого не говорил. Что он преподаватель и все такое. Сказал только, когда вас с мамой увидел. Я не хотела его стыдить, поэтому промолчала. К тому же он добрый. Он хотел найти тех хулиганов. В самом деле хотел…

Воронов нахмурился.

— Он мог оказаться мошенником, Улька. Нехорошим человеком.

— Я понимаю. Я думала, ты сразу поймешь, если это мошенник, — сказала она, подумав. — Ты ведь следователь… А ты его пригласил пить чай.

— Я не умею определять мошенников по виду, — сказал Воронов. — И по запаху тоже.

Пустырь закончился. Они вышли к дороге, за которой гастроном, и дальше, через дворы — школа. Улька остановилась, отпустила его руку. Потрогала ремень новой кожаной сумки, висящей на плече Воронова.

— Хорошая вещь, — сказала она. — Трус… Что тут написано?

— А?.. «Труссарди», — сказал Воронов рассеянно.

— Здорово. Мне нравится, когда дарят хорошие вещи, а не просто так… — Улька шмыгнула носом и сказала: — Ты за меня не беспокойся, пап. Все будет в порядке. Я уже почти взрослая!.. Я пойду, ладно?

Воронов не знал, что сказать. Он понятия не имел, что нужно было от его дочери этому загадочному «лжепреподавателю» Юрию Александровичу, к чему весь этот спектакль… Какой-то нехороший осадок остался, мутно было на душе.

— Ладно. Договорились. Я не буду беспокоиться, — сказал он и снова взял Ульку за руку. — Только сегодня я провожу тебя до самой школы.

— А как твоя работа? — забеспокоилась она. — Тебе ведь премию не дадут, если ты опоздаешь!

— Дадут, никуда они не денутся, — буркнул Воронов. — Ну-ка, прибавим шагу…

Мигунов был в новеньком спортивном костюме и красной футболке, на ногах — домашние тапочки.

— Выгляжу почти как человек, а, Виталий Дмитриевич? — сказал он радостно. — Это мне с воли прислали добрые люди… Вот спасибо им! Забыл даже, как это чувствовать себя в гражданской одежде…

Воронов вежливо улыбнулся в ответ.

— Там про «Неспящих» ничего нет? «Проснись, Россия», «Мигунов — супергерой» и все такое? — Он сделал вид, будто хочет рассмотреть что-то на его футболке.

Мигунов удивленно посмотрел на свою грудь и рассмеялся.

— Нет, это, видно, по другим каналам пришло! — сказал он. — Не знаю только, по каким. И холодильник, и телевизор — все оттуда, видимо… Анонимный благодетель.

Воронов знал этого благодетеля. И даже успел дважды встретиться с ним в неформальной, так сказать, обстановке. Кофе, по капле коньяку, ничего больше. Они просто разговаривали. Вдвоем. Но Воронов понял, что всерьез увлечен Маргаритой Коул. К добру это или к худу, но это так. А к Мигунову он испытывал что-то вроде ревности… пополам с признательностью. Поскольку именно благодаря ему он познакомился с этой женщиной.

— Вам повезло, — сказал он. — Другим заключенным такие подарки делают очень редко. Если они, конечно, не воры в законе… Может, вы — вор в законе, Мигунов? «Смотрящий» на «Огненном острове»?

— Нет, — Мигунов усмехнулся. — Там «Смотрящий» — полковник Савичев.

— Пожалуй, — серьезно согласился Воронов. — Вот и получит выговор за халатность. А может, и строгий!

Он провел очередной допрос, скрупулезно выясняя — на какой почве у Мигунова сложились неприязненные отношения с Блиновым, знали ли об этом представители администрации, просил ли он, чтобы их рассадили, как возникла драка.

Уточнив все детали, следователь вложил протокол в папку, взвесил зачем-то ее на руке, закрыл…

— В общем, картина ясная, — сказал он. — Я перепредьявлю вам обвинение на убийство при превышении необходимой обороны. Это будет «легкая» статья.

Воронов испытующе посмотрел на подследственного. Тот сидел выпрямившись и ответил твердым спокойным взглядом.

— При вашем пожизненном сроке, конечно, это слабое утешение. Но… чем могу, как говорится.

— Ничего страшного, — проговорил Мигунов. — Я вам и так за все благодарен. Живу как на курорте. Ем от пуза, сплю, когда захочу, смотрю «ящик» в свое удовольствие… Кстати, телевидение окончательно деградировало за это время. И общество тоже. Кроме «Евроспорта» и новостей нечего смотреть. Да и новости — сплошная депрессуха… — Он нервно осклабился, сжал и разжал кулаки. — Нет, уж лучше музыка, Виталий Дмитриевич! Все преходяще, как говорится, и только музыка… Вот было несколько передач — получил удовольствие. Много старых хитов. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые… Оторвался по полной программе…

Лицо Мигунова расслабилось, обмякло, он прикусил губы, видно, не желая выдавать свои чувства. Воронов подумал — расплачется. А Мигунов неожиданно улыбнулся ему светлой, почти мальчишечьей улыбкой.

— «Тюремный рок», мать моя женщина!.. Виталий Дмитриевич! — Мигунов едва не кричал в голос. — Знаете эту песню Элвиса?..

Он стал напевать, подергиваясь:

— «Начальники устроили кабак в тюрьме, зеки им играли на гитаре и трубе… та-ра-ра…» Э-эх! Сто лет ее не слышал, а тут еще и кадры из фильма показали… Помните, они там сценку ставили, все в тюремных робах, на фоне решеток… и Элвис: «Лет’з рок! Эврибади лет’з рок!!» Я был на седьмом небе, Виталий Дмитриевич. Полное счастье! Вы не представляете, что это такое…

— Полное счастье в тюрьме? Да уж… — протянул Воронов, немного смутившись.

Он и в самом деле не представлял, поскольку музыкой никогда не увлекался, он даже понятия не имел, о каком Элвисе идет речь.

И добавил:

— «Тюремный рок» — очень подходящая песня в вашем положении…

— Еще бы! — невесело согласился Мигунов. — В молодости танцевал под нее на вечеринках, орал «Лет’з рок!!!», представлял себя черт-те кем… Дурак. И не знал, что когда-нибудь услышу ее в настоящей тюремной камере…

Он замолчал, уставившись на свои руки, потом тряхнул головой и сказал:

— А вы слышали «Миднайт Спешл», Виталий Дмитриевич?.. Это уже настоящая «блатная» песня! Народная! Какие-то американские урки сложили ее в Хьюстонской тюрьме чуть ли не в девятнадцатом веке… «Освети меня своим светом, полуночный экспресс!..» Обалденная песня! Нет, вы должны были обязательно слышать — ее даже Клэптон перепевал, Маккартни… Даже «АББА», по-моему!.. Там было одно поверье, в этой тюрьме, связанное с поездом, который проходил в двенадцать ночи и светил прожектором прямо в окна камер… Она нисколько не грустная, не унылая — ни капли! Под нее танцевать можно, настоящий рок-н-ролл! Это не «Владимирский централ», не «Мурка», совсем другое. Там нет этого нытья, минора или такой походочки, знаете… вприсядку, руки в карманы, голову в плечи… Там в полный рост поется! Я это уважаю, Виталий Дмитриевич. Мне это как-то ближе, что ли… Не знаю.

Мигунов опять замолчал.

— Я ничего не понимаю в музыке, — сказал Воронов. — Ни в «Мурке», ни в этом вашем «Тюремном роке». Область моих интересов, моих знаний находится в другой плоскости.

Он взял папку, снова взвесил ее на руке.

— Вот ваше дело, Мигунов. Это моя область. Я читаю его, и здесь мне все понятно.

Мигунов вскинул глаза.

— Вы не хотели убивать Блинова, — продолжал Воронов. — Это мне понятно. Вы не уголовник по своей природе. Не урка. Вы здесь чужой человек, Мигунов. Не такой, как все эти…

Он неопределенно мотнул головой, имея в виду, очевидно, арестантов в соседних камерах.

— Поэтому вам и не нравится «Мурка» и все остальное… Вот что я вижу и что понимаю.

— Да, — сказал Мигунов и облизнул губы. — Я здесь чужой, Виталий Дмитриевич. Чужой. Это вы точно сказали… Я — жертва времени. Сейчас мне бы никто не дал пожизненного…

г. Заозерск. Парк — конспиративная квартира

Случайная встреча. Шел из СИЗО в Управление, встретил по дороге свою знакомую. В пустынном днем парке имени 50-летия Октября, на боковой липовой аллее, у третьей от входа скамейке. Совершенно случайно. Могут ведь у него быть знакомые женщины? Могут. Стройные, красивые, не по-заозерски ухоженные знакомые женщины. Ни тени ханжества. Никаких провинциальных ужимок, попыток выглядеть лучше, чем ты есть. Органичная, смелая, очень привлекательная. В сексуальном смысле тоже. Во всех смыслах. Ее прямота порой обескураживает и… подкупает, да.

— Ну, как он там? — она бросилась наперерез, схватила за руку. — Условиями доволен?

— Доволен. Говорит, как в санатории, — Воронов оглянулся и осторожно освободил руку.

— Вы опасаетесь… компрометации? — она тоже осмотрелась по сторонам. — А я вам так благодарна! Я хочу…

Она говорила медленно, но не из-за нерешительности. Подбирала слова. Как бы там ни было, а русский язык для нее не родной. И Воронов почему-то знал, о чем пойдет речь. Это не будет размазыванием соплей, скорей деловое приглашение к здоровому дружескому сексу в гостиничном номере.

— Я снимаю квартиру неподалеку, — вдруг произнесла она. — Приглашаю на чашечку кофе…