Освобождение шпиона Корецкий Данил
— А деньги откуда?! Дура! Тупица! Не говори мне, что это в кассу, а то я не знаю, что с тобой сделаю!
Марина вздохнула, умылась, выключила воду.
— Да, это не в кассу, — мертвым голосом сказала она. — Но пойми, я могла доработать до конца, положить деньги в банк, и ты бы ничего не узнал! Там должна была набежать большая сумма. Но я почувствовала, что не могу, это все не мое! И с этим покончено…
— Неужели? Большая радость!
Она шмыгнула носом и виновато посмотрела на него.
— В конце концов, у меня есть муж. Я поняла, что он самый лучший. Ты ведь меня не бросишь?
Некоторое время Евсеев стоял молча, в тяжелом размышлении. Потом стал стаскивать тренировочный костюм.
— Посмотрим на твое поведение, — буркнул он. — Давай, становись!
Брут мел хвостом по паркету и пускал радостные слюни, что было на него совсем не похоже. Значит, знает, что за ним пришли… На обеих передних лапах у него красовались повязки из эластичного бинта.
— Да вот как-то сам не пойму, откуда что берется, — Петр Данилович задумчиво почесал затылок. — Какая-то зараза прямо. Ветеринар сказал, через месяц пройдет, если лечиться по науке. Только вы не бросайте уколы-то. Артроз — штука опасная, забросите, — Бруту потом мучиться.
— А мать как? — спросил Евсеев.
— Ничего, держится мать. Ходит. В магазин сама отправилась, сказала — если будет сидеть на месте, точно за полгода каких-нибудь рассыплется… Сами-то как? Помирились?
— Мы и не ссорились вроде.
— Как «не ссорились»? Я по голосам все чувствую, по интонациям. Да и вид у тебя мрачный… Старого чекиста не проведешь. Выкладывай, что там у тебя стряслось. На работе, что ли?
Евсеев потрепал Брута по шее, сел в кресло. Петр Данилович остался стоять, руки сложил на груди. Отставной комитетчик слов на ветер не бросает, он задал вопрос и ждет ответа.
— Ладно. Синцова моего помнишь? — сказал Евсеев. — Лешего? Который Амира брал? — Пётр Данилович кивнул. — Отличный мужик, профи экстра-класса. Никогда никаких вопросов… А теперь трения какие-то начались дурацкие. Считай, на почве личной неприязни. Несходства характеров, что ли…
Евсеев вкратце описал отцу ситуацию с Лешим: экспедиция на четвертый горизонт, версия о загадочных карлах, его собственная реакция, реакция Огольцова, дело о сатанистах, внезапно обнаружившаяся любовь Лешего с Герасимовой, и так далее и тому подобное. Он не вдавался в подробности, хотя отцу мог доверять полностью, даже больше, чем себе самому.
— Так в чем проблема? — не понял Петр Данилович. — Ты все правильно сделал. Огольцов твой дурак, но ты за начальника не в ответе. И Синцов твой дурак, только…
Он развел руками.
— Только за него уж тебе ответить придется, если что. Надо ж смотреть ему, с кем любовь крутить. Если она фигурант по делу, то это никуда не годится…
Петр Данилович сурово покачал головой.
— Ничего, Юрка. Он сам к тебе придет и сам мировую предложит, когда успокоится. Это не проблема, из-за которой серьезный человек должен себе голову ломать…
Из кухни донеслось рассерженное шипение кофейника. Петр Данилович исчез, а через минуту появился с подносом с кофе.
— Во. Гейзерный какой-то, по итальянскому рецепту. «Нескафе» это хваленое нам с матерью врач запретил, так я вот купил себе игрушку… Жалко, не было таких кофейников во времена моей молодости, да и кофе хорошего не сыскать было тоже. Это сколько ж ночей я смог бы не спать, сколько сделать бы успел!.. Может, и в полковники выбился бы, кто знает.
Он поставил поднос на ручки кресла, сам сел рядом, взял чашку. Тонкий хрупкий фарфор в его крестьянской руке казался каким-то ненастоящим, игрушечным.
— Не пойму только, с чего этот твой Синцов, неглупый мужик, чеченскую кампанию прошел, чего это он так уверовал в каких-то карлов подземных?
Петр Данилович посмотрел на сына.
— Вроде сказочка какая-то детская, а он на стену лезет. А?
— Да не лезет он никуда, пап. Он и не рассказывает ничего без крайней необходимости. Даже рапорты писать не любит, я говорил ведь… И он никогда не врет. Вот в чем загвоздка…
— Так что, выходит — под нами и в самом деле живут какие-то маленькие человечки? Пигмеи, как в Африке? Так, что ли?
— Я не знаю, пап. Но кто-то живет. Вон, группу Синцова обстреляли на глубине двести метров, в старой заброшенной штольне. Из автоматического оружия. И следы они там видели — не только «пигмейские», а обычные человеческие. Следы от сапог. И грибок там стоял — такой, от дождя защищаться, как на постовом участке. Краска на грибке этом свежая, и телефон висит, все, как положено. Кто-то ведь красил его… Кто-то стрелял…
— Грибок, говоришь. — Петр Данилович одним глотком прикончил остывший кофе. Глаза его загорелись. Даже Брут, улегшийся у ног Евсеева-младшего, приподнял голову, посмотрел вопросительно. Тоже заинтересовался. — Грибок — это странно. Это совсем ни в какие ворота не лезет. Все можно как-то устроить, и в сапогах на двести метров спуститься, и поливать там из «калаша» можно, если ты какой-нибудь диверсант, террорист или еще кто… А вот грибок этот тащить туда — зачем? Его ведь не возьмешь под мышку, в рюкзак не положишь. Это техника специальная нужна — подъемные устройства, узкоколейка, дрезина… А главное — там гарнизон должен стоять! Или охраняемый объект… За этим грибком не частный интерес вырисовывается, а государственный…
Петр Данилович встал и возбужденно прошелся по комнате.
— Вон, к 850-летию Москвы весь город был плакатами увешан, девки какие-то там в кокошниках… Денег это стоило немалых, красоты — ноль, толку — ноль, но кто-то все равно это делал, старался в меру своих возможностей.
— Запретная территория СССР… — сказал Евсеев.
— Что? — Петр Данилович обернулся.
— Синцов видел там табличку, где от руки было написано: «Запретная территория СССР». Я про нацболов сперва подумал — молодым людям энергию некуда девать, советскую символику любят, эпатаж опять-таки…
— А теперь что?
— Здесь одной энергии мало, пап. Вот в чем дело. Синцов — лучший диггер Москвы, но даже он…
— Прямо лучший и все тут! — проворчал Петр Данилович. — Может, подросли уже и получше твоего Синцова эти… Диггеры твои.
— Это неважно. Я вспомнил тогда про один случай, в Интернете читал. Первая мировая, русская крепость Осовец. Сто девяносто дней стояли против немца, не давали ему пройти к Белостоку… Это на территории сегодняшней Польши. Так вот, потом был приказ уходить, и командование взорвало все ходы-выходы в крепости и наши отступили. А одного караульного забыли. Он там так и остался стоять, представляешь?
— Я тоже слышал где-то об этом караульном, — кивнул Петр Данилович. — Сколько он там… Пять, нет — семь лет?
— Десять. Десять лет караулил. Там интендантские склады были — сухари, тушенка, одежда, свечи. Он все это нашел. Белье менял каждую субботу, по стопкам грязного белья считал время. Потом у него пожар был, все спички и свечи сгорели, он несколько лет в полной темноте провел. И когда выходил потом на поверхность — ослеп от солнца. Его случайно откопали поляки, солдаты, они восстанавливали крепость… А из-под земли на них по-русски: «Стой! Стрелять буду!»
— И как? Стрелял?
— Нет. Но и выходить не хотел, пока комендант приказ не отдаст. Ему стали объяснять, что России нет давно, что РСФСР, что Красная Армия, а коменданта его, поди, давно расстреляли, и что теперь это вообще польская территория… Так он потребовал, чтобы сам польский главнокомандующий ему отдал приказ оставить пост. И — ни в какую. Пришлось Пилсудскому приказ писать. Огласили — тогда вышел. И ослеп сразу, в одно мгновение.
— А дальше что с ним было? — спросил Петр Данилович.
— Не знаю. Вроде вернулся на родину… Я не о том. Я про часового этого вспомнил, когда тебе сейчас про грибок рассказывал, про сапоги, про табличку эту. «Запретная территория СССР». Я подумал, у нас тоже такой часовой мог завестись. С советских еще времен. Тогда все сходится, и даже свежая краска эта…
Петр Данилович вдруг хлопнул себя по лбу.
— Стоп! Совсем забыл! Мать же велела мне пельмени сварить к ее приходу! А я… Расстрел на месте! Пошли на кухню, быстро, там договорим.
Подполковник в отставке бодро потрусил на кухню, надел передник, поставил воду в кастрюльке, открыл морозильник, достал доску с бережно уложенными и присыпанными мукой пельменями.
— Но не мог же он там с военных времен стоять! — сказал он, размешивая соль в кастрюльке. — И вообще… Чтобы выставлять пост на такой глубине, нужно, чтобы там что-то такое было… То, что надо охранять! Ракетная шахта, к примеру. Командный атомный бункер. Что еще может быть? Не пиастры ведь, верно?
«Не пиастры, — подумал Евсеев. — Не пиастры. Хотя… А если золото в слитках, к примеру? Тонн эдак с десяток…»
— Что?.. — переспросил он. — А-а. Да, что-то должно быть. Но я не знаю, что именно.
— Так узнай! Синцов этот, экстра-специалист, он ведь еще твой подчиненный, так ведь?…
— Да.
— Как ты думаешь, а если…
Отец обернулся — старый чекист в кухонном переднике с незабудками, — посмотрел на сына и вдруг замолчал. Он хорошо знал, он чувствовал, где проходит красная линия. Где можно обсуждать за чашкой кофе какие-то рабочие моменты и давать советы, а где обсуждать они не имеют никакого права — ни он, ни сын.
И Евсеев-младший это тоже знал и тоже чувствовал.
Да, он сразу подумал про Хранилище. Нет, не сразу. Минуту… Несколько секунд назад. Операция «Семь-девять». Секретная операция. Сталинское золото. Забытый часовой на подступах к подземным бункерам, набитым золотом. Пропавшие десять тонн. Елки-палки. Неужели они нашли то, что искали?.. Или все-таки какой-нибудь диверсант… диггер… заблудившийся член банды Амира?.. Или скрывается там, на глубине, маньяк-извращенец, чудовище во плоти, детоубийца? Гадать можно бесконечно.
— …А я еще один случай вспомнил, слышишь? — Петр Данилович аккуратно, но вместе с тем решительно, без брызг и суеты загружал пельмени в кипящую воду. — Там не подземелья, правда, там джунгли были. Японского поручика в конце войны забросили с группой диверсантов на Филиппины, американская база там стояла, что ли… Группу разгромили сразу, поручик остался один, без связи, без ничего. А через месяц Япония капитулировала… Так он, бедный, еще лет 20 бродил по джунглям, щелкал этих филиппинских офицеров и…
Раздался звонок в дверь.
— А вот и мать! Откроешь, Юрка?
— Конечно.
Евсеев открыл дверь, обнял Клавдию Ивановну, взял у нее пакет с продуктами, отнес на кухню. И стал одеваться.
— Погоди-ка. Куда это ты собрался? — удивилась Клавдия Ивановна.
— Надо бежать, мам. На работу.
— А обедать? Мы же…
Петр Данилович стоял и смотрел на него, все еще держа в руке пустую разделочную доску.
— Мать! — окликнул он.
Она обернулась к нему. Петр Данилович еле заметно покачал головой: не надо.
— Вы извините. Я в другой раз, — проговорил Евсеев уже на пороге. — Может, вечером заскочу.
— А Брут? — спросил отец. — Нам его сегодня колоть, или…
Евсеев подумал секунду.
— Не надо. Брута тоже вечером заберу, если получится. Все, побежал. Пока.
г. Москва. Управление ФСБ
— Готовь разведывательный выход. Задача: определить, кто там находится на «минусе 200». Кто обстрелял вашу группу. По возможности и в случае необходимости нейтрализовать этого человека…
— Человека?
— Ну, или кто он там! Пойдете основным составом. С полной выкладкой: бронежилеты, респираторы, оружие по усиленному варианту. Двойной боекомплект. Возьмите запасную рацию дальнего действия. Связь каждый час, важные факты мне докладывать немедленно.
Леший садиться не стал — стоял перед ним, расставив ноги на ширину плеч, сложив руки за спиной, лицо из железобетона. Смотрел куда-то вбок. Но слушал внимательно.
— Огонь открывать исключительно в целях самообороны. Ваша задача — разведка. Неизвестно, сколько человек скрывается в этой штольне — может, один, может их там… — Евсеев посмотрел на Лешего. — Я не знаю. И нам неизвестны их намерения. Вообще ничего неизвестно. Узнать, доложить. Вернуться. Это основное.
В столбе солнечного света над столом еще продолжала кружиться мелкая бумажная пыль — Евсеев только что перебирал папки с отчетами по «минус двести».
— Операция серьезная, товарищ майор, — проговорил Леший, продолжая разглядывать противоположный от себя угол. — Надо бы с начальством согласовать. Огольцов, то-сё. А то как бы чего не получилось.
— Не твоя забота, — отрезал Евсеев. — С Огольцовым я сам как-нибудь разберусь. И хватит обиженного из себя строить, товарищ командир спецвзвода. Нам предстоит серьезная операция, мы с тобой отвечаем за жизнь многих людей. И не только за жизнь. Возможно, мы найдем там Хранилище. Возможно, что-то другое. Гораздо менее привлекательное. Если ты собираешься каждый раз становиться в позу, я просто отстраню тебя от руководства группой. Поставлю Пыльченко. Или Рудина на худой случай.
Глаза Лешего сузились. Теперь он смотрел на Евсеева в упор.
— Ты меня взглядом не сверли, сверленый уже, — проворчал Евсеев. — Говори по существу: идешь или нет?
Леший убрал руки из-за спины, вытянул по швам.
— Иду, товарищ майор. Мне нельзя не идти.
— А чего это нельзя? — Евсеев пожал плечами. — Пыльченко твой подрос уже вполне, я считаю. В «минусе» он не хуже тебя ориентируется, а в плане дисциплины и порядка так и сто очков вперед даст. Так что не надо, Синцов. Группа без тебя не пропадет. А ты тем временем со своими личными делами можешь разобраться…
— Я сказал, что иду вместе с группой, — повторил Леший.
— Здесь я решаю, кому идти, а кому оставаться, — заметил Евсеев спокойно.
У Лешего желваки под кожей, как стальная арматура.
— Так точно, товарищ майор. Вы решаете.
Евсеев отодвинул папки с края стола, присел прямо на столешницу. Дал щелбана маленькому гимнасту на металлической подставке — тот крутанул два-три оборота на своем игрушечном турнике и застыл. Батарейки опять сели.
— Можешь идти, Синцов.
Леший стоял, не двигаясь.
— Иди, — повторил Евсеев. — Связь через каждый час, как я говорил. Никакой самодеятельности. Никакой партизанщины. Если что, я тебя из-под земли достану, из этого твоего «минуса» выковыряю.
Леший криво улыбнулся, развернулся кругом и направился к выходу.
— Это вряд ли, товарищ майор, — сказал он на прощание. — Глубоко лезть придется, товарищ майор.
— Согласен, — примирительным тоном произнес Евсеев. — Но начинай готовить выход уже сегодня. Через два-три дня вопрос должен быть закрыт!
Конечно, у него была такая мысль: явиться на допрос в шнурованных ботах до колен, с пурпурным хаером и накладными клыками. Это был бы полный офигес. Н-да… Его бы наверняка внесли в Книгу славы ФСБ. Ну, если не славы, то куда-нибудь все равно обязательно бы внесли. Папа с мамой лишь неуверенно похмыкали на этот счет. У них переговоры в Акапулько, а может, уже фуршет, а может, уже утро после фуршета. В «Скайпе» они то и дело как-то подозрительно подвисали на полслове и, кажется, не поняли толком, куда Вампирыч собрался и в чем его проблема. А вот Марку Соломоновичу идея решительно не вштырила. Отмел сходу. Зарубил на корню. Даже ножками потопал, а потом дышал и сосал валидол.
В общем, в кабинете следователя Косухина Вампирыч оказался в обычной одежде, с обычным хаером и обычными зубами, чувствуя себя как бы раздетым и разутым. И даже беззубым отчасти. Тоска. Косухин задавал ему тупые вопросы, Вампирыч тупо отвечал, Марк Соломонович сидел на стульчике у окна, продолжал дышать. А иногда не дышал. Это было важно, таким образом он как бы контролировал процесс.
— Да я как раз собирался его отнести куда надо, смазал даже!.. Ваши люди его у меня буквально из-под руки выдернули! — сказал Вампирыч.
Это он про обрез, найденный при обыске среди белья под Вампирычевым диваном. Марк Соломонович одобрительно задышал.
— Что ж, нашли вы оружие почти месяц назад… — Косухин озабоченно полистал что-то у себя в папке, уточнил: — Даже два месяца. И только сейчас собрались?
Он явно сомневался, это было видно.
— Это не совсем так, — спокойно заверил его Вампирыч, покосился на Марка Соломоновича. Тот утвердительно прикрыл глаза.
— Нашел — да, месяца два где-то… Сразу собрался отнести, а потом потерял. Ну… Или украли, я не знаю. А потом подбросили. Я вам свидетелей сколько хотите приведу. Десять, двадцать. Не вопрос. Там все в офигес пришли, когда узнали. Так расстроились из-за меня. Я ведь очень хотел отдать тот ствол. Очень боялся что-то нарушить.
У Марка Соломоновича из носа торчат две длинные волосины. Когда он дышит, они колышутся.
— Мой клиент хочет подчеркнуть, что он почти не касался оружия, — сказал Марк Соломонович внушительно. — Ему претит любое насилие. Он пацифист по натуре.
Косухин скользнул по нему взглядом из-за бумаг.
— А как правильно, Марк Соломонович — пАцифист или пОцифист? — спросил Вампирыч. — А то товарищ вот неправильно напишет.
— Товарищ напишет правильно, — сказал Марк Соломонович.
Он был в этом убежден. Неофициальные переговоры с товарищем Косухиным прошли еще накануне и прошли успешно. Товарищ Косухин все должен написать правильно.
А пока что — вопросы. Ответы. Опять вопросы. Иногда мудрейший Марк Соломонович переставал дышать.
Это значило, что Вампирыч говорит не то. Он поправлял своего клиента, вносил необходимые уточнения. А иногда произносил сентенции. В конце концов, странно, заметил Марк Соломонович, что законопослушного молодого человека подозревают в изуверском убийстве, в то время как настоящие убийцы и террористы, пособники, так сказать, разгуливают на свободе.
— Какие это убийцы и террористы? — поинтересовался Косухин. — Конкретнее нельзя?
— Да вот взять хотя бы этого… как его?
— Бруно Аллегро! — радостно подсказал Вампирыч.
Это тоже была домашняя заготовка Марка Соломоновича. Отвлекающий маневр, так сказать.
— Карлик такой бородатый. Лучший друг Амира этого вашего, Железного. Сидел с нами в «Козере». Рассказывал, как они Кремль взрывали…
— Карлик? — переспросил Косухин. — Кремль?
Вампирыч энергично закивал: карлик, карлик.
И Кремль.
— Да он из «минуса» не вылезает, считай. И бешеный прямо. Сам чинарь такой, метр с кепкой, а — бешеный. Вот точно вам говорю: настоящий террорюга, от крыши до пола! Может, это он и почикал детишек ваших, на него похоже! Я же его видел там, в «минусе», мы все его видели!
Вампирыч увлекся, заговорил бойко и с выражением. Волосы в носу Марка Соломоновича летали туда-сюда. Хорошо говорил Вампирыч.
— Мы же их тогда остановить хотели! И Бруно этого, и Амира вашего! Когда они под Кремль шли-то! А они шмалять по нам! Ну, а мы в ответ! Я одного подстрелил тогда еще — Салих его звали! Вот вам за Буденновск, говорю! За Каширку нашу! За Волгодонск!..
— Из чего же вы его подстрелили? — полюбопытствовал товарищ Косухин.
— Подстрелил? Так это… — Вампирыч понял, что его занесло.
Он оглянулся на Марка Соломоновича. Тот перестал дышать и прикрыл глаза.
— Из обреза… Наверное. Но я ведь сдать его хотел, честное слово! И потерял тогда! На боевом, можно сказать… Кремль наш с вами защищал, ёклмн!
— Мой клиент находился в состоянии аффекта, — проговорил Марк Соломонович устало. — Вероятно, оружие он отобрал у террористов. Главное, что он встал на пути террористической угрозы. Рисковал своей молодой жизнью. И в результате находится сейчас под подозрением. В то время как участник банды на свободе и его никто ни в чем не подозревает… Понимаете меня?
Косухин понял. Он взял чистый диет бумаги и надписал что-то в углу. Позвонил куда-то.
— Да, — сказал он в трубку. — Бруно Аллегро. Карлик. Да… Кажется, именно карлик какой-то проходил у нас по делу Амира… Какой еще Кульбаш? А-а! Ясно. Сценический псевдоним. Понял. И что по нему есть?.. Так. Да. Записываю.
Косухин зажал трубку между плечом и ухом и стал записывать.
— Та-ак. Подземной Москвы не знает. В качестве проводника выступать не мог… Есть. Показал, что Амир насильно затащил его туда, хотел убить. Так. Бежал. Был перехвачен бойцами «Тоннеля». Понял. Больше по нему ничего нет?.. Нет, это я перепроверяю на всякий случай. Мальца одного допросил, тот говорит, что Бруно этот — лучший друг Амира и все такое. На его стороне якобы… Да ты что? Тоже лилипутки? Говорили то же самое? Так какого… А-а. Не подтвердилось. Синцов считает, что не подтвердилось. Ну, конечно. Так вот, пусть берет его снова в оборот и выясняет. Не подтвердилось у него, видишь ли… Ладно. Добро. Я подскочу минут через двадцать. Пока.
Он положил трубку и посмотрел на Вампирыча.
— А теперь расскажите, что вы знаете про вашего Бруно Аллегро. Особые приметы, род занятий, где проживает…
— Так карлик он бородатый! — ухмыльнулся Вампирыч. — Какие еще могуг быть приметы!
Глава 10
Очередной подвиг Бруно Аллегро
Быть карликом хорошо. С одной стороны. Тебе бесплатно дают самые элитные шлюхи — просто так, из любопытства и для новых впечатлений. Ты можешь без труда поместиться в коробке из-под оргтехники. Или в чемодане. Даже в прикроватной тумбочке. Компактность. Незаметность. «Микробность», как выразился однажды Филин. Для воров ты — незаменимый человек… или, как бы это сказать — инструмент, что-то вроде фомки. С тебя смахивают пыль, тебя кормят, поят и ублажают. В твою честь поднимают тосты. О тебе слагают байки. Тебя настойчиво продвигают по криминальной карьерной лестнице и даже проталкивают в киллеры, в почетную, мать ее, элитную масть, где доллары считают на тысячи, а скорее всего, вообще не считают. С другой же стороны…
Эх. Быть карликом — плохо. Хуже некуда. Маленький человек, а проблемы большие. Каждый норовит тебя зацепить, насмехнуться или еще как-нибудь обидеть. Значит, надо с каждым драться. Или по крайней мере быть готовым к драке — все заинтересованные козлы это чувствуют и нажимают на тормоза… А если не нажмут? Если придется пустить в ход легкую, остро отточенную финочку или тяжелую пивную кружку? Тогда надо «рвать когти», «делать ноги» по-быстрому, стать незаметным, чтобы затеряться среди миллионов других двуногих особей. Только какая ж тут нах незаметность? Вон, дылда какой-нибудь пройдет себе улицей — никто не обратит внимания, не запомнит. Даже если у него ствол будет торчать из-за пояса. Поляк с его хорьковой рожей. Вадик. Колыма. Даже козырный фраер Филин — ну кому они нужны? Таких в Москве миллионы. Разных вроде бы — и одинаковых одновременно. Дылд, одним словом.
А вот Бруно… Кто видел его раз, тот никогда уже не забудет. А кто не видел, тот слышал. А кто не слышал, тот еще услышит. Знаменитый Человек-Ядро, самый известный заключенный череповецкой зоны, слинявший оттуда на ранцевом вертолете, чемпион по армрестлингу, знаток подземной Москвы! Таких нигде больше нет. Ни в Москве, ни в Подмосковье, ни на Гавайях, нигде. На миллионы и миллионы — один как перст.
Потому и разыскали его быстро. Взяли на квартире, в четыре утра. Вадик в отъезде был, а Колыму тоже скрутили, потому что ствол нашли. Бруно почти ушел от них, в окно хотел выскочить. Фиг бы они его «приняли», дылды погонные… Но им повезло, он с бодуна был жуткого — в окно не попал. Колыма там еще оставался, в квартире, а Бруно погрузили в спецмашину с зарешеченной клеткой сзади — и на Лубянку! Там капитан Рыженко какой-то сидел, увидел — аж подскочил на месте! Чуть дуба не дал со страху.
— Карлик! — проблеял он. — Карлик красноглазый! Не может быть! Их же не бывает, это сказки, треп диггерский!
Бруно объяснил ему внятно, кто тут из них карлик, а кто человек-звезда, и кто тут бывает, а кого скоро вынесут вперед ногами, и что если бы он, Рыженко, приговорил с ним накануне три бутылки рому, то у него, у Рыженки, не только глаза сделались бы красные, но и вся морда пятнами пошла, да и не только морда, но и все остальное, и пятна, скорее всего, были бы трупные, потому что он бы Рыженку раздавил бы вот этим одним большим пальцем, как клопа, да и сейчас раздавит в полсекунды, если ему только снимут наручники…
У Рыженко его продержали с полтора часа, заполнили какие-то бумаги, а потом на два этажа выше — к следаку Косухину. Вот там взялись за него по-серьезному. Шесть часов без передыху, даже водички глотнуть не дали, а у Бруно дикий сушняк. Спрашивали про Амира в основном. Поляк, Филин — эти им по барабану, им Амира подавай. Опять двадцать пять. Все подробно: как познакомились, как встретились, как закинулись, тыры-пыры и все такое. Да мать вашу, да сколько можно повторять одно и то же? Да я ж вам уже один раз рассказывал! Даже не один, а все двадцать! Ну, или десять! К тому же Бруно забыл, что наплел им тогда, в прошлый раз. Ну, ладно, новую фигню наплести нетрудно, причем в этот раз получилось даже еще лучше, выразительнее. Движуха такая началась сразу, начальник ихний даже прибегал, овощ с грядки по фамилии то ли Огурцов, то ли как-то еще — на Бруно посмотреть специально. Тоже карликом его обозвал.
— Неужели и правда есть такая подземная раса?! Как же вы его с глубины достали?!
Бруно смешно стало.
— Это тебя, — сказал он, — из земли выдернули. Да только рано, зеленый еще огурчик, недозрелый…
Потом, после всего, он тщательно проверил, чтоб эти дылды погонные все записали, ничего не забыли, и даже подпись свою поставил. И думал уже пойти накатить двухлитровый пузырь «Очаковского» с полным, так сказать, сознанием и удовлетворением. А оказалось, ни хрена. Заперли его в камеру, вместе с какими-то чурками — то ли просто незаконными мигрантами, то ли шпионами и террористами, которые сперва ржали и катались с него, а потом на стену лезли и в дверь барабанили, чтобы их в другую камеру определили, да хоть в карцер на худой конец. Но это ладно, переночевали.
Утром Косухин поставил Бруно задачу: идти на «выводку», это значит — место преступления показывать.
— Не вопрос, — сказал Бруно, — только это три километра под землю, с призраками и психическими пушками! Кто со мной пойдет? Кому показывать-то? Амир, и тот завизжал под конец, а мужик был крепкий, не то что ваши Рыженки, Огурцовы, Косухины и все остальные.
— Кто тут смелый? А? Никто. То-то же. Ладно, дылды, тогда я один пошел, потом отзвонюсь, фотки вышлю по факсу…
И тут приводят Лешего. Хмурый, челюсть вперед.
— Твою мать! — сказал ему Бруно. — Совсем про тебя забыл. Скажи: «говнище» — ты тут как тут!
— А тебе и говорить ничего не надо, — процедил Леший зло. — Из говнища не вылезаешь.
Бруно едва не убил его на месте, но сдержался. С Лешим были эти его уёбки, «тоннельщики», все вооружены до зубов. К тому же Бруно был не в настроении.
Закинулись с какого-то нового места, считай что прямо с Лубянки — там какая-то хитрая система, но ему не дали рассмотреть, мешок на голову накинули. А потом сразу пошли эти, как их… коллекторы, ракоходы всякие и прочая муть. Бруно хотел отвести их самой короткой дорогой, это ему было как два пальца, да и время бы сэкономили, но Леший сказал, что Амиру уже кто-то показал короткую дорогу, так что пусть заткнется, и повел группу сам. Иногда он только спрашивал — сквозь зубы так, — не знакомы ли Бруно места, не видит ли он тут случайно золотых дворцов и алмазных ларцов. Бруно тоже нес ему всякую х…ню, потому что был расстроен, к тому же не опохмелившись и без кокса.
Искали часа три, наверное. Или даже больше. И в воду заходили по колено, и в самую настоящую канализацию… Тупоголовые дылды, чего с них возьмешь… Это им-то по колено, а нормальному маленькому человеку по самые яйца, если не выше… А у человека этого и нормального комбинезона нет, дали какое-то говно — старое да порванное, веревочками подвязали, он уже все ноги промочил, в сапогах хлюпает… Бруно даже стало казаться, что Леший спецом кругами ходит, чтобы над ним поизгаляться. Или, что гораздо хуже, Леший хочет его завести в какую-нибудь глухомань и пристрелить там, а начальству потом доложить, что, мол, убит при попытке к бегству. Хитрый. Он даже наручники с него снял. Хрен бы попал, конечно, Бруно бы первый его прикончил, и всех остальных его уёбков отшмалял бы, как картонных зайцев в тире. Только у него настроения нет, вот в чем дело. И он шел, не опохмелившись, без кокса, да и без пистолета!
К тому же, поразмышляв на трезвую голову, человек-звезда пришел к неутешительным выводам. Даже если Леший его и не пристрелит, то взялись за него крепко, а значит, на этот раз не отпустят. Опять потащат в суд, опять впаяют срок, опять погонят на зону. А там не мед, если честно… Правда, на Череповецкой ИК-10/6 Магомед ему жизнь обеспечил хорошую, но если в другую колонию пошлют, то дело плохо… Да и Магомед его вряд ли встретит по-дружески, он, небось, за Амира обиделся… Да, лучше к Маге не попадаться! Куда ни кинь — везде клин! Короче, одно стало для Бруно ясно: бежать надо! Все равно куда… Стал приглядываться к обстановке, напряг мышцы, волю в кулак собрал…
В конце концов набрели на какой-то г-образный коллектор, вроде тот самый. Бруно показал, кто откуда шел, кто в кого стрелял. Они его сфоткали и на камеру сняли, как он все это рассказывал и показывал. И тут Бруно окончательно понял, что Леший его на белый свет больше не выпустит, потому что вместо того, чтобы подниматься наверх, они пошли куда-то еще глубже, хрен знает куда. Леший сказал, «Адская щель» здесь какая-то, им типа надо смотаться туда, раз они близко. Ни хуя себе близко!
Еще три часа они брели, ползли раком, протискивались, прыгали и перелезали через какие-то завалы, потом едва не посворачивали себе головы в бездонной широченной шахте, а потом оказалось, что здесь вообще нечем дышать, и все натянули регенераторы, и Бруно тоже дали регенератор, только у него бородища, и маска никак не хотела налезать, из-за чего он едва не склеил там ласты, а в конце концов послал их всех нах.
Но тут они подошли к этой самой «Адской щели», и это была такая блядская щель! такая, блядь, щель!.. что от этого зрелища Бруно даже захотелось обратно на Лубянку. Но прикинул: дылды через нее ни в жизнь перебраться не смогут, а вот узенький карнизик вдоль скалы — как раз для него! И рванул он на этот карнизик! Никто по такому узкому не пройдет, но он же Человек-Ядро как-никак. Он же не дылда какая-нибудь — неуклюжая, тупоголовая, пальцем деланная…
Леший со своими орал сзади:
— Стой, Кульбаш! Назад! Там тебя пристрелят!
Он им в ответ:
— От винта, нах! В гробу я вас видал!
И пошел себе дальше. Равновесие держал, к стеночке прижимался, чтобы из автомата не сняли. Нормально так шел, как канатоходец. Светил себе налобным фонарем, ноги аккуратно ставил цепочкой… А потом блядская щель кончилась, просторно стало, он и побежал подальше от Лешего и его банды. Те почему-то не стреляли, наверное, понимали, что в Бруно Аллегро стрелять нельзя, за него и под международный суд попасть можно, который в этой, как ее, Гаге…
На всякий случай он фонарь-то выключил и ввинчивался в вязкую темноту, как штопор в пробку. Хер они его догонят! И хер найдут! Он тут так спрячется, что сможет хоть сто лет прожить! Жратву найдет, воду, золото… Ему везде хорошо! Голоса сзади становились все тише, а потом и вовсе смолкли. И вдруг, уже спереди, из густой темноты, из пустоты этой черной, до него вдруг долетело: скрип — не скрип, скрежет — не скрежет, карканье какое-то… Будто сидит там впереди огромный черный ворон и говорит ему человеческим голосом, но с явным вороньим акцентом:
— Стой! Стрелять буду!
«Минус двести». «Старая Ветка»
Часовой Башмакин услышал шаги, когда чужакам еще полкилометра оставалось идти до Разлома.
К встрече подготовился без суеты, спокойно. Он каждый день брился, одеколонился, надевал чистое белье. Система ликвидации была активирована, оставалось только разбить колпак, сорвать пломбу главного, «нулевого» тумблера, повернуть — то ли на задержку, то ли сразу на ноль… Что ж, разбил, сорвал. Ничего в нем не дрогнуло при этом. Повернул на первое деление: на шестьдесят минут — максимальное время задержки.
Если не вернется на КП через час, если ранят его или убьют — все взлетит на воздух. Наверху, в Москве, наверное, тряханет здорово. Что-то вроде землетрясения. Может, взлетит на километр вверх столб земли, камней, грязи, а может, полгорода провалится в бездонную яму. Или только трещины пойдут по стенам и асфальту да стекла посыплются…
Башнабаш не знал, какова мощность ликвидационного заряда, не знал, где именно он заложен — в найденных документах это не значилось, и ни в одной схеме не прорисовано. Наверное, чтобы не могли разминировать. Но, если мыслить логически, а последние двадцать лет это у него хорошо получалось, то под Бункером вполне могла быть и атомная бомба. Ведь самоподрыв планировался на самый крайний случай, когда враг победил и уцелевшая горстка советского руководства, героически погибая, наносит последний, страшный удар! Так что когда рванет, то мало никому не покажется. Может, не только до Москвы, но и до самого земного ядра достанет!
В жилблоке, в тумбочке, уже много лет дожидалась этой минуты бутылка французского двадцатилетнего коньяка. Хотя какого «двадцатилетнего»? Это он тогда был двадцатилетний, а сейчас ему, как и Башнабашу, стукнуло 74! И банка черной икры была заготовлена. За все эти годы он так и не перешел на генеральские яства и не жалел об этом нисколько. Вот честно — не жалел. Хотя соблазн и был, иногда пробовал — ничего особенного! Сейчас даже соблазн исчез, осталась одна скука. Но порядок есть порядок — последний бой, как-никак, без ста граммов нельзя — положено так для храбрости… И потом — перед смертью вполне можно высшие деликатесы отведать! Хотя новым своим, пробудившимся умом понимал он: к деликатесам привычка нужна, иначе они не в радость.
Башнабаш вскрыл икру ножом, скрутил пробку бутылки… Понюхал то и другое. Ничего особенного не почувствовал. Лучше, чем спирт да тушенка? Наверное… Но он с куда большим удовольствием навернул бы сейчас вареной картошечки с обычным деревенским самогоном…
Ну, да ладно, время не ждет. Вытер стакан, налил. Выпил. Зачерпнул сухарем икру из банки. Закусил. Перелил немного коньяку в походную флягу, которую носил с собой. Убрал остатки пиршества обратно в тумбочку, поправил кровать. Всё, вроде бы… Нет. Взял с полки вахтенный журнал, сделал последнюю запись:
Обнаружил приближающиеся к охраняемому объекту силы противника. Численность пока неизвестна, но это уже не имеет значения. Мой пост обнаружен, теперь от меня не отстанут. Активировал систему самоликвидации, таймер на 60 минутах… Осталось уже 54. Ухожу на позицию принимать бой. Буду стоять до последнего, пока жив. Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует коммунистическая партия! Прощайте. Рядовой Башмакин.
Вот теперь точно всё.
Вахтенный журнал, а также книжку бойца и комсомольский билет он запер в сейф на командном пункте и отправился на позицию, к месту своего последнего боя.
ДШК он давно перетащил подальше от Разлома, чтобы увеличить угол обстрела и стать недосягаемым для противника — это тебе не карлики с дубинами и стрелами, эти из автоматов поливать будут. Обустроил удобную огневую точку: выложил из камня полукруглый бруствер с тремя амбразурами. В среднюю вставил пулемет, положил справа пять коробок с лентами, слева десятка три гранат да восемь ППШ с полными дисками: чтобы не перезаряжать. Можно было и десять ППШ приготовить, и двадцать, только он прикинул: убьют его на пятом, а может, и на четвертом.
Свет ему не нужен, он заглушил генератор, лег и стал ждать. Непроглядный мрак впереди — непроглядный для обычного человека, — проступал для Башнабаша вполне ясной, хотя и обесцвеченной картиной, эдаким полупрозрачным занавесом, за которым постепенно проявлялись, набирали объем и фактуру приближающиеся к Разлому человеческие силуэты. Он ощупывал пришельцев невидимыми для них руками, трогал маски регенераторов, чудные фонари на головах, странное обмундирование без привычных погон и нашивок, сапоги со шнуровкой на толстой подошве, рацию, оружие… Грозное оружие, незнакомое. Много оружия.
Правда, один из пришельцев был безоружен. И это был не человек. Карлик, папуас. Только одетый в человеческую одежду.
«Неужели проводник?» — насторожился Башнабаш. Если так, значит, операция затевается серьезная. Значит, это только авангард, разведгруппа, а следом за ними тянутся основные силы.
Он глянул на свои генеральские часы. Сорок восемь минут до взрыва. Противник подошел вплотную к линии Разлома, рассредоточился по двое-трое. Сейчас начнут наводить переправу…
Башнабаш плавно отвел назад рукоятку перезаряжания, услышал, как огромный патрон с тихим затаенным звоном освободился из ленты и лег на свое место напротив патронника. Потом покрутил маховичок вертикальной наводки, выводя ствол на линию огня — посередине человеческого роста. Карлика он решил по возможности не трогать — хрен с ним, пусть живет, все-таки соседи, да и без оружия он. С остальными церемониться не собирался. Нажмет гашетку — и поведет по линии прицеливания, вот всех пополам и перережет… Хотя в бою задумки гладко не исполняются — так учил товарищ Шапошников. Но это никакого значения не имело.
Башнабаш выбрал себе цель — крайнего справа бойца, который поднес руку к лицу, видно, в рацию говорил. С него он и поведет «строчку» влево, вдоль Разлома. Три, два…
И тут он услышал крики. Одновременно увидел, как карлик бросился вперед — Башнабаш сперва подумал, он прыгает прямо в Разлом, — но нет, тот прижался к стене и пошел… Как он может идти? Карниз давно обвалился — осталась так, полоска сантиметров десять шириной, а может, и еще уже! Но карлик шел, и еще кричал что-то назад, наверное, ругался! Выходит, он еще и человеческий язык знает?!
Довольно быстро карлик перебрался через Разлом и побежал — прямо на засаду рядового Башмакина. Фонарь у него на лбу вдруг погас, но он все равно бежал, спотыкаясь, размахивая руками, иногда падая. Расстояние сокращалось. Башнабаш даже растерялся. Может, хочет гранату кинуть? Или подобраться и застрочить из какого-нибудь чудо-пулемета?
Не отпуская пальца со спускового рычага, он следил за карликом поверх прицела, ощупывал взглядом маленькое, но крепко сбитое тело. Оружия при нем точно нет, рации тоже. И одет в гражданскую одежду. Похоже, вреда от него не будет… Что же произошло? Он сбежал от своих? С какой целью? Пытается отвлечь внимание? Но люди на противоположной стороне тоже как бы оцепенели — для них этот побег, видно, был полной неожиданностью!
Башнабаш мысленно отчертил десятиметровую границу перед своей позицией. Он следил, как карлик приближается к ней, и одновременно просчитывал в голове различные варианты развития событий. Вариантов было немного: обычно карлики тупы и не понимают русского языка, им все равно — говоришь ты «будь здоров» или «катись к чертовой матери». Но этот, вроде, понимает! Если понимает… Скорее всего, придется его все же застрелить. Ствол ДШК направлен в грудь маленькому человечку, если нажать — того разорвет в клочья…
Когда корявая длиннорукая фигура пересекла невидимую черту, Башнабаш сказал громко и внятно:
— Стой! Буду стрелять!
Он придавил пальцем рычаг, привычно напряг ноги и корпус, приготовившись к сильной отдаче… Но карлик сразу остановился. Встал как вкопанный, сгорбился, голову вжал в плечи.
— Ну, и чего? — проорал он по-русски. — Стою! А дальше что?
Что дальше, Башнабаш, честно говоря, не знал. Он был слишком удивлен. Даже поражен.
— Я Бруно Аллегро, мать твою! Человек-Ядро! — продолжал орать карлик довольно воинственно, хотя по-прежнему не двигался с места. Голос его слегка дрожал и срывался иногда в истеричный фальцет, но Башнабаш на это не обратил внимания.
— Эй, ты! Оглох, что ли? Или обосрался со страху, а? Я — Бруно Аллегро, ты понял? А ты что за хрен с горы?!
Читать бесплатно другие книги:
