Злой волк Нойхаус Неле

Суббота, 26 июня 2010

К жутким событиям минувшего дня добавился приводящий в ужас кошмарный сон: мрачные байкеры, яростные псы, изготовившийся к стрельбе лесник, полицейские ищейки. Винценц и Ян тоже присутствовали в ее сне. Майке не могла вспомнить, от кого и почему она бежала, но в два часа ночи она проснулась, обливаясь потом и тяжело дыша, как скаковая лошадь, получившая Большой приз Баден-Бадена. Она встала под душ, потом завернулась в банное полотенце и уселась на маленьком балконе. Ночь была тропической, о сне нечего было и думать.

Со вчерашнего дня она почти беспрерывно размышляла о том, над чем ее мать могла работать и не было ли это связано с нападением на нее. Вольфганг об этом не имел ни малейшего понятия. Он был в полном шоке, когда она ему рассказала, что случилось с Ханной, а когда Майке вдобавок поведала о своей встрече с байкерами и о бойцовой собаке, он предложил ей пожить пока у него. Майке обрадовалась, но вежливо отказалась. Она была уже не в том возрасте, чтобы где-то прятаться.

Она уперлась ногами в балконное заграждение. После того как полицейские вчера ушли, она обыскала кабинет матери. Все напрасно. Ноутбук бесследно исчез, как и смартфон. Ее взгляд блуждал по фасаду противоположного дома. Большинство окон было открыто, чтобы в такую жару впустить в квартиры хоть немного ночного воздуха. Все окна были темными, за исключением одного окна на третьем этаже, за которым светился слабый голубоватый свет. Какой-то мужчина в одних трусах сидел за письменным столом за компьютером.

Конечно! Майке вскочила. Компьютер в кабинете Ханны! Почему ей раньше это не пришло в голову? Она быстро оделась, схватила свой рюкзак и связку ключей и вышла из квартиры. Ее «Мини» стоял через пару улиц, так как вечером она опять не нашла свободного места для парковки. Она решила, что будет быстрее дойти до Хеддерихштрассе пешком, чем ехать на машине, за которой еще надо идти.

Время от двух до трех было самым тихим часом за всю ночь. Лишь изредка ей попадались машины, на трамвайной остановке на углу Брюкенштрассе и Тексторштрассе стояли два бомжа, которые с воодушевлением что-то заорали ей вслед. Майке, не обращая на них внимания, быстрыми шагами пошла дальше. Город ночью всегда зловещ, даже если улицы ярко освещены, а потенциальные насильники в это время глубоко и крепко спят. Кроме того, в ее сумке через плечо лежал наготове газовый баллончик и электрошокер на 500 000 вольт, который она вчера взяла в доме в Лангенхайне и вставила туда новую батарейку. Предшественник Винценца Мариус, муж Ханны номер три, купил его тогда для Ханны, проявив типичную для него чрезмерную заботу, когда ее повсюду преследовал этот псих-поклонник, но она никогда не носила с собой этот прибор. Спас бы ее электрошокер в ту злополучную ночь от нападения, если бы она его имела при себе? Пальцы Майке плотнее сжали ручку прибора, когда она увидела мужчину, идущего ей навстречу. Она бы ни секунды не раздумывала, прежде чем воспользоваться им.

Через четверть часа она открывала центральным ключом дверь офисного здания. Лифт ночью был выключен, поэтому она пошла на пятый этаж по лестнице.

Она знала пароль к компьютеру Ханны. Ее мать никогда его не меняла и в течение многих лет всегда легкомысленно использовала одну и ту же комбинацию из букв и чисел для всех сервисов, даже для дистанционного банковского обслуживания. Майке села за письменный стол, включила лампу и запустила компьютер. Ей потребовалось значительное усилие, чтобы собраться и не думать о матери. Таким образом, думала она, чтобы унять угрызения совести, она помогала матери лучше, чем сидя у ее кровати в больнице.

За окнами занималось утро. Ханне пришла масса мейлов. Майке просмотрела отправителей и прокрутила список дальше. В последний раз мать проверяла почту в четверг в 16.52. После этого поступило еще 132 новых сообщения. Господи, она же не может все их прочесть! Майке решила ограничиться чтением заголовков писем.

Ее внимание привлекло сообщение от 16 июня. «Кас. нашего разговора», – было написано в соответствующей строке. Отправитель – Леония Вергес. Это имя вызвало в голове Майке какие-то смутные воспоминания. Не так давно она слышала это имя, но в какой связи?

«Добрый день, фрау Херцманн, – прочитала она. – Моя пациентка при определенных условиях готова поговорить с вами лично, правда, она не хочет появляться в публичных местах. Причины этого вам известны. Ее условие заключается в том, чтобы при беседе, которая состоится у меня, присутствовали ее муж и доктор Килиан Ротемунд. Как мы договорились, я отправлю документы господину Ротемунду. Пожалуйста, свяжитесь с ним, чтобы просмотреть их. С уважением, Леония Вергес».

Майке наморщила лоб. Пациентка? Ее мать вышла на след какого-то медицинского скандала? Доктор Килиан Ротемунд… Килиан. К!

Не его ли эта написанная от руки записка, на которой был указан адрес банды байкеров?

Недолго думая, Майке перешла из электронной почты в Интернет и ввела в поисковик имя «Леония Вергес». Через порталы Pointoo, Yasni, 123people и jameda она сразу получила ответ: Леония Вергес была психотерапевтом и имела свой кабинет в Лидербахе. У нее, правда, не было собственного веб-сайта, но на сайте Центра психотравматологии Майке нашла фото, адрес и краткую биографию доктора. Теперь Майке вспомнила, где она совсем недавно слышала это имя: вчера, когда в доме были полицейские, она звонила и спрашивала Ханну.

Итак, эта загадка была разгадана. Майке ввела в поиск «доктор Килиан Ротемунд». Через несколько секунд поисковая машина показала 5812 ответов. С любопытством она кликнула первый линк и начала читать.

– Боже мой! – пробормотала она, когда поняла, кем, а точнее сказать, чем был доктор Килиан Ротемунд. – Это омерзительно!

– Изнасилование произошло, несомненно, в гараже дома, – сообщил Боденштайн, начав утреннее совещание отдела К2. – Предметом, которым была изнасилована Ханна Херцманн, является надставная деталь деревянного штендера солнцезащитного зонта. Мы уже получили заключение из лаборатории: кровь на дереве той же группы, что и у Ханны. Кроме того, были исследованы следы кала. Результаты совпадают с показателями судебно-медицинских исследований.

Ночью он почти не спал. Они с Крёгером покинули дом Херцманн лишь в начале четвертого. Они сделали снимки в гараже и провели работу по сохранности следов крови, отпечатков пальцев и следов обуви. После этого он поехал домой и попытался хотя бы пару часов поспать, но ему это не удалось. Хронология событий приводила его в замешательство и противоречила первоначальной теории, которую они выдвинули накануне.

– Преступник мог ждать Ханну в гараже, – предположила Пия. – В этой связи на ум приходит Винценц Корнбихлер. Он наверняка знает, как можно попасть в дом, пусть даже у него не было больше ключей.

– Я тоже об этом думал, – кивнул Боденштайн. – Но он до 0.50 находился в бистро под названием «S-бар» в Бад-Зодене, коллеги вчера это проверили. После этого он еще полчаса разговаривал на улице с двумя знакомыми. Нет, он определенно отпадает. Но у меня возникает вопрос: почему Ханна Херцманн так долго ехала домой?

Она уехала с вечеринки в Оберурзеле около полуночи, а ее автомобиль соседка видела в десять минут второго, когда он въезжал в гараж. Кай Остерманн с помощью Google-карт рассчитал маршрут от промышленной зоны «Ан Драй Хазен» в Оберурзеле, где находятся съемочные студии, до Роткельхенвег в Хофхайм-Лангенхайне: 31,4 километра, двадцать шесть минут езды. Даже если она из-за грозы ехала медленно, у нее не ушел бы целый час на преодоление этого отрезка.

– На это может быть множество причин, – заметила Пия. – Она могла задержаться на заправке. Может быть, она поехала совсем другим путем.

– Коллеги побывали на всех заправках, которые расположены на этом отрезке пути. – Кай поднял голову от своего ноутбука. – Если она ехала по трассам А661, А5 и А66 до Т-образного перекрестка в Крифтеле, то речь может идти только о двух заправках на автобане – «Таунусблик» и «Арал-Танке» перед съездом в Бад Зоден. Если она поехала через Таунус, то там нет вообще ни одной заправки, которая открыта в это время.

– Майке Херцманн сказала, что Ян Нимёллер ждал на парковочной площадке ее мать и разговаривал с ней, – напомнил Боденштайн, который полночи ломал голову над вероятным ходом событий. – Нас он уверял, что видел ее в последний раз около одиннадцати. Стало быть, он лжет. Я послал за ним, чтобы его доставили к нам.

– Таким образом, преступник или подкараулил Ханну в гараже, или сел к ней в машину где-нибудь по дороге домой, – рассуждала Пия вслух. – В конечном счете, он положил ее в багажник и привез в Вайльбах. Почему именно туда? И как он потом оттуда выбирался?

– Может быть, у него был соучастник, – предположил Джем Алтунай. – Или он заказал такси до заправочной станции.

– Этого не может быть, – возразил Остерманн. – На заправочной станции есть камеры наблюдения.

– А что с этим «преследователем», о котором говорил Корнбихлер, есть какая-нибудь информация? – спросила Пия.

– Да, это тоже вчера выясняли коллеги. – Боденштайн саркастически улыбнулся. – Все было бы очень просто, если бы мужчина в прошлом году не погиб в результате несчастного случая, так что подозрения исключаются.

Дверь в переговорную комнату распахнулась, в нее влетел Кристиан Крёгер и шлепнул на стол фотографию.

– У нас есть ответ в базе данных AFIS[22], – объявил он. – Отпечатки пальцев, которые мы обнаружили снаружи и внутри автомобиля, а также в кухне и на бокале в доме, принадлежат некому Килиану Ротемунду!

– А почему он оказался в нашей системе? – спросила доктор Николя Энгель, которая до этого молчала. Она наклонилась вперед, придвинула к себе фотографию и стала ее внимательно рассматривать.

– Педофилия и хранение фотографий и фильмов с детской порнографией, – ответил Кристиан Крёгер и опустился на свободный стул между Джемом и Пией. – Он отсидел три года.

Боденштайн задумчиво наморщил лоб. Килиан Ротемунд. Это имя он уже где-то слышал.

– До осуждения в октябре 2001 года он работал адвокатом во Франкфурте, – добавил Кай Остерманн, чья память не уступала компьютерной. – Сначала экономическое право, потом уголовное. Канцелярия Бергнер Хесслер Червенка, у них тогда был заказ на франкфуртскую группу «Королей дороги».

– Да, я припоминаю, – сказал Боденштайн. – Это был довольно грязный процесс.

– И это объясняет, почему он изнасиловал Ханну Херцманн деревяшкой, – добавила Катрин Фахингер. – Что еще может сделать педофил со взрослой женщиной?

На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Может быть, подозреваемый уже перешел в разряд преступников?

– Могу я взглянуть на фотографию? – Боденштайн протянул руку, и Николя Энгель придвинула ему фото. На нем был изображен очень привлекательный мужчина лет тридцати пяти с серьезными голубыми глазами. Мужчина, внешность которого, на первый взгляд, ничего не говорила о его болезненных сексуальных наклонностях. В подсознании Боденштайна шевельнулось какое-то воспоминание, которое заставило его максимально сосредоточиться. Что это было?

На столе зазвонил телефон, и Остерманн снял трубку.

Боденштайн передал фотографию своим коллегам и попытался упорядочить свои мысли.

– У него глаза как у Пола Ньюмана, – заметила вскользь Пия, и все стало ясно. Все фрагменты пазла сами собой встали на нужные места, и он вспомнил.

«Самыми примечательными были его глаза. Я никогда не видела таких неправдоподобно голубых глаз». Это сказала ему вчера по телефону Катарина Майзель, соседка Ханны Херцманн. Его охватило волнение, которое возникло в тот самый момент, когда в лабиринте предположений и не связывающихся между собой фактов неожиданно появилась основная ниточка, логическая связь, след!

– Я думаю, мы идем по верному следу, – сказал он, не замечая, что прервал Остерманна на середине фразы. – Соседка Ханны Херцманн в четверг вечером около двадцати двух часов видела мужчину, который приехал на мотороллере и бросил что-то в почтовый ящик фрау Херцманн. – Боденштайн отодвинул стул и посмотрел на присутствующих. – Судя по описанию его внешности, это мог быть Килиан Ротемунд.

Ночь была чистым адом. В первый раз с рождения Луизы Эмма, расставшись с ребенком, спала больше двенадцати часов. Она беспокойно сновала по квартире, гладила и мыла кухонные шкафы, пока наконец в полном изнеможении не легла на кровать Луизы. Ее фантазии рисовали все более дикие картины. Флориан с другой женщиной. Она представляла, как он ее целует и как с ней спит. Уже это было ужасно, но еще ужаснее было ее предположение, что Луиза тоже может любить эту женщину. Внутренним взором Эмма видела Флориана, чужую женщину и Луизу, которые вместе собирали пазл и играли в «Мемори», смотрели KiKa[23] и мультик «Ледниковый период», устраивали веселый бой подушками, ходили гулять, ели мороженое, смеялись и наслаждались своим обществом, в то время как она, одинокая и покинутая, торчала в доме свекра и свекрови, раздираемая тоской и ревностью. Раз десять Эмма бралась за телефон, чтобы позвонить Флориану, но все-таки не делала этого. Что бы она спросила? Как дела у Луизы? Хорошо ли она спит? Что она ела? У тебя другая женщина? Глупо. Невозможно.

Эмма начала считать часы до второй половины воскресенья. Как только сможет она каждый второй выходной выносить в дальнейшем эту боль, это мучительное одиночество?

Рыдая, она зарылась лицом в подушку Луизы, в беспомощном гневе колотя по мягким игрушкам дочери. Флориан мог просто начать новую жизнь, она, напротив, в скором времени полностью уйдет в заботы о новорожденном. И, вероятно, он воспользуется этим, чтобы еще больше привязать Луизу к себе! В конце концов ее усталость оказалась сильнее ее печали, и она задремала на детской кровати.

В семь часов она проснулась. Мышцы сковало от неудобного положения на слишком маленькой кровати, а затылок во что-то упирался. Эмма встряхнула подушку и обнаружила под ней кухонные ножницы, которые искала уже пару дней. Почему ножницы лежали в постели Луизы?

Эмма отнесла ножницы в кухню и решила прямо в воскресенье спросить об этом Луизу. Душ не принес ей облегчения, но, по крайней мере, она перестала ощущать этот клейкий пот на теле.

На девять часов Корина назначила в своем кабинете совещание по поводу юбилейных торжеств 2 июля. Постепенно каждый должен узнать, что Флориан больше здесь не живет. Эмма опасалась сочувствия других еще больше, чем любопытных вопросов, поэтому она решила пойти. Может быть, она хоть немного отвлечется от своей тоски. Она нанесла немного пудры на лоснящееся лицо и подкрасила ресницы тушью, которую, однако, тут же смыла. Ватной палочкой она удалила черные пятна над глазами. Мусорное ведро в ванной комнате было переполнено. Вздохнув, она нагнулась, вынула его из фиксирующей секции и понесла в кухню, чтобы пересыпать мусор в кухонное ведро. Внезапно она остановилась. Что это? Под смятым «клинексом» и ватными палочками лежал комок светло-коричневой ткани. Когда она его вынула, по полу покатился зеленый стеклянный глаз.

По обрывкам материи Эмма сразу поняла, что они были от куклы бибабо, которую Луиза особенно любила: светло-коричневый волк с красным языком из ткани и белыми войлочными клыками. Она разложила отдельные лоскуты на кухонном столе и ужаснулась, представив, как ее пятилетняя дочь орудовала большими кухонными ножницами. Когда же она это сделала? И прежде всего – почему? Луиза любила Вольфи больше других мягких игрушек и кукол бибабо, которых у нее было великое множество. Он занимал почетное место рядом с ее подушкой, и девочка часто целыми днями носила его с собой. Долгое время вечерами она не засыпала, не разыграв короткую сценку с Вольфи. Эмма пыталась, но не смогла вспомнить, когда она видела игрушку в последний раз. Она села на стул, оперлась подбородком на руку и стала рассматривать остатки куклы. Что-то с Луизой было не так. Было ли ее изменившееся в последние недели поведение действительно лишь тяжелым периодом? Может быть, ребенок почувствовал себя брошенным, так как родители были очень заняты собой? Был ли этот акт разрушения детской попыткой привлечь к себе внимание? Но тогда бы она просто положила свое произведение в детской комнате на полу, а не спрятала обрезки в таком месте, где их никто не должен был найти. Это было странно. И тревожно. Удаление из сознания комплексов и оправдания были теперь бесполезны. Она должна была докопаться до причины перемен, произошедших с дочерью. И как можно скорее.

Леония Вергес наполняла одну лейку за другой свежей водопроводной водой. Обычно она делала это вечером, чтобы вода к утру немного согрелась и отстоялась, потому что этого требовали розы и гортензии. Но вчера ей не удалось это сделать. Когда она двенадцать лет назад купила усадьбу на Нидерхофхаймерштрассе, та была довольно запущенной. Двор и амбар были завалены хламом и металлоломом. Прошли месяцы, прежде чем она избавилась от всего ненужного, поставила решетку для вьющихся растений и разбила цветники, и теперь усадьба превратилась в рай, о котором можно было только мечтать. У стены дома пышно цвели плетистые розы, павильон в задней части двора утопал в нежно-розовых цветах ее любимой розы «Нью Доун», имевшей легкий аромат яблок.

На круглом садовом столе с мозаичной поверхностью, который она нашла среди крупногабаритного мусора и отреставрировала, стоял радиоприемник, из которого доносилась музыка. Леония подпевала, поливая гортензию, которая роскошно цвела в кадках и плетеных корзинах из ивовых прутьев, расставленных в полутени. От человеческих страданий, с которыми она сталкивалась изо дня в день, несмотря на ее профессионализм, зачастую нелегко было абстрагироваться, и сад в усадьбе был лучшей возможностью, чтобы отвлечься от работы. Подрезая розы, удобряя цветники, пересаживая и поливая растения, она могла упорядочить свои мысли, расслабиться и почерпнуть новые силы. Закончив полив, она принялась отщипывать отцветшие цветки с герани.

– Фрау Вергес!

Леония испуганно обернулась.

– Извините, – сказал мужчина, которого она раньше никогда не видела, – мы не хотели вас напугать. Но вы так погрузились в работу, что, вероятно, не слышали звонка.

– Звонок здесь, в саду, не слышен, – ответила Леония и недоверчиво осмотрела своих посетителей. Мужчине на вид было лет тридцать пять, на нем была зеленая рубашка поло и джинсы, а отсутствие в его теле напряжения было признаком того, что он большую часть времени проводит, сидя за письменным столом. Он не был ни особенно привлекательным, ни явно некрасивым – дружелюбное среднее лицо с живым взглядом. Женщина была значительно моложе его. Она была очень худой, ее заостренное лицо, казалось, состояло только из сильно накрашенных глаз и ярко-красных губ. На «Свидетелей Иеговы», которые часто ходили смешанными парами, они не были похожи. Леонию не обрадовал этот визит, и она злилась на себя, что не закрыла ворота усадьбы.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она и бросила увядшие листья и цветки герани в ведро. Клиенты расположенной напротив пекарни часто по ошибке забредают к ней, думая, что ее усадьба – садовое хозяйство.

– Я Майке Херцманн, – ответила молодая женщина, – дочь Ханны Херцманн. А это доктор Вольфганг Матерн, директор программы на канале, где работает моя мама, и близкий друг.

– Понятно. – Подозрение Леонии возросло. Откуда они узнали ее имя и ее адрес? Ханна клялась ей всем святым, что ни с кем не будет говорить об этом деле!

– На мою мать ночью в четверг напали и изнасиловали, – сказала Майке Херцманн. – Она в больнице.

В нескольких словах она рассказала о том, что случилось с ее матерью, не упустив ни одной омерзительной детали, при этом она оставалась вполне объективной, не проявляя никаких сопереживаний. Леония почувствовала, как по ее спине побежали мурашки. Ее мрачное предчувствие того, что должно случиться что-то плохое, оправдалось. Она молча слушала.

– Это действительно ужасно. Но что вы хотите сейчас от меня? – спросила она, когда Майке замолчала.

– Мы подумали, что, может быть, вы знаете, над чем сейчас работала моя мать. Полторы недели назад вы написали ей сообщение о том, что какая-то ваша пациентка готова встретиться с ней, и вы упомянули кого-то по имени Килиан Ротемунд.

Леонию пробил озноб, и одновременно все внутри закипело. Разве не объяснили они Ханне достаточно убедительно, насколько опасно было это дело? Но, несмотря на все предостережения, она с кем-то говорила и сохранила мейлы в компьютере, к которому имеется свободный доступ! Проклятье, этим она всех подвергла опасности и разрушила тщательно продуманный план. С самого начала у нее было нехорошее чувство. Ханна Херцманн была тщеславной эгоисткой, со своим высокомерием убежденной в том, что она неприкосновенна. Леония не испытывала к ней сочувствия.

– Я случайно нашла адрес в Лангензельбольде, – продолжала Майке. – Это пристанище переселенцев, возможно, даже штаб-квартира банды байкеров. Я была там, но они спустили на меня собаку.

Страх возрастал, как медленнодействующий яд. Леония покрывалась потом. Ей приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы контролировать свою мимику. Она сложила дрожащие руки на груди.

– Вы уже сообщили об этом в полицию? – спросила она.

Мужчина, который до сих пор молчал, закашлялся.

– Нет, пока нет, – сказал он. – Я знаю Ханну уже очень давно, она работает на нашем канале четырнадцать лет, и я представляю, насколько она будет обижена, узнав, что ведется дознание. Поэтому мы хотели сначала сами выяснить, могло ли нападение на нее быть связано с ее работой.

Разумеется, связано. Но будет лучше прикинуться несведущей.

– Фрау Херцманн пару недель назад начала посещать мои сеансы, – ответила Леония с ноткой сожаления в голосе. – Она мне не рассказывала, над чем сейчас работает, а в мейле речь шла о моей бывшей пациентке, которую фрау Херцманн тоже знала. Но больше я ничего не могу вам сказать.

Леония почувствовала испытующий, почти враждебный взгляд Майке Херцманн. «Ты лжешь, – говорил этот взгляд, – и я знаю это». Но ей не оставалось ничего другого, она должна была защитить Михаэлу любой ценой.

Мужчина поблагодарил Леонию и протянул ей визитную карточку, которую она сунула в карман своего садового фартука.

– Может быть, вы все же вспомните что-то, что могло бы нам помочь, – сказал он и чуть тронул за плечо молодую женщину. – Пойдем, Майке.

Они вышли из усадьбы, и Леония смотрела им вслед, пока они не сели в машину с франкфуртскими номерами, которая стояла на одном из пяти парковочных мест перед пекарней. Потом она закрыла въездные ворота, задвинула засов и пошла в дом. Ей надо было срочно позвонить. Очень срочно. Нет, лучше не позвонить. Некоторое время она нерешительно стояла в холле, потом взяла ключи от автомобиля, которые висели рядом с входной дверью. Она поедет туда сама. Может быть, еще не поздно поправить положение.

Каю Остерманну потребовалось три часа, чтобы выяснить, что Килиан Ротемунд не состоял на учете ни в одном отделении полиции. После того как он был выпущен из заключения, он будто испарился. Он не получал денег от государства, как и государство от него. Номер мобильного телефона его общественного попечителя был неверным, при звонке на городской номер включался автоответчик, который сразу сообщал о невозможности оставить сообщение.

– Это здесь. – Пия остановила автомобиль перед стеклянной коробкой с плоской крышей и ухоженным палисадником. – Ораниенштрассе, 112.

Они вышли из машины и перешли на другую сторону улицы. Асфальт уже с утра был раскален до такой степени, что Пия почувствовала это даже через подошвы кроссовок. Перед двухъярусным гаражом стоял белоснежный внедорожник, значит, кто-то был дома. Кай в своих поисках Ротемунда наткнулся на его старый адрес в Бад-Зодене, и Боденштайн надеялся, что новые владельцы знали, что стало с прежним хозяином дома.

Пия нажала на звонок рядом с почтовым ящиком. Скромные инициалы К. Х. ничего не говорили о фамилии.

– Слушаю, – раздался голос из динамика.

– Уголовная полиция. Мы бы хотели с вами поговорить, – сказала Пия.

– Один момент.

Момент длился битых три минуты.

– Что так долго? – Пия сдула со лба прядь волос. Некоторые люди от любопытства сразу распахивают дверь, когда они звонят, у других визит уголовной полиции вызывает неясное чувство вины, и они оттягивают встречу.

– Может быть, они быстро пропускают через уничтожитель бумаг какие-нибудь компрометирующие документы, – ответил Боденштайн и усмехнулся. – Или выносят труп бабушки в подвал.

Пия бросила на него критический косой взгляд. Этот циничный юмор был не свойствен ему, как и его новая манера нерегулярно бриться и не носить галстуки. Без сомнения, Боденштайн изменился в последние недели и, как она считала, исключительно в лучшую сторону, так как было совсем непросто работать вместе с шефом, вечно пребывающим в подавленном и рассеянном состоянии.

– Очень весело. – Пия хотела уже позвонить еще раз, когда дверь открылась. В дверном проеме появилась женщина лет сорока пяти, стройная, как модель, и очень ухоженная. Но, несмотря на привлекательность, лицо ее выглядело изношенным. Начиная с сорока лет кожа нещадно мстила за изобилие солнечных лучей и недостаточное количество внутреннего жира.

– Я была в душе, – сказала она извиняющимся тоном и провела рукой по еще влажным темным волосам с мелированными светлыми прядями.

– Ничего страшного. Дождя, к счастью, нет. – Боденштайн предъявил ей свое удостоверение, представился и представил Пию. Женщина ответила на его фразу неуверенной улыбкой.

– Чем могу вам помочь?

– Госпожа?.. – начал Боденштайн.

– Хакшпиль. Бритта Хакшпиль, – ответила женщина.

– Спасибо. Фрау Хакшпиль, мы ищем бывшего жильца этого дома. Некоего Килиана Ротемунда.

Улыбка замерла на лице женщины. Она скрестила руки на груди и вздохнула. Вся ее поза говорила о сопротивлении.

– Почему меня это теперь не удивляет? – сказала она сквозь зубы. – Я не знаю…

Она замолчала, хотела что-то сказать, но передумала.

– Проходите. Моим соседям ни к чему знать, что опять приходила полиция.

Боденштайн и Пия вошли в застекленный холл. Казалось, что весь дом состоит преимущественно из стеклянных стен.

– Килиан Ротемунд мой бывший муж. Я развелась с ним, когда он был осужден. Это было в 2001 году, и с тех пор я его больше не видела. – Бритта Хакшпиль старалась сохранять внешнее хладнокровие, но внутри у нее все бушевало, это выдавали руки, которые скользили вверх и вниз по ее плечам. – Я считала для себя невозможным состоять в браке с педофилом. Мои дети тогда были еще маленькими, и после случившегося я часто задавалась вопросом, не посягала ли эта извращенная свинья и на них.

В ее голосе слышались отвращение и ненависть, которые не стихли и по прошествии девяти лет.

– То, что этот человек сделал мне, детям и моим родителям, просто невозможно представить. Омерзительное освещение произошедшего в средствах массовой информации было для нас кошмарным сном. Я не знаю, можете ли вы понять, насколько это унизительно и страшно, когда мужчина, которого вы, как вам казалось, прекрасно знаете, в одночасье превращается в детского насильника. – Она посмотрела на Пию, и та поняла, насколько глубока была ее рана. – Наши друзья от меня отвернулись, я чувствовала себя как невинно приговоренная к смерти. Я часто спрашивала себя, не было ли это моей виной. В течение трех лет я проходила лечение, так как чувствовала себя причастной к этому.

Близкие преступников часто испытывают это чувство вины, переносят на себя ответственность за то, что случилось. И ситуация усугубляется, если от них отворачиваются друзья и соседи. Пия могла себе представить, как ужасно, должно быть, неожиданно получить клеймо жены педофила и осознавать, что вся семья несет ответственность за деяния одного из ее членов.

– Почему вы не уехали отсюда? – спросила она.

– А куда? – у Бритты Хакшпиль вырвался безрадостный смех. – Дом еще не был полностью выкуплен, денег не было. При разводе, правда, я получила все, но когда мои родители перестали меня поддерживать в финансовом отношении, все рухнуло.

– Вы знаете, где сейчас живет ваш бывший муж? – поинтересовался Боденштайн.

– Нет. И не хочу знать. Суд наложил категорический запрет на посещение, кроме того, он не имеет права приближаться к детям. Если только он нарушит эти требования, он опять отправится туда, где ему место, – в тюрьму.

Сколько горечи! Пострадавшая, раны которой никогда не залечить.

К двухъярусному гаражу подъехал черный «БМВ» и остановился рядом с белым внедорожником. Из него вышли высокий мужчина с венцом седых волос, мальчик и светловолосая девочка.

– Это мой муж и мои дети, – объяснила нервно Бритта Хакшпиль. – Мне бы не хотелось, чтобы они узнали о причине вашего визита.

Мальчику было примерно лет двенадцать, а девочке – четырнадцать. Она была маленькой красоткой с большими темными глазами и кожей цвета молока с медом. Длинные светлые волосы доставали до середины ее спины, и Пия хорошо понимала опасения ее матери. Она мимоходом подумала о Лилли. Девочка, наверное, была в том же возрасте, что Лилли сегодня, когда Бритта Хакшпиль узнала о патологических предпочтениях своего мужа. Вместе с ужасным осознанием того, что она никогда по-настоящему не знала собственного мужа, пришло беспокойство за детей и общественное презрение. Сексуальное надругательство отцов над собственными детьми, к сожалению, перестало быть редкостью. В закрытом пространстве семьи часто совершалось насилие.

Пия протянула Бритте Хакшпиль визитную карточку.

– Пожалуйста, позвоните мне, если вдруг что-то узнаете, – сказала она. – Это очень важно.

Девочка поднималась по лестнице. В ухо у нее был вставлен наушник от айпода, на плече висела спортивная сумка, из которой торчала хоккейная клюшка.

– Привет, мама.

– Привет, Киара. – Фрау Хакшпиль улыбнулась дочери. – Как прошла тренировка?

– Классно, – ответила девочка без особого восторга и бросила вопрошающий взгляд сначала на Боденштайна, затем на Пию.

– Ну, хорошо, – сказал Боденштайн и повернулся, чтобы идти. – Большое спасибо за информацию. И приятного выходного.

– Вам также. До свидания. – Фрау Хакшпиль свернула визитную карточку Пии в маленький четырехугольник, сначала поперек, потом вдоль. Она не позвонит. Скорее всего карточка сразу отправится в мусорное ведро. И Пия могла это понять.

В шестнадцать часов Килиан Ротемунд был объявлен в розыск по всей территории Германии.

Фотография, правда, была довольно старой. Ее взяли из компьютерной базы полиции, и ей было уже девять лет, но старая фотография лучше, чем никакой. Из криминально-технической лаборатории в Висбадене поступили дополнительные результаты, которые придали делу Ханны Херцманн совсем другой ракурс. Один из бокалов, которые были обнаружены на столе в гостиной дома Ханны, был наскоро протерт, но в лаборатории, тем не менее удалось установить отпечаток пальцев.

– Бернхард Андреас Принцлер, – объявил Кай Остерманн на послеобеденной летучке, на которую собрался весь отдел К2 вместе с Кристианом Крёгером. – Очень непростой юноша с длинным, как рулон туалетной бумаги, списком судимостей. Убийство, опасные телесные повреждения, нелегальное хранение оружия, пособничество проституции, вымогательство, шантаж. Он отработал весь Уголовный кодекс. Правда, его последний приговор состоялся лет четырнадцать назад. Кроме того, он долгие годы был одним из лидеров франкфуртских «Королей дороги».

– Татуированный великан, которого Корнбихлер видел в гостиной, – сказала Пия. – А кто был второй мужчина, с которым позже уехала Ханна Херцманн?

– Это был Килиан Ротемунд, – ответил Кай. – Его отпечатки пальцев обнаружены по всему дому. Он даже не удосужился протереть свой бокал.

– В отличие от Принцлера, – добавил Боденштайн. – Зачем человеку вытирать бокал, если он просто пришел в гости?

– Возможно, это просто привычка тех, кто часто сталкивается с законом, – предположил Кристиан Крёгер.

– Или Принцлер намеревался вернуться, – сказал Джем Алтунай.

– В этом нет никакого смысла, – покачала головой Пия. – Принцлер и Ротемунд посещают Ханну Херцманн, сидят с ней в гостиной и болтают, как старые друзья. Позднее фрау Херцманн уезжает с Ротемундом. Следующим вечером он опять приходит к ее дому и что-то бросает в почтовый ящик…

– А что именно он бросил? – спросила Катрин Фахингер.

– Пока мы этого не знаем. Майке Херцманн не отвечает по своему мобильному телефону, – сказала Пия. – И не перезванивает. Да, Кай? Или она звонила?

– Сюда нет.

Боденштайн встал, взял фломастер, дополнил список имен на офисной доске именами Килиана Ротемунда и Бернда Принцлера и вычеркнул имена Нормана Зайлера и Винценца Корнбихлера.

– Что у нас с Нимёллером? – повернулся он к своим коллегам. – Кто с ним разговаривал?

– Катрин и я, – сказал Джем Алтунай. – У него нет алиби на ночь в четверг. Он утверждает, что поссорился с фрау Херцманн по поводу журналистского расследования. Его обидело то, что она не захотела рассказывать ему, над чем сейчас работает. Он якобы поехал из Оберурзеля прямо домой и там, в своей квартире, от расстройства напился. К сожалению, это никто не может подтвердить.

– Но мне не показалось, что он лжет, – добавила Катрин Фахингер. – И действительно, он производит впечатление такого сухого домоседа. Я при всем своем желании не могу себе представить, чтобы он совершил нечто подобное.

Боденштайн оставил это замечание без комментариев. Редко, глядя на человека, можно определить, на что тот способен. Он тоже не считал Яна Нимёллера преступником, но надеялся получить от него полезную информацию об окружении Ханны Херцманн, в частности о деле, которым она сейчас занималась.

– Есть новости из больницы?

– Фрау Херцманн все еще не способна давать показания, – сообщил Джем. Они с Катрин были в больнице Хёхста, но Ханна Херцманн пока не вышла из наркоза после второй операции. Врачи находят ее состояние критическим.

– Ротемунд должен находиться где-то в этом районе, – сказал Боденштайн задумчиво. – Он приезжал в Лангенхайн на мотороллере.

– Я нашел адрес Принцлера. – Кай оторвал взгляд от ноутбука. – Он живет в Гиннхайме, на Петер-Бёлерштрассе, 143. Мне кажется, что Ротемунд скрывается где-то у своего бывшего клиента. Тот ему кое-чем обязан. Может быть, вам будет интересно узнать, что Килиан Ротемунд был защитником по нескольким делам Принцлера. По двум делам по нанесению тяжких телесных повреждений за недостаточностью улик был вынесен оправдательный приговор.

Боденштайн кивнул. Это звучало довольно многообещающе. Правда, следовало исходить из того, что Принцлер вряд ли позволит арестовать себя, не оказав сопротивления.

– Мы едем туда немедленно, – решил он и посмотрел на часы. – Кай, позвони коллегам во Франкфурте. Пусть пришлют подкрепление, минимум шесть человек. Они должны быть на месте ровно в 17.30.

Может быть, им повезет, дело Ханны Херцманн через пару часов будет раскрыто, и они опять смогут полностью сосредоточиться на «русалке», которая, все еще безымянная, находится в холодильном боксе Института судебной медицины Франкфурта.

Ханна потеряла всякое чувство времени. Как долго она здесь уже находится? Один день? Неделю? Какое сегодня число? Какой день недели?

Ее просто сводило с ума то, что она ничего не могла вспомнить. Как бы она ни старалась, в ее голове не было ничего, кроме непроглядного тумана. У нее выпал какой-то определенный промежуток времени. Она знала, как ее имя, когда у нее день рождения, она помнила все по минутам до ссоры с Яном после вечеринки по окончании шоу.

Врачи сказали ей сегодня утром, перед тем как во второй раз повезли ее в операционную, что у нее перелом костей черепа и тяжелое сотрясение мозга и что преходящая амнезия в таких случаях не является чем-то необычным. Они посоветовали ей не подвергать себя напряжению, когда-нибудь память вернется сама по себе. Перелом костей черепа. Сотрясение мозга. Почему ее повторно оперировали? Почему она едва может двигаться?

Открылась дверь, и к ее кровати подошла темноволосая докторша, которую она уже несколько раз видела.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она приветливо.

Идиотский вопрос. Как можно себя чувствовать, если ты лежишь в реанимации, у тебя провал в памяти и тебя ни разу не навестила даже твоя собственная дочь?

– Хорошо, – пролепетала Ханна. – А что произошло? Почему меня оперировали?

Теперь она могла хотя бы до некоторой степени внятно артикулировать. Врач проверила мониторы, которые находились за кроватью Ханны, затем придвинула стул и села.

– Вы стали жертвой преступления. На вас напали и изнасиловали, – сказала она с серьезным лицом. – При этом вы получили тяжелые внутренние и внешние повреждения. Нам пришлось удалить вам матку и часть кишечника и временно наложить искусственный задний проход.

Ханна пристально смотрела на женщину, не говоря ни слова. Осознание пришло, как ударная волна. Она не попала в аварию, а была изнасилована! Этого не может быть! Подобное случалось с другими, но не с ней. Именно она делала программы на подобные темы! Жертва преступления. Нет, нет, нет! Она не хочет быть жертвой, на которую глазеют и которой сочувствуют.

– Прессе… прессе это уже известно? – пробормотала Ханна. Она видела прямо перед собой заголовки на титульном листе бульварных газет: Ханна Херцманн жестоко изнасилована. Возможно, было еще и фото, на котором она выглядела беспомощной и полуобнаженной! Представляемая ею картина была чистым кошмаром.

Но к счастью Ханны, врач покачала головой.

– Нет, больница наложила запрет на распространение информации. Правда, с вами хочет поговорить полиция.

Естественно. Полиция. Теперь она жертва. Жертва насилия. Осквернена. Изнасилована. Опозорена. В ее программе постоянно принимали участие женщины, которые были изнасилованы. Она говорила с ними о травмах, страхе и преступниках, о продолжающейся месяцами и даже годами психотерапии и группах самопомощи. Она разыгрывала сочувствие и понимание, но в глубине души презирала этих женщин и считала, что они сами виноваты в том, что случилось. Тем, кто имеет провоцирующий вид, как у проститутки на обочине, или, наоборот, ходит, сгорбившись, как трусливый заяц, следует рассчитывать на то, что однажды на них нападут и изнасилуют. Но почему это случилось с ней? Эта мысль была невыносимой.

– Вы не должны напрягаться. Если вы хотите, то можете поговорить с психологом. – Врач коснулась рукой плеча Ханны, и она прочитала в ее глазах сочувствие. Но Ханна в этом не нуждалась.

Она закрыла глаза. Только не думать об этом. Будет лучше всего, если она вообще не будет пытаться о чем-либо вспоминать. Если она этого не помнит, может быть, она сможет вообще забыть, что это произошло. Она должна как можно скорее позвонить своему агенту, чтобы тот состряпал подходящую легенду для прессы и общественности, так как все равно не удастся долго скрывать, что с ней что-то случилось. Авария – хорошая версия. Да, с автоаварией можно жить. В свете фар что-то проскользнуло перед ней, пересекая дорогу, и она инстинктивно дернула руль влево. Ханна испуганно вздрогнула, так явно она увидела эту ситуацию перед своими глазами. Она ехала домой, когда какое-то животное оказалось перед ее машиной. Она успела уклониться от столкновения и потом… Громкая музыка. Животное в пучке света фар. Барсук или енот. ПОЛИЦИЯ – ПОЖАЛУЙСТА, СЛЕДУЙТЕ ЗА НАМИ. Знак аварийной остановки. Обрывки воспоминаний пробивались сквозь туман в ее голове, вперемешку и некстати. Она была изнасилована. Кто ее нашел? Какие-нибудь посторонние люди, которые увидели ее слабой, безобразной и истерзанной?

Ханна сжала руки в кулаки, пытаясь подавить выступающие слезы. Боже мой, какой позор! Как она сможет жить с этим дальше?

Когда Боденштайн, Крёгер, Алтунай и Пия прибыли на Петер-Бёлерштрассе, вместо двух затребованных полицейских автомобилей их ждало целое подразделение спецназа.

– Что это значит? – спросил Боденштайн руководителя оперативной группы, увидев мужчин в черной боевой униформе. Чуть позже он выяснил, что Остерманн при сообщении упомянул, что задерживаемое лицо является членом группы «Короли дороги», и поэтому его запрос был перенаправлен Центральной диспетчерской службой в Отдел по борьбе с организованной преступностью, и был мобилизован отряд спецназа.

– А вы хотели просто постучать и войти? – надменно спросил руководитель оперативной группы.

– Разумеется, – ответил Боденштайн холодно. – И именно так мы сейчас и поступим. Я не хочу устраивать здесь шумиху и без всякой нужды провоцировать мужчину скоплением заряженных тестостероном боевых машин.

Руководитель оперативной группы скорчил пренебрежительную гримасу.

– У меня нет желания после этого целый час писать протоколы из-за того, что ваше провинциальное начальство неправильно оценило ситуацию, – сказал он. – Я скоординирую действия. Мои парни знают, что им делать.

Все больше прохожих обращало на них внимание, жители домов с любопытством высовывали головы из окон или перевешивались через балконные заграждения. Пия нетерпеливо покачала головой. Ее шефу опять помешала его врожденная вежливость.

– Если вы и дальше будете продолжать дискуссию, птички заметят опасность и упорхнут, – вмешалась она. – Я бы тоже хотела сегодня когда-нибудь попасть домой.

– Что же вы вообще… – начал руководитель оперативной группы, но его высокомерный тон и его поведение мачо постепенно вывели Боденштайна из себя.

– Ну, хватит, – энергично прервал он его. – Мы идем туда, пока не появилось телевидение и наш подлежащий задержанию объект не увидел свой собственный дом в «Гессенских новостях». Вы оставайтесь внизу и охраняйте выходы.

– На вас нет бронежилета, – проворчал мужчина, который считал, что задета его честь. – Я и один из моих парней пойдем с вами.

– Ну, если вы так хотите… Боденштайн пожал плечами и собрался идти. – Но вы будете держаться на заднем плане.

Дом номер 143 был одним из многих безликих серых жилых блоков шестидесятых годов. В теплый субботний вечер жизнь жильцов большей частью протекала на открытом воздухе. Люди сидели на своих балконах, на газоне между домами дети играли в футбол, пара молодых мужчин крутилась у машины. В тот момент, когда они приблизились к входной двери, она открылась. Из нее вышли две молодые женщины с детской коляской и недоверчиво посмотрели на них.

– Что здесь случилось? – спросила одна из них, увидев бойцов спецназа.

– Ничего. Проходите, – грубо рявкнул шеф спецназовцев.

Естественно, он добился этим как раз противоположного. Обе женщины остановились, одна из них достала даже мобильный телефон. Пия заторопилась. Вся акция привлекала слишком много внимания.

«Принцлер», – прочитал Джем на одной из табличек со звонками. Четвертый этаж.

В доме пахло едой.

– Мы с Пией поедем на лифте, а вы идите по лестнице, – обратился Боденштайн к Алтунаю и Крёгеру и нажал кнопку лифта.

– Может быть, пойдем лучше по лестнице? – простодушно спросила Пия.