Злой волк Нойхаус Неле
– Главный прокурор Фрей собственной персоной. – Крёгер фыркнул.
Они еще немного поговорили, и Пие опять позвонили. Надеясь, что это может быть Майке Херцманн, Пия ответила, хотя номер ей был незнаком.
– Пия? Это Эмма. Тебе удобно говорить?
Пие потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто звонит. Голос старой школьной подруги дрожал, как будто она вот-вот заплачет.
– Привет, Эмма, – сказала Пия. – Да, вполне. Что случилось?
– Мне… мне… нужно с кем-нибудь поговорить, – ответила Эмма. – Я подумала, может быть, ты можешь что-то посоветовать или знаешь кого-нибудь. Луиза, моя дочь, попала в больницу. И здесь… врач… ах, я даже не знаю, как сказать.
Она всхлипнула.
– Луиза… у нее… у нее повреждения, которые могут указывать на то, что она… была подвергнута сексуальному насилию.
– О господи!
– Пия, скажи, мы могли бы как можно быстрее встретиться?
– Да, разумеется. А если прямо сейчас? – Пия посмотрела на часы. Было около часа дня. – Ты знаешь ресторан «Гимбахер Хоф» между Келькхаймом и Фишбахом?
– Да, конечно, знаю.
– Я смогу быть там минут через двадцать. Мы выпьем кофе, и ты мне все расскажешь. Хорошо?
– Да, хорошо. Спасибо. До встречи.
– Пока. – Пия убрала телефон, встала и перекинула рюкзак через плечо. – Кай, представляешь, главный прокурор Фрей был только что на обыске вагончика Ротемунда.
– Меня это не удивляет, – ответил Кай, не отрывая глаз от монитора. – Это же Фрей в свое время отправил Ротемунда за решетку.
– Да что ты? Откуда опять ты это знаешь?
– Я читаю дела. – Кай поднял голову и усмехнулся. – Кроме того, я служил тогда еще во Франкфурте. Это было вскоре после того, как я опять начал работать с моим Хольцбайном. Это было сенсационное дело. Темные делишки прекрасного доктора Ротемунда. Пресса тогда по-настоящему раздула дело: Фрей и Ротемунд были однокашниками и друзьями, оба после второго государственного экзамена начали работать в прокуратуре, а потом Ротемунд перешел на другую сторону и стал адвокатом. Фрей мог бы вести процесс более сдержанно, но на пресс-конференции он буквально уничтожил своего старого приятеля. Я удивляюсь, что ты ничего об этом не знаешь.
– Я в то время исполняла роль домашней хозяйки, а свое свободное время проводила преимущественно в подвале Института судебной медицины, – напомнила ему Пия. – Ну, ладно. Я поеду быстренько что-то перекусить. Звони мне, если что.
Жара и жажда становились невыносимыми. Что это было? Уже начались галлюцинации? Или ее высохший мозг подшучивал над ней? Леония уже много лет жила в доме, которому насчитывалось почти двести лет, и в нем были толстые стены, обеспечивающие лучшую изоляцию, чем любые современные стиропоровые плиты, которые люди наклеивают сегодня на стены своих домов. Она по достоинству оценила это преимущество, потому что зимой здесь было тепло, а летом прохладно. Почему же сейчас здесь стояла такая жара? Пот стекал ей в глаза и жег, как огонь. Она дважды считала до трех тысяч шестисот, чтобы не потерять в темноте чувство времени и не сойти с ума. Она приехала домой без четверти четыре ночи, время от времени немного спала, но поскольку она не обмочилась, должно быть, прошло не больше пары часов. Хотя жалюзи были опущены, она могла определить, что солнце светило в правое окно лечебного кабинета, которое выходило на запад. Значит, сейчас была вторая половина дня. Четыре или пять часов. Она будет это знать точно, когда зайдет солнце.
Ее язык распух и чуть онемел. Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь испытывала такую ужасную жажду. Она спрашивала себя – кто это сделал? Но еще больше ее занимал вопрос – почему? Чем она заслужила такое наказание? Голос по телефону сказал, что она нашла себе не тех друзей. Кого он имел в виду? Неужели это действительно связано с Ханной Херцманн или с этим делом, в которое она сама втянула Ханну? Но это были не друзья, а пациенты. Огромная разница.
Зазвонил телефон на ее письменном столе, и Леония вздрогнула.
«Леонияа-а-а-а… Ах, ты еще послушно сидишь на своем стульчике».
Звук этого гнусного, злорадного голоса на какое-то мгновение подавил ее страх и вызвал ярость. Если бы она могла, она бы на него наорала, сказала бы ему, какая он мерзкая свинья и садист. Даже если бы ей это ничего не дало, то хотя бы принесло облегчение.
«Ты, конечно, наслаждаешься теплом, да? Умирать приятнее в тепле, поэтому я включил тебе отопление».
Теперь было понятно, почему стояла такая невыносимая жара.
«Ты помнишь, что я рассказывал тебе о стадиях жажды? Я должен внести поправку. Чем выше температура, тем быстрее это произойдет. Я могу тебя успокоить. Тебе не придется мучиться три-четыре дня».
Тихий отвратительный смех.
«И ты ни разу не плакала. Ты действительно смелая. Неужели ты еще надеешься, что тебя кто-нибудь спасет?»
Откуда он мог знать, что она не плакала? Неужели этот тип ее видит? В такой темноте? Леония покрутила головой, пытаясь что-нибудь разглядеть, но было слишком мало света, чтобы увидеть что-то, кроме очертаний.
«Ты ищешь камеру, да? Я выдал себя. Знаешь, Леония, ты должна была умереть сразу. Но на свете, черт возьми, есть немало людей, которые платят чертовски большие деньги за то, чтобы посмотреть на DVD настоящую борьбу со смертью. Хотя этот фильм нам придется немного укоротить – кто захочет двадцать четыре часа лицезреть такую уродливую корову, как ты, извивающуюся на своем стуле?» Голос был глухой, бархатистый. Никакого акцента. В принципе, он был даже приветливым. «Зато конец будет наверняка грандиозным. Судороги, конвульсии… этого я тоже еще никогда не видел. Я предвкушаю большое удовольствие. Это так захватывающе, что тебя никто не найдет. Может быть, ты и не сгниешь, а высохнешь и превратишься в мумию».
В этот момент Леонии стало ясно, что этот человек психопат, его возбуждают страдания других людей. Она несколько раз имела дело с такими пациентами, когда еще работала в закрытой психиатрической клинике в Кидрихе. Этот опыт сподвиг ее к работе с женщинами, которые получили психическую травму, став жертвами таких извращенцев.
Неожиданно раздался щелчок, и голос замолк. Пленка ее старомодного автоответчика переполнилась.
Было совсем тихо, она слышала только шум своего собственного дыхания. Слизистая ее носа высохла, каждый вдох был тягостным, и создавалось ощущение как в сауне, когда от горячего воздуха прижигаются волоски в ноздрях. Но она больше не потела. Осознание того, что у нее больше нет шансов выйти из этой комнаты живой, что она умрет здесь, в своем собственном доме, где всегда чувствовала себя так комфортно и уверенно, она встретила мужественно. Ей было безразлично то, что эта извращенная свинья наблюдает за ней. Изо всех сил Леония стала рвать свои оковы, она кричала с закрытым ртом через клейкую ленту, пока у нее не заболели голосовые связки и не возникло ощущение, что у нее сейчас лопнет голова. Она не хотела допустить, чтобы страх смерти взял над ней власть. Она не хотела умирать!
На расположенной в саду просторной площадке ресторана «Гимбахер Хоф» было полно посетителей. За столиками и на скамейках, расположенных в тени старых могучих деревьев, едва ли можно было найти свободные места. Исторический загородный ресторан в долине между Келькхаймом и Фишбахом в такой замечательный летний день был традиционным местом, привлекающим множество туристов, особенно семьи и просто любителей прогулок. Это пришло Пие в голову, только когда она увидела множество детей, которые весело и беззаботно резвились на детской площадке. Но она была слишком занята прокурором Фреем и Килианом Ротемундом, чтобы подумать об этом. Эмма, казалось, совершенно не замечала царящей вокруг суеты. Она находилась в состоянии настоящего шока. И это было неудивительно – для нее ситуация была катастрофической во многих отношениях: наряду с обеспокоенностью за Луизу у нее появилась тревога за еще не родившегося ребенка и вдобавок к этому – страшное подозрение в том, что ее муж педофил.
Пия дала Эмме номер телефона опытного врача из Центра по оказанию услуг девушкам и молодым женщинам, чтобы ей было к кому обратиться со своими подозрениями. Насилие над детьми – это была тема, которой Пия никогда не занималась по долгу службы. Правда, она следила за сенсационными делами, которые то и дело освещались средствами массовой информации, но это не вызывало у нее иных чувств, кроме легкой растерянности. Однако, увидев перед собой Эмму, которая пребывала в таком отчаянии, выглядела такой беспомощной и обеспокоенной физическим и душевным состоянием своей маленькой дочки, Пия глубоко взволновалась. Может быть, она тоже была недостаточно чуткой к Лилли? Ответственность за маленькое существо, которую берут на себя родители, колоссальна. Ребенка в некоторой степени можно защитить от внешней опасности, но что делать, когда в собственном партнере, человеке, которому доверяют больше всего на свете, открываются такие мрачные бездны?
Через час Эмме нужно было идти. Она собиралась в больницу к Луизе. Пия задумчиво посмотрела вслед машине школьной подруги и пошла к своему автомобилю, который припарковала чуть дальше. Это выражение в глазах Эммы, это сочетание страха, гнева и глубокой раны заставило ее вспомнить о Бритте Хакшпиль. Килиан Ротемунд был осужденным педофилом, хотя он решительно отрицал это на судебном процессе против него, но доказательства его вины были неопровержимы и абсолютно однозначны. Прокурор представил фотографии, на которых был изображен Ротемунд в недвусмысленной позе, в обнаженном виде в постели с маленькими детьми, к тому же на его ноутбуке были обнаружены десятки видеофильмов самого скверного толка.
С того самого момента, когда сперма, взятая из вагины Ханны Херцманн, в лаборатории была идентифицирована как принадлежащая Ротемунду, Боденштайн был твердо убежден в том, что это именно он избил Ханну, изнасиловал ее и запер в багажнике ее собственного автомобиля, возможно, при соучастии Бернда Принцлера. Если о мотивах преступления, которые были у обоих мужчин, можно еще было строить догадки, то в отношении виновности Ротемунда, несмотря на однозначные улики, свидетельствующие о его причастности к делу, у Пии возникли легкие сомнения. Ханна Херцманн – взрослая женщина, ей сорок шесть лет, она самоуверенна, успешна, красива, с очень женственной фигурой. Она воплощает все то, что вызывает отвращение у мужчины, склонного к педофилии. Гнев и ненависть могут объяснять непостижимую жестокость, а насилие совершенно не связано с желанием, а лишь с властью и превосходством. Тем не менее для Пии в этом деле что-то не сходилось. Такое решение представлялось ей слишком простым и очевидным.
Она проехала через Келькхайм, в центре города за железнодорожными путями свернула налево и поехала по Гагернринг до Бундесштрассе. Там она включила правый сигнал поворота, но потом передумала и свернула налево, чтобы через Альтенхайн попасть в Бад-Зоден. Через несколько минут она стояла перед домом, в котором когда-то жил Килиан Ротемунд. Улица была почти забита машинами. Пия была вынуждена припарковать служебный автомобиль на краю поля и немного пройти пешком. Она позвонила в дверь, и ей открыл новый муж Бритты Хакшпиль, которого Пия накануне уже мимолетно видела. Приветливая улыбка на его лице мгновенно погасла, когда он увидел ее.
– Сейчас вторая половина дня воскресенья, – зачем-то напомнил он ей, когда она попросила его жену. – Это так срочно? У нас гости.
Множество раз от Пии пытались отделаться, придумывая какие-нибудь отговорки у входной двери. Это было издержкой ее профессии – сотрудники полиции всегда были нежеланными посетителями, но это ее уже давно не огорчало.
– У меня всего несколько вопросов к вашей жене, – ответила Пия спокойно. – И я сразу уйду.
– Когда вы оставите мою жену в покое? – прошипел он. – Видит бог, она достаточно пережила из-за этой свиньи, и не надо ей о нем напоминать. Идите. Приходите завтра.
Пия пристально посмотрела на мужчину, и он ответил на ее взгляд с нескрываемой антипатией. Рихард Хакшпиль внешне был полной противоположностью Килиана Ротемунда: высокий, обрюзгший, с носом картошкой, с красным лицом и водянистыми глазами выпивохи. В нем чувствовалась заносчивость, и ей очень хотелось спросить его, не испытывает ли он неприятных ощущений, живя в доме, в котором до этого жила эта свинья.
– Я не представитель пылесосной фирмы, – сказала Пия любезным тоном и улыбнулась, потому что знала, что довела мужчину до белого каления. – Или вы немедленно позовете вашу жену, или я вызову полицейский наряд, который доставит ее на допрос в комиссариат. Как вам будет угодно.
Это было не в ее характере – прибегать к таким мерам, строя из себя полицейскую ищейку, но некоторые люди не понимали другого языка. Хакшпиль, поджав губы, исчез и через некоторое время вернулся в сопровождении своей жены.
– Что вас еще интересует? – спросила она холодно, скрестив руки на груди и не приглашая Пию в дом.
– Ваш бывший муж. – Пия не собиралась ходить вокруг да около. – Считаете ли вы, что он способен до неузнаваемости избить женщину, пытать ее и в обнаженном виде запереть в багажнике автомобиля?
Бритта Хакшпиль проглотила слюну, ее глаза расширились. Пия видела ту внутреннюю борьбу, которую она вела сама с собой.
– Нет. Я считаю, он не смог бы этого сделать. Килиан с тех пор, как я его знаю, ни разу никого не ударил. Правда… – Ее взгляд стал жестким. – Правда, я никогда не предполагала, и что его интересуют маленькие дети. Я знаю его уже двадцать лет. Даже несмотря на то, что он много работал, он все же оставался семейным человеком, всегда брал на себя все заботы, много времени уделял мне и детям.
Ее плечи выдвинулись вперед. Холодная отстраненность, которая служила ей защитой, исчезла. Пия ждала, когда она продолжит говорить. В такие моменты лучше дать человеку возможность выговориться, чем перебивать его своими вопросами, особенно в тех случаях, когда в ход шли эмоции, как сейчас у Бритты Хакшпиль.
– Он был любящий отец и муж. Мы все обсуждали и планировали вместе, у нас никогда не было никаких тайн друг от друга. Может быть… может быть, поэтому я была в такой растерянности, когда все выяснилось, – завершила свой монолог бывшая жена Килиана Ротемунда. В ее глазах стояли слезы. – Я бы никогда не могла такое предположить. Но неожиданно все превратилось в сплошную ложь.
– Пресса писала тогда, что ваш бывший муж был раньше другом прокурора, который возбудил против него иск, – сказала Пия. – Это так?
– Да, это правда. Маркус и Килиан вместе учились и всегда были большими друзьями. Тем летом, когда мы познакомились с Килианом, они с Маркусом совершали поездку на мопедах. Но в какой-то момент их дружба разрушилась. – Она вздохнула, и в этом вздохе ощущалось осознание собственного бессилия. – Килиан стал адвокатом и хорошо зарабатывал. Я не знаю точно, что между ними произошло, но эту уничтожающую кампанию в прессе затеял Маркус.
– Вы когда-нибудь сомневались в тех обвинениях, которые предъявлялись вашему мужу? – поинтересовалась Пия.
Бритта Хакшпиль перевела дух. Она дрожала и старалась взять себя в руки.
– Да, сначала так и было. Я верила, что он невиновен, так как думала, что знаю его. Пока я не увидела эти… эти омерзительные фильмы. – Ее голос превратился в шепот. – Тогда сомнений уже не осталось. Он мне лгал, злоупотреблял моим доверием. Этого я ему никогда не смогу простить. Правда, дети нас все равно будут как-то связывать, но как человек он для меня умер.
Щелчок у ее левой лодыжки привел ее в оцепенение. Сердце замерло. Одна из кабельных стяжек, которыми эта свинья приковала ее к ножке стула, кажется, лопнула, так как она сразу смогла пошевелить ногой и даже дотронуться до пола кончиками пальцев ног! Новая надежда заполнила каждую жилу ее тела, она собрала все силы и уперлась кончиками пальцев ног в пол. И ей действительно удалось немного отодвинуть стул назад. Два сантиметра, потом еще два.
Леонии едва хватало воздуха, так напрягалось ее обессиленное тело. Перед ее глазами мелькали яркие точки, хотя за окном было уже совершенно темно. Через щели жалюзи не проникал свет, видимо, уже наступила ночь. Прошло уже больше двадцати четырех часов с тех пор, как она на кухне пила колу-лайт. Ее руки вцепились в деревянные подлокотники, она уперлась пальцами ног в пол, но, несмотря на ее усилия, стул дальше не двигался. Дощатый пол в процедурном кабинете был неровным и вытоптанным, и ножки стула наткнулись на какое-то препятствие. В полном отчаянии Леония напрягла каждый мускул своего тела. Неожиданно она почувствовала, что стул наклонился назад. Она не могла склониться вперед, так как ее верхняя часть тела была крепко привязана к спинке стула. Стул опрокинулся назад, и она ударилась затылком о деревянный пол.
Несколько секунд Леония с помутненным сознанием лежала неподвижно. Улучшилось или ухудшилось ее состояние? Она чувствовала себя беспомощной, лежа на спине, словно жук. Ее нога, единственная до некоторой степени подвижная часть тела, задралась к потолку. Грудь интенсивно поднималась и опускалась, но она заметила, что больше не было так жарко. Горячий воздух поднимался вверх, поэтому на полу было чуть прохладнее. Леония попыталась представить себе обстановку помещения. На каком расстоянии она находилась от письменного стола? Хотя что ей это дает? Она все равно не может пошевельнуться! В ярости она стала трясти своими оковами, не желая смиряться с безнадежностью ситуации. На письменном столе опять зазвонил телефон. Включился автоответчик, но автоматический голос только сообщил, что пленка переполнена. Свинья наверняка видела, что случилось. Сердце ее колотилось. Теперь он придет и убьет ее. Где он, интересно, находится? Сколько ему надо времени, чтобы добраться сюда? Сколько времени ей осталось жить?
Понедельник, 28 июня 2010
Было уже около девяти, а Корина на девять часов назначила совещание в здании администрации. Эмму приводило в ужас предстоящее в ближайшую пятницу торжество, потому что ей придется опять увидеться с Флорианом и делать хорошую мину при плохой игре, потому что она не хотела испортить юбилей своему свекру.
Решив сократить путь, она прошла прямо по газону, еще влажному после ночного дождя. Врач в больнице заверила ее, что у Луизы все в порядке. Сотруднице из Департамента по делам молодежи Эмма оставила сообщение на автоответчике с просьбой перезвонить. Она твердо решила просить об официальном запрете общения Флориана с Луизой.
Разговор с психотерапевтом не рассеял озабоченность Эммы, а значительно ее усилил. Она рассказала женщине о подозрениях врача из больницы и об изменившемся поведении Луизы в последние недели, которое Флориан назвал естественной фазой развития пятилетнего ребенка. Психотерапевт была осторожна в своих суждениях. Действительно, могли существовать разные объяснения и того, что девочка искромсала свою любимую мягкую игрушку, и резких перемен ее настроения, когда она то впадала в ярость, то в изнеможении засыпала, и ее агрессивности по отношению к Эмме. В любом случае было очень важно особенно внимательно понаблюдать за ее поведением. Сексуальное насилие, совершаемое отцами, дядями, дедами или близкими друзьями семьи, к сожалению, стало значительно более распространенным явлением, чем это многим кажется.
«Маленькие дети инстинктивно понимают, что то, что с ними делают, – это плохо. Но если насилие производится лицом, которому они доверяют, они не противятся этому, – объяснила ей психотерапевт. – Напротив, в большинстве случаев преступнику удается привлечь ребенка к соучастию. «Это наша тайна, мама и братья с сестрами не должны знать, что я тебя так люблю, иначе они расстроятся или будут завидовать». Что-то в этом роде».
На свой вопрос, как она должна вести себя в будущем, что ей делать в ближайшие недели, когда родится ребенок, она не получила никакого конструктивного ответа. Луиза должна находиться у человека, которому Эмма доверяет.
Великолепно! Эмма доверяла Корине, доверяла свекру и свекрови, но как она могла воспрепятствовать тому, что они позволят Флориану общаться с ребенком? В качестве аргумента она могла бы привести свое подозрение. Эмма не могла себе представить, какую реакцию могло бы вызвать в семье обвинение Флориана в насилии. Вероятно, они сочли бы ее истеричкой или восприняли бы это как желание отомстить ему.
Погрузившись в свои мысли, она шла мимо кустов рододендронов, которые с годами превратились в настоящие джунгли.
– Привет, – крикнул ей кто-то, и Эмма испуганно вздрогнула. На кованой скамейке сидела пожилая женщина в белом халате и курила. На голову поверх седых волос у нее была натянута специальная сеточка, а на голые ноги надеты пластиковые сандалии.
– Привет, – ответила вежливо Эмма. Только сейчас она узнала Хельгу Грассер, мать Гельмута Грассера, правой руки Финкбайнера, с которой была лишь мимолетно знакома.
– Ну, – сказала пожилая дама, растаптывая окурок, – сколько еще осталось?
– Еще две недели, – ответила Эмма, предполагая, что вопрос касался ее беременности.
– Я не думаю. – Хельга Грассер, кряхтя, поднялась со скамьи и подошла ближе. Она была высокой и плотно сложенной, ее красноватое лицо было испещрено морщинами и сосудистой сеткой. Резкий запах пота исходил из-под ее халата, который явно был на размер меньше и расходился на груди и на животе. Эмма увидела розово-белую кожу и ужаснулась – на пожилой женщине под халатом ничего не было.
– Мне нужно на совещание, – Эмма хотела быстро уйти, но фрау Грассер неожиданным движением схватила ее за запястье.
– Рядом с добром всегда живет зло, – прошептала она многозначительно. – Ты знаешь сказку про волка и козленка? Нет? Тебе рассказать?
Эмма попыталась освободиться, но старая дама сжала ее руку как тисками.
– Жила-была коза, у нее было шестеро маленьких козлят, которых она очень любила, как мать любит своих детей, – начала Хельга Грассер.
– Насколько я помню, их было семеро, – возразила Эмма.
– В моей истории их шестеро. Слушай дальше… – Темные глаза старой женщины блестели, как будто она рассказывала хороший анекдот. Эмма ощущала все большую неловкость. Корина когда-то рассказывала ей, что у Хельги Грассер имеются проблемы с головой, но в кухне она как мойщица посуды незаменима. Флориан еще более откровенно высказывался о душевном состоянии матери Гельмута Грассера. После менингита, который Хельга Грассер перенесла сорок лет назад, она совершенно свихнулась. Все дети раньше ужасно ее боялись, так как она любила рассказывать им страшные сказки. Она много лет провела в закрытой психиатрической клинике. Причин этого Флориан якобы не знал.
– Однажды, – зашептала старуха хриплым голосом и приблизила свое лицо вплотную к лицу Эммы, – коза должна была уехать, и тогда она позвала всех шестерых козлят и сказала: «Дорогие дети, я должна уехать на пару дней, берегитесь волка и не ходите на чердак! Если он вас там найдет, он съест вас с потрохами. Злодей прикинется кем-то другим, но по хриплому голосу и черной шкуре вы сразу его опознаете». Козлята сказали: «Дорогая мама, мы будем осторожны, ты можешь спокойно уехать». – Здесь старуха издала звук, напоминающий козлиное блеяние, и сделала вид, что уходит.
– Мне действительно нужно идти, – перебила Эмма женщину и свободной рукой вытерла со щеки капли слюны.
– Ты тоже думаешь, что я чокнутая, да? – Она отпустила руку Эммы. – Но это не так. Несколько лет назад здесь произошли нехорошие вещи. Ты мне не веришь?
Она захихикала, увидев удивленный взгляд Эммы. При этом у нее обнажилась совершенно беззубая нижняя челюсть, в которой торчали лишь два клыка. Сверху у нее выдавались вперед лишь два золотых зуба.
– Тогда спроси своего мужа про его сестру-близнеца.
За угол завернула Корина, которая сразу заметила бледное лицо Эммы.
– Хельга! Ты опять рассказываешь страшилки? – спросила она строго и подбоченилась.
– Ну и что! – только и сказала старая женщина и зашагала в направлении кухни.
Корина подождала, пока та скроется за рододендронами, потом положила руку на плечо Эммы.
– Ты выглядишь по-настоящему испуганной, – сказала она твердо. – Что она тебе наговорила?
– Она хотела рассказать мне сказку про волка и семерых козлят, – Эмма принужденно засмеялась, надеясь, что ее смех звучит весело. – Она действительно какая-то странная.
– Ты не должна воспринимать Хельгу серьезно. Иногда она и правда не в себе, но она совершенно безобидная. – Корина улыбнулась. – Давай, пошли. Мы уже опаздываем.
Письменный стол в секретариате компании «Херцманн продакшн» пустовал, как и все кабинеты. В поисках какого-нибудь живого существа Пия и Боденштайн открывали подряд все двери и наконец попали на своего рода собрание сотрудников, которое проходило в конференц-зале. Девять человек, сидевших вокруг круглого стола, слушали мужчину, который, увидев уголовную полицию, сразу замолчал. Управляющий делами Нимёллер вскочил и попросил своих коллег выйти. Затем он представил Пие и ее шефу оратора – доктора Вольфганга Матерна, директора программы «Антенне Про». Судя по опечаленным лицам присутствующих, новости, которые он им сообщил, не были приятными.
– С вами нам тоже хотелось бы побеседовать, – преградила Пия путь Майке Херцманн, когда та также попыталась незаметно улизнуть. – Почему вы не перезвонили мне?
– Потому что у меня не было желания. – Девушка мгновенно выпустила когти.
– В таком случае у вас наверняка также не было желания навестить вашу мать, – предположила Пия.
– А это вас вообще не касается, – фыркнула Майке Херцманн.
– Конечно. – Пия пожала плечами. – Я была в больнице. Дела вашей матери очень плохи. И я хотела бы найти того, кто с ней это сделал.
– За это мы, налогоплательщики, вам и платим, – дерзко возразила ей Майке Херцманн.
Пия очень хотела высказать этой малосимпатичной дурочке, что она о ней думает, но сдержалась.
– В четверг утром вы были в доме вашей матери, вынули почту и положили ее на комод, – сказала она. – Вам не попалось на глаза какое-нибудь письмо или записка?
– Нет, – ответила Майке Херцманн. Пия перехватила ее быстрый взгляд, обращенный на директора программы «Антенне Про», с которым беседовал Боденштайн.
– Вы лжете, – сказала Пия, решив идти напролом. – Почему? Вы покрываете тех, кто напал на вашу мать? Вы имеете к ним какое-то отношение? Может быть, вы рассчитываете на то, что ваша мать умрет и вы сможете завладеть ее деньгами?
Майке сначала покраснела, потом побледнела и стала жадно глотать воздух.
– Это наказуемо – скрывать улики и таким образом препятствовать расследованию. Если выяснится, что вы это делаете, то у вас возникнут серьезные проблемы. – Пия видела, как в глазах девушки появилась неуверенность. – Напишите мне, пожалуйста, адрес, по которому вас можно найти, и, пожалуйста, в дальнейшем берите трубку, когда мы вам звоним, иначе я вас задержу из-за опасения, что вы скроетесь.
Это было, конечно, блефом, но Майке Херцманн наверняка не имела юридических знаний и, похоже, оробела. Пия оставила ее и подошла к Боденштайну и доктору Матерну, который, по собственному признанию, тоже не знал, чем в последнее время занималась Ханна Херцманн.
– Я управляющий делами и директор программы, – сказал он прямо. – Мы сотрудничаем со многими фирмами по производству кинофильмов. Я не могу знать, кто и какие передачи делает, тем более в еженедельном формате. Меня, в конечном счете, интересует только рейтинг телепередач, к содержанию я не имею никакого отношения.
Он сказал, что знает Ханну уже много лет, у них прекрасные отношения, но они носят чисто профессиональный характер. Пия слушала молча. Матерн был чистой воды бизнесменом – вежливым, деловитым, изворотливым. Ханна Херцманн была королевой рейтинга на канале, которому принадлежали тридцать процентов компании «Херцманн продакшн», так что в длительном отсутствии своей дойной коровы Матерн не мог быть заинтересован. В тот самый момент, когда Пия хотела спросить его о Килиане Ротемунде и Бернде Принцлере, зазвонил ее телефон. Кристоф! Она сразу подумала о Лилли. Хотелось верить, что ничего не случилось. Если Кристоф знал, что она занимается важным расследованием, он никогда не звонил, а в лучшем случае посылал эсэмэс-сообщения.
– Привет, Пия! – услышала она у своего уха голос Лилли и с облегчением вздохнула. – Я тебя так давно не видела.
– Привет, Лилли. – Пия понизила голос и стала прохаживаться вокруг стола для переговоров. – Мы же виделись только вчера вечером. Где ты сейчас?
– У дедушки на работе. Пия, ты знаешь, у меня клещ! На голове! Но дедушка его вытащил.
– Господи. Тебе было больно? – Пия улыбнулась и повернулась к стене. Она некоторое время слушала Лилли, потом пообещала ей приехать сегодня домой раньше, чем обычно.
– Дедушка передает тебе, что мы сделаем о-о-о-очень вкусный картофельный салат.
– Ну вот, еще одна причина приехать домой пораньше.
Пия увидела, что Боденштайн сделал ей знак, что уходит. Она попрощалась с Лилли и сунула телефон в задний карман джинсов. Ей было искренне жаль, что ребенок скоро уедет.
– Мне кажется странным, что никто из ближайшего окружения Ханны ничего не знает о ее расследованиях, – сказала она своему шефу, когда они вышли из офисного здания и направились к своей машине. – И эта дочь Ханны ведет себя очень подозрительно. Как можно не иметь ни капли сочувствия к своей собственной матери!
Она была крайне недовольна результатами их бесед. Она очень редко видела, чтобы расследование продвигалось так медленно, как по этим двум делам. На утреннем совещании советник по уголовным делам Энгель сегодня в первый раз проявила жесткость, и это было справедливо, поскольку расследование и по делу «русалки», и по случаю с Ханной Херцманн не продвинулось ни на шаг. Боденштайн обратился за служебной помощью к коллегам из Ханау. Круглосуточное наблюдение за абонентским ящиком на почтамте Ханау казалось ему последней возможностью выяснить местонахождение Бернда Принцлера, после того как проверка регистрационных записей всех паспортных столов Германии не дала нужного результата.
– «Дело № XY» в среду нам что-нибудь прояснит, – предсказал Боденштайн. – Я знаю это.
– Твоими устами да богу в душу, – ответила сухо Пия, открывая машину. Она подняла голову вверх, потому что почувствовала, что на нее кто-то смотрит. У окна на пятом этаже стояла Майке Херцманн и наблюдала за ней.
– До тебя я еще доберусь, – пробормотала Пия. – Я не позволю тебе меня дурачить.
Ее свекор и свекровь уже уехали в аэропорт, когда Эмма после совещания вернулась домой. Всю первую половину дня у нее не выходила из головы странная встреча с Хельгой Грассер. Конечно, она могла бы позвонить Флориану и прямо спросить его, почему он никогда не рассказывал ей о своей сестре-близнеце, но после всего, что произошло, она не могла на это решиться.
Эмма медлила, стоя перед дверью квартиры свекра и свекрови. Дверь никогда не запиралась. Она могла войти и ходить по квартире сколько ей угодно, но когда все же вошла и осмотрелась, то сразу почувствовала себя взломщицей. Рената хранила фотоальбомы в шкафу в гостиной, фотографии были подобраны по годам, и Эмма начала с альбома 1964 года, это был год рождения Флориана. Спустя час уже были просмотрены десятки фотоальбомов, она видела Флориана, его приемных братьев и сестер и множество других детей всех возрастных групп, но среди них не было ни одной девочки, которая выглядела бы как сестра-близнец Флориана. Со смешанным чувством разочарования и облегчения Эмма завершила поиски и вышла из квартиры родителей Флориана.
Может быть, Корина права? Наверное, Хельга Грассер действительно выжившая из ума старуха, которая так любит рассказывать сказки. Но почему она так изменила сказку про волка и семерых козлят? Эмма в раздумье вставила ключ в дверной замок. Почему она говорила о шестерых козлятах? Не имела ли она в виду Флориана и его приемных братьев и сестер? Флориан, Корина, Сара, Ники, Ральф – тогда один человек отсутствует. Но кто? Взгляд Эммы переместился вверх на деревянную лестницу, которая вела на чердак. Она была там только однажды вместе с Ренатой, когда та показывала ей дом. Хельга Грассер, кажется, упоминала в своей версии сказки какой-то чердак. Эмма опять вытащила из замка ключ и решительно стала подниматься по узкой лестнице. Дверь из клееной древесины заклинило, ей пришлось надавить плечом, и она с жалобным скрипом распахнулась. Затхлый, горячий воздух ударил ей в лицо. Под крышей с плохой изоляцией скопились горячие воздушные массы последних дней. Через крошечные окошки в крыше сюда проникал скудный свет, но было достаточно светло, чтобы разглядеть аккуратно поставленные друг на друга коробки, какие обычно используют при переезде, старую ненужную мебель и прочий хлам, который копился на протяжении сорока лет. На скрипучих половицах лежал толстый слой пыли, с потолочных балок свисала паутина. Пахло деревом, пылью и порошком от моли.
Эмма растерянно озиралась, потом отодвинула разъеденную молью бархатную штору, которая была закреплена на одной из поперечных балок. Она вздрогнула, увидев перед собой в сумеречном полутемном свете женщину, и прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что это было ее собственное отражение в большом зеркале, висевшем на стене. Его стекло со временем совсем поблекло и помутнело. За шторой также стояли ящики и картонные коробки с аккуратными надписями. Зимние куртки, гоночный трек Каррера, конструкторы «Плэймобил», деревянные игрушки, документация, книги Флориана, Корина – школа, одежда для малышей, карнавальные костюмы, елочные украшения, рождественская почта 1973–1983 годов.
Йозеф и Рената только завтра вернутся из Берлина, так что у нее достаточно времени, чтобы исследовать многочисленные коробки и шкафы. Но с чего ей начать?
Наконец Эмма вытащила ящик, на котором было написано: «Флориан – детский сад, начальная школа, гимназия». Она чихнула, открыв крышку. Ее свекровь действительно сохраняла все: школьные тетради, учебники, нарисованные самостоятельно картины, квитанции за школьное молоко, наклейки для бассейна, дипломы об участии в юношеских играх, даже спортивную сумку, на которой крестом были вышиты инициалы ФФ. Эмма одну за другой листала школьные тетради, рассматривала неуклюжий почерк, почти выцветшие чернила. Знал ли Флориан, что эти свидетельства его детства до сих пор существуют?
Она закрыла очередную коробку и поставила ее на прежнее место, потом прошла дальше, рассматривая расцарапанную мебель, старые детские стульчики, старомодные весы для новорожденных, чудесную старинную пишущую машинку, за которую на e-Bay[26] наверняка можно было бы получить хорошие деньги. Она все время чихала, футболка приклеилась к ее спине, а глаза чесались. Эмма уже собралась бросить это занятие, когда ее взгляд остановился на коробке, которая незаметно пряталась под скатом крыши позади выложенного из камня камина. Имени, которое было написано сбоку аккуратными прописными буквами, она никогда не слышала, и это вызвало в ней любопытство. Она присела на корточки, что в ее состоянии было не совсем просто, вытащила коробку и открыла ее. В отличие от коробки Флориана, в которую аккуратно были уложены воспоминания его детства, эта коробка выглядела так, будто кто-то небрежно запихнул в нее все ее содержимое – книги, тетради, рисунки, куклу, мягкие игрушки, фотографии, документы, одежду, поэтический альбом в цветочек с замком, красную шапочку. Эмма вынула коробку из-под обуви, открыла ее и увидела черно-белую фотографию с белой кромкой, как это делали в шестидесятые годы. Ее сердце замерло и забилось в бешеном стаккато[27]. На фотографии была изображена улыбающаяся Рената с двумя светловолосыми маленькими детьми на коленях. На переднем плане – два пирога, в каждом из которых было по две свечки. Эмма перевернула фотографию. Ее пальцы дрожали. «Флориан и Михаэла, 2-й день рождения. 16 декабря 1966 г.».
Вернувшись в контору, Пия уселась за письменный стол и, включив компьютер, ввела в поисковик «Вольфганг Матерн + Antenne Pro». Она сразу получила сотни результатов. Вольфганг Матерн, родившийся в 1965 году, был сыном доктора Хартмута Матерна, известного медиамагната, который одним из первых распознал и использовал возможности частного телевидения в Германии, чтобы со временем заработать солидное состояние. Еще и сегодня Матерн-старший, несмотря на свои восемьдесят семь лет, занимал должность председателя правления объединенного холдинга, к которому относились различные частные и платные каналы, а также многочисленные фирмы и доли в фирмах. Вольфганг изучал экономику, организацию производства, а также политические науки, которые стали темой его диссертации. На сайте группы «Матерн», головной офис которой располагался во Франкфурте-на-Майне, он был представлен членом правления, являлся по совместительству директором программы и управляющим многих частных каналов, которые относились к конгломерату фирм. Пия нашла множество фотографий, на которых он был запечатлен большей частью со своим отцом на публичных мероприятиях, докладах, вечерах, посвященных вручению премий, или на торжественных приемах телевизионного бомонда. О частной жизни Матернов в Интернете не было практически никаких сведений. Как настоящие профессионалы в области массовой информации они, вероятно, хорошо знали, как защитить сферу своей частной жизни. Особых результатов не дало и введение одного имени Вольфганга Матерна. Пустая трата времени.
Из больницы не было никаких новостей, Ханна Херцманн все еще не была в состоянии отвечать на вопросы полиции, Килиан Ротемунд не появлялся, а на почтамте так никто и не забирал почту из абонентского ящика Принцлера.
Так как у Пии не было ничего более важного, она стала рыться во всех доступных социальных сетях, но Вольфганг Матерн не фигурировал ни в XING, ни в Facebook, ни в сети «Кто кого знает».
– Тебе не приходит в голову еще что-нибудь, где я могу найти информацию об этом человеке? – спросила Пия своего коллегу.
– LinkedIn, 123people, yasni, cylex, firma24.de, – перечислил Кай, не отрываясь от монитора.
– Я все это уже проверила. – Пия откинулась назад и смиренно скрестила руки за головой. – Черт возьми, этот тип был моей последней надеждой. Здесь тоже все довольно сложно. Кто-то ведь должен знать, чем в последнее время занималась Ханна Херцманн! Иначе просто быть не может!
– Ты уже проверила ее дочь?
– Да, естественно, но о ней тоже почти ничего нет в Интернете.
– Посмотри сайт Stayfriends, – предложил Кай и поднял глаза. – Боже, я проголодался как медведь. У тебя ничего нет?
– Нет. Ты съел мой последний пакет чипсов. Сходи купи чего-нибудь, пока у тебя не испортилось настроение. – Пия опять положила руки на клавиатуру и ввела адрес вебсайта Stayfriends, который отметила для себя как площадку для поиска друзей.
– Шаурму или бургер? – Кай поднялся со стула.
– Шаурму. Очень острую, с двойной порцией мяса и овечьим сыром, – ответила Пия. – Я так и знала.
– Что?
– Я знала, что с этим Вольфгангом Матерном что-то не так! – Пия торжествующе усмехнулась и ткнула пальцем в свой монитор. – Он действительно зарегистрирован на сайте Stayfriends, как и Ханна Херцманн. Представь себе, оба учились даже в одной и той же школе! При этом он спокойно заявил, что лишь поверхностно знает Ханну! Почему он это сделал?
– Потому что он боится быть втянутым в какую-нибудь историю, – предположил Кай. – Я скоро вернусь.
Пия погрузилась в изучение сайта, кликнула профили Ханны Херцманн и Вольфганга Матерна, а также общую фотографию одиннадцатого класса выпуска 1982 года частной гимназии Кёнигсхофен в Нидерхаузене. Так как она не имела «золотого членства», то не узнала ничего существенного, но это не имело значения: связь была установлена. Вольфганг Матерн солгал Боденштайну. Он знал Ханну Херцманн давно и значительно лучше, чем утверждал. Более того, они с Ханной вместе учились в Университете Людвига-Максимилиана в Мюнхене, и оба являлись членами одного и того же Общества выпускников. Следующие полтора часа Пия занималась тем, что изучала фотографии Ханны Херцманн в Интернете, которых там, как назло, было великое множество. Она доела остывшую за это время шаурму, когда наконец нашла то, что искала. Это была фотография 1998 года, которая была опубликована в одном иллюстрированном журнале. На ней была изображена сияющая Ханна в подвенечном платье со своим вторым или третьим мужем. С другой стороны – Вольфганг Матерн, перед ним Майке – угрюмый полноватый подросток. «Вольфганг Матерн (34), сын медиамагната Хартмута Матерна, близкий друг невесты и крестный ее дочери Майке (11) в качестве свидетеля» — гласила подпись под фотографией.
– Ха! – воскликнула Пия, кликнула по фотографии и дала команду печати. Ей было чрезвычайно интересно, как это объяснит директор программы «Антенне Про». С еще теплой распечаткой она пошла в кабинет Боденштайна и чуть не столкнулась с ним в дверях.
– Смотри-ка, что я… – начала она, но Боденштайн не дал ей договорить.
– Мотороллер Килиана Ротемунда обнаружен и конфискован на Главном вокзале, – перебил он ее не очень вежливо. – И один свидетель опознал Ротемунда: он сегодня утром в 10.44 сел в ICE[28] до Амстердама! Я уже говорил с голландскими коллегами, они ждут его. Поезд прибывает в 17.22. Если все пойдет нормально, через пару часов он будет в наших руках.
Майке открыла все окна в квартире, чтобы устроить сквозняк, потому что она обливалась потом, несмотря на то что была в одних трусиках и бюстгальтере. В конторе никто не заметил, что она забрала компьютер Ханны, даже суперхитрой блондинистой полицейской фурии это не пришло в голову! Теперь, начиная с сегодняшнего утра, у нее была масса времени, так как работы больше не было. Ирина и Ян будут пока удерживать позицию, все остальные ушли в отпуск до тех пор, пока не станет ясно, будет ли Ханна вновь в состоянии появиться перед телекамерой. «Антенне Про» проявила себя достаточно корректно – вместо того чтобы занять отведенное программе время новыми выпусками, они крутили повторы программы «В поисках истины».
День накануне был одним из лучших в жизни Майке: завтрак на великолепной вилле в Оберурзеле, обед в замке Шварценштайн в Райнгау, поездка в открытом «Астон-Мартине», вечером шампанское на террасе «Франкфуртер Хоф» с видом на освещенные небоскребы банков – такого в жизни Майке не было еще никогда. Она замечала любопытные взгляды людей и думала о том, что ее и Вольфганга, наверное, принимали за пару. Разница в возрасте более чем в двадцать лет не была чем-то необычным, спутниками жизни многих женщин были мужчины и значительно более старшего возраста. Вольфганг был ее крестным, она знала его с тех пор, как научилась думать, и никогда не воспринимала его как мужчину. До сегодняшнего дня. Неожиданно она заметила, какие у него красивые руки и какой от него исходит приятный запах. Ей приходилось заставлять себя не смотреть пристально на его рот и на его руки, но мысль о том, как это было бы прекрасно – его целовать и с ним спать, больше не оставляла ее. Она еще ни разу не была по-настоящему влюблена, и тем более у нее не было постоянного друга, а несколькими эпизодами ее общения с противоположным полом она не могла гордиться. Вчера она поняла, как прекрасно кому-то принадлежать. Вольфганг был так внимателен и обаятелен: он придерживал ей дверь автомобиля, отодвигал стул, слушал ее, клал руку ей на плечи.
Полночи она лежала без сна и анализировала каждое слово, сказанное ей Вольфгангом. Он обещал ей в будущем место в «Антенне Про», хотя она еще не закончила учебу, но он считал, что она идеально подходит на эту должность, так как уже имеет достаточно опыта в работе на телевизионном канале. Почему он это сделал? Потому что она была дочерью Ханны? Если она правильно рассуждала, то он не предпринял и не сказал ничего, что могло бы говорить о его влюбленности. Он был всего лишь любезен с ней. Эйфорическое ощущение счастья, в котором она пребывала целый день, сменилось разочарованием. Едва лишь мужчина проявил по отношению к ней какие-то симпатии, у нее начали бешено играть гормоны. Что за неумение справиться с собой!
– Ох! – Майке резко ударилась головой о панель стола, под которым она распутывала кабели, пытаясь вставить нужные штекеры в соответствующие разъемы на тыльной стороне компьютера Ханны. К счастью, ее подруга, за квартирой которой она присматривала, оставила на письменном столе свой компьютер вместе с монитором, мышкой и клавиатурой. Майке потерла ушибленное место на голове и запустила компьютер Ханны. Он был в рабочем состоянии. Через некоторое время она вышла в Сеть. Сначала она проверила сообщество фанатов своей матери в Facebook, которое поддерживала Ирина и помещала на него различную информацию. Ни слова о нападении и больнице. Ирина наверняка стирает все сообщения, которые могут указывать на это. Google также не находил ни одного сообщения на эту тему, последние новости касались передачи с облапошенными кандидатами и летнего спецвыпуска. Теперь на очереди была электронная почта. На рабочий адрес поступило свыше ста новых сообщений, а на личный – четырнадцать. Одно имя сразу бросилось Майке в глаза, и она насторожилась. Килиан Ротемунд! Что общего было у ее матери с этим педофилом?
Она открыла мейл и прочитала короткий текст сообщения, которое поступило в субботу в 11.43.
«Ханна, почему ты не даешь о себе знать?! Что-нибудь случилось? Я что-нибудь сделал или сказал, что тебя обидело? Пожалуйста, позвони мне. К сожалению, мне не удается связаться с Леонией – она тоже не отвечает, но я все же поеду в понедельник в А и встречусь с людьми, с которыми связался Б. Они наконец готовы поговорить со мной. Я думаю о тебе! Не забывай меня. К.».
Что, черт возьми, все это означает? Майке растерянно смотрела на монитор, перечитывая текст еще и еще раз. «Я думаю о тебе! Не забывай меня». Что было между Ротемундом и ее матерью? Несомненно, под «К» скрывалось имя Килиан Ротемунд, и это он бросил в почтовый ящик ту самую записку с адресом этого клуба яростных байкеров в Лангензельбольде, но все это не находило никакого объяснения. Как была связана Леония Вергес с Килианом Ротемундом и Ханной? Какое отношение имела Ханна к истории франкфуртских «Королей дороги»? Ротемунд раньше был адвокатом и знал байкеров, потому что работал с ними. Только эта лживая докторша-психотерапевт не вписывалась в общую картину.
В задумчивости Майке оперлась подбородком на руку. Стоит ли ей позвонить Вольфгангу и рассказать ему об этой новости? Нет. Он обещал сегодня утром позвонить ей. Она не будет делать из себя посмешище и названивать ему, как влюбленный подросток.
Может быть, сообщений было еще больше. Обычно Ханна переносила свои мейлы на ноутбук, но, к счастью, с четверга этого не происходило. Майке сосредоточенно просматривала все папки компьютера. Ее мать относилась к той категории пользователей, которые вызывали ужас у любого специалиста по компьютерам: она практически никогда ничего не стирала и сохраняла данные по своим правилам, которые были чисто интуитивными и не имели ни малейшей логики. Через час Майке, отчаявшись, оставила эту затею. Пару минут она сидела и размышляла. Если она хочет что-то узнать, ей надо еще раз поговорить с этой дамой-психотерапевтом.
Цифровые часы в нижней части монитора показывали 20.23. Еще не поздно поехать в Лидербах.
В нарастающих сумерках неказистая терраса «Майн-Ривьеры» в свете сотен пестрых огней превратилась в гротескную иллюзию. Из динамиков доносились сентиментальные итальянские шлягеры, создавая для немногочисленных гостей, которые забрели сюда, атмосферу отдыха в итальянском духе. В зале, у бара, толпились обитатели кемпинга в шлепанцах и куртках от спортивных костюмов, глазевшие в огромный телевизор, по которому шла трансляция футбольного матча. Боденштайну захотелось холодного пива, кроме того, у него сильно урчало в животе. Поднялся теплый ветер, и запахло дождем. Вдали поблескивали молнии, до его ушей доносились раскаты грома. Тем не менее он решил пойти на террасу, сел за один из свободных столиков и заказал пшеничное пиво. Через некоторое время официант принес пиво, сделал отметку на подставке под кружкой[29] и молча протянул ему меню в клейкой пластиковой папке коричневого цвета.
– Нет, спасибо. Есть я ничего не буду.
Хотя у него по-прежнему сосало под ложечкой, он не мог преодолеть себя и что-нибудь заказать. Взгляд на тарелки на соседнем столике отбил у него всякий аппетит: гигантские шницели, которые свешивались через край тарелки, политые соусом «Холландез», сверху небрежная горка насквозь пропитанного жиром картофеля фри, салат, выглядевший так, будто его накосили на обочине автотрассы, и политый готовым уксусом. Какая колоссальная разница по сравнению с искусно приготовленными лакомствами, над которыми вчера колдовала Розали и за которые она получила почетное третье место на конкурсе поваров Chane des Rtisseurs![30]
– Нет – значит, нет. – Официант пожал плечами и исчез.
Боденштайн сделал глоток пива.
Коллеги в Голландии упустили Килиана Ротемунда в Амстердаме, если он вообще садился в поезд. Детализация звонков с телефона Ханны Херцманн не дала полезной информации, так как те номера телефонов, которые чаще всего указывались в счете, относились к анонимным, заранее проплаченным договорам, которые невозможно было отследить. Бернд Принцлер бесследно исчез. Никто не изымал почту из его абонентского ящика, и ни один из контактов с борделями Франкфурта не дал никаких конкретных сведений, но это не удивляло Боденштайна. Все, что ему удалось узнать, – это то, что Принцлер якобы уже несколько лет не имел никакого отношения к франкфуртской группе «Королей дороги».
Первые тяжелые капли дождя шлепнулись на тент. Соседи по столику направились в зал, Боденштайн, взяв свой бокал с пивом и подставку, последовал за ними. Он остановился в проеме открытой двери и стал смотреть на дождь, который серой стеной шуршал над Майном, неся с собой волну влажного и прохладного воздуха.
– Эй, дует! Закрой дверь! – крикнул один из завсегдатаев. Ни один из официантов не принял это на свой счет, поэтому Боденштайн сам закрыл стеклянную дверь. Он чувствовал на себе недоверчиво-любопытные взгляды завсегдатаев, но сделал вид, что не замечает их. Футболисты забили гол, и мужчины за стойкой громко заорали, перекрикивая друг друга и сопровождая эмоции комментариями. Самый громкий горлопан в черной майке, краснолицый и толстопузый, поплатился за свой чванливый рев сильным приступом кашля. Он соскользнул со своего барного табурета, спотыкаясь, прошел через зал и вновь распахнул закрытую только что Боденштайном дверь. Шатаясь и кашляя, вышел наружу и, тяжело дыша, прислонился к стене дома под козырьком крыши.
– Вызвать «Скорую помощь»? – спросил Боденштайн, который один вышел вслед за ним. Солидарность собратьев по стойке, похоже, ограничивалась определенными пределами.
– Нет… Сейчас пройдет, – засопел толстяк и махнул рукой. – Эта чертова астма! Мне нельзя волноваться. Футбол – это настоящий яд для меня…
Он фыркнул, закашлялся и сплюнул в переполненную пепельницу, стоявшую возле двери, отвратительный желтый сгусток.
– Извините, – сказал он, демонстрируя, по крайней мере, знание норм приличия.
– Ничего страшного, – ответил Боденштайн лаконично.
– Я сорок лет оттрубил на посменной работе в Ticona[31]. Это я там заработал. Там подорвал свое здоровье, получил заболевание легких.
– Понятно. – Про себя Боденштайн предположил, что в состоянии его легких виноваты скорее сотни тысяч выкуренных сигарет, чем работа. Но люди любят искать причину скорее в чем-либо ином, чем в себе.
– Скажите-ка… – толстяк передохнул и набрал воздуха. Он смерил Боденштайна взглядом. – Вы не из полиции?
– Да, я полицейский. Почему вас это интересует?
– Я слышал, что вы ищете доктора. Я получу что-нибудь, если я вам что-то скажу про него? – Он потер большой и указательный пальцы друг о друга, в его глазах мелькнула лукавая жадность.
– За полезную информацию предусмотрено вознаграждение.
Один из официантов просунул голову в открытую дверь.
– С тобой все в порядке, Карл-Хайнц? – спросил он. – Шеф сказал, чтобы ты не вздумал помирать, пока не оплатишь свою подставку.
– Засунь себе эту подставку в одно место. Принеси мне лучше еще одно пльзеньское. – Карл-Хайнц кряхтя оттолкнулся от стены дома и понизил голос до конспиративного шепота: – Я не знаю, насколько эта информация полезна. Я живу прямо напротив доктора. И мы с женой практически целыми днями бываем дома.
Он сделал драматическую паузу, чтобы его сообщение успело произвести эффект. Боденштайн терпеливо ждал. По многолетнему опыту он знал, что неукротимая потребность делиться имеющейся информацией у таких людей, как толстяк Карл-Хайнц, не выдерживала долгого молчания. Так и вышло.
– Недавно, недели три-четыре назад, – продолжал он, – у доктора были гости. Но эта приехала явно не на консультацию. Совсем молоденькая девушка, со светлыми волосами, очень симпатичная, наполовину голая. Моя жена сказала, что ей было лет пятнадцать. И знаете что?..
Короткая пауза.
– Она вошла в вагончик. Но я не видел, чтобы она из него выходила. А через пару дней они выловили девушку из Майна. Я клянусь вам, это была она. Сто процентов…
«Дворники» интенсивно разгоняли потоки воды на ветровом стекле, пытаясь справиться с обрушившимся ливнем. Майке в поисках свободного места для парковки медленно ехала вдоль улицы, где располагался дом Леонии Вергес. Поддавшись внезапному порыву и прыгнув в машину, чтобы отправиться к Леонии, она уже по пути из Франкфурта в Лидербах стала размышлять, что вообще хотела у нее спросить. Ее злоба на женщину усиливалась с каждой минутой. Почему Вергес лгала Вольфгангу и ей, утверждая, будто ничего не знает? Она однозначно заодно с этим педофилом и втянула Ханну в какую-то историю.
Все парковочные места перед пекарней были заняты. Майке выругалась и в конце улицы свернула налево, чтобы объехать вокруг блока зданий. Ей не хотелось в дождь идти пешком и превратиться после этого в мокрую кошку! Ее взгляд упал на большой черный автомобиль, который стоял перед стеной сарая, который относился к усадьбе Леонии Вергес. Франкфуртские номера! Это ведь тот самый драндулет-монстр, который принадлежит татуированному байкеру из Лангензельбольа! Что он здесь делает? Через пару метров Майке нашла свободное место, на котором как раз мог разместиться ее «Мини».
Дождь немного утих. Она направилась вдоль улицы, затем остановилась и, находясь на надежном расстоянии, стала изучать обстановку. Усадьба Леонии Вергес располагалась между двумя улицами, и в стене сарая была дверь, через которую наверняка можно было попасть на территорию двора. Майке слегка знобило, она натянула на голову капюшон. После дневной жары ощущалась прохлада, которую принес дождь. Что ей сейчас сделать? Посмотреть, открыта ли дверь? Нет, ей не надоело еще жить! Может быть, лучше всего сделать айфоном пару снимков черного «Хаммера» как предмета доказательства? Она была уверена, что эта банда байкеров имела отношение к нападению на Ханну. Пока она размышляла, зеленая деревянная дверь распахнулась, из нее вышли двое мужчин и, втянув головы, помчались к автомобилю, как будто за ними гнался черт. Майке согнулась. Загудел двигатель, вспыхнули фары, и черный гигант проехал мимо нее. Она какое-то время подождала, затем прошмыгнула к двери, которая осталась приоткрыта. Наверное, было не очень вежливо столь поздним вечером проходить в дом через черный ход, но Вергес ей наверняка не открыла бы дверь, если бы она назвала свое имя. Майке прошла через сарай, который служил складом, где хранилась земля для цветников и всевозможные горшки и вазы. Дверь в дом была настежь открыта, работал прожектор, установленный на стене дома, освещавший двор, сплошь усаженный различными растениями и цветами.
– Эй! – крикнула Майке. Она остановилась у открытой двери. – Эй!
Она сделала осторожный шаг внутрь дома. Господи, как здесь было жарко! В помещении в конце узкого коридора горел свет. Луч света падал через узкую щель, образуя на красноватой плитке светлую линию.
– Эй! Фрау Вергес!
Майке стало жарко, и она сбросила капюшон с головы. Где эта глупая овца? Может быть, сидит в туалете? Она прошла вдоль коридора и постучала в дверь, на которой висела табличка с надписью «ВЕРБАЛЬНАЯ ТЕРАПИЯ». Вот куда ходила ее мать. Конечно, она никогда не рассказывала ей, что посещает сеансы психотерапии. Как обычно! Ханна всегда всеми силами пыталась сохранять роскошный фасад, даже когда его неестественность уже была очевидна.
Майке с любопытством толкнула дверь. Волна сухого горячего воздуха ударила ей в лицо. В помещении стоял резкий запах мочи. Ее мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что увидели ее глаза. На полу посередине комнаты лежала Леония Вергес. Кто-то приковал ее к стулу, который теперь опрокинулся.
– О, боже мой! – пробормотала Майке и подошла ближе. Рот женщины был заклеен скотчем, глаза были широко раскрыты, но не моргали. Толстая черная навозная муха проползла по ее лицу и исчезла в ноздре. Майке с трудом подавила рвотный рефлекс и зажала рот рукой. Только сейчас она поняла, что Леония Вергес мертва.
Жена Карла-Хайнца Рёзнера подтвердила то, что рассказал ее муж. Килиана Ротемунда не в первый раз посещала молодая девушка. Таким образом, он нарушал свои обязанности по условиям испытательного срока, так как ему было запрещено судом приближаться к несовершеннолетним девочкам. Почему Рёзнеры сразу не заявили в полицию, было очевидно, и Боденштайн воздержался от упреков. Здесь никого не волновали соседи, каждый был слишком занят собственными проблемами. Обитатели кемпинга были неудачниками, никого из них не интересовало то, что происходило в мире или непосредственно рядом с ними. После того как Боденштайн еще раз заглянул в жилище Ротемунда, он расплатился за пиво и медленно побрел назад к своему автомобилю. Одна мысль о том, что Килиан Ротемунд проделывал с девочками в своем вагончике, была Боденштайну невыносима. Чуть ли не у всех на глазах, под прикрытием абсолютно равнодушных соседей он нагло предавался своим отвратительным страстным влечениям. Какими обещаниями он заманивал девочек? Невольно Боденштайн подумал о Софии и о том, как доверчива она была. Ребенку можно тысячу раз внушать, что он ничего не должен брать у чужого человека. А если это не чужой, а родственник или близкий друг семьи с противоестественными намерениями? В таком случае нет никакой возможности защитить ребенка, уберечь его от реальностей жизни, так как однажды неминуемо придет день, когда ребенок должен будет справляться с этим самостоятельно. Чем больше Боденштайн об этом размышлял, тем более реальной представлялась ему мысль о том, что эта светловолосая девочка действительно была той самой погибшей «русалкой» из Майна. На территории кемпинга был бассейн – бетонная дыра, покрашенная в голубой цвет, которая, тем не менее, была оборудована хлор-озоновой установкой.
Гроза прошла, асфальт испускал пар, пахло влажной землей. Боденштайн как раз добрался до своей машины, когда зазвонил его телефон. Он понял, что что-то случилось, когда увидел в этот поздний час на мониторе имя Пии.
– У нас труп в Лидербахе, – объявила она ему. – Я уже еду туда и пытаюсь дозвониться Хеннингу.
Она назвала ему адрес, и он обещал ей приехать прямо туда. Вздохнув, он сел за руль. Завтра утром он сразу пошлет в кемпинг Крёгера, чтобы тот взял из бассейна пробу воды. Он хотел сравнить ее с помощью химического анализа с водой, обнаруженной в легких «русалки».
Через двадцать минут он свернул на улицу и еще издали увидел голубой мигающий свет. Прямо перед ним ехал серебристый «Мерседес комби» доктора Хеннинга Кирххофа. Голубой автобус марки «Фольксваген», принадлежащий службе сохранности следов, стоял рядом с патрульным автомобилем перед широко раскрытыми воротами. Пия уже мобилизовала всю команду, которая использовалась при обнаружении трупа. Боденштайн вышел из машины и пролез под заградительной лентой. На тротуаре стояло несколько любопытных прохожих. Пия беседовала с какими-то мужчиной и женщиной, что-то при этом записывая. Увидев Боденштайна, она закончила разговор и повернулась к нему.
– Погибшая – Леония Вергес, психотерапевт, – сообщила она. – Она жила здесь более десяти лет, но мало общалась с соседями. Это как раз был владелец пекарни, что напротив. Он в последние пару дней заметил кое-какие интересные вещи.
Через улицу шел Хеннинг Кирххоф с перекинутым через руку комбинезоном и металлическим чемоданом в левой руке.
– Неужели? – поприветствовала Пия своего бывшего мужа. – У тебя опять новые очки!
Хеннинг Кирххоф кисло улыбнулся.
– Нана Мускури потребовала вернуть ей очки, – сострил Хеннинг. – Куда идти?
Читать бесплатно другие книги:
