Дневники полярного капитана Скотт Роберт Фалкон
Среда, 2 августа.
Наши экскурсанты возвратились вчера вечером, перенеся в течение пяти недель невероятные невзгоды. Никогда я не видал таких измученных, можно сказать, истрепанных непогодой людей: лица в морщинах, скорее даже как бы в шрамах, глаза тусклые, руки побелели, кожа на них от постоянного холода и сырости в каких-то складках, но следов обморожения было немного – эта язва, очевидно, почти миновала их. Больше всего страдали они от недостатка сна, и сегодня, основательно выспавшись, наши путешественники уже совсем другие – физически и умственно подбодрились.
Историю всего пережитого ими пусть расскажут они сами; я же могу лишь в общих чертах дать понятие главным образом о результатах испытания, которому они добровольно подвергли себя, и о той пользе, которую мы извлекли из всего испытанного ими для нашего будущего дела.
Уилсон очень похудел, но сегодня к нему в значительной степени вернулись его обычная живость и бодрость; Боуэрс совсем прежний. У Черри-Гаррарда лицо слегка одутловатое и вид все еще истомленный. Ясно, что он вытерпел больше всех; но Уилсон говорит, что он ни минуты не падал духом. Боуэрс лучше всех выдержал испытание; я считаю его не только самым бесстрашным, но и самым выносливым из всех полярных путешественников. Больше из намеков, нежели из прямых заявлений я вывел свои заключения о его неутомимой энергии и об удивительной физической силе, дающей ему возможность продолжать работу в условиях, положительно парализующих его товарищей. Уж подлинно: мал, да удал.
Насколько я мог понять, история экскурсии приблизительно следующая. Они дошли до Барьера на второй день, все еще таща каждый свои 250 фунтов; тогда характер поверхности совершенно изменился, становясь все хуже и хуже. Еще целый день они выбивались из сил и прошли всего 4 мили; но после этого они были вынуждены разделить груз, и половинный груз казался им тяжелее, чем на морском льду все 250 фунтов. Температура, между тем, понижалась и в течение недели упала до –60° [–51 °С] и ниже того. Одну ночь было –71° [–57 °С], в следующую –77° [–61 °С]. Хотя при таком поистине ужасающем холоде в воздухе было сравнительно тихо, однако ветер время от времени налетал маленькими волнами, и действие его было убийственное.
Никогда еще человек из цивилизованного мира не встречал подобных условий, имея единственной защитой парусиновую палатку. Мы сегодня пересмотрели все рекорды и нашли, что Амундсен, в поездке к Северному магнитному полюсу, в марте, испытал температуру, дошедшую даже до –79° [–62 °С]; но при нем были эскимосы, и они каждую ночь строили ему ледяной дом; было уже много дневного света, притом термометр, вероятно, не был защищен от излучения, наконец, он после пятидневного отсутствия вернулся на свой корабль; наши же товарищи были в отсутствии пять недель.
Почти две недели потребовалось им на то, чтобы перейти самую холодную полосу, после чего они обошли мыс Маккея и вступили в обметаемую ветрами равнину. Метель следовала за метелью; небо было постоянно затянуто, и они с трудом пробирались при свете, немногим лучшем, чем полная темнота. Иногда они попадали на скаты Террора, влево от своего пути; иногда спускались в глубокие лощины справа, где острые ледяные гряды чередовались с трещинами и другими препятствиями. Дойдя до предгорья мыса Крозье, они поднялись на 800 фунтов и стали строиться. Потребовалось три дня, чтобы поставить каменные стены и устроить кровлю из привезенной с собой для этого парусины, Тогда, наконец, они могли заняться тем, для чего пришли.
Сумрачный полуденный свет продолжался так недолго, что они должны были уходить впотьмах, рискуя заблудиться на возвратном пути, опять-таки в темноте. В первый день им потребовалось два часа только для того, чтобы дойти до ледяных гряд, и еще почти столько же, чтобы перелезть через них, связав себя веревкой; наконец они добрались до места, находившегося выше колонии пингвинов; отсюда им слышны были крики птиц, но они долго не находили, как и где спуститься. Кое-как они вернулись, когда без того уже плохой свет совсем смеркался.
На другой день они опять отправились, пробираясь между неприступными ледяными заграждениями под высокими базальтовыми, местами грозно нависшими скалами. В одном месте им пришлось проползти через узкий туннель, точно продолбленный во льду. Наконец они добрались до морского льда, но света было уже так мало, что они должны были порядком спешить, и потому, вместо 2000–3000 птиц, наблюдаемых, когда тут стояло судно «Дискавери», они успели насчитать всего лишь около ста. Трех они наскоро убили и содрали с них шкурки, чтобы запастись жиром для своей печки; еще подобрали они полдюжины яиц, из которых годными оказалось только три, и побежали в лагерь.
Возможно, что птицы покидают эту местность, но возможно также, что им еще рано и что позже они соберутся в полном составе. Яйца, еще не рассмотренные, должны осветить этот вопрос. Уилсон отметил еще одну черту, доказывающую, как силен у этих птиц инстинкт продолжения рода. Он и Боуэрс, когда искали яйца, наткнулись на округленные льдинки, которые глупые создания нежно лелеяли.
Не успели они сойти с крутых гряд, как свет совершенно померк, и счастье их, что они не сбились с пути.
В эту ночь началась метель и с каждой минутой усиливалась. Тут они убедились, что выбранное ими место для стоянки – самое неподходящее. Было бы гораздо лучше, если бы они устроились на открытом месте, потому что здесь северный ветер, вместо того чтобы ударять им прямо в лицо, отклонялся в сторону и сбоку налетал яростным крутящимся вихрем. Положенные на крышу тяжелые массы снега с камнями с величайшей легкостью уносились, а парусина вздувалась и, напрягая укреплявшие ее веревки, каждую минуту могла сорваться и улететь.
Палатку с разными ценными предметами они приперли к самой стене, широко расставили ее и укрепили с чрезвычайной заботливостью, отягчая ее со всех сторон снегом и большими камнями; но ветер одним бешеным порывом сорвал ее и унес. Сидя в доме, они так и ждали, что вот-вот крышу снесет, недоумевая, что им в таком случае делать, и тщетно старались прочнее укрепить ее. После четырнадцати часов ее таки снесло, в то время как они пробовали приколотить один угол. Их разом завалило снегом, и они, задыхаясь, нырнули в свои спальные мешки.
Боуэрс немного погодя высунул голову и, по возможности натуральным тоном, сказал: «Мне отлично». – «Нам тоже», – откликнулись другие, и после того все молча пролежали всю ночь и половину следующего дня, между тем как ветер выл не унимаясь, снег проникал во все щели и скважины мешков, и лежавшие в них дрожали и не могли представить себе, чем это кончится. (Этот шторм был тот самый, во время которого (23 июля) мы записали максимальную силу ветра, и кажется, что там он достиг еще большей силы, чем у нас.)
В следующий день к полудню ветер стал спадать; несчастные спутники выползли из своих обледенелых гнезд. Первым делом они кое-как закрепили свою покрышку и затопили печку. Они поели в первый раз за двое суток и стали придумывать, как бы построить более надежное прибежище. Они решили, что надо каждую ночь рыть яму поглубже и как можно лучше прикрывать ее половиком. На этот раз им повезло: поискав в северном направлении, они на расстоянии четверти мили напали на брошенную между камнями палатку, к удивлению, почти совсем невредимую, что свидетельствовало о необычайном качестве материала.
На другой день они пустились в обратный путь, но тут на них нагрянула новая метель и продержала их двое суток. К этому времени вещи их пришли в неописуемое состояние. Спальные мешки так затвердели, что их невозможно было скатывать, так замерзли, что нельзя было даже мало-мальски согнуть их, не ломая кожу; пуховая подкладка в оленьих мешках Уилсона и Черри-Гаррарда едва затыкала изнутри такие трещины. Все носки, меховые сапоги (финнеско), рукавицы давно покрылись слоем льда; пролежав всю ночь в боковых карманах, они и не думали оттаивать, не то что сохнуть. Черри-Гаррард иногда целых три четверти часа не мог влезть в свой мешок, так он сплюснулся, смерзшись, и так было трудно его раскрыть. Едва возможно себе представить ужасное положение злополучных путников, когда они брели домой через Барьер, при температуре, упорно державшейся ниже —60° [–51 °С]. Так-то они добрели домой.
Уилсон огорчен, что ему так мало удалось наблюдать пингвинов; но для меня и всех остававшихся здесь главная польза, полученная от этого предприятия, состоит в представляемой нашему воображению картине одного из удивительнейших подвигов, занесенных в полярную историю. Чтобы люди, среди ужасов полярной ночи, не побоялись сразиться с невообразимыми морозами и свирепейшими снежными бурями, само уже представляет нечто новое; чтобы они упорствовали и выдержали в течение пяти недель, это уже геройство. Это обогащает наше поколение таким сказанием, которое, нужно надеяться, не забудется.
Притом, существенные результаты далеко не ничтожны. Мы отныне будем знать, когда и при каких условиях кладет яйца эта замечательная птица, императорский пингвин; но даже если наши сведения остаются неполными по части ее эмбриологии, мы нашим товарищам обязаны знанием условий, существующих зимой на Великом ледяном барьере. До сих пор мы только составляли себе представление об их суровости; теперь же мы имеем доказательства; на местную климатологию нашего пролива брошен положительный свет.
Результаты экспериментов по части диеты и экипировки во время экспедиций с санями
Несколько пунктов удовлетворительно уяснены ввиду предстоящей экспедиции. Наши товарищи, уходя от нас, поставили себе задачей испытать разные пищевые системы. Они взяли с собой только пеммикан[63], коровье масло, сухари и чай. После краткого опыта они нашли, что Уилсон слишком налег на жир, а Черри-Гаррард на сухари, и установили золотую середину, оказавшуюся равно удовлетворительной для всех. Одна только была предложена перемена: прибавить за ужином какао.
Уилсон потерял 3 1/2 фунта; Боуэрс 2 1/2; Черри-Гаррард 1 фунт.
Относительно спальных мешков можно сказать так: внутренний мешок из гагачьего пуха, пожалуй, полезен весной, и то не надолго, он скоро леденеет, вследствие чего значительно увеличивается его вес.
Двойной палаткой остались очень довольны. Собственный вес ее – 35 фунтов, а по возвращении – 60 фунтов. Лед по большей части скапливается на внутренней палатке.
Подошвы с шипами все хвалят, кроме Боуэрса, – у него какая-то странная привязанность к прежней обуви. Мы улучшили множество деталей одежды и вообще всей экипировки. Я уверен, что мы, насколько только опыт мог научить, близки к совершенству. Разве что меховое одеяние, усвоенное эскимосами, превосходит нашу систему. Но об этом может быть только академический спор, так как испытать его совершенно немыслимо.
Во всяком случае, наша одежда выдержала гораздо более серьезное испытание, чем любая другая, включая меховую.
Глава XIII. Возвращение солнца
Несокрушимый Боуэрс. – О метелях. – Расшалившиеся лошади. – Пара эскимосских собак. – Неудачи с шарами. – О цинге. – Доклад об Индии. – Бури и акклиматизация. – Возвращение еще одной пропавшей собаки. – Конусы на Валу. – Обратная температура.
Четверг, 3 августа.
Так долго держалась у нас хорошая, ясная погода, при не особенно низких температурах, что мы едва ли вправе роптать на перемену, которую мы нашли, просыпаясь сегодня утром, когда слоистые облака широким покровом разостлались над нами и ветер налетел знакомыми порывами, предвещающими шторм. Весь день сила ветра медленно возрастала и температура поднималась вплоть до –15° [–26 °С], но снега пока еще нет. Застилающие Эребус пары утром уносились к NO; теперь гора опять скрылась.
Наши ожидания так часто не сбывались, что мы признаем себя положительно неспособными предрекать погоду, потому не решаемся предсказать метель, даже ввиду такого беспокойства в природе. Не менее обманчива записка, врученная Симпсону профессором Сиднейского университета Дэвидом, сопровождавшим Шеклтона в качестве геолога, и содержащая описание предвещающих бури явлений, вместе с объяснением причин и действий здешних метелей. Ни единого раза не случилось ничего, что бы подтверждало его наблюдения; мало того, наши наблюдения много раз положительно им противоречили. По правде сказать, ни одной буре не предшествовали одни и те же явления; это – факт.
Низкая температура, испытанная нашими товарищами на Барьере, заставила нас задуматься о положении Амундсена и его норвежцев. Если его термометры постоянно показывают температуру ниже –60° [–51 °С], они переживут ужасающую зиму, и трудно представить себе, чтобы не перемерли у них собаки.
Суббота, 5 августа.
Небо все такое же бурное, но из этого пока ничего еще не вышло. Сегодня выпало довольно много легкого снега; его гонит свежий северный ветер, и получается очень странный, но красивый эффект на севере, где окрашенные ярким пурпуром сумерки как бы пропускаются сквозь дымку.
Вернувшиеся с мыса Крозье насмешили нас, рассказав про Боуэрса, как он на обратном пути, найдя брошенную ветром палатку, устроил из нее нечто вроде прикрытия для себя, укрепив ее вокруг себя и своего спального мешка, и объявил, что если теперь ветер палатку снесет, то пусть снесет заодно и его.
Возобновились лекции. Вчера Симпсон прочел нам прекрасный доклад по общей метеорологии; разными таблицами он показал разницу в силе солнечных лучей в полосах полярной и экваториальной. Выходит, по приблизительному расчету, что на 80° широты солнце дает тепла приблизительно на 22 % меньше, чем на любой точке экватора.
Перейдя к вопросу о температурах, он опять-таки с помощью таблиц установил сравнение между температурами на разных широтах. Судя по этим таблицам, лето у Южного полюса на 15° холоднее, чем у Северного; зато зима на 3° теплее, чем у Северного полюса. Другое дело, конечно, если зимовать на самом Барьере. Не думаю, чтобы Амундсен уступил эти 3°.
Воскресенье, 6 августа.
Воскресный день проходит по установленному порядку. Пение духовных песен достигло у нас такого совершенства, что мы начинаем гордиться своим хором. В полном составе он звучит весьма солидно.
Утро было пасмурное. При бледном свете и слабых тенях колорит такой, точно пейзаж замазан мелом. Все тускло и плоско.
После полудня небо прояснилось, ставшая над Эребусом луна залила бледным золотом разбегавшиеся облака. Теперь, вечером, в воздухе стоят ледяные кристаллы и пары снова собираются в слоистые облака, Вот уже несколько времени, как правильно чередуются облачность и ясность неба; приятную новость при этом представляет безветрие.
Аткинсон исследовал кровь всех ходивших на мыс Крозье и нашел в ней легкое окисление – чего и следовало ожидать; отрадно то, что нет признака цинги. Если бы употребление консервов склоняло организм к этой болезни, то продолжительность и неблагоприятность данных условий должны были бы ее вызвать. Я думаю, нам нечего страшиться ее и в предстоящую далекую экспедицию.
Я несколько раз беседовал с Уилсоном о том, что они переживали во время недавней экскурсии. Он говорит, что всех больше страдал, несомненно, Черри-Гаррард, хотя не только не жаловался, но все время старался помогать другим.
Кстати, мы оба пришли к заключению, что хуже всех приходится самым младшим. Гран, который у нас моложе всех (23 года), служит этому примером; а теперь еще Черри-Гаррард, 26 лет. Уилсон (39 лет) говорит, что он никогда так мало не страдал от холода, как в этот раз. Самый лучший возраст, должно быть, от 30 до 40 лет. Боуэрс, конечно, чудо; ему 29 лет. Перешедшим сороковой год утешительно вспомнить, что Пири[64] было 52 года!
Четверг, 10 августа.
Почти нечего записывать, а я был занят другими писаниями.
Погода эти дни стояла умеренно хорошая и по-прежнему совершенно непонятная. Ветер был при ясном небе, как и при облачном. Во вторник был довольно сильный ветер, но до шторма не дошел; поднялся он без всяких предзнаменований, и все, что мы считали таковыми, оказалось вздором. Вернее всего, следует быть всегда готовыми к ветру, но не ожидать его.
Свет быстро прибавляется. Дэй приделал к нашему окну еще одну раму, так что новый свет проникает к нам через тройное стекло. Теперь внутри окна собирается немного льда.
Лошади здоровы, но задают много хлопот. Все были спокойны, а теперь вдруг расшалились до невозможности. Китаец все еще по ночам брыкается и визжит. Антон уверяет, будто он это делает, чтобы согреться; может быть, это отчасти и верно. Когда он ест снег, он обыкновенно забирает его в рот слишком много и сразу глотает; забавно смотреть на него, потому что ему от снега внутри холодно, и он переминается на всех четырех ногах, а выражение у него обиженное, пресмешное; но не успеет снег растаять – он опять за прежнее. Другие лошади берут снега немного или дают большому кому растаять на языке; это тоже вызывает забавную гримасу.
Виктор и Сниппетс – неисправимые грызуны; не перестают ни минуты, если передняя доска стойла на месте; приходится убирать ее, как только кончается кормежка, после чего они уже тщетно ищут, за что бы ухватиться зубами. Боунз принялся без всякого повода лягаться по ночам; исколотил всю заднюю стену стойла; мы покрыли доски мешками, так что стук нас не беспокоит; но отучить его нет возможности. Досаднее всего то, что лошади этими замашками могут повредить самим себе. Одно хорошо, что вши совсем у них вывелись, и это благодаря очень простому средству: обмыванию настоем табака. Оутс видел это у себя в полку. Это тем большее счастье, что у нас вышли все химические препараты, обыкновенно употребляемые в подобных случаях.
Я окончательно назначил лошадей, которые пойдут с нами, и распределил их между людьми; новые провожатые начиная с 1 сентября примут назначенных им лошадей на свое исключительное попечение, чтобы как можно лучше узнать их и приучить их к себе.
Такое распределение имеет ряд совершенно очевидных преимуществ. Вот новый список:
Боуэрсу – Виктор
Уилсону – Нобби
Аткинсону – Джию
Райту – Китаец
Черри-Гаррарду – Майкл
Эвансу (квартирмейстеру) – Снэтчер
Крину – Боунз
Кэохэйну – Джимми Пигг
Оутсу – Кристофер
Мне и Оутсу – Сниппетс
Вчера Боуэрс и Симпсон в первый раз после долгого времени опять пустили шар.
Он поднялся по южному ветру, но остановился на ста футах, затем взвился еще на 300–400 футов и после того полетел уже прямо в южном направлении. Казалось, все шло хорошо; шнурок, пока его держали, натянулся, потом свободно повис, как и надлежало. С лишком две мили проследили его, летевшего по прямой линии к ближайшему островку, но в нескольких сотнях ярдов от него нить оборвалась. Обошли весь островок, думая найти его, но безуспешно. Почти совершенно то же случилось последний раз, как мы пускали шар, и мы недоумеваем, в чем причина.
Наши экскурсанты все еще не совсем хорошо себя чувствуют. Ноги сильно болят; есть и другие признаки переутомления – за исключением Боуэрса, который, как бы себя ни чувствовал, с обычной бодростью побежал искать шар.
Гуляя вчера днем, я видел удивительный световой эффект: полная луна ярко светила со стороны, как раз противоположной блекнувшим сумеркам, и айсберги освещались с одного бока бледно-желтым ее светом, с другого – еще более бледным белым дневным светом, распространявшим холодный, зеленовато-голубой оттенок: получался контраст поразительной красоты.
Пятница, 11 августа.
Ночью началась давно ожидаемая метель.
Вчера Оутс прочел нам вторую лекцию о лошадях, обращении с ними и их обучении. Говорил коротко и деловито.
По его мнению, хороший тренер «не рождается, а создается». «Лошади совершенно неспособны мыслить, но обладают великолепной памятью». Кричать на лошадь бесполезно: девять раз из десяти она крик будет ассоциировать с чем-то неприятным, разнервничается и что-нибудь сделает. Седоку бессмысленно кричать на лягающуюся лошадь. «Я это знаю, потому что сам так делал».
Нужно помнить, что, повышая голос на одну лошадь, нервируешь всех остальных. При обращении к лошадям самое главное – спокойствие и твердость.
Лектор дал еще несколько указаний и перешел к вопросу об усовершенствовании наших конюшен. По мнению Оутса, хорошо бы каждой лошади предоставить просторное стойло, а также организовать соломенную подстилку, чтобы они могли ложиться. Некоторые ложатся, но редко лежат дольше 10 минут – слишком холодно. Оутс считает необходимым остричь животных до наступления зимы (точнее, лета), считая, что чистить их не нужно.
Он предлагает подготовить к путешествию на юг мешки-кормушки, привязи, попоны и забинтовать ноги всем лошадям.
Потом лектор говорил о снежной слепоте лошадей и проблемах при передвижении по рыхлому льду.
Оутс любит закончить лекцию веселой историей. Вчерашняя история вызвала всеобщий хохот, но – увы! – повторить ее невозможно – она совершенно не годится для печати.
После лекции обсуждали методы борьбы со снежной слепотой. Окрашивание челок кажется неподходящим решением проблемы. Самым рациональным кажется шляпа. Еще лучше – козырек, крепящийся к недоуздку. Но это не сложно, а вот проблема с лыжами для лошадей гораздо серьезней. В последнее время мы ломаем над ней голову, а Эванс мастерит лыжи для Снэтчера, ориентируясь на конструкцию башмаков, которые надевают лошадям, когда косят траву на лужайках.
Вопрос не только в форме лыж, но и в их креплении. Думаю, что лучше всего наши теперешние лыжи, сделанные наподобие теннисной ракетки. Их единственный недостаток в том, что они для очень рыхлого снега и излишне велики для условий Барьера; на трудных участках они, скорее всего, будут гнуться. Лучше всего взять за основу башмаки, которые представляют собой твердый мешок над копытом.
Понедельник, 14 августа.
За сравнительно кратковременной бурей, при ветре, дувшем со скоростью 50 миль в час, и температуре –30° [—34°C], последовали два дня чудной погоды без ветра; сегодня третий. В такие дни совсем светло в продолжение трех-четырех полуденных часов, от чего веселеют и люди, и животные.
Лошади так довольны, что при малейшей возможности удирают от своих провожатых и пускаются галопом, распустив по ветру хвосты и высоко вскидывая задние копыта. Собаки не менее игривы и намного подвижнее, чем в темное время. Эскимосскую пару взял на себя Клиссольд. Он их и тренирует. В субботу его сани перевернулись у трещины, образуемой приливом, и Клиссольд остался на снегу, между тем как его упряжка исчезла в отдалении. Головная собака, занятая им у Мирза, вернулась много позже, перегрызя сбрую; «эскимосов» нашли на расстоянии двух миль, за ледяным бугром. Вчера Клиссольд ездил с ними на мыс Ройдса; они привезли оттуда груз в 100 фунтов на каждую: недурно, если вспомнить как Мирз объявил, что эти две собаки никуда не годятся. Клиссольда стоит похвалить.
Вчера опять пускали шар, на этот раз с успехом.
Шар летел четыре мили, прежде чем отделился от шнурка, и инструмент упал без парашюта. Пройдя около 2 1/2 мили в северном направлении, шнурок повернул обратно и лег параллельно с собой же, всего шагах в пятидесяти. Прибор нашли невредимым и записавшим все, что следовало.
Последние дни Нельсон много времени проводит вне дома. Он произвел несколько опытов по изменению температуры, взял пробы воды, причем проделал все очень тщательно. Вчера Нельсон с помощью Аткинсона и Черри-Гаррарда вытащил со дна сеть. Аткинсона очень интересую результаты этой работы. Он добился интересных результатов в ней, обнаружив у тюленей множество новых паразитов, попытался установить родство между новооткрытыми и паразитами рыб, надеясь составить полный цикл их развития в организме первичного и промежуточного «хозяина». Но оказалось, что «хозяевами» этих паразитов, могут быть не только рыбы, но и моллюски или другие организмы, которые являются кормом для рыб. Так что уловы Нельсона открывают перед Аткинсоном новые перспективы. Жизненный цикл сложных организмов этих мест довольно прост – а это открывает широкие возможности для паразитолога.
Мои прогулки теперь доставляют мне большое удовольствие; все так красиво в этом полусвете, когда северное небо алеет по мере того, как дневной свет меркнет.
Вторник, 15 августа.
Прибор, отделившийся от шара, показывает, что он поднялся на 2 1/2 мили и что температура на этой высоте всего на 5–6° по Цельсию ниже, чем на поверхности земли. Если, как должно полагать, этот воздушный слой простирается и над Барьером, то температура его там должна быть значительно выше, чем на поверхности. Симпсон же представлял себе очень холодный слой атмосферы над Барьером.
Ацетилен вдруг изменил нам, и я в первый раз пишу при дневном свете.
Этой ночью впервые получился прирост к нашей колонии: Лэсси произвела на свет шестерых или семерых щенят. Мы всю семью устроили в конюшне, возможно теплее.
Очень отрадно видеть, в каких хороших отношениях наши молодые русские со всеми остальными; оба усердно работают; у Антона работы больше, Дмитрий умнее и начинает порядочно говорить по-английски. Оба отлично уживаются со своими сослуживцами, и вчера забавно было смотреть, как маленький ростом Антон, расшалившись, нахлобучил на голову поярковую шляпу великану Э. Эвансу.
Райт вчера читал доклад о радии. Наиболее интересным из затронутых им вопросов был вопрос о превращении радиоактивных элементов, наводящий на мысль о превращении металлов; но потом беседа касалась, скорее, воздействия открытия радиоактивности на физику и химию – в их отношении к происхождению материи, на геологию – в ее отношении к внутреннему жару земли, на медицину – в ее отношении к целебной силе. Геологи и врачи не признавали большого значения радиоактивности, но физики, конечно, превозносили свой «товар», что оживляло спор.
Четверг, 17 августа.
Погода за последнее время баловала нас; пожаловаться на нее не можем. Температура все держится около –35° [–37°C], ветра очень мало, и небо ясно. В такую погоду совсем светло в продолжение трех часов до полудня и стольких же после полудня; пейзаж развертывается, и небо раскрашивается прелестными, нежными тонами. Сегодня в полдень Западные горы и вершина Эребуса ярко освещались солнцем, тогда как за последнее время висевшие над Эребусом пары сгущались в необычайно темные и фантастичные по форме облака.
Шар пускается теперь ежедневно. Вчера инструмент был торжественно выручен; но сегодня шнур завлек следивших за ним в скопление ледяных гор и взвился высоко над ними; потом гнались за ним по открытому льду в сторону Неприступного острова и обратно; стемнело прежде, чем кончилась погоня.
Бессовестная Лэсси убила всех своих щенят. Это объясняется, может быть, тем, что она в первый еще раз была матерью. Пока бедные крошки были живы, она то и дело уходила от них; а когда ее приводили к ним, она или затаптывала их или ложилась на них, пока последнего не уходила. Ужасно досадно.
По мере того, как прибывает больше света, все работают больше и усерднее. Весело смотреть на такую усиленную деятельность.
Пятница, 18 августа.
Аткинсон вчера читал нам о цинге. Говорил медленно и ясно, но самая болезнь далеко не ясная. Он дал краткое изложение симптомов и средств, давно употребляемых во флоте. Он особенно напирал на ценность свежего мяса в полярных странах.
В настоящее время мысль о цинге от нас далека; но после того, что мы пережили в нашу прежнюю экспедицию, мы сознаем, что нельзя избегать никакого труда, как нельзя пренебрегать никакой, даже самой ничтожной, предосторожностью, чтобы предохранить себя от этого врага. Поэтому такой вечер, как вчерашний, приносит большую пользу.
Можно с уверенностью сказать, что здесь у нас цинги не будет, но нельзя питать такую же уверенность, что мы ее избежим в предстоящем нам путешествии к полюсу. В нашей власти одно: принимать все предосторожности, какие только возможны.
Сегодня я сбегал на так называемый остров Палатки и взобрался на самый верх его; после 1903 г. я там не был. Был поражен большим количеством рыхлого песка; по направлению с юга к северу он как будто становится мельче. Оттуда славный вид. До вершины острова и обратно будет миль 7 или 8– в эту погоду хорошая для здоровья прогулка. Стоя тут наверху и любуясь чудным видом на горы, острова и ледники, я подумал, какая это разница с тем, на что смотрят норвежцы: за ними необозримая, белая равнина Барьера, перед ними – столь же необозримое море под ледяным покровом; одна ширь да гладь – ничего, что могло бы служить путеводителем, если изменит свет. Едва ли они отходят далеко от дома.
Такое положение в будущем, признаться, не улыбается мне.
Погода все еще держится. Шестой день без ветра.
Воскресенье, 20 августа.
Вот и давно ожидаемая метель. Началась вчера с сильного ветра, который, с помощью температуры, поднявшейся до 2° [–17°C], вымел лед и оставил его чистым и гладким. На днях я еще мог ходить везде в моих меховых сапогах на подошвах из тюленьей кожи; сегодня нужна большая осторожность, чтобы не падать на каждом шагу.
Небо сегодня ясное, но ветер еще сильный, хотя теплый. Я прошелся вдоль берега Северной бухты и влез на ледник по затвердевшему сугробу, нанесенному в образовавшуюся во льду лощину. Было круто и скользко, но этим путем можно подняться на Вал, не касаясь скал, которые режут мягкую обувь.
Понедельник, 21 августа.
Вчера вечером мы взвешивались и обмерялись. Удивительно, как мало мы изменились. По тому, что показывают динамометр и спирометр, у нас как будто прибавилась сила мышц и легких, но вес изменился очень мало. Я за зиму потерял почти 3 фунта, но это случилось за последний месяц, когда было больше моциона. Вообще мы можем быть вполне довольны состоянием нашего здоровья.
С лошадьми сладу нет. Сегодня из четырех трое сбежали. Это у них не от дурного нрава – просто застоялись и разрезвились; но боюсь, что не справиться будет с ними, когда дело дойдет до постоянной работы с санями. Оутс теперь не смеет давать овса, иначе совсем от рук отбились бы. Отрубей, на беду, у нас маловато.
Вторник, 22 августа.
Я снова принялся за изучение глетчеров. В 300 ярдах от нас есть ледник, лицевая сторона которого представляет множество загадок.
Вчера Понтинг рассказывал нам о своих путешествиях по Индии. Он не скрывает того, сколько он обязан разным «путеводителям»; но он рассказывает хорошо, и туманные картины у него удивительные. Собственные воспоминания выходят у него драматичными. Мы с увлечением слушали его описание восхода солнца в священном городе Бенаресе. На рассвете молящаяся толпа купающихся в священной реке. Бесконечно повторяемый молитвенный обряд. Затем, когда солнце приближается, внезапное молчание всех этих тысяч людей – такое молчание, которое можно бы, кажется, осязать.
Наконец, при появлении первых лучей, вырывающееся из десятков тысяч гортаней восторженным криком одно слово: «Амба!» Мы посетили с ним множество городов, с их храмами, памятниками, могилами; перед нами проходили кони, слоны, аллигаторы, кабаны, всякие хищные звери и диковинные птицы, воины, факиры, баядерки… Нельзя не заметить некоторый импрессионизм в этой манере действовать на зрение и ум, но эффект получается обаятельный. В лекциях вообще обращается слишком много внимания на то, чтобы связывать один эпизод с другим. Напрасно. Лекция вовсе не должна представлять одно связное целое. Может быть, даже лучше, чтобы этого не было.
Я в эту ночь был дежурным и наблюдал за приближением метели, предшествуемой необычайными явлениями. Между 1 и 4 часами пополуночи небо очень медленно заложило облаками. Около 2 часов 30 минут температура быстро поднялась от –20° [–29 °С] до –3° [–19 °С]; барометр падал с редкой в этих краях быстротой. Вскоре после 4 часов ветер порывисто налетел, но снег не падал. Одно время порывы ветра возросли от скорости 4 миль в час до 68, и не более как в минуту ветер опять упал до 20 миль; другой порыв достиг 80 миль, но начался не с такой низкой цифры.
Любопытно было наблюдать, как это действовало на дом. Сначала – все тихо; потом нагрянет с такой силой и треском на вентиляторы и трубы, точно сейчас все поломает и разгромит, и с удовольствием вспоминалась солидность нашей постройки. От подобного порыва такая делается тяга, что даже тяжелая, покрытая снегом крыша конюшни, вполне укрытая с подветренной стороны, сотрясалась с ужасающей силой: легко можно было представить себе, каково было нашим странникам на мысе Крозье, когда снесло их крышу. Когда, в 6 часов утра, пошел снег, порывистость ветра унялась и началась нормальная метель.
Сегодня сильный ветер; он гонит по небу разрываемые на клочья облака и носит массы поднимаемого с сугробов снега. Бурный день для встречи солнца! Будь сегодня хороший день, мы в первый раз увидели бы солнце; вчера оно освещало предгорье на западе, но сегодня мы видели только золоченые, бешено несущиеся облака. А хорошо, когда вдруг обдаст тебя дневной свет.
Среда, 23 августа.
Вчера вечером мы встречали солнце с шампанским. Встречали, но не видали, а потому и шампанское не радовало. Между тем, буря продолжается; ночью она достигла полной силы, и в течение нескольких часов ветер держался средней скорости 70 миль в час; температура достигла 10° [–12 °С], и снега выпало масса. Сегодня утром его крутило в воздухе, как никогда.
Можно подумать, что сила бурь соразмерна продолжительности предшествующих им редких полос хорошей погоды.
Четверг, 24 августа.
Еще день и ночь яростного ненастья, а конца все еще не видать. Температура дошла до +16° [–9 °С]. Временами снег перестает падать, тогда быстро перестает крутить его; но за такими передышками скоро следуют новые массы снега. На дворе совсем тепло, можно ходить с непокрытой головой, – из чего я заключаю, что человек в самом деле до известной степени закаляется и привыкает к морозу: в Англии, я думаю, никому не охота выходить в бурю с непокрытой головой при такой температуре. Мы третий день сидим в доме; это скучно, но ничего не поделаешь, потому что на дворе в воздухе такая муть, что ничего не видать за несколько шагов.
Пятница, 25 августа.
Шторм продолжался всю ночь, и сегодня утром еще сильный ветер; но небо ясно; снег больше не несет, и замешкавшиеся над Эребусом немногие облака, формой похожие на спину кита, сулят дальнейшее улучшение условий.
Вчера вечером низко над северным горизонтом стояла не столько темная, сколько черная туча; если бы мы столько раз не обманывались в течение зимы, можно бы поклясться, что там где-нибудь открытая вода. Но сегодня небо к северу чисто, так что море не могло вскрыться в проливе.
Во время снежных метелей, если уж решиться выйти ненадолго, необходимо надевать непромокаемые вещи, так как шерсть и сукно в две минуты тяжелеют от садящихся на них снежных кристаллов и, попав в тепло, тотчас же промокают, хоть выжимай.
Я не часто привязываюсь к какой-нибудь одежде, но должен признаться в большой любви к моему заслуженному мундирному пальто, за его долголетнюю, верную службу. Двадцать три года прослужило оно верой и правдой, и ничего – живет! Знало оно и дождь, и ветер, и соленую морскую воду, и тропический зной, и арктическую стужу; пережило много поколений пуговиц, от золотой молодости их до бодрой старости, и теперь щеголяет погонами с четырьмя полосками так же важно, как когда-то щеголяло единственным золотым жгутом, провозглашавшим его собственностью скромного лейтенанта. И ему еще не скоро на свалку.
Вчера Тэйлор читал нам свою последнюю лекцию по физической география, обильно иллюстрированную нашими собственными диапозитивами, снимками, сделанными Понтингом в Альпах, и лучшими иллюстрациями из разных научных книг. Темой лекции была эрозия льда.
Иллюстрации позволяют легко сравнивать контуры местных гор и ледников с теми, которые подробно изучены в других местах. Существенным отличием здешних ледников является отсутствие моренного материала в нижних слоях и крутизна сторон.
Без снимков трудно было бы что-либо понять. Лекция была чрезвычайно познавательной.
После лекции Понтинг показал нам целый ряд диапозитивов с альпийскими пейзажами; из них многие являются торжеством фотографического искусства. Для финала он при магниевом освещении снял внутренний вид нашего дома, превращенного в аудиторию. Придется немало подрисовывать, но в настоящем случае это, мне кажется, более чем позволительно.
Оутс рассказал мне, что одна из лошадей, Сниппетс, ест тюлений жир! Разностороннее животное, нечего сказать!
У северной стороны дома, о которую опирается конюшня, гравий медленно утоптался и осел, так что под дощатой стеной образовались широкие щели, через которые к нам из конюшни доносятся не очень приятные испарения. Мы стараемся заткнуть отверстия, но до сих пор без большого успеха.
Суббота, 26 августа.
Вчера было ясное небо при замирающем ветре, а сегодня почти совсем тихо. Полуденное солнце скрывает от нас длинная покатость Эребуса, которая бежит прямо к мысу Ройдса. Вчера в полдень ходил на Вал, но этим ничего не выиграл. Чтобы увидеть первый луч светила, следует выйти на ледяное поле. Лошади очень резвы, и их едва можно удержать во время прогулки; можно с уверенностью сказать, что они чуют возвращение дневного света. Вчера их выводили утром и днем. У Оутса и Антона лошади сорвались недалеко от конюшни и ускакали на лед. Прошел почти час, прежде чем их пригнали. Такие выходки – одна резвость. Порочного в них ничего нет.
Сияний за последнее время было сравнительно немного; но этой ночью в 3 часа опять было хорошее представление.
Сегодня, как раз перед вторым завтраком, солнцем позолотило ледяное поле, и мы с Понтингом пошли к айсбергам. Ближайший недавно перевернулся, и на него легко было взобраться. С вершины его нам ясно было видно солнце над неровным очертанием мыса Барни. Какое наслаждение – стоять тут снова залитыми ярким солнечным светом. Мы почувствовали себя совсем молодыми, пели, кричали «ура»; нам вспомнилось ясное, морозное утро в Англии; все так сверкало, и ощущение было тоже бодрое.
Ничего нельзя сказать нового про возвращение солнца после полярной ночи; между тем это такое важное и заметное событие, что обойти его молчанием никак нельзя. Оно изменяет взгляд на жизнь каждого отдельного человека; дурная погода уже не так страшна; если сегодня буря, завтра будет хорошо, и сегодняшняя проволочка вознаградится завтра.
После полудня я забрался на Вал, и в то время как я перелезал через его сопки, до меня доносились радостные крики и песни людей и ржание лошадей.
Мы теперь почти пришли к убеждению, что Вал есть просто морена, покоящаяся на ледяной подстилке.
Солнце несколько минут простояло над актинометром[65], но не произвело на него заметного впечатления. Когда мы тут стояли с судном «Дискавери», мы до сентября не получили никакого отпечатка. Удивительно, что при таком потоке света тепла так мало.
Воскресенье, 27 августа.
Облачное небо и холодный юго-восточный ветер. Обычный воскресный распорядок дня. Никто не проявляет особого рвения к работе.
Понедельник, 28 августа.
Вчера поздно вечером Понтинг и Гран обошли айсберги. Возвращаясь, они увидели собаку, бегущую к ним с севера. Она бросилась к ним и прыгала вокруг них, не помня себя от радости. Они узнали нашего долго пропадавшего Жулика. Гривка его была в запекшейся крови, и от него несло тюленьим жиром. Брюхо у него было полное, но по острому спинному хребту видно было, что эта сытость у него лишь временная.
Сегодня, при дневном свете, Жулик смотрится совсем молодцом и, очевидно, ужасно рад, что попал домой.
Мы решительно не можем себе объяснить, что с ним случилось. Ровно месяц, как он пропал; как же он все это время прожил? Дорого бы мы дали, чтобы послушать его, если бы он мог рассказать. Против предположения, что он самовольно отлучился, говорит все его прежнее поведение и радость, с которой он возвратился. Если он желал вернуться, он не мог заблудиться нигде поблизости, так как, по словам Мирза, лай наших собак в тихую погоду слышен на расстоянии добрых 7–8 миль; кроме того, везде есть следы и разные приметы, по которым и люди, и животные безошибочно могут находить дорогу. Могу объяснить это только тем, что Жулика унесла льдина, между тем открытой воды, насколько нам известно, никогда не было ближе 10 или 12 миль. Опять загадка!
В прошлую субботу пускали шар. Шнурок нашли оторванным на расстоянии мили от станции. Боуэрс и Симпсон исходили много миль в поисках инструмента, но так и не нашли. В объяснение выставляют такую теорию: если в воздушных течениях есть большая разница в силе, то шнурок недостаточно крепок, чтобы выдержать напряжение при переходе шара из одного течения в другое. Это изумительно и принуждает к применению новой системы. Думают теперь бросить шнурок и прикрепить инструмент к флагу с флагштоком в надежде, что последний при падении вонзится в землю.
Солнце светит в окно. Лучи его уже достигают противоположной стены.
Я как-то упоминал о любопытных конусах, составляющих видную черту нашего Вала: высотой от 8 до 20 футов, отчасти неправильные, но у многих из них очертания совершенно правильные. Сегодня Тэйлор и Гран взяли кирку и лом и принялись разрывать один из меньших конусов. Сняв слой свободно лежащего щебня, они наткнулись на камень, поперек поверхности которого тянулись две-три неправильные трещины. Льда ни следа.
Дмитрий и Клиссольд сегодня ходили на мыс Ройдса с двумя небольшими упряжками собак. Они там около дома нашли собачьи следы, но они сочли, что они не могут принадлежать Жулику. Дмитрий полагает, что он подвизался где-то далеко на западе. С мыса Ройдса всегда приносят массу иллюстрированных газет и журналов, привезенных, должно быть, «Нимродом» в его последнее посещение. Делается это якобы из желания доставить развлечение нашим русским товарищам, но на самом деле все находят их очень интересными.
Вторник, 29 августа.
Вчера на светочувствительной пластинке актинометра появился отпечаток после полутора часов светового воздействия; за субботу же остался еле видный след. Итак, солнце дает уже тепло, хотя и так мало, что установить это можно пока только с помощью прибора.
Вчера Мирз рассказывал нам про свои похождения в земле Лоло, дикой местности в Средней Азии, номинально принадлежащей Лхасе. Картин у него не было – ничего, кроме одной плохонькой карты, но, несмотря на это, он почти два часа продержал нас в напряженном состоянии одним своим чарующим рассказом. Скитальчество у него в крови; он только тогда и счастлив, когда странствует по диким местам земли. Я никогда не встречал такого до крайности доведенного типа. Он теперь уже мечтает в одиночку отправиться в старый дом; ему уже надоела та скудная мера цивилизации, какую мы могли водворить у себя!
Мирз от природы одарен наблюдательностью и невероятной памятью, благодаря чему он всевозможные факты и явления замечает и запоминает; но вследствие недостатка научной подготовки он склонен принимать на веру преувеличенный вид, в котором вещи с непривычки так часто представляются путешественникам. При всем том, доклад был увлекательно интересен. Мы сами все здесь более или менее искатели приключений, и ничто нас так не затрагивает, как всякие дикие переживания в диких странах; хорошо, что еще есть таковые на нашей сверх меры цивилизованной планете.
День был славный, ясный. Утром пускали шар без шнурка, с флагом. Он медленно, но по прямой линии полетел к северу и перелетел через ледник Барни. Трудно было следить за ним в стекла, беспрестанно тускневшие от дыхания; однако мы видели, как инструмент отделился, когда медленно горевший фитиль догорел. Боюсь, что он упал на ледник и достать его мало надежды. Мы решили опять прикреплять шнурок, но катушку пустить вверх вместе с шаром так, чтобы она отматывалась с другого конца; тогда не будет трения от прикосновения к снегу или камню.
Это исследование верхних воздушных слоев оказывается делом весьма нелегким, но мы еще не сдаемся.
Среда, 30 августа.
Хороший, ясный день. Шнурок от пущенного сегодня шара вскоре оторвался вследствие какого-то недостатка в клетке, содержащей катушку. К счастью, инструмент с записью был найден в Северной бухте.
Вот уже пятая запись, показывающая обратность температуры, поднимающейся за первые несколько сотен футов, затем постепенно опускающейся, так что температура поверхности земли достигается только на высоте 2000–3000 футов. Установление одного этого факта по большой части вознаграждает за все наши хлопоты.
Четверг, 31 августа.
Обошел с Уилсоном все «имение»; ходили и на Вал. Мы теперь почти решили разные вопросы, долго приводившие нас в недоумение. Вал, несомненно, есть морена, покоящаяся на разрушающемся конце ледника. Большая часть лежащего под ней льда выставлена на вид, но у нас были сомнения, не есть ли этот лед результатом зимнего движения ледника и летнего таяния. Мнения разделены насчет того, был ли материал, из которого состоит морена нанесен сверху слоями или выдвинут из нижнего льда, как это бывает в альпийских глетчерах.
Нет сомнения, что ледник отступает сравнительно быстро, и мы ввиду этого объясняем себе лежащие вокруг дома ледяные глыбы как остатки ледника; но тут нас встречает затруднительный факт, а именно: присутствие пингвиньих перьев, найденных в нижних ледяных пластах обоих наших ледников. Передвижением уровней моренного материала объяснялось бы высыхание некоторых озер и террасообразная формация других, тогда как странные рытвины в земле, очевидно, происходят от трещин в лежащем под землей льду. Мы теперь вполне убедились, что забавные конусы на Валу суть не что иное как результат выветривания больших масс агломерата[66]. Как результат выветривания, они – единственны в своем роде. Мы не нашли еще удовлетворительного объяснения широких сбросов[67], проходящих через каждую небольшую возвышенность в нашем непосредственном околотке.
Они должны происходить от неравномерного выветривания потоков лавы, но трудно представить себе самый процесс. Наклонение пластов лавы на нашем мысе соответствует наклонению лавы на Неприступном острове, и указывает на центр извержения находящийся в южном направлении, а не в сторону Эребуса. Тут есть над чем задуматься геологам.
В среду вечером ветер дул с большой силой с SSW, днем притих и, в то время, как мы собрались возвращаться р нашей прогулки, подул с SE со снегом. Когда мы дошли домой, метель была в разгаре.
Глава XIV. Приготовления: весенняя экспедиция
О полярной одежде. – О моторных санях и лошадях. – Неистощимый Понтинг. – Второй номер журнала. – Весенняя экскурсия на запад. – Оторванный кусок Ледникового языка. – Против метели. – Возвращение домой. – Кипучая деятельность. – Последние наставления.
Пятница, 1 сентября.
Всю ночь был сильный ветер; к утру утих, налетая порывами, за которыми последовал прекрасный день, тихий и ясный. Если сентябрь продержится такой же, как август, нам не на что будет жаловаться. Перед самым полднем Мирз и Дмитрий отправились на мыс Хижины. Собаки находятся в наилучшем виде. Дмитриева упряжка полным галопом взяла бугристую трещину, поддерживаемую приливом, при этом погонщика сбросила на снег. К счастью, тут стояло несколько человек. Я кинулся за мчавшимися мимо меня санями и удачно прыгнул на них. Аткинсону, тоже бросившемуся, не посчастливилось; он упал, и сани проволокли его по льду. Почувствовав за собой тяжесть, собаки убавили шаг, и подошедшие остановили их. Дмитрий очень сконфузился. Он замечательно ловок, и такой случай был с ним в первый раз.
Мирзу, в сущности, еще нет надобности уходить, но ему хочется, и он, вероятно, думает, что лучше обучит собак, если будет с ними один. Получается, как будто выступает передовой отряд, чтобы открыть летнюю кампанию.
Я это время прилежно работал над вычислениями по части нагрузки саней и всех подробностей предстоящей экспедиции, пользуясь при этом драгоценной помощью Боуэрса. Освещаемый этими вычислениями, план все больше развивается, и мне кажется, что наша организация не оплошает; но все же остается обдумать еще массу деталей, и каждое распоряжение должно быть необыкновенно растяжимо, чтобы допускать самые крайние возможности, например полный успех или полный неуспех моторых саней.
Наш план, я думаю, вывезет нас и без моторов, только в таком случае нужно, чтобы ни в чем другом не было неудачи; все же мы должны использовать всю помощь, какую моторы в состоянии оказать. Наша весенняя экспедиция должна совершиться строго по правилам. Э. Эванс, Гран и Форд пойдут вперед, чтобы разыскать и снова отметить Угловой лагерь. Мирз тогда доставит туда столько корма, сколько свезут собаки. Симпсон, Боуэрс и я сходили к Западным горам. Остальных волей-неволей приходится оставить дома упражнять лошадей. Нелегкой будет задачей содержать их в порядке, когда им будет прибавлено корма.
Сегодня произошла смена хозяев. По новому распределению: Уилсон берет себе Нобби, Черри-Гаррард – Майкла, Райт забирает Китайца, Аткинсон берет Джию.
Воскресенье, 3 сентября.
Погода все еще держится, температура – ниже –30° [–34 °С]. Все идет хорошо, все в духе. Вчера Боуэрс читал нам лекцию о полярном одеянии. Он до тонкости разработал этот вопрос по сочинениям, имеющимся в нашей полярной библиотеке, с прибавлением от себя умных критических и юмористических примечаний, и, после его недавнего путешествия, он вправе считаться авторитетом по этой части. Как результат этого нового исследования могу с удовольствием сказать, что с каждым днем становится очевиднее, что наша экипировка – лучшая из всех доселе придуманных для таких целей, с той разве разницей, что для весны, пожалуй, можно было бы отдать предпочтение одежде из шкур, но мы таковой не можем завести. В других отношениях мы постоянно вводим то или другое улучшение.
Воскресенье, 10 сентября.
Целую неделю не писал. Каюсь; но все мое время было занято детальными планами для летней экспедиции. Могу с радостью сказать, что покончил с ними. Каждую статью и цифру проверял Боуэрс; это было мне огромным подспорьем. Если моторы окажутся удачными, нам нетрудно будет добраться до ледника, но и в противном случае мы, при сколько-нибудь благоприятных условиях, все-таки туда доберемся. Двинуть с этого пункта три партии, состоящие каждая из четырех человек, потребует немало предусмотрительной распорядительности. Но если таковой будет достаточно, помешать достижению нашей цели могло бы только сочетание слишком уж многих неблагоприятных обстоятельств.
Я старался предусмотреть все возможности, какие только поддаются предвидению, и наметить все меры для борьбы с ними. Боюсь тешить себя преувеличенными надеждами, однако, принимая все соображения, мне кажется, что мы имеем многое в свою пользу. Животные находятся в наилучшем здравии. Лошади с каждым днем становятся сильнее и ретивее, по мере того как им дается больше движения; сухой корм укрепляет их мышцы. Это уже совсем не те животные, которые в прошедшем году ходили с нами на юг, и если дать им еще месяц дрессировки, я уверен, что не окажется ни одной, которая не справилась бы с такими грузами, какие мы на них навьючим. Но у нас их всего десять, лишней ни одной; поэтому у нас вечно будет страх, как бы с той или другой не случилось чего прежде, чем она выполнит свою долю работы.
Лейтенант Эванс, Форд и Гран рано утром в субботу ушли в Угловой лагерь. Надеюсь, что они без труда найдут его. В тот же день Мирз и Дмитрий вернулись с мыса Хижины. Собаки удивительно здоровы и в полной силе; но Мирз не видал тюленей во всей округе, а так как он пошел туда, собственно, для того, чтобы насушить тюленьего мяса на пеммикан, то незачем там оставаться. Я предоставляю ему полную свободу действий, только в общих чертах задавая ему ту или другую работу. Мне нужно, чтобы он до конца октября доставил в Угловой лагерь 14 мешков корма (каждый в 130 фунтов) и был готов отправиться в свою вспомогательную экспедицию вскоре после партии с лошадьми; это ничего не значит для его здоровых собак.
Всего больше надежд на будущее подают здоровое состояние и бодрое настроение всей нашей компании. Ни одного слабого места не найти в этих двенадцати молодцах, которых я выбрал для экспедиции. Все теперь имеют опыт в санном деле, все связаны дружбой, невиданной в подобных обстоятельствах. Благодаря им и в особенности Боуэрсу и Эдгару Эвансу нет ни одной детали нашего оборудования и экипировки, которая не была бы обдумана с величайшей тщательностью, согласно указаниям практической опытности.
Приятно сознание, что предварительная работа доведена до такой тонкости, что сколько ни пересматриваешь факты и цифры, не найдется в них ни одной ошибки, не предвидится ни одного затруднения.
На моторные сани я не рассчитываю; но если бы оказалось, что они работают исправно, это значительно облегчило бы нашу первую задачу – переход до ледника. И, помимо этой помощи, я бы желал, чтобы эти машины хотя бы отчасти имели успех, чтобы оправдать потраченные на их сооружение время, деньги и умственную работу. Я все еще верю в возможность моторной тяги, хотя понимаю, что – при нынешней непроверенности и недоразвитости этого дела – нельзя еще слишком полагаться на него; прибавлю, что мой взгляд – самый осторожный из всех выраженных у нас. Дэй убежден, что он далеко уйдет и охотно взял бы грузы гораздо больше тех, которые я ему назначил. Лэшли, пожалуй, менее уверен, но, в целом, все же надеется на успех. Клиссольд четвертым идет с моторными санями. Я уже упоминал о нем как о талантливом механике. Он по собственному опыту большой знаток моторов, и Дэй очень рад иметь его помощником.
На прошлой неделе мы слушали две лекции. Одну читал Дэбенхэм – о геологии вообще, с особенным применением к формации нашего района. Эта лекция многое уяснила мне, и я думаю, что мы будем в состоянии делать немало полезных наблюдений, когда дойдем до крайнего юга земель.
Наши ученые прилагают особенное старание к тому, чтобы делать свои лекции интересными, и у них вошло в обычай обильно пользоваться для этого туманными картинами с наших собственных фотографий, или взятыми из книг, или же с рисунков самого лектора. Это очень оживляет доклад. Вторую лекцию читал Понтинг. Его запас картин, по-видимому, неистощим и всю зиму служил нам нескончаемым источником развлечений. И лекциями его все восхищаются, на них все собираются. На этот раз он представил нам ряд картин Великой Китайской стены и других удивительных памятников Северного Китая. Понтинг всегда ухитряется ввести подробности о нравах и обычаях населений тех стран, по которым он путешествовал; так, в пятницу он рассказывал нам о китайских фермах и кустарной промышленности, об их соколиной охоте и других видах спорта и главным образом об одной милой забаве, состоящей в том, чтобы пускать голубей, с привязанными к их хвостам маленькими эолийскими дудочками, от движения воздуха издающими нежные звуки.
Понтинг был бы для нас кладом уже благодаря одним своим лекциям; но он с каждым днем больше ценится как художественный бытописатель текущей жизни. Никогда еще ни одна экспедиция так обильно не иллюстрировалась, и единственным затруднением будет сделать выбор из бесчисленных его негативов; и при этом нет ни одной работы, сделанной наскоро, небрежно; он почти никогда не оставался доволен первым снимком, и бывали случаи, что он удовлетворялся лишь четвертым или пятым.
В пятницу Черри-Гаррард выпустил второй номер нашего журнала; вообще он вышел еще удачнее первого. Бедный Черри в поте лица сочинил передовую статью, что очень заметно; остальные статьи написаны в более легком тоне. Тэйлор на этот раз является главным автором, но его статья длинновата. Нельсон выступил с юмористической вещицей, украшенной прелестными иллюстрациями, лучше чего даже Уилсон ничего не создавал. Юмор, конечно, местный; но я убедился, что для популярного издания другого юмора не должно быть.
Погода испортилась, но не настолько, чтобы удерживать нас в доме.
Четверг, 14 сентября.
Опять несколько дней не писал. Был страшно занят: доканчивал план летней кампании; брал уроки фотографирования, приготовлялся к нашей экскурсии на запад. Вчера читал доклад «О планах для предстоящей южной экспедиции». Все меня слушали с восторгом, и общее впечатление такое, что имеющиеся у нас средства нельзя использовать лучше. Хотя на разные отрасли вопроса обращено немало забот и внимания, ни у кого не нашлось ни одного замечания, никто не предложил ни одного улучшения. Составленный план, по-видимому, снискал общее доверие. Остается испытать его на деле.
Прочтены последние лекции. В понедельник Нельсон дал интересный краткий обзор биологических вопросов, причем проследил ход развития жизненных форм – от простейших одноклеточных животных организмов.
Сегодня Райт делал доклад «О составе материи» по последним лабораторным исследованиям. Сюжет нелегкий; все же выносится некоторое понятие о направлении трудов великих светил физики, о целях, достигаемых ими, о средствах, которые они употребляют.
Эти лекции были для нас большим развлечением, и мы очень огорчались бы их прекращением, если бы не имелась к тому такая уважительная причина.
Завтра Боуэрс, Симпсон, Э. Эванс и я отправляемся на запад. Хочу взглянуть еще раз на ледник Феррара, проверить поставленные там Райтом в прошлом году вехи, обновить мои впечатления от работы с санями (технические детали так легко забываются), наконец, поработать с камерами. Я не решил, сколько именно времени мы будем в отсутствии и куда именно пойдем; такая неопределенность имеет свою прелесть.
Всю неделю было хорошо; но температура держится ближе к –30° [–34 °С], а сегодня упала до –35° [–37 °С]. Чего доброго, предстоят холодные дни.
Воскресенье, 1 октября.
В четверг вернулись из замечательно удачной и поучительной короткой весенней экскурсии; отсутствовали всего 13 дней, начиная с 15 сентября. Прошли 152 географических мили (175 простых) в 10 дней. 2 1/2 дня мы шли до Масляного мыса, на который доставили часть припасов, назначаемых для западной партии, так что мы в эти дни везли по 180 фунтов на человека. Все шло гладко и хорошо. Двойная палатка – большое удобство. 16 числа был чудный день до 4 часов пополудни, когда с юга подул холодный ветер; нас порядком в разных местах обморозило. Поверхность – так себе; встречалось. много рыхлых сугробов, в которых сани становились передком вверх. На этой стороне пролива как будто много меньше снега; не оттого ли, что меньше ветра?
Боуэрс настаивает на том, чтобы одному проделывать всю работу в лагере; чудо – не человек! Никогда подобного ему не встречал.
Заструги поперек этой части пролива носят особый характер: наст изборожден длинными волнистыми полосами, а поперек последних идут такие же полосы, но менее глубокие; получается нечто вроде так называемого узора «елочкой».
Сложив привезенный экстренный груз, мы отправились дальше, к леднику Феррара. С левой стороны замечательно низкий припай; трещины от прилива нет, снежный покров на морском льду очень неглубок. Мы чувствуем себя прекрасно. Боуэрс – просто клад; Эванс тоже. Симпсон быстро учится. Лагерная жизнь по мне; одного не люблю – ночью вставать и выходить; прошлой ночью пришлось три раза.
19 числа мы дошли до Соборных скал [Cathedral Rocks]. Тут мы нашли поставленные Райтом поперек ледника вехи и все 20 число провели в том, что в точности делали съемку их положения. Дувший с ледника очень холодный ветер все усиливался. Несмотря на это, Боуэрс возился с теодолитом. Удивительный он, в самом деле, человек. Я никогда не видел никого, кто мог бы так долго на таком морозе работать голыми пальцами. Мои пальцы больше нескольких минут не выдерживали. Мы убедились, что было движение, – приблизительно 30 футов. (Оказывается, что старый ледник более прыток, чем мы полагали.)
Мы установили, что у разных вех движение определяется различно, – от 24 до 32 футов, и это всего за 7 1/2 месяцев. Это – весьма важное наблюдение, первое, произведенное над движением береговых ледников; оно больше, чем я ожидал, но все же настолько незначительно, что подтверждает мнение об их сравнительной неподвижности. Боуэрс и я сняли на леднике множество довольно удачных негативов, на пластинках и на пленках, что обеспечивает нас относительно фотографических работ во время предстоящей экспедиции.
21 числа мы спустились с ледника и разбили лагерь у северного конца его. Отсюда мы в течение следующих дней не спеша походили вдоль берега; заглянули в Новую гавань и влезли на морену, измеряя углы и собирая образчики каменных пород. У мыса Берначчи мы нашли много чистого кварца, а в нем – жилы медной руды. Я добыл кусок, содержащий комы меди. Это первый случай нахождения минералов, подсказывающих возможность разработки.
На следующий день мы увидели низкую, длинную ледяную стену, которую мы сначала приняли за выдвинутую в море длинную ледниковую косу. Подойдя ближе, мы увидели на ней темное пятно. Вдруг мы хватились, что эта коса отделена от берега, и мы стали обходить ее, узнавая знакомые черты. Подойдя совсем близко, мы стали примечать сходство с хорошо знакомой нам ледниковой косой у Эребуса, и, наконец, нам бросился в глаза флаг на нем; и вдруг нам пришло в голову, что это, пожалуй, и есть тот самый кусок, оторвавшийся от этой косы.