Дневники полярного капитана Скотт Роберт Фалкон

Пятница, 2 февраля. Лагерь № 16.

Высота 9340. За завтраком: –19° [–28 °С]; за ужином: –17° [–27 °С].

Выступили благополучно, при сильном южном ветре. Скоро пришли к крутому спуску; тут саней было не удержать: перевернулись и нас всех, одного за другим, опрокинули. Мы сбросили лыжи и без них отмахали 9 миль до завтрака, то есть до 13.30. После завтрака пошли опять без лыж, быстрым шагом. К полудню мы заметили любопытное явление: следы были занесены, но так, что образовалось нечто вроде возвышенного насыпного пути, по которому мы и тащили сани. Вскоре после полудня мы пришли к крутому склону – тому самому, на котором мы 28 декабря поменялись санями.

Все шло хорошо, пока, стараясь на очень скользком месте удержаться на ногах и в то же время не терять следы, я с большой силой грохнулся и ударился плечом. Теперь, вечером, оно жестоко болит, так что в нашей палатке прибавился еще один инвалид: из пятерых трое поврежденных, а самая скверная поверхность еще впереди! Счастливы мы будем, если выберемся без серьезного бедствия. У Уилсона с ногой лучше, но она легко может опять ухудшиться, так же как у Эванса пальцы.

Спустившись со склона, мы напали на целое море перепутанных заструг и потеряли наш след, но несколько позже случайно напали на возвратный след лейтенанта Тэдди Эванса, по которому мы теперь идем. Ухитрились отсчитать 17 миль. Лишняя пища, несомненно, идет нам впрок, но все же мы опять порядком голодны. Становится понемногу теплее, возвышенность понижается, и до горы Дарвина осталось не больше 80 миль. Пора нам сойти с этих вершин. Дня через четыре мы с ними распростимся. Мешки наши все больше мокнут, и нам нужно бы побольше сна.

Суббота, 3 февраля. Лагерь № 17.

Температура за завтраком: –20° [–29 °С], за ужином: –20° [–29 °С]. Высота 9040.

Шли недурно, без лыж; пришли опять к крутому скату, с трещинами, впрочем, немногими. Я надел лыжи во избежание нового падения, и мы спускались осторожно, с помощью паруса, беспрестанно теряя след, но видели, вправо от нас, сильно обветренный курган. Благодаря разным задержкам, исканию следа и т. д. мы в это утро сделали всего 8,1 мили. После завтрака дело пошло было лучше, но мы опять потеряли следы на твердом откосе. Ночуем сегодня близ лагеря 26 декабря, но кургана не видно. Решил, это искание следов и кургана – одна потеря времени, лучше мы как можно быстрее пойдем в северном направлении.

Поверхность сильно изменилась с тех пор, как мы по ней шли к югу: большей частью гладко отполирована, но кучи новых зубчатых заструг представляют неприятное препятствие. Пальцы у Эванса поправляются понемногу, но пройдет много времени, прежде чем он будет в состоянии помогать как следует при работе. У Уилсона с ногой много лучше, у меня с плечом тоже, хотя порой сильно подергивает. Лишняя пища всем нам на пользу, но сна нужно бы побольше. Немного, надеюсь, осталось дней до ледника.

Воскресенье, 4 февраля. Лагерь № 18.

Температура за завтраком: –22° [–30 °С], за ужином: –23° [–30,6 °С].

Утром тащили без лыж по хорошей, твердой поверхности и сделали 7,9 мили. Перед самым завтраком мы неожиданно угодили в трещины, Эванс и я одновременно; для Эванса это было вторым падением, и я сделал привал. После завтрака мы на лыжах спускались по твердой, блестящей поверхности – весьма удачно, особенно к концу, и всего прошли 18,1 мили. Спустились на несколько сотен футов. На полпути с большой ясностью выдвинулась земля, и я решил направиться прямо к горе Дарвина, которую мы обходим. По всему заметно, что мы покидаем вершины. Температура на 20° [на 7 °С] ниже, чем когда мы впервые здесь проходили. Наше физическое состояние не улучшается; особенно Эванс как-то тупеет и ни к чему не способен вследствие сотрясения, полученного утром от падения. Слава Богу, что у нас три раза в день хорошая пища; но, несмотря на это, мы становимся все голоднее. Боуэрс великолепен – все время исполнен энергии и деятельности.

Понедельник, 5 февраля. Лагерь № 19.

За завтраком: высота 8320, температура –17° [–27 °С]; за ужином: высота 8120, температура –17,2° [–27,2 °С].

Утро хорошее, трещин немного – прошли 10,2 мили. Вскоре после завтрака пошли разные затруднения. Мы ясно видели землю, но как добраться до нее? Пройдя с час, мы пришли к огромным ледяным грядам и большим, отчасти широко открытым, трещинам. Должны были сворачивать более и более к западу, так что сбились с курса. Позже мы снова повернули к северу, и нам опять поперек дороги встали открытые трещины. Лавировать между ними очень трудно, без лыж я бы не хотел взяться.

Наша ночевка находится на очень неровном месте, но ветры тут были легкие, и в лагере, впервые после нескольких недель, нам хорошо. До нашего склада должно быть от 25 до 30 миль, но нельзя предвидеть, какие впереди могут встретиться препятствия. Наши лица сильно потрескались от постоянных ветров, мое меньше других. Товарищи говорят, что носу больнее при попутном ветре, нежели при противном. У Эванса нос почти в таком же состоянии, как пальцы. Он вообще сильно разбит.

Вторник, 6 февраля. Лагерь № 20.

Высота за завтраком: 7900; за ужином: 7210. Температура –15° [–26 °С].

Отвратительный день, и миль пройдено не очень много. Когда мы утром поднялись, было пасмурно; кругом трещин, к счастью, прояснилось, как раз перед тем, как нам выступать. Мы направились прямо к горе Дарвина, но спустя полчаса очутились посреди огромных провалов – и ничего, могущего служить мостами. Впрочем, глубина, кажется, незначительная. Между двумя такими провалами мы повернули к северу, но, к нашему огорчению, они сходились в целом хаосе всяких препятствий. Пришлось вернуться назад около мили; затем мы свернули на запад и попали в целое море беспорядочно разбросанных заструг, где тащить было очень трудно. Подняли парус; у Эванса нос разболелся; Уилсон прозяб; вообще – скверно.

Привал для завтрака сделали среди заструг; одно утешение: на западе прояснялось, и мы заметно спускались. После завтрака мы с трудом поплелись дальше, выбрались из области заструг и опять вышли на глянцевитую поверхность; переправлялись через множество трещин – на лыжах это очень легко. К концу дня мы убедились в возможности держать более или менее прямой курс к складу, расстояние до которого мы оцениваем в 10–15 миль.

Провизия на исходе, погода ненадежная, так что мы пережили много тревожных часов; но теперь, вечером, хотя мы ушли не так далеко, как я думал, надежда оживает. Всего больше беспокоит нас Эванс – его порезы и раны гноятся, нос очень плох, и он вообще проявляет признаки изнурения. На леднике ему, быть может, станет лучше; раны его успокоятся при менее суровых условиях. Мы 27 дней шли к полюсу и 21 день идем оттуда. Всего 48 дней – почти 7 недель, проведенных в низкой атмосфере при непрерывном почти ветре.

Среда, 7 февраля. Лагерь № 21.

Склад на горе Дарвина (или Верхний Ледник). Высота 7100 футов. Температура за завтраком: –9° [–23 °С].

Неприятный день, но окончился хорошо. Мы сильно испугались, удостоверившись, что в жестянке мало сухарей. Не понимаем, как это могло случиться, так как лишнего против положенной на каждого порции решительно не выдавалось. Боуэрс очень этим смущен. Не хватает сухарей на целый день. Мы выступили в 8 часов 30 минут и спускались по склонам и уступам, покрытым твердыми застругами, что очень утомительно. За завтраком ветер усилился, и мы, подкрепившись горячим чаем и хорошей пищей, пустились в дальнейший путь в лучшем настроении, и скоро стало ясно, что мы приблизились к нашей цели. В 18.30 мы увидели склад, а в 19.30 расположились около него лагерем.

Нашли записку от Тэдди Эванса, извещающую, что 14 января, в 2 часа 30 минут, тут на обратном пути благополучно прошла вторая вспомогательная партия. Температура повысилась, но сегодня вечером дует холодный ветер.

Итак, мы пережили эти 7 недель на льду, и почти все в добром здравии, но думаю, что еще одна такая неделя очень дурно подействовала бы на Эдгара Эванса, который час от часу теряет силы. Удовлетворительным результатом всего предыдущего является то, что безусловно доказано, что обе экспедиции достигли полюса и что вопрос о первенстве открытия решен бесповоротно.

Четверг, 8 февраля. Лагерь № 22.

Высота 6260. За завтраком: –5° [–20,6°C]; за ужином: 0° [–18°C]. Пройдено 9,2 мили.

Склад покинули довольно поздно, так как нужно было взвешивать сухари и пр. и привести все в порядок. Утро было скверное. Очень сильный, холодный ветер. Направились к горе Дарвина, осмотреть там скалы. Отправил туда Боуэрса на лыжах, так как Уилсон в настоящее время своих носить не может. Он добыл несколько образцов, более или менее одного типа: мелкозернистый гранит, который от выветривания делается красным, чем объясняется и розовый цвет известняка. После того как Боуэрс вернулся к нам, мы быстро стали спускаться, я с Боуэрсом впереди на лыжах, Уилсон и Оутс пешком, по бокам саней. Завтракали в 2 часа, много ниже и ближе к горе Беклей; ветер дул сильный, почти шторм, и все очень озябли, и приуныли.

Мы решили держать курс к морене, находящейся под горой Беклей, и, надев обувь на шипах, перешли через несколько неправильных крутых откосов с большими трещинами и слезли к скалам. Морена была такая интересная, что когда мы прошли несколько миль и выбрались из-под ветра, я решил разбить тут лагерь и остальной день посвятить геологическим исследованиям. Было крайне интересно. Мы очутились под отвесными скалами из песчаника, быстро выветривающегося и ясно показывающего определенные жилы угля. На последних Уилсон своими зоркими глазами разглядел несколько оттисков растений и отколол, между прочим, один кусок угля с прекрасно выведенными на нем листьями, а также несколько отлично сохранившихся отпечатков толстых стеблей, показывающих клеточное строение. В одном месте мы видели слепок маленьких волн в песке.

Сегодня мы добыли кусок известняка с оттисками; жаль только, что нельзя себе представить, откуда этот камень, очевидно, редкий, так как мало образцов его встречается в морене. Довольно много чистого белого кварца. Вообще мы провели крайне интересный день, и нет слов передать облегчение, которое мы испытали, уйдя от ветра в более умеренную температуру. Надеюсь, даже уверен, что мы все подтянемся, вступив в более благоприятные условия. Мы весь день были в тени, но сейчас солнце дошло до нас, несколько затемненное ночной мглой. Много можно бы написать о том, какое наслаждение чувствовать под ногами камень, проведя 14 недель на снегу и льду, а 7 недель почти не видя ничего другого. Это похоже на ощущение, с которым ступаешь на берег после плавания. После стольких невзгод мы заслужили немного ясной, хорошей погоды, и надеемся иметь возможность высушить наши спальные мешки и вообще привести в порядок все наши вещи.

Пятница, 9 февраля. Лагерь № 23.

Высота 5210. Температура за завтраком: 10° [–12°C]; за ужином: 12,5° [–11°C]. Пройдено около 13 миль.

Держались края морены до конца горы Беклей. Тут остановились и снова занялись геологией. Уилсон нашел множество отпечатков растений на куске известняка. Слишком устал для того, чтобы записать геологические заметки. Сегодня утром мы все почувствовали себя какими-то раскисшими, должно быть, отчасти от подъема температуры, отчасти вследствие реакции. Надо было нам держаться ближе к леднику на север от горы Беклей, но, при дурном свете, спуск показался нам крутым, и мы избегали его. Кончилось тем, что мы очутились между труднопроходимыми грядами и должны были слезать по крутым ледяным уступам, спускающимся на большую глубину, словно замерзший водопад. Трещины оказались более твердыми, нежели мы ожидали, и мы спустились не без труда, нашли свой лагерь от 20 декабря и, час спустя, позавтракали. После того шли еще 3 3/4 часа; счетчик снят с саней, так что мы не можем отмечать пройденного расстояния. Идти было очень тепло, и мы все порядком устали. Сегодня удивительно тихо и ясно; но днем было пасмурно. Замечательно, что можно стоять перед палаткой и греться на солнце. Теперь мы сыты, но для того, чтобы можно было не сокращать рационов, нужно идти безостановочно, а мы нуждаемся в отдыхе; все же мы, с Божьей помощью, как-нибудь доберемся. Мы далеко еще не выбились из сил.

Суббота, 10 февраля. Лагерь № 24.

Температура за завтраком: 12° [–11 °С]; за ужином: 10° [–12 °С].

Отмахали хороший утренний переход, невзирая на то что зашли слишком далеко на восток и попали на шероховатый, потрескавшийся лед. Чудно выспались, что отразилось на всех лицах, так что выступили не раньше 10 часов и завтракали только в 3 часа. После завтрака потемнело, и мы 2 1/2 часа с трудом держали курс; после того солнце совсем скрылось, и снег при северном ветре понесло нам прямо в лицо; было очень тепло, и править санями не было возможности; поэтому мы разбили лагерь. После ужина солнце показалось, и снега шло меньше; упавший же снег легок, как пух. Пищи у нас еще на целых два дня, и хотя мы не уверены в нашем положении, мы, наверное, находимся не более как в двух дневных переходах от Среднего ледникового склада. Однако если до завтра небо не прояснится, придется или идти наудачу, или уменьшить рационы. Очень нехорошо. Еще одну ночь не удается наверстать потерянного сна. Снег сегодня днем падал крупными, сухими кристаллами. Небо теперь ясно, температура слегка понизилась, и кристаллы стали мелкими.

Воскресенье, 11 февраля. Лагерь № 25.

Температура за завтраком: 6,5° [–14 °С]; за ужином: +3,5° [–16 °С].

Такого трудного дня еще не бывало, и в большей мере мы сами в этом виноваты. Выступили по сквернейшей поверхности при легком юго-западном ветре, под парусом, на лыжах; свет ужасный, от чего все принимало призрачный вид. По мере того как мы шли, свет становился хуже, и вдруг мы очутились среди гряд. Тут мы совершили роковую ошибку – решили свернуть на восток. Шесть часов мы так шли, в надежде пройти значительное расстояние, в чем мы, кажется, не ошиблись, но в последний час-другой мы попали в настоящую ловушку. Полагаясь на хорошую поверхность, мы не сократили завтрака и полагали, что все обстоит благополучно; но после завтрака мы попали в ужаснейший ледяной хаос, какой только мне случалось видеть. Целых три часа мы на лыжах совались туда и сюда, сначала думали, что взяли слишком вправо, потом – что толкнулись слишком влево; между тем места становились все непроходимее, и я сильно приуныл.

Были минуты, когда казалось почти невозможным найти выход из этого хаоса. Наконец, рассудив, что должен быть выход налево от нас, мы кинулись туда. Но там оказалось еще хуже – больше льда, больше трещин. Лыжи мешали, пришлось снять их, после чего мы стали ежеминутно попадать в трещины; великое еще счастье, что обошлось без беды. Наконец мы, по направлению к земле, увидели более гладкий склон и направились в ту сторону, хотя знали, что до того места от нас очень далеко.

Характер местности изменился: вместо неправильно испещренной трещинами поверхности пошли огромные провалы, туго набитые льдом, по которому было очень трудно переходить. Мы измучились, но все же шли вперед и таки выбрались к 10 часам вечера – и я теперь пишу после 12-часового перехода. Думаю, что мы теперь более или менее на верном пути, но до склада еще немало миль, и мы сейчас уменьшили рационы. Из трех оставшихся у нас порций пеммикана мы сделали четыре. Если мы завтра не подвинемся сильно вперед, придется пожертвовать вторым завтраком. Сегодняшний день служил испытанием нашей выносливости и способности довольствоваться скудным ужином после таких трудов. Мы испытание выдержали хорошо. С ледника подул хороший ветер – очищает небо и поверхность. Дай Бог, чтобы продержался завтра. Долго спать не будем, чтобы завтра пораньше подняться.

Понедельник, 12 февраля. Лагерь № 26.

Мы находимся в очень критическом положении. Утром все шло хорошо, и мы прошли изрядное число миль по сносной поверхности. За два часа до завтрака нас порадовал вид лагеря, в котором мы ночевали 18 декабря, на другой день после того, как мы заложили склад; это показывало, что мы на верной дороге. После завтрака, подкрепившись чаем, мы двинулись вперед, в полной надежде пройти остальное расстояние, но, по роковой случайности, мы держались слишком влево, потом взяли в гору и, усталые, угнетенные духом, угодили в лабиринт трещин и расселин. Вследствие разногласия в мнениях мы после этого немало блуждали и, наконец, в 9 часов вечера очутились в самом худшем месте из всех. После нового совещания решили тут ночевать – и вот сидим, после очень скудного ужина; в мешке провизии осталось всего на один раз, а местоположение склада под сомнением. Во что бы то ни стало должны завтра туда дойти. Пока же мы бодримся через силу. В тиски попали, но, к счастью, мы до настоящего времени питались все же хорошо. Дай-то Бог, чтобы завтра была хорошая погода.

Вторник, 13 февраля. Лагерь № 27, у Облаконосной горы.

Температура 10° [–12 °С].

Эту ночь мы все хорошо спали, несмотря на тревожное состояние духа. Что касается меня, я был более других озабочен, потому что, часто выходя из палатки, я наблюдал, как небо постепенно заволакивалось и начинался снег. К тому времени, как нам, по обыкновению, вставать, кругом стояла тьма. Ничего не было видно, незачем было вылезать из мешков. В 8 часов 30 минут я мог смутно различить гору. В 9 часов мы встали, решившись хотя бы напиться чаю с одним сухарем, без пеммикана, чтобы малый остаток пищи приберечь на случай крайней нужды. Мы собрались в путь и сначала должны были извиваться среди лабиринта ломаных ледяных глыб, но, около часа спустя, напали на старую потемневшую земляную тропу. Тут поверхность была гораздо лучше и быстро улучшилась.

Туман еще тяжело повис над всем окружающим, и в течение часа мы шли, постоянно проверяя наше положение. Но вдруг местность стала ровнее, и мы могли немного продвинуться вперед. Эванс оживил было в нас надежду, крикнув, что впереди виден склад, но это оказалось тенью на льду. Но вдруг Уилсон увидел флаг склада. Словно гора с плеч свалилась, и скоро в руках у нас была пища на 3 1/2 дня. У всех несказанно отлегло от сердца; нужно ли говорить, что мы сделали привал и поели как следует.

Остальную часть дня я держал больше влево, совсем близко к горе, пока мы не наткнулись на каменные морены. Тут Уилсон от нас отделился и составил себе коллекцию, между тем как мы с санями шли вперед. Лагерь мы разбили поздно, у нижнего конца горы, и поужинали почти по-прежнему сытно. Вчера мы пережили самое тяжелое испытание за все путешествие, и оно оставило в нас жуткое чувство всегда грозящей опасности. Опасность теперь миновала, но нужно спешить. Впредь провизию надо распределять так, чтобы мы не оставались без пищи в случае непогоды. Нельзя так рисковать. Очень отрадно было узнать, что обе другие партии благополучно выбрались. Лейтенант Эванс, по-видимому, попал в такую же путаницу, как и мы. Завтра будет, кажется, хороший день. Долина постепенно светлеет. У Боуэрса был сильный припадок слепоты от снега, у Уилсона тоже. Эванс не в силах помогать ни при какой работе.

Среда, 14 февраля.

Температура за завтраком: 0° [–18 °С]; за ужином: 1° [–17,2 °С].

Славный день, с ветром, изредка налетающим с ледника, и переход совершили изрядный. Выступили поздновато и спускались с морены. Сначала я думал идти вправо, но скоро, к счастью, одумался и решился следовать за изгибами морен. Таким образом, мы легко перешли на ледник. Надели обувь на шипах; час спустя подняли парус, но и при этом сочетании большой скорости не достигли, благодаря отчасти сыпучим снежным заносам, подобным тем, которые мы встречали на вершинах, отчасти нашим истрепанным полозьям. За завтраком мы их оскребли и натерли шлифовальной бумагой. После завтрака мы вышли на снег, и лед только местами проглядывал. Плохое начало, но с помощью ветра и при более удобном уклоне мы все-таки до ночевки осилили 6 1/2 мили.

Никак нельзя утаить от себя, что мы все работаем неважно. У Уилсона все еще болит нога, и он боится довериться лыжам; но всех больше беспокоит нас Эванс – ему очень худо. Сегодня утром у него на ноге показался огромный пузырь. Это нас задержало, и пришлось приспособить ему обувь на шипах. Я подчас боюсь, что состояние его ухудшается с каждым днем, но все еще надеюсь, что он оправится, когда опять пойдет правильная работа на лыжах, такая, как сегодня. Он голоден; Уилсон тоже. Между тем было бы рискованно опять увеличить рационы; напротив того, я, в должности повара, несколько сокращаю порции. Мы менее проворно справляемся с лагерной работой, и маленьких задержек случается все больше. Я сегодня вечером говорил об этом с товарищами и надеюсь, что это поможет. Наверстывать лишними часами никак нельзя. До следующего склада (Нижнего ледника) около 30 миль, а провизии у нас на три дня.

Четверг, 15 февраля. №Лагерь 29.

Температура за завтраком: 10° [–12 °С]; за ужином: 4° [–15,6 °С]. Пройдено 13,5 мили.

Опять провизии мало. В точности не знаем расстояния до следующего склада, но полагаем, что около 20 миль. Переход был трудный; пройдено 13 миль. Мы тащимся через силу, подстрекаемые страхом голода; сил же, очевидно, немного. К вечеру небо заволоклось, земля надолго скрылась. Мы сократили не только пищу, но и сон; порядком таки умаялись. Надеюсь, что через день-полтора, мы будем у склада.

Пятница, 16 февраля.

Пройденно 12,5 мили. Температура за завтраком: 6,1° [–14,4 °С]; за ужином: 7° [–13,9 °С].

Нелегкое положение: Эванс, кажется, помрачился в уме. Он совсем на себя не похож. Куда только девалась его обычная самоуверенность?

Сегодня утром, потом еще днем он нас задержал по пути, под каким-то пустым предлогом. Мы сократили рационы, но не очень – хватит как-нибудь до завтрашнего вечера. До склада никак не больше 10–12 миль, но погода против нас. После завтрака нас окутало густым снегом; землю еле-еле видно. В памяти останется воспоминание этого полного неприятностей дня, с новыми непогодами впереди. Все может еще кончиться хорошо, если мы завтра пораньше достигнем склада, но, имея при себе больного, поневоле страшно. Впрочем, не надо забегать вперед. А сна мы даем себе так мало, что нет сил больше писать.

Суббота, 17 февраля.

Ужасный день. Эванс выспался, вид у него был как-будто лучше, и он заявил, по обыкновению, что ему совсем хорошо. Он даже запрягся на своем месте, но около получаса спустя умудрился потерять с ног лыжи и должен был оставить сани. Поверхность была ужасная; мягкий, недавно выпавший снег на каждом шагу прилипал к лыжам и полозьям; сани двигались с кряхтением; небо было серое, и земля смутно виднелась.

Пройдя около часа, мы остановились, и Эванс догнал нас, но очень медленно. Через полчаса он опять отстал, под тем же предлогом. Он просил у Боуэрса кусок бечевки. Я уговаривал его поравняться с нами возможно скорее, и он ответил, как мне показалось, довольно весело. Надо было спешить, и нам четверым пришлось усиленно тащить, причем мы обильно потели. Поравнявшись со скалой, прозванной Монументом, мы остановились и, видя, что Эванс остался далеко позади, сделали привал.

Мы сначала не испугались, заварили чай и позавтракали. Эванс, однако, не являлся, и мы увидели его все еще в большом отдалении. Тут уже мы не на шутку встревожились и вчетвером побежали туда на лыжах. Я первым дошел, и вид бедняги меня немало испугал. Он стоял на коленях, одежда в беспорядке, руки обнаженные и обмороженные, глаза дикие. На вопрос, что с ним, ответил, запинаясь, что не знает, но думает, что с ним был обморок. Мы подняли его на ноги, но через каждые два-три шага он снова падал. Все признаки полного изнеможения. Уилсон, Боуэрс и я побежали назад за санями, Оутс остался при нем. Когда мы вернулись, мы нашли его почти без сознания, а когда доставили его в палатку, он был уже в беспамятстве и в 12 часов 30 минут тихо скончался.

Обсуждая симптомы, мы приходим к заключению, что он начал слабеть, еще когда мы подходили к полюсу, что его состояние быстро ухудшилось от страданий, которые причиняли ему обмороженные пальцы, и, кроме того, от частых падений на леднике, пока он, наконец, не утратил всякую веру в себя. Уилсон уверен, что при одном из этих падений он повредил себе мозг. Страшное дело – так потерять товарища; но если спокойно обдумать, нельзя не согласиться, что не могло быть лучше конца всем тревогам прошлой недели. Обсуждение всего положения вчера за завтраком показало нам, в каком отчаянном положении мы находились в такое время, имея на руках больного.

В 1 час ночи мы уложились и перевалили через ледяные гряды, после чего мы легко нашли склад.

Воскресенье, 18 февраля. Лагерь № 32 (Бойня).

Температура –5,5° [–20,6 °С].

После этой ужасной ночи мы дали себе 5 часов сна у Нижнего ледникового склада и сегодня около 3 часов пришли сюда, довольно легко перейдя через перевал. Найдя здесь большое количество конины, мы подкрепились хорошим ужином, за которым последуют еще много таких же ужинов, так что можно рассчитывать впредь на лучшее питание, лишь бы не замешкаться по пути. От более обильной пищи немедленно ощущаешь прилив новой жизни; но меня беспокоит вопрос, какова будет поверхность на Барьере.

Понедельник, 19 февраля.

Температура за завтраком: –16°.

Было уже поздно (после полудня), когда мы сегодня выступили, так как я дал почти 8 часов на сон, и было много работы с переменой поврежденных саней[74], установкой новой мачты, а также с упаковкой конины и личных вещей. Поверхность была именно такой, какой я ожидал, и солнце ярко освещало ее покров из рыхлого, сыпучего снега. Хорошо, что выдался такой день для нашей работы, но нам понадобится ветер или лучшие условия для того, чтобы сани могли успешно подвигаться вперед по такой поверхности. Боюсь, однако, что в следующие три-четыре дня больших перемен не будет.

Лагерь № 33. Температура –17° [–27°C].

В короткий день и по буквально ужасной поверхности мы кое-как осилили 4,6 мили. Это было все равно что тащить сани по сухому песку; полозья нисколько не скользят. Если так дальше пойдет, плохо будет, но от души надеюсь, что это только результат близости к берегу в той безветренной области, из которой мы скоро выберемся, если будем подвигаться без задержек. Я, может быть, преждевременно так об этом беспокоюсь; во всех других отношениях дела поправляются. Спальные мешки, развернутые, сушатся на санях, а главное, мы опять получаем полные рационы. Сегодня к ужину было нечто вроде рагу из пеммикана и конины, и все единодушно заявили, что ни в одну санную экспедицию лучшего ничего не ели. Отсутствие бедного Эванса выгодно для наших рационов, но если бы он был с нами в своем нормальном виде, мы, вероятно, подвигались бы быстрее. Спрашиваю себя не без тревоги: ввиду позднего времени года что нам дальше предстоит?

Понедельник, 21 февраля. Лагерь № 34.

За завтраком: температура –13° [–25°C]; за ужином: –15° [–26°C].

Та же ужасная поверхность. Четыре часа усиленной утренней работы привели нас к тому лагерю, в котором, на пути к полюсу, задержала нас четырехдневная снежная вьюга. Мы искали, не оставили ли тут еще конины, но не нашли. После завтрака снова взялись за лыжи, доставившие нам некоторое облегчение. Всего за весь день сделали 7 миль; следы от лыж довольно ясны, и было легко по ним идти. Оставили за собой еще курган. Плетемся страшно медленно, но надеемся на поворот к лучшему. Сегодня на SО к вечеру показывается облачность, что может послужить нам на пользу. В настоящее время сани и лыжи оставляют глубокие колеи, которые ясно видны за нами на протяжении нескольких миль. Тяжело; но все невзгоды по обыкновению забываются, лишь только мы устроимся на ночевку и подкрепимся хорошей пищей. Дай нам Бог лучшую дорогу, так как сил у нас меньше прежнего и осень быстро надвигается.

Вторник, 21 февраля. Лагерь № 35.

За завтраком температура 9° [–13°C]; за ужином: –11° [–24°C].

Когда мы выступали, было мрачно и пасмурно, но много теплее. Идти было также нехорошо, как вчера. Весь день длился тяжелый труд, порою внушая самые угрюмые мысли, через которые пробивался светлый луч, когда нам случалось напасть на след или на курган. За завтраком нам показалось, что мы сбились с дороги, но час или два спустя мы прошли мимо последнего снежного вала, воздвигнутого нами для защиты лошадей от ветра; после того мы напали на круг, оставленный палаткой, и затем уже шли по следам лошадей. Тут встречается значительное расстояние между курганами. Если только мы благополучно пройдем это расстояние, то мы станем на путь, правильным образом отмеченный курганами, и после того, при мало-мальски благоприятных условиях, уже с него не собьемся; но все зависит от погоды. Никогда мы с большими трудностями не осиливали каких-нибудь 8 1/2 мили; так продолжать нельзя. Мы отдаляемся от земли, и через день-другой, авось, пойдет лучше. От души надеюсь, что так будет.

Среда, 22 февраля. Лагерь № 36.

Температура за завтраком: –2° [–19°C].

Мы, несомненно, на обратном пути напали на отвратительные условия, а ввиду позднего времени года, дела могут сложиться в самом деле скверно. Сегодня утром с SО поднялся довольно сильный ветер и погнал снег по поверхности. Мы немедленно потеряли слабый след, но все-таки шли довольно быстро. Настал час завтрака, а курган, который мы надеялись увидеть, не являлся. Боуэрс был уверен, что мы ушли слишком далеко на запад и взяли вправо. Вследствие этого мы прошли еще одну лошадиную стоянку, не увидев ее. Изучив вечером карту, мы убедились, что хватили лишку на восток. При ясной погоде ошибку исправить можно, но дождемся ли ясной погоды? Положение тяжелое, тем более что, исправив ошибку, мы можем повторить ее. Ветер вечером спадает, и небо к югу проясняется, что подает надежду. Во всяком случае, отрадно отметить, что при всех этих невзгодах никто не падает духом. Сегодня к ужину было рагу из конины, такое вкусное и питательное, что мы почувствовали новые силы и бодрость.

Четверг, 23 февраля. Лагерь № 37.

Температура за завтраком: –9,8° [–23°C]; за ужином: –12° [–24,4°C].

Выступили с солнцем, а ветер почти совсем утих. Боуэрс измерил целую серию углов, и мы с помощью карт приблизительно сообразили, в каком положении мы находимся по отношению к следам. Данные имелись столь скудные, что мы, руководствуясь ими, принимали на себя большую ответственность. Но Боуэрс своими удивительно зоркими глазами разглядел вдали старый курган, и подзорная труба подтвердила его открытие, так что мы все повеселели. После завтрака мы видели еще курган; пошли дальше и стали лагерем всего в 2 1/2 миле от склада. Его не видно, но только бы погода была хорошая – нам его не миновать, поэтому мы все значительно приободрились. За 7 часов прошли 8,2 мили; значит, мы по этой поверхности можем в день пройти их 10–12. Итак, дела еще не так плохи: мы находимся на дороге, указанной курганами, и пробелов, надеюсь, не будет уже до самого дома.

Пятница, 24 февраля.

Завтрак. Прекрасный день. Слишком хорош. Час спустя после того, как выступили, ледяные кристаллы испортили поверхность. Дошли до склада значительно раньше полудня. Нашли запасы в порядке, только керосина мало[75] – придется очень осторожно обращаться с топливом; остальной провизии у нас будет на целых 10 дней, считая от сегодняшнего вечера, идти же предстоит меньше 70 миль. Нашли записку от Мирза: проходил тут 13 декабря; также от Аткинсона (от 15 декабря), извещавшую, что Кэохэйн поправился после болезни; и еще коротенькую записку от лейтенанта Эванса, не очень веселую; пишет, что поверхность плохая, температура высокая. Был, должно быть, в тревожном настроении.[76] Бесконечно обрадовались мы, что добрались до этого склада и на время отбросили все тревоги. Сомнения нет, что мы постепенно поднимались с самой Бойни. Прибрежный Барьер спускается везде, где из него не выдвигаются ледники, волнистой постоянно сглаживающейся площадью. Поверхность сверху мягкая, но замечательно твердая внизу. Теперь уже большая разница между дневной и ночной температурами. В настоящую минуту, когда я пишу, в палатке совсем тепло. У бедного Уилсона жестокий припадок слепоты, вследствие того что он вчера слишком напрягал глаза. Хотелось бы побольше топлива.

Ночной лагерь № 38. Температура –17° [–27 °С].

Опять немного приуныли. После полудня истинно ужасная была поверхность, и мы прошли всего 4 мили. Плохо будет, если так продолжится все время. Не знаю, что и думать, но быстрый переход от летнего времени не предвещает ничего хорошего. Большое счастье, что наши рационы пополняются кониной. Сегодня к ужину мы ели роскошное рагу. Спрашивается, что победит: дурное время года с тяжелыми условиями или наши здоровые организмы при хорошей пище?

Суббота, 25 февраля.

Завтрак. Температура –12° [–24,4 °С]. Насилу сделали в утро 6 миль. Выступили невеселые; дорога была не лучше вчерашней, так что и мы не повеселели. Понемногу, однако, поверхность исправилась, стало меньше заструг, полозья легче скользили, поднялся легкий попутный ветер. Тогда мы прибавили шагу. Но тащить все же еще очень тяжело: волнистость сглаживается, но неровности остаются.

Милях в двух впереди видны снежные валы 26-го лагеря, все следы ясны, особенно выдается след Эванса. Это, конечно, в нашу пользу, но мы устаем тащить, хотя опять привыкаем к лыжам. Боуэрс не совсем усвоил лыжную технику и немного обижается на меня за критику, но в добром сердце его я ни минуты не усомнился. Гораздо легче писать дневник за завтраком. Поели отлично – по четыре сухаря с маслом на человека и по кружке очень крепкого чая.

Сегодня опять как-то ожила надежда, хотя особенного улучшения не видно. Ах, если бы только немного ветра!

Лагерь № 39. Температура –20° [–29 °С].

После полудня было получше. В день прошли 11,4 мили, – впервые после долгого времени перешли за десяток; зато и работа была, и еще будет, если не поднимется нам на помощь ветер. Температура по ночам теперь очень низка, когда небо ясно, как в настоящую минуту. Погода, в сущности, чудесная, худо лишь то, что портится поверхность и что нет ветра. Все следы мы видим очень ясно, но поставленные для защиты лошадей валы, очевидно, сильно занесены. Кто-то догадался в 27-м лагере заменить их курганом. Старые курганы не очень, по-видимому, пострадали.

Воскресение, 26 февраля.

Завтрак. Температура –17° [–27 °С].

Небо сначала было облачно, но следы разглядеть можно было курган, был виден на большом расстоянии. Справлялись получше – за утро прошли 6 1/2 мили. Боуэрс и Уилсон теперь впереди; для меня большое облегчение, что могу тащить за ними, не обращая внимания на следы. Ночи теперь очень холодны, и мы пускаемся в путь с холодными ногами, так как дневная обувь совсем не просыхает. Пищи нам вроде бы хватает, но нужно еще больше. Надеюсь, что к следующему складу, до которого не больше 50 миль, мы придем с достаточным излишком провизии, чтобы иметь возможность несколько расщедриться. Нас все еще преследует страх, что может не хватить пищи.

Лагерь № 40. Температура –21° [–29,4 °С].

Девять часов безостановочной ходьбы дали нам 11 1/2 мили. До следующего склада всего 48 миль. Погода чудная, но холодно, очень холодно. Ничто не просыхает, и ноги слишком часто мерзнут. Мы нуждаемся в большом количестве пищи, особенно в жире. Топлива ужасно мало. В это время года едва ли можно надеяться на улучшение поверхности, но хотелось бы помощи от ветра, хотя в то же время при такой температуре ветер мог бы жестоко нас пробрать.

Понедельник, 27 февраля.

Отчаянно холодная ночь. Было –33° [–36°C], когда мы встали, а минимальная ночная температура –37° [–38 °С]. Некоторые из нас страдали от холодных ног, но спали все хорошо. Необходимо скоро увеличить рационы. Но мы утром прошли 7 миль и надеемся до ночи пройти еще пять. Облачное небо и хорошая поверхность, а теперь и солнце вышло. Приятно отсчитывать курганы, но остается еще много такого, о чем нужно беспокоиться. У нас почти весь разговор о еде; только поевши, о ней забываем. Земля исчезает с глаз – это хорошо. Дай Бог, чтобы нам не было больше задержек. Мы, понятно, постоянно рассуждаем о том, где и когда мы встретим собак и т. п. Положение критическое. Может случиться и так, что уже следующий склад устранит всякую опасность, но над нами все время висит тяжелое сомнение.

Лагерь № 41. Температура –32° [–35,6°C].

Все еще хорошая, ясная погода, но очень холодно. Сегодня полное безветрие. Сделали хороший по этим дням переход – 12,2 мили, – и много раньше обыкновенного залезли в свои мешки. До склада 31 миля; топлива в крайнем случае хватит на три дня, пищи – на шесть дней. Дела как будто немного проясняются; с завтрашнего вечера можно будет позволить себе некоторый излишек.

Прелюбопытная поверхность: поддающиеся под ногами свежие, мягкие заструги, между ними какая-то клочковатая кора, под которой лежит снег кристаллами.

Вторник, 28 февраля.

За завтраком. Прошедшей ночью термометр показывал –40° [–40°C]. Холодина отчаянная, но спали недурно. Я решил слегка увеличить рационы, что подействовало, несомненно, хорошо. Выступили при –32° [–35,6°C] и легком, но режущем северо-западном ветре. Ноги наши сильно озябли, и мы долго возились с обувью, однако поднялись раньше и на ночевку остановимся тоже раньше; авось, выдастся хорошая ночь. Положение поневоле критическое, пока мы не достигнем склада, и чем более я в него вдумываюсь, тем мне кажется вероятнее, что оно таковым останется и после того. До склада всего 24 1/2 мили. Солнце ярко светит, но дает мало тепла. Нельзя не признать, что середина Барьера – место ужасное.

Лагерь № 49. Поев превосходного рагу из конины, мы после отвратительного дня улеглись спать в приятнейшем настроении. Ветер продолжается. Прошли 11 1/2 мили. Температура слегка повысилась, но ночь предстоит, должно быть, холодная.

Среда, 29 февраля.

Завтрак. Ночь холодная. Минимальная температура –37,5° [–38,3 °С]. Когда мы встали, было –30° [–34 °С] при северо-западном ветре. Подниматься в путь было страшно холодно. У Боуэрса и Оутса, к счастью, были надеты новые меховые сапоги. Ожидали трудную работу – и не ошиблись. Вскоре, однако, пошло лучше, и после 5 1/2 часа ходьбы мы сделали привал. Следующий лагерь будет у склада – отсюда ровно 13 миль; на это не должно пойти больше полутора дней. В таком случае топлива хватит в обрез, провизии же у нас останется еще на три дня. Увеличение рационов оказало огромную пользу. Горы нам теперь нипочем. Ветер все еще легкий, с запада – не понимаю, что это за ветер.

Четверг, 1 марта.

Завтрак. Ночь была страшно холодная: минимальная температура –42° [–41°C]. Холодно было и подняться в путь, как и всегда теперь. Было 8 часов, когда и мы остановились в виду склада; флаг от нас менее чем в трех милях. Прошли вчера 11 1/2 мили, и сегодня за утро – 6. Тяжело было тащить вчера, а сегодня подавно. Помимо неблагоприятных для саней условий, погода чудесная. Дни и ночи безоблачны, и ветра мало. Хуже всего то, что легкие веяния налетают с севера и навевают невыносимый холод. Сегодня, впрочем, исключение: солнце светит и сравнительно тепло. Все наши вещи сохнут.

Пятница, 2 марта.

Завтрак. Беда редко приходит одна. Мы без большого труда дошли до склада (на середине Барьера) вчера после полудня, и с тех пор претерпели три удара, поставившие нас в скверное положение. Первым делом, мы нашли скудный запас горючего: при строжайшей бережливости его едва может хватить до следующего склада, до которого отсюда 71 миля. Второе – Оутс показал ноги: пальцы в плачевном состоянии, очевидно, благодаря последним ужасным холодам. Третий удар разразился ночью, когда ветер, которому мы было обрадовались, нагнал обложившие небо темные тучи. Температура ночью упала ниже –40° [–40 °С], и утром сегодня потребовалось больше полутора часов для того, чтобы справиться с обувью, и все-таки мы выступили еще до 8 часов. Мы потеряли из виду одновременно следы и курган и, насколько могли, наугад держали курс на северо-запад, но ничего не видели. И пуще всего – поверхность была прямо невозможная. Несмотря на сильный ветер и туго надутый парус, мы сделали всего 5 1/2 мили. Положение наше самое опасное, так как не подлежит сомнению, что мы не в состоянии совершать экстренные переходы, нестерпимо страдаем от холода.

Суббота, 3 марта.

Завтрак. Вчера мы снова набрели на след. Прошли около 10 миль и немного приободрились; но сегодня утром так худо, как никогда еще не было; все точно сговорилось против нас. После 4 1/2 часа ходьбы стало невмоготу, и мы должны были остановиться, сделав 4 1/2 мили.

Лагерь № 46. Себя мы не можем ни в чем винить – тащили мы изо всех сил; задержка вышла на три четверти часа из-за поверхности; ветер сильнейший, а мы были не в силах двинуть сани. При хорошем свете легко разглядеть причину. Поверхность последнее время была очень хорошая: твердая, подернутая тонким слоем шершавых кристаллов, слишком крепко засевших для того, чтобы ветер мог их сдвинуть, и причиняющих полозьям невозможное трение. Помилуй нас Бог, но нам не выдержать этой каторги!

В своем кружке мы бесконечно бодры и веселы, но что каждый чувствует про себя, о том могу только догадываться. Обувание по утрам отнимает больше и больше времени, поэтому опасность с каждым днем увеличивается.

Воскресение, 4 марта.

Завтрак. Впереди очень, очень мрачно. Вчера к ночи мы, по обыкновению, забыли все наши беды, залезли в мешки и великолепно выспались после горячего ужина. Проснувшись также хорошо, собрались в путь. Солнце ярко светило, след был ясно виден, но поверхность была покрыта колючим, мерзлым инеем. Все утро мы тащили изо всех сил, и за 4 1/2 часа сделали всего 3 1/2 мили. Вчера вечером было облачно, в воздухе муть, поверхность плоха; сегодня утром – солнце, а поверхность ничем не лучше. Надеяться не на что. Разве что на сильный, сухой ветер; но в это время года это маловероятно. Непосредственно под верхним слоем кристаллов находятся твердые заструги, недели две назад представлявшие, должно быть, отличную для саней поверхность.

До следующего склада около 42 миль, провизии есть у нас на неделю, но топлива не более чем дня на три или четыре. Мы его экономим насколько возможно, но на пищу при такой усиленной работе нельзя скупиться. Положение ужасное, но никто из нас еще не падает духом; по крайней мере, мы притворяемся спокойными, но сердце замирает каждый раз, как сани застрянут на какой-нибудь заструге, за которой густой кучей нанесен сыпучий снег, – и ни с места. Теперь, пока температура держится около –20° [–29 °С], все же лучше, много легче, но холодную волну нужно ожидать с минуты на минуту. Боюсь, что Оутс очень плохо перенесет такую напасть. Помоги нам, Провидение! Людской помощи мы ожидать больше не можем разве только в виде прибавления к нашей пище из следующего склада. Скверно будет, если мы и там найдем такую же недостачу топлива. Да и дойдем ли? Каким коротким показалось бы нам такое расстояние там, на вершинах. Не знаю, что бы со мной было, если бы Боуэрс и Уилсон не так упорно смотрели на вещи с лучшей стороны.

Понедельник, 5 марта.

Завтрак. К сожалению, должен сказать, что дела идут хуже и хуже. Вчера ненадолго поднялся ветер, и мы наши мизерные утренние 3 1/2 мили к вечеру дотянули до 9 с небольшим. Легли спать, поужинав чашкой какао и замороженным, едва подогретым пеммиканом.

Лагерь № 47. Такое воздержание сказывается на всех, главным образом на Оутсе, ноги которого находятся в плачевном состоянии. Одна нога вчера к ночи страшно распухла, и сегодня он сильно хромает. Мы выступили, позавтракав пеммиканом с чаем. Мы стараемся себя уверить, что пеммикан так вкуснее. Шли утром 5 часов по несколько лучшей поверхности, покрытой высокими бугорчатыми застругами. Сани два раза опрокидывались; сделали около 5 1/2 мили

До склада еще два больших перехода. Топливо совсем уже на исходе, и бедный Оутс почти вконец умаялся. Это вдвойне печально, потому что мы ничем не можем ему помочь; побольше горячей пищи еще могло бы его поддержать, но и то, боюсь, что очень мало. Никто из нас не ожидал таких страшных холодов, и больше всех страдает от них Уилсон; боюсь, что виной этому главным образом самоотверженная преданность, с которой он ухаживает за ногами товарища. Мы друг другу помочь не в состоянии, каждому довольно заботы о самом себе. Мы мерзнем на ходу, когда дорога трудная и ветер пронизывает нас сквозь нашу изношенную одежду. Товарищи все бодрятся, когда мы заберемся в палатку. Мы положили себе задачей довести игру до конца, не падая духом, но тяжело долгие часы надрываться и сознавать, что подвигаемся так медленно. Можно только твердить: «Помоги нам, Бог!» – и плестись через силу, страдая от холода и чувствуя себя вообще отвратительно, хотя сохраняя наружное спокойствие. В палатке мы болтаем о всякой всячине, но избегаем говорить о еде с тех пор, как решили восстановить полные рационы; это рискованно, но голодать в такое время мы положительно не могли.

Вторник, 6 марта.

Завтрак. Вчера было немного лучше: с помощью ветра, нам удалось сделать 9 1/2 мили, так что теперь до склада 27 миль.

Лагерь № 48. Зато сегодня утром опять ужасно. Ночью было тепло, и я в первый раз за все путешествие переспал с лишком час, затем мы долго провозились с обуванием; а когда поднялись в путь, то, таща из последних сил, едва могли одолеть по одной миле в час; наконец потемнело, повалил снег, и мы три раза должны были снять с себя хомуты, чтобы искать след. В результате – неполные 3 1/2 мили за утро.

Теперь солнце светит, а ветра нет. Бедный Оутс не в состоянии тащить; сидит на санях, пока мы ищем дорогу. Он удивительно терпелив, так как ноги, должно быть, причиняют ему адскую боль. Он не жалуется, но оживляется уже только вспышками и делается более молчаливым даже в палатке. Мы сооружаем спиртовую лампу, чтобы как-нибудь заместить печку, когда выйдет топливо. Она, конечно, печки не заменит, да и мало у нас спирта. Если бы удалось выдержать по девяти миль в день, то еще можно было бы подойти на близкое расстояние к складу прежде, нежели наши запасы совсем истощатся; теперь же выручить нас могут только сильный ветер и хорошая поверхность; да и то, хотя сегодня утром был порядочный ветер, сани волоклись будто свинцом налитые. Будь мы все в нормальном состоянии, я все-таки надеялся бы выпутаться, однако бедный Оутс страшно связывает нас, хотя делает все возможное, но, должно быть, страдает ужасно.

Среда, 7 марта.

Совсем плохо. У Оутса одна нога в безнадежном состоянии; храбрится. Мы все еще говорим о том, что мы дома будем вместе делать.

Вчера прошли 6 1/2 мили.

Лагерь № 49. Сегодня утром за 4 1/2 часа прошли как раз 4 мили. До склада еще 16 миль. Если только мы установим разумную норму пищи и поверхность продержится и далее такая, как сегодня, мы еще можем добраться до следующего склада (у горы Хупер, на 72 мили дальше), но не до Однотонного лагеря. Мы надеемся, хотя без настоящего к тому основания, что собаки побывали в складе у горы Хупер; тогда еще можно бы пробиться; если же там опять будет недостача топлива, тогда мало надежды.

В состоянии бедного Оутса, очевидно, надвигается кризис. Впрочем, мы все похвастаться не можем, хотя еще удивительно держимся, ввиду совершаемой нами поистине чрезмерной работы. Одно, что нас поддерживает, – это хорошая пища. Утром сегодня сначала не было ветра, но потом поднялся небольшой, холодный. Солнце светит, и курганы ясно видны. Хотелось бы сохранить след до конца.

Четверг, 8 марта.

Завтрак. Хуже и хуже. Левая нога бедного Оутса никоим образом не дотянет. Сколько идет времени и мучения на обувание – ужас! Мне приходится час ждать в ночной обуви, прежде чем начать менять ее, и все-таки по обыкновенно я бываю готов первым. У Уилсона с ногами теперь тоже нехорошо, но это главным образом оттого, что он так много помогает другим. В утро сегодня мы сделали 4 1/2 мили, и до склада осталось 8 1/2. Смешно задумываться над таким расстоянием, но мы знаем, что при такой поверхности мы не можем рассчитывать даже на половину наших прежних переходов, да и на эту половину мы тратим энергии почти вдвое. Капитальный вопрос: что найдем мы в складе? Если все-таки собачьи упряжки там побывали, то можно будет пройти еще немалое расстояние; если же и там опять мало топлива, Бог да помилует нас! Боюсь, что мы в скверном положении.

Суббота, 10 марта.

Катимся неудержимо под гору. Оутсу с ногами хуже. Редкой силой духа обладает он: должен же он знать, что ему не выжить. Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет. Но и без него сомневаюсь, чтобы мы пробились. Погода создает нам гибельные условия, и наши вещи все больше леденеют, все труднее их делать годными к употреблению. Но, конечно, самой большой обузой является бедный Оутс. Утром его приходится ждать до тех пор, пока почти истощится согревающее действие хорошего завтрака, тогда как именно следовало бы тотчас же пускаться в путь; то же самое за вторым завтраком. Бедняга! Жалость берет на него глядеть: нельзя не стараться подбодрить его.

Вчера мы достигли склада у горы Хупер. Хорошего мало. Недостача во всем. Не знаю, виноват ли тут кто. Собаки, которые были бы нашим спасением, очевидно, сюда не заходили.

Утро было тихое, когда мы завтракали, но уже когда выступали, ветер подул с WNW и стал быстро усиливаться. Пройдя полчаса, я убедился, что мы не в состоянии бороться против таких условий; мы были вынуждены поставить палатку, в которой мы провели остальной день в холоде, с бушующей вокруг нас вьюгой. (Лагерь № 52.)

Воскресенье, 11 марта.

Ясно, что Оутс близок к концу. Что делать нам или ему – одному Богу ведомо. Мы после завтрака обсуждали этот вопрос. Он благородный, мужественный человек и понимает положение, а все же, в сущности, просил совета. Можно было только уговаривать его идти, пока хватит сил. Наше совещание имело один удовлетворительный результат: я просто приказал Уилсону вручить нам средство покончить с нашими страданиями. Уилсону оставалось только повиноваться, иначе мы взломали бы аптечку. У нас у каждого по 30 таблеток опиума, а ему мы оставили трубочку с морфием. Тем кончилась трагическая сторона истории. (Лагерь № 53.)

Когда мы сегодня утром поднялись, небо было все заложено. Ничего не было видно, мы потеряли след и, наверное, немало побродили; за все утро прошли 3,1 мили. Тащить было ужасно тяжело – мы, впрочем, так и ожидали. Убедился, что больше 6 миль в день нам теперь уже не сделать, если не поможет ветер и не улучшится поверхность. Провизии у нас на 7 дней, а до Однотонного лагеря от сегодняшнего вечера, должно быть, 55 миль. 6 · 7 = 42; остается пробег в 13 миль, даже если хуже не будет. Между тем осень быстро надвигается.

Понедельник, 12 марта.

Вчера мы прошли 6,9 мили, а в остальном – без перемен. Оутс мало помогает; руки у него теперь не лучше ног. Сегодня угром мы 4 мили прошли в 4 часа 20 минут; можем надеяться до вечера сделать еще 3 мили. 6 · 7 = 42, а до склада будет 47 миль. Сомневаюсь, чтобы можно было дотянуть. Поверхность такая же ужасная, мороз жестокий, силы убывают. Уже более недели нет признака благоприятного ветра, и, по-видимому, каждую минуту можно ожидать противного ветра.

Среда, 14 марта.

Мы, несомненно, с каждым днем слабеем; все словно сговорилось против нас. Вчера, когда мы проснулись, нас встретил сильный северный ветер, при –37° [–38 °С]. Не могли идти против такого ветра.

Остались в лагере № 54 до 2 часов, тогда прошли еще 5 миль. Хотели, отдохнув, пройти еще сколько-нибудь, но все слишком прозябли, так как северный ветер ни минуты не утихал, а когда солнце стало садится, температура еще понизилась. Долго возились, готовя ужин впотьмах. (Лагерь № 55.)

Сегодня утром выступили с легким южным ветром, подняли парус и довольно скорым шагом прошли мимо кургана; но на полпути ветер перескочил на W, потом на WSW, насквозь продувая нашу одежду и забираясь в рукавицы. Бедный Уилсон так прозяб, что долго не мог снять с ног лыжи. Лагерь устроили, собственно, только я и Боуэрс, и когда мы, наконец, укрылись в палатке, нам всем было смертельно холодно. Температура понизилась до –43° [–41,1 °С], при сильном ветре. Надо идти вперед, но постановка лагеря с каждым разом становится труднее и опаснее. Мы, должно быть, близки к концу. Бедному Оутсу с ногой опять хуже. Боюсь подумать, что с ней будет завтра. Мы с величайшим трудом спасаемся от обмораживания. Никогда и не снилось мне, чтобы в это время года могли быть такие морозы и такие ветры. Вне палатки – один ужас. Должны бороться до последнего сухаря, но уменьшать рационы нельзя.

Пятница, 16 марта, или суббота, 17-е.

Потерял счет числам, но верно, кажется, последнее. Жизнь наша – чистая трагедия. Третьего дня, за завтраком, бедный Оутс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти с нами после завтрака. Несмотря на невыносимую боль, он крепился, и мы сделали еще несколько миль. К ночи ему стало хуже, и мы знали, что это – конец.

На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить следующие факты. Последние мысли Оутса были о его матери, но тотчас перед тем он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. Он в течение многих недель без жалоб переносил жестокие страдания и до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах и охотно это делал. Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа. Конец же был вот какой: он проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся; это было вчера. Была метель. Он сказал: «Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь». Он вышел в метель, и мы его больше не ви-дели.

Пользуюсь этим случаем, чтобы сказать, что мы до самого конца не покидали своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса, когда у нас положительно не было пищи и он лежал без памяти, казалось, что ради спасения остальных необходимостью являлось оставить его – но Провидение милостиво убрало его в самый критический момент. Он умер своей смертью, и мы ушли от него только два часа спустя после его кончины. Мы знали, что бедный Оутс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся в таком же духе встретить наш конец – а до конца, несомненно, недалеко.

Могу писать только за завтраком, и то не всегда. Холод убийственный: –40° [–40 °С] в полдень. Мои товарищи бесконечно добры, нам всем ежеминутно грозит опасное обморожение, и хотя мы беспрестанно говорим о благополучном исходе, не думаю, чтобы хотя бы один из нас в душе верил в возможность та-кового.

Мы теперь мерзнем на ходу и во всякое время, исключая единственно только время за едой. Вчера мы должны были из-за метели сделать привал и сегодня подвигаемся ужасно медленно. Мы стоим в старом лагере № 14, в двух переходах от Однотонного лагеря. Мы здесь оставляем инструменты, фотографический аппарат и спальный мешок Оутса. Дневники и пр., как и геологические образцы, которые мы везли по особой просьбе Уилсона, найдут при нас или на санях.

Воскресение, 18 марта.

Сегодня, за завтраком, мы находимся в 27 милях от склада. Несчастье преследует нас, но еще возможен поворот к лучшему. Вчера опять дул противный ветер и гнал снег нам в лицо; пришлось остановиться. Ветер с NW, силой в 4 балла, температура –35° [–37 °С]. Нет того человека, который мог бы идти против такой комбинации, и мы изнурены почти до предела.

Моя правая нога пропала – отморожены почти все пальцы; а еще два дня назад я мог похвастаться двумя здоровыми ногами. Такими-то ступенями спускаюсь к окончательному падению. Я имел отменную глупость примешать ложечку порошка карри к растопленному пеммикану и поплатился сильным расстройством желудка. Всю ночь промучился, не спал; утром шел совсем больной; ногу отморозил и не заметил. Достаточно малейшей оплошности для того, чтобы получить такую ногу, на которую невесело смотреть. Теперь Боуэрс чувствует себя всех лучше, но и то неважно. И он, и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или делают вид – уж не знаю! В печке последний керосин, и то она полна только на половину; спирта самая малость; вот и все, что стоит между нами и жизнью. Ветер в настоящую минуту попутный; это, пожалуй, в нашу пользу. Когда мы шли к полюсу, такое число миль, какое мы теперь проходим в день, показалось бы нам до смешного ничтожным.

Понедельник, 19 марта.

Завтрак. Вчера вечером с трудом устроились на ночевку и страшно зябли, пока не поужинали холодным пеммиканом и сухарем с половиной кружки какао, сваренного на спирту. Тогда, против ожидания, согрелись и спали хорошо. Сегодня поднялись с обычной проволочкой. Сани ужасно тяжелы. До склада 15 1/2 мили, должны бы дойти в три дня. Какая медленность движения! Пища есть еще на два дня, но топлива еле-еле на один день. Ноги у нас у всех плохи, у Уилсона лучше, чем у других; всех хуже моя правая, левая еще здорова. Нет возможности лечить ноги, пока нет горячей пищи. Лучшее, на что я теперь могу надеяться, – ампутация ноги; но не распространится ли гангрена – вот вопрос. Погода вздохнуть не дает. Ветер с севера и северо-запада, температура сегодня –40° [–40 °С].

Среда, 21 марта.

В понедельник к вечеру доплелись до 11 миль от склада; вчера весь день просидели из-за свирепой метели. Последняя надежда: Уилсон и Боуэрс сегодня пойдут в склад за топливом. (Лагерь № 60 от полюса.)

22-е и 23-е.

Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность. Топлива нет. Пищи осталось на раз или два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться его. Пойдем, с вещами или без оных, и умрем, где упадем.

Четверг, 29 марта.

С 21 числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20 числа у нас было топлива на две чашки чая на каждого и пищи на два дня, с большой натяжкой. Каждый день мы были готовы идти – до склада всего 11 миль, – но нет возможности выйти из палатки, так снег несет и крутит. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Мы выдержим до конца, но мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.

Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать.

Р. Скотт.

Последняя запись: «Ради Бога, не оставьте наших близких».

Кроме дневников, Скотт оставил письма к разным лицам, а также «Послание к публике». Вот оно.

Причиной наших бедствий является не плохая организация, а неудача во всех рисках, каким нам приходилось подвергаться.

1) Вследствие пропажи транспорта с лошадьми я был вынужден отправиться позже, чем намеревался, и уменьшить количество перевозимых запасов.

2) Нас задерживала погода всю дорогу к югу, особенно продолжительным был шторм на 83° южной широты.

3) Рыхлый снег в нижней части ледника уменьшил скорость наших движений.

Мы с твердой волей боролись против этих обстоятельств и одолели их, но ценой убыли в наших запасах.

Распоряжения наши по части продовольствия, одежды и складов, заложенных на обширном ледяном пространстве и по всему протяжению этих бесконечных 700 миль к полюсу и обратно, оказались во всех подробностях верно рассчитанными,

Мы возвратились бы к леднику в лучшем виде и с излишком провизии, если бы не ошеломившая нас гибель того человека, смерти которого мы всего менее могли ожидать: Эдгар Эванс считался из всех нас самой сильной натурой.

Ледник Бирдмора в хорошую погоду не представляет трудностей; но нам на обратном пути не досталось ни одного вполне хорошего дня; это обстоятельство, вместе с тем, что на руках у нас оказался больной товарищ, непомерно осложнило наше положение.

Как я упомянул в другом месте, мы попали в труднопроходимые льды, и Эдгар Эванс получил сотрясение мозга. Он умер своей смертью, но оставил нашу компанию расшатанной, лицом к лицу с преждевременно надвигавшейся зимой.

Но все вышеперечисленные факты еще ничто в сравнении с тем, что ожидало нас на Барьере. Я утверждаю, что сделанные нами распоряжения вполне соответствовали надобности и что никто в мире в это время года не ожидал таких температур и такой поверхности, какие мы тут встретили. На вершинах, на 85° и 86° южной широты, было –20° [–29 °С] и –30° [–34 °С]; на Барьере, на 82° и на 10 000 футов ниже, почти сплошь держалась температура в –30° [–34 °С], ночью доходившая до –47° [–44 °С], при непрерывных ветрах. Все было совершенной неожиданностью, и причиной нашей гибели, несомненно, является это внезапное наступление жестоких морозов, удовлетворительного объяснения которому не придумать.

Не думаю, чтобы кто-нибудь переживал такой месяц, как тот, который пережили мы, – и мы все-таки выбрались бы вопреки погоде, если бы не заболел другой товарищ, капитан Оутс, и не оказалось недостачи топлива в складах, которой не могу объяснить себе, и, наконец, если бы не метель, нагрянувшая на нас в 11 милях от того склада, в котором мы рассчитывали найти запасы для остального пути. Этим последним ударом завершились наши злоключения. Мы засели в 11 милях от нашего Однотонного лагеря, имея топлива всего на один раз и пищи на два дня. Четыре дня мы не могли выйти из палатки; кругом нас воет вьюга.

Мы слабы, писать трудно; но я, со своей стороны, не сожалею об этом путешествии: оно показывает, что англичане ныне способны переносить труды и лишения, друг другу помогать и встретить смерть с неменьшей твердостью духа, нежели в любое прошлое время. Мы рисковали, рисковали сознательно; нам была во всем неудача, поэтому мы не имеем повода к жалобам и преклоняемся перед волей Провидения, решившись приложить все старания до конца. Но если мы охотно отдали свои жизни этому предприятию, ради чести нашей родины, я взываю к нашим соотечественникам, дабы они позаботились, чтобы те, кому мы служили опорой, были прилично обеспечены.

Если бы мы остались живы, я бы такие вещи рассказал о мужестве, выносливости и отваге моих товарищей, которые расшевелили бы сердце каждого англичанина. Повесть эту пусть расскажут эти черновые наброски и наши мертвые тела; но не может того быть, чтобы такая богатая страна, как наша, не позаботилась о подобающем обеспечении наших близких.

Р. Скотт.