Ложная память Мит Валерий

ГЛАВА 75

В своем кабинете на четырнадцатом этаже доктор работал над новой книгой. В данный момент он занимался литературной шлифовкой забавного анекдота об одной из своих страдающих фобиями пациенток. У этой была боязнь еды, она похудела со ста сорока фунтов до восьмидесяти шести. В этом состоянии она в течение нескольких дней находилась на грани физического умирания. Психиатру — Ариману — удалось подобрать ключ к ее состоянию и вылечить ее, когда времени уже почти не оставалось. Конечно, в изложении на страницах книги история этой пациентки будет не такой забавной, а скорее темной и драматической. Ему были нужны именно такие случаи, суть которых гарантировала интерес читателей медицинского журнала, а благодарные пациенты имели возможность избавить его от излишней возни по проталкиванию публикации. Тем не менее тут и там по тексту были разбросаны искрящиеся блестки юмора, а при чтении одного абзаца любой должен был расхохотаться, хлопая себя по колену.

Он не мог, как обычно, полностью сосредоточиться на работе, потому что его мысли все время отвлекались на события в Малибу. После тщательного расчета времени, которое должно было потребоваться Эрику для того, чтобы посетить камеру хранения и доехать до дома Лэмптона, он решил, что первый выстрел раздастся в промежутке от без четверти час до часа дня.

Его также слегка отвлекали и мысли о киануфобичке, звонка от которой до сих пор не было. Задержка его не беспокоила. Она должна была вскоре позвонить. Немногие люди были более надежны, чем одержимые навязчивыми идеями и фобиями.

«Беретта» лежала на письменном столе справа от него.

Он ни в коем случае не ожидал, что киануфобичка спустится с крыши на веревке и, выбив стекло, ворвется внутрь с автоматом и связкой гранат в руках, но и недооценивать ее тоже не собирался. Самые неприятные женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться на протяжении многих лет, как правило, одевались в элегантные, хотя и консервативные вязаные костюмы от Сент-Джона и обувь от Феррагамо. Многие из них были давними супругами руководителей студий и политических воротил; они выглядели типичными браминами, чьи родословные уходят своими корнями глубоко под Плимут-Рок[63]. Это были утонченные и аристократичные дамы, но они были вполне в состоянии съесть на завтрак ваше сердце и почки под муссом и запить все это стаканом коллекционного «Мерло».

Доктор решил съесть ленч у себя в кабинете и сделал заказ в гастрономическом магазине, где верили, что люди имеют право употреблять в пищу майонез, сливочное масло и животный жир во всех формах. Пока он ел, синий мешок, перекосившись набок и свесив перевязанную шею, стоял совсем рядом с его тарелкой. Но Ариману знание о содержимом этого пакета нисколько не портило аппетита, ведь оно было веселым напоминанием о том состоянии, в котором полиция вскоре найдет останки Дерека Лэмптона.

В четверть второго ленч закончился, и доктор убрал со стола пластиковые тарелки и обертки, в которых была доставлена еда, но не стал возвращаться к разработке анекдота об анорексии. Теперь на его столе не было ничего, кроме роскошной тетради для записей с сафьяновым, украшенным инкрустацией из слоновой кости переплетом, поверх которой стоял синий мешок.

К глубокому прискорбию, он не мог лично насладиться зрелищем унижения Лэмптона. Даже если какая-нибудь из самых желтых газетенок хорошо справится с делом, он, скорее всего, не увидит этого радующего душу зрелища. Ни «Нью-Йорк таймс», ни даже «ЮС тудэй» обычно не спешат отдавать в печать фотографии вскрытых черепов, забитых калом.

К счастью, доктор обладал развитым воображением. Имея перед собой в качестве источника вдохновения синий мешок, он без всяких затруднений рисовал в своем мозгу яркие захватывающие картины.

Когда часы показали половину второго, он решил, что Эрик Джэггер должен был уже покончить со стрельбой и приступить к процедуре краниотомии. А может быть, уже заканчивал ее. Закрыв глаза, доктор явственно услышал ритмичный звук пилы, вгрызающейся в черепную коробку. Учитывая чрезвычайную твердолобость Лэмптона, решение взять запасное полотно было мудрым. У Лэмптонов вполне могло не оказаться собаки, но доктор надеялся, что в этом случае ему на помощь придет диета Эрика, который каждое утро съедал изрядное количество хлеба грубого помола.

Больше всего он сожалел о том, что ему не удалось воплотить первоначальный план игры, согласно которому Дасти, Скит и Марти должны были запытать до смерти Клодетту и обоих Дереков. Перед последующим самоубийством Дасти, Скит и Марти написали бы пространные заявления, в которых должно было говориться о том, что Дерек-старший и его жена подвергали Дасти и Скита, когда те были детьми, ужасающим издевательствам и сексуальному насилию, при помощи рогипнола неоднократно насиловали Марти и Сьюзен Джэггер; последнюю Ариман мог бы даже включить в состав команды убийц, если бы, конечно, она не додумалась до трюка с видеокамерой. Список убитых должен был состоять из семи человек, не считая домашней прислуги и заглянувших в гости соседей, если бы таковые оказались. Такой, по мнению Аримана, была минимальная величина резни, которая могла бы привлечь внимание национальных средств информации; а поскольку Дерек имел репутацию гуру псевдопопулярной психологии, семь смертей произведут шуму не меньше, чем взрыв бомбы, погубивший две сотни человек, среди которых, к несчастью, не оказалось ни единой знаменитости.

Ладно, пусть игра оказалась сыгранной не столь изящно, как ему хотелось бы, ему все равно хватит чувства удовлетворения от самой победы. Лишенный возможности заполучить мозг Дерека Лэмптона, он, возможно, запечатает синий мешок в люситовый вакуумный контейнер в качестве символического трофея.

Хотя за те два дня, в течение которых Скит не прибегал к наркотикам, его умственные процессы стали более ясными и эффективными, он все еще не достиг степени остроты разума, необходимой для того, чтобы управлять атомной электростанцией или хотя бы мыть на ней полы. К счастью, он сознавал это и потому намеревался тщательно обдумать каждый шаг своей атаки на доктора Аримана за время поездки из Малибу в Ньюпорт-Бич.

Он пребывал в состоянии глубочайшего расстройства чувств, то и дело срывался в слезы и даже рыдания. Ехать по Пасифик-Коаст-хайвей во время дождливого сезона с глазами, полными слез, было чрезвычайно опасно, так как непредсказуемые грязевые оползни и выкатывающиеся на дорогу валуны размером с хороший грузовик требовали от водителя реакции не хуже, чем у дикого кота. В это время дня машины неслись по автостраде в сторону юга со скоростью восемьдесят миль в час, несмотря на знаки и надписи, запрещающие разгоняться быстрее шестидесяти пяти, а на такой скорости безудержные рыдания вполне могли бы повлечь за собой плачевные последствия.

После страшных ударов четырех пуль, отраженных кевларовым бронежилетом, его грудь и живот были охвачены сплошной ноющей болью, а режущие спазмы, стискивавшие желудок, были связаны не с ушибами, а с напряжением и страхом. Всякий раз, когда ему доводилось пообщаться с матерью, у него случалась мигрень, и это нисколько не зависело от того, убивали кого-нибудь из арбалета во время его визита или нет.

Однако его моральные муки были много хуже любой физической боли. Дом Дасти и Марти погиб, и от этого у него на душе было так черно, словно это его собственный дом сгорел дотла. Они были лучшие люди в мире, Марти и Дасти, лучшие. Они никак не заслуживали такой беды. Их милый домик, уничтоженный огнем, мертвая Сьюзен, мертвый Эрик, жизнь в страхе…

Но еще хуже ему становилось, когда он думал о себе как о младенце, о матери, стоявшей рядом с ним с подушкой в руках, — о его собственной матери с таким прекрасным лицом. После того как Дасти сделал разоблачение, она даже не стала отрицать, что собиралась убить его. Он знал, что как взрослый человек он был совершенным ничтожеством и ребенком был таким же ничтожеством, но теперь ему казалось, что он, наверно, и новорожденным младенцем был настолько очевидным будущим ничтожеством, что даже родная мать считала справедливым задушить его, пока он спал в своей кроватке.

Он не желал быть таким ничтожеством. Он намеревался совершить нужный поступок и совершить его хорошо, чтобы его брат Дасти мог гордиться им, но он всегда сбивался с пути и не замечал этого. Он также понимал, что причинял Дасти множество страданий, и от этого ему становилось еще хуже.

С болью в груди и кишках, непрестанными спазмами в желудке, мигренью, душевными терзаниями, слезами, застилавшими глаза, при необходимости гнать восемьдесят миль в час, что мешало сосредоточиться на своих мыслях, а также в ужасном волнении по поводу того, что его уже несколько лет назад лишили водительских прав, он прикатил в Ньюпорт-Бич, на стоянку автомобилей подле здания, где находился офис доктора Аримана, незадолго до трех часов дня, так и не выработав продуманной программы устранения психиатра.

— Я законченное ничтожество, — сказал он себе вслух.

У такого ничтожества, каким он был, шансы на то, чтобы добраться со стоянки до четырнадцатого этажа, попасть в кабинет Аримана и успешно прикончить ублюдка, были настолько малы, что даже не поддавались расчету. Вроде попытки взвесить волос с задницы блохи.

Его поддерживала одна уверенность. Если бы ему удалось преодолеть все трудности и застрелить психиатра, то, вероятно, его не упрятали бы в тюрьму на всю жизнь, как, без сомнения, поступили бы с Дасти или Марти, если бы это сделали они. Учитывая его насыщенную биографию, центральное место в которой занимало пребывание в наркологических лечебницах, незавидные оценки состояния психики, сопровождавшие его от самого рождения, и зарегистрированную психиатрами патологическую склонность к смирению и неприятию любого насилия, Скит, скорее всего, попал бы в психиатрическую клинику, откуда мог бы выйти лет через пятнадцать, если, конечно, выжил бы после массированной лекарственной терапии.

Из автомата торчал длинный магазин, но все же оружие можно было засунуть за пояс и прикрыть свитером. К счастью, свитер на нем был мешковатым; он был даже более мешковатым, чем нужно, потому что он купил его уже несколько лет назад, и теперь, после того как Скит изрядно похудел, свитер был велик ему примерно на два размера.

Он вышел из «Лексуса», не забыв взять с собой ключи. Если бы он оставил их в замке зажигания, то автомобиль могли украсть, а после этого он сам оказался бы причисленным к списку угонщиков машин. Он не хотел, чтобы, когда его имя появится во всех газетах, когда его арест покажет телевидение, люди считали его одним из преступников, занимающихся кражей автомобилей. Он в жизни не украл ни единого пенни.

Небо было синим. День был ясным. Ветра не было вовсе, и Скит радовался этому, потому что чувствовал себя таким слабым, что сильный бриз мог бы сбить его с ног.

Он прошелся взад-вперед около автомобиля, скосив глаза вниз, на свой свитер, потом пригнул голову к одному плечу, затем к другому, стараясь разглядеть под одеждой очертания автомата. Оружия совершенно не было видно.

Когда он ощутил себя полностью готовым к тому, чтобы направиться в здание и сделать свое дело, горячие слезы вновь хлынули из его глаз, и он еще несколько раз прошелся рядом с автомобилем, вытирая глаза рукавом свитера. Наверняка в вестибюле огромного здания будет охрана. Скит понимал, что изможденный рыдающий человек с серым лицом, одетый в свитер, который велик ему на два размера, обязательно вызовет подозрения.

Под углом от того места, где Скит поставил «Лексус», через ряд спереди и на несколько мест к северу, стоял белый «Роллс-Ройс». Из него вышла женщина и остановилась, глядя прямо на Скита. Его глаза уже были достаточны сухими для того, чтобы он смог разглядеть привлекательную, очень изящную белокурую леди, одетую в розовый вязаный костюм. Очевидно, она относилась к разряду преуспевающих людей и достойных граждан. Вряд ли ее можно было отнести к тем невежам, которые могли бы глазеть на совершенно незнакомого человека, и Скит подумал, что он, вероятно, выглядит очень подозрительно, словно у него на плече крупнокалиберная винтовка, а грудь опоясывает лента-патронташ.

Если он кажется подозрительным даже этой леди в розовом, то охранник наверняка ослепит его порцией слезоточивого газа и попотчует электрошокером сразу же, как только он появится в дверях. Похоже, он оставался все таким же ничтожеством.

Он не мог вынести мысли о том, что подведет Дасти и Марти, единственных за всю его жизнь людей, которые когда-либо любили его, по-настоящему любили. Если он не мог сделать для них того, что наметил, то лучше было бы вытащить оружие из-под свитера и прямо здесь выстрелить себе в голову.

Но он был не более способен на самоубийство, чем на воровство. Конечно, не считая прыжка с крыши Соренсона во вторник. Правда, он теперь понимал, что это не могла быть его собственная идея.

Он постарался сделать вид, что не замечает испытующих взглядов леди в розовом, попытался принять вид счастливого и довольного жизнью человека, которого просто не могло быть у сумасшедшего убийцы, засвистел «Прекрасный мир», потому что это было первое, что пришло ему в голову, вышел со стоянки и, не оглядываясь, вошел в здание.

Доктор не привык к тому, чтобы его расписание определял кто-либо помимо него самого, и поэтому все сильнее раздражался из-за того, что киануфобичка до сих пор не звонит. Он не имел ни малейшего сомнения в том, что она поверит в бред насчет злокозненного компьютера, который он ей вывалил; ее навязчивая идея не оставляла ей иного выбора. Но, судя по всему, у этой дуры, как и у всех нуворишей, не было не только хороших манер, но и никакого понятия о том, что время других людей тоже следует уважать.

Ариман был не в состоянии сосредоточиться на работе, но ему нельзя было уйти из офиса, и поэтому он пытался развлечься, составляя хокку на темы того скромного материала, который имелся перед ним.

Это было просто ужасно. Да, семнадцать слогов, и технически совершенно во всех отношениях. И тем не менее он никогда еще не видел лучшего подтверждения мысли о том, что бессмертие Вильяма Шекспира нельзя объяснить одним лишь техническим совершенством.

Тоже ужасно, но приносит куда больше удовлетворения.

Хорошо одетый охранник, размерами вдвое превышавший Скита, сидел за барьером около справочного пульта. Он читал книгу и не смотрел по сторонам.

Скит по табло определил местонахождение офиса Аримана, подошел к лифту, нажал кнопку вызова и застыл, глядя прямо в закрытые двери. Он опасался, что охранник, несомненно, хорошо обученный профессионал, сразу же почувствует, если кто-нибудь начнет взволнованно оглядываться на него.

Почти сразу же подъехал один из лифтов. Двери раздвинулись, и оттуда вышли три пожилые женщины с птичьими лицами и три высоких красавца-сикха в тюрбанах. Обе группы сразу же разошлись в разные стороны.

И без того донельзя потрясенный и напуганный, Скит был совершенно ошеломлен при виде старых леди и сикхов. За минувшие тридцать шесть часов он почерпнул у Пустяка изрядное количество эзотерической информации, среди которой были и сведения о том, что в числах «три» и «шесть» каким-то образом скрывались ключи к раскрытию тайны пребывания на Земле инопланетян. А здесь ему предстали сразу две тройки и одна шестерка. Дурное предзнаменование.

Следом за Скитом в кабину вошли еще двое. Мужчина в форме Объединенной службы доставки посылок с ручной тележкой, на которой лежали три внушительные коробки, и женщина в розовом костюме.

Скит нажал кнопку четырнадцатого этажа. Разносчик — девятого. А леди в розовом совсем ничего не нажала.

Прямо из дверей Дасти сразу заметил, как Скит входит в лифт в дальнем конце вестибюля. Марти тоже увидела его.

Ему захотелось окликнуть брата, но поблизости сидел охранник, а им сейчас меньше всего на свете хотелось привлекать к себе внимание службы безопасности.

Они торопливо пошли к лифту, стараясь не сорваться на бег, но двери кабины закрылись, когда они успели достичь лишь середины вестибюля.

Всего лифтов было четыре, но на первом этаже не было ни одного. Судя по табло индикатора, два направлялись вверх, а еще два — вниз, и ближайший из них находился на пятом этаже.

— По лестнице? — спросила Марти.

— Четырнадцать этажей. Нет. — Дасти указал на индикатор, где на одной из полосок цифра «пять» сменилась четверкой. — Это будет быстрее.

Разносчик вышел на девятом этаже, и, когда двери закрылись, леди в розовом нажала кнопку «стоп».

— Вы не мертвы, — заявила она.

— Простите?

— Вчера вечером на пляже вам всадили четыре пули в грудь, но вы здесь.

Скит опешил.

— Вы что, были там?

— Я уверена, что вы знаете об этом.

— Нет, я вас на самом деле там не видел.

— Почему вы не мертвы?

— Благодаря кевларовому бронежилету.

— Не похоже.

— Но так оно и было. Мы выслеживали опасного человека, — ответил Скит. У него было такое впечатление, будто он очень неубедительно пытается объяснить, кто же он такой на самом деле. А дама была очень симпатичной, и Скит почувствовал некоторое напряжение в паху — ощущение, которого он очень давно не испытывал.

— Или все это была фальшивка? Разыграли сцену, чтобы меня обмануть?

— Никакого розыгрыша. У меня грудь и живот болят так, что глаза на лоб лезут.

— Когда вы умираете в матрице, — сказала леди, — то умираете по-настоящему.

— А что, вам тоже нравится этот фильм? — обрадовался было Скит.

— Вы должны были погибнуть по-настоящему… если вы не робот.

Скиту начало казаться, что его собеседница чего-то изрядно боится, и уже спустя несколько секунд его интуиция получила подтверждение. Из белой сумочки, висевшей у нее на левом плече, она вынула пистолет, на конце дула которого имелось утолщение. В кино такие называли «глушитель», но, как ему было известно, по— настоящему эта штука называлась шумопоглотителем.

— Что у вас под свитером? — резко спросила она.

— У меня? Под свитером? Ничего.

— Черт возьми! Приподнимите свитер. Очень медленно.

— Ну вот! — с глубоким разочарованием сказал Скит, так как получалось, что он снова оказывался ничтожеством. — Вы из профессиональных охранников, да?

— Вы за Киану или против него?

Скит был уверен, что за последние три дня не принимал никаких наркотиков, но происходившее очень напоминало ему те приключения, которые происходили в его сознании после некоторых химических коктейлей.

— Ну, конечно, я за него, когда он снимается в хороших фантастических штуках, и против него, когда он делает такое дерьмо, как «Прогулка в облаках».

— Почему они так долго стоят на девятом этаже? — спросил Дасти, хмуро глядя на указатель лифта, на котором уехал Скит.

— Пойдем по лестнице? — опять предложила Марти.

Немного постояв на втором этаже, кабина, которую они ждали, перескочила на первый.

— Сейчас мы поедем за ним.

Автомат, который она отобрала у Скита, не помещался в ее сумочку. Конец магазина торчал наружу, но ее, казалось, это нисколько не волновало.

Не отводя от Скита дула своего пистолета, она отпустила «стоп» и нажала на кнопку четырнадцатого этажа. Кабина сразу тронулась с места.

— А разве глушители не запрещены? — спросил Скит.

— Конечно, запрещены.

— А у вас он есть, потому что вы профессиональный охранник?

— Помилуй бог, конечно, нет. Я стою пятьсот миллионов долларов, и у меня есть все, чего я захочу.

Он не знал, правдой или ложью были ее слова. И не считал, что это может иметь хоть какое-то значение.

Хотя женщина была довольно хороша собой, Скит начал замечать в ее зеленых глазах, или в ее поведении, или и в том, и в другом нечто такое, что испугало его. И спустя считанные мгновения — они успели всего лишь миновать тринадцатый этаж — он понял, почему по его спине пробежали крупные холодные мурашки. Эта женщина обладала неуловимыми, но бесспорными качествами, напомнившими ему о матери.

И в тот момент, когда кабина остановилась на четырнадцатом этаже, Скит уже знал, что превратился в ходячего мертвеца.

Как только двери лифта открылись, Марти вошла внутрь и нажала кнопку «14».

Дасти вошел за нею, преградил дорогу двоим мужчинам, попытавшимся последовать за ним.

— Извините, срочный вызов. Мы торопимся на четырнадцатый.

Сразу же Марти нажала кнопку «закрыть двери» и не отпускала ее.

Один из мужчин удивленно заморгал, второй собрался было возразить, но двери закрылись прежде, чем он успел затеять спор.

Когда они вышли из лифта в коридор четырнадцатого этажа, Скит спросил:

— И куда же мы идем?

— Не пытайтесь так глупо притворяться. Это раздражает. Вы это отлично знаете. Пошли.

Ему показалось, что ей хочется, чтобы он шел налево, и он так и поступил. Не только потому, что у нее было оружие, но и потому, что всю свою жизнь он шел туда, куда ему велели другие. Она шла за ним по пятам, больно упираясь концом глушителя ему в спину.

В длинном застланном ковровыми дорожками коридоре было тихо. Их голоса бесследно увязали в потолочном покрытии. Из-за стен не доносилось ни малейшего звука. Тишина была такая, словно они были последними живыми людьми на планете.

— А что, если я остановлюсь прямо здесь? — спросил Скит.

— Тогда я пристрелю вас прямо здесь, — заверила его спутница.

Скит пошел дальше.

Проходя мимо дверей офисов, расположенных по обеим сторонам, он читал имена, выгравированные на бронзовых табличках. Главным образом они принадлежали докторам, специалистам различных специальностей, но среди них попалась и пара адвокатов. Очень кстати, подумал он. Если он каким-то образом проживет еще хотя бы несколько минут, то ему наверняка понадобится несколько хороших докторов и хотя бы один адвокат.

Они подошли к двери, возле которой висела табличка с надписью: «Доктор МАРК АРИМАН». Ниже имени психиатра Скит прочел строчку более мелких букв: «КОРПОРАЦИЯ КАЛИФОРНИИ».

— Сюда? — спросил он.

— Да, — подтвердила она.

Как только Скит толкнул открывавшуюся внутрь дверь, леди в розовом выстрелила ему в спину. Если бесшумный пистолет и издает какой-то звук, то Скит его не услышал: боль обрушилась на него мгновенно и оказалась настолько ужасной, что он не услышал бы ничего, даже духовой оркестр военных моряков, заиграй он у него над ухом в этот момент. На этой боли полностью сосредоточились все его чувства и мысли, но он все же успел изумленно подумать, насколько хуже оказаться без бронежилета, когда в тебя стреляют. А женщина одновременно с выстрелом с силой втолкнула его через дверь в приемную доктора Аримана.

Бинг!

Компьютер Аримана объявил о прибытии посетителя, и экран заполнило изображение, переданное скрытой камерой из приемной.

Доктор отвел взгляд от синего мешка и с изумлением, какого он не испытывал уже много лет, увидел, что в помещение ввалился Скит, за спиной которого медленно закрылась дверь в коридор.

Весь перед его желтого свитера покрывало большое пятно крови, которое, конечно, должно было возникнуть после того, как он получил почти в упор четыре пули в живот и в грудь. Похоже, что накануне вечером Скит был в этом же самом свитере, но угол обзора камеры не позволял Ариману разглядеть, имелись ли в запачканной кровью ткани четыре пулевых отверстия. Скит взмахнул руками, будто пытаясь ухватиться за воздух, споткнулся и ничком растянулся на полу.

Доктор слышал о собаках, потерявших своих хозяев вдали от дома, о том, как животные преодолевают сотни и даже тысячи миль по негостеприимным землям в снег и дождь, слякоть и пекло, порой со сломанными ногами и даже худшими повреждениями и спустя несколько недель оказываются у порога своего дома, вызывая слезы счастливого изумления у всей семьи своих владельцев. Но ему никогда не доводилось слышать ни единой истории о том, чтобы человек с пробитым пулями животом выбрался бы с пляжа, прошел шесть, а то и восемь миль за — он посмотрел на часы — восемнадцать часов по очень густонаселенной территории, поднялся в лифте на четырнадцатый этаж и явился в офис к застрелившему его человеку, чтобы направить на того обвиняющий перст. Поэтому Ариман был уверен, что это невероятное событие имеет гораздо более глубокий подтекст, чем может показаться на первый взгляд.

Доктор привычно щелкнул мышкой по иконке с изображением пистолета на линейке безопасности. Металлоискатель указал, что огнестрельного оружия у Скита не было.

Вытянувшийся во весь рост на полу неудавшийся детектив находился вне зоны действия рентгеновских аппаратов, так что изучить его визуально не представлялось возможным.

Дженнифер выскочила из-за окошка регистратора и стояла над упавшим Скитом. Доктору показалось, что она кричит — то ли от испуга при виде раненого человека, то ли потому, что вид крови оскорблял ее вегетарианскую чувствительность, — он не мог с уверенностью этого сказать.

Доктор включил звуковую трансляцию. Да, она кричала, хотя не громко, скорее хрипела, как будто не могла набрать в себя достаточно воздуха, чтобы испустить настоящий вопль, от которого зазвенели бы стекла в окнах.

Дженнифер опустилась на одно колено возле Скита, чтобы проверить, жив ли он. Ариман в это время щелкнул мышкой по изображению носа, включив анализатор запахов. Пожалуй, ни один нормальный человек не поверил бы в то, что этот человек с четырьмя пулевыми ранениями во время своего восемнадцатичасового похода где-то задержался, чтобы приобрести взрывчатые вещества и сделать бомбу, которая была бы теперь привязана к его груди. Однако, напомнив себе о необходимости обращать внимание на детали, доктор ждал ответа системы. Он оказался отрицательным: никакой взрывчатки.

Дженнифер поднялась на ноги и скрылась из поля зрения камеры.

Она наверняка намеревалась вызвать полицию и «Скорую помощь».

Он нажал кнопку интеркома:

— Дженнифер!