Голодное пламя Сунд Эрик
– Подозреваю, дело срочное. – Шарлотта встала рядом с другим креслом и обеими руками взялась за его спинку, словно чтобы удержать равновесие. – Поэтому, полагаю, вы ничего не хотите? Ну, кофе или вроде того.
Жанетт покачала головой. Она решила пока не упоминать о карточке со странной фразой. Если Шарлотта не захочет отвечать на их вопросы, можно будет достать этот туз из рукава.
– Нет, нет, все нормально. – Жанетт изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал располагающе, чтобы женщина расслабилась и пошла им навстречу. Жанетт села на диван. – Для начала я хотела бы знать, почему вы не рассказали мне о вашей дочери. – Она произнесла это как бы между прочим, наклоняясь и беря в руки блокнот. – Или, точнее, приемной дочери.
Шарлотта дернулась, отпустила спинку кресла, обошла его и села.
– О Мадлен? А что с ней?
Значит, ее зовут Мадлен, подумала Жанетт.
– Почему вы не рассказали о ней в нашу последнюю встречу? И о том, что она подала заявление на Пера-Улу?
Шарлотта ответила не раздумывая:
– Потому что она для меня – завершенная глава. Она опозорила себя, и теперь ее появление здесь нежелательно.
– Что вы имеете в виду?
– Перескажу коротко одну длинную историю. – Шарлотта перевела дыхание и продолжила: – Мадлен попала к нам сразу после рождения. Ее мать была очень юна и к тому же страдала тяжелым психическим заболеванием и поэтому не могла позаботиться о ребенке. Итак, девочка оказалась у нас, и мы любили ее, как свою собственную дочь. Любили, даже когда она начала подрастать и с ней стало нелегко. Она часто болела, ныла… Не знаю, сколько ночей я провела на ногах, когда она кричала без конца. Просто безутешно.
– Вы никогда не пытались узнать, что с ней не так? – Хуртиг подался вперед и положил руки на столик перед диваном.
– Что там было узнавать? Девочка была… ну, как говорится, порченый товар. – Шарлотта Сильверберг поджала губы, и Жанетт захотелось дать ей пощечину.
Порченый товар?
Так это называется? Когда ребенок настолько болен, что прибегает к единственной своей защите – крику?
Жанетт задержала взгляд на женщине, и от увиденного ей стало страшновато.
Шарлотта Сильверберг была не только скорбящей женой. Она была злым человеком.
– Ну вот, она подросла и пошла в школу. Папина дочка. Они с Пером-Улой очень много времени проводили вместе, и это была ошибка. Девочке нельзя иметь такие близкие отношения с отцом.
За столиком воцарилось молчание, и Жанетт поняла, что все они так или иначе думают об одном: девочка утверждала, что отец посягал на нее. Но прежде чем Жанетт успела что-нибудь сказать, Шарлотта продолжила:
– У нее развилась такая зависимость от него, что Пео почувствовал: пора поставить жесткие границы. Мадлен ощутила себя обделенной и в отместку втравила Пео в компрометирующую его ситуацию.
– Компрометирующую ситуацию? – Жанетт больше не могла сдерживать злости. – Да черт возьми, девочка сказала, что Пер-Ула изнасиловал ее.
– Я попросила бы вас следить за языком, разговаривая со мной. – Шарлотта воздела руки. – Я не хочу больше говорить об этом. End of discussion[19].
– К сожалению, мы еще не закончили. – Жанетт отложила блокнот. – Мадлен с высокой степенью вероятности подозревают в убийстве вашего мужа.
Только теперь Шарлотта Сильверберг, кажется, поняла всю серьезность разговора и молча кивнула.
– Вам известно, где она сейчас? – продолжала Жанетт. – Можете описать Мадлен? У нее есть какие-нибудь особые приметы?
Шарлотта покачала головой:
– Думаю, она все еще в Дании. Когда наши пути разошлись, ее взяла под опеку социальная служба и отправила в детскую психиатрическую клинику, а что с ней было потом, я не знаю.
– Ладно. Что еще?
– Она уже взрослая, и… – Шарлотта выглядела теперь поразительно усталой, и Жанетт показалось, что она вот-вот заплачет. Однако Шарлотта собралась и продолжила: – У нее синие глаза и светлые волосы. Конечно, если она не перекрасилась. В детстве она была очень миленькой и, вполне вероятно, стала красивой молодой женщиной. Но этого я не могу знать наверняка…
– Какие-то особые приметы?
Шарлотта энергично кивнула и пробормотала:
– Да, именно это. Именно это.
– Что именно? – Жанетт вопросительно взглянула на Хуртига, тот пожал плечами.
Женщина подняла взгляд:
– Она была амбидекстром.
Жанетт растерялась – она понятия не имела, что это значит, однако Хуртиг усмехнулся:
– Как интересно. Я тоже.
– Вы о чем? – Жанетт была раздосадована тем, что не может определить, насколько важна эта деталь.
– Управляется и правой, и левой рукой. – Хуртиг взял ручку и написал что-то в блокноте. Сначала правой, потом левой рукой. Вырвал листок и протянул Жанетт. – Джими Хендрикс тоже был амбидекстр. И Сигэру Миямото.
Жанетт прочитала написанное. Хуртиг дважды написал свое имя, и Жанетт не заметила разницы в почерке. Абсолютно одинаково. Неразличимо.
– Сигэру Миямото?
– Гений видеоигр из «Нинтэндо», – пояснил Хуртиг. – Человек, который стоял в числе прочего за «Донки Конгом».
Жанетт отмахнулась от не идущих к делу подробностей:
– Значит, Мадлен без проблем может пользоваться обеими руками?
– Конечно. Иногда она рисовала левой рукой и одновременно писала что-нибудь правой.
Жанетт вспомнила отчет Иво Андрича о том, как разделали Пера-Улу Сильверберга. Расположение ударов не исключало того, что в деле участвовали два человека.
Правша и левша.
Два человека с разными познаниями в анатомии.
– Понятно, – рассеянно сказала она.
Хуртиг посмотрел на Жанетт. Она знала его и поняла: он думает, не пора ли показать карточку. Жанетт едва заметно кивнула, и Хуртиг, сунув руку в карман, вытащил пакетик с уликой.
– Вам это о чем-нибудь говорит? – Он подтолкнул пакетик к Шарлотте, которая вопросительно посмотрела на лежащую в нем поздравительную открытку. На лицевой стороне – три свинки, а ниже: «Лучшие пожелания в твой лучший день!»
– Что это? – Она взяла пакет, перевернула открытку и стала рассматривать оборот. Сначала она как будто удивилась, потом рассмеялась. – Где вы ее нашли?
Шарлотта положила карточку на стол, и теперь все трое смотрели на фотографию, прикрепленную к обратной стороне.
– Что это за карточка? – Жанетт указала на фотографию.
– Это я, и снимок сделан во время выпускного. Все выпускники сфотографировались и обменивались снимками. – Шарлотта с улыбкой смотрела на свое изображение. Жанетт показалось, что ее охватила ностальгия.
– Можете немного рассказать о своей школе, о времени, когда вы ходили в гимназию?
– Про Сигутну? О чем вы? Что общего с Сигтуной у человека, убившего Пео? И откуда вы взяли эту карточку? – Шарлотта наморщила лоб и сначала посмотрела на Жанетт, а потом повернулась к Хуртигу. – И вообще, вы здесь из-за нее?
– Именно. Но так или иначе, нам нужно узнать немного о том времени, когда вы ходили в Сигтуну. – Жанетт пыталась установить визуальный контакт с женщиной, но та так и сидела, повернувшись к Хуртигу.
– Я не глухая! – Шарлотта повысила голос, повернулась наконец к Жанетт и посмотрела ей прямо в глаза. – И не идиотка! Если вы хотите, чтобы я рассказала о своих школьных годах, вы должны объяснить мне, что вы хотите знать и почему вы хотите это знать.
Жанетт поразмыслила. Похоже, они встали на курс, ведущий к столкновению, и она решила двигаться поосторожнее.
– Простите, объяснюсь. – Жанетт, ища помощи, посмотрела на Хуртига, но тот с издевательским видом возвел глаза к потолку. Жанетт поняла, что он думает. Стерва чертова. Жанетт глубоко вздохнула и продолжила: – Есть только одна возможность узнать то, что нас интересует. – Она сделала короткую паузу. – У нас еще одно убийство, и на этот раз речь идет о женщине, которая, к сожалению, явно связана с вами. Поэтому нам надо знать о годах, которые вы провели в Сигтуне. Убита, если конкретно, ваша бывшая одноклассница. Фредрика Грюневальд. Помните ее?
– Фредрика мертва? – Шарлотта Сильверберг выглядела искренне потрясенной.
– Да, и кое-что указывает на то, что речь может идти о том же самом убийце. Карточка лежала рядом с ее телом.
Шарлотта Сильверберг глубоко вздохнула и поправила скатерть на столе.
– О мертвых плохо не говорят, но она была настоящей дрянью, Фредрика. Это уже тогда было видно.
– В каком смысле? – Хуртиг наклонился вперед, упер локти в колени. – Почему она была дрянью?
Шарлотта Сильверберг покачала головой:
– В жизни не видела никого отвратительнее Фредрики. Не могу сказать, что я скорблю по ней. Скорее наоборот.
Шарлотта замолчала, но ее слова эхом звучали между свежеокрашенных стен.
«Что она за человек? – думала Жанетт. – Откуда в ней столько ненависти?»
Все трое молча обдумывали услышанное, однако Шарлотта нетерпеливо ерзала, и Жанетт осмотрелась в просторной гостиной.
Миллиметровый слой стокгольмской белизны прикрывал кровь ее мужа.
Жанетт стало трудно дышать и нестерпимо захотелось выйти отсюда.
По стеклам застучал дождь. Жанетт надеялась, что успеет добраться до дому прежде, чем Юхан ляжет спать.
Хуртиг кашлянул.
– Расскажите.
И Шарлотта Сильверберг рассказала о своих годах в Сигтуне. Жанетт и Хуртиг выслушали ее, не перебивая.
Жанетт оценила искренность Шарлотты, когда та не утаила даже фактов, невыгодных для себя. Она не стала скрывать, что была подручной Фредрики Грюневальд. Принимала участие в травле и учеников, и учителей.
Больше получаса слушали они Шарлотту. Наконец Жанетт наклонилась к своим записям:
– Подведем итоги. Вы помните Фредрику как человека склонного к интригам. Она заставляла вас, других, делать разные вещи против вашей воли. Вы и еще две девочки, Регина Седер и Генриетта Нордлунд, были ее ближайшими подругами. Верно?
– Ну можно и так выразиться. – Шарлотта кивнула.
– В один прекрасный день вы, три девочки, приняли участие в унизительном ритуале, так сказать, посвящения. Все это – по приказу Фредрики?
– Да.
Жанетт, внимательно изучавшая Шарлотту Сильверберг, заметила что-то вроде стыда. Этой женщине было стыдно.
– Помните, как звали девочек?
– Две бросили школу, так что я с ними так и не познакомилась.
– Ну а третья? Та, которая осталась?
– Ее я помню довольно хорошо. Она сделала вид, что ничего не случилось. Холодная как лед. Ходила по коридорам с гордым видом. После случившегося никто ничего ей не сделал. Я имею в виду – ректор был готов подать на нас заявление в полицию, так что все до единого поняли, что мы перешли границу. Мы оставили ту девочку в покое. – Шарлотта Сильверберг замолчала.
– Как звали девочку, которая осталась в школе? – Жанетт закрыла блокнот и приготовилась ехать наконец домой.
– Виктория Бергман, – произнесла Шарлотта Сильверберг.
Хуртиг охнул, словно ему заехали кулаком в промежность, а сама Жанетт почувствовала, как замерло сердце, и уронила блокнот на пол.
Абиджан
Ранним вечером Регина Седер вышла из генерального консульства и попросила водителя отвезти ее прямо в аэропорт. Тень небоскребов в центре города, тонированные стекла лимузина и кондиционер дали ей наконец ту прохладу, которой она жаждала с тех пор, как после ланча начала первую встречу. Жара стояла невыносимая, и Регина надеялась, что никто из дипломатов или членов правительства не заметил пятен пота на ее блузке. Отлучиться в туалет ей не удавалось до пяти часов – переговоры сильно затянулись.
Время здесь не уважают, подумала она. Облеченных властью женщин тоже, судя по тому, как вели себя с ней делегаты правительства. Даже министр иностранных дел, который в другое время бывал вежлив с ней, впал в общий пренебрежительный тон и даже громко фыркнул, когда Регина излагала детали вопроса.
Им прекрасно известно, что такое оскорбление. А вот понимать, что такое международное право, они не так готовы.
Регина выглянула в окно и вытянула ноги под переднее сиденье. Хотя она целые дни проводила в помещении, ее светлые полотняные брюки стали почти серыми из-за грязного воздуха.
Транспортный поток был плотным и шумным, как всегда, и Регина поняла, что дорога до аэропорта займет не меньше часа. Парижский самолет, который должен был доставить ее в Стокгольм, улетает в половине восьмого, регистрация – за час. Взглянув на часы, Регина поняла, что вряд ли успеет. Но ее может выручить дипломатический паспорт. В худшем случае задержат вылет. Такое уже случалось.
Гудок проехавшего совсем рядом грузовика вырвал ее из размышлений.
– gauche![20] – крикнула она водителю, который как раз собирался повернуть на перекрестке не в ту сторону. Он круто свернул налево за секунду до того, как на светофоре загорелся красный свет.
Черт, подумала Регина. Он не успеет, хотя ездил по этой дороге раз сто, не меньше.
Через полчаса поток машин поредел, и шофер свернул на шоссе, которое через милю с небольшим должно привести ее к Слоновьим воротам – колонне из четырех стоящих на задних ногах белых каменных слонов, обозначающей въезд в международный аэропорт Абиджана.
Регина чувствовала себя совершенно выжатой.
Последняя неделя была сплошной катастрофой, но она, Регина, не опускала голову и держалась образцово. Методически продиралась сквозь горы бумаг, выдерживала ехидные шуточки курьеров и других подчиненных, короче говоря – дотерпела здесь еще один месяц. Теперь, когда она могла расслабиться, ее накрыла усталость, тяжелое одеяло тропической сонливости.
Пять лет…
Регина вздохнула. Пять лет с невыносимыми людьми, в отсутствие уважения и профессионализма, со всеобщей некомпетентностью и незамутненной глупостью. Не-ет, после Нового года заканчиваю, подумала она. Если все пойдет как надо, работа в Брюсселе – моя.
Машина остановилась на красный свет возле щита, рекламирующего импортную зубную пасту. Поток опять сгустился, и какое-то время они стояли, окруженные красными машинами такси.
Регина, зевая, рассматривала рекламный щит на другой стороне улицы – красный фон, улыбающаяся блондинка в розовом платье держит полосатый тюбик зубной пасты. Под рекламой какой-то мальчик поставил стол с тремя птичьими клетками, в руках у него хлопают крыльями два цыпленка, которых он упорно пытается продать прохожим.
Большая черная птица пролетела перед щитом и села на залитые светом перила, и в ту же минуту Регина почувствовала, как в кармане жакета завибрировал телефон.
Увидев на дисплее номер матери, она встревожилась.
Что-то случилось, инстинктивно подумала она.
Время как будто замерло.
Водитель включил радио. Новости на французском. Телефон у нее в руке, реклама с улыбающейся женщиной, мальчик, который продает цыплят. Все сложилось в картинку, которую она уже никогда не забудет.
Голос на том конце сказал, что ее сын погиб.
Несчастный случай в бассейне.
Мальчик и рекламный щит скрылись за гудящими такси. Шофер обернулся и посмотрел на нее:
– Pourquoi tu pleures?
Он спросил, почему она плачет.
Не отвечая, Регина уставилась в окно.
У нее просто не было слов, чтобы объяснить.
Лестница Последних грошей
Когда дело касается тяжкого преступления, ни о каких случайных совпадениях не может быть речи. В этом Жанетт Чильберг, с ее многолетним опытом расследования изощренных убийств, была вполне уверена.
Когда Шарлотта Сильверберг рассказала, что Виктория Бергман, дочь насильника Бенгта Бергмана, ходила в ту же школу, что и она, Жанетт поняла: это не просто совпадение.
Выйдя из квартиры Сильвербергов на Гласбруксгренд, Жанетт спросила Хуртига, не подвезти ли его – шел дождь, но он сказал, что лучше прогуляется немного пешком до метро.
– К тому же кто знает, дотащится ли эта развалюха хотя бы до Слюссена. – Хуртиг с ухмылкой ткнул пальцем в ее ржавую красную «ауди», распрощался и зашагал в сторону Лестницы Последних грошей. Жанетт села в машину и, прежде чем завести мотр, отправила эсэмэску Юхану, обещая быть дома минут через пятнадцать.
В машине по дороге домой Жанетт думала о своем странном разговоре с Викторией Бергман несколько недель назад. Она тогда позвонила Виктории в надежде, что та поможет им в расследовании дела мертвых мальчиков, ведь ее отец фигурировал в нескольких других расследованиях об изнасиловании и сексуальной эксплуатации детей. Но Виктория отказалась от разговора, сказав, что не поддерживает отношений с родителями уже двадцать лет.
Конечно, после того звонка прошло какое-то время, но Жанетт помнила произведенное Викторией сильное впечатление – горечь, как будто отец посягал и на нее. Одно было ясно. Нужно дотянуться до Виктории Бергман.
Дождь усилился, видимость была плохая. Когда Жанетт проезжала Блосут, три машины стояли на обочине. Одна была сильно помята – видимо, столкнулось несколько машин сразу. Рядом стоял автомобиль спасательной службы и полицейская машина с включенной мигалкой. Осталась всего одна свободная полоса. Полицейский из дорожной службы регулировал поток транспорта. Жанетт поняла, что опоздает минут на двадцать, а то и больше.
«Как же быть с Юханом?» – подумала Жанетт. Может, все-таки пора звонить детскому психологу?
И почему Оке молчит? Может, взял бы на себя часть ответственности? Но нет, он, как всегда, собирает чемоданы, чтобы воплотить свои мечты в жизнь, и у него нет времени на кого-то еще, кроме себя.
Он недосягаем, подумала Жанетт, неподвижно стоя в пятидесяти метрах от съезда на Гамла Эншеде.
Может, очередь в столовой полицейского участка и не самое подходящее место, чтобы задавать вопросы, но Жанетт Чильберг знала, что пробиться к начальнику управления Деннису Биллингу нелегко, и решила воспользоваться случаем.
– Что вы думаете о своем предшественнике, Герте Берглинде?
Жанетт показалось, что Биллинг встревожился, и у нее тут же возникло чувство, что она наступила на больную мозоль.
– Вы же несколько лет работали непосредственно под его начальством, – добавила она. – Я тогда была сержантом, так что едва ли его встречала.
– Братец Знайка, – ответил шеф, помолчав, повернулся к ней спиной и вылил на тарелку целый половник картофельного пюре.
Жанетт подождала продолжения, но, не дождавшись, постучала его по плечу:
– Братец Знайка? В каком смысле?
Биллинг продолжал комплектовать свое блюдо. Несколько тефтелек, потом – сливочный соус, соленые огурцы и, наконец, капелька брусничного джема.
– Больше академик, чем полицейский, – пояснил он. – Между нами говоря – плохой начальник. Редко бывал на месте, когда нужен. Слишком много посторонних дел. Заседание то в одном правлении, то в другом, да еще все эти лекции.
– Лекции?
Биллинг кашлянул:
– Именно… Может, присядем?
Он выбрал столик подальше в глубине зала, и Жанетт поняла, что начальник по какой-то причине предпочитает говорить в отсутствие лишних ушей.
– Активное участие в «Ротари» и в нескольких фондах, – проговорил Биллинг с набитым ртом. – Общество трезвости, религиозный, чтобы не сказать – не в меру набожный. Читал лекции по этике по всей стране. Я слышал его выступления пару раз и должен признать, что он говорил очень увлекательно, хотя после некоторого размышления и стало ясно, что его лекции состояли из банальностей. Но ведь именно так всё и работает? Люди хотят слышать подтверждение того, что и так знают. – Он усмехнулся, и хотя Жанетт с трудом переносила его циничный тон, она готова была согласиться.
– Вы сказали – фонды. Не помните какие?
Биллинг покачал головой, перекатывая тефтельку между соусом и вареньем.
– Вроде что-то религиозное. Легендарно обходительный, но, между нами говоря, он, вероятно, не был таким набожным, каким хотел казаться.
– О’кей. – Жанетт навострила уши. – Я слушаю.
Биллинг отложил вилку и глотнул легкого пива.
– Я рассказываю это тебе по секрету и не хочу, чтобы ты делала из моих слов далеко идущие выводы. Хотя подозреваю, именно на выводы ты и настроена, поскольку никак не можешь забыть про Карла Лундстрёма.
Вот это да, подумала Жанетт, пытаясь сохранить невозмутимый вид и чувствуя, как свело желудок.
– Лундстрём? Он же умер. С чего мне хлопотать о нем?
Биллинг откинулся на спинку стула и улыбнулся ей:
– По тебе заметно. Ты не можешь бросить дело мальчиков-иммигрантов, и это не так уж странно. Все нормально, пока от этого не страдает твоя работа, но я положу твоим занятиям конец, если замечу, что ты крутишь что-то за моей спиной. Я не шучу.
Жанетт улыбнулась ему в ответ:
– Да бросьте. У меня сейчас дел выше крыши. Но какое отношение имеет Берглинд к Лундстрёму?
– Берглинд знал его. Они были знакомы через какой-то из фондов Берглинда, и я знаю, что они несколько раз встречались в Дании. В каком-то местечке в Ютландии.
У Жанетт подскочил пульс. Если речь идет о том фонде, о котором она думает, то, возможно, это след.
– Так что, оглядываясь назад… – продолжал Биллинг. – После того как мы узнали, чем занимался Лундстрём, думаю, что слухи насчет Берглинда, которые тогда цвели пышным цветом, имели под собой некоторые основания.
– Слухи? – Жанетт старалась формулировать вопросы как можно короче. Она боялась, что голос выдаст ее возбуждение.
Биллинг кивнул:
– Шептались, что он ходил к проституткам, а кое-кто из служивших в участке женщин говорил о сексуальных предложениях, проще говоря – домогательствах. Но ничего никуда не привело, и он вдруг взял и умер. Сердечный приступ, похороны по высшему разряду, и Берглинд будто по мановению руки стал героем, который останется в памяти народной тем, что заложил основу новым этическим принципам полицейской работы. Ему воздали почести за то, что он покончил с расизмом и сексизмом в полицейском деле, хотя мы с тобой оба знаем, какая это все чушь.
Жанетт кивнула. Ей вдруг начал нравиться Биллинг. Они никогда не говорили друг с другом так откровенно.
– А частным образом они общались? В смысле – Берглинд и Лундстрём.
– Сейчас и до этого дойду… У Берглинда в кабинете на доске висела фотография, которая пропала с этой доски за несколько дней до того, как Лундстрёма допросили насчет изнасилования в гостинице. Как же звали ту девочку? Вендин?
– Вендин. Ульрика Вендин.
– Да. Отпускная фотография – Берглинд с Лундстрёмом стоят, у каждого в руках по огромной рыбине. Какое-то морское сафари в Таиланде. Когда я сказал ему – не дело, что именно он допрашивал девочку, он отговорился тем, что знает Лундстрёма более чем поверхностно. Он был пристрастным, и он это понимал, но сделал все, чтобы спрятать концы в воду. Фотография из отпуска развеялась дымом, и Лундстрём вдруг сделался просто случайным знакомым.
Деннис Биллинг поражал Жанетт.
«Зачем он это рассказывает? – думала она. – Если он не хочет, чтобы я копала дальше про Лундстрёма, Вендин и все закрытые дела, этому едва ли есть причина».
Или он просто настолько не любит своего предшественника, что даже через шесть лет после его смерти готов устроить так, чтобы кто-нибудь копал под него?
Поблагодарив Биллинга за содержательную беседу, Жанетт подумала: фонд. Очевидно, тот самый фонд, который финансировали Лундстрём, Дюрер и Бергман. Sihtunum i Diaspora.
Свавельшё
Юнатан Седер поскользнулся на бортике, ударился головой и, потеряв сознание, упал в бассейн. В легких было полно воды. Патологоанатом констатировал, что мальчик захлебнулся.
Беатрис Седер, бабушка Юнатана, проклинала себя за то, что оставила его плескаться одного, а сама отправилась пить кофе в буфете бассейна. Телефонный разговор с Региной, во время которого Беатрис пришлось сказать дочери, что ее сын мертв, стал самым тяжелым в ее жизни.
Она вспомнила, как Юнатан плакал, когда они прощались с Региной в аэропорту Абиджана. Он был единственным ребенком Регины, светом в окошке. Беатрис налила очередной стакан виски и посмотрела в окно.
Ночь вокруг виллы в Свавельшё в Окерсберге была черной и холодной. Туман прокрался по дороге, пожрал лужайку, и Беатрис едва различала контуры своего автомобиля, стоящего в двадцати метрах.
Теперь они с Региной остались совсем одни. Юнатана больше нет, и в этом виновата она, Беатрис.
Даже неделю она не смогла присмотреть за мальчиком.
Беатрис рассматривала красные качели, которые свисали с дерева посреди участка, не понимая, о чем думала, когда вешала эти качели для Юнатана. Зачем тринадцатилетнему парню качели? Это забава для малышей.
Она оказалась плохой бабушкой. Бабушкой, которая видела своего единственного внука от случая к случаю. Он рос вдали от нее. В ее представлении Юнатан оставался шести– или семилетним. Они виделись не чаще двух раз в год, обычно на Рождество или Новый год, или вот как сейчас, когда она полетела в Абиджан встречать их. Она не знала, действительно ли Юнатан хотел улететь с ней домой в Швецию. Но речь шла всего о неделе, потом должна была вернуться Регина, и они собирались отправиться в Лансароте недели на две-три.
Теперь ничего не будет. В полночь Регина прилетит в аэропорт Арланда, и через час с небольшим Беатрис будет стоять там у терминала и ждать свою дочь, не представляя, что скажет ей.
Что тут можно сказать?
«Прости, это я во всем виновата»? «Не надо было…» «Не надо было разрешать ему…» «Он же всегда был таким осторожным…»
«Почему в бассейне не оказалось никого, кто спас бы его?» – подумала бабушка Юнатана Седера.
Никто не видел случившегося. Но когда она оставляла мальчика у бассейна, там было не меньше трех ребят, а в шезлонге у бортика сидела какая-то женщина.
Когда Беатрис сказала об этой женщине полицейским, они не придали ее словам никакого значения.
Беатрис не курила почти десять лет, но сейчас зажгла сигарету. Первое, что она сделала, когда поняла, что произошло с ее внуком, – это купила в киоске бассейна пачку сигарет. То же самое она сделала десять лет назад, когда врачи говорили, что муж Регины умирает от рака легких. Тогда она купила сигареты в киоске Каролинской больницы.
Она посмотрела на часы. Почти одиннадцать.
Шум электрички напомнил ей, что время продолжает идти вперед, чтобы ни происходило.
В этом смысле один погибший мальчик ничего не значит.
Как ничего не значит и раздавленная горем мать, которую она встретит через час. Да и сама она ничего не значит.
Такси будет через пятнадцать минут. Что она скажет водителю, если тот спросит, куда она едет? Соврет, скажет, что отправляется в отпуск на Лансароте с дочерью и внуком. Тогда все это будет существовать хотя бы для чужого человека, который везет ее в аэропорт. Для чужака она будет счастливой бабушкой, которой предстоит две недели солнца.
Надо уложить вещи, подумала она. Багаж и ручную кладь.
Беатрис затушила сигарету и поднялась наверх.
Трусы, купальник, косметичка и масло для загара. Полотенце, паспорт, три книжки в мягких обложках и одежда. Рубашка, две полотняные юбки и длинные брюки, если ночи в Испании окажутся прохладными.
Беатрис Седер бросила сумку, села на кровать и наконец разрыдалась.
Квартал Крунуберг
Фредрику Грюневальд убил кто-то, кого она знала. Во всяком случае, Жанетт собиралась работать, исходя из этой гипотезы.
Обследование тела не показало признаков того, что женщина пыталась хоть как-то защищаться, и ее убогий шалаш выглядел так, как и следовало ожидать. Убийству не предшествовала борьба, следовательно, Фредрика сама впустила убийцу, который потом внезапно напал на нее. К тому же Грюневальд была в плохой физической форме. Хотя ей было всего сорок, лишения последних десяти лет и жизнь бездомной оставили свои следы.
По словам Иво Андрича, функциональная проба печени была так плоха, что Фредрике оставалось прожить от силы года два, так что убийца принял на себя ненужные хлопоты.
Читать бесплатно другие книги:
