Голодное пламя Сунд Эрик
Но если, как сказал Хуртиг, это убийство несет на себе отпечаток мести, то главное было не убить жертву, а унизить, помучить. И с этой точки зрения задуманное удалось убийце на сто процентов.
Судя по предварительной информации, удушение длилось от тридцати минут до часа. В конце концов рояльная струна так глубоко врезалась Фредрике в шею, что голову с телом соединяли только позвонки и несколько сухожилий.
Вокруг рта Фредрики обнаружили клей, и Андрич предположил, что это следы обычной липкой ленты. Это объясняло, почему, пока все продолжалось, никто не слышал ни криков, ни призыва на помощь.
Кроме того, не лишенные интереса наблюдения судебного медика касались подробностей и способа убийства. Андрич считал, что они столкнулись с очень, очень необычным преступлением.
Жанетт взяла протокол вскрытия и прочитала:
«Если убийство совершено одним убийцей, то таковой физически силен или действовал под влиянием адреналина. К тому же ему прекрасно даются синхронные действия обеими руками».
Мадлен Сильверберг, подумала Жанетт. Но достаточно ли она сильна? И зачем ей нападать на Фредрику Грюневальд?
Она стала читать дальше.
«Альтернатива: речь идет о двух преступниках, что представляется более вероятным. Один человек душит, еще один – держит голову жертвы и кормит ее экскрементами».
Два человека?
Жанетт полистала протоколы опроса свидетелей. Допрашивать людей из пещеры под церковью Святого Юханнеса оказалось нелегко. Большинство были не особо разговорчивыми, а многие из тех, кто согласился дать показания, не вызывали доверия – наркотики, алкоголь, психические отклонения.
Единственным, что Жанетт посчитала стоящим внимания, было упоминание нескольких свидетелей о том, что в примерное время убийства они видели, как мужчина по имени Бёрье спускался в пещеру вместе с женщиной, которую они не знают. Бёрье объявили в розыск – пока безрезультатно.
Что касается женщины, то тут показания свидетелей расходились. Кто говорил, что на ней был какой-то головной убор, другие упоминали и светлые, и темные волосы. Возраст женщины, согласно объединенным свидетельским показаниям, был от двадцати до сорока пяти, та же вариативность касалась ее роста и телосложения.
«Женщина?» – подумала Жанетт. Неправдоподобно. Никогда еще она не сталкивалась с тем, чтобы женщина совершала такие четко спланированные жестокие убийства.
Двое убийц? Женщина и мужчина-подручный?
Такое объяснение Жанетт нравилось гораздо больше. Но она была уверена, что этот Бёрье здесь ни при чем. Он живет в пещерах несколько лет, его все знают, к тому же, по словам свидетелей, он едва ли склонен к жестокости. И хотя деньги могут сподвигнуть людей на что угодно, Жанетт не думала, что убийца мог нанять Бёрье как сообщника. На такую зверскую жестокость способен только чистый, беспримесный психопат. Нет. Этот человек получил две-три сотни за то, чтобы проводить убийцу к Фредрике, а потом отправился пропивать деньги.
Идя по коридору к кабинету Хуртига, Жанетт задала себе риторический вопрос.
Идет ли речь о том же убийце, что и в случае разделанного, как туша, финансиста Сильверберга?
Очень может быть, констатировала она, без стука входя в кабинет.
Хуртиг, с задумчивым видом стоявший у окна, обернулся, обошел стол и тяжело уселся в кресло.
– Слушай, я совсем забыла сказать тебе «спасибо» за помощь с компьютером. – Жанетт улыбнулась ему. – Юхан на седьмом небе от счастья.
Хуртиг криво улыбнулся в ответ и махнул рукой, как бы отвергая благодарность:
– Значит, ему понравилось?
– Да, за уши не оттащишь.
– Ну и хорошо.
Оба молча смотрели друг на друга.
– Что сказала Дания? – спросила наконец Жанетт. – В смысле – о Мадлен Сильверберг?
– Я в датском не силен. – Хуртиг улыбнулся. – Я говорил с врачом из реабилитационной клиники, куда Мадлен поместили после расследования о посягательствах, и все те годы, что она там провела, она твердила, что Пео Сильверберг ее изнасиловал. К тому же в дело якобы были вовлечены еще несколько человек и все якобы происходило с благословения мамы Шарлотты.
– Но ей никто не верил?
– Никто. Ее считали психотиком с тяжелым бредом и накачивали лекарствами.
– Она все еще там?
– Нет, ее выписали два года назад, и она, согласно полученным сведениям, переехала во Францию. – Хуртиг поискал что-то в своих бумагах. – В место под названием Бларон. Я зарядил заниматься этим Шварца и Олунда, но, думаю, мы можем о ней забыть.
– Возможно. Но я все же думаю, что нам следует ее проверить.
– Особенно учитывая, что она амбидекстр.
– Кстати, а с этим что? Почему ты никогда не говорил, что ты тоже амбидекстр?
Хуртиг ухмыльнулся:
– Я от природы левша и в школе был единственным левшой. Другие юнцы дразнили меня инвалидом. Тогда я выучился пользоваться правой рукой, так что теперь могу орудовать обеими.
Жанетт подумала о том, сколько всякого-разного она произнесла за свою жизнь, не подозревая о последствиях. Она кивнула.
– Но, возвращаясь к Мадлен Сильверберг, – ты спрашивал врача, способна ли она на жестокость?
– Разумеется, спрашивал. Он сказал, что единственный человек, с которым она жестоко обошлась в больнице, – это она сама.
– Да, им это свойственно, – вздохнула Жанетт, думая об Ульрике Вендин и Линнее Лундстрём.
– Черт, как же мне надоело все то дерьмо, в котором приходится ковыряться!
Жанетт заметила, что он предпринял неловкую попытку скрыть свой норрландский диалект. Обычно ему это удавалось, но когда он бывал взволнован, то забывался, и становилось ясно, откуда он родом.
Они смотрели друг на друга поверх стола, и Жанетт вновь сориентировалась во внезапной слабости Хуртига.
– Нельзя сдаваться, Йенс! – Она пыталась ободрить его, но сама услышала, как неуклюже звучат ее слова.
Хуртиг распрямился, робко улыбаясь.
– Итак, что у нас есть, – начала Жанетт. – Двое убитых. Пео Сильверберг и Фредрика Грюневальд. Убийства на редкость жестокие. Шарлотта Сильверберг была одноклассницей Грюневальд, а мир не так уж велик, так что можно исходить из того, что мы имеем дело с двойным убийцей. Возможно, в обоих смыслах двойным.
Хуртиг задумчиво произнес:
– Ты говоришь – «возможно». Насколько ты на самом деле уверена, что речь о двух убийцах? Думаешь, нам надо исходить из этого?
– Нет, но это надо учитывать. Помнишь, что Шарлотта Сильверберг рассказывала о ритуале с унижением?
– Виктория Бергман, – кивнул Хуртиг.
– Конечно, ее найти надо, но не только это. Что еще говорила Шарлотта?
Хуртиг поглядел в окно. По мере того как он соображал, что имела в виду Жанетт, по его лицу расползалась тусклая улыбка.
– Понимаю. Те две девочки, которые исчезли из поля зрения. Сильверберг не помнила, как их звали.
– Я хочу, чтобы ты связался со школой в Сигтуне и попросил выслать списки класса за интересующий нас год. Хорошо бы еще фотографии класса, если есть. У нас имеются кое-какие интересные имена. Фредрика Грюневальд и Шарлотта Сильверберг. Две подружки – Генриетта Нордлунд и Регина Седер. Но больше всего меня интересует все, что связано с исчезнувшей Викторией Бергман. Как она выглядит? Ты об этом не думал?
– Ну как «не думал», – начал Хуртиг, но Жанетт по его лицу поняла, что не думал.
– Было бы крайне интересно послушать, что Регина Седер и Генриетта Нордлунд имеют сказать о Виктории Бергман и Фредрике Грюневальд и даже о Шарлотте Сильверберг. Во второй половине дня я соберу совещание, и мы распределим рабочие задачи.
Хуртиг опять кивнул. Жанетт начало казаться, что он как-то на себя не похож. Такое впечатление, что его мысли где-то бродят.
– Ты меня слушаешь?
– А как же. – Хуртиг кашлянул.
– Прежде чем мы пойдем дальше, надо учесть еще кое-что, но сегодня мы это обсуждать не будем. Понимаешь, о чем я?
У Хуртига в глазах снова зажегся огонек внимания, он жестом попросил ее продолжать.
– У нас есть Бенгт Бергман, Вигго Дюрер и Карл Лундстрём. Все трое, как и Пер-Ула Сильверберг, состоят в фонде Sihtunum i Diaspora, и это может иметь отношение к нашему делу. Потом, сегодня за ланчем Биллинг рассказал мне кое-что интересное. Бывший начальник участка, Герт Берглинд, знал Карла Лундстрёма.
– Что ты хочешь этим сказать? – Вот теперь Хуртиг проснулся. – Они общались частным образом?
– Да, и не только. Они знали друг друга по одному фонду. Любой дурак вычислит, о каком фонде речь. Сколько же дерьма во всем этом, правда?
– Да уж. – Заинтересованный Хуртиг вернулся на землю, и Жанетт гостеприимно улыбнулась ему.
– Слушай, – сказала она, – я заметила, что ты о чем-то сейчас думал, и, по-моему, не только рабочие вопросы тебя тревожат. Что-нибудь случилось?
– Ну-у, – протянул Хуртиг, – ничего особо страшного. Но глупо.
– Так что случилось?
– Снова папа. Говорят, ему будет еще труднее столярничать и играть на скрипке.
Только не это, подумала Жанетт.
– Скажу коротко, потому что у нас с тобой много дел. Во-первых, он ходил за дровами, произошел несчастный случай, и отцу после него назначили не те лекарства. Хорошая новость, что больница действовала в соответствии с «законом Марии»[21] и отцу возместят ущерб, а плохая – у него началась гангрена, и пальцы придется отнять. Во-вторых, ему в голову ударила «феррари джи-эф».
Жанетт только рот разинула.
– Я вижу, ты не знаешь, что такое «феррари джи-эф». Это папина мотокоса, довольно большая штуковина.
Если бы Хуртиг не улыбался, Жанетт решила бы, что дела по-настоящему плохи.
– Что случилось?
– Да вот… Он хотел вытащить ветки, которые застряли в ножах, подпер машину большой рогаткой, лег, чтобы лучше видеть, а рогатка, конечно, выскочила. Мать сбрила отцу волосы, и сосед наложил ему швы. Пятнадцать стежков прямо через лоб и макушку.
Жанетт онемела, и в голове у нее вертелись всего два имени: Жак Тати и Карл Гуннар Паппхаммар.
– Ему всегда удается выкрутиться. – Хуртиг вскинул ладони. – Чем мне заняться после того, как свяжусь с Сигтуной? Ведь до собрания останется еще несколько часов.
– Фредрика Грюневальд. Проверь ее историю. Начни с того, как она оказалась на улице, и потом углубляйся в прошлое. Чем больше имен, тем лучше. Продолжим разрабатывать мотив мести, поищем людей из ее ближнего окружения. Обиженных или тех, кто хотел бы свести с ней счеты.
– По-моему, у таких, как она, врагов чуть больше, чем население страны. Аристократка-мошенница, подделка, дутые компании. Такие идут по головам и предают друзей ради хорошей сделки.
– У тебя голова забита предрассудками, Йенс, и к тому же я помню, что ты социалист. – Жанетт рассмеялась и встала, собираясь идти к себе.
– Коммунист, – поправил Хуртиг.
– Чего?
– Я коммунист. Это, как говорится, две большие разницы.
Нечистые части
позволяют, чтобы их трогали, и потому следует беречься, чтобы рука чужого или рука, предлагающая деньги, не коснулась их. Только руки светлой женщины могут коснуться Гао Ляня.
Она расчесывает его сильно отросшие волосы. Ему нравится, что они стали светлее – может, из-за того, что он провел столько времени в темноте. Словно память о свете отложилась в его голове и окрасила волосы в цвет солнечных лучей.
Сейчас в комнате бело, и глазам трудно видеть. Она оставила дверь открытой и внесла корыто с водой, чтобы вымыть его, и он наслаждается ее прикосновениями.
Когда она вытирает его, из прихожей доносится звонок.
руки
берут чужое, если человек не бдителен, но она научила его контролировать их. Все, что они делают, должно иметь смысл.
Он упражняет свои руки, рисуя.
Если бы он мог поймать мир и вместить его в себя, а потом излить его через руки, ему никогда больше не пришлось бы ничего делать. Тогда он обрел бы могущество изменять мир.
ноги
ходят в запретные места. Это он знает – однажды он покинул ее, чтобы посмотреть город за пределами комнаты. Это было ошибкой, теперь он понимает. Там, во внешнем мире, не было ничего, что было бы хорошо. Мир за пределами его дома полон зла – вот почему она оберегает его от мира.
Город казался таким чистым и красивым, но теперь он знает, что там, под землей и в воде, тысячелетний прах от человеческих трупов, что в домах и внутри ныне живущих – одна лишь смерть.
Если сердце будет больным, станет больным все тело, и человек умрет.
Гао Лянь из Уханя размышляет о черноте в человеческих сердцах. Он знает, что злоба есть черное пятно и что к сердцу ведут семь путей.
Два пути, еще два и, наконец, еще три.
Два, два, три. Тот же год, когда основали родной Ухань. Год двести двадцать третий.
Первый путь к черному пятну тянется с языка, который лжет и клевещет, второй путь лежит через глаза, которые смотрят на запретное.
Третий путь – через раковины, которые слушают ложь, а четвертый – через желудок, который переваривает ложь.
Пятый путь – через нечистые части, которые позволяют, чтобы их трогали, шестой – через руки, что берут чужое, а седьмой – через ноги, которые ходят в запретные места.
Говорят, в минуту смерти человеку показывают все, что есть у него в сердце. Гао думает: что же увижу я сам?
Может быть, птиц.
Руку, что утешает.
Он рисует и пишет. Складывает лист к листу. Работа успокаивает его, и он забывает свой страх перед черным пятном.
Звонок слышится снова.
Гамла Эншеде
Все так или иначе связано, думала Жанетт, спускаясь в лифте в гараж под полицейским участком и направляясь к машине, чтобы ехать домой. Хотя формально рабочий день уже закончился, она не могла перестать думать обо всех странностях и примечательных совпадениях.
Две девочки, Мадлен Сильверберг и Линнея Лундстрём. Их папы, Пер-Ула Сильверберг и Карл Лундстрём соответственно. Обоих подозревают в педофилии. А Лундстрёма к тому же – в изнасиловании Ульрики Вендин. А жена педофила Шарлотта Сильверберг и убитая Фредрика Грюневальд были одноклассницами в Сигтуне.
Жанетт направила машину к выезду, помахала охраннику. Тот помахал в ответ и поднял шлагбаум. Яркое солнце ослепило ее, и несколько секунд она ничего не видела.
Один и тот же адвокат, Вигго Дюрер, Бенгт Бергман тоже был его клиентом. Пропавшая неизвестно куда дочь Бергмана, Виктория, училась в Сигтуне.
Ныне покойный начальник полицейского участка, Герт Берглинд, допрашивал и Сильверберга, и Лундстрёма. Одни и те же люди – жертвователи одного фонда. А прокурор фон Квист? Нет, подумала Жанетт, он не замешан. Он просто полезный идиот.
Пер-Ула Сильверберг и Фредрика Грюневальд убиты. Возможно, одним и тем же человеком.
Карл Лундстрём скончался в больнице, Бенгт Бергман сгорел вместе с женой, будучи запертым в бане. Последнее выглядит несчастным случаем, первое – следствием болезни.
Когда Жанетт поворачивала в туннель Сёдерлед, ей вдруг пришло в голову, что последние несколько дней они с Софией не созванивались. Расследование вошло в интенсивную фазу, к тому же она голову сломала, пытаясь понять, что происходит с Юханом.
Припарковавшись перед домом и вылезая из машины, Жанетт поняла, что ей нужна помощь. Она ощущала настоятельную потребность поговорить с кем-то, кому можно доверять, перед кем можно открыться и побыть самой собой. София – единственный человек, который полностью соответствует этим критериям.
Ветер играл листьями большой березы, гладил стену дома. Обманчивый сырой ветер. Жанетт сделала глубокий вдох, словно нюхая цветок. Не надо больше дождя, подумала она, глядя на красное, больное от выхлопных газов небо на западе.
Дом был пустым, безлюдным. На кухонном столе записка – Юхан сообщал, что будет ночевать у Давида, они собираются сыграть в Wa r c r a f t.
Wa r c r a f t, подумала Жанетт. Она точно помнила: когда-то Юхан объяснял ей, что это. Неужели она настолько плохая мать, что не знает, чем занимается в свободное время ее сын? Это ведь наверняка что-то, связанное с компьютерами.
Чтобы успокоить нечистую совесть, Жанетт спустилась в подвал и загрузила стиральную машину, после чего вернулась на кухню и занялась раковиной.
Когда она закончила, мойка сверкала. Жанетт налила себе бокал пива и села за стол.
Она пыталась расслабиться, забыть все проблемы, связанные с разводом, а главное – не думать о работе, но мысли так и лезли в голову.
Днем они с Хуртигом обсудили все, что им было известно. Или неизвестно.
Для начала – закрытое начальством дело об убитых мальчиках.
Разыскания Хуртига среди врачей, которые оказывали помощь нелегальным иммигрантам, ничего не дали; запросы Жанетт в Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев тоже не прояснили личности мальчиков.
Потом – убийство Пера-Улы Сильверберга, самое жестокое из всех, какие им доводилось видеть.
Самый обычный малярный валик. Абсолютный абсурд, подумала Жанетт. И, словно этого недостаточно, показательная расправа над Фредрикой Грюневальд под церковью Св. Юханнеса. Теперь полиции точно есть чем заняться.
Хуртиг пребывал в унынии, и неуверенные попытки Жанетт воодушевить его оказались бесплодными. Под конец она спросила его, как дела с Сигтуной, но Хуртиг только покачал головой и сказал, что ждет ответа.
Чертовы снобы из Сигтуны, подумала Жанетт и допила пиво.
Взяв телефон, она набрала номер Софии. София взяла трубку гудков через десять. Голос был хриплый и напряженный.
– Привет, как дела? – Жанетт привалилась к стене. – Ты как будто простыла?
София долго молчала, потом кашлянула и вздохнула:
– Вряд ли. Я совершенно здорова.
Жанетт растерялась. Она не узнавала голоса Софии.
– У тебя есть время поболтать?
София снова долго молчала, потом сказала:
– Не знаю. Это важно?
Жанетт уже сомневалась, надо ли было звонить, но решила изобразить легкость, чтобы немного смягчить Софию.
– Важно и важно, – рассмеялась она. – Оке и Юхан, как обычно. Заморочки. Мне просто нужно с кем-нибудь поболтать… Кстати, спасибо за последнюю встречу. Как обстоит сама-знаешь-с-чем?
– О чем я сама знаю? Что ты имеешь в виду?
София как будто фыркнула, но Жанетт сказала себе, что ей послышалось.
– Ну, когда мы в последний раз говорили у меня дома. Психологический профиль преступника.
Ответа не последовало. Судя по звуку, София протащила стул по полу. Потом поставила стакан на стол.
– Алло? – позвала Жанетт. – Ты тут?
Еще несколько секунд тишины, и София заговорила. Голос теперь стал гораздо ближе, и Жанетт слышала, как София дышит.
София заговорила быстрее.
– Меньше чем за одну минуту ты задала пять вопросов, – начала она. – «Привет, как дела? У тебя есть время поболтать? Как обстоит сама-знаешь-с-чем? Алло? Ты тут?» – София вздохнула и продолжила: – Вот ответы: Хорошо. Я не знаю. Я еще не начинала. Привет. Я тут, иначе как бы я отвечала тебе?
Жанетт не знала, как реагировать. София что, напилась?
– Прости, если помешала… Мы можем поговорить как-нибудь в другой раз… – Она неуверенно посмеялась. – Ты не пила?
София снова куда-то пропала. Что-то загремело, как будто она положила трубку на стол. Потом послышались легкие шаги и звук закрываемой двери.
– Алло?
– Да, алло. Прости.
София хихикнула, и Жанетт выдохнула:
– Ты смеешься надо мной?
– Еще три вопроса. – Вздох. – «Ты не пила? Алло? Ты смеешься надо мной?» Ответ: Нет. Привет. Нет.
– Пьяная совсем! – засмеялась Жанетт. – Я тебе помешала?
Голосом, преувеличенно внушительным:
– Вопрос номер девять, ответ – да.
Она меня дурачит, подумала Жанетт.
– Мы увидимся?
– Да, мне этого хочется. Вот только осилю профиль. Скажем, завтра вечером?
– Да, отлично.
Они попрощались. Жанетт пошла на кухню и достала из холодильника еще бутылку пива. Села на диван, открыла бутылку зажигалкой.
Она еще раньше поняла, что София сложный человек, но игра стоила свеч. Жанетт пришлось снова признаться себе, что она болезненно очарована Софией Цеттерлунд.
Чтобы узнать, кто ты, София, понадобится время, подумала Жанетт и сделала глоток пива.
Но, черт меня возьми, я постараюсь разобраться.
Мыльный дворец
София посидела, положив телефон на колени. Потом поднялась и, пошатываясь, пошла на кухню за очередной бутылкой вина. Поставила бутылку на стол, взяла штопор. На второй попытке штопор сломался. София большим пальцем протолкнула пробку в бутылку и вернулась в гостиную.
В горле пересохло, и София несколько раз глотнула прямо из бутылки. На улице было темно, и София видела в окне свое отражение.
– Несчастная старая шлюха, – сказала она самой себе. – Ты грязная, спившаяся старая шлюха. Неудивительно, что тебя никто не хочет. Я бы сама себя не захотела.
София села на пол. Нутро сводило от презрения и ненависти к себе, и она не знала, что с этим делать.
Когда на следующий день София явилась к восьми в приемную, она весьма сожалела о двух выпитых накануне вечером бутылках.
Она утратила контроль над собой, и тут позвонила Жанетт Чильберг. Это София помнила. А вот что было потом?
София никак не могла вспомнить, что она говорила, но у нее было чувство, что Жанетт осталась обиженной. С Жанетт разговаривала Виктория, но что именно она сказала?
И что было потом?
Выходя из дому, София заметила, что туфли у нее снова грязные, а плащ влажный от дождя.
София выставила перед собой указательный палец и принялась водить им взад-вперед и справа налево, прилежно следя за ним взглядом.
Она забормотала, позволив картинкам вчерашнего дня просачиваться из подсознания.
Медленно, эпизод за эпизодом, воспоминание о разговоре возвращалось.
С Жанетт разговаривала Виктория, причем вела себя просто бессовестно.
София понимала, что ее личность в равной мере определяют механизмы мазохизма и диссоциации. Она продолжала мучить себя, принимая своего мучителя и снова и снова переживая свой персональный ад.
Но в то же время она продолжала диссоциировать, отводить свой ад в сторону.
Виктория существовала еще в одном измерении. Иногда она как будто понимала Софию лучше, чем София сама понимала себя.
Но она хотела рассказать все Жанетт. Открыться перед ней.
София погрузилась в серую тьму, где время отсутствовало и внешний мир замер. Ни звука, ни движения. Только покой.
Среди этой абсолютной тишины пульс стучал в голове, как свайный молот, через равные промежутки времени. Скрип шел из синапсов, в мозгу потрескивало, и кровь, циркулирующая в теле, текла горячим ручьем злобы.
И в то же время она слышала звуки исцеления.
Закрыв глаза, она видела внутренним взглядом, как затягиваются раны. Рваные края смыкаются над ноющим, пульсирующим болью прошлым. София потерла глаза, встала и подошла к окну, чтобы немного проветрить комнату.
Она чувствовала, как чешется где-то внутри грудной клетки. Что-то заживает.
София решила взяться за то, о чем просила ее Жанетт. Составить психологический профиль преступника.
Сев за письменный стол, она сняла туфли и увидела, что чулки окрасились кровью.
Гамла Эншеде
Юхан встретил Жанетт в дверях. Он собирался заночевать у товарища – поиграть в видеоигру, посмотреть кино. Жанетт попросила его не засиживаться и лечь более или менее вовремя.
Юхан взял велосипед и пошел по гравийной дорожке. Когда он скрылся за углом, Жанетт вошла в дом и в окно гостиной увидела, как мальчик вскакивает на велосипед и, нажимая на педали, едет вниз по улице.
Жанетт глубоко, с облегчением вздохнула. Наконец-то одна.
Она чувствовала себя счастливой, а при мысли о скором приходе Софии ощутила предвкушение почти греховное.
Жанетт пошла на кухню, налила себе немного виски. Подняла стакан, медленно отпила. Позволила желтой жидкости стечь вниз, обжечь язык и глотку. Не торопясь проглотила, ощущая, как обожгло нёбо и потеплело в груди.
Читать бесплатно другие книги:
