Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим

– Нет, нет, мадам! Пожалуйста, сидите. Я уже ходила по крови, и мне все равно. Вы правы, я знаю, что вы правы. Честное слово. Пожалуйста, дайте мне руку.

Карла взяла руку Алис и заглянула в долгую, холодную зиму ее глаз:

– Вы имеете так мало, а даете так много.

– Спасибо, но больше не стоит об этом говорить. Мы не держим прилавок на рынке, хотя могли бы. Дом набит всяким хламом.

– Я не хотела вас обидеть. Я имела в виду…

– Мы знаем, что ты хотела сказать, любовь моя, и не обижаемся. – Старуха повела плечом, словно прогоняя боль. – А что касается твоего «иметь», то у тебя самой ничего нет – даже меньше, чем ничего. Могу сказать наверняка, что тех вещей, с которыми ты рассталась, здесь нет, и возможно, уже никогда не будет. Стоит ли на них надеяться?

– А я и не надеюсь. В противном случае я вряд ли бы выжила и оказалась тут.

– Хорошо сказано, девочка. Человеку не нужно то, что нельзя унести с собой. Вот мое правило.

Карла улыбнулась и почувствовала, как стянули кожу щек высохшие полоски слез. Она вспомнила, каким оборванцем был Орланду, когда она впервые его увидела. Вспомнила Матиаса, смотревшего с палубы уходящей в ночь галеры, как горит то, чему он посвятил жизнь. Вспомнила себя саму – не в конкретный момент или в определенном месте, потому что таких моментов и мест можно вспомнить много, а в состоянии, когда у нее не было ничего, кроме сокровищ, хранившихся в сердце. В точности как теперь.

– Значит, ты не услышала ничего нового. – Алис тоже улыбнулась. – Может, ты сама немножко ведьма?

– Может.

– Отлично. Отлично. Тогда мы поговорим без обиняков.

Графиня вернулась к своим воспоминаниям и нашла ошибку:

– Я не могу унести с собой лошадь, но без этих животных я была бы почти нищей. Хотя никто не может похвастаться, что владеет лошадью. В лучшем случае человек использует ее.

– Это удовольствие, которое старуха никогда не испытывала, но она рада, что тебе это дано. И вот еще что: в том, что касается «отдавать», мы равны. И Алис верит, что так будет и дальше.

– Вы мне льстите. – Карла увидела, как одна бровь ее собеседницы поползла вверх. – Да. Согласна. Мы встретились, как равные, и останемся равными. – Бровь опустилась на место. – Можно задать один необычный вопрос?

– Твои вопросы мне нравятся.

– Вы называете меня «любовь моя».

– Тебе это подходит. Но если не нравится, буду называть так, как захочешь.

– Нет, нет, это чудесно.

Карла вновь обнаружила, что улыбается, а улыбка Алис стала грустной.

– Вот и ответ на твой необычный вопрос, – сказала она.

– А второй можно? Если я не ошибаюсь, вы ни разу не произнесли слово «я».

– Не ошибаешься. Женщина не хочет обманывать себя, думая, что является центром чего-то важного, иллюзии, которая возникает, когда говоришь «я». Эту иллюзию она видит везде, и эта иллюзия первая из тех сказок, от которых наши туфли наполняются кровью. Так женщина лучше понимает свое положение – она всего лишь нить, а не ткань.

Карла поняла. Разум ее замер в оцепенении, но душа сразу же впитала слова старой женщины. В это мгновение не было никакого «я», только «мы».

– И еще она должна заметить, – прибавила Алис, – что ложная скромность тут ни при чем.

– Понимаю, – сказала Карла. – В таком случае, это красная нить.

Старуха приняла этот утонченный комплимент легким наклоном головы.

– Кроме того, – сказала она, – у меня тоже есть ангелы.

Итальянка смотрела на ее сгорбленную, бесформенную фигуру, такую некрасивую, но исполненную благородства.

– Жаль, что я их не вижу, – сказала она. – Должно быть, они ослепительны.

– Не лучше твоих или чьих-то еще. Раскрой глаза, и ты их увидишь.

– Можно я буду называть вас «Алис»?

– Черт возьми, это гораздо лучше, чем «мадам».

Почувствовав, что опять начинаются схватки, Карла встала и оперлась руками на стол. Теперь она не сдерживала стоны, и от этого ей было легче. Спазмы внутри живота утихли, но боль в пояснице стала такой сильной, что роженица забеспокоилась, не поврежден ли у нее позвоночник. Она изо всех сил оперлась на ладони, но это не помогало.

Хозяйка дома с трудом поднялась. Несмотря на все самообладание, старухе не удалось скрыть, чего стоило ей это усилие.

Карла вскинула голову и выпрямилась, стараясь не показывать, как ей больно. Алис, шаркая, обогнула стол. Ее гостья увидела распухшие лодыжки, которые нависали над краями домашних туфель. Пожилая женщина энергично потерла ладони и зашла ей за спину.

– Неудивительно, что тебе больно, – проворчала она. – Опусти плечи, расставь ноги пошире и разведи колени. Ты не на приеме у королевы.

Графиня послушалась, и ей стало немного легче.

– Теперь посмотрим, не помогут ли нам немного ангелы, – вздохнула Алис.

Карла не почувствовала ее прикосновений и была уверена, что старуха до нее не дотрагивалась, но волна тепла разливалась по ее животу. Через несколько секунд боль исчезла и осталось лишь легкое напряжение.

– Как вы это сделали? – изумилась роженица.

– Мы все способны исцелять руками, нужно только знать как.

Алис похромала к буфету, припадая на одну ногу, достала одну глубокую миску и две миски поменьше, две ложки – все из дерева – и нож. Потом она поставила посуду на стол.

– Давайте помогу, – предложила итальянка.

– Не суетись. Все уже готово.

Алис вернулась к буфету, взяла большой глиняный кувшин и тоже принесла к столу. На ее стуле лежала потертая светло-зеленая подушка. Поправив подушку, старуха с явным облегчением села. Темно-красные пятна на ее щеках стали ярче. Она тяжело дышала, опираясь на покрасневшие локти, и не сразу пришла в себя. Карла забеспокоилась. Ей не хотелось, чтобы эта женщина перенапряглась, принимая у нее роды. Может, позвать кого-то на помощь? Старуха заметила выражение лица гостьи.

– Тебе же сказали: не суетись. – Алис откашлялась в кулак и, скривившись, сглотнула. – А теперь открывай кувшин и принимайся за дело.

Глиняный кувшин был покрыт смолой и запечатан крышкой из плетеных ивовых прутьев, пропитанных воском. Его до краев наполнял жидкий мед с половинками груш. Карла набрала две маленькие миски.

– Пахнет вкусно, но не только грушами и медом, – заметила она.

– Там еще есть дольки айвы, если набирать со дна. Выбери, что тебе больше нравится. И не жалей меда, лей, сколько душа пожелает. Нам нужно прикончить этот кувшин раньше, чем вернется мой сын. Просто чудо, что он еще сохранился.

– А куда пошел Гриманд?

– Старая женщина научилась не задавать вопросов.

– Он вернется? – Графиня чувствовала себя здесь в безопасности, но с Инфантом ей было бы еще спокойнее.

– Эта большая миска для тебя, – сказала Алис. – На случай, если захочешь опорожниться.

– Из меня по-прежнему течет.

– Этот пол видел кое-что похуже. Скажешь нам, если выделения станут кровянистыми или зелеными.

– Можно я буду есть стоя? Мне так удобнее.

– Пожалуйста. Это поможет ребенку.

– Правда? То есть я стану на голову, если вы скажете, но в прошлые разы повитухи советовали мне весь день не вставать с постели.

Алис отреагировала на эти слова недовольным молчанием и выпяченной губой.

– Скажи спасибо, что до тебя не добрались хирурги, хоть у них и чесались руки, – проворчала она потом. – Могильщики и священники поживились бы тогда за твой счет.

Старуха схватила одну из маленьких мисок, и они принялись за еду. Карла нахваливала угощение, а хозяйка причмокивала, вздыхала и облизывала губы. Итальянка вдруг почувствовала прилив нежности к старой женщине, такой глубокой нежности, что она даже растерялась, и слезы вновь потекли у нее по щекам. Алис подвинула опустевшую миску к кувшину, и Карла снова наполнила посуду, не жалея меда. Слеза упала прямо в миску, и графиня извинилась. Потом она поставила кувшин и отхлебнула чаю.

– Наша Мать любит слезы всех своих детей. Они напоминают ей, что мы достойны цены, которую она за нас заплатила, – сказала мать Гриманда. – Особенно слезы счастья. Давай подогреем чай.

– Не нужно. Мед хорошо запивать холодным.

Карла снова глотнула чаю и взяла себя в руки. Что-то она сегодня расчувствовалась.

«Сыграй для нее», – услышала она вдруг шепот Ампаро.

Этот голос звучал так отчетливо, что итальянка оглянулась. Она не увидела ни света, ни сияния и была разочарована, но затем ее взгляд упал на футляр виолы, валявшийся среди всякого хлама.

– Что она сказала? – спросила Алис.

– Попросила сыграть для вас.

– Скрипка твоя? Это не добыча? Только ее нам не хватало!

– Гриманд ничего у меня не взял. Я не понимаю почему. Он так… – Карла умолкла, не зная, как продолжить фразу.

– Мой сын безумен, кровожаден и прекрасен, – вздохнула старуха. – У него свои дела, у тебя свои, и женщина не будет совать в них свой нос. Но его власть заканчивается за этим порогом. Так что если он тебя беспокоит, дай нам знать.

– Я не пленница – по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.

– Ладно, оставим это. Ты можешь играть?

– Да. Пока не начались схватки.

– Нельзя отказывать ангелу, любовь моя. И остальные тоже с удовольствием послушают.

Взяв футляр с виолой, Карла почувствовала приближение схваток и обрадовалась – следующая пауза даст ей возможность сыграть. Опершись на футляр, она некоторое время сражалась с болью. На этот раз схватки были сильнее, и от боли перед ее зажмуренными глазами заплясали огненные точки, однако сил они отняли меньше, чем тогда, во дворе, когда она едва не лишилась чувств. Женщина поняла, до какой степени была испугана, несмотря на показную храбрость. Она потянулась, развязала шнурки футляра, достала виолу и села на краешек стула.

Живот по-прежнему мешал ей, а когда она развела ноги, ребенок опустился в такое положение, что играть было невозможно. Тогда Карла приподняла виолу, сдвинула колени, прислонила инструмент к внешней стороне левого бедра и повернулась к нему. Поза была не самая лучшая, но приемлемая.

– Ампаро была из Испании. Она позаимствовала эту Follia[24] из танцев погонщиков быков, среди которых выросла, – рассказала итальянка. – Это не пьеса в обычном понимании, у нее нет определенной формы или темы, хотя она исполняется в тональности ре-минор. Мы никогда не знали заранее, куда она нас заведет. Каждый раз она звучала по-разному.

Карла вдруг застеснялась, что случалось редко. Она играла для принцев и бродяг, но такой аудитории у нее еще не было. Роженица повернула голову и посмотрела на Алис. Старуха кивнула. Карла черпала мужество от ангела у себя за спиной.

– Ампаро говорила, что нужно играть так, словно пытаешься поймать ветер, – добавила она.

Виола да гамба была такой же неотъемлемой частью Карлы, как и ее пальцы, перебиравшие струны. Тем не менее во время арпеджио, спускавшегося от сопрано к басу, – она проделывала это десять тысяч раз, а может, и больше – у нее перехватило дыхание от мощного, бездонного звука, заполнившего комнату.

Она услышала вздох Ампаро, а потом бормотание хозяйки дома.

Виола говорила за Карлу, балансируя на грани жизни и смерти. Инструмент был близок ее душе, как любое живое существо. Графиня знала, что он живой, как знала собственное имя. В периоды одиночества, и не только – в минуты любви или смятения, горя или радости, отчаяния или стыда – он будил и укреплял все лучшее, настоящее, что было у нее в душе. Прежде чем затих первый аккорд, скрипачка окунулась в музыку, стремительно понеслась по тонкой грани в погоне за ветром.

Ноты возникали неизвестно откуда и плыли вместе с ней. Они проходили сквозь нее, похожие на морские приливы, на облетающие цветы, на град, на испуганных голубей, на раскаты грома. Итальянка плакала. Улыбалась. Растворялась в музыке. Она не знала, кто она. И это незнание связало ее с тем, чего она не могла даже представить. Дерево, кожа, струны, ребенок, айва, старая женщина напротив… Схватки. От боли Карла наклонилась вперед, к инструменту, смычок в ее руке двигался все быстрее, яростнее, уже не гоняясь за ветром, а оседлав его. Она вскинула голову и закричала, словно в экстазе. Follia кричала вместе с ней, и грань между жизнью и смертью стерлась – жизнь и смерь слились, признавая свое единство.

У Follia не было конца, как у самой природы.

Музыка смолкла, но скрипачка этого даже не заметила.

– Как ты, любовь моя?

Почувствовав руку хозяйки на своем плече, Карла открыла глаза. Она обнаружила, что склонилась к коленям, одной рукой обнимая живот, а другой виолу да гамба. Выпрямившись, она посмотрела на Алис. Лицо старухи осунулось.

– Простите, Алис. Со мной все в порядке. Извините, если напугала вас, – забормотала итальянка.

– Помолчи. – Пожилая женщина говорила шепотом. – Не спугни ее.

Она имела в виду Follia и была права. Музыка все еще была здесь, словно аромат благовоний.

Алис взяла виолу. Потом она попыталась нагнуться и поднять с пола смычок, но не смогла. Карла взяла смычок, и обе женщины встали. Их лица разделяло всего несколько дюймов. Никогда еще они не чувствовали такой близости. Состояние графини отгораживало ее от остального мира, замыкало на себя и на потребность дать жизнь ребенку. Она понимала это и теперь видела, насколько хрупка стоящая перед ней хозяйка дома. Раньше она видела признаки этого, но не осознавала до конца, насколько Алис немощна. Да и дух старухи был настолько силен, что скрывал ее дряхлость. Но Карла также понимала, что никогда бы не увидела слабости Алис, если бы та этого не захотела.

Итальянка обняла ее. Прижалась к ней животом.

Алис прильнула щекой к груди своей гостьи. Голос ее почти дрожал:

– Всю свою жизнь я мечтала услышать Песнь Земли.

Карла погладила ее по волосам. Они были тонкими и сухими. Графиня молчала. Старуха подняла голову и в первый раз прижала ладонь к ее животу. Прикосновение было очень нежным, но роженица почувствовала, как ее тело раскрывает свои тайны. Алис кивнула: похоже, силы ее восстановились. Она отстранилась и протянула Карле виолу:

– Он уже в пути. Или она.

С этими словами хозяйка похромала к столу, снова излучая величие.

Укладывая виолу и смычок, итальянка вдруг поняла, что Алис сказала «я». Закрыв футляр и повернувшись, Карла увидела, что старуха достает с полки тонкую колоду карт. Она перебрала их, взяла одну и выложила на стол рубашкой вверх, после чего, подумав немного, закрыла глаза и молча разложила на столе остальные карты, тоже рубашкой вверх, и перемешала их, раскачиваясь взад-вперед всем телом в такт с круговым движением рук. Потом пожилая женщина остановилась, открыла глаза, собрала карты, левой рукой сняла часть колоды сверху и отложила в сторону. Из оставшейся части она вытащила одну карту, открыла ее и положила левее и ниже той, которую выбрала с самого начала. Картинка на этой карте, наверное, была ей знакома, однако Алис всматривалась в нее, словно в трансе. Потом она открыла еще одну карту, положила справа от второй, внимательно изучила ее и открыла следующую, третью в ряду. После этого старуха отложила колоду, оперлась ладонями о стол, наклонилась вперед и надолго застыла над раскладом.

Лицо ее оставалось бесстрастным.

Карла не хотела вмешиваться и просто ждала. Снова начались схватки. Задохнувшись, она уперлась руками в колени. Боль была сильной, но больше не пугала женщину. Сила теперь была на ее стороне. Роды перестали быть чем-то таким, что происходит только с ней, и она больше не чувствовала себя стиснутой безжалостными пальцами Природы – теперь это было дело, которое они делали вместе. Схватки утихли.

Алис опустилась на стул и знаком подозвала к себе гостью.

Та посмотрела на четыре карты. Это были таро, итальянские, причем несколько карт были взяты из других колод. Две представляли собой гравюры на дереве, раскрашенные вручную, и были обозначены цифрами XII и I, еще две были нарисованы красками, с большим искусством, разными художниками. А у двух последних имелись имена, а не цифры, и сами эти карты были чуть больше остальных. Карла знала, что это гадальные карты, но сама никогда не пользовалась ими. Она видела такие у предсказателей – на улицах Неаполя, на рынке и на марсельской пристани. Будучи убежденной католичкой, она – в отличие от Матиаса – никогда не обращалась к предсказателям. Карты, выложенные на столе, заставили ее вздрогнуть.

– Ты умеешь читать карты? – спросила Алис.

– Нет.

– Но ты их чувствуешь.

– Церковь запрещает ворожбу в любых формах.

– За что мы должны быть ей благодарны, а иначе они обратили бы это во зло, как и все, что они крадут. Если тебе неприятно, скажи.

– Я вам верю.

– Ты должна постараться, чтобы не закрыть дверь к знанию, которое дают карты.

– Но я ничего не знаю о картах. Даже названий.

– Ворожба тоже стремится поймать ветер, тот, который дует в твоей душе. Твоя Follia раскрыла душу старой язычницы, хотя та и не знает, есть ли у нее душа. Момент самый подходящий. И, вне всяких сомнений, для тебя тоже.

– Я не уверена, что хочу знать будущее.

– Никто не может знать будущее, по крайней мере, в твоем понимании. Даже Бог.

– Но ведь Бог по определению всеведущ…

– Лишь по определению тех, кто назначил себя его представителями, чтобы внушить трепет всем остальным. Как ты думаешь, если бы Бог знал, что мы собираемся делать, неужели у Него не хватило бы порядочности нас остановить?

– Бог даровал нам свободу воли…

– Не знаю, даровал ли Он нам свободу воли или нет – а старая женщина в это не верит, ведь судя по всему, что рассказывают о Нем умники, Ему противна сама мысль о свободе, – но мы ею обладаем, и это главное. Так всегда было и всегда будет: будущее соткано из бесчисленных тонких нитей, и это задумано Матерью Природой. Каждым нашим вздохом мы прядем ту или иную нить, по большей части не сознавая, какую и почему, потому что нам все равно. Ворожба приближает нас к этому знанию, а значит, к божественному, которое есть часть Творения – то есть создания всего, что есть и будет, пляски самой Жизни.

– И она пляшет внутри меня, прямо сейчас.

Алис улыбнулась, словно гордясь своей подопечной:

– Да, любовь моя. И на свете нет танца прекраснее.

– Пожалуйста, продолжайте. Что мне нужно делать?

– Если твоя душа раскрылась сама себе, а значит, и тебе тоже, всему, что ты есть, и всему, что тебя окружает, тогда возникает вопрос: как собрать частицу этих знаний, которые помогут тебе сознательно соткать одну или две нити, а не блуждать в потемках? Обычному разуму или воле почти невозможно все это объять и выбрать нужную нить, основу или узел, и поэтому неудивительно, что мы все пребываем в смятении.

– Да. Понимаю. Но если уж речь идет о блуждании в потемках, разве выбор карт определяется не слепым случаем?

– Не таким уж слепым, хотя ты правильно угадала ответ: мы приглашаем случай занять положенное ему место во всем, что с нами происходит. Случай не только охватывает все мыслимые знания, он по сути своей противоположен воле смертных – потому что не обращает на нее никакого внимания, как бы нам того ни хотелось. То есть шанс не пребывает в смятении от неизвестности, потому что смятение – это его суть. Смятение – это лишь лицо, которое предстает перед волей смертных.

Алис сделала глоток холодного чая, давая Карле время обдумать ее слова.

Итальянка тоже отпила из своей чашки и кивнула собеседнице, показывая, что можно продолжать.

– Раз уж все вещи связаны между собой – разве может быть иначе? – то эти карты, или их образы, помогают встретиться знаниям и пребывающей в смятении душе, а выбирает эти знания могущественный случай, – снова заговорила старуха. – Из этой встречи и рождается ворожба, и она не совсем слепа, поскольку мы направляем ее взгляд – хоть и через закопченное стекло. Среди всего, что мы знаем – и что своей необъятностью приводит нас в смятение, – наше внимание направляется к тому, что нам необходимо.

Эти слова, противоречившие ее представлениям о мире, напомнили Карле несколько зимних вечеров, проведенных у горящего очага на кухне вместе с Матиасом и несколькими бутылками вина, а до него – вместе с Ампаро. Но ответить она не успела из-за очередных схваток. Роженица навалилась на стол и застонала, пытаясь не терять нить рассуждений. Алис накрыла рукой ее ладонь и смотрела на нее внимательно, но спокойно. Ее невозмутимость радовала. Предыдущие роды у Карлы были настоящим карнавалом тревоги и страха, причем по большей части не ее, а других людей.

Открытые карты лежали на столе в нескольких дюймах от ее лица. Три штуки, выбранные случаем. Сначала Повешенный, причем эта карта была перевернута. На второй, тоже перевернутой, была изображена фигура в красной одежде – Карла не знала, кто это. На третьей был нарисован нищий, без обуви, в разноцветных лохмотьях. В его золотистые волосы были вплетены перья и цветы, а на плече он держал посох, словно не знал, что с ним делать и зачем он нужен. Нищий был молод, и в его черных глазах застыла жалость, как будто его преследовали воспоминания о том, что этот человек видел на долгом пути. Он стоял один, спиной к краю какой-то темно-синей массы – океана, реки или пропасти, – словно он заблудился и ему больше некуда было идти.

Первые две карты представляли собой гравюры на дереве. Карту с нищим нарисовал искусный художник – как и четвертую, которую Алис выбрала с самого начала и поместила над остальными. Итальянка не решалась смотреть на нее: ей очень хотелось это сделать, но она не могла заставить себя поднять глаза.

Теперь ей все же пришлось посмотреть на эту карту. На ней была изображена Смерть – скелет, прикрытый желтой, как цветки крокуса, роскошной мантией, сидел верхом на взвившемся на дыбы черном коне. Вокруг оскаленного черепа, прямо над глазницами, была повязана длинная белая лента, которая развевалась за спиной Смерти, словно шлейф знатной дамы. Над головой Смерть держала громадную черную косу с украшенной золотом рукояткой. Карла никогда не видела такого странного изображения Смерти, яркого и даже веселого. Ее конь с оскаленными зубами, алым языком и демоническим взглядом был под стать всаднику. Он галопом несся к левому краю карты. Под его копытами – на поле из ромашек – лежали затоптанные трупы короля, епископа, а также двух кардиналов, располагавшихся по обе стороны от мертвого Папы, возможно, самого Петра, если судить по гвоздю в его правой ладони.

Действительно хороший художник, подумала Карла, когда схватки утихли и боль отступила.

– Если эти рассуждения тебя утомляют, старуха замолчит, – услышала она голос Алис. – Все уже прочитано.

– Эти рассуждения не только прогоняют усталость, но и вызывают восхищение. Но позвольте спросить: если будущее неизвестно, о чем тогда говорят карты? – поинтересовалась графиня.

– Неважно, что произойдет, – что бы ни произошло, это сама Жизнь, и она пляшет только под свою музыку. Главное то, какое участие мы принимаем в происходящем, и именно это определяет то или иное будущее. Если мы прислушаемся к тому, кем мы были и кто мы есть теперь, наша душа сможет показать нам, кем мы можем стать, и так мы лучше приготовимся к тому, какими станем – или не станем – в будущем.

Карла снова посмотрела на карту с изображением нищего.

– Где вы всему этому научились? – спросила она.

– Женщина не столько училась этому, сколько училась понимать, что она это знает. Конечно, мудрые люди придумывают свои правила, и эти умники, конечно, сказали бы, что она ничего не понимает. Но никто и не обязан ее слушать.

– А как называются эти карты?

Алис назвала все по очереди:

– Предатель. Фокусник. Безумец.

– Почему же вы выбрали Смерть?

– Карта, выбранная намеренно, должна представлять того, кто спрашивает, и его вопрос. Она определяет все и видит, что находится дальше. Не расстраивайся. Мой вопрос не связан ни с тобой, ни с твоим ребенком.

– Но, похоже, эти карты рассказывают довольно мрачную историю. Что они означают?

– Каждая карта всегда говорит о чем-то новом, потому что ее цель – извлечь невидимые образы, прячущиеся в душе того, кто спрашивает, и скрывающиеся в сфере вопроса, чтобы чтец мог поймать их. Как охотничий пес, вспугивающий птиц. И ты права, в каком-то смысле это мрачные дела.

Гадалка ткнула пальцем в три карты, слева направо:

– Старая женщина видит эти картинки насквозь, вдоль и попрек, знает их, как ты знаешь свою скрипку. Но самое простое, самое первое – это увидеть прошлое, настоящее и будущее. Что было? Что есть? Что будет?

Алис взяла карту «Повешенный» и поставила ее вертикально. Мужчина в зеленых панталонах был подвешен за левую лодыжку на грубо сколоченной перекладине, укрепленной на двух столбах. Руки у него были связаны за спиной, а из карманов сыпались золотые монеты. Однако лицо его выражало странное безразличие к собственной судьбе. Казалось, он вот-вот улыбнется.

Старуха заговорила, и в ее голосе звучала горечь:

– Пеликан кормит птенцов собственной кровью. Червяк поедает свой хвост. Голова Предателя качается над бурными водами, в которые погружается его разум, но он этого не знает, потому что отверг разумный совет и лишился разума. Он не любил свою жизнь и никогда не полюбит, даже на пороге смерти. Он предал самого себя, и хотя он отказался от ложного пути, искупил свои грехи и перерезал связывавшие его путы ножом жертвенности, он все равно утонет. Он не видит своих тайных врагов и никогда не потратит их денег.

Алис положила карту на место, перевернув ее. Потом она взяла Фокусника, который был одет во все красное. Он стоял у столика – такими пользуются уличные мошенники, – на котором были разложены орудия его ремесла: кости, нож, горошина и три раковины, деньги, чаша с вином. В руке он держал тонкую палочку или свисток для привлечения публики. Старуха и здесь изложила собственную версию изображенного:

– Сокол пронзен стрелой. Волчица, оскалившись, грызет собственную лапу. Вой собак. Дикий бык. Обман. Ловкость рук. Честолюбие. Гноящиеся раны. Вероломство радуется злу и проявляет свою силу через деяния злобного бога. Но даже среди заговорщиков царит страх, потому что чаша отравлена и пленники выпьют ее до дна.

Гадалка взяла карту, помахала ею и вернула на место.

– Это враг, которого не видит Предатель и которого еще никто не может видеть, – объяснила она.

– Значит, карта способна указывать на кого-то конкретного, на реального человека?

– Конечно, причем обычно на нескольких. Карты отражают поиски вопрошающего, и в спектакле может участвовать много актеров. В данном случае они не имеют отношения к тебе, но ты права: пьеса замешена на интригах, алчности и лжи. Хотя еще не все потеряно, потому что за бедствиями и страхом стоит сумасшедший.

Алис взяла карту Безумца и посмотрела на рисунок с выражением, похожим на нежность:

– Слушайте, слушайте: лают собаки, нищий приходит в город. Брюхо его пусто, как и тарелка, а карманов у него нет. Его наказывают не за те ошибки, которые он совершил, а за те, которых не он делал: Безумец не хотел власти над братьями и сестрами, не жаждал покорить Мать Природу. Море отдано крокодилу, а лепестки и шипы – розе. Его путь лежал от тьмы к свету, и он должен вернуться во тьму. Он прошел по всем дорогам, по которым стоит ходить, познал все, что стоит познать, и теперь наконец понял, что ничего не знает. Бездна разверзлась под его ногами, только он ее не видит – и упадет в нее. Эта бездна глубже, чем может представить человек, но у нее есть дно. Ее утроба набита камнями рухнувших империй и обелисков, некогда вздымавшихся высоко в небо. Безумец начал с небытия и теперь стоит перед небытием, но мы должны спросить: его путешествие окончено? Или только начинается?

Алис протянула карту своей гостье:

– Ты знаешь это? Знает ли старая женщина? А он?

Карла смотрела на заблудившегося, растерянного, отверженного человека, чья жалость распространялась на всех, кроме него самого. Ее переполняли чувства, названий которых она не знала. Женщина всхлипнула.

– Ампаро, – прошептала она.

– Да, любовь моя.

– Мой ребенок.

– Да, любовь моя.

Итальянка раскрыла свое сердце, и старуха взяла ее за руки. Карла испугалась, что ее печаль бесконечна и непобедима, но тут снова начались схватки, и она была даже благодарна нарастающей боли. По силе и продолжительности эти схватки превзошли все предыдущие. Но вскоре боль утихла, и роженица, надув щеки, посмотрела на Алис, которая подмигнула ей. Карла улыбнулась печальной улыбкой. Она удивлялась, почему не села или не легла на спину. Бедренные кости пульсировали болью, но женщина продолжала стоять.

– Кажется, некоторые называют Безумца Дураком? – вспомнила она.

– Разве он похож на Дурака? Ты права, именно так его теперь и называют – многие, даже большинство. Но разве может шут в колпаке с бубенчиками, развлекающий королей, этот раб, ежедневная пища которого – грязь, знать то, что знает Безумец? У сумасшедшего нет хозяина. Дурак ползает у ног повелителя, а в награду получает объедки со стола и ест их вместе с собаками. Разве может такой, как он, показать нам, как пройти через хаос и порок и остаться чистым?

Алис усмехнулась – этого изгиба лиловых губ так ждала Карла. Потом старая гадалка вздохнула и пожала плечами. Ее гнев уступил место смирению и жалости.

– Безумца лишат всего, чем он владеет, всего самого ценного, но не для него, а для нас – Небытия, – продолжила она объяснять. – У него отнимут даже его лохмотья, забудут и проклянут, а его истину нам заменят колокола. Много колоколов. Но колокола приятны, а долгая дорога – нет. Так они поступили с Иисусом, с Матерью Природой и многими другими. В конце они все поймут. Но вопрос был честным.

– И что это за вопрос, ответить на который должна Смерть?

– Такие вопросы может задавать только старая женщина.

– Спасибо, что поделились ответом.

Алис взяла все четыре карты, перевернула их рубашкой вверх, вернула в колоду, к остальным, и они исчезли. Пустота, оставшаяся после них, была такой осязаемой, что Карла с удивлением осознала, насколько реальным было их присутствие.

Гадалка протянула ей колоду. Роженица заколебалась:

– Я так мало о них знаю.

– Если не хочешь спрашивать, старая женщина не будет настаивать. Ты знаешь.

– Я не знаю, что спрашивать, Алис. И как спрашивать.

– Пусть спросит твоя карта.

– Но какая?

– Ты ее сразу узнаешь, с первого взгляда. Она ждет тебя, одна из двадцати двух. Та, что нужна здесь и сейчас. В другое время будет другая карта или та же самая, но в другом качестве. Не тревожься, не думай, не размышляй и не сравнивай. Я скажу, как они называются, чтобы ты не ломала голову. Просто смотри. А когда будешь выбирать, делай это быстро, подчиняясь интуиции.

Карла взяла колоду и перетасовала карты, держа их рубашками вниз. Карты были разного размера и, судя по узору на рубашках, взяты из четырех разных колод – она не стала спрашивать, намеренно это было сделано или по необходимости.

– Хорошенько перемешать сможешь и перед гаданием, – заметила старуха.

Графиня поняла, что тасовать карты было не обязательно, и перевернула первую карту.

– Любовь, – сказала Алис.

Карла моргнула. Она не ожидала, что сразу же откроется такая сильная карта. На картинке был изображен купидон с повязкой на глазах, парящий над новобрачными. Нет, карта принадлежала другому времени и другому месту. Карла положила ее на стол лицом вниз и взяла следующую.

– Колесо Фортуны, – объявила хозяйка.

Мрачную сторожевую башню Карла тоже отложила в сторону.

– Пожар.

– Фокусник.

– Император.

– Луна.

– Звезда.

– Дьявол.

– Предатель.

– Сила.

На карте была изображена женщина, руками закрывающая пасть льву. Карла задумалась, но потом отложила и эту карту.