Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим
Тибо попытался издать одобрительный смешок:
– Совершенно верно, сударь. Очень остроумно.
Тангейзер сильнее вывернул ему руку. Сутенер застонал, но слез у него на лице не было.
– Здесь много всяких шпионов, – сообщил Грегуар.
– Ваш слабоумный прав, сударь, – подтвердил Тибо. – Шпионы есть среди стражи, при дворе, в Лувре. В борделях, тавернах и на улицах. В спальнях и на кухнях. Шпионят за мужьями и шпионят за женами. Не говоря уже о шпионах, которые работают на коллежи и на церковь. Каждый второй слуга в городе – шпион, можете мне поверить. Некоторые самые высокородные господа в этой стране тоже шпионят, но о них вы и сами должны знать. Мы все шпионим друг за другом, сударь, правда? Такова наша жизнь.
– И кто тот важный стукач, на которого ты работаешь? – спросил иоаннит.
– Возможно, я преувеличиваю его влияние, сударь. Он один из здешних дьяконов. Но я надеюсь, что со временем он возвысится, а я – вместе с ним.
– И ты думаешь, что можешь быть мне полезен?
– Не сомневайтесь, сударь. Всем полезно узнать то, о чем они не догадываются.
– Я принес бы пользу всему миру, если бы сломал тебе позвоночник.
– Прошу прощения за дерзость, сударь, но вы не похожи на человека, которого заботит судьба мира. Судя по всему, вы прекрасно знаете, что мир смердит точно так же, как дерьмо в кишках той змеи, с которой вы сравнили моего господина.
– Кто же эта змея, этот дьякон, который должен возвыситься?
– Имейте сострадание, сударь! – Тибо снова застонал от боли. – Это отец Пьер.
– Это он сказал тебе надеть белую повязку?
– В этом не было нужды. Я вижу, что происходит вокруг – как и вы.
Тангейзер отпустил руку толстяка.
– Расскажи, что еще мне полезно знать, – потребовал он.
Тибо повернулся и указал на Юсти:
– Этот мальчишка – красная тряпка для быка, если вы встретитесь с быком, – а встречи с ним вам не избежать. Да, большинство людей тупы, а стражники еще тупее. А милиция? – Сутенер постучал костяшками пальцев себе по виску. – Большинство тупы, но все же не все. Совершенно ясно, что этот парень – иностранец. Как и вы, сударь, хотя это не преступление. Но маленький крест, который он прикрепил на груди, не делает его католиком.
– Отдай ему свою рубаху. И камзол тоже, – приказал Тангейзер.
Тибо засмеялся, и рыцарь ударил его по щеке. Тот ударился о стену и опустился на колени. Звук пощечины эхом разнесся по собору. Головы присутствующих повернулись в их сторону, но затем снова отвернулись. Госпитальер посмотрел на близняшек. Они вцепились друг в друга, не отрывая взгляда от Тибо. Девочки переживали за него и были очень напуганы.
Они боялись Тангейзера.
Сутенер пришел в себя. Он опустил голову и задумался, не поднимаясь с колен.
– Если вытащишь нож, я ослеплю тебя и отрежу пальцы, – предупредил Тангейзер. – Будешь тогда шпионить за другими калеками в Отель-Дье.
Тибо встал. Он улыбался, пытаясь скрыть унижение и ярость.
– Я привык к большему уважению, сударь! – вырвалось у него.
Матиас ударил его другой рукой. Похоже, шпион все еще ничего не понял. Он опустился на четвереньки и тяжело дышал.
– Поднимайся, ублюдок. Отдай ему свою одежду, – повторил свое приказание иоаннит.
Толстяк с трудом встал. Теперь в глазах его стояли слезы.
– У тебя есть достоинства, – сказал Тангейзер. – А ты их растрачиваешь попусту.
– Да, сударь. Приятно видеть человека, который с толком использует свои.
Сутенер попятился, чтобы избежать очередного удара. Но рыцарь даже не пошевелился. Тибо снял камзол.
– Что еще ты сегодня слышал? – спросил Матиас. – Что должно произойти?
Шпион бросил камзол Юсти.
– Я слышал, что мы собираемся ограбить и убить много еретиков. Вот это и произойдет, – ответил он.
– Ты не убийца.
– Я имею в виду нас, парижан. Сегодня самый жаркий день лета, а улей слишком часто пинали, и пчелам это надоело. Если бы вы не были таким высокомерным, черт возьми, то услышали бы, как они гудят. Вы бы обделались.
– Ты имеешь в виду милицию? – уточнил госпитальер.
– Видите? Вы даже не понимаете, о чем речь. – Тибо снял рубашку. – Что такое милиция? Толпа сапожников. Но существует милиция внутри милиции. Лиги, братства. У некоторых священников своя милиция. У капитанов. У дворян. А еще есть попрошайки, воры, грабители, убийцы. Сутенеры. Это всё – королевства внутри королевства. Их главари – короли и капитаны, по делам своим, если не по званию. А еще существует городская стража, где есть всевозможные фракции, и каждая объединяется с одной или несколькими другими. У каждого своя цель. Как и у всех нас. А вы чего хотите?
Тибо скатал рубашку и тоже швырнул ее молодому гугеноту.
– Надеюсь, она не вшивая, – заметил Тангейзер.
– Я терпеть не могу блох, вшей и клещей, – заверил его сутенер. – И на этих девчонках, – кивнул он на двойняшек, – вы тоже не найдете ни одного насекомого. Я забочусь о них, сударь, – вы сами можете видеть, какие они милые. Один франк, и они ваши. Или ваших мальчиков, если они хотят лишиться невинности. Я даже не возьму дополнительную плату за идиота. Это будет обычная сделка. Я лично учил этих овечек всем известным извращениям, а кое-какие изобрел сам.
– Давай ключ, – проигнорировал его предложение Матиас.
Парень протянул ему ключ, и рыцарь дал ему еще несколько монет:
– Вот еще один соль. Когда я вернусь, то эти девчонки должны сидеть на скамье и есть что-то горячее. Если я этого не увижу, ключ останется у меня.
Тибо взял монеты.
– Хлеб и горячий суп, сударь, – согласился он.
– И жареный голубь.
– Девочки будут на вас молиться.
Тангейзер поднимался по винтовой лестнице, не останавливаясь и не замедляя шаг. Плечи его задевали за стены. Перед глазами стояли лица маленьких проституток. Они напомнили ему о жене. Та пожалела бы их. Но жалость Карлы де Ла Пенотье больше не облагораживает этот мир. Мальтийский рыцарь вышел на внешнюю галерею, соединявшую две колокольни. Не глядя вниз, на Паперть, он повернул к северной башне, где увидел калитку, оказавшуюся незапертой.
Наверх вела еще одна узкая лестница. У госпитальера саднило в груди и болела спина. Его оружие задевало за камни, и пот градом катился по его лицу. Физическое напряжение прогнало из головы все мысли – кроме образа Карлы. Капли пота скрывали слезы, а бурное дыхание заглушало всхлипы. Когда Матиас добрался до самого верха, душа его была пуста.
В лицо ударил ветер, почти прохладный и пахнущий древесным углем. Тангейзер прижался лбом к камню, пытаясь выровнять дыхание. Потом он преодолел несколько последних ступенек, взобрался на парапетную стенку и посмотрел вниз.
Далеко внизу копошился огромный, безумный город.
Рыцарь впервые почувствовал его величие.
Париж.
Матиас понял суть этого города.
Париж вырвал его сердце, не оставив ничего взамен.
Этот город мог бы заполнить эту пустоту, если бы иоаннит позволил ему это.
Их души слились бы в одну, и город остался бы с ним навсегда.
И он никогда не покинул бы французскую столицу.
А взамен Париж заполнил бы пустоту в его груди.
Но не сердцем.
И не любовью.
Только ее искаженным, но притягательным подобием.
Тангейзер почувствовал, что жаждет этого.
Истинная любовь приносит страдание.
Возможно, он думает не о Париже, а о Карле. В его безумии они стали неразделимы.
Люцифер вскочил на парапет рядом с ним. Он разглядывал суетливый город внизу с высокомерием хозяина, а потом посмотрел на госпитальера.
– Ты пришел купить мою душу? – спросил его тот.
Маленькое уродливое существо тявкнуло.
– Боюсь, ее уже забрали, – ответил Матиас.
– Хозяин? – осторожно приблизившийся к нему Грегуар говорил шепотом.
Тангейзер уловил беспокойство в его голосе и соскочил с парапета.
Мальчик с явным облегчением прислонился к стене у двери, а в проеме появился задыхающийся Юсти.
– Не бойся, – сказал иоаннит своему лакею. – Я найду другой способ умереть, когда придет время, но уверяю тебя, это произойдет не в Париже. – Он внезапно заметил, что на шее Грегуара по-прежнему весят бесполезные красные башмаки. – Еще раз их увижу – сброшу с крыши.
Подросток снял обувь с шеи и спрятал за спину.
– Вот, – сказал Тангейзер. – Смотрите сюда.
Он достал карту Ла Фосса, развернул ее и надел очки. Бумага отсырела, и чернила немного расплылись, и то и другое оказалось хорошего качества, так что карту все-таки можно было прочесть. Она была точна, но не давала представления о расстоянии. Париж был невелик по площади, но как только человек ступал на его землю, границы города раздвигались до бесконечности, словно, входя в него, он проникал сквозь некую прореху в ткани материального мира. Каждая миля казалась десятью. С высоты колокольни столица выглядела гигантским пятном на зелени лугов, тянувшихся во всех направлениях от границ пригородов. Среди полей с созревшим урожаем примостились деревни. На далеком горизонте зелень земли встречалась с синевой неба. Пейзаж казался неземным. Хотя нет – земной мир был как раз за городскими стенами, а внутри этих стен находился Париж.
С помощью Грегуара Матиас проследил свой путь с того момента, как он подошел к воротам Сен-Жак – на карте и на раскинувшейся внизу панораме города. До таверны «Красный бык», потом к мосту Сен-Мишель, оттуда в Лувр, из Лувра к особняку д’Обре, потом от Гревской площади до собора Нотр-Дам. Каждый отрезок пути был невелик, но достоин путешествия Одиссея. Госпитальер понял, что видел лишь крошечную часть города. Париж был необъятен. И непознаваем, даже лишенный обитателей. Столица дышала, меняясь с каждой секундой – становясь такой, какой она не была никогда прежде и какой больше никогда не будет.
В любом случае Тангейзер отметил и запомнил все ориентиры, нарисованные на карте Ла Фоссом, а также многие другие. Сверху город казался океаном крыш, среди которых не нашлось бы двух одинаковой высоты. Дома громоздились друг на друга, а сверху к ним пристраивались новые, как будто столицу строил ребенок, рассчитывая, что когда-нибудь его сооружение рухнет. Мох на крышах выгорел на солнце. Косые и кривые стены домов скрывали от взгляда почти все улицы, кроме двух-трех самых широких, хотя и они были не больше тридцати футов шириной. Сады, невидимые с улиц, указывали на зажиточные районы города.
Позади западной стены Латинского квартала виднелось аббатство Сен-Жермен. Другие предместья, подступавшие к городским стенам и рвам с севера и юга, представляли собой жалкое скопление убогих хижин, в которых обитали небогатые ремесленники. Остров внизу был так плотно застроен, что Сену не удавалось разглядеть даже с этой высокой точки.
На северо-востоке от особняка д’Обре в небо вздымалась крепость Тампль, штаб-квартира ордена, к которому принадлежал Тангейзер. Стены крепости были белыми, а ее главную и угловые башни венчали конические черные крыши. Замок окружал двор площадью в тридцать акров, огороженный высокой стеной с бастионами, сторожевыми башнями и рвами.
Рыцарь убрал карту и очки.
– А мы можем остаться здесь? – спросил вдруг Юсти, стоявший, прислонившись к стене. – На несколько дней? Мы принесем еду, одеяло. Никто не узнает. Да и кому какое дело?
– Превосходная мысль. Но я должен забрать свои пистолеты из дома печатника. Должен посмотреть, достаточно ли окреп Орланду для путешествия, и проверить, принесли ли тело Карлы в церковь Сан-Сесиль. – На самом деле Тангейзер сомневался в разумности предложения поляка и поэтому прибавил: – И еще я должен выяснить, почему ее убили. Эта смерть не просто несчастный случай. Ее убили специально.
– Эрви и Тибо правы, – сказал Юсти. – Меня убьют.
Он указал куда-то вниз, и Матиас, проследив за его рукой, увидел мост Нотр-Дам.
С этой высоты была видна часть западной стороны улицы. Солнечные лучи отражались от вывески «Золотой молоток». Под вывеской, спиной к двери лавки, с высоко поднятыми руками, стояли люди в черном. Их было человек восемь – явно семья. Поблизости заколыхалось знамя, а потом показался отряд милиции. После секундного замешательства милиция с внезапной яростью набросилась на людей в черном и протыкала их копьями до тех пор, пока вся семья не стала похожа на груду черных тряпок, сваленных под окном. С такого расстояния резня происходила в необычной тишине, но Тангейзер видел широко раскрытые в крике рты умирающих.
– Можно я останусь тут один? – спросил Юсти. – С Люцифером?
– Нет, – ответил иоаннит. – Надень рубашку, камзол и не забудь крест.
Он завернул за угол парапета, чтобы лучше рассмотреть северную часть города. Гревская площадь наполовину опустела. Регулярные войска и артиллерия остались на месте, но нестройные отряды милиции расходились с площади во всех направлениях.
– Хозяин? – окликнул рыцаря Грегуар.
Вернувшись, Тангейзер увидел, что мальчик указывает на столб дыма, поднимавшийся между крышами в юго-западной части левого берега. Дым был свежим – маленькое облачко висело в горячем, неподвижном воздухе и, похоже, поднималось с улицы, а не из какого-нибудь дома. Матиаса отвлек шум, доносившийся с Паперти прямо под ними.
Там царила суматоха. Уличные артисты и продавцы еды собирали свои вещи и уходили с деловитой поспешностью людей, привыкших ретироваться при угрозе неприятностей. Даже нищие оставили свои излюбленные места и жались поближе к собору.
Исход был вызван отрядом милиции, о приближении которого возвещали два барабанщика, волынщик и три знаменосца. Ряды милиции заполнили всю главную улицу, от стены до стены. Впереди шагал крупный бородатый мужчина в стальном шлеме, размахивавший алебардой в такт музыке. Остальные вооруженные люди образовали прямоугольник, протянувшийся вдоль улицы. Внутренняя часть этого прямоугольника была заполнена плененными гугенотами в характерных черных одеждах.
Среди пленников можно было найти людей любого возраста и пола – это были вытащенные из собственных домов семьи, всего человек шестьдесят или семьдесят. Некоторые пытались петь, и жалкие обрывки псалмов прорывались сквозь барабанный бой, пока древко копья не обрывало пение.
Напряженная тишина последних двух часов была лишь передышкой, но теперь это затишье подошло к концу, и приближалась буря. Словно влекомые стадным инстинктом, хотя у каждого могла быть на это и своя причина, все разновидности хищников из числа людей, населявших каждый социальный слой города, толпами двинулись на запах крови. Резня в Сен-Жермен-л’Осеруа оказалась лишь цивилизованной прелюдией, которую ограничивали воинская дисциплина и ясные политические мотивы. Тангейзер до сих пор отказывался верить, что король и его советники задумали нечто более масштабное. Государство – любое государство – ненавидит анархию. Тем не менее оно открыло дверь клетки, и теперь зверь выползал наружу…
Госпитальер посмотрел на Юсти:
– Я больше не буду повторять. Надевай вещи сутенера.
– Пожар в шестнадцатом округе, недалеко от мастерской печатника, – сказал Грегуар.
Он по-прежнему не отрывал взгляда от юго-западного изгиба городских стен.
Рыцарь посмотрел туда. Внезапно дым стал гуще.
Грегуар прищурился, пытаясь точнее определить место.
– Мне кажется, это та самая улица, – сказал он неуверенно.
Тангейзер сунул монету в ладонь своего слуги:
– Приведи Клементину на Паперть. Как можно скорее.
Глава 13
Сожженный человек
Спустившись по винтовой лестнице, Тангейзер запер дверь и повесил ключ на шею Юсти. Девочки-близнецы сидели на скамье, которую он указал, и пили суп из деревянных чашек. Жареной дичи нигде не было видно. Сестры махнули иоанниту и улыбнулись своими красными, как кровь, губами – вне всякого сомнения, по приказу сутенера. Их глаза, обведенные черными кругами и странно выделявшиеся на бледных лицах, по-прежнему были наполнены страхом. Этот страх Матиас заметил еще при первой встрече с ними у ворот Сен-Жак. Вечный страх, а часто еще и боль с непрестанным унижением всегда были с этими несчастными. Госпитальер отвернулся.
Тибо нигде не было видно.
Тангейзер вышел из собора через центральный вход и остановился.
На площади скопилась большая, неправильной формы лужа свежей крови, поверхность которой была плотной, словно у шарика ртути. Лужа ширилась, и ее края принимали причудливые формы, когда красная жидкость проникала в щели между камнями брусчатки. Кровь вытекала из трупов четырех мужчин: на горле у каждого зияла аккуратная и глубокая рана, словно их убийца зарабатывал себе на жизнь разделкой туш. Тела свалили в кучу, из которой под неестественными углами торчали почти отрезанные головы. Черная одежда убитых пропиталась кровью и блестела на солнце.
Матиас увидел, что бородатый капитан милиции, которого он заметил с колокольни, перерезает горло пятому гугеноту, руки которого, как и у всех остальных, были связаны за спиной. Убийца проделал это с такой ловкостью, что его непростая задача со стороны выглядела легкой. Один удар с поворотом туловища – ножом, который от многократной заточки приобрел форму полумесяца. Утробный стон вырвался из глоток всех собравшихся на площади, и католиков, и протестантов, на мгновение объединенных ужасом от такой недостойной смерти.
Капитан был мужчиной огромных размеров, и когда краткий, но мощный фонтан крови из горла его очередной жертвы иссяк, он с легкостью, одной рукой, оттащил труп к остальным и, приподняв его за ремень, бросил в общую кучу.
Тангейзер почувствовал, как Юсти уткнулся лицом ему в спину. Он оглянулся в поисках Клементины, но большой серой кобылы нигде не было видно.
Публика, наблюдавшая за убийством, состояла из отряда милиции и пленников, а также из нищих и горожан с низменными наклонностями, количество которых вызывало удивление. Бородач уставился на мальтийского рыцаря, но тот не отвел глаз. Капитан пососал усы, прихватив их нижней губой, и посмотрел под ноги Матиасу. Рыцарь знал, что лужа крови подбирается к его сапогам, но не отступил. По рядам милиции пробежал шепот.
Их предводитель поднял руки, призывая к молчанию, – он как будто был недоволен, что перестал быть центром внимания.
– Мы поклялись, что эти жадные, нечестивые судьи понесут наказание за свои преступления! – объявил бородач. – Также его понесут еретики и предатели, которые отрицают Божественное Присутствие и продают наши города англичанам и голландцам за горсть двойных фартингов. Мы привели сюда первую партию паразитов, но Бог даст, не последнюю.
Из рядов милиции послышались одобрительные возгласы. Шестьдесят или семьдесят гугенотов разразились стенаниями. Капитан ухмыльнулся.
– А им обязательно быть гугенотами, капитан? Или хватит того, что они законники? – раздался голос из толпы.
Лицо бородатого здоровяка стало серьезным. Он умел держать себя в руках.
– Успокойтесь, друзья, это серьезное дело. Королевское. Божье. Кто мы такие, как не смиренные орудия в Божьих руках, поклявшиеся исполнить Его волю? – Он перекрестился окровавленной рукояткой ножа. – Итак, кто следующий? Давайте, давайте! Чем раньше мы разделаемся с этими, тем скорее пойдем дальше.
Шестого человека поставили на колени.
Капитан внимательно посмотрел на него, и его губы растянулись в злобной усмешке: он узнал этого мужчину.
– Ты? – предводитель отряда милиции наклонился к самому лицу пленника. – Помнишь меня, да? Дело, которое ты вел. Бернар Гарнье? Ложно обвиненный в убийстве шестидесяти трех человек? И до сих пор преследуемый за долги, которые тогда образовались. Ты должен помнить, дерьмо, – после того, как прикарманил столько моих денег!
Он грубо рассмеялся. Связанный мужчина закрыл глаза и стал читать молитву.
– Нет, нет, – сказал Гарнье. – Этого ублюдка мы оставим на закуску. Поставьте его так, чтобы он все видел. И снимите с него обувь. Если он закроет глаза, проткните ему ноги, и не позволяйте ему бормотать свою гугенотскую чушь. А теперь приведите его жену и детей. Пусть смотрит, как я пускаю им кровь.
Тангейзер повернул голову влево и увидел приближающегося Тибо, по-прежнему без рубашки. Шпион часто и неглубоко дышал: гордость и отвага буквально распирали его. Щеки у молодого человека были красными и припухшими. Одну руку он прятал за спиной.
– Последуй моему совету, Тибо. Уходи, – сказал ему рыцарь.
– Верните мне ключ, – потребовал тот.
– Жаль, что ты сутенер. А то мог бы быть полезен.
– Отдайте ключ, или я расскажу, что ваш мальчишка – грязный еретик.
– Уходи немедленно, Тибо, или я тебя убью.
– Да? – Толстяк захихикал. – Это всё мои люди, идиот!
Матиас проткнул его живот кинжалом прямо под грудиной. За кожей и мышцами сопротивление клинку ослабло, но затем иоаннит почувствовал мягкий толчок – лезвие вспороло аорту. Он извлек кинжал и вернул его в ножны. Сутенер удивленно ойкнул и начал задыхаться. Его рана выглядела неопасной, но жизнь Тибо утекала в брюшную полость вместе с кровью, обильно орошавшей его кишки. Лицо шпиона стало бледным, и нож, который он прятал за спиной, выпал из его руки на землю. Неминуемая смерть заставила юношу искать благословения Тангейзера:
– Тут есть тысячи, которым хуже, чем моим девчонкам. Почему вы выбрали меня?
В глазах Тибо застыла растерянность.
Госпитальер развернул его и ухватил за пояс штанов сзади.
– Вот еще один предатель и безбожник, – объявил он. – Хотя и не законник.
Тангейзер швырнул сутенера в лужу крови. Ноги Тибо, пытавшегося устоять, зацепились одна за другую, и он рухнул ничком – руки его были слишком слабы и не смогли смягчить падение. Обрызганные кровью зеваки недовольно зашумели.
Челюсть Тибо отвисла. Его последний вздох сопровождался булькающим звуком. Иоаннит выдернул копье с широким наконечником из рук ближайшего соратника капитана, обхватил ладонями древко, разместив левую руку над правой, перевернул его и резко опустил, пронзив грудную клетку своей жертвы. Стальное лезвие было шириной с лопату, и хотя Тибо был уже давно мертв, Тангейзер не мог остановиться, кромсая его копьем.
За свою мать и за Ампаро. За близняшек с кроваво-красными губами, пьющих суп в соборе. За Карлу. Никто из них не поблагодарил бы его. Наоборот, все бы они его осудили, и он это знал, но все равно продолжал кромсать мертвого юношу, потому что огненная лава боли и гнева затопила его сердце, словно поднявшись туда по ногам с залитых кровью камней мостовой. Матиас увечил труп сутенера в припадке отвращения к своей греховности и бессилию.
Он видел себя со стороны – словно дьявол сидел у него на плечах, а ангел-хранитель наблюдал с колокольни.
Наконец Тангейзер остановился, чтобы вытереть кровь и пот, заливавшие глаза, и посмотрел вниз.
Широкое лезвие разрубило ребра Тибо по обе стороны позвоночника, и кровь вытекала из его тела через две широкие раны. Даже в припадке слепой ярости Тангейзер наносил удары с достойным восхищения искусством. И даже по меркам, установившимся в это утро на Паперти, зрелище было устрашающим.
Зрители наблюдали за расправой в полной тишине, словно боялись, что любой звук обречет на смерть и их, и это предчувствие было недалеко от истины. Госпитальер поднял голову и встретился взглядом с гугенотом, который стоял на коленях у края кровавой лужи, со связанными за спиной руками, униженный и обреченный, ожидая смерти своих родных.
Этот несчастный тоже молчал.
Или он произнес: «Убей меня!»?
Или это читалось в его взгляде?
Или Тангейзер услышал мольбу своей собственной истерзанной души?
Ни дьявол за его спиной, ни ангел на колокольне не знали этого наверняка.
Рыцарь зашагал по луже крови, которая липла к его сапогам, словно красная грязь, и пронзил копьем сердце стоящего на коленях человека. Из толпы гугенотов донесся крик – истошный крик женщины, потерявшей единственного мужчину, которого она любила. Матиас уперся ногой в грудь убитого и выдернул копье.
Потом он повернулся и посмотрел на собор, пытаясь понять зашифрованный в нем загадочный текст. Тангейзер слышал рык Зеленого Льва[22], и ему самому хотелось рычать от ужаса собственного падения – он понимал, что это значит. Петрус Грубениус рассказывал ему и, более того, пытался убедить его посвятить жизнь этой истине. Этому посланию, настолько необычному, что записать его можно было только алхимическим кодом, таким таинственным, что лишь немногие из живущих были в состоянии прочесть его, а еще меньше – руководствоваться им.
Единственное проявление мудрости, достойное мудреца, это сострадание.
Сострадание к презираемым и брошенным.
Сострадание к жертвам сильных.
Все другие пути, даже самые блестящие, ведут только к пустоте и глупости.
Матиас мог бы убить как минимум восьмерых, а учитывая слабую подготовку милиции, даже больше, человек двенадцать, а может, и все тридцать, хотя после восьмого трупа даже у этих ослов хватило бы ума обратиться в бегство, спасая свои жизни. Не глядя, иоаннит оценил расстояние до капитана, который должен был стать первым. А если остальные не побегут, а останутся, чтобы драться, тем лучше. Паперть – самое подходящее место, чтобы признать крах всей своей жизни, никчемность своей души и подтвердить свои притязания на вечное пламя преисподней.
«Я схожу с ума, и мне это нравится», – подумал госпитальер.
Цокот огромных подкованных копыт возвестил о приближении Клементины.
Тангейзер снова повернулся и увидел, что Грегуар смотрит на открывшуюся его взору картину: хозяин, стоящий по щиколотку в крови, со стекающими по древку копья алыми каплями, рядом с грудой тел, рядом со свидетельством чудовищных преступлений. Рыцарь увидел улыбку своего лакея, обнажившую его десны, которые блестели от вытекающей из ноздрей отвратительной слизи. Мальчик улыбался только потому, что был рад видеть его – и всё. Ему безразлично, что натворил его господин. Он любил Матиаса. Улыбка Грегуара вернула госпитальеру рассудок. Он с удивлением осознал, каким близким другом стал ему этот мальчик. Осознал, скольким обязан ему, и устыдился.
Мальтийский рыцарь сунул копье с широким лезвием владельцу. Тот отпрянул и закрылся руками, копье с лязгом упало на камни мостовой. Грегуар повернул кобылу так, чтобы хозяину было удобно вставить ногу в стремя и вскочить в седло. Тангейзер посмотрел сверху вниз на побледневшего от ужаса Юсти и задумался, как долго еще продержится этот парень. Жестом он приказал ему взяться за стремя, и гугенот подчинился.
Затем Матиас посмотрел в глаза капитану Гарнье, который видел все произошедшее – быстроту и точность смертельных ударов рыцаря, его безумную ярость. В этот раз Гарнье заморгал. Иоаннит медленно обвел взглядом остальных зрителей. Если кто-нибудь из них и узнал Тибо, что маловероятно, за него никто не заступился. Капитан дважды подумает – как и все они, – прежде чем становиться у него на пути. В конечном счете молодой шпион сослужил ему службу.
– Вы не останетесь посмотреть, как отправляются в ад другие еретики, шевалье? – крикнул капитан.
– Я убивал врагов короля, когда вы все еще лежали в своих постелях, и, в отличие от этих жалких горожан, они были вооружены, – ответил госпитальер.
Бородач дернулся, словно от пощечины, но потом почтительно поклонился:
– Мы все делаем богоугодное дело, ваша светлость, во всем городе.
– Эта земля была посвящена Богу еще в те времена, когда человек не открыл для себя огонь. Эти камни – священный центр. Парижа, Франции и, возможно, всего мира. По мнению многих философов, согласно закону божественной симметрии, вполне вероятно, что под нашими ногами находится коническая вершина самого ада, – заявил Матиас.
Это предположение было встречено испуганным вздохом толпы.
– Озеро огня под нами еще не переполнилось. Но на этом необычном месте все мы должны опасаться, что кровавая жертва, которую мы приносим, предназначена неизвестным богам, поскольку несомненно одно: если подобная жертва предназначается Иисусу Христу, она застрянет у Него в горле, – добавил рыцарь.
Толпа стала понемногу отступать с площади – нерешительно, будто нащупывая тропинку в ядовитом болоте. Гарнье поглаживал бороду испачканными в крови пальцами.
– А что касается гугенотских женщин и детей, то я от имени короля призываю отвести их к священникам в соборе, – возвысил голос Тангейзер. – Дайте им шанс принять крещение по католическому обряду. Если вы откажете им в этой малой милости, то на какую милость сами сможете рассчитывать в час Страшного суда? Когда мы восстанем из праха и архангел Михаил будет оценивать наши души и определять их судьбу на основании той любви, которую мы выказали, это будет не только любовь к Богу, но и ко всем Его творениям!
Иоаннит указал на апокалиптические картины, вырезанные в камне над центральным порталом собора:
– Разве можно считать простым совпадением, что изображенный день Страшного суда находится прямо над нашими головами?
– Мы лучше умрем, чем покоримся папистам! – крикнул один из гугенотов.
Матиас не видел, кому принадлежали эти слова, но счел своим долгом ответить:
– Твое тщеславие столь велико, что ты обрекаешь этих детей на смерть? Чужих детей? Ради принципов, которых они еще не понимают? Принципов, которые и ваши вожди понимают не лучше, чем стадо мулов? Думаешь, сегодня у вашей веры мало мучеников? Ты тоже хочешь еще крови? Говори только за себя, потому что Бог будет судить каждого в отдельности!
– Добрый шевалье прав, – объявил капитан Гарнье, в желаниях которого сомневаться не приходилось. – Пусть этот пустозвон, кто бы он ни был, продемонстрирует свое благочестие и выйдет вперед.
Никто не двинулся с места.
Ради справедливости стоит отметить, что неизвестный упрямец, возможно, и собирался объявить о себе, но в этот момент пес по кличке Люцифер выскочил вперед и принялся с упоением кататься по крови. Выпучив глаза и высунув язык, он рычал от наслаждения, и звук этот был неожиданно низким и устрашающим для такой маленькой собаки. Тангейзер подозревал, что для пса это был всего лишь способ облегчить боль от ожогов и ран, но поведение Люцифера оказало на обе стороны религиозного противостояния более сильное воздействие, чем только что совершенные убийства. Послышались испуганные крики и всхлипы, и толпа отступила еще дальше.
– Люцифер, ко мне! – крикнул Грегуар.
Опасаясь, что дворняга не поймет невнятного произношения Грегуара, Юсти повторил его команду, и громко произнесенное дьявольское имя лишь усилило смятение толпы.
– Зверь одержим демонами! – закричал кто-то.
– Через него говорит сам Сатана!
– Мы все провалимся в преисподнюю!
– Воистину! Воистину!!!
Матиас сжал пятками бока Клементины, и она тронулась с места. Его юные спутники, которых больше волновала собака, чем возбужденная толпа, едва не выпустили из рук стремена.
– Не беспокойтесь о нем, он последует за своей стаей, – сказал им их господин.
Так и произошло. Люцифер, от ушей до хвоста покрытый слоем яркой, блестевшей на солнце крови судей и сутенера, вскочил на лапы и бросился вдогонку, забрызгивая всех, кто оказывался на пути его. Мальчики встретили его возгласами радости и восхищения. Собака заняла привычное место между копыт Клементины, и госпитальер направил лошадь к улице позади Отель-Дье.
Остановившись на перекрестке, он попытался сориентироваться.
Впереди, в направлении Сент-Шапель и Дворца правосудия люди из отряда Гарнье входили в дома, выходили из них, собирались группами и совещались у лежащих в канаве тел. Улица справа вела назад, к мосту Нотр-Дам, и на ней тоже лежали груды трупов. Люди грабили лавки на мосту – тащили сундуки и мебель из дверей, забирали товары из витрин первого этажа. В дальнем конце моста, где дорогу перегораживала цепь, похоже, происходила какая-то шумная перебранка. Слева короткая улица вела к мосту поменьше, перекинутому через узкий проток Сены. Там царила такая же суматоха, причем основные события происходили около арки приземистой каменной крепости на дальнем берегу.
– Малый Шатле, – сказал Грегуар. – Там сержанты. И тюрьма.
Тангейзер продолжил путь на запад, мимо общественных уборных и узкого причала из грубых балок, круто спускавшегося к Сене. Два мальчика лет восьми пытались подтащить труп женщины к краю причала, подгоняемые мечами двух ополченцев. Дети сбросили женщину в реку, но сил у них было мало, и ее голова ударилась о бревна. Они повернулись, растерянно моргая, словно не верили в происходящее, и ополченцы закололи их, после чего сбросили вслед за женщиной с причала в мутные воды реки. Затем мужчины кивнули друг другу, явно довольные собой.
Матиас поехал дальше.
Следующий мост, Сен-Мишель, тоже был погружен в хаос – вероятно, по тем же причинам. Дорогу людям, пытавшимся покинуть остров, преградила цепь в дальнем конце улицы. По другую сторону цепи собралась толпа, желавшая попасть с левого берега в Сите.
Между двумя толпами горстка лучников в шляпах и форменных камзолах сержантов пыталась продемонстрировать свою власть, хотя с какой целью они это делали, никто – и они тоже – сказать не мог. В результате сержанты лишь усиливали злость, растерянность и тревогу, преобладавшие в настроении толпы. Из окон верхних этажей домов по обеим сторонам моста выглядывали их обитатели, добавляя издевки, смех и советы в усиливающуюся перебранку. Но затем один из сержантов, взобравшись на плечи своего более высокого товарища и размахивая зеленым шейным платком, сумел добиться относительной тишины.
– Господа! Господа! Даже если мы признаем, что в этой цепи нет никакого смысла, – крикнул он, – все равно нельзя утверждать, что цепь присутствует тут для того, чтобы на нее не обращали внимания! Короче говоря, господа, совершенно неважно, зачем ее здесь натянули! Важно, что она есть! А в отсутствии – к сожалению – кого-либо, обладающего властью регулировать движение людей через эту цепь, мы все обязаны оставаться на той или другой стороне, пока высокое начальство не просветит нас!
Толпа выслушала эту отважную попытку квазиюридической логики относительно спокойно, но потом разразилась свистом, оскорблениями и обоснованными возражениями, в которых упоминались права жителей города, в особенности в воскресный день, датирующиеся еще эпохой Юлия Цезаря. Люди толкались, напирая друг на друга. Сержант покачнулся на своей импровизированной трибуне.
Тангейзер решил, что теперь самый подходящий момент бросить на весы противостояния немалый вес Клементины.
– Ребята, держитесь за хвост кобылы, – велел он мальчикам.