Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы Рейтблат Абрам

ЭТАПЫ ИИСТОЧНИКИ

ПОСТРОЕНИЯ БИОГРАФИЧЕСКОГО НАРРАТИВА

(НА МАТЕРИАЛЕ БИОГРАФИЙ Ф.В. БУЛГАРИНА)367

При анализе биографического нарратива мы исходим из того, что биография– это сложная словесная конструкция, это отображение, ане отражение жизни человека. Из бесчисленного множества свидетельств очеловеке биограф отбирает немногие, которые наделяет значением. Врезультате жизнь изображается не как хаотичный набор не связанных между собой поступков, обстоятельств ит.д., акак осмысленное целое. При этом биография носит диахронный, ане синхронный характер, вней есть движение во времени иизменение.

Далее, важно подчеркнуть, что биография– это взаимодействие. Создает ее биограф, но он зависит от биографируемого. Во-первых, не каждый биографируемый строит свою жизнь исвой образ врасчете на читателя (современного или будущего), но многие делают это. Во-вторых, влюбом случае биограф должен исходить из конкретных данных ожизни биографируемого. Кроме того, биограф зависит от читателя, он исходит из идеологических, моральных иэстетических норм, существующих вданном обществе.

Для построения биографии нужна информация ожизни биографируемого, т.е. письменные или аудиовизуальные следы, которые оставляют биографируемый иего окружение впроцессе своей жизнедеятельности (тексты автобиографического характера– анкеты, письма, воспоминания, автобиографии, интервью; переписка ивоспоминания друзей, коллег, родственников, журналистов идр.). Часть их возникает самопроизвольно (делопроизводственные документы, создаваемые вразличных учреждениях), часть специально для будущей биографии порождают биографируемый иего знакомые, часть инициирует сам биограф (опрашивая знакомых ит.д.). Это еще не биографические факты, фактами они становятся, когда включаются вбиографическую конструкцию, становятся ее элементами, вступают во взаимосвязи.

В данной работе нас будет интересовать:

1) откуда берутся сведения для биографии,

2) как из биографических сведений (нередко их очень много) отбираются нужные для построения биографического нарратива,

3) как отобранные сведения интерпретируются исцепляются вединое целое,

4) при каких условиях публикуется биография.

Биографий влюбом обществе удостаивается меньшинство населения (хотя по мере демократизации общества доля биографируемых растет), апубличными (в средствах массовой коммуникации, вт.ч. Интернете) становятся далеко не все. Биография возникает только при определенном сочетании предпосылок иусловий:

а) данный человек должен признаваться значимым для общества,

в) при этом он должен соответствовать существующим вобществе представлениям отом, кто достоин биографии (например, всословном обществе биографировались почти исключитеьно мужчины из привилегированных сословий: дворянского идуховного),

с) должны быть доступны биографические сведения оданном человеке,

d) они должны соответствовать существующим вобществе моральным конвенциям иправовым нормам, регламентирующим, что можно сообщать очеловеке.

Важной вехой вбиографировании конкретного человека иособенно впубликации биографии является его смерть.

Во-первых, она фиксирует конец жизни, ставит точку и, тем самым, позволяет придать законченность биографической конструкции. Ведь при жизни человек мог совершить какой-нибудь поступок, который заставил бы иначе посмотреть на его жизнь.

Во-вторых, вопределенные периоды цензура запрещала публикацию порочащих сведений оживых людях.

В-третьих, при жизни человек вопределенной степени контролирует свое биографирование (поставляет те или иные сведения; публикует автобиографии или воспоминания; может публично впрессе или всуде оспорить те или иные утверждения биографов ит.д.).

Изложив наши исходные положения, рассмотрим один случай создания иэволюции биографии. Разумеется, для того, чтобы делать какие-то более или менее окончательные выводы, нужно проанализировать ряд подобных случаев. Однако, во-первых, для этого потребовалось бы гораздо больше места, и, во-вторых, данный случай нам хорошо знаком, втом числе ипотому, что нам приходилось заниматься биографированием данного персонажа. Откровенно говоря, вряде аспектов история создания его биографии далеко не типична, однако иногда (и, вчастности, вданном случае) нетипичные примеры более ярко ивыразительно проявляют исследуемые закономерности.

Речь пойдет ожурналисте иписателе Ф.В. Булгарине (1789—1859). Напомним основные сведения оего жизни. Поляк по происхождению, родившийся недалеко от Минска, он учился вСухопутном шляхетском кадетском корпусе, служил врусской армии, принимал участие ввоенных действиях против наполеоновских войск (1807) ивФинляндской кампании (1808—1809) против Швеции. В1811 г. он покинул армию, уехал из России и, как имногие поляки, рассчитывавшие на восстановление польской государственности, вступил во французскую армию. Воевал вИспании, участвовал впоходе на Россию. В1819 г. приехал вПетербург, чтобы вести процесс дяди по имению, остался тут, стал журналистом, издавал исторический журнал «Северный архив» (с 1822 г.), газету «Северная пчела» (с 1825 г., совместно Н.И. Гречем), публиковал статьи, рецензии, очерки, фельетоны, рассказы, повести, романы («Иван Выжигин», 1829; «Димитрий Самозванец», 1830; «Мазепа», 1833—1834, идр.). В1826 г. Булгарин наладил контакты сIII отделением, выступая консультантом по ряду вопросов ипроводником правительственной политики вгазете, аиногда используя эти связи ивличных интересах. Ссередины 1820-х гг. ипочти до смерти он находился вцентре литературной жизни368.

Булгарин как персонаж русской истории илитературы известен довольно широко, однако известен как знак, благодаря своему имиджу («агент III отделения», «враг Пушкина»), биография же его знакома немногим. Собственно говоря, вразвернутой форме (скажем, как «научная биография» или хотя бы как книга в«ЖЗЛ») она ине существует.

Но тем не менее за более чем полтора века, прошедших со дня его смерти, биографии Булгарина создавались не раз, ианализ их многое проясняет вмеханизмах возникновения ифункционирования булгаринского имиджа, нередко трактуемого исследователями как миф369.

Теперь рассмотрим механизмы иобстоятельства создания иэволюции биографии Булгарина. Выделим тут четыре этапа.

На первом сам Булгарин иего близкий друг Н.И. Греч весьма обильно сообщают впечати ивобществе (в частных беседах, вВольном обществе любителей российской словесности, членами которого они являлись, ит.д.) биографические сведения онем. Разумеется, они направлены на создание положительного образа Булгарина.

Булгарин всвоих изданиях помещает письмо ему А.Х. Бенкендорфа оразрешении поднести императору роман «Петр Иванович Выжигин»370, сообщение опереименовании его в8-й класс371, отом, что он избран членом-корреспондентом Варшавского королевского общества друзей наук372, многочисленные путевые очерки373, воспоминания374, сведения оподписке на свои книги ио их выходе из печати. Собственно говоря, большая часть его регулярных выступлений впечати представляла собой своего рода дневник, фиксирующий сведения опоездках, посещении спектаклей, юбилеев, празднеств, чтении книг ит.п., причем дневник, построенный вдиалогической форме. Читатель оказывался впозиции друга-собеседника, который хорошо знаком собстоятельствами жизни Булгарина. Например, в1840 г. вотступлении вполемической статье он рассказывал об учебе вСухопутном шляхетском кадетском корпусе, освоей роли всоздании газеты «Северная пчела», вспоминал: «…в кавалерию вышел япотому, что покойному Цесаревичу Великому князю Константину Павловичу угодно было выбрать меня всвой полк, за успехи внауках»375. Не давая собственно биографии, т.е. связного жизнеописания, Булгарин сообщал читателю много сведений освоей жизни, призванных создать положительный образ бывалого человека своенным прошлым, умного, много знающего, честного иоткрытого, верного вдружбе, талантливого литератора, ценимого властями иобществом, польского патриота.

Вот краткая автобиография, вписанная вальбом его хорошего знакомого П.И. Кеппена всамом начале его литературной деятельности: «Фаддей Венедиктов сын Булгарин спрозванием фамилии Скандербег, ителом сего героя родился вПольше вгубернии Минской в1786 году (правильно– 1789 г.– А.Р.). После Революции вПольше ивооружения Костюшки, вкотором иотец его участвовал, икоторых последствием были падение Польши, несчастье иразорение его семейства, генерал-аншеф граф Ферзен, квартирующий вто время вНесвиже, познакомясь сего родителями иполюбя шалуна-мальчика, который рубил унего мебели ибил зеркала ичашки, воображая, что разит москалей, взял ссобой удальца и, по определении почтеннейшего графа директором Сухопутного кадетского шляхетного корпуса, он определил ималого сарматенка вкорпус в1797 году, отдав на воспитание французскому учителю Массону, державшему пансион при корпусе. В1805 году Булгарин вышел вУланский Его Высочества полк корнетом, дрался сфранцузами ишведами ипроливал кровь за хлеб иза соль, писал дурные стихи иза то сидел вКронштадте. Когда Польша стала возрождаться, Булгарин, следуя пословице “как волка ни корми, аон все влес смотрит”, полетел бродить за белыми орлами по свету иискать независимости отечества, дрался за французов вИспании иГермании, апо низвержении Наполеона возвратился вотечество. Теперь обстоятельства снова завели его вПетербург, где он, следуя глупой страсти, взялся марать бумагу, ачем кончит, богу известно, но только это, верно, что не перестанет любить вас, почтенный Петр Иванович. 9 октября 1821. ВСпетербурге»376.

Как видим, уже тут появляются ключевые черты самообраза, который он будет выстраивать всю жизнь: открытость, верность вдружбе, польский патриотизм, военное прошлое, богатый жизненный опыт, любовь клитературе.

Важным средством построения собственного образа были мемуары. Булгарин выступал вэтом жанре всю жизнь, азавершая свой творческий путь, не только написал обширные воспоминания осебе, но ивпервые вРоссии опубликовал их при жизни377. Воспоминания были задуманы как самоотчет исамозащита, но показательно, что довел он их только до того времени, скоторым были связаны самые острые ипротиворечивые события его жизни: переход во французскую армию, апозднее– литературная деятельность. Ивосновном тексте,ивзатрагивающих современность предисловии иотступлениях он тщательно выстраивает свой образ: «С тех пор как яначал мыслить ирассуждать, ямыслю вслух, иготов был бы всегда печатать, во всеуслышанье, все мои мысли ирассуждения. Душа моя покрыта прозрачною оболочкой, через которую каждый может легко заглянуть во внутренность, ивсю жизнь япрожил встеклянном доме, без занавесей…», «Почти двадцать пять лет кряду прожил я, так сказать, всенародно, говоря спубликой ежедневно овсем близком ей, десять лет, без малого, не сходил сконя, вбитвах ибивачном дыму, пройдя, соружием вруках, всю Европу, от Торнео до Лиссабона, проводя дни иночи под открытым небом, втридцать градусов стужи или зноя, иотдыхая впалатах вельмож, вдомах граждан ивубогих хижинах. Жил явчудную эпоху, видел вблизи вековых героев, знал много людей необыкновенных, присматривался ккипению различных страстей… икажется… узнал людей! Много испытал ягоря, итолько под моим семейным кровом находил истинную радость исчастье, и, наконец, дожил до того, что могу сказать вглаза зависти илитературной вражде: что все грамотные люди вРоссии знают омоем существовании!»378

Публикации булгаринского друга Греча иряда других друзей также сообщали некоторые сведения ожизни Булгарина иподдерживали создаваемый им образ. Так, выпуская в1830 г. второе, исправленное издание своего учебного курса словесности, Греч, давая характеристику творчества Булгарина, приводит дату его рождения; через десять лет в«Чтениях орусском языке» рассказывает освоей дружбе сБулгариным, об успехе его романа «Иван Выжигин» ит.д.379 Знакомые, посетившие Булгарина вего имении Карлово под Дерптом, описывали его жизнь там, немало места уделяя его ценной библиотеке380. Н. Полевой встатье «Взгляд на русскую литературу 1838 и1839 годов» пишет онем: «Никогда не готовившийся влитераторы, русский по рождению, но проведя юность за границею, только с1820 года начавши учиться снова русскому языку <…>»381.

По мере повышения престижа Булгарина, усиления его влияния вжурналистике иобществе ипрояснения его идеологических иэстетических позиций растет ичисло его журнальных противников, причем агрессивность иязвительность Булгарина способствовали особой ожесточенности ибескомпромиссности их нападок. Проявлялось это обычно воценке его произведений, поскольку цензура вто время строго следила за тем, чтобы негативные сведения оличной жизни иобщественном поведении граждан не проникали впечать. Поэтому порочащие Булгарина биографические сведения публиковались редко, чаще всего речь шла отом, что для него польские интересы важнее русских. Так, Дельвиг, рецензируя «Димитрия Самозванца», пишет внеподписанном отзыве: «Нам приятно видеть вг. Булгарине поляка, выше всего ставящего свою нацию; но чувство патриотизма заразительно, имы бы сбольшим удовольствием прочли повесть отех временах, сочиненную писателем русским»382.

Поскольку компрометирующие Булгарина сведения почти не могли проникнуть вроссийскую печать, они находили выход преимущественно вслухах иэпиграммах. Внаправленных против Булгарина эпиграммах Пушкина, Вяземского, Баратынского идругих383 главное внимание уделялось не литературным достоинствам его произведений, аего моральным качествам. Булгарина упрекают вдоносительстве («Видок», «доносчик»), враждебности кРоссии ипредательстве ее интересов («из злобы крусским… ходил он под орлом французским», «против отечества… служил злодею»), стремлении кнаживе («торгаш», «на Парнасе ты цыган», «завтра будет он татарин. Когда б за то ему дать грош»). Вего журнальной деятельности видят готовность из практического расчета изависти ругать одних ихвалить других («Приятельски дурачеству кадишь, Завистливо поносишь дарованья…», «Он по расчету всех бранил,– Теперь всех хвалит по знакомству»). Упрекают Булгарина внеискренности иобмане читателей («В своих листах душонкой ты кривишь. Уродуешь имненья исказанья…»). Характерен также упрек внепринадлежности ксвету («В салоне ты решительно лакей», «он вМещанской дворянин»). Как видим, врисуемом эпиграммами облике одни сведения оего жизни опущены (например, успех учитателей), другие чрезмерно гипертрофированы.

В печать проникают только глухие намеки, понятные очень немногим посвященным. Так, Пушкин впамфлете «Несколько слов омизинце г. Булгарина ио прочем» (Телескоп. 1831. № 15; подписан: Ф. Косичкин) говорит оромане «Настоящий Выжигин», который якобы написан, и, приводя названия глав, по сути дела, пишет краткую пасквильную биографию Булгарина:

«Между тем полагаю себя вправе объявить осуществовании романа, коего заглавие прилагаю здесь. Он поступит впечать или останется врукописи, смотря по обстоятельствам.

Настоящий Выжигин

Историко-нравственно-сатирический роман XIX века

Содержание

Глава I. Рождение Выжигина вкудлашкиной конуре. Воспитание ради Христа. Глава II. Первый пасквиль Выжигина. Гарнизон. Глава III. Драка вкабаке. Ваше благородие! Дайте опохмелиться! Глава IV. Дружба сЕвсеем. Фризовая шинель. Кража. Бегство. Глава V. Ubi bene, ibi patria [«Где хорошо, там иродина» (лат.)]. Глава VI. Московский пожар. Выжигин грабит Москву. Глава VII Выжигин перебегает. Глава VIII. Выжигин без куска хлеба. Выжигин-ябедник. Выжигин-торгаш. Глава IX. Выжигин-игрок. Выжигин иотставной квартальный. Глава X. Встреча Выжигина сВысухиным. Глава XI. Веселая компания. Курьезный куплет иписьмо-аноним кзнатной особе. Глава XII. Танта. Выжигин попадается вдураки. Глава XIII. Свадьба Выжигина. Бедный племянничек! Ай да дядюшка! Глава XIV. Господин игоспожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню ис благодарностию объявляют отом почтенной публике. Глава XV. Семейственные неприятности. Выжигин ищет утешения вбеседе муз ипишет пасквили идоносы. Глава XVI. Видок, или Маску долой! Глава XVII. Выжигин раскаивается иделается порядочным человеком. Глава XVIII ипоследняя. Мышь всыре»384.

Не все намеки тут ясны, но можно понять, вчем Пушкин упрекает Булгарина: украл шинель; служил России, потом Франции (причем участвовал впоходе на Россию), потом опять служил России; занимался сутяжничеством всуде; попал на крючок ивынужден был жениться на публичной женщине; писал пасквили идоносы.

Можно упомянуть идругие произведения снамеками, вкоторых был выведен Булгарин: водевили П. Каратыгина (Знакомые незнакомцы. СПб., 1830; Авось, или Сцены вкнижной лавке// Репертуар русского театра. 1841. Кн. 1) иФ. Кони (Петербургские квартиры// Пантеон русского ивсех европейских театров. 1840. № 10), басни И. Крылова (Кукушка иПетух// Сто русских литераторов. СПб., 1841) иП.А. Вяземского (Хавронья// Отечественные записки. 1845. № 4; подп.: ***), «сцены» В. Одоевского (Утро журналиста// Отечественные записки. 1839. № 12; под псевд. С. Разметкин), рассказы Ф. Дершау «Русский стихотворец» и«Несколько слов опокойном друге моем Шнейдере, журналисте немецкого города Н.» (в его книге «Записки покойного Колечкина» (Або, 1843)), даже «китайскую комедию» О. Сенковского (Фаньсу, или Плутовка горничная// Библиотека для чтения. 1839. Т. 35, ч. 2; под псевд. Джин Дыхуэй).

Негативные сведения ожизни Булгарина находили отражение ивзарубежных публикациях. Так, немецкий литератор Генрих Кениг на основе бесед срусским литератором Н.А. Мельгуновым выпустил в1837 г. вГермании книгу «Очерки русской литературы», где, наряду срезко отрицательной оценкой творчества Булгарина, содержались ипорочащие его сведения: отом, что он принимал участие впоходе наполеоновской армии на Москву, выпуская издание од Горация, комментарии заимствовал упольского филолога, ав своих «Воспоминаниях оИспании» использовал публикации французских авторв, ит.п.385 ВРоссии же противники Булгарина всячески популяризировали эту книгу. Так, в«Современнике» Плетнева говорилось, что эта книга «не бранная, не лживая, аблагонамеренная, беспристрастная, написанная не наобум, ас знанием, может быть, снекоторыми ошибками, но сдобросовестностию <…> весьма любопытно будет видеть, как судят онаших писателях, вне сферы русского журналиста имонополии мнений <…>»386. Внемецких ифинских газетах появлялись компрометирующие Булгарина публикации. Статья оБулгарине синформацией оего службе внаполеоновской армии была включена впопулярный немецкий справочник387. Позднее А. Герцен вкниге «О развитии революционных идей вРоссии», выпущенной в1851 г. на немецком языке, писал: «Небольшая кучка ренегатов, вроде сиамских близнецов Греча иБулгарина, загладили свое участие в14 декабря доносами на друзей иустранением фактора, который по их приказанию набирал втипографии Греча революционные прокламации. Они одни господствовали тогда впетербургской журналистике– но вроли полицейских, ане литераторов»388.

Однако широкие читательские круги сэпиграммами на Булгарина изарубежными публикациями не были знакомы, анамеки впрессе не могли расшифровать. Поэтому преобладал положительный образ Булгарина. Вот, например, мнение провинциального помещика, большого книгочея, иногда печатавшегося вместной прессе: «Булгаринские статьи в“Северной пчеле” читал ясвсегдашним удовольствием. Кто ичто ни говорит, атолковито, умно, от души пишет Фаддей мой Венедиктович»; «Мой милый, мой добрый, мой умный, деликатный, смышленый, разнообразный, аккуратный, светский, ловкий, деятельный, солидный, благонамеренный, примерный Фаддей Венедиктович Булгарин»389.

Вся эта масса сведений ожизни Булгарина была опубликована вразное время, разбросана по различным источникам иникак не упорядочена. Биографией Булгарина читатель не располагал, был только образ Булгарина всознании публики, точнее, два образа– один (основывающийся преимущественно на публикациях Булгарина иего знакомых; по сути– самообраз)– уширокой читательской массы, другой– уочень узкого слоя столичных литераторов (условно говоря, пушкинского круга писателей) иблизких кним лиц. Образы эти были прямо противоположны, реально происходившие события идействительно существовавшие черты характера Булгарина получали вних альтернативную интерпретацию.

В дальнейшем при попытке писать биографию Булгарина биографы из массы сведений иих трактовок выбирали те, которые соответствовали избранному ими образу Булгарина390.

Важным моментом всоздании булгаринской биографии является публикация в1849 г. вСправочном энциклопедическом словаре, издаваемом К. Краем иредактируемом А. Старчевским, статьи оБулгарине. Это первая вРоссии печатная биография Булгарина. Старчевский сделал попытку заказать статью самому Булгарину, но тот отказался, что весьма любопытно всвете постоянных его усилий по построению позитивного биографического образа. Булгарин писал Старчевскому 14 марта 1849 г.: «С трудом, по недостатку времени, написал ябиографию моего благодетеля [врача С.Ф. Гаевского]– но для своей решительно не имею времени. Год моего рождения известен вам– число изаглавия сочинений известны из каталогов, итак пишите, сБогом, исудите, как вам угодно. Поставьте меня хотя ниже всех– это ваше дело. Прошу об одном– иЗАКОННО: не говорить ополитической жизни– апросто: родился, написал, издавал то ито, дурно или посредственно ипроч.»391 Тем не менее словарная статья воспроизводит ту трактовку жизни Булгарина, которую задавал он сам. Там приводятся сведения овремени иместе рождения, учебе вкадетском корпусе, службе врусской армии, апро службу во французской армии не сказано ни слова: сообщается, что после окончания финского похода «он оставил военную службу иотправился вВаршаву, где жили его родные. Здесь он написал несколько юмористических ипоэтических произведений (после 1814 г.)». Далее речь идет оего жизни вПетербурге илитературной деятельности, причем он назван «одним из первых наших литераторов» исказано, что «характеры итипы, встречаемые всочинениях Ф.В., часто весьма счастливо подмечены вживом обществе, ивообще это лучшее, что только наша литература имеет вэтом роде; язык его более ослепительный, чем энергический»392.

Пока Булгарин был жив, он был держателем своей биографии, то есть мог предоставлять публике те сведения освоей жизни, которые рисовали его ввыгодном свете, иинтерпретировать их так, как было выгодно ему, апопыткам представить его как отрицательного персонажа мог сопротивляться– как выступив впечати, так иобращаясь всудебные иадминистративные органы. После его смерти создателями его биографии стали другие.

На втором этапе (в течение некоторого времени после смерти Булгарина) идет борьба двух трактовок его деятельности. Обычно после смерти известного человека (а Булгарин, безусловно, относился кчислу таковых) появляется немалое число некрологов, вкоторых дается его биография (нередко впервые) иподводится итог его деятельности. И хотя принято считать, что «о мертвых или хорошо, или ничего», но случалось итак, что часть некрологов носила негативный характер. Вкачестве примера можно сослаться на отрицательные некрологи О.И. Сенковскому С.С. Дудышкина в«Отечественных записках» (1859. № 2) иМ.Н. Лонгинова в«Русском вестнике» (1859. № 7). Вслучае Булгарина поразительно, что некрологов вгазетах ижурналах практически не было. Всозданной им «Северной пчеле» его смерти было уделено лишь несколько строк (1859. № 190; ср. аналогичную информацию вжурнале «Иллюстрация»– 1859. № 35), акогда виздаваемом Академией наук Месяцеслове, содержащем отдел некрологов за год, был помещен краткий некролог, вкотором говорилось, что Булгарин «своею деятельностью много способствовал коживлению литературы ик распространению любви кчтению»393, это вызвало гневную отповедь в«Московских ведомостях»394.

На протяжении некоторого времени, пока оставались люди, знакомые ис ним самим, ис его творчеством, делались попытки создать биографию как отражение противоречий самого Булгарина, своссозданием иположительных, иотрицательных его сторон. Вкачестве примера можно привести два биографических очерка хороших его знакомых– Н.И. Греча иО.А. Пржецлавского. Очерк Греча «Фаддей Булгарин» был написан вначале 1860-х гг., т.е. вскоре после смерти Булгарина, аопубликован в«Русской старине» в1871 г. (№ 11). Разругавшийся сБулгариным в1850-х гг. Греч пишет оего литературном таланте, признает, что он был «человеком не злым, добрым, сострадательным, благотворительным ивминуту порыва готовым на пожертвование», иотводит многие упреки Булгарину, вчастности утверждает, что он не занимался доносительством ичто его нельзя упрекать впереходе во французскую армию, поскольку «Россия была тогда сФранциею вдружбе исоюзе. Булгарин был поляк <…> следственно, переход его не был ни бегством, ни изменою»395. Но при этом Греч обвиняет Булгарина втщеславии икорыстолюбии, являвшихся следствием его польского происхождения.

Столь же противоречив иочерк Пржецлавского, который писал: «…оценка его таланта иличного характера отличалась идо сих пор отличается диаметральным противоречием суждений. Мне не случалось встретить беспристрастного онем мнения, то есть такого, которое, со всею справедливостью, определяло бы, какая доля приходится на его заслуги, акакая на недостатки. Одни превозносят– первые непомерно, другие осуждают безусловно все его поприще. Ите,идругие забывают, что как вэтом, так ивбольшей части случаев истинная истина (la vrit vraie) находится не на противоположных полюсах, ана середине или кней близко»396. По-видимому, из-за того, что вочерке немало положительных оценок Булгарина, он струдом попал впечать. По крайней мере Пржецлавский вте годы помещал свои воспоминания в«Русской старине», аочерк оБулгарине– единственный, появившийся вином, гораздо менее распространенном издании (Русский сборник. СПб., 1877. Т. 2, ч. 1). Пржецлавский писал одревности рода Булгарина, его уме, наблюдательности, остроумии, таланте журналиста, но при этом отмечал случаи его «литературной недобросовестности»– плагиат, рекламирование магазинов илавок за вознаграждение ит.д.

Близка по тональности купомянутым очеркам была статья П. Каратыгина «Северная пчела» вжурнале «Русский архив», почти полностью посвященая жизни идеятельности Булгарина (1882. Кн. 2). Вотличие от Греча иПржецлавского, которые писали, опираясь на личные воспоминания ине ссылаясь на публикации, Каратыгин воснову своей работы кладет опубликованные материалы. При этом он приводит инегативные, ипозитивные свидетельства оего поступках идействиях, отмечает, что «несомненным его талантом была наблюдательность, приправленная юмором и, до известной степени, легкостью слога» (с. 250), ипишет: «О недостатках личного характера Булгарина нечего распространяться; но строгая справедливость требует напомнить, что их развитию способствовали те условия, вкоторые он был поставлен как издатель икак человек» (с. 242). Вэти же годы печатаются направленные против Булгарина воспоминания397, появляются архивные публикации398.

Но проходит некоторое время, ина третьем этапе написания булгаринской биографии закрепляется одна линия, негативная, восновном воспроизводящая претензии литераторов пушкинского круга (за исключением, пожалуй, «неполиткорректного» вто время упрека впроведении польских интересов). Хотя продолжается публикация воспоминаний оБулгарине, архивных документов399, писем из его архива, но единственный опубликованный вэти годы развернутый биографический очерк «Булгарин» историка М.К. Лемке400 представляет собой памфлет, направленный на его дискредитацию. Аналогичный характер имели исловарные статьи всправочных изданиях. Конечно, вних давались фактические сведения овыпускаемых Булгариным периодических изданиях, его книгах, службе вармии ит.п., но принципиальными были пассажи, носившие рамочный, оценочный характер. Вот словарь Брокгауза (Т. 8. СПб., 1891. С. 895): «…издавал, начиная с1825 г., газету “Северная пчела”, вкоторой писал более 30 лет критические статьи ифельетон, посвященный полемике, рекламам иобличениям литературных противников газеты внеблагонамеренности. Эти предметы составляли главнейший мотив всей литературной деятельности Б[улгарина] ипридали ей своеобразный характер, обративший его имя внарицательное. <…> пользовался особенным, хотя ипрезрительным покровительством начальника III отделения Соб. Е.И.В. канцелярии генерала Дубельта». Вот Энциклопедический словарь Гранат (Т. 7. М., 1910?): «…журналист из лагеря “официальной народности” <…>. Значение Б[улгарина] вистории русской литературы чисто отрицательное: содной стороны, он подделывался под низменные вкусы невзыскательной мелкой публики, униженно расшаркивался перед начальством, лестью окупая презрительное покровительство, сдругой– внепрерывной полемике изобличал своих оппонентов из либерального лагеря внеблагонамеренности ивредном направлении. От него идет пресмыкательство влитературе исистема журнальных доносов. Имя Б[улгарина], заклеймленное уже современниками, сделалось позорной нарицательной кличкой литературных деятелей этого типа». Установление советской власти вданном аспекте не принесло ничего нового: репутация Булгарина была такова, что работать над его биографией никто не решался, ав энциклопедиях воспроизводились сложившиеся формулировки иоценки. Вот, например, что можно было прочесть в3-м издании Большой советской энциклопедии (Т. 4. М., 1971): «В 1825—59 издавал <…> реакционную газету “Северная пчела” <…>. Как литературный критик Б[улгарин] среакционных позиций выступал против А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, В.Г. Белинского иреалистического направления, которое назвал водной из полемических статей натуральной школой. Писал доносы на писателей вТретье отделение».

Лет двадцать назад начался новый, четвертый этап биографирования Булгарина. Это связано сослаблением жестких идеологических стандартов, которые ранее регулировали интеллектуальную жизнь, снижением литературоцентричности культуры, что подрывает господствовавшую ранее литературную мифологию, и, наконец, публикацией разного рода документов иматериалов, касающихся биографии Булгарина401. Теперь одновременно сосуществуют разные его биографии; биография его многими пишется не как компонент общей мифологической схемы русской литературы, акак конкретный случай, обусловленный как обстоятельствами жизни персонажа, так иценностями конкретного биографа. Это нашло свое отражение впосвященных ему справках вновейших энциклопедических изданиях. Если вНовой российской энциклопедии (издательств «Энциклопедия» и«ИНФРА-М»; М., 2007. Т. III (2). С. 53) старые формулировки воспроизводятся почти без изменений: в«Северной пчеле» печатались «лит[ературные] иполитич[еские] известия, подаваемые вдухе правительственного официоза», издания Булгарина имели «коммерческий характер ибыли ориентированы на малообразованную, но широкую публику <…>. С1826 активно участвовал вработе 3-го отделения Е.И.В. канцелярии, регулярно поставляя доносы против конкурентов <…>», то вБольшой энциклопедии (издательство «Терра»; М., 2007. Т. 7. С. 440) традиционная точка зрения дается вболее мягкой форме: «Выступал скритич[ескими] ст[атьями] против реалистического направления влит[ерату]ре <…> сотрудничал сIII отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, за что снискал дурную славу ипод конец жизни оказался почти вполной изоляции», ав Большой российской энциклопедии (М., 2006. Т. 4. С. 330—331) дан чисто положительный образ Булгарина, тут можно прочесть, что Булгарин был «награжден орденом Почетного легиона», издавал «первый отеч[ественный] театральный альманах “Русская Талия” (1825), первую ежедневную негосударственную газету “Северная пчела” (1825—59)», «дружил сА.С. Грибоедовым, К.Ф. Рылеевым», «был негласным экспертом 3-го отделения», акниги его «имели успех вширокой читательской среде».

Более того. Впоследнее время вновь возникла линия панегирического булгаринского жизнеописания. Пока, правда, она существует вбеллетризованной форме. Константин Вронский вромане «Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей» (СПб.: Крылов, 2007) делает Булгарина романтическим героем-любовником, аНикита Филатов вромане «Тайные розыски, или Шпионство. Правдивое жизнеописание Фаддея Булгарина» (СПб.: Амфора, 2006) воспевает его вкачестве талантливого агента русской разведки.

Сейчас трудно судить, какими станут булгаринские биографии вдальнейшем, ясно одно: прежней одномерности вних не будет.

2011 г.

«РУССКИЙ ГАБОРИО»

ИЛИ УЧЕНИК ДОСТОЕВСКОГО?

Судьба была явно несправедлива кАлександру Алексеевичу Шкляревскому (1837—1883). Человек наблюдательный, литературно одаренный, он писал много иупорно, печатался всамых распространенных газетах ижурналах, имел многочисленных поклонников и, однако, не достиг ни материального благополучия, ни признания влитературной среде. Литератор, имеющий больше прав, чем кто-либо другой, на титул «отец русского детектива», он был быстро ипрочно забыт после смерти, не попал ни вкакие справочники, энциклопедии иобзорые курсы. Ядумаю, что пришла пора исправить эту несправедливость ивернуть Шкляревскому его скромное, но свое место вистории русской литературы.

И биография, итворчество Шкляревского сильно расходятся сраспространенными представлениями описателях илитературе второй половины XIX века. Причем его непривычная биография инеобычное творчество тесно взаимосвязаны, обусловливая ипоясняя друг друга.

Как ни банально это звучит, но вся жизнь Шкляревского, сдетских лет идо смерти, прошла вборьбе снуждой. Он принадлежал кчислу тех, кого критики иисторики литературы презрительно называют «литературными поденщиками». Таким его сделали полученное образование ижизненный опыт, ивто же время такой род деятельности предопределил его дальнейшую судьбу.

В свое время В.В. Крестовский писал про одного литератора (слова эти будто предсказывают судьбу Шкляревского), что тот «принадлежал ктому темному, рабочему классу журнальной литературы, который смело, по всей справедливости, можно окрестить именем литературных каторжников. Темное, безвестное существование, бедность, переходящая даже внищету, упорный, черствый инеблагодарный труд из-за шаткого куска хлеба, шаткого потому, что он часто зависит от личного каприза литературного эксплуататора: хочет– заплатит, ахочет– надует! Затем болезнь иранняя, безвременная могила– вот краткий, но верный вобщем характере своем очерк жизни подобного литературного каторжника»402.

Жизненный путь Шкляревского ярко ивыразительно демонстрирует, как ипочему люди добровольно шли на эту «литературную каторгу».

Родился он в1837 году вместечке Ирклеево Золотоношского уезда Полтавской губернии. Отец его, мещанин, учился вуниверситете, но влюбился вдочь полковника, женился ивынужден был бросить учебу. Вскоре родился сын, и, поскольку это произошло до поступления отца на службу (учителем уездного училища), он был записан вмещане. Детство Шкляревский провел убабушки, содержавшей постоялый двор вгороде Лубны Полтавской губернии. Позднее он вспоминал про «побои, спанье вмогиле на кладбище, тарахтанье сбалкона омостовую в7-8-9 лет…»403.

Семья еле сводила концы сконцами, но, поскольку отец был преподавателем, сына из милости приняли на казенное содержание вПервую харьковскую гимназию. Он перешел уже вчетвертый класс, когда отца из-за конфликта сначальством перевели вдругую губернию, асына сняли сказенного содержания, «как не имеющего права по происхождению воспитываться вблагородном (т.е. дворянском. – А.Р.) пансионе при гимназии». Шкляревскому пришлось бросить учебу. Вначале он служил наемным писцом вполиции, потом– вземском суде. Эта служба дала ему богатые впечатления, использованные позднее вряде произведений. Возможно, Шкляревский сделал бы карьеру вкачестве чиновника, но, будучи мещанином, он входил вчисло военнообязанных. Страшась солдатчины, всемнадцать лет он отправился вВоронеж исдал экзамен на звание приходского учителя (дающее освобождение от воинской повинности). С1859 года он преподавал вприходском училище города Павловска Воронежской губернии, откуда в1862 году стал присылать корреспонденции в«Воронежские губернские ведомости». Вследующем году, по-видимому при содействии редактора этой газеты М.Ф. Де-Пуле, известного впоследствии критика ипублициста, Шкляревский перебрался вВоронеж, где стал учителем приходского училища иженской прогимназии.

Культурная жизнь Воронежа вэти годы была богатой иразнообразной404. Под влиянием общения сместной интеллигенцией Шкляревский начинает пробовать свои силы влитературе. В1863 году он печатает статьи по педагогике вместных газетах истоличном журнале «Воспитание», со следующего года ведет хронику местной театральной жизни в«Воронежских губернских ведомостях» ижурнале «Русская сцена», ав 1867 году впетербургском журнале «Дело» появляется повесть «Отпетый», имевшая немалый успех учитателей. Вэти годы Шкляревский находился под большим влиянием публицистов «Современника» и«Русского слова», особенно Добролюбова. Он мечтал вырваться из косной провинциальной среды исвоими литературными трудами способствовать просвещению общества иего движению по пути реформ.

Продолжая писать, Шкляревский подумывает опереезде вПетербург. Преподавать ему было трудно– мешал порок сердца, да иуспех учитателей сулил надежду на литературные гонорары. ВПетербург ктому времени перебралось немало воронежцев (и среди них– А.С. Суворин), которые могли составить протекцию встоличных газетах ижурналах.

В 1869 году Шкляревский наконец переезжает вПетербург истановится профессиональным литератором. Правда, известный юрист А.Ф. Кони, обратив внимание на его произведения иузнав оего тяжелом финансовом положении, помог ему деньгами иустроил на службу. Вначале он был временно зачислен кандидатом на судебные должности при следователе по особо важным делам, апотом, по своей просьбе, был назначен поверенным-стряпчим удельного ведомства по Симбирской, Казанской иПензенской губерниям. Служба была легкой, но из-за того что приходилось преследовать удельных крестьян за различные проступки, атакже из-за болезни Шкляревский через несколько месяцев вышел вотставку, вернулся вПетербург истал жить только на литературные гонорары.

Начинал Шкляревский как бытописатель иобличитель, используя свои воронежские наблюдения. Вповести «Непрошлое» (1867) изображен купеческий быт, вповести «Шевельнулось теплое чувство» (1870)– мещанская среда, трудная жизнь «меньшей братии» исоциальная несправедливость по отношению кней. Пробовал он работать ивдругих жанрах– например, написал «для народа» нравоучительную притчу «Доля» (1870). Но, переехав вПетербург, он постепенно сосредоточивается на уголовных романах иповестях.

В это время, после судебной реформы 1866 года (введение суда присяжных, гласного разбирательства дела ит.д.), суд находился вцентре общественного внимания. Газеты печатали репортажи ссудебных заседаний, ажурналы– очерки онашумевших процессах истатьи по юридическим проблемам. Героем дня стал адвокат, судебные речи публиковались иактивно обсуждались впрессе.

Однако художественная литература– не зеркальное отражение жизни. Хотя впублицистике идокументальном очерке проблемы преступности заинтересованно освещались идискутировались, влитературе вспециальное тематическое ижанровое направление эта проблематика оформлялась медленно ис большими трудностями. Детектив (или, как его тогда называли, «уголовный роман») был не вчести. Показательно, что солидные толстые ежемесячники («Отечественные записки», «Дело», «Русский вестник» идр.), как правило, не печатали произведения этого жанра, ав отделе критики либо вообще игнорировали выходящие отдельными изданиями детективы, либо подвергали их уничтожающей критике.

Поэтому первое время авторы стремились подчеркнуть вназвании документальный характер своих книг (и действительно, они, как правило, не «сочиняли», аописывали случаи из жизни). Сложилась даже устойчивая формула для обозначения подобных произведений– «записки следователя». Среди наиболее известных– «Острог ижизнь (Из записок следователя)» (1866) Н.М. Соколовского, «Правые ивиноватые. Записки следователя сороковых годов» (1869) П.И. Степанова, «Записки следователя» (1872) Н.П. Тимофеева.

Шкляревский начинал врамках этой традиции. Но, сохранив форму изложения (от лица следователя), он изменил его характер, не претендуя на документальность (слово «записки» сменилось вподзаголовке его книг на «рассказ») ипредлагая читателю роман или повесть, ане документальный очерк.

Попытка «укоренить» врусской литературе уголовный роман была отрицательно воспринята руководителями литературного мнения, ведущими критиками ипублицистами. Сказалось ито, что большим талантом Шкляревский не обладал, ктому же образования, культуры, да изнания жизни ему явно не хватало для того, чтобы пробиться впервые ряды литераторов. Например, рецензент влиятельного журнала «Отечственные записки», признавая, что Шкляревский «умеет постоянно поддерживать вчитателе интерес крассказу, фабулу развивает гладко иконцы сконцами сводит благополучно», приходил тем не менее квыводу, что он «не причастен никаким, ну буквально никаким идеям итенденциям <…>. Он приятный рассказчик “интересных” пустячков, иэтим ограничивается вся его литературная миссия»405.

Надежды Шкляревского на успех илитературную известность развеялись как дым. Нельзя сказать, что его не печатали. Романы иповести Шкляревского, как правило уголовные, охотно помещали популярные газеты («Санкт-Петербургские ведомости», «Петербургская газета», «Новое время») ииллюстрированные журналы («Развлечение», «Нива», «Пчела»). Но публикация вэтих изданиях приносила мало (здесь платили 20—25 рублей за печатный лист, вто время как втолстых журналах– 75—100 рублей) и, давая читательскую известность, не обеспечивала уважения коллег-литераторов.

В результате Шкляревский пополнил многочисленную группу писателей-разночинцев 1860—1870-х годов (среди наиболее известных– Ф.М. Решетников, Н.Г. Помяловский, А.И. Левитов), которых осознание своей неполноправности влитературном мире и«обществе», материальная необеспеченность ибытовая неустроенность (они, как правило, приезжали встолицу из провинции) приводили кпьянству ибогемному образу жизни.

Н.С. Лесков вромане «На ножах» (1871) схарактерной для него наблюдательностью ипсихологической проницательностью писал, что существует «несчастнейший класс петербургского общества, мелкие литераторы, попавшие на литературную дорогу по неспособности стать ни на какую другую итянущие по ней свою горе-горькую жизнь калик-перехожих.

Житье этих несчастных поистине достойно глубочайшего сострадания. Эти люди большею частию не принесли ссобою вжизнь ничего, кроме тупого ожесточения, воспитанного вних завистию инуждою, среди которых прошло их печальное детство исгорела, как нива вбездождье, короткая юность. Вих душах, как ивих наружности, всегда есть что-то напоминающее заморенных вщенках собак, они бессильны излы,– злы на свое бессилие ибессильны от своей злости. Привычка видеть себя заброшенными иникому ни на что не нужными развивает вних алчную, непомерную зависть, непостижимо возбуждаемую всем на свете, ик тому есть, конечно, все основания…»406

Истерический крик Шкляревского Достоевскому: «Я не хочу дожидаться вприхожей! Яне лакей! Яне дворник! Ятакой же писатель, как вы!»– вответ на показавшееся ему пренебрежительным отношение собеседника407– наглядный пример психологической точности лесковской характеристики.

Подобное самоощущение толкало кпьянству. Шкляревский иего ближайшее литературное окружение (И.А. Кущевский, Д.П. Ломачевский, А.П. Крутиков, Н.А. Лейкин идр.) отличались невоздержанным употреблением спиртных напитков. «Иногда Шкляревский пропивал ссебя все исидел дома водном нижнем белье, пока его не выручал из беды <…> друг-приятель…»408 Впериод запоя профессор В.А. Манассеин, сочувствовавший Шкляревскому, клал его всвою клинику идержал там до вытрезвления.

Постоянно болеющий ипостоянно пьющий, Шкляревский вел буквально нищенскую жизнь, его семья (жена исын) всегда страдали от безденежья. Н.А. Некрасов, посетив по поручению Литфонда Шкляревского в1875 году, свидетельствовал: «Трезвость полная; бедность, начиная содежды икончая столом идвумя стульями, находящимися вквартире, несомненная, которую г. Шкляревский скорее пытается скрыть, чем высказать; любовь клитературе итруду своему– доводящая слушателя до умиления иподкупающая впользу г. Шкляревского»409. Деньги от Литфонда Шкляревский получил, что, впрочем, не поправило его положения. Уже на следующий год, обращаясь кзнакомому спросьбой дать вдолг, он писал: «В ожидании денег явесь перезаложился, должен за квартиру, грядут праздники, хозяйка настоятельно требует платы, вдоме буквально нет ни гроша…»410 Пьянство ухудшало ибез того плохое материальное положение Шкляревского, что делало жизнь еще более тяжелой, еще более усиливало тягу квыпивке ивтягивало в«порочный круг». Осознание себя пьяницей порождало чувство вины перед людьми, особенно перед своей семьей, однако «раскаяние» всвоем «грехе» не возвращало тем не менее на «праведный путь».

Свой жизненный опыт Шкляревский положил воснову большинства книг. Во многих из них («Убийство без следов», «Исповедь ссыльного», «Отчего он убил их?», «Варинька иее среда» идр.) он просто отдавал героям свою биографию (причем, что поразительно, нередко– преступникам) или излагал те или иные эпизоды из собственной жизни. Но, не ограничиваясь этим, вобобщенном ипреобразованном виде он рассматривал ирешал вних свои жизненные проблемы, волнующие его вопросы. Воснове книг писателя– метания умного инеплохого, всущности, человека, которого обстоятельства жизни, причем не только обусловленные социальным устройством (сословное неравенство, неравноправное положение женщины ит.п.), но ичисто ситуативные (несчастье, знакомство сразвращенным человеком ит.п.), толкают на неправедный путь, анередко ина преступление.

В основе книг Шкляревского простая мысль: происходящее сейчас предопределено прошлым. Отсюда такой пристальный интерес его квоспитанию ик недавнему прошлому общества– эпохе крепостного права. Отсюда иважная роль прошлого впоэтике его книг. Схема построения многих повестей ироманов Шкляревского такова: рассказ опреступлении ио ходе поисков преступника, потом ретроспекция (в авторской речи или врассказе самого преступника) и, наконец, изложение биографии преступника иобстоятельств, которые привели кпреступлению.

В том, что Шкляревский основной своей темой сделал воспитание, сказались иопыт педагога, иразмышления над собственной биографией человека, сбольшими усилиями выбившегося из среды, ккоторой принадлежал по рождению, ивто же время во многом на всю жизнь сохраняющего отпечаток этой среды, мешающий двигаться вперед. Вбольшинстве книг Шкляревского основной акцент сделан не на расследовании, ана биографии преступника (иногда эти части даже сюжетно не стыкуются, как, например, вего повести «Что побудило кубийству?»).

Шкляревский пишет об «униженных иоскорбленных». Нередко на страницах его книг появляются персонажи, укоторых пусто вкармане, иих метания впоисках денег описаны предельно достоверно иубедительно. Однако Шкляревский не принадлежит кчислу жестких детерминистов, склонных оправдывать преступление влиянием социальной среды («среда заела»). Для него, как идля Достоевского, человек– существо морально ответственное, наделенное возможностью выбора между добром излом. Он стремится проанализировать проблему: почему человек все же совершает преступление? Что происходит при этом вего сознании? Пытаясь ответить на эти вопросы, Шкляревский дает порой небезынтересный психологический анализ различных сложных ситуаций.

В большинстве уголовных повестей ироманов Шкляревского присутствует повествователь– судебный следователь (не случайно цикл назывался «Рассказы судебного следователя», где слово «рассказ» указывало не на жанр, ана характер повествования). Судебный следователь был новой фигурой врусском обществе– эта должность была введена лишь в1860 году. Одним из первых судебных следователей врусской литературе был Порфирий Петрович Достоевского. Однако оппонент Раскольникова показан Достоевским извне. УШкляревского же происходящее преломлено через восприятие следователя. Читатель не просто знакомится сходом событий, аузнает ио реакции повествователя. Тем самым изложение субъективизируется, что позволяет автору избежать жестких моральных оценок.

Хотя среди персонажей Шкляревского можно встретить мелодраматических злодеев идобродетельных героинь, но преступник унего обычно ни плохой ини хороший человек, воспитание которого ижизненые обстоятельства были таковы, что он совершил преступление. На преступление может толкать бедность («Неправильный вердикт присяжных», где рассказчик утверждает, что «воры разные бывают»; «Роковая судьба»), крепостное рабство («Русский Тичборн»), неравноправное положение женщины («Нераскрытое преступление») ит.д.

Шкляревский был прозван «русским Габорио»– по имени знаменитого французского писателя Эмиля Габорио, отца детективного жанра, чьи романы визобилии переводились на русский язык впервой половине 1870-х годов. Основания для такого наименования были. Как иГаборио, Шкляревский вцентр большинства своих романов иповестей поставил преступление, он первым из русских литераторов специализировался на этой теме иредко обращался кдругому материалу. Активный иплодовитый автор (он печатался на страницах более полусотни периодических изданий ивыпустил более двадцати книг), Шкляревский, по сути дела, укоренил детектив врусской литературе. Сближают Шкляревского сГаборио иширокая панорама жизни общества, представленная вего книгах, стремление выявить социально-психологические мотивировки преступления.

Но, пожалуй, это ивсе. Дальше начинаются различия.

У Габорио– классическая детективная схема: главный интерес заключается впоисках преступника, икто он– выясняется вконце. УШкляревского– не так. Здесь имя преступника нередко становится известным читателю уже всередине книги, аглавный упор сделан на характеристике причин, толкнувших на преступление, атакже на психологии преступника. Собственно говоря, его повести ироманы можно назвать детективными лишь при достаточно расширительном понимании этого жанра– как объединяющего все произведения опреступлении иего раскрытии. Вотличие от западных моделей детектива (мы отвлекаемся сейчас от различий между его английскими, американскими ифранцузскими предшественниками исовременниками), Шкляревский иего последователи основное внимание уделяют в«уголовных романах» не сыщику ипроцессу следствия, апереживаниям преступника (нередко ведущим краскаянию) ипричинам, побудившим его кпреступлению.

Возникающие иногда среди критиков споры, детектив или нет «Преступление инаказание» Ф.М. Достоевского, носят схоластический характер, поскольку книгу соотносят сзападными, аотнюдь не срусскими образцами жанра. Сопоставительный анализ такого рода показал бы, что Достоевский стоял уистоков «уголовного романа», аего последователи, сняв философский пласт ипредельно упростив психологическую инравственную проблематику, испытали тем не менее впоэтике, да ивидейном плане немалое влияние этой книги. Сказанное относится впервую очередь кШкляревскому. Своим вдохновителем он считал Достоевского («Преступление инаказание» которого было опубликовано в1866 году) иписал ему: «Я принадлежу кчислу самых жарких поклонников ваших сочинений за их глубокий психологический анализ, какого ни укого нет из наших современных писателей <…>. Если якому иподражаю из писателей, то Вам…»411

Показательны даже названия его романов иповестей: «Отчего он убил их?» (1872), «Что погубило его?» (1877), «Что побудило кубийству?» (1879). Опираясь на бытописание, социальный ипсихологический анализ, Шкляревский стремился показать, как жизненный опыт иконкретная ситуация порождают преступника.

Шкляревский осознавал большую укорененность вбыте и«реалистичность» русского «уголовного романа» по сравнению сзападным детективом иписал про зарубежных писателей, что «деятельность их Лекоков (постоянный герой Габорио.– А.Р.) ипроч. сверхъестественна; самый сюжет вовсе не заимствован из жизни, факты подтасованы иходульны; занимательность есть, но ряд беспрерывных эффектов, неожиданностей исюрпризов утомляет читателей; притом чуть не споловины романа втридцать листов можно определенно сказать, кем иза что совершено преступление ичто все кончится благополучно для невинно страждущих», урусских же писателей «произведения <…> отличаются несравненно большею естественностью»412.

Однако, как уже подчеркивалось выше, нормативная критика, ориентированная на жесткие стандарты реализма как бытоподобия, отказывала его книгам (как нередко, впрочем, ипроизведениям Достоевского) вжизненной достоверности исоциальной полезности. Урецензентов от его книг было «такое впечатление, будто читаешь переводной французский роман из так называемых “бульварных”»413. Так кто же такой Шкляревский? Пора ответить на вопрос, поставленный взаглавии этой статьи… Ядумаю, что, как это нередко бывает вистории литературы, однозначный ответ невозможен. Нельзя отрицать, что Шкляревский испытал ощутимое влияние современных французских писателей, специализировавшихся вдетективном жанре, и прежде всего Эмиля Габорио. Однако столь же очевидно, что он много почерпнул уДостоевского иразрабатывал ряд его тем имотивов. Вмногочисленных повестях ироманах Шкляревского, написанных, как правило, встрашной спешке ипотому нередко неуклюжих, снесостыкованными сюжетными линиями истилистическими шероховатостями, была выработана тем не менее сюжетная исмысловая схема оригинальной русской разновидности детективного жанра– «уголовного романа». Ихотя сам Шкляревский иего книги скоро были забыты, но последующие отечественные представители этого жанра (А.А. Соколов, А.И. Соколова, Н.Э. Гейнце, А.Е. Зарин имногие другие) довольно точно следовали сложившейся вего книгах формуле.

1993 г.

«ПОДКОЛОДНЫЙ ЭСТЕТ» С«МЯГКОЙ ДУШОЙ

И ТВЕРДЫМИ ПРАВИЛАМИ»:

ЮЛИЙ АЙХЕНВАЛЬД

НА РОДИНЕ ИВЭМИГРАЦИИ

Чтобы завоевать себе прочное место вистории литературы, критику нужно хорошо владеть словом, обладать тонким вкусом, давать оригинальные трактовки литературных произведений и, наконец, быть идеологом какой-либо литературной группы или направления. Юлий Исаевич Айхенвальд, видный критик первой четверти XX в., которому посвящена эта статья, был наделен всеми перечисленными качествами, за исключением последнего, поскольку являлся последовательным индивидуалистом. Это, вкупе сантибольшевизмом иеврейским происхождением, обусловило почти полное забвение его на родине. Висториях русской критики он был ославлен как представитель «буржуазно-идеалистических, декадентских направлений вкритике»414, взгляды которого «отражали настроения напуганной революцией кадетствующей буржуазии, стремившейся забыть освязи литературы склассовой борьбой, сжизнью, замкнуть ее всферу отвлеченных эстетских идеалов»415. Даже впериод так называемой «перестройки» волна статей отворчестве ранее запретных литераторов ипереизданий их работ почти не коснулась Айхенвальда (исключения составляют содержательная, но, ксожалению, краткая ис отдельными неточностями статья впервом томе биобиблиографического словаря «Русские писатели. 1800—1917» ипереиздание его книги «Силуэты русских писателей» (М., 1994)). Позднее (в 2000 г.) была защищена диссертация оего творчестве (Алексеев А.А. Литературно-критическая эссеистика Ю.И. Айхенвальда («Силуэты русских писателей»)) иопубликовано несколько статей оего творчестве, иэто все. Нет ни монографий онем, ни переизданий других его книг. Не проявляют кнему интереса изарубежные исследователи.

Такое отношение ктворчеству критика, который втечение четверти века был наставником сотен тысяч российских читателей исоздавал (а нередко– иподрывал) литературные репутации, само по себе составляет исследовательскую проблему. Она приобретает особый интерес всвязи стем, что сам Айхенвальд много писал осмысле деятельности критика, его месте влитературе и, шире, вкультуре. Вданной статье мы ставим своей целью изложить биографию иохарактеризовать творчество Айхенвальда, уделив особое внимание эмигрантскому– наименее известному– периоду его деятельности.

В работе много цитат, что не случайно. Во-первых, газетные публикации Айхенвальд сейчас малодоступны. Во-вторых, он обладал специфическим, очень своеобразным стилем, ипересказ его наблюдений ивыводов существенно меняет их тональность. Инаконец, в-третьих, характерной чертой стиля Айхенвальда было обильное цитирование литераторов, окоторых он писал, что невольно провоцирует исследователя воздать ему дань тем же.

Родился Айхенвальд 12 января 1872 г. вюжном городке Балте, но вскоре семья переехала вОдессу, где его отец был избран раввином. Нет сомнения, что вдетстве июности Айхенвальд хорошо усвоил теоретические основы иудаизма инеразрывно связанную сними обрядовую практику. Однако отец его, как имногие другие раввины своего времени (например, московский раввин З. Минор), дал сыну светское европейское образование. Айхенвальд учился вначале влучшей вОдессе Ришельевской гимназии (окончил в1890 г.), потом– на историко-филологическом факультете Новороссийского (Одесского) университета ив1894 г. получил диплом I степени. Еще впериод учебы вгимназии он начал печататься вгазетах: в14 лет– стихи, потом– статьи оНадсоне, смерти Щедрина идр. Уже вэти годы Айхенвальд отходит от еврейской культуры, ориентируясь на русскую и веще большей мере на западноевропейскую. Судя по одному намеку ввоспоминаниях (Руль. 1928. №2376), ему предлагали остаться на кафедре, при условии, что он крестится, но Айхенвальд отказался. Правда, через несколько лет он пошел на этот шаг, чтобы узаконить отношения сженой.

Окончив университет (он специализировался по философии), Айхенвальд получил право жить за пределами черты оседлости. Вскоре он переехал вМоскву, где стал неофициально исполнять обязанности ученого секретаря Московского психологического общества (много общался сН.Я. Гротом, Л.М. Лопатиным, Вл.С. Соловьевым, С.Н. Трубецким) исекретаря редакции издаваемого обществом журнала «Вопросы философии ипсихологии».

Рецензии на книги по философии (в этом журнале416 ивгазете «Русские ведомости»), атакже появившиеся несколько позже статьи философско-педагогического содержания (в журнале «Вестник воспитания»: «Шопенгауэр одетях», «Очерк педагогических воззрений Фихте», «Пушкин как воспитатель» идр.) продемонстрировали несомненную литературную одаренность автора иоригинальность его взглядов. Принадлежа, безусловно, к«прогрессивному» лагерю, критически относясь ксовременной русской действительности, он вто же время ориентировался не на прямое политическое действие, ана воспитание исамовоспитание, причем важнейшим средством нравственного воздействия на личность являлось для него искусство.

Для характеристики настроений Айхенвальда вконце XIX в. показательно письмо его В.Г. Короленко, посланное в1898 г. без подписи. Оно было вызвано статьей Короленко вжурнале «Русское богатство» (подписанной В.К.), рассматривавшей, всвязи спроцессом Дрейфуса, причины господства предрассудков вобществе (особенно антисемитизма) истремления кподавлению чужого мнения иутверждавшей, что «правда всегда на стороне слабейшего». Приведем письмо целиком:

«Я не люблю беспокоить своим голосом, голосом анонима, знаменитых писателей ивыражать им свое ненужное для них одобрение. Но ятолько что прочел этюд “Знаменитость конца века”, подписанный дорогими для России двумя буквами, иу меня явилась настойчивая потребность высказать благородному носителю этих инициалов, что страницы его очерка проникнуты светлой душевной красотой, что его речь отрадной музыкой прозвучала среди современной пошлости излобы, что голос его– голос правды идобра. Многие услышат его иодумаются иустыдятся.

От одного из верующих вправду иневерующих в“необходимость” примите глубокую благодарность инизкий поклон.

И кажется мне, что если бы Вас не было вРоссии, было бы вРоссии еще темнее, еще холоднее, еще неуютнее. Были писатели более могучие, чем Вы, не было писателя стаким рыцарским духом ис таким чутьем человеческой правды.

28 ноября 1898 г.»417

Постепенно Айхенвальд начал понимать, что его призвание– литература. Унего завязываются знакомства вмосковских литературных кругах– прежде всего сВ.А. Гольцевым, членом Московского психологического общества, редактором влиятельного либерального журнала «Русская мысль». Позже он вспоминал: «[Гольцев] поддерживал мои первые литературные опыты, оказал мне, начинающему, гостеприимство в“Русской мысли” ивообще <…> тепло относился ко мне, несмотря даже на <…> идейные разногласия»418.

В1902 г. Айхенвальд стал членом редакции «Русской мысли» (в его ведении находился отдел беллетристики) иначал регулярно помещать вжурнале критические статьи итеатральные обзоры. Виюне 1903 г. из-за расхождений сГольцевым он вышел из состава редакции, продолжая печататься вжурнале, в1907 г. вновь вошел всостав редакции, получив согласие на более широкую литературную программу, не ограничивающуюся традиционным реализмом, аспустя два года вновь ушел, на этот раз окончательно, после смены главного редактора журнала.

Айхенвальд быстро нашел свой жанр– эссе оконкретном писателе. Гораздо позднее, вписьме Вас.И. Немировичу-Данченко (10 января 1925 г.), он очень точно охарактеризовал эту особенность своего творчества: «По самому свойству своей критической манеры яспособен набрасывать лишь очерк, “силуэт”, характеристику какого-нибудь отдельного писателя, итолько вэтих рамках, только впределах той или другой писательской индивидуальности, может так или иначе двигаться мое перо. Этюд же, посвященный целому течению, целой полосе нашей литературы, был бы мне совершенно не под силу, итакое обобщение мне бы не удалось»419.

Напечатав в«Русской мысли», «Вестнике воспитания» и других изданиях ряд эссе орусских литераторах– классиках исовременниках, он собрал их вкнигу «Силуэты русских писателей», вышедшую в1906 г., которая упрочила его положение влитературе иввела вчисло ведущих русских критиков.

Все рецензии на первый выпуск «Силуэтов…» были положительными иносили зачастую панегирический характер. Примечательно, что ввысокой оценке книги сошлись «реалистические» «Вестник Европы» и«Современный мир» исимволистские «Весы» и«Золотое руно». Рецензенты отмечали, что Айхенвальд не столько анализирует, сколько передает свои читательские впечатления: «Он– вмирной области тонкоуловимых, иногда глубоких, душевных созерцаний иэстетических впечатлений»420, «не анализирует, атолько излагает свои впечатления инастроения»421, «методу формул иотвлеченных умствований г. Айхенвальд ввысшей степени успешно противопоставил метод сердца, своего столь чуткого ивосприимчивого сердца»422. Показательны впечатления от чтения «Силуэтов…» Н.М. Дружинина (тогда студента, авпоследствии известного историка): «Сегодня вчитальне япережил минуты душевного подъема– за чтением “Силуэтов” Айхенвальда: живо, увлекательно, тонко он рисует характерные черты художественной индивидуальности <…>; его стиль– несколько вычурен, сладок; но образная красота, аглавное, чуткое проникновение винтимную суть писателя захватывают несмотря на то, что ясно сознаешь ограниченность его критического субъективного метода»423.

Публикации Айхенвальда резко выделялись на фоне современной критики, вкоторой господствовали социологизм и«направленчество». Считалось, что каждый автор «отражает» те или иные социальные проблемы и«проводит» те или иные общественные идеи, адело критика– выявить авторскую идею ипо мере возможности четко ее сформулировать. Метафизические проблемы (Бог, любовь, смерть ит.п.) отвергались спорога исчитались пустыми, отвлекающими от борьбы за улучшение реальной жизни. Правда, уже ссередины 1890-х гг. А. Волынский выступил вжурнале «Северный вестник» против подобного подхода– спозиций защиты высших ценностей инезависимости скусства. Однако как критик-практик он был недостаточно талантлив иврезультате не получил читательской поддержки.

Айхенвальд стал исходить не из общих критериев, под которые подгоняется произведение, аиз собственной читательской реакции. Во главу угла он поставил художественные достоинства текста. Утверждая, что «литература творит жизнь, ане отражает ее», он сформулировал «метод имманентной критики», суть которого втом, что «исследователь художественному творению органически сопричащается ивсегда держится внутри, ане вне его». Для Айхенвальда «критик– эхо поэта, ивтом исостоит его назначение, чтобы услышать иответить, чтобы принять поэтический звук изамысел всвое сердце ииз сердца откликнуться на него»424. При этом свое впечатление он выражал вяркой литературной форме, точным ивыразительным языком (не чуждым, правда, виных случаях цветистости ириторики).

Благодаря хорошему вкусу, глубокому знанию литературы ихудожественной чуткости Айхенвальд, как правило, давал тонкую ипроникновенную интерпретацию разбираемого автора, особенно если он был «по душе» критику. Однако иногда, встречаясь сне близким ему литератором (Островский, Белинский ит.д.), Айхенвальд допускал «сбои» ибыл несправедлив всвоих приговорах.

Место Айхенвальда всовременной литературной критике очень точно определил Б. Грифцов: «Для того, чтобы освободиться от плана теорий социальных, субъективность которых инепричастность литературе так бесспорна икоторые, однако, стали многолетней традицией,– для этого необходимо воскресить силу впечатлительности, почти угасшую от теоретических слов»; «Силуэты…» Айхенвальда– это «постепенное освобождение впечатлительности, не лишенное, конечно, воспоминаний, незаконченное, противоречивое»425.

По меткому определению Ф. Степуна, Айхенвальд «вслушивался вритмы художественных произведений, вникал вих образы идуши ииз внушенных ему искусством переживаний создавал свои статьи: своеобразные перифразы разбираемых им произведений, вкоторых изложение сливалось свосхвалением или печалованием, вкоторых мысли критика вступали вдиалог смыслями автора ичувства автора отражались как взеркале вчувствах критика»426.

Творческие принципы Айхенвальда иособенности его литературной манеры были тесно связаны с его мировоззрением итрактовкой задач литературы икритики.

Айхенвальд был идеалистом, причем его взгляды взначительной степени сложились под влиянием Шопенгауэра, ряд произведений которого он перевел на русский язык. «Айхенвальд считал себя неверующим: “Бог не дал мне дара веры”,– сказал он мне однажды,– вспоминал хорошо знавший его С. Франк.– Его миросозерцание было сочетанием шопенгауэровского пессимизма <…> сбезотчетной верой вДобро, ввысший свет Правды, вто лучезарно-светлое, что было его идеалом»427.

Однако Айхенвальд не отрицал существование высшего существа ипризнавал необходимость религиозной веры, хотя скептически относился кцерковной догматике, утверждая, что «Бог– один ичто кэтому одному Богу сходятся молитвы всего человечества, как бы разнообразны они ни были, какими бы словами они ни выражались»428 (из существующих религий своим этическим пафосом ему особенно импонировало христианство).

Соотнося себя сБогом, личность вто же время, по Айхенвальду, является самоценной исамодостаточной. Вчеловеческом обществе она обладает правом на свободное развитие.

Смысл человеческого существования, по Айхенвальду, втворчестве. Каждый, по сути дела,– художник. Но выше всех те, кто вполной мере реализуют эту возможность,– люди искусства, иособенно литераторы. Для Айхенвальда «литература– именование иоправдание жизни»429, она стремится «приблизиться ксмыслу мира исоответственно его назвать»430.

Эстетической действенностью наделено практически всякое слово, но литература начинается там, где слово становится самоцелью, не выступает всвоей практической, утилитарной функции. Айхенвальд писал: «Литература для меня не просто искусство среди других искусств, ачто-то другое, какая-то интимность, из теплых конкретностей бытия приближающая ко мне его отвлеченный смысл»431.

Волей художника виррациональном акте творчества, постигая смысл бытия, литература «творит жизнь, ане отражает ее <…>. Она сверхвременна исверхпространственна. Писатель живет всегда ивезде. Он своим современникам не современник»432. Литературное произведение конденсирует всебе личность автора: «Книга– предмет одушевленный: под ее обложкой, на ее страницах живет душа, духовная монада…»433 Отношение художника кмиру повторяется вотношении читателя кхудожественному произведению (выступающему для него таким же самоценным художественным миром): «Не только писатель определяет читателя, но ичитатель– писателя: первый создает последнего по образу иподобию своему, симпатически выявляя его сущность»434. Читатель никогда не вычитывает точно того, что вложил впроизведение писатель, он дополняет писателя, вступает сним вдиалог, «вчитывает себя влежащие перед ним страницы»435. Из такого понимания литературы ипроцесса чтения вытекает исвоеобразная трактовка роли критика. Критик– впринципе такой же читатель, как другие. Для Айхенвальда «критик– эхо поэта, ивтом состоит его назначение, чтобы услышать иответить, чтобы принять поэтический звук изамысел всвое сердце ииз сердца откликнуться на него»436. Конечно, как ивсякий читатель, критик произволен ивторичен, он зависит от разбираемого произведения. Впринципе он не нужен, литература может существовать ибез него. Но пока он полезен: как наиболее подготовленный италантливый из читателей он воспитывает других– более торопливых именее чутких437.

Небольшой элемент творчества, который есть укритика, связан стем, что хотя он «и располагает материалом чужих слов, однако он говорит оних словами своими»438.

Айхенвальдовские «Силуэты…»439 имели не только поклонников, но инепримиримых противников. Одни из них, представители культурно-исторической школы влитературоведении, отвергали творчество Айхенвальда, утверждая, что «его “силуэты” нередко теряют всякое сходство соригиналом, не передают того, что определяет значение данного писателя входе истории русской литературы»440.

Другие оппоненты указывали, что Айхенвальд нередко эклектичен инепоследователен, прокламируя рассмотрение художника вне связи собществом иисторией, ана практике вводя апелляции кбиографии, письмам ит.п. всвою объяснительную схему441.

Третьих, наконец, как правило– представителей более молодого литературного поколения, не удовлетворяли его эстетические взгляды. Например, В. Ходасевич упрекал его не только вдилетантизме инеоригинальности, но ив«простодушном эстетизме» и«умиленно-слащавом голосе», которым он говорит оПушкине442. Андрей Белый ввоспоминаниях писал о«сахарном либерализме-модерн» Ю.И. Айхенвальда443.

Однако, проявляя эклектичность вметодологии, Айхенвальд был исключительно искренен ипоследователен на практике, визложении своих взглядов. Он никогда не скрывал ине смягчал выводов, ккоторым пришел. Это не раз приводило кскандальной ситуации: ожесточенным нападкам ибурной полемике. Так случилось в1910 г., когд В. Брюсов был на вершине славы, аАйхенвальд пришел квыводу, что «от Господа он никакого таланта не получил исам вырыл его из земли заступом своей работы», иотмечал унего «величие преодоленной бездарности»444.

Так было в1913 г., когда во втором издании 3-го выпуска «Силуэтов…» он добавил этюд оБелинском, где резко отрицательно отозвался оего творчестве: сторонники «социологической критики», осознающие себя «наследниками Белинского», обрушились на Айхенвальда сгрубыми, нередко выходящими из границ приличий нападками, отоне которых свидетельствуют даже названия большинства откликов445.

Так произошло ив1914 г., когда встатье «Отрицание театра» Айхенвальд отказал театру всамостоятельности, трактуя его только как иллюстративное дополнение клитературе иутверждая, что спектакль ничего не прибавляет кпьесе, поскольку актер ирежиссер подчинены драматургии.

Литературная одаренность иискренность Айхенвальда обеспечили ему место впервых рядах русской критики 1910-х гг. С1911 г. он регулярно печатался вкадетской газете «Речь», часто появлялись его статьи ивгазете «Утро России». Предметом его выступлений была только литература, по социальным вопросам он обычно не высказывался. Но после Февральской революции Айхенвальд сразу же окунулся впублицистику. Он писал 27 марта 1917 г. издателю И.Д. Сытину: «Теперь наступила такая полоса жизни, когда моя специальность оказывается лишней,– не до художественной критики, не до изящной литературы внаши дни…»446 Через несколько месяцев он уточнил эту мысль вписьме редактору газеты «Речь» И.В. Гессену: «Мне самому, хотя человеку иаполитичному, трудно внаши дни заниматься “чистым искусством”…»447 Публицистические статьи Айхенвальда, где он остро ставил современные вопросы, печатались в1917—1918 гг. вгазетах «Раннее утро», «Слово», «Свобода», «Речь» идр., часть их вошла вкнигу «Наша революция, ее вожди иведомые» (М., 1918), другие были собраны под названием «Диктатура пролетариата», однако книга не вышла448. Вэтих публикациях Айхенвальд спозиций христианского персонализма отстаивает свободы слова исовести, национальное равноправие, резко критикует большевизм иОктябрьский переворот.

Уже сначала мировой войны Айхенвальд испытывал бытовые трудности– интерес клитературе (и, соответственно, клитературной критике) резко снизился, внимание общества было приковано квоенным событиям. Особенно острой стала ситуация после Октябрьского переворота– сликвидацией педагогических заведений, вкоторых преподавал Айхенвальд, изакрытием «буржуазных» газет в1918 г.

Айхенвальд почти не печатался иперебивался случайными заработками (в 1917 г. он служил секретарем издательства младших преподавателей Московского университета; в1921 г. работал продавцом вписательской книжной лавке ит.п.). Однако, несмотря на материальные трудности, на государственную службу Айхенвальд не шел ивгосударственных изданиях не публиковался. Он прекрасно понимал, какую опасность представляет «коллективистская» коммунистическая идеология для отстаиваемого им индивидуалистического мировоззрения, и, будучи человеком принципиальным, утверждал, что «для нас [интеллигенции] правильнее было бы совсем не ходить кним [большевикам], не просить, не принимать их унижающих подачек идо конца сохранить всю возможную внашем положении независимость. Лично для себя явсегда их милости предпочту их преследование идаже насилие»449.

Позднее он вспоминал: «[Я] вполитике никакого участия не принимал иследил за нею со стороны, хотя внутренне она меня так же тревожила, как ивсех, потому что мы живем втакое время, когда политика интересуется тобою, если даже ты не интересуешься ею <…>»450. Вянваре 1922 г. Айхенвальд вместе снесколькими литераторами подписал протест правления Всероссийского союза писателей против цензурного произвола, поданный наркому просвещения А.В. Луначарскому451.

Вначале НЭПа сослаблением цензурных запретов Айхенвальд выпустил сборник философско-публицистических илитературно-критических эссе «Похвала праздности» (М., 1922) исборник «Поэты ипоэтессы» (М., 1922), содержавший «силуэты» А. Ахматовой, А. Блока, Н. Гумилева иМ. Шагинян, причем жизненная позиция Гумилева героизировалась, ион был назван «поэтом подвига, художником храбрости, певцом бесстрашия». Эти книги сразу же попали под огонь марксистской (не столько литературной, сколько доносительской) критики.

Вжурнале «Под знаменем марксизма» по поводу книги Айхенвальда «Похвала праздности» утверждалось, что он– «верный ипокорный сын капиталистического общества, твердо блюдущий его символ веры, глубокий индивидуалист»452. Троцкий встатье схарактерным названием «Диктатура, где твой хлыст?», посвященной этой книге, утверждал, что автор– «подколодный эстет», «именно во имя чистого искусства– того самого, что вывалялось во всех сточных канавах деникинщины иврангелевщины,– называет рабочую советскую республику грабительской шайкой», ипредлагал «хлыстом диктатуры заставить Айхенвальдов убраться за черту втот лагерь содержанства, ккоторому они принадлежат по праву…»453.

Выводы не заставили себя ждать, ивсентябре 1922 г. Айхенвальд всоставе большой группы писателей, философов иученых был выслан за рубеж. Он поселился вБерлине ине уехал оттуда даже после начала экономического кризиса (в 1923 г.), когда условия жизни там резко ухудшились имногие эмигранты покинули Германию. Привязанность Айхенвальда кБерлину объясняется несколькими причинами: великолепным знанием немецкого языка инемецкой культуры (по свидетельству Б. Зайцева, он «возрос на немецкой идеалистической философии. Хорошо знал Канта, Гегеля, особенно ему был близок Шопенгауэр. Отлично перевел он “Мир как воля ипредставление”»454), наличием вБерлине большой еврейской общины, скоторой он был пусть ине очень тесно, но все же связан, и, самое главное, тем, что вБерлине выходила газета «Руль», где охотно печатали Айхенвальда.

Айхенвальд по приезде вГерманию быстро включился внаучную илитературную жизнь эмиграции. Вдекабре 1922 г. вБерлине была создана Русская религиозно-философская академия, где преподавали Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, Ф.А. Степун, С.Л. Франк идр. Айхенвальд читал там курс «Философские мотивы русской литературы». Когда вначале 1923 г. вБерлине был создан Русский научный институт, ставивший своей целью изучение русской духовной иматериальной культуры ираспространение знаний оней среди русских ииностранцев, атакже содействие русской молодежи вделе получения высшего образования вГермании, Айхенвальд стал членом его оргкомитета, ав дальнейшем– членом ученого совета. Он преподавал там историю русской литературы ивел семинар по Пушкину455. Очень часто (причем всамых разных учреждениях иорганизациях) он выступал слекциями идокладами (в Русском научно-философском обществе, Литературно-художественном кружке, Союзе русских евреев, Союзе сценических деятелей, Русской религиозно-философской академии, Союзе русских журналистов илитераторов вГермании идр.), которые вызывали интерес услушателей. Так, его доклад «К вопросу осмысле истории», где он доказывал, что смысл истории закрыт для нас, вызвал оживленную дискуссию456. Нередко читал он лекции на немецком языке для немецкой аудитории.

Активно участвовал Айхенвальд влитературно-общественной жизни. Вконце 1922 г. он входил винициативную группу по созданию Клуба писателей (наряду сА. Белым, Н. Бердяевым, Б. Зайцевым, П. Муратовым, М. Осоргиным, А. Ремизовым, С. Франком, В. Ходаевичем). Клуб писателей закрылся воктябре 1923 г., ав ноябре того же года Ахенвальд совместно сМ.А. Алдановым, С.П. Мельгуновым, В.А. Мякотиным иА.И. Лясковским создал Литературный клуб. Вапреле 1923 г. Айхенвальд был избран членом Союза русских журналистов илитераторов вГермании, ачерез три года, вапреле 1926 г., вошел вправление этого Союза. Когда в1928 г. вБелграде состоялся съезд русских писателей, Айхенвальд получил персональное приглашение, которого были удостоены лишь самые известные иуважаемые литераторы. Айхенвальд входил влитературное содружество «Арзамас», создавшее вянваре 1925 г. одноименное издательство (другие организаторы издательства– В.В. Набоков, А.А. Яблоновский, В.Я. Ирецкий, И.С. Лукаш, А.И. Лясковский, Н.В. Майер). Первой выпущенной издательством книгой был подготовленный Айхенвальдом сборник «Две жены» (Берлин, 1925), включавший воспоминания С.А. Толстой иА.Г. Достоевской.

При Русском научном институте вдекабре 1923 г. был создан Кабинет по изучению русской культуры, ставящий своей целью собирание, хранение, систематизацию инаучную разработку материалов по русской культуре ирусской истории. Айхенвальд был одним из четырех членов комитета по управлению Кабинетом. Он принимал также активное участие вдеятельности созданного в1924 г. Кружка друзей русской литературы, проводившего лекции, доклады ивечера. Участвовал он ивработе благотворительных организаций– Комитета помощи ученым иписателям иОбщества помощи русским гражданам (1916 года)457.

Семья Айхенвальда осталась вРоссии, ив«Берлине он вел подлинно аскетическую жизнь», «единственными его настоящими друзьями были книги»458. Их он читал вбольшом количестве, ио них он регулярно писал.

По приезде Айхенвальд стал сотрудничать вжурнале «Новая русская книга», рижской газете «Сегодня». Однако основным его пристанищем стала берлинская газета «Руль», редактируемая И.В. Гессеном– хорошим знакомым Айхенвальда еще со времен «Речи». Там Айхенвальд с10 декабря 1922 г. идо смерти вел литературно-критический отдел, который вгоды его сотрудничества был весьма содержателен иразнообразен: здесь часто печатались С. Горный, Г.А. Ландау, А.А. Яблоновский, И.А. Матусевич, Ю.В. Офросимов, А.В. Амфитеатров, Тэффи; рецензировались многие эмигрантские издания. Одним из основных авторов был В. Сирин (В.В. Набоков), поместивший в«Руле» десятки стихотворений ирецензий, атакже рассказы, пьесы, отрывки из романов. Набоков входил вкружок берлинской литературной молодежи, группировавшейся вокруг Айхенвальда.

В1920-е гг. Айхенвальд стал печатать воспоминания, содержавшие любопытные наблюдения олюдях, скоторыми ему довелось встречаться. Это, прежде всего, цикл «Дай оглянусь…»459, героями которого являются Л. Толстой, Короленко, Чехов, Вл. Соловьев, Мамин-Сибиряк, Златовратский идр. Немалый интерес представляет мемуар «Пуришкевич»460 об известном антисемите, одном из лидеров черносотенного движения, который встуденческие годы был приятелем Айхенвальда. Стоит упомянуть еще публикации в«Руле» своспоминаниями оЛ. Андрееве (1925. №1420), византинисте Ф.И. Успенском, укоторого Айхенвальд учился вНовороссийском университете (1928. №2376), иМоскве летом 1917 г. (1928. №2195) идр.

Основной вклад Айхенвальда вкультурную жизнь русской эмиграции– «Литературные заметки», которые он еженедельно помещал в«Руле». Из видных критиков предреволюционного периода вэмиграции оказался лишь он один (можно назвать еще не столь популярного П. Пильского), иего регулярные обзоры советской иэмигрантской литературы давали эмигрантскому читателю возможность составить целостное иобъективное представление обурной литературной жизни тех лет.

Айхенвальд вэти годы– икак критик, икак публицист– не сменил своих «вех». Однако вего критической деятельности акцент на том, что он называл «общественностью», существенно усилился, поскольку, как он сам писал, «когда-то пишущему можно было не быть публицистом; теперь этого нельзя. Во все, что ни пишешь, вторгается горячий ветер времени, самум событий, эхо своих ичужих страданий»461.

Айхенвальд полагал, что невозможно эстетически воспринимать революцию. Оценивая состояние литературы вРоссии, он утверждал, что писатель там несвободен. «Над его мыслью инад его словом тяготеет несказанный гнет, диктатура глупости иневежества, цензура тьмы. Если там все-таки работают писатели, то <…> потому, что пишут несмотря на большевизм, ане благодаря ему»462.

В многочисленных публикациях оположении вСоветской России Айхенвальд анализировал различные аспекты сложившейся там ситуации.

Принципиальный противник любого насилия, он резко критически относился кдеятельности большевиков (ситуация усугублялась тем, что коммунистами стали оба его сына)463. Айхенвальд исходил из того, что социальная революция встране не осуществилась. Теории большевиков ошибочны, идействительность резко разошлась сих идеалами. Врезультате «большевизм привел Россию кбезмерному несчастью, создал бесконечно много человеческого горя, напитал русскую почву слезами икровью, уморил голодной смертью миллионы людей <…>, казнил, замучил, убил сотни тысяч людей, разорил, обездолил, пустил по миру миллионы семей, породил самые разнообразные виды лютой смерти иледенящего ужаса…»464 Встране установилось «равенство нищеты инищенской культуры»465, господствуют материализм иутилитаризм, идет борьба сдуховностью ирелигией. Улюдей отнимают смысл жизни. Утрачена богатая философская культура, все достижения русской мысли, которыми были отмечены предреволюционные годы. Резко понизился культурный уровень общества, «Россия поглупела». Статьи всоветских журналах отличают «хлесткий тон самодовольного невежества иубожества», «узость кругозора ипримитивная кустарность мышления ислова»466.

Однако полностью подавить мысль нельзя. Люди сопротивляются, иодним из орудий подобного сопротивления является литература. «Даже там, где беллетристы хотят присоединиться кказенному хору славословия, они то идело срываются сголоса, потому что правда громче неправды, потому что нельзя художнику говорить неправду. Талант органически честен. Он может впадать вбесчестность, но тогда он искажает свою природу ипревращается всвою противоположность. Где бесчестность, там ибездарность»467.

Пристально следя за публикациями советских авторов, Айхенвальд всегда встречал резкой критикой проявления сервилизма, тенденциозности, насилия художника над своим талантом вугоду политической конъюнктуре (в качестве примеров можно назвать его отклики на «В тупике» В. Вересаева, «Сейчас на Западе» Н. Никитина, «Роман моей жизни» И. Ясинского, «Одеты камнем» О. Форш, «Восемнадцатый год» А. Толстого, произведения лефовцев иособенно стихи В. Маяковского ипрозу М. Горького). Однако он же даже вдостаточно слабых художественно книгах, авторы которых стремились оправдать существующий порядок вещей, выделял описания, объективно обвиняющие иразоблачающие режим («Комиссары» Ю. Либединского, «Бунт инженера Карийского» Д. Четверикова; «Цемент» Ф. Гладкова, «Лавровы» М. Слонимского идр.). Сзаинтересованностью исочувствием встречал он все талантливое всоветской литературе. Это, прежде всего, творчество писателей-«серапионов»: высоко оценил Айхенвальд «Рассказы Назара Ильича Синебрюхова» М. Зощенко, стихи Н. Тихонова, «Вне закона» Л. Лунца, прозу Вс. Иванова, «Сентиментальное путешествие» близкого «серапионам» В. Шкловского. Среди других авторов, благожелательно встреченных Айхенвальдом,– Г. Алексеев, С. Заяицкий, В. Катаев, К. Тренев, В. Шишков.

Существенно изменяется вэмигрантский период отношение Айхенвальда котечественной литературной классике, что во многом было связано сего размышлениями над смыслом изадачами эмиграции. Айхенвальд полагал, что «противоестественно быть эмигрантом»468, иутверждал, что Россия «только физически покинута нами, или покинула нас, ав душе непоколебимо живет унас ее заветный облик, иназло пространству, вопреки расстояниям, но неизменно сопутствует нам <…>»469.

Основную цель эмиграции он видел всохранении иразвитии традиций русской культуры, которую систематически уничтожают на родине. Для этого необходимо приобщать крусской культуре эмигрантскую молодежь, «особенно чтить иберечь тех домашних богов, тех пенатов, которых мы вынесли из своего подожженного внешнего дома икоторых вдуше своей благоговейно унесли на негостеприимные чужбины»470.

Вподобных призывах унего иу других литераторов эмиграции сказывались не только объективные требования сохранения культурной преемственности, но испецифическая ситуация, вкоторой оказалась эмигрантская словесность. Вусловиях серьезного бытового иособенно мировоззренческого кризиса, испытываемого эмигрантскими литераторами, классика стала для них средством идеологического обоснования собственной нужности иважности: ипоскольку она уже завоевала авторитет своим художественным совершенством, икак напоминание об ушедшей счастливой жизни (где, кстати, важное место занимала илитература). Испытывал тягу кклассической литературе ичитатель, так как впрошлом мог отдохнуть от ужасов настоящего инайти идеалы иценности для противостояния ему.

Врезультате книги классиков регулярно переиздавались, торжественно отмечались юбилеи, наиболее авторитетны среди современных литераторов были лица, получившие известность вдореволюционной России идостаточно традиционные всвоем творчестве (Бунин, Шмелев, Зайцев, Куприн).

Вэтом контексте особый интерес приобретают изменения вотношении Айхенвальда кклассике. Ранее, вдоэмигрантский период, он уравнивал всвоей критической практике классику исовременность, характеризуя иоценивая классиков так же, как иписателей своего времени. Впредисловии к«Силуэтам русских писателей» он писал: «Мы называем иные произведения классическими, но разве так уж непроницаема эта броня классицизма, иразве сэтой прославленной высоты не сбрасывают часто увенчанных богов?»471 Классики оказывались рядом считателем, дистанция между ними отсутствовала. Не было уАйхенвальда иникакой литературной иерархии, каждый писатель был интересен (или неинтересен) сам по себе, вне соотнесения сдругими.

Чрезвычайно показательно, что вэмигрантский период отношение Айхенвальда кклассике существенно меняется. Он вводит вектор времени, и, соответственно, классики характеризуются как писатели другой, прошедшей эпохи. Далее, всегда подчеркивается дистанция между читателями-современниками иклассическими писателями, писавшими одругой, ушедшей жизни иво многом утратившими свою актуальность. Вот, например, что он пишет окниге Гончарова: «…весь “Обрыв”, всвоей совокупности, пожелтевший дагерротип, безнадежная старомодность»472. Или оЧехове: «Каким-то прекрасным анахронизмом является теперь Чехов,– теперь, когда понесли кони русской истории, когда внеобозримую даль отодвинулась та эпоха тишины ивсяческого провинциализма, на фоне которой выступало его творческое лицо»473.

Вхарактеристику писателей прошлого проникает иерархичность. Теперь Айхенвальду важно не только определить, чем уникален литератор, но исоотнести его сдругими, указав место относительно них (выше, ниже ит.п.). Происходит ипереоценка ряда писателей, которых Айхенвальд считал преемниками русских классиков. Он «говорил овысокой миссии эмиграции сохранить культурные традиции, оборванные советским режимом»474.

Соответственно исреди эмигрантских писателей-современников Айхенвальд особенно выделял тех, кто уже до революции получил широкую известность: И. Бунина, Б. Зайцева, И. Шмелева, А. Ремизова, П. Муратова. Однако, обладая тонким художественным вкусом иширотой эстетического кругозора, он не мог не отдавать должное иновым, выдвинувшимся вэмиграции талантливым литераторам: М. Алданову, Г. Газданову, Н. Берберовой.

Сособым вниманием относился он кВ. Набокову инеоднократно спохвалой отзывался оего публикациях475. Роман Набокова «Король, дама, валет» он назвал, например, «блестящей» книгой, где дана «картина высокого мастерства», продемонстрировано «изумительное чувство вещи», вумелой ибыстрой смене места действия ощутимо влияние кино ит.д.476 Апо поводу «Машеньки», которую он назвал «ярким явлением нашей литературы», Айхенвальд писал оНабокове: «…он зорко видит, он чутко слышит, икаждый кусок времени ипространства для него, приметливого, гораздо содержательнее иинтереснее, чем для нас. Микроскопия доступна ему, россыпь деталей, роскошь подробностей; он жизнью исмыслом ипсихологией напояет мелочи, одухотворяет вещи; он тонко подмечает краски иоттенки, запахи извуки, ивсе приобретает под его взглядом иот его слова неожиданную значительность иважность»477.

Умолодых литераторов Айхенвальд пользовался высоким авторитетом. Набоков его «уважал как критика»478. В.Ф. Ходасевич писал ему в1926 г.: «Я очень слежу за Вашими отзывами, сердечно ценю их»479. Р. Гуль вспоминал: «Айхенвальд прочел мою книгу (“Ледяной поход”.– А.Р.) так, как яее писал»480. По свидетельству Б. Зайцева, «очень многие вБерлине его любили»481.

Этот «низкорослый человечек, слегка сутулящийся, подслеповатый, кажущийся застенчивым», был исключительно добр ивнимателен клюдям, но последователен ибескомпромиссен всвоем творчестве, «если что-то шло вразрез сего основными принципами или кто-то наступал ему на ногу, он умел парировать удары идаже иногда показывал когти»482. Отом же писал иНабоков, назвав его ввоспоминаниях «человеком мягкой души итвердых правил»483.

Нужно сказать иоб отношении Айхенвальда кевреям. Приобщившись кзападноевропейской культуре истав ее сторонником ипропагандистом, он как бы отошел от еврейства.

Лишь предреволюционные иособенно революционные события (прежде всего– погромы), которые, содной стороны, способствовали росту еврейского национального самосознания и, сдругой, сняли на некоторое время цензурные ограничения, побудили Айхенвальда высказаться по таким вопросам, как еврейский национальный характер, положение русско-еврейской интеллигенции, роль евреев врусской революции, творчество еврейских писателей.

Айхенвальд считал, что евреи, древний имудрый народ, достигли высшей ступени религии иразума. Врезультате тысячелетней жизни вэмиграции определяющими чувствами их национальной психологии стали скорбь, стыд от ощущения собственной униженности, печаль итерпение. «Жилец чужбины, роком отмеченная жертва всеобщего негостеприимства, он [еврей] более чем кто-либо испытывает тоску по родине,– писал Айхенвальд.– Ктому же, если человеку дорога всякая родина, какова бы она ни была, то еврейская родина обладает иобъективной притягательностью– страна святых воспоминаний, колыбель величия, земля Иеговы»484.

Айхенвальд скептически относился ксионизму как политическому течению. Он считал, что «то, что разрушено временем, может возродиться только вдуше духовидца, ане реально, не материально. Сна нельзя овществить…»485 Однако он резко выступал против преследований сионистов большевиками, полагая, что никто не вправе лишать народ мечты. Он считал большевиков не только антисионистами, но иантисемитами, поскольку они подрывают еврейские традиции, оскорбляют религиозные чувства, оскверняют святыни. Обвинение втом, что русскую революцию совершили евреи, Айхенвальд опровергал тем доводом, что евреи были во всех лагерях– не только среди большевиков, но исреди меньшевиков, эсеров, кадетов идаже монархистов.

По его мнению, «страстная инервная натура еврея образует собою форму, вкоторую входит любое содержание. Порывистый ипламенный, он органически не может участвовать вжизни безмолвным статистом <…>. Оттого-то инаходятся евреи везде впервых рядах, но именно– везде, не только вдурном, но ивхорошем, иповсюду они особенно бросаются вглаза; они примечательнее других»486. Это создает ложное впечатление, что евреи– зачинатели движений, виновники происходящего. Но это не так. Верно только одно– еврей неразрывно связан со своим народом. Мощная историческая традиция испецифическое положение евреев вобществе приводят ктому, что «люди другой национальности, если хотят иесли достанет уних на это совести, могут отрешать себя от исторической карьеры своего народа исуществовать так, чтобы они были сами по себе, аих народ– сам по себе; еврей же на такую отделенность не способен, да ее ине хочет: как бы индивидуален ни был его собственный жизненный узор, он непременно вышивается на канве общееврейской доли»487. Например, выдающийся еврейский поэт Х.-Н. Бялик, писавший на иврите, «немало строк посвятил природе илюбви, однако эти стихи звучат унего как-то неуверенно. Поэт-еврей вынужден свой талант посвятить своему народу. Его дело– излагать историю изгнания истраданий народа идополнять ее новыми страницами. Язык Библии пригоден для разговора только овеликом ивечном. Так иБялик обретает мощь ивдохновение именно в“Сказании опогроме”, полном боли за продолжающиеся муки своего народа»488.

Вособенно трудной ипо-своему трагической ситуации оказываются те евреи, которые глубоко усваивают культуру окружающего народа истремятся действовать вее рамках. Например, многие евреи стали писателями икритиками врусской литературе. Они овладели русским словом не вутилитарных практических целях, ав целях творческих, духом сроднились сним иплодотворно трудятся, обогащая русскую литературу. Тем не менее это не освободило их от нападок, от обвинений втом, что русская литература захвачена евреями, ведущими ее кгибели489.

Подобные нападки неприятны, однако важнее другое. Сочувственно пересказывая книгу немецкого писателя еврейского происхождения Якова Вассермана «Мой путь как немца иеврея», он писал, что литератор-еврей «страдает от внутренней надломленности, потому что от детства идо старости сквозь всю его жизнь не красной, ачерной, траурной нитью проходит внем роковая двойственность, источник великих недоразумений, страданий, противоречий иобид. <…> Отпечаток двух миросозерцаний лежит на его сердце. <…> Волнами жизни отогнанный от одного берега инедружелюбно встреченный на другом, он чувствует себя лишенным духовного крова, скитальцем бездомным, каким-то Иоанном Безземельным»490.

Айхенвальд считал, что одновременно ивравной мере нельзя принадлежать двум культурам. Содной стороны, нельзя полностью разорвать сродной культурой, сдругой– нельзя разорвать скультурой чужой. Ивсе же всегда какой-либо элемент преобладает. Каждому еврею вРоссии нужно сделать выбор ираз инавсегда подчиниться чему-то одному491.

Еврейское происхождение Айхенвальда нашло выражение не только вего размышлениях на еврейские темы, не только встрастном преклонении перед словесностью ичастых библейских ассоциациях, но ивжизненном поведении. «Сын еврейского раввина, он сдетства усвоил чувство, которое передала ему мудрость его старого народа,– любовь кслову изнанию илюбовь кпрактическому добру»492. ВРоссии впостреволюционный период он деятельно старался помочь другим, «выбивая» пайки увластей инередко делясь последним. Вэмиграции он тоже помогал нуждающимся, активно работал вберлинском Комитете помощи русским ученым иписателям иОбществе помощи русским гражданам. Все мемуаристы единодушно отмечают, что «он был человеком исключительной доброты, внимания, отзывчивости ко всем людям, человеком бесконечной деликатности»493. Эти свидетельства показывают, что вжизнь эмигрантского сообщества он внес вклад не только как талантливый критик, но икак гуманист, последовательно реализующий на практике свои человеколюбивые убеждения. Иесли вспомнить, что одним из важнейших принципов этики иудаизма является «любовь кчеловеку как таковому, которая присутствует впростых, будничных отношениях между людьми ивыражается, вчастности, встремлении помочь каждому упавшему встать на ноги»494, то окажется, что, сознательно или бессознательно, Айхенвальд следовал этому принципу. Всвоей жизни он во многом осуществил искомый им синтез родной ичужой культур, поднялся через национальное– кобщечеловеческому.

Для эмигрантской литературы, особенно для старшего ее поколения, критическая деятельность Айхенвальда играла консолидирующую истабилизирующую роль, обеспечивая связь сдореволюционным прошлым, поддержание старой иерархии литературных авторитетов иценностей.

Показательна реакция Бунина на смерть Айхенвальда: «Вот ипоследний… Для кого теперь писать? Младое незнакомое племя… Что мне сним? Есть какие-то спутники вжизни– он был таким»495.

1992 г.

СЛАВЯНОВЕД ИПРИМИРИТЕЛЬ СЛАВЯН

Имя профессора русского языка илитературы Виленского университета Ивана Николаевича Лобойко (1786—1861) время от времени появляется на страницах исследований, посвященных науке икультуре первой половины XIX века. Он был человеком эрудированным иразносторонним, компетентным итрудолюбивым; занимался историей иязыкознанием, библиографией иэтнографией. Скандинависты отмечают его вклад вознакомление русских читателей сдревнеисландской литературой496, слависты– врасширение иукрепление русско-польско-литовских научных связей497, археографы– всоздание белорусской археографии498, аисториографы русской исторической науки пишут оважной его роли вдеятельности Румянцевского кружка499. Упоминают его икак достаточно активного члена Вольного общества любителей российской словесности500. Однако жизни инаучной деятельности И.Н. Лобойко посвящено лишь несколько работ, опубликованных главным образом вЛитве иПольше501.

Недостаточное внимание кЛобойко связано, возможно, стем, что он почти не выступал впечати. Список его прижизненных публикаций ничтожно мал (немногим более десятка, если не считать переводы), причем внем преобладают компиляции, учебные пособия игазетные статьи. Кроме того, публикации эти труднодоступны (часть выходила вВильне, втом числе на польском, часть вОдессе).

В какой-то степени сказалось, видимо, ито, что Лобойко жил впровинции ибыл оторван от столичных изданий ииздателей. Но он поддерживал переписку сколлегами изнакомыми, сН.П. Румянцевым имитрополитом Евгением (Болховитиновым), и, напиши он какую-нибудь научную работу, она рано или поздно была бы опубликована. Гораздо ажнее, что он был человеком разбрасывающимся и, по его собственному признанию, «жаден <…> кчтению инаукам, но <…> не имел никогда терпения ибеспрерывно воспламенялся новым предметом»502. Еще вмолодости он оставил вальбоме своего друга (будущего академика) П.И. Кеппена следующую выразительную автохарактеристику: «<…> Много обещает, мало делает. Любит хвалиться обращением иучеными связями сЛинде, Раск[ом] иВуком Стефановичем [Караджичем] истарается подражать их подвигам. Собирается написать историю российского языка по примеру [французского филолога Ф.Ж.М.] Ренуара, российскую грамматику исловарь по лучшим образцам или идеям, анаписал?– две тетрадки: 1) Оважнейших изданиях Герберштейна записок оРоссии. СПб., 1818; 2) Взгляд на древнюю словесность скандинавского Севера. [СПб., 1821]. Он сильно желает– научиться литовскому языку для обогащения отечественной истории иязыка новыми источниками ивтом же намерении научился он по-датски»503.

Кроме того, Лобойко был необычайно требователен ксебе, стремился как можно полнее исчерпать имеющиеся источники, что тоже снижало его продуктивность. Например, его намерение написать работу олитовском языке икультуре, окотором он писал Н.П. Румянцеву504, так ине было реализовано.

Несмотря на малое число оставленных научных работ, этот примечательный человек, страстно любивший науку илитературу инемало сделавший для них, достоин большего исследовательского внимания. Ксчастью, он оставил мемуары, вкоторых рассказал об основных этапах своей жизни, об участии вдеятельности научных илитературных кружков иобществ, иизложил свои впечатления от встреч срядом известных лиц. Правда, как ибольшинство своих начинаний, воспоминания он тоже не завершил. Но ивтаком виде, как они сохранились, воспоминания эти содержат немало ифактической информации, иколоритных штрихов русской ипольской научной икультурной жизни первой трети XIX века.

Родился Лобойко 21 июля 1786 года505 вгороде Харьковской губернии Золочев всемье губернского секретаря, чиновника Харьковской казенной палаты. Учился он вХарькове: сначала внародном Рождественском училище, потом вГлавном народном училище, затем вСлободско-Украинской гимназии. В1804 г. вХарькове был учрежден университет (занятия начались в1805 г.), иЛобойко был его студентом спервого года его существования. Специфическая атмосфера этого учебного заведения, где русских профессоров почти не было, апреобладали иностранцы (немцы ифранцузы), оказала сильное влияние на Лобойко. Например, он овладел немецким языком втакой степени, что говорил иписал на нем свободно, ав дальнейшем проявлял сильный интерес ик другим культурам (в том числе скандинавской, польской, литовской).

Учился Лобойко хорошо, причем особенно значим был для него профессор русской словесности ириторики И.С. Рижский, автор знаменитой «Риторики». На его смерть Лобойко отозвался благодарственной одой506.

Судя по тому, что Лобойко находился на казенном содержании (т.е. должен был жить вобщежитии университета, подчиняясь существующим там правилам, апосле окончания обязательно отслужить определенное время введомстве Министерства народного просвещения), семья его была небогата. По окончании университета (1810) он был определен старшим учителем вНовгород-Северскую гимназию507, где преподавал логику, психологию исловесность, ана следующий год (1811) вернулся вХарьков истал учителем немецкого языка илитературы вСлободско-Украинской гимназии. Преподавал он встарших классах ипользовался любовью учеников. Е.И. Топчиев, который учился унего, писал ввоспоминаниях, что Лобойко входил вчисло лучших педагогов гимназии, которых «гимназисты уважали <…> иучились уних гораздо прилежнее, нежели уостальных»508. Кроме того, унего было много частных уроков, ав 1812 году он еще иредактировал информационно-библиографический журнал «Харьковский еженедельник». В1812 году Харьков посетил известный вто время поэт А.Ф. Воейков. Лобойко познакомился сним, завязал переписку, посылал ему свои переводы509 ивдальнейшем пользовался его покровительством.

Благодаря хорошему знанию иностранных языков Лобойко получил вавгусте 1815 года место вВаршаве– чиновника по особым поручениям унаместника вЦарстве Польском В.С. Ланского, – где он, насколько можно судить по его воспоминаниям, занимался главным образом воспитанием иобучением сына Ланского.

Научных занятий он не оставил ипод руководством известного польского лексикографа С.Б. Линде занимался сравнительным изучением славянских языков. Но вконце 1815 года власть вЦарстве Польском была передана польской администрации, Лобойко, как идругие российские чиновники, оказался не удел, иему пришлось в1816 году перейти на службу вПетербург.