Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы Рейтблат Абрам
Лобойко прослужил несколько месяцев вДепартаменте государственных имуществ на низшей должности канцелярского чиновника, потом полгода помощником контролера вДепартаменте внешней торговли и, наконец, виюне 1817 года вернулся вДепартамент государственных имуществ на должность помощника столоначальника. С1817 года он также преподавал вВоенно-учительском институте, переводил иредактировал учебные книги для Ученого комитета для учреждения училищ ввоенных поселениях. Близок был он ик движению за открытие ланкастерских школ, вчастности опубликовал перевод одной из работ, посвященных этому движению510.
В эти годы Лобойко завел обширные знакомства вПетербурге. Он вспоминал: «В Петербурге нашел ямного своих земляков иуниверситетских товарищей. Яспешил познакомиться свеликими поэтами иписателями столицы. Часто видал Шишкова, Карамзина, Жуковского, Крылова, Гнедича, Остолопова, сочинителя “Словаря изящной словесности”, Александра Измайлова, Анну Бунину при посредстве профессора Толмачева, идаже Капниста»511. Вмае 1816 года Лобойко вступил вВольное общество любителей российской словесности, где быстро выдвинулся ивошел вчисло наиболее активных членов (в 1818 году ему доверили редактировать журнал общества, в1819 году– быть также библиотекарем). Воргане общества «Соревнователь просвещения иблаготворения» Лобойко поместил ряд публикаций: Оважнейших изданиях Герберштейновых записок оРоссии скритическим обозрением их содержания (1818. №5; пер. снем. из книги Ф. Аделунга оГерберштейне); Оскандинавской литературе; Об источниках северной истории (1818. №11); Известие об ученой жизни покойного Р.Т. Гонорского (1819. №10) идр. Пытался он выступать там икак литератор, однако без особых успехов, по крайней мере стихотворный перевод снемецкого кантаты «Ариадна на острове Наксос» был возвращен ему обществом воктябре 1816 года спожеланием «переменить многие стихи инеприличные (в значении “неудачные”.– А.Р.) выражения»512.
Отметим, что вВольное общество любителей российской словесности вступил вапреле 1818 года имладший брат Лобойко Порфирий (также служивший вПетербурге), правда на правах не действительного члена, ачлена-сотрудника513. Порфирий печатал вжурнале общества свои стихи514, ав других изданиях переводы515.
Лобойко пытался заручиться поддержкой известного мецената Н.П. Румянцева и1 ноября 1817 года представил ему записку освоих научных планах, демонстрирующую широкий тематический идисциплинарный диапазон его интересов. Так, он собирался сделать извлечения из книги Ф. Аделунга сведений олицах, занимавшихся «изучением вРоссии азиатских языков инаречий сибирских народов», из книги И. Аделунга «описанй славянских наречий сдополнениями ипоправками Добровского» ииз книги Ф. Богуша «О происхождении литовского народа иязыка», перевести их инапечатать, написать иопубликовать статью ожизни инаучной деятельности С.Б. Линде, атакже завести переписку сФ. Бентковским иИ. Лелевелем «в опровержение мнения, распространяемого Шлецером, будто бы польские летописцы не могут служить для российской истории источниками». Уже тут заметено стремление кизучению польского илитовского языков икультуры. Вдальнейшем же он хотел осуществить (при поддержке Румянцева) «критическое описание всех внутренних ииностранных источников, пособий, памятников икниг, относящихся котечественной истории», или описание «заслуг российской академии наук вотечественной истории, географии, этнографии, статистике, лингвистике, описаниями отечественных произведений ипамятников, сизвестиями осочинениях исочинителях по сим предметам», или «издать хронологическим порядком glossarium речений, собранных из российских летописей идревних рукописей, из Песни опоходах Игоря, Русской правды, судебника, соборных уложений ипроч. систолкованием знаменования речений при помощи других славенских наречий»516. Румянцев справедливо отметил чрезвычайную широту исложность названных проектов ипопросил сузить иуточнить тему предполагаемой работы. 6 ноября (то есть через несколько дней) Лобойко подал новую записку онамерении составить словарь древнерусского языка517. Ответ Румянцева неизвестен, но нет никаких сведений отом, что он дал согласие истал спонсировать эту работу.
Жизнь чиновника была не по душе Лобойко, он хотел вернуться кпреподаванию изанятиям наукой. Лобойко познакомился снаходившимся тогда вПетербурге известным датским филологом профессором Эразмом Христианом Раском, изучил датский язык ипрочел ряд работ по древнескандинавской литературе. Через Раска Лобойко завязал переписку сдатскими исследователями древней скандинавской словесности Расмусом Нерупом иКарлом Христианом Рафном, атакже сОбществом северных древностей вКопенгагене. Кроме того, в1821 году он поместил вжурнале «Сын Отечества» обзорную статью «Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера»518, вызвавшую немалый интерес внаучных илитературных кругах519.
В том же 1821 году он подал «испытательное сочинение» на освободившееся вВиленском университете место профессора русского языка исловесности, прошел по конкурсу (был избран 26 октября 1821 года) ивфеврале 1822 года начал преподавать там. Студенты почти не знали русский язык, поэтому ему пришлось восновном заниматься обучением языку, но ирусской литературе он уделял немало внимания. Преподавая теорию литературы (в языке того времени– риторику), он следовал немецкому эстетику илитературоведу И.И. Эшенбургу иИ.С. Рижскому520. Учил он ицерковнославянскому языку.
Н.П. Румянцев, финансировавший собирание иизучение материалов по истории России, поручил ему приобретать вЛитве старинные книги ирукописи, новые издания по истории Польши иЛитвы, налаживать контакты сместными исследователями. Переписка Лобойко сРумянцевым носила весьма интенсивный характер: Лобойко сообщал оновых находках ивышедших вПольше иЛитве книгах по истории, освоих исследованиях иисследованиях виленских историков, отвечал на вопросы Румянцева ио ходе выполнения его поручений. Румянцев писал ему 14 апреля 1825 года: «Ваша переписка приносит мне особое удовольствие: Вы вней всегда [предоставляете?] мне сведений множество обдуманно ивбольшом порядке, что не часто янахожу, переписываясь сиными особами»521.
Помимо научных интересов Лобойко видел всвоей новой службе ибольшой общественный смысл: он хотел смягчить, ав конечном счете ипреодолеть отрицательное отношение поляков крусским. Путь кэтому он видел вознакомлении поляков срусским языком ирусской культурой, ав конечном счете впривлечении их на русскую службу (И. Данилович писал Ф. Малевскому 20 февраля 1822 года: «Лобойко начал читать литературу, имел 100 студентов, сейчас до 50 <…>. Хочет превратить нас вроссиян»522). Позиция его была явно противоречива. Содной стороны, он снескрываемым интересом относился кпольской культуре (в частности, наладил контакты спольскими учеными, приветствовал после публикации поэмы «Гражина» Мицкевича адресованным ему письмом, ит.д.), ас другой стороны, стремился, пусть неявно, крусификации поляков, котказу их от борьбы за независимость Польского государства (подобная двойственность была связана внекоторой степени сукраинским происхождением Лобойко, по отношению кполякам выступающего представителем господствующей русской нации, но вРоссийской империи принадлежащего кнациональности угнетенной, русифицируемой). Правда, действовать вэтом направлении он предлагал не насильственными методами, апутем убеждения. Всохранившихся вего архиве недатированных заметках он писал, что, несмотря на все меры правительства, «поляки не перестают быть его врагами, не перестают оскорблять его неизменною неблагодарностию, заговорами итайными злодействами ко вреду России. Остаются еще ученые средства, кои, будучи соображены здравою политикою, нередко действовали успешнее самого оружия». Лобойко отмечал, что всфере науки ипублицистики борьба не ведется: «Кто систорическою достоверностию изобразил их поступки во время последних восстаний? Кто старался открыть тайные пружины их мечтаний инадежд, кто вникал вих исторические игеографические представления, искаженные фанатизмом, ложным патриотизмом, своенравием писателей итлетворным дыханием тайных обществ? кто рассматривал их литературу, чтоб открыть те сочинения, коими питается их гордыня ипрезрение кдругим народам, предрассудки иупорство кверховной власти?»523
Сразу по приезде Лобойко стал налаживать контакты свиленскими учеными ижурналистами. Так, вжурнале «Dziennik wileski» он поместил свою статью524 ифрагменты писем ксебе ряда ученых (П. Кеппена, З. Доленги-Ходаковского, А. Гиппинга), атакже Н. Румянцева525. Круг его интересов составляли славянские история, культура иязык иих памятники вэтом регионе; литовские культура иязык, прежде всего васпекте их связи со славянскими культурой иязыком; история русской литературы; библиография русской литературы.
Научная карьера Лобойко вВильне развивалась вполне успешно, его ценили идавали важные поручения. Так, он был включен всостав созданного 30 мая 1822 года Комитета для сличения напечатанного вПетербурге Литовского статута сдревнейшими изданиями исписками. Внего входили, наряду сЛобойко, профессора Виленского университета И. Данилович, И. Лелевель, Я. Зноско исекретарь правления университета ибиблиотекарь К. Контрым.
Лобойко собирался написать вместе сЛелевелем «сочинение олитовском народе иязыке», кчему его всячески побуждал Румянцев. Вписьме Румянцеву от 2 ноября 1822 года он подробно изложил план будущей книги, который ранее обсуждал сЛелевелем, Бобровским иДаниловичем:
«I Географическое описание земель, населенных народами литовского происхождения, как-то: Пруссии, Самогитии или Жмуди, Литвы, Курляндии, Летландии иЛивонии до распространения всих странах христианской веры.
II Опроисхождении литовского народа иразделении его на племена.
III Орелигии древних литовских народов, их богах, местах, им посвященных, богослужении ипраздниках, духовенстве, свадебных обрядах ипохоронах.
IV Оязыке литовских народов иего древнейших памятниках». Охарактеризовал он вписьме иисточники, которые предполагал использовать вэтой работе. При этом он подчеркивал: «Я почитаю необходимым учиться самому по-литовски, дабы избежать ошибок, кои обыкновенно от незнания языкавсочинениях сего рода встречаются»526. Однако различные другие занятия отвлекли его527, ион так ине взялся за эту работу. Тем не менее среди его бумаг сохранились статьи (возможно, они были опубликованы) «Важность инеобходимость литовской истории», «Замечания на статью “Древний герб города Вильны”»528, атакже заметки, как нужно писать статьи «Литва» и«Вильна» для Энциклопедического лексикона, издаваемого А. Плюшаром (середина 1830-х)529.
В 1822 году он разработал ираспространил по парафиям сразрешения администрации анкету, включавшую вопросы оназваниях деревень, числе домов вних, диалектах, вероисповедании, легендах, преданиях иобычаях жителей, сохранившихся древних памятниках икнигах. В1823 году студенты под его руководством подготовили коллективный труд «Описание литовских ипольских городов»530. Установил он также тесные связи слитовскими фольклористами иэтнографами Д. Пошкой (Пашкевичем), К. Незабитскаусом иС. Станкявичусом. Лобойко занимался также изучением белорусского языка ибелорусской письменности. Вчастности, в1824 г. он писал Румянцеву онеобходимости подготовить ииздать словарь белорусского языка531, атакже принимал участие виздании белорусских грамот: послал для издаваемого И. Григоровичем «Белорусского архива древних грамот» копии ряда грамот, хранившихся вВильне. Страстный библиофил ибиблиограф, он много усилий ивремени уделял комплектованию университетской библиотеки русскими книгами ижурналами.
В целом Лобойко принадлежал кдовольно распространенному типу ученых-«народоведов» того времени, собирающих материалы иизучающих обычаи, верования, фольклор, археологические памятники ипамятники древней письменности какого-нибудь народа (среди его российских современников можно упомянуть И.М. Снегирева, И.П. Сахарова, П.В. Киреевского, М.А. Максимовича). ВРоссии он был одним из первых, кто положительно оценил культуру простого народа исчел ее достойной изучения (возможно, тут сказалось его хорошее знакомство снемецкой наукой, где аналогичные тенденции проявились ранее). Характерно, что он всячески поддерживал Снегирева вего исследованиях иоказывал ему содействие. Обосновывая эту позицию, он писал Снегиреву: «Христианская религия давно уже истребила доверие ко всем суеверным обычаям ипамятникам. Народ по большей части следует им по привычке, дабы припомнить старину идля забавы. Этому подражают ивысшие состояния. <…> Иблагочестие ничего от того не теряет. Императрица Екатерина сама присутствовала вПетербурге на народных увеселениях ипраздниках. Созидая народную словесность итеатр, она первая подала мысль украшать наши оперы народными песнями ихороводами, акомедии– народными пословицами, исама сочиняла их. Вспомним, что вторжественные дни при Дворе иногда велела дамам показываться врусском платье. Когда французы, англичане, скандинавы иитальянцы выискали иобъяснили все памятники своей народности, ипри сих пособиях возвели свою словесность, поэзию, музыку иживопись на отличную степень знаменитости, тогда иславянские народы почувствовали важность сих источников, иводно почти время чехи, поляки, сербы ироссияне занимаются ныне сим предметом. Русскому изыскателю предстоят на сем пути величайшие затруднения– обширность России ипр. Частию же ито, что не все могут истолковать сии изыскания вхорошую сторону. Многие смотрят хладнокровно на сии предметы по пристрастию киностранному или по влиянию иностранного воспитания, иные, чтобы себя не унизить, иные, желая поставить себя выше времени, ивсе ищут идеальных наслаждений, презирая наше родное, многим кажется непонятно, как может это занимать любопытство ученых; когда они ежедневно смотрят на сии редкости, ничего вних стоящего не видят»532.
Много времени исил уделял Лобойко переписке, которая, по справедливому замечанию Ю.А. Лабынцева, была «в начале XIX века одним из самых действенных способов распространения научных идей»533. В1820—1830-х годах Лобойко вел интенсивную «ученую переписку» сН.П. Румянцевым, митрополитом Евгением (Болховитиновым), И.М. Снегиревым, П.И. Кеппеном, П.М. Строевым, И. Даниловичем, И. Лелевелем, З. Доленгой-Ходаковским, М.Т. Каченовским, С.Б. Линде, В.Г. Анастасевичем, Р.К. Раском идр. Кроме того, он снабжал материалами других: вВольном обществе любителей российской словесности вноябре 1822 г. было зачитано присланное им сообщение «Документы иписьма Киево-Софийского собора, хранящиеся вризнице оного», позднее эти материалы были опубликованы вжурнале общества534; вжурнале П.И. Кеппена «Библиографические листы» печатались в1825 г. сообщаемые им сведения овыходящих вВильне книгах ипериодических изданиях; вподготовленном М. Максимовичем сборнике «Малороссийские песни» (М., 1827) было помещено 5 песен, записанных Лобойко.
В 1825 году Лобойко был избран членом Общества северных древностей вКопенгагене иОбщества истории идревностей российских при Московском университете, в1828-м– Общества любителей российской словесности при Московском университете, ав 1839-м– Курляндского общества словесности ихудожеств. В1824 году Лобойко стал членом правления университета по училищному отделению, в1825—1827 годах исполнял должность декана филологического отделения.
Но не все, тем не менее, складывалось гладко. Сначала 1820-х годов брожение встуденческой среде Виленского университета усиливалось, тут действовали студенческие общества, ставившие своей целью как саморазвитие, прогресс науки ипросвещения, так исодействие освобождению Польши. Сдругой стороны, занимавший пост императорского комиссара вПольше Н.Н. Новосильцов, преследуя личные карьерные цели, искал повод для дискредитации руководства университета. Врезультате в1822—1823 годах тут работали следственные комиссии, причем если впервой Лобойко попал вчисло следователей, то для второй он был уже подследственным. Явившийся итогом работы новосильцевской следственной комиссии разгром университета (высылка многих студентов вРоссию, отстранение от преподавания ряда профессоров) травмировал Лобойко на всю жизнь.
Кроме того, вначале 1826 г. умер Румянцев, сматериальной иморальной поддержкой которого были связаны различные начинания Лобойко. Возможно, поэтому он замолчал, отошел от научных занятий ипочти не печатался. После 1823 года он 15 лет не публиковал научные статьи, издав только две учебные книги. «Начертание грамматики российского языка, составленное по наилучшим идостовернейшим пособиям, на российском ипольском языке» (Вильно, 1827)535 вызвало неодобрительную рецензию вжурнале «Московский телеграф». Рецензент писал, что автор «мало пользовался новейшими усовершенствованиями всистеме грамматики нашей ипотому много унего найдется неточного изатруднительного»536. «Собрание российских стихотворений. Впользу юношества, воспитываемого вучебном округе Императорского Виленского университета» (Вильно, 1827) помимо обширного свода стихов включало Предуведомление, содержащее обзор отечественных изарубежных антологий образцовых сочинений, истатью «Взгляд на успехи вдуховной поэзии россиян, французов инемцев». Эта статья дает представление об эстетических взглядах Лобойко, отнюдь не тривиальных для своего времени. Он сочувственно ссылается на А.С. Шишкова иотмечает, что вРоссии «духовные писатели почти не обращают внимания на светскую словесность, асветские равнодушны кдуховной. Справедливо, что поэзия наша до сих пор еще не освободилась от той зависимости, по которой считают ее подражательною; но если хотим сделать ее народною, то не водних народных песнях иповестях должно искать нужной для сего подпоры. Творения российских проповедников для сего нобходимы <…>»537. Но при этом Лобойко отнюдь не был сторонником классицизма, он включил всборник также стихи Карамзина, И. Дмитриева, Батюшкова, Жуковского, Плетнева, Баратынского иА. Пушкина. Тем не менее вэпоху торжества романтизма сборник выглядел архаично ивызвал резкую критику (за всеядность иотсутствие вкуса) вотстаивавшем романтизм «Московском телеграфе». Рецензент писал, что «исполнение г-д издателей весьма неудачно. <…> кажется, издатели печатали без разбора, что попадало вруки. Тут находим стихи Сумарокова, Хераскова идругих поэтов, не носящие никакой печати изящества, сатиры ипроч. ипроч. все без различия»; «иной сварливый критик удивился бы, увидя князя П.И. Шаликова наряду сАлександром Пушкиным ивыше Баратынского, Козлова, Дельвига, Грибоедова, асих поэтов поставленных наряду сг-дами Межаковым, Яковлевым, Иванчиным-Писаревым ипр.»538 Лобойко подготовил кпубликации еще два сборника подобного типа («Лирические ипоучительные стихотворения» и«Описательные иповествовательные стихотворения»), но они не были изданы539; возможно, это было связано скритикой первой книги.
Еще одна его публикация этих лет– напечатанная без подписи сервильная статья овизите Николая I вВильну540– чуть не принесла ему, как он пишет ввоспоминаниях, неприятности, поскольку некоторым вВильне не понравились его описания императорского экипажа иповедения народа. В1829 году он писал И. Лелевелю: «Положение мое вуниверситете идо сих пор тяжелое. Должен скрываться иостерегаться. Постоянно втревоге»541. Ав1832 году, после Польского восстания 1830—1831 годов, университет был вообще закрыт. Ихотя Лобойко стал преподавать всозданных на основе университетских факультетов Виленской медико-хирургической академии (с 1832 года) иВиленской римско-католической духовной академии (с 1833 года; впоследней он был также членом правления), атакже входил вШкольный комитет, где отвечал за разработку программ преподавания русского языка, надежда на «налаживание мостов» между двумя нациями оказалась впрошлом. Вакадемиях изучению русского языка исловесности придавалось особое внимание как средству приобщения крусской культуре и, вконечном счете, русификации, иЛобойко оказался очень востребован. Польский историк Л. Яновский даже писал: «Мы располагаем черновиками его [Лобойко] доносов на виленскую молодежь, которые не знаем куда посылал»542, однако ни изложения этих текстов, ни цитат из них он не опубликовал, аместонахождение их сейчас неизвестно. Другой польский историк, Р. Волошиньски, утверждал в1974 г., что на следы этих доносов «напали недавно советские исследователи, однако результаты их расследования еще не опубликованы»543. Не опубликованы они ипо сей день. Со ссылкой на Р. Волошиньского яповторил эти утверждения544, однако вдальнейшем вфонде III отделения никаких материалов, свидетельствующих оконтактах Лобойко сэтим учреждением, мне найти не удалось. Думаю, что пока нет достоверных фактов, которые могли бы подтвердить подобные подозрения, обсуждение этой темы следует снять сповестки дня.
Для помощи студентам вподготовке кэкзамену Лобойко написал в1833 году «Историю русской словесности»545, во многом революционную для своего времени: он начинал сдревнерусской литературы, включил ифольклорный материал (предания, народные песни, пословицы, сказки ит.д.), ао литературе Нового времени речь тут не шла. Лобойко собирался доработать ее, включив биографии писателей, иопубликовать книгу «История российской словесности древней иновой». Вообще планы унего, как всегда, были обширные. В1835 году он записывал, что собирается подготовить ииздать, помимо упомянутой, книги «Библиография российская», «История славянской словесности», «География славянских народов», «Сравнительная грамматика славянских языков», «О российском стихосложении».
Однако ни одну из этих работ Лобойко не завершил. Он признавался Снегиреву: «Принимаюсь всегда за дело сгоряча, от излишнего усилия хвораю иохлаждаюсь. Как трудно уметь располагать своими телесными иумственными силами!»546 Кроме того, преподавание отнимало много времени, вписьме Снегиреву от 21 октября 1834 года он сетовал: «Комитеты, заседания, поручения похищают весь наш досуг иедва оставляют нам времени для приготовления лекций. <…> Занимаясь более канцелярскими ишкольными делами, яотстаю от словесности». А26 апреля 1840 года вписьме ему же Лобойко писал про «мучительные заседания вакадемии по делам опасным ипродолжительным; комитеты, споры, ревизии, канцелярские бумаги <…> оставляют самую малую часть времени для необходимых учебных занятий»547. Действительно, кроме учебных нагрузок Лобойко время от времени приходилось выполнять поручения местной администрации. Так, виленский военный губернатор Н.А. Долгоруков в1833 году поручил ему написать работу по истории Вильны, чтобы показать, что «россияне составляли некогда наибольшую часть его жителей ичто посему Вильна была столько же русским городом, как ныне Киев иЧернигов». Лобойко, полагая, что «поляки не перестают считать себя древними икоренными жителями Вильны иЛитвы <…> [а] сей образ мыслей поляков для общественного спокойствия весьма вреден, <…> употребил все <…> усилия оному противодействовать»548 и, используя редкие книги ирукописи, подготовил исследование «Вильна, столица Западной России иКиевской митрополии»549, которое позднее было опубликовано под измененным заглавием ис сокращениями в«Виленских губернских ведомостях»550. Втом же 1833 году попечитель учебного округа Г.И. Карташевский поручил ему (исполняя указание министра народного просвещения) описать оказавшиеся вбиблиотеке Виленской духовной римско-католической академии рукописи из библиотеки закрытого Виленского университета. К1836 году Лобойко описал рукописи из этого собрания (их было 132), икаталог вместе срукописями был передан вИмператорскую публичную библиотеку вПетербурге.
Отношение большинства окружающих кЛобойко было положительным. Е. Павлович писал впоследствии, что он был «добрый человек, влюбленный всвою жену, аеще больше, может быть, вее музыку»551. Эпитет «добрый» тут не случаен; видимо это действительно важная черта характера Лобойко; показательно, что его употребляли впереписке применительно кнему многие современники552. Автор истории Виленского университета Ю. Белиньски писал, что вВильне Лобойко «был всеми уважаем»553.
В то же время ни репутацией серьезного ученого, ни особыми успехами впреподавании он похвалится не мог. Судя по ряду свидетельств, ивнауке, ивбыту он нередко воспринимался как человек странноватый, не заслуживающий серьезного отношения. Так было еще вРоссии. В1821 году, до приезда Лобойко вВильно, В. Пельчинский писал знакомому из Петербурга, что «Лобойко не злой человек, несколько чудаковатый <…>»554, через несколько лет, в1824 году, О. Сенковский почти повторил это мнение: «…Лобойко вообще-то превосходный человек, но из-за своей этимологии икорнесловия он сделал себя несколько комической фигурой вэтом городе, чему поспособствовали Булгарин сГречем, оба его приятели; что еще хуже, что иКарамзин знает об этой его комической стороне, впрошлом году яслышал, как он смеялся над этимологией Лобойко <…>»555 ВВилье (что, возможно, было связано снегативным отношением крусским впольской среде, особенно после восстания 1830—1831 годов) критическое восприятие Лобойко усилилось. Учившийся унего Т. Добршевич вспоминал: «Профессор русской литературы Лобойко был скорее предметом шуток для молодежи, чем учителем. Добродушный, слабохарактерный, не осознающий важности своего поста илишенный профессорского достоинства, он только забавлял исмешил, но ничему не учил, хотя не лишен был знаний по своему предмету. Впрочем, нужно признать, что только выдающийся иподлинный талант смог бы вто время преподавать спользой эту литературу»556. Подобную репутацию усиливали влюбчивость Лобойко иего карикатурные попытки модно одеваться. Вначале (примерно в1823—1824 годах) Лобойко выбрал объектом своих ухаживаний Хлевиньскую и«все время проводил вОдахове уматери возлюбленной»557, после нее (примерно в1826—1827 годах) всхожей роли выступала Людвика Снядецкая (за ней ухаживал ибудущий великий польский поэт Юлиуш Словацкий, тогда студент Виленского университета, учившийся уЛобойко), причем, чтобы понравиться ей, Лобойко, как пишет Л. Яновский, ссылаясь на неопубликованные письма И. Онацевича, «ездил верхом, не подозревая, что выглядит комично»558, аего ухаживания широко обсуждались вВильне. Но в1828 году он уже был помолвлен спевицей Евгенией Контской559, ав 1829 году женился на уроженке Митавы Генриетте (Андреевне) фон Клонман560.
Но отмечали мемуаристы не только производимый Лобойко комический эффект. Учившийся унего М. Малиновский называл его всвоих мемуарах «большим невеждой, которому казалось, однако, что он сумеет распространить среди литвинов любовь кстихам русских классиков. Лобойко пренебрегал Пушкиным, но, как идолопоклонник, отдавал почести Державину»561. Аналогичным образом оценивал знания Лобойко профессор ботаники Виленского университета С. Юндзил, которой писал всвоих воспоминаниях, что Лобойко, «человек спокойного характера ипримерных нравов, однако ограниченных способностей ислабой заинтересованности русским языком илитературой, мало вних продвинулся»562. Для оценки знаний Лобойко сами цитируемые мемуаристы не обладали достаточной компетентностью, но можно предположить, что это отголоски распространенных ввиленской среде мнений.
Знания уЛобойко были, на наш взгляд, обширными ивполне на уровне своего времени, но унего не было целеустремленности иумения сосредоточиться на работе. Поэтому свои масштабные замыслы он не доводил до конца. Но даже когда ему удалось практически завершить книгу, как было с«Историей изящной русской словесности», над которой он работал более 15 лет, ему не удалось издать ее563. Выпусти он тогда (в 1839 году) эту работу, она оказалась бы заметным явлением врусском литературоведении, поскольку ей предшествовал только «Опыт истории русской литературы» (1822) Н.И. Греча, гораздо менее совершенный. Вотличие от Греча Лобойко мало внимания уделал биографическому материалу, зато стремился связать прогресс литературы сразвитием системы образования ис изменением цензурных условий, довольно подробно характеризовал древнерусскую литературу, кроме того, висторию литературы он включал также историю переводческой деятельности, характеристику историографии, издания справочной литературы, библиографических книг ит.д. Хронологически Лобойко доводил курс до современности, рассматривая, например, А. Пушкина, А. Бестужева, О. Сенковского иН. Гоголя.
Лобойко признавал исторический характер литературы. Например, по поводу русской словесности первой четверти XIX в. он писал: «Первый характер есть тот, что послания, элегии вытеснили оду; 2. Что аполог дошел до совершенного развития; 3. Что введена баллада, которая заступила место cтихотворной повести идаже драмы; 4. Перестали писать posies fugitives; 5. Многие начали писать писать mditativus poetiones имистические стихотворения. Потом, наскучив балладами, опять за стихотворные повести принялись»564. Характер литературной социализации Лобойко (в юности он много читал древнерусские произведения) инепричастность ккружкам илитературным партиям, обусловленная провинциальным положением, позволяли ему вряде случаев давать независимую оценку литературным явлениям, например вхарактеристике Ф.В. Булгарина: «С 1825 года Фаддей Булгарин (поляк), один из превосходнейших русских журналистов, начал сочинять занимательные иостроумные повести ик удивлению нашему так много, что вскоре их составилось несколько томов; потом отважился он издать роман “Дмитрий Самозванец” (4 ч. СПб., 1830), которым он первый вэто время, после долгого бездействия пробудил врусских охоту ксочинению романов. “Иван Выжигин” и“Петр Иванович Выжигин”, Булгарина романы, иего плодовитость виздании подобных сочинений поселили врусских писателях доверие ксобственным силам, имногие из них убедились, что Булгарин обязан своим успехам не чрезвычайным дарованиям, аблагоразумной отважности»565. Однако книга Лобойко не была издана иосталась неизвестной современникам.
В 1840 году медико-хирургическая академия была закрыта, духовная переведена вПетербург, аЛобойко вышел вотставку. Понимая, что сам он опубликовать свои работы не сможет, Лобойко в1840 году подарил их Российской академии (40 рукописей, переплетенных в22 тома), однако иэто не помогло, ни одно из его призведений издано не было. Часть своего архива Лобойко втом же году передал Обществу истории идревностей российских при Московском университете (собрание книг, рукописей ивыписок по истории русской, польской, литовской искандинавской). Лобойко писал М.П. Погодину всвязи сэтим: «Я приехал вЛитву савторским жаром, который не перестает меня мучить ипоныне; но яболее иболее испытал, что здесь невозможно ничего кончить. Собираясь ныне по расстроенному моему здоровью за границу ирассчитывая остаток лет своих, явижу, что из скандинавской моей портфели, атакже из литовской, равномерно ииз книг, ксим предметам принадлежащих, не могу ясделать никакого употребления»566.
В 1840—1841 годах Лобойко совершил путешествие по Германии иШвейцарии ив1842 году прибыл вПетербург, собираясь выпустить упоминавшийся курс по истории русской литературы икнигу «Путеводитель по Германии иШвейцарии, впользу русских путешественников составленный». Однако издателя для них он не нашел. Кроме того, в1843 году Лобойко подал прошение оразрешении выпускать бесплатно рассылаемое сгазетами периодическое рецензионное издание «Литературный ихудожественный указатель» (вариант названия– «Библиографический ихудожественный указатель»). Цензор А.В. Никитенко, которому это прошение поступило на отзыв, оценил замысел положительно, но указал на ряд проблем изатруднений, скоторыми сопряжено подобное издание, ивитоге Министерство народного просвещения ответило Лобойко отказом567. Не удалось ему также поступить на службу вОтделение рукописей истаропечатных славянских книг Императорской публичной библиотеки– на вакантное место вбиблиотеку взяли не его, амолодого археографа А.Ф. Бычкова568 (впоследствии ставшего академиком). Все надежды потерпели крах, снаукой ижурналистикой было покончено.
В 1844 году Лобойко отправился вХарьков, аоттуда вследующем году вОдессу, ивдальнейшем жил восновном там (совершив в1847 году путешествие по Крыму569). В1852 г. он сделал попытку обосноваться вВене, но начавшаяся Крымская война вынудила его вследующем году вернуться вОдессу. Все эти годы он продолжал интересоваться славянской проблематикой, а рубежом встречался со славистами, ряд своих книг он подарил библиотеке Музеума вПраге570.
Сохранившиеся вархиве тетради свыписками из печатных источников (в том числе из герценовского «Колокола») показывают, что он внимательно следил за происходившими событиями ипридерживался либеральных взглядов: осуждая французскую революцию 1848 года, он вто же время понимал ее историческую обусловленность изначимость571. По поводу осуждения петрашевцев он писал в1850 году: «…вольнодумству правительство не дает ни малейшего выхода: оно думает, что для него достаточно подавить его тотчас, как скоро оно обнаружится. Но правительство не хочет знать, что этот род вольнодумства, если он иногда иобнаруживается под пером писателей или вобществе высшего круга, то это только искры из того пламени, которое кроется внедрах земли, во чреве Эреба»572. «Оттепель» конца 1850-х– начала 1860-х годов Лобойко приветствовал, надеясь, что крестьяне будут освобождены ичто люди смогут свободно выражать свои мысли. Он писал в1857 году: «Дошла очередь идо России, где правительство стояло непоколебимо скитайскою неподвижностию и, если дух народа проявлялся, оно еще более ограничивало его свободу, да вопреки коренных узаконений. Право, предоставленное законами, путешествовать или выезжать за границу, было уничтожено. <…> Освобождение крестьян от власти помещиков было также давним желанием народа. Правительство не противилось, но не умело этого сделать ине старалось, полагая, что никто его ктому принудить не может ичто еще не настало время. Но война англо-французская заставила р[усское] правительство ускорить это преобразование»573.
Основная часть архива Лобойко хранится вотделе рукописей Пушкинского дома (ИРЛИ): труды по теории литературы («Риторика», «О стихосложении российском»), истории русской литературы («История изящной русской словесности», «Биографии российских писателей»), языку («О языкознании»), библиографии («Список славянским книгам, напечатанным до введения гражданской печати», «Российская библиография с1740 по 1815 г.») иподготовительные материалы кним, атакже путевые заметки, тетради счерновиками писем ит.д. Находятся там иего воспоминания574. Очень небольшие архивные фонды есть также вЛитовском государственном историческом архиве (Ф. 791), Российской национальной библиотеке (Ф. 440) иРоссийской государственной библиотеке, всоставе фонда Общества истории идревностей российских (Ф. 205. К. 122).
Скончался Лобойко 7 июня 1861 года вМитаве (ныне– Елгава вЛатвии). Секретарь Общества любителей российской словесности при Московском университете М. Лонгинов писал вотчете общества за 1861 г., что вначале 1820-х годов Лобойко «был вчисле немногих тогда деятелей по разработке памятников нашей народности ипотом долгое время посвящал себя на ознакомление литовского края срусской литературой»575.
2013 г.
НИЛУС СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
(Биобиблиографическая статья)
В 4-м томе авторитетного биографического словаря «Русские писатели. 1800—1917» должна была быть (между В.О. Нилендером иА.И. Новиковым) статья оНилусе, иона там есть. Но обратившийся ксловарю за справками ошироко известном публицисте илитераторе Сергее Александровиче Нилусе, удостоившемся недавно даже собрания сочинений, судивлением обнаружит там только второстепенного художника итретьестепенного прозаика Петра Александровича Нилуса.
Эта лакуна весьма симптоматична для нынешнего состояния дел вотечественной филологии, и, надеюсь, когда-нибудь компетентный иобъективный исследователь внимательно проанализирует историю того, как одни всячески пытались опубликовать всловаре не отвечающий его стандартам текст576, адругие сбольшим трудом смогли добиться отклонения этой статьи иврезультате словарь остался без С.А. Нилуса577. Пока же по причинам морального порядка ядолжен присоединиться кА.В. Лаврову, который так сформулировал свою позицию по данному вопросу: «Излагать причины, побудившие редколлегию отказаться от публикации статьи оС.А. Нилусе <…> не считаю <…> возможным, руководствуясь <…> нормами традиционной литературной этики <…>; даже вполне достоверное освещение впечати конфликтных ситуаций внутриредакционной деятельности <…> считаю допустимым лишь ссанкции редакции Словаря идругих членов редколлегии»578.
Однако радикалы из «патриотическо»-антисемитского лагеря, как, впрочем, ииз «антиантисемитского», не обремененные знанием «традиционной литературной этики» либо демонстративно пренебрегающие ею, сразу же после выхода соответствующего тома словаря выступили сразного рода измышлениями иинсинуациями по данному поводу579. Более того, были опубликованы внутриредакционные рецензии на предложенную кпубликации статью исправки, присланные вредакцию из архивов580, что не только нарушает ту самую «традиционную литературную этику», но иявляется уголовным преступлением, поскольку публикация чужих текстов без разрешения автора (контрафакция) запрещена законом.
При всей моральной неопрятности данного «обсуждения» возникшей лакуны нельзя отрицать, что вего основе– действительно важный и, смоей точки зрения, весьма симптоматичный факт– выпадение из словаря знаковой фигуры, демонстрирующее сильную идеологическую ангажированность (или, если применить наркологическую терминологию, зависимость) современного отечественного литературоведения. Понятно, что«патриоты» занимаются не наукой, апропагандой иидеологическим «обеспечением» соответствующих политических иидеологических движений. Но почему настоящие исследователи, которые должны были бы «без гнева ипристрастия» изучать эту явно неординарную фигуру, оказавшую немалое влияние на русскую журналистику, публицистику, авозможно (кто знает?), илитературу, столь брезгливо сторонятся ее? Почему они прячутся в«башню из слоновой кости», где обретаются только Пушкины иМандельштамы, Платоновы иНабоковы, влучшем случае Н. Львовы иЛ. Добычины, сторонясь антисемита Нилуса, «доносчика» Булгарина, «бульварной» Нагродской, «оголтелого» В. Кочетова ит.п., ит.д.?
Ведь врезультате мы получаем не историю литературы, а«историю генералов» либо кунсткамеру, вкоторой без внутренней логики выставлены разнородные экспонаты.
Тот факт, что С. Нилус, весьма актуальный для многих наших современников литератор начала XX в., практически игнорируется исследователями, является, по моему мнению, одним из свидетельств кризисного состояния отечественного литературоведения, весьма селективно подходящего кисторическому материалу инеспособного подобрать ключи ко многим сложным проблемам, которыми полна история русской литературы прошлого столетия.
С первого тома биографического словаря «Русские писатели. 1800—1917» ятесно сотрудничал сним (писал словарные статьи, рецензировал статьи других авторов, подготавливал архивные справки) иотсутствие статьи оНилусе воспринял как серьезное поражение редакции (и, шире, стоящего за ней российского литературоведческого сообщества), атакже как вызов себе. Мне представлялось, что, несмотря на всю остроту темы, можно написать объективную статью об этом словарном персонаже. Подобную попытку яипредпринял. Итоговый результат меня не вполне устраивает– слишком мало серьезных работ, на которые можно опереться, да икруг моих профессиональных знаний ипрофессионального опыта не очень предрасполагал кнаписанию статьи на эту тему. Но решать читателям, соответствует ли все же витоге статья профессиональным стандартам словаря. Поэтому яопубликовал ее в«Новом литературном обозрении» в2006 г. (соблюдая по мере возможности принятые вуказанном словаре требования коформлению статей) иперепечатываю вэтом сборнике, внадежде, что она стимулирует изучение биографии итворчества С.А. Нилуса.
–
НИЛУС Сергей Александрович [25.8(6.9). 1862, Москва– 14.1.1929, с. Крутец, близ г. Александрова Владимирской обл.; похоронен там же], духовный писатель, публицист. Из дворян.
Дед, Пётр Богд. Нилус, «лифляндской нации», перешел врос. подданство в1778, дослужился до чина ген.-лейтенанта артиллерии. Отец, Ал-др Петр. (1816– не позднее 1873), идядя, Вас. Петр., окончили Моск. кадетский корпус, служили вВоронеже по комиссариатскому ведомству (Василий вчине поручика, Александр– губ. секретаря), в1837 вышли вотставку, приехали вМоскву икарточной игрой быстро нажили себе миллионное состояние. Вдек. 1840 они были заподозрены внечестной игре (ср. впереписке Аксаковых одурной репутации А. Нилуса, «известного мошенника»,– АксаковИ.С., Письма кродным. 1844—1849, М., 1988, с. 188, 607), на время следствия царь повелел заключить Нилусов вПетропавловскую крепость, вфевр. 1841 распорядился предать воен. суду. Вапреле они попали под амнистию, но им был запрещен въезд встоличные губернии. Несмотря на снятие запрета (1844), А. Нилус не сразу вернулся вМоскву: в1845—50 служил вКалуге (смотритель калуж. богоугодных заведений, с1849 старший чиновник особых поручений угубернатора). В1863 открыл вМоскве «контору комиссионерства иагентства». Мать Н.– дочь надв. советника Нат. Дм. Карпова (1828—92), кузина И. С. Тургенева (на свадьбе родителей Н. в1853 Тургенев был шафером). Сводный брат Н., внебрачный сын А. П. Нилуса,– актер Александрин. т-ра Ал-др Ал-др. Нилус (по сцене– Нильский; 1841—99; см.: Боборыкин П.Д., Воспоминания, т. 1, М., 1965, с. 222), автор театральных восп. «Закулисная хроника. 1856—1894» (СПб., 1897).
Детство Н. провел вМоскве, приезжая на лето вимение Золотарёво Мценского у. Орловской губ. Семья его была мало религиозна. Он вспоминал, что «рос всовершенном отчуждении от Церкви, соединяя ее всвоем детском представлении только со старушкой-нянею своею, которую… любил до самозабвения, да свеличавым звоном московских “сорока сороков”», «молитв… не знал, вцерковь заходил случайно» (ПСС, т. 1, с. 24, 26).
В 1873 Н. поступил в1-ю моск. прогимназию, с1877 учился в3-й моск. г-зии. «Питомец либеральных веяний шестидесятых годов» (ПСС, т. 5, с. 12), он едва не был исключен в6-м классе за вольномыслие (см. об этом восп. «Памяти князя Николая Петровича Мещерского»– МВед, 1901, 27 февр.). В1882 окончил г-зию (в аттестате зрелости по Закону Божию имел 5, по рус. языку исловесности– 4, однако ваттестате отмечалась «любознательность», особенно по рус. словесности,– ЦИАМ, ф. 418, оп. 296, д. 41, л. 3) ипоступил вМоск. ун-т на юридич. факультет.
В 1882 Н., по его собств. словам, «увлекся ивступил всвязь» (прошение Н. на высочайшее имя цит. по изд.: «…И даны будут жене два крыла», М., 2002, с. 469) скузиной, соседкой по имению 38-летней Н. А. Володимеровой (1844—1932), ук-рой был парализованный муж. Они уехали за границу, где во Франции в1883 уних родился сын (после долгих хлопот Н. в1898 добился высочайшего разрешения сыну принять его фамилию ипользоваться правами личного дворянства).
В 1886 Н. окончил ун-т ибыл определен кандидатом на судебные должности в Симбирский окружной суд. Однако долго на одном месте он не задерживался: с1887 кандидат на судебные должности при прокуроре Эриванского окружного суда, в1888 назначен пом. мирового судьи Сурмалинского отдела Эриванского суда. По словам мемуариста, Н. «почти ни скем не уживался, унего был бурный, крутой икапризный характер, вынудивший его бросить службу по судебному ведомству…» (Дю-Шайла А. М., С. А. Нилус и«Сионские протоколы»– «Последние новости», Париж, 1921, 12 мая; цит. по изд.: Неизвестный Нилус, т. 2, с. 248). В1889 Н. уволился со службы ипоселился вЗолотареве. Всвоем поместье деятельно занимался сел. хозяйством иторговлей (владел молочной лавкой вОрле), пытался вводить разные усовершенствования, однако на этом поприще успеха также не имел ивитоге разорился.
В Золотарёве продолжал страдать нервным недугом (сопровождавшимся припадками), признаки к-рого унего наблюдались, по-видимому, снач. 1880-х гг. [психич. неуравновешенность Н. отмечали лица, общавшиеся сним: Дю-Шайла вспоминал, как во время спора сН. складывалось ощущение, «что еще немного, иразум его растворится вбезумии» (цит. по: Неизвестный Нилус, т. 2, с. 255), абрат Дмитрий (председатель Моск. окружного суда) считал его помешанным].
Отчужденность от окружения из-за скандальной репутации отца, неуспешность на службе ивуправлении имением вели кформированию уН. кризисного сознания инапряженным мировоззренч. поискам. Жизнь вдеревне итесное общение скрестьянами существенно изменили его взгляды. Этому же способствовало ивнимательное чтение работ влиятельных мыслителей того времени: Ф. Ницше, Л. Н. Толстого, Вл. Соловьева. Ккон. 1890-х гг. унего выработалась радикальная утопич. религ.-консервативная программа. Излагая ее впечати начиная с1899, Н. неизменно демонстрировал последовательность впроведении избранного хода мысли, бескомпромиссность, безоговорочное приятие самых радикальных (подчас антигуманных) следствий из исходных посылок.
Согласно Н., «идеал Божественный ипотому единственный, ккоторому должно всвоем самоустройстве стремиться человечество, есть Царство Небесное сЦарем Небесным во главе этого светозарного Царства неиссякаемого блаженства» («Корень зла: Истинная болезнь России», М., 1899; цит. по изд.: Неизвестный Нилус, т. 1, с. 50). Единая инеделимая власть вобществе, считал Н., должна принадлежать царю– помазаннику Божию, поэтому Н. всячески выступал как против «насаждения иноземного бюрократизма», так ипротив земства илюбого выборного самоуправления. Признавая, что врус. обществе, вт. ч. ивкрест. среде, вера вБога почти утрачена, он предлагал для восстановления ее использовать жесткие икрутые меры: «..поставить людей, способных убежденно ибестрепетно провести внародную жизнь иправосознание принципы твердой Православной Власти, исходящей от Богом поставленного царя ипреемственными ступенями нисходящей вглубинные недра народного быта» («Деревенский житель онуждах деревни»– МВед, 1902, 7 сент.). Он предлагал также строго придерживаться установлений очерте оседлости, считая, что евреи, якобы спаивающие крестьян, выступают разлагающим началом («Речь вМценском комитете онуждах сельскохозяйственной промышленности»– МВед, 1903, 14—16 янв.; отд. изд.– М., 1903).
Высказывания обобщающего характера Н. дополнял адресными выпадами: выступавшего взащиту свободы совести орловского губ. предводителя М.А. Стаховича обвинял вбезверии («Благотворительный балет»– МВед, 1899, 28 дек.) ирев. тенденциях, называя его «российским Дантоном или Робеспьером» («Г. Стахович на миссионерском съезде вОрле»– МВед, 1901, 30 сент.), аА.С. Суворина упрекал внеискренности иневнимании кземледельцам Центр. России, впринадлежности кчислу сторонников земства, «бессознательно играющих вруку единственному искреннему космополиту– еврею иродному его брату, армянину» («Дальше идти некуда!»– МВед, 1903, 14 нояб.). Эти выступления были высмеяны ведущими фельетонистами (В. М. Дорошевич– «Россия», 1900, 1 янв.; А. С. Суворин– НВ, 1901, 5 окт.; 1903, 16 нояб.), идаже всамих «Моск. вед.» отмечалось, что Н. «никто не слушает» (А. Л. Б., Орловские толки.– МВед, 1901, 21 окт.).
В июле– авг. 1900 Н. совершил по обету паломничество вСаровскую пустынь иСерафимо-Дивеевский мон., где исцелился от своей болезни (через год приступы возобновились). По его словам, это был «год великого внутреннего перелома всего, казалось, крепко установившегося на либеральных устоях 60-х и70-х годов строя» его «внутренней духовной жизни» (ПСС, т. 4, с. 725), он начал «проповедовать сперва устно, азатем ипечатно облизости явления вмире антихиста иСтрашного Суда Господня» (ПСС, т. 4, с. 706). Летом иосенью 1901 Н. дважды ездил вТроице-Сергиеву лавру. Он утверждал, что там ему явился Сергий Радонежский, апозднее при встрече его исцелил Иоанн Кронштадтский. После этого Н. стал истово верующим, «сердечно обращенным вПравославие из… душевного язычества, которым внаши времена так глубоко… заражен так называемый «интеллигентный» слой русского общества» (ПСС, т. 1, с. 62). Втом же году он дважды побывал вОптиной пустыни. Освоем приобщении кправославию, омонастырях иблагочестивых духовных лицах Н. рассказывал на страницах «Моск. вед.»: автобиогр. очерк «О том, как православный был обращен вправославную веру» (1900, 22, 23 марта), очерки «Одно из современных чудес преподобного Сергия» (1901, 25 сент.), «Голос веры из мира торжествующего неверия. Поездка вСаровскую пустынь» (1901, 20, 27, 28, 30 нояб.) идр.
В 1902 вдова Н. А. Мотовилова передала Н. архив мужа, включавший записи доверительных бесед сСерафимом Саровским. По мат-лам архива иустным свидетельствам Н. осуществил ряд публикаций (в т.ч. «Блаженной памяти отца Серафима Саровского, почившего 2 января 1833»– МВед, 1903, 2—4 янв.; «Дух Божий, явно почивавший на отце Серафиме Саровском вбеседе его оцели христианской жизни сН. А. Мотовиловым»– МВед, 1903, 18—20 июля; отд. изд.– М., 1903), сыгравших важную роль вформировании культа Серафима Саровского (он был канонизирован виюле 1903), ав дальнейшем служивших вкачестве осн. источников для интерпретации его взглядов. Эти иряд др. публикаций на церк. темы вошли вкн. «Великое вмалом (Впечатления от событий своей ичужой жизни). Записки православного» (М., 1903).
Религ.-мировоззренч. поиски Н. разворачивались на фоне роста интереса квопросам религии врус. обществе, но, вотличие от интеллектуалов круга Религ.-филос. общества, стремящихся выработать либеральный вариант православия, исторонников «христианского социализма» типа В. П. Свенцицкого, он тяготел кнаиб. консервативным, иррациональным, низовым его течениям. Испытав разнородные идейные влияния (от православных аскетов имистиков Паисия Величковского, Серафима Саровского, Игнатия (Брянчанинова), Илиодора Глинского до Вл. Соловьева иНицше), Н. создал свой вариант правосл. мистики, предельно эсхатологичный, исходящий из предсказания близкого конца света.
В основе мировоззрения Н. лежало убеждение втом, что «вся жизнь человека… есть одно сплошное, великое и, без помощи Божественного откровения, неизъяснимое чудо». Он считал, что «или явно, или таинственно-прикровенно чудеса изнамения руководят всею нашею жизнью, не без участия, конечно, нашей воли, принимающей или отвергающей это незримое, но всегда внятное руководительство» (ПСС, т. 1, с. 10—11).
Во 2-е издание кн. «Великое вмалом» (под назв. «Великое вмалом иАнтихрист как близкая политическая возможность», Царское Село, 1905), посв. Иоанну Кронштадтскому, Н. включил обширную работу «Антихрист как близкая политическая возможность» (в расширенной ред. под назв. «Близ грядущий антихрист ицарство диавола на Земле»– «Великое вмалом», 3-е изд., ч. 2, Сергиев Посад, 1911; взначительно переработанном идополненном виде вышла отд. изданием: «Близ есть, при дверех: Отом, чему не желают верить ичто так близко», Сергиев Посад, 1917), вк-рой выражал уверенность, что «прежде Страшного суда должен на короткое время придти… Антихрист, которого вкачестве всемирного владыки должно принять фарисейство икнижничество, доселе руководящее судьбами еврейского народа, идолжно его принять, как восстановителя царства Давидова» (изд. 1905, с. 320—21). Вкачестве решающего аргумента вподтверждение правильности своих выводов Н. здесь же поместил «Протоколы собраний Сионских мудрецов» (двумя годами ранее всокр. варианте были анонимно опубликованы вгаз. П. А. Крушевана «Знамя» под назв. «Программа завоевания мира евреями»– 1903, 28 авг. … 7 сент.), якобы извлеченные из тайных хранилищ Сионской гл. канцелярии, находящейся во Франции.
Рукопись «Протоколов…», по всей вероятности подготовленная по поручению руководителя Заграничной агентуры Деп. полиции П. И. Рачковского [в качестве автора-компилятора, видимо, выступил литератор, агент Деп. полиции М. В. Головинский (1865—1920); см. онем: ИвановаИ.И., «Автор» «Протоколов сионских мудрецов».– Вкн.: Из глубины времен, в. 9, СПб., 1998; Лепехин М.П., Необходимые уточнения кбиографии М. В. Головинского.– Там же, в. 10, СПб., 1998; СкосыревВ., Найден автор «Протоколов сионских мудрецов».– «Известия», 1990, 20 нояб.], попала кН. в1900 или 1901. Н. писал, что «Протоколы…» произвели вего «миросозерцании такой глубокий переворот, какой вдуше человеческой может быть произведен лишь воздействием Божьей силы…» (ПСС, т. 5, с. 132).
В «Протоколах…», написанных от лица евреев, обсуждаются планы разрушения христ. государств исоздания еврейского «интернационального сверхправительства»; вкачестве средств достижения ими мирового господства указаны насаждение культа материализма иденег, ориентация на роскошь иразврат; демокр. свободы ипарламентарный строй; рабочее движение, пресса, дарвинизм, марксизм, ницшеанство, масонство ит. д. Имеющий очевидную антисемитскую иантикапиталистич. направленность (с позиций реакционно-романтической критики капитализма), проникнутый страхом перед деспотизмом итиранией, текст «Протоколов…» вкниге Н. помещен вмистико-эсхатологич. контекст. Цензор С. И. Соколов, рассматривавший рукопись, хотел запретить раздел книги спубл. «Протоколов…», т.к. хорошо понимал, что это может «повести кистреблению повсеместно всех без исключения евреев» (РГИА, ф. 776, оп. 21, д. 778, л. 142 об.), при обсуждении нек-рые члены Моск. ценз. комитета, атакже духовный цензор выражали сомнение вподлинности «Протоколов…» (РГИА, ф. 777, оп. 6, д. 6, ч. II—1905 г., л. 25), однако на общем заседании комитета разрешение на публикацию было дано.
По свидетельству В. Л. Бурцева, «в литературном мире ивобществе их игнорировали итолько иногда спрезрением отзывались оних» (Бурцев, с. 266). Напр., В. В. Розанов полагал, что книга Н., «лишенная какой бы то ни было учености, каких бы то ни было богословских сведений, рассчитана исключительно на темного читателя ипредставляет собою плод злостных выдумок», поскольку основывается на «протоколах, достоверность которых ничем не проверена иникому не известна» (РозановВ.В., Апокалипсис нашего времени. М., 2000, с. 232; ср. аналогичное мнение Н.А. Бердяева, называвшего их «наглой фальсификацией»– цит. по изд.: Тайна Израиля, СПб., 1993, с. 331). Сам Н. признавал, что публикация была «встречена молчаливой ненавистью всей преданной Сиону прессы иполным едва ли только легкомысленным невниманием со стороны тех, кто призван был Государем ведать дела управления царства Русского» («Великое вмалом», 3-е изд., ч. 2, Сергиев Посад, 1911, с. 141). Н. Д. Жевахов, друг Н., вспоминал об «отрицательном отношении ккниге церковных кругов» и«большинства иерархов», вт.ч. архиепископа Новгородского Арсения (Жевахов, с. 42, 47). Лишь наиб. консервативно настроенные церк. иерархи, напр. архиепископ Вологодский Никон (Рождественский), епископ Полтавский Феофан (Быстров) иИоанн Кронштадтский, одобрили ее. В1906 дворцовый комендант Д. Ф. Трепов ознакомил с«Протоколами…» Николая II, который на полях оставил сочувств. пометы: «Не может быть сомнений вих подлинности», «Какая глубина мысли!», «Какая предусмотрительность!» ит. п. (цит. по: Бурцев, с. 297), однако после жандармского расследования, продемонстрировавшего подложность протоколов, запретил использовать их для антисемит. пропаганды. Тем не менее, подобные попытки предпринимались. Напр., черносотенным Рус. собранием распространялась брошюра «Протоколы тайного Общества сионских мудрецов», арекламный пересказ ее текста был помещен впрессе (Прозорливый, Победа кадетской партии имасонские происки.– МВед, 1906, 4 апр.).
Издания Н. спубликациями «Протоколов…» до революции распространения не получили. Построенные на клчевом для позднеромантич. лит-ры мотиве страха перед стремлением индивидуума или группы лиц кобретению власти над миром (ср., напр., произв. Ж. Верна, Г. Уэллса, В. И. Крыжановской), «Протоколы…» были близки поэтике массовой лит-ры ипотенциально могли иметь успех уширокой аудитории (ср. мнение современника, что сочинения Н. оевреях близки по поэтике кприключенческому роману и«отмечены печатью мелодрамы»– Кугель А. Р., Листья сдерева, Л., 1926, с. 56). Но Н. включил их вконтекст весьма сложного эсхатологич. мифа, чем существенно затруднил восприятие текста.
В Сов. России за хранение «Протоколов…» преследовали. Но во время Гражд. войны (в 1918– вМоскве, Ростове-на-Дону, Таганроге, Омске, Новочеркасске, Иркутске идр.) вбелогвардейских частях было выпущено несколько отд. изданий (по тексту публ. Н., но без ссылок на него), к-рые, несмотря на недовольство командования, активно использовались для антисемит. иантибольшевист. пропаганды. Вситуации краха старого социального строя они оказались близки настроениям значит. части населения, проигравшей от рев. преобразований. Тогда же «Протоколы…» попали вГерманию, где вышло большое число изданий на рус. инем. яз., сыгравших важную роль вантисемит. пропаганде фашистов. В1921 был установлен осн. источник текста «Протоколов…»– памфлет франц. публициста М. Жоли «Диалоги ваду» (1864). Впоследствии история создания ираспространения «Протоколов…», атакже роль Н. вих публикации нашли, всвою очередь, отражение на страницах лит. произведений– вроманах Ю. В. Давыдова «Бестселлер» (2001), У. Эко «Маятник Фуко» (1988), новелле Д. Киша «Книга королей ишутов» из его сб. «Энциклопедия мертвых» (1983) идр.
В нач. 1905 Н. продал Золотарёво ивскоре поступил на службу вканцелярию по делам дворянства Мин-ва внутр. дел пом. делопроизводителя (в чине губ. секретаря; в1906– коллеж. секретарь). Скон. 1904 регулярно выступал в«Моск. вед.» сострыми полемич. статьями по актуальным полит. вопросам. Он доказывал, что во время войны сЯпонией следует усиленно защищать устои православия («Наше направление»– 1904, 23 окт.), объявлял революционеров «кучкой христопродавцев иотщепенцев всяческого сброда» («Крамольные мечты»– 1904, 22 нояб.), выступал против допущения свободы совести («Первые ласточки весны»– 1904, 23 нояб.; резкий отклик супреками вклевете идоносительстве на освободительное движение: РСл, 1904, 27 нояб.), обвинял «земско-еврейскую партию» впредательстве интересов «истинно-русского народа» («“Верные” доказательства “преданности” России»– МВед, 1905, 15 июля; «В чем прав ивчем ошибается г. Стэд»– 1905, 18, 20 сент.), критиковал власти за мягкость вборьбе среволюцией, требуя введения воен. положения иприменения смертной казни («На беззаконный террор– необходим законный террор! На смерть– смерть!!»)– «Пора прозреть!», МВед, 1905, 5 июля; см. также: «Что такое законный террор?», «Непонятная гуманность иее “понятные” последствия»– 1905, 10, 14 июля (статьи эти были оценены впечати как призыв квластям уничтожить всех инакомыслящих– см.: РСл, 1905, 8, 14 июля), предлагал налагать большие штрафы на газеты за недостоверные сообщения («“Либеральная” газетная ложь»– МВед, 1905, 12 июля; иронич. отклики– «Русь», 1905, 14 июля; СО, 1905, 14 июля– А. А. Яблоновский).
Находясь на гос. службе, Н. в1905 подписывал свои публикации псевдонимами. Один из них (Москвич) известен, поскольку был печатно раскрыт (РСл, 14, 23 июля), однако нек-рые характерные черты газетных выступлений Н. (броские заголовки, агрессивность иавторитарность тона, радикальные выводы, ряд стилистич. особенностей, близкие его работам идеи имотивы), обнаруживающиеся ивдр. публикациях «Моск. вед.», дают основание предполагать, что Н. использовал также др. псевдонимы, нередко единожды: публикации на церковные темы (14, 15 апр., 25 мая. 7 июня, 19 авг. идр.; подпись: Православный), «О христианской радости (Открытое письмо В.В. Розанову)»– ссоветом не нападать на церковь, чтобы «не опутал… антихрист, как он успел опутать несчастного графа Толстого…» (23 апр.; подпись: Коренной москвич), «Свобода слова» (11 мая; подпись: Руслан), «Не голос Москвы» (30 мая; подпись: Русский москвич), «Все дальше идальше» (29 июля; подпись: Православный москвич), «Что же нам делать наконец» (4 нояб.; подпись: Простой русский человек), «Поход на народное религиозное чувство» (12 нояб.; подпись: Н. Углов), «Свобода лжи» (14 нояб.; подпись: А. Вольская), «Кубок яда» (20 нояб.; подпись: В. Задонский), «Добрый урок русским людям сдалекого Афона» (27 нояб.; подпись: Сын православной церкви), «Автономный бред» (2 дек.; подпись: Н. Чулков) идр.
Летом 1905 Н. познакомился сЕл. Ал-др. Озеровой (1855—1938), фрейлиной императрицы, человеком, близким ему по взглядам иубеждениям, и3 февр. 1906 они обвенчались. После свадьбы Н. намеревался принять сан истать сел. священником на Волыни (существует версия, что его предполагали сделать духовником императора). Однако, по свидетельству биографа Н., вэто время появилась статья в«Нов. времени» (не обнаружена), вк-рой «в отвратительной форме излагалась прошлая жизнь» Н., он был представлен «как самый распутный человек» (<Концевич Н. Ю. ?>, С. А. Нилус: Краткое жизнеописание автора.– Вкн.: Неизвестный Нилус, т. 1, с. 11). После этого разразился скандал, подорвавший репутацию Н., имитрополит Евлогий отказался его рукополагать. Н. оставил службу иуехал сженой вНиколо-Бабаевский мон. (близ Ярославля); сосени 1906 они жили вВалдае, ав окт. 1907 поселились вОптиной пустыни, где Н. занимался разбором монастырского архива. ВОптиной Н. сблизился срелиг. живописцем о. Даниилом Болотовым (внуком писателя А. Т. Болотова), к-рому передал на хранение «оригинал» «Протоколов…».
Публикуя впериодике иотд. брошюрами найденные вархиве автобиогр. записки «близких по времени православных христиан» (собраны вкн. «Сила Божия инемощь человеческая», Сергиев Посад, 1908), Н. осовременивал язык, делая его более простым ивыразительным, атакже подвергал тексты существ. смысловой правке, менял акценты, нередко и«вышивал» по авторской канве, превращая фрагментарные дневниковые записи всвязный текст (см.: ПСС, т. 6, с. 402; Рошко, с. 34—37).
Н. покровительствовал архиепископ Вологодский Никон (Рождественский), редактировавший ж-л Троице-Сергиевой лавры «Троицкое слово» (см. его выступления вжурнале вподдержку истинности «Протоколов…»: «Масонский заговор против церкви христовой»– 1917, №358– 359; «Два слова окниге С.А. Нилуса»– 1917, №374). В1909 Н. стал сотрудником «Троицкого слова», где печатал цикл «Святыня под спудом: Тайна православного монашеского духа (Келейные записки оптинского иеромонаха Евфимия Трунова иотрывки из оптинского монастырского архива)» (1910, №2 … 1911, №69; отд. изд.– СПб., 1911), азатем своеобразный лирич. дневник за 1909—10 «На берегу Божьей реки. Записки православного» (1913, №175 … 1917, №387; отд. изд.– Сергиев Посад, 1916; ч. 2– San Francisco, 1969), включающий рассказы овстречах ибеседах вОптиной пустыни, овидениях иснах, публиц. отклики на газетные выступления, публикации чужих писем ивоспоминаний ит. д. Благоговейно описывая «источники веры живой, гремучим ключом бьющие из-под камня Оптинской старческой веры» (ПСС, т. 4, с. 128), Н. придерживается церк.-консерват. точки зрения. Вчастности, высоко оценивает В.И. Аскоченского, к-рый был «крепкий ибестрепетный стоятель за веру Православную, за Царя Самодержавного, за великий верою своею исмирением народ Русский» (там же, с. 240), аЛ.Н. Толстой, к-рый вел «антихристианнейшую проповедь», для него только «жалкий старик» (там же, с. 43). Он нередко критикует «обнаглевших жидов» имечтает о«силушке… Ильи Муромца» иего мече-кладенце, позоляющих «крушить врагов Церкви Божией иЦарства Православного», чтобы «от жидовина… ипраху не осталось» (там же, с. 504). Для книги характерны задушевность иинтимность повествования, личная, исповедальная интонация. Написанная до «Уединенного» Розанова (1912), но опубликованная чуть позже, книга Н. близка «Уединенному» сопряжением лирики ипублицистики, прозы быта ифилос. обобщений.
В отличие от публицистики Н., во многом воспроизводившей (хотя ивзаостренной форме) общие места консерват.-патриотич. мысли, несомненный лит. интерес представляют его лирич. очерки ижизнеописания церковнослужителей, атакже юродивых, калек, блаженных, праведников, к-рых он находит «не на высотах человеческого разума, ав тайниках сокровенных еще нетронутого народного сердца» (ПСС, т. 2, с. 9),– «Отец Егор Чекряковский» (М., 1904), «Блаженной памяти игумении Серафимо-Дивеевского женского монастыря Марии» (МВед, 1904, 7 сент.) идр. Эти очерки демонстрируют очевидное влияние Н.С. Лескова (подобно к-рому он часто обрабатывал ипересказывал чужие записки), но лишены лесковской иронии имногомерности, одновременно более лиричны исерьезны. Как иЛесков, Н. пересказывает жития («Марко Фраческий»), истории из Димитрия Ростовского («Повесть опяточисленных молитвах»; обе кн.– Сергиев Посад, 1908) ит. п.
Проза Н. близка традициям рус. духовной словесности (жития святых; описания паломничеств ксвятым местам Анд. Н. Муравьёва, Авр. С. Норова, А.П. Бочкова, духовно-учительная проза Е. Н. Поселянина идр.), что не исключает апелляций ксветской литературе (в произв. Н. часты цитаты из М. Ю. Лермонтова, А. С. Хомякова, Ф. И. Тютчева идр.) исовр. рус. религ. философии (встречаются ссылки на Вл. Соловьёва).
Н. существенно модифицировал традиц. жанры духовной прозы (рассказ опаломничестве, житие идр.), используя лирич. интонации, соединяя дневниковые имемуарные фрагменты сназидат. притчей, цитаты из газет ибытовые зарисовки– спреданиями илегендами. Построенные вформе доверит. беседы считателем, его книги сочетают обыденную стилистику сархаизмами, что позволяет автору вывести повествование за пределы повседневности, пронизать его светом вечности, «божественного».
Н. был одним из немногих литераторов, дававших лит. выражение иоформление нар. религиозности. По словам Дю-Шайла, «восставал он против духовных академий, тяготел к“мужицкой вере” ивысказывал большие симпатии кстарообрядчеству, отождествляя его сверою без примеси науки икультуры», всовр. культуре видел «“мерзость запустения на месте святом”, подготовку кпришествию антихриста, воцарение которого, по его мнению, совпадет срасцветом “псевдохристианской цивилизации”» (цит. по кн.: Неизвестный Нилус, т. 2, с. 250). УН. можно обнаружить своеобразное опрощение, ориентацию на «сермяжную Русь», поскольку «ее наука мудрее всех наших наук» («Речь вМценском комитете…»– МВед, 1903, 14 янв.). Особенно показателен его панегирик юродству– брошюра «Один из тех немногих, кого весь мир недостоин: Блаженный Христа ради юродивый священник отец Феофилакт Авдеев» (Сергиев Посад, 1909). Подобное «опрощение», критика совр. цивилизации сближали Н. сТолстым, хотя толстовское учение он не принимал как отступление от ортодоксального православия.
Широкие круги образованного общества Н. не читали. Но унаиболее консервативно настроенных представителей правосл. духовенства имонашества, атакже вформирующейся внач. 20 в. прихрамовой среде, ориентирующейся на монашеский аскетич. идеал, Н. приобрел известность «талантливыми описаниями почитаемых мест богомолья идостопримечательных явлений духовной жизни (особенно Святого Серафима Саровского)» (Л. Тихомиров– МВед, 1910, 5 окт.). Кроме того, его эсхатологич. концепции стали проникать вправосл. издания, рассчитанные на нар. среду (см., напр.: ПетровН. В., священник, Об антихристе, Каз., 1916; П. Кр., Совр. враги христианства, СПб., 1912, идр.).
Вскоре после женитьбы Н. овдовела Володимерова, дети растратили все состояние ивыгнали ее из дома; оставшись без средств ксуществованию, она обратилась кН. за помощью. Нилусы приютили ее усебя вОптиной пустыни. В1912 был подан донос вСинод отом, что Н. вместе сженой ибывшей любовницей живет вОптиной, ипосле разбирательства последовал запрет Синода мирским лицам проживать впустыни. Нилусы переехали вВалдай; в1917 перебрались на Украину, вусадьбу друга Н.– В. Д. Жевахова-Линовица (Пирятин. у. Полтав. губ.), где создали церковь всвоем доме. Тираж выпущенной Н. брошюры «Игумен Мануил (в схиме Серафим), основатель Рождество-Богородичного монастыря вЦерковщине под Киевом…» (К., 1919) был уничтожен.
В 1923 начались преследования Н.: его арестовывали идержали по неск. месяцев взаключении в1924, 1925, 1927, 1928. В1923 Нилусы переехали вПирятин, в1926– вКоролевец Чернигов. губ., в1928– вс. Крутец, под Москвой.
И з д.: ПСС, т. 1—6, М., 1999—2002 (под ред. А. Н. Стрижева; т. 6 включает также восп. истатьи оН.); [статьи, очерки, жития].– Вкн.: Неизвестный Нилус, т. 1—2, М., 1995 (сост. икомм. Р. Багдасарова, С. Фомина; вт. 2 вошли восп. оН., биографич. док-ты, переписка Н. идр.); Близ есть, при дверех.– Вкн.: Тайна беззакония висторич. судьбах России, СПб., 2002 (предисл. икомм. Ю. К. Бегунова); Близ есть, при дверех. 5-е изд., доп., 2004.
Лит.: Делевский Ю., Протоколы Сионских мудрецов. (История одного подлога), Б., 1923; ЖеваховН.Д., С. А. Нилус. Краткий очерк жизни идеятельности, Новый Сад, 1936; Евлогий, митрополит, Путь моей жизни, Париж, 1947, с. 143—144; Кон Н., Благословление на геноцид: Миф овсемирном заговоре евреев и«Протоколах сионских мудрецов», М., 1990; БурцевВ.Л., Впогоне за провокаторами. «Протоколы сионских мудрецов»– доказанный подлог, М., 1991; БрачевВ., Постигший «тайну беззакония».– «Молодая гвардия», 1992, №8; Национальная правая прежде итеперь: Историко-социологич. очер-ки, ч. 1, СПб., 1992, с. 74—76, 94—100, 124—32; ДудаковС., История одного мифа, М., 1993 (ук.); егоже, Еще немного оНилусах.– Вего кн.: Этюды любви иненависти, М., 2003, с. 420—37 ипо ук.; Рууд Ч., СтепановС., Фонтанка, 16: Политич. сыск при царях, М., 1993, с. 250—75; Рошко В., Преподобный Серафим: Саров иДивеево, М., 1994, с. 3—4, 8—9, 16, 34—37, 67, 74—75; Половинкин С. (сост.), С. А. Нилус (1862—1929). Жизнеописание, М., 1995; БагдасаровР., Загадка Н.– «Москва», 1996, №12; БегуновЮ.К., Тайные силы вистории России, СПб., 1996, с. 72—92; Лион П.Э., Лит. позиция В. Г. Короленко. Автореф. дис., М., 1997, с. 20—21; СтрижевА., По следам С. Нилуса, М., 1999; Багдасарян В.Э., «Протоколы Сионских мудрецов» вконтексте развития отеч. историографии.– Всб.: Армагеддон, кн. 3, М., 1999; СватиковС.Г., Создание «Сионских протоколов» по данным офиц. следствия.– Вкн.: Евреи ирус. революция, М.– Иерусалим, 1999 (публ. О. В. Будницкого, прим. С. М. Маркедонова); ТарабукинаА.В., Мировоззрение «церковных людей» вмассовой духовной лит-ре рубежа 19—20 вв.– Вкн.: Традиции вфольклоре илит-ре, СПб., 2000; Скуратовский В., Проблема авторства «Протоколов сионских мудрецов», К., 2001; Бен-ИттоХ., Ложь, которая не хочет умирать. «Протоколы сионских мудрецов»: столетняя история, М., 2001; Фомин С.В., О«либеральном холопстве», или Кому сегодня не угоден Н.– Вкн.: «…И даны будут жене два крыла», М., 2002; Спиридович А.И., Охрана иантисемитизм вдореволюц. России.– «Вопросы истории», 2003, №8 (публ. Дж. Дейли); ПлатоновО., Загадка Сионских протоколов, М., 2004; Hagemeister M., Wer war Sergei Nilus? Versuch einer biobibliographischen Skizze.– «Ostkirchliche Studien», 1991, Bd. 40, H. 1; Taguieff P. A. Les Protocoles des sages de Sion, Vol. 1—2, Paris, 1992 [Тагиефф П.-А., Протоколы сионских мудрецов: фальшивка иее использование / Пер. сфр. Г. А. Абрамова, М., 2011]; Tazbir J., Protokoly medrcow syjonu: autentyk czy falsyficat, Warsz., 1992; De Michelis C.G., Non-existent manuscript: A study of the «Protocols of the Sages of Zion», Lincln– L., 2004 [Де Микелис Ч., «Протоколы Сионских мудрецов». Несуществующий манускрипт, или Подлог века / Пер. ситал., Минск– М., 2006; Бельгард А.В., Воспоминания, М., 2009, с. 231—234]. t Рус. писатели. ХХ век: Биобибл. словарь, т. 2, М., 1998; Святая Русь: Энц. словарь рус. цивилизации, М., 2000; Владимирская энц., Владимир, 2002; Масанов.
Архивы: ЦИАМ, ф. 418, оп. 296, д. 410 (унт-ское дело); ф. 4, оп. 8, д. 1002 (дело одворянстве); РГИА, ф. 1412, оп. 13, д. 376 (ф.с. 1889 г.); ф. 1343, оп. 26, д. 2133 (дело одворянстве Нилусов); ф. 776, оп. 21, ч. 1, д. 478, л. 130, 141—48, 151, 163 (о разрешении кпубл. 2-го изд. кн. «Великое вмалом»); ГАРФ, ф. 109, 1-я эксп., 1840, д. 328 (дело об А. иВ. Нилусах); РГБ, ф. 213, к. 74, №22; к. 104, №46—47; ф. 765, к. 10, №78 (письма Н.); Архив Братства преп. Германа Аляскинского (США) (рукописи неопубл. произв. Н. всоставе фонда И. М. иЕ. Ю. Концевичей).
2006 г.
История литературы
ПУШКИН-ГИМНАСТ581
Если читатель, прочтя название статьи, решил, что оно дано вшутку, то он ошибся. Далее совершенно серьезно рассказывается отом, что А.С. Пушкин, «наше все», был причастен ик становлению гимнастики вРоссии. Правда, вего время слово «гимнастика» имело несколько иное, более широкое значение. Так называли «искусство упражнять тело человеческое вразличных необходимых движениях, для придания ему ловкости, быстроты, движимости, твердости издоровья»582, то есть различные виды физических упражнений, втом числе бег, прыжки, борьбу, фехтование ит.д.
Во второй половине 1990-х годов, подготавливая сборник писем изаписок Ф.В. Булгарина вIII отделение, япросматривал вархиве материалы этого учреждения за период царствования Николая I. Однажды мне попалось дело снехарактерным для профиля III отделения названием «Проект создания гимнастического общества» (ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1828. Ед. хр. 426). Оно содержало представленный в1828 году на рассмотрение «Проект об учреждении вС.-Петербурге частного гимнастического общества», включающий всебя устав предполагаемого Общества любителей гимнастических упражнений исписок потенциальных членов, одним из которых значился «Пушкин, неслужащий чиновник 10-го класса». Однофамилец А.С. Пушкина стаким же чином ислужебным положением историкам неизвестен (и мне входе проведенных разысканий его обнаружить не удалось). Вто же время знакомство скругом предполагаемых участников общества, ряд которых входил вближайшее окружение поэта, позволяет практически сполной уверенностью утверждать, что всписок внесен именно А.С. Пушкин.
В конце 1990-х годов ко мне обратился за консультацией коллега по редакции «НЛО» С.И. Панов, готовивший кизданию «пушкиноведческий» дневник Т. Цявловской. 3 апреля 1950 года она сделала следующую запись: «Сегодня позвонил смущенный сотрудник Исторического архива испросил, чиновником какого класса был Пушкин в1828 году? Вэто время вПетербурге возникло вольное гимнастическое общество, проект которого подавался вIII Отделение. Среди намеченных членов был гр. Мусин-Пушкин, аристократы, офицеры гвардейских полков ичиновник X класса Пушкин.
Я подтвердила возможность того, что Александр Сергеевич Пушкин, который жил вэто время вПетербурге, был последний год беспечным чиновником, любил верховую езду, стрельбу, фехтование.– Эти виды спорта предусмотрены обществом.
Сотрудник Архива написал, что это Ал. Серг. Пушкин, был высмеян директором извонил мне за консультацией. Решил из осторожности поставить “А.С.” вквадратные скобки». Яподтвердил, что такая записка вфонде III отделения действительно есть исообщил ее архивный шифр, что ибыло указано впримечаниях ккниге. Комментаторы издания С.И. Панов иК.П. Богаевская писали: «Вероятность того, что среди <…> будущих членов значился именно А.С. Пушкин (обозначенный без инициалов как “неслужащий чиновник 10-го класса”), почти несомненна, если принять во внимание тот факт, окотором, судя по всему, звонивший Т.Ц. сотрудник архива ей не сообщил: проект подавался “титулярным советником Атрешковым”, то есть Н.И. Тарасенко-Отрешковым, которого <…> Пушкин привлекал кне реализовавшемуся проекту издания общественно-политической газеты “Дневник”»583. Совпадение моего мнения свыводами авторитетных пушкинистов усилило мой интерес кнайденному документу.
На мой взгляд, проект, окотором идет речь, представляет интерес вразных отношениях– идля истории отечественного спорта, идля характеристики круга интересов инаправленности деятельности III отделения, и, наконец, для изучения биографии Пушкина. Вэтой работе язаймусь последним аспектом.
Присутствие Пушкина всписке инициаторов создания гимнастического общества отнюдь не случайно; этот факт вполне соответствует отношению Пушкина ктой сфере, которая позднее получила название физической культуры испорта584.
Пушкин вдетстве июности любил физические игры. ВЦарскосельском лицее был зал для физических упражнений, где лицеисты фехтовали, занимались гимнастикой ит.д. Играли они ивгородки, бабки, свайку. П.В. Анненков писал, что «физическая организация молодого Пушкина, крепкая, мускулистая игибкая, была чрезвычайно развита гимнастическими упражнениями. Он славился, как неутомимый ходок пешком, страстный охотник до купанья, до езды верхом, иотлично дрался на эспадронах, считаясь чуть ли не первым учеником известного фехтовального учителя Вальвиля»585. Всвидетельстве об окончании лицея значилось, что Пушкин «оказал успехи <…> вфехтовании превосходные»586, причем эту, самую высокую, оценку он получил еще по российской ифранцузской словесности, по другим предметам оценки были ниже. Вкачестве подтверждения успехов Пушкина вфехтовании можно привести дневниковые записи одного молодого офицера: «…дрался ясПушкиным на рапирах иполучил от него удар очень сильный вгрудь <…>», ичерез несколько дней: «…опять дрались на эспадронах сПушкиным, он дерется лучше меня иследственно бьет…»587 Помимо фехтования учили влицее иверховой езде. Влицее Пушкин «как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик ипр. Вэтом даже участвовало его самолюбие– бывали столкновения, очень неловкие»588.
В Кишиневе «любимым занятием Пушкина была верховая езда; бывали дни, когда он почти не слезал слошади…»589. А.Н. Вульф вспоминал: «[В Михайловском всередине 1820-х годов] Пушкин <…> говаривал, что он ужасно сожалеет, что не одарен физическою силой, чтобы делать, например, такие подвиги, как английский поэт [Байрон], который, как известно, переплыл Геллеспонт. Ачтобы сравняться сБайроном вметкости стрельбы, Пушкин вместе со мною сажал пули взвезду над нашими воротами»590.
В 1827 году Пушкин учил сына П.А. Вяземского «боксировать по-английски»591, всередине 1830-х вобщественной купальне показывал, как правильно плыть592. Если мы учтем, что Пушкин любил играть вшахматы идаже имел всвоей библиотеке издания по шахматной игре593, то получим весьма обширный список его «спортивных» занятий: фехтование, плавание, стрельба, верховая езда, шахматы.
«Спортивная» тема нашла отражение ивего творчестве– встихотворениях 1833 года «На статую играющего всвайку» и«На статую играющего вбабки».
Нужно отметить, что, хотя вначале XIX века вдворянском быту исуществовали физические занятия иразного рода состязания (фехтование на эспадронах, рапирах, саблях; стрельба из лука, ружй ипистолетов, верховая езда, игра вмяч, волан ит.д.), самостоятельной социальной сферой, как спорт всовременном обществе, они еще не стали.
Тогда только начали возникать частные спортивные заведения (фехтовальные, стрелковые, гимнастические иплавательные), открываемые скоммерческой целью (чаще всего иностранцами), аклиентами их были мужчины из среды родовитого исостоятельного дворянства594. Вчастности, в1827 году вПетербурге была открыта первая школа плавания, в1834 году вторая, посетителями которой были, вчастности, Пушкин иВяземский595. Появлялись исоответствующие общества. Так, в1808 году вПетербурге уже существовало Общество любителей стрельбы. (Отметим, что вэтих обществах отсутствовало такое принципиально важное для спорта качество, как публичность.) ВЛебедяни Тамбовской губернии в1826 году возникло первое вРоссии скаковое общество.
На Западе (в Германии, Швеции, Франции) начало распространения гимнастики датируется 1810-ми годами596, ав России– 1820-ми. Вкадетских корпусах, например, вкачестве обязательного предмета она была введена только в1830 году597. Втом же году вПетербурге полковник французской службы Густав де Паули учредил гимнастический институт, где гимнастика использовалась влечебных целях598.
В специальной статье «О гимнастике» Паули подробно характеризовал пользу, которую она приносит: «Гимнастика есть иныне то же, чем она была прежде, т.е. развитие сил телесных: таков источник фехтования, верховой езды, плавания, танцования, упражнений эквилибрических ит.п. <…> Гимнастика есть искусство, преподающее правила краспределению разных телесных упражнений, дабы чрез то придать телу больше силы, ловкости ипроворства, укрепить здоровье идаже восстановить оное, словом, развить наши физические способности»599; «Чиновники присутственных мест, ученые идругие лица, ведущие жизнь сидячую итрудолюбивую, должны сознаться, какое влияние сии занятия производят на нервы исилы телесные, ибо все они, конечно, испытали оное; они должны также согласиться, что телесные упражнения необходимы, дабы, так сказать, восстановить равновесие между душою ителом, ибо дознано, что сии упражнения улучшают систему нервов имускулов»600. В1836 году Паули открыл гимнастическое училище для юношей имолодых людей601.
В свете вышеизложенного становится понятным, что проект, окотором идет речь далее, документирует собой одну из первых попыток создать вРоссии спортивное общество.
Рассмотрим теперь, как учредители формулировали цели общества.
Приложенный кпрошению об открытии общества устав из 50 параграфов детально регламентировал деятельность планируемого «гимнастического заведения» (вплоть до платы за освещение внеурочные часы). Первые параграфы были посвящены определению его задач и(что немаловажно всословном обществе) круга лиц, которые могли быть его членами:
«§ 1. Гимнастическое заведение учреждается для доставления средства упражняться во всех родах гимнастики, почему фехтованье, волтижирование, стрелянье вцель, беганье, плаванье, катанье сгор ина коньках, конская скачка, равно как ивсякие иппоконические, еквилибрические иакробатические упражнения составляют занятия заведения.
§ 2. Взаведение принимаются особы из сословий дворянства, военных игражданских чиновников, имеющих чины, приносящие дворянское достоинство, из ученых, купцов иименитых художников.
§ 3. Однако же из сего § 2 исключаются изобличенные по суду вкаком-либо бесчестии, наносимом преступлением, иисключенные из какого-либо здесь учрежденного собрания или клуба.
§ 4. Заведение имеет состоять из ста членов; свыше сего числа дозволяется принимать только прежде бывших добровольно выбывших членов <…>.
§ 5. Сверх вышеозначенных в§ 4 ста членов заведение принимает еще несколько почетных членов. <…> Почетные члены имеют право посещать все гимнастические заведения, не участвуя ввыборах оных.
§ 6. Желающий быть членом не иначе воные может поступить, как по предложению одного или более из состоящих уже членами.
§ 7. Член, предлагающий нового кандидата, ответствует за него, так что ежели он предложит такого, который по § 2 или § 3 не может быть членом, аоный впоследствии действительно будет принят, то предлагающий вместе стем, кого он предлагает, исключается старшинами из собрания» (л. 5—6).
Желающие вступить вчисло членов при вступлении вносили за год определенную сумму:
«§ 17. Платеж ежегодный за билет не есть навсегда определительный.
§ 18. Положенные за год деньги вносятся при наступлении каждого года, т.е. с1 сентября» (л. 7) (в уставе сумма взноса не была указана, но, по позднейшим разъяснениям учредителей, впервый год она должна была составить 200 рублей, что весьма немало для того времени).
Члены имели право участвовать во всех занятиях общества, втом числе держать пари изаклады при состязаниях (на то, что победит тот или иной участник):
«§ 44. Всякие пари или заклады, кем бы из присутствующих ни предпринимались или же держались оные, производятся сведома старшины, который наблюдает, чтобы десятый процент свыигрыша поступал вобщественную кассу» (л. 11 об.).
Предполагалось иметь специальные здания иместа для занятий: «гимнасион» (для фехтования, вольтижирования идр.), место для плавания, катальные горы ит.д.
Руководство обществом должны были осуществлять пять ежегодно избираемых старшин, вфункции которых входили прием членских взносов, распоряжение расходами, обеспечение членов общества помещением инеобходимым инвентарем ит.д.
Специально оговаривались вуставе (§ 38) меры по обеспечению благопристойности иполитической лояльности: «[В обществе] навсегда возбраняются не токмо все непристойные, грубые идостоинство образованного человека оскорбляющие, но ивсякие вблагоустроенном государстве запрещенные поступки, разглагольствования, рассуждения опосторонних предметах, могущих развлекать внимание членов, всякого рода насмешки, равно инеблагопристойная одежда» (л. 10 об.). Посторонним входить впомещения общества запрещалось.
В уставе всячески подчеркивался закрытый характер общества:
«§ 46. Все гимнастические заведения назначаются единственно для пользы иудовольствия членов; следовательно, вход воные для всякого постороннего не должен быть дозволенным ни под каким предлогом, но признается за возможное, что найдутся особы, желающие участвовать вупражнениях по части или плавания, или катанья сгор, или на коньках отдельно, то при учреждении заведений по сим частям изберутся три или четыре члена ивместе со старшинами составят комитет, который озаботится онаписании касательно сего особых правил. Правила сии представятся потом на мнение иутверждение членов» (л. 12).
Проект гимнастического заведения был подан петербургскому генерал-губернатору П.В. Голенищеву-Кутузову, тот представил его министру внутренних дел А.А. Закревскому. Дальнейший ход событий изложен вмемории Комитета министров от 3 ноября 1828 года, сохранившейся вделе:
«Военный генерал-губернатор, не найдя со своей стороны препятствия кучреждению такового заведения на правилах, изложенных впроекте, иприменяясь кобщим постановлениям, по коим допущено существование известных вздешней столице собраний, или клубов, предавал сие на рассмотрение. Проект сего заведения предложен был на заключение Совета Министерства внутренних дел, который, не видя внем ничего противного общественному порядку иблагочинию, положил: заведение сие учредить дозволить. Министр внутренних дел, согласясь сзаключением помянутого Совета, отнесся квоенному генерал-губернатору оучинении сего стороны распоряжений кдопущению учреждения гимнастического заведения сообразно правилам, вУставе благочиния изображенным; нопри сем счел нужным обратить его внимание на § 23 и44 проекта относительно пари изакладов, кои не должны быть основаны на дозволении правительства инадлежало бы оные исключить.
Комитет [министров], усматривая, что одозволении учредить вздешней столице гимнастическое заведение сообразно справилами Устава благочиния сделано уже распоряжение, исоглашаясь совершенно сзамечанием министра внутренних дел, что пари изаклады всем заведении не должны быть допускаемы, положил: предоставить с.-петербургскому военному генерал-губернатору объявить отом учредителю помянутого заведения» (л. 15—16). Проект поступил вIII отделение, по-видимому, из Комитета министров для сведения. На первой странице проекта начальник канцелярии III отделения М.Я. фон Фок написал: «Оставить унас», ана обороте добавил: «Не могут быть правительством дозволены, апотому параграфы сии ивелено исключить из устава». Врезультате учредителям было дано указание исключить из устава гимнастического заведения два параграфа, вкоторых шла речь опари изакладах (в § 23, не цитировавшемся выше, говорилось, что кандидаты вчлены общества также имеют право держать пари).
Проект устава представил на утверждение титулярный советник Наркиз Иванович Тарасенко-Отрешков (1805—1873), служивший тогда вМинистерстве финансов чиновником по особым поручениям. Ему было всего 23 года.
Человек этот сейчас известен лишь благодаря своим контактам сПушкиным иЛермонтовым. В1832 году Пушкин выдал ему доверенность на редактирование газеты «Дневник»602, издавать которую тогда получил разрешение (замысел этот не был реализован), апозднее Тарасенко-Отрешков был членом опеки, учрежденной над детьми иимуществом Пушкина. Лермонтов нередко общался сним, поскольку Тарасенко-Отрешков был тесно связан ссемьей Столыпиных, он стал прототипом одного из лермонтовских персонажей603. Прочие стороны его деятельности практически не изучены; характерно, что известный библиограф И.Ф. Масанов приписал ему исторические статьи его брата Любима604.
Иной была ситуация во второй четверти XIX века. Мемуаристы водин голос свидетельствуют, что Тарасенко-Отрешков был широко известен вПетербурге. Процитируем вподтверждение этих слов три мемуарных свидетельства:
«Кто не знает Отрешкова? Есть личности, которые неизвестно как ипочему делаются известными всему миру. Кчислу подобных личностей принадлежал иОтрешков. Спросить кого-нибудь вПетербурге: знает ли он Отрешкова– все то же, что спросить: знает ли он, где Казанский собор? Точно так ия, прежде чем познакомился сним, знал уже, что есть вПетербурге Отрешков идаже знал его фигуру, подобно всем, которые непременно ее знали»605; «…Наркиз Иванович Атрешков известен был, всвое время, вПетербурге, 1830—1860 гг., по своей суетливости, изобретению разных нововведений, изданию “Журнала общеполезных сведений” исочинений Пушкина по смерти его <…>»606; «…иногда выходило так, что <…> весь город втечение нескольких дней говорил оТ[арасенко-]О[трешкове] ио каком-нибудь новом, оригинальном фазисе его жизни, преисполненной самыми оригинальными икурьезными положениями»607.
Поскольку внаучной литературе биография Тарасенко-Отрешкова освещена очень фрагментарно, представляется небесполезным дать характеристику этого любопытного персонажа.
В 1823 году он окончил Благородный пансион Московского университета, где не только был среди лучших по успехам воспитанников, но ивходил влитературное общество, которое возглавлял С.П. Шевырев, асреди членов были Э.П. Перцов, Д.П. Ознобишин, В.П. Титов608. Впоследствии Шевырев в«Истории Московского университета» упомянул его вчисле наиболее примечательных выпускников пансиона этого периода609. Приехав после окончания пансиона вПетербург (где его благотворителем был граф А.Г. Кушелев-Безбородко), Н. Тарасенко-Отрешков поступил на службу вДепартамент внешней торговли канцелярским чиновником. Дальнейшая его карьера поражает извилистостью ишироким диапазоном мест службы: с1825 года– правитель дел канцелярии Комитета Главной дирекции императорских санкт-петербургских театров (с 1826 года– титулярный советник), с1828 года– чиновник по особым поручениям вГосударственном коммерческом банке, с1831 года– чиновник по особым поручениям при министре внутренних дел, с1836 года– член Межевой комиссии Министерства внутренних дел по хозяйственной части, с1838 года– член Ученого комитета Министерства государственных имуществ, с1841 года идо конца службы– чиновник по особым поручениям Почтового департамента (в чине статского советника). Переход на последнюю должность, не требовавшую реальной деятельности, был связан, по-видимому, стем, что вэто время он стал выполнять разного рода поручения князя А.И. Барятинского– человека весьма влиятельного, поскольку с1839 года он был адъютантом цесаревича Александра Николаевича.
Одновременно он занимался коммерческой деятельностью, создавая различные предприятия. Так, в1830 году он получил привилегию на учреждение вПетербурге дилижансовых линеек (омнибусов)610 исоздал соответствующую компанию, положив начало общественному транспорту вПетербурге, но вскоре из-за убытков кампанию пришлось закрыть. Позднее он учредил перчаточную фабрику, которая тоже просуществовала недолго. В1865 году по его инициативе было создано Товарищество поземельного банка611, через год закрытое.
Н. Тарасенко-Отрешков был человеком неплохо образованным инеглупым, но амбициозным, не без хлестаковской жилки. Он «составил репутацию серьезного ученого илитератора по салонам, гостиным икабинетам влиятельных лиц, не имея никакого имени иавторитета ни вученом, ни влитературном мире»612. В1833 году он стал членом Английского клуба, в1836 году получил звание камер-юнкера.
Тарасенко-Отрешков издавал с1833 года (под покровительством ина субсидию) Императорского экономического общества «Журнал общеполезных сведений, или Библиотека по части промышленности, сельского хозяйства инаук, кним относящихся» (в 1835 году он его продал). Он постоянно выступал сразличными предложениями ипроектами, печатал вгазетах («Северная пчела», «С.-Петербургские ведомости», «Земледельческая газета» идр.) ивупомянутом «Журнале общеполезных сведений» статьи по вопросам экономики иполучил вобществе репутацию сведущего вэтой сфере человека. Вот, например, каким темам он посвятил статьи в«Северной пчеле» в1829—1833 годах: «О модах» (1829. №19), «О вновь изобретенном способе месить тесто» (1830. №91), «О табаке» (1832. №139, 141), «Некоторые возражения критикам на счет изменений Петром Великим национальности русских» (1833. №7, 8), «О добывании железа вРоссии иоб отпуске оного за границу» (1833. №53, 54).
Подача прошения осоздании гимнастического общества органично вписывается вобщий контекст его организаторской деятельности ипредставляет собой одну из первых его попыток на этом поприще.
Факт знакомства Тарасенко-Отрешкова сПушкиным хорошо известен, сам он вспоминал, что они познакомились вначале 1832 года, когда Пушкин собирался издавать политическую илитературную газету613. Однако не исключено, что всвое время состоялась встреча предполагаемых участников гимнастического общества, на которой Тарасенко-Отрешков изложил свой замысел. Присутствие Пушкина на этой встрече (среди нескольких десятков человек) отнюдь не означало бы, что Пушкин иТарасенко-Отрешков познакомились лично– их могли не представить друг другу.
Получив в1832 году разрешение на издание газеты «Дневник», Пушкин всентябре того же года выдал ему доверенность на редактироване этой газеты, однако издавать газету так ине стал.
Известны нелестные отзывы оморальных качествах Тарасенко-Отрешкова. Так, Пушкин назвал его (по свидетельству П.А. Плетнева) «двуличным»614, Лермонтов в«Княгине Лиговской» изобразил его ввиде темного дельца Горшенко, который «был со всеми знаком, служил где-то, ездил по поручениям, возвращаясь получал чины, бывал всегда всреднем обществе иговорил про связи свои сзнатью, волочился за богатыми невестами, подавал множество проектов, продавал разные акции, предлагал всем подписки на разные книги, знаком был со всеми литераторами ижурналистами, приписывал себе многие безымянные статьи вжурналах, издал брошюру, которую никто не читал, был, по его словам, завален кучею дел ицелое утро проводил на Невском проспекте. Чтоб докончить портрет, скажу, что фамилия его была малороссийская, хотя вместо Горшенко– он называл себя Горшенков.
– Что вы ко мне никогда не заедете,– говорил ему Браницкий.
– Поверите ли, ятак занят,– отвечал Горшенко,– вот завтра сам должен докладывать министру; потом надобно ехать вкомитет, работы тьма, не знаешь как отделаться, еще надобно писать статью вжурнал, потом надобно обедать укнязя N, всякий день где-нибудь на бале, вот хоть нынче уграфини Ф. Так ибыть уж пожертвую этой зимой, алетом опять запрусь всвои кабинет, окружу себя бумагами, ибуду ездить только кстарым приятелям»615.
Хорошая знакомая М.Ю. Лермонтова М.А. Лопухина, сообщая 1 января 1839 года баронессе А.М. Хюгель онамерении Тарасенко-Отрешкова жениться, писала: «…есть одна вещь, которая заставляет меня сомневаться вправдивости сего известия,– это недостаточное состояние уневесты. Как согласить это сего мыслями овысоком положении? Ведь мсье жаждет большого дома скрасивою лестницей, убранной цветами, устланной ковром, иу каждой двери лакеи вливрее из вилюра [искаженное фр. velours (бархат)], как он выражается на своем хорошем французском языке»616.
По свидетельству дочери Пушкина Н.А. Пушкиной-Меренберг, Тарасенко-Отрешков «расхитил ипродал» часть библиотеки Пушкина617 и, кроме того, взял его черновую тетрадь идва листа сприходно-расходными записями618.
Когда в1858 году Тарасенко-Отрешков собирался создать ииздавать газету «Нева», вопрос оее разрешении встретил затруднения идошел до Комитета министров, где, «по выслушании записки министра народного просвещения, некоторые члены Комитета лично, вприсутствии оного, отозвались сневыгодной стороны остатском советнике Тарасенко-Отрешкове, аглавный начальник III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии объяснил онеблагонадежности приглашаемого Тарасенко-Отрешковым вредакторы по изданию предполагаемой им газеты “Нева”»619. Врезультате разрешение Тарасенко-Отрешков так ине получил.
Л.А. Черейский вупоминавшейся справке даже полагает, что Тарасенко-Отрешков «был, по-видимому, секретным агентом III отделения»620. Однако оснований для подробных утверждений нет. По крайней мере, автор монографии оIII отделении И.В. Оржеховский, перечисляя агентов этого учреждения, не называет среди них Тарасенко-Отрешкова621; ятоже, осуществляя почти фронтальный просмотр материалов III отделения за 1820—1840-е годы, не встретил там свидетельств оего связях ссекретной полицией.
Впрочем, итогда не все однозначно относились кего деятельности. Так, Ф.В. Булгарин, который называл Тарасенко-Отрешкова «русским философом без логики»622, тем не менее нередко печатал его статьи в«Северной пчеле». Ипозднее историки нередко положительно отзывались оего работах623. Уже цитировавшийся выше мемуарист писал, что унего «была не совсем блестящая репутация. На этой репутации нельзя не остановиться. Втечение продолжительного моего сним знакомства ярешительно не знал ни одного факта, на основании которого можно бы понять его репутацию ипризнать ее справедливо заслуженной. Точно так же иникто из общих наших знакомых никогда не мог указать за ним никакого черного дела»624. Вкачестве возможных причин возникновения противоречивой репутации Тарасенко-Отрешкова тот же мемуарист называет плохое его французское произношение истремление выделиться эксцентричностью одежды иповедения.
В этом плане любопытно процитировать письмо сестры Пушкина Ольги Сергеевны мужу от 28 апреля 1832 года, написанное впериод сближения Пушкина сТарасенко-Отрешковым: «Наркиз Иванович прекрасный молодой человек, так что для газеты лучше ине надо; аккуратный, честный, работящий, но увы! так безбожно влюблен во французский язык, что коверкает его не меньше твоего пана Мицкевича, аследовательно действует мне на нервы ужаснейшим образом»625.
Если вполитическом отношении ничего компрометирующего оТарасенко-Отрешкове нам неизвестно, то его корыстолюбие, стремление разбогатеть, причем иногда ипутем весьма рискованных и«нетрадиционных» действий, не подлежит сомнению. Возможно, он ивгимнастическом обществе видел средство кобогащению (вспомним пункт устава опари), хотя ивозможность постоянно общаться сродовитыми, чиновными исостоятельными людьми могла рассматриваться им как средство обеспечить себе успешную карьеру.
К поданному проекту был приложен следующий список:
ИМЕНА ОСОБ, ОБЪЯВИВШИХ ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ЧЛЕНАМИ УЧРЕЖДАЕМОГО ГИМНАСТИЧЕСКОГО ЗАВЕДЕНИЯ
Астафьев– офицер лейб-гвардии Семеновского полка.
Аничков– офицер лейб-гвардии Гусарского полка.
Балабин
Бибиков } офицеры Конногвардейского полка.
Барон Боде– служащий вКоллегии иностранных дел.
Бутурлин– офицер Кавалергардского полка.
Бухвастов– статский советник.
Вердеревский– служащий вканцелярии статс-секретаря Лонгинова.
Князь Голицын– офицер Конногвардейского полка.
Гончаров– служащий вКоллегии иностранных дел.
Гудим-Левкович– офицер Кавалергардского полка.
Денисьев– служащий всобственной Его Императорского Величества канцелярии.
Князь Долгоруков– служащий вКоллегии иностранных дел.
Дружинин– адъютант С.-Петербургского военного генерал-губернатора.
Ершев– офицер Кавалергардского полка.
Зиновьев– служащий вКоллегии иностранных дел.
Ильин– офицер Конногвардейского полка.
Карлевич– начальник отделения Артиллерийского департамента.
Карбонье– служащий вКоллегии иностранных дел.
Кожин– офицер Кавалергардского полка.
Кротков– служащий всобственной Его Императорского Величества канцелярии.
Граф Кутайсов– адъютант министра внутренних дел.
Граф Ламберт– выпущенный из лицея вКирасирский Ее Императорского Величества полк.
Миллер– служащий вКоллегии иностранных дел.
Митьков– отставной капитан.
Неплюев– адъютант С.-Петербургского военного генерал-губернатора.
Перцев– служащий вканцелярии статс-секретаря Лонгинова.
Петрово-Соловово– офицер Кавалергардского полка.
Плещеев– чиновник для особых поручений по Министерству финансов.
Полетика
Полянский } служащие вКоллегии иностранных дел.
Пургольд– служащий вКанцелярии министра Императорского Двора.
Мусин-Пушкин– офицер лейб-гвардии Преображенского полка.
Пушкин– неслужащий чиновник 10-го класса.
Барон Розен– служащий вКоллегии иностранных дел.
Русско– тож.
Князь Репнин– служащий всобственной Его Императорского Величества канцелярии.
Салтыков– служащий вКанцелярии Государственного совета.
Свистунов– офицер Конногвардейского полка.
Скарятин– офицер Кавалергардского полка.
Смирнов– служащий вканцелярии статс-секретаря Лонгинова.>
Сталыпин– офицер Конногвардейского полка.
Татищев– служащий вканцелярии статс-секретаря Лонгинова.
Теренин– офицер Конногвардейского полка.
Тимковский 2-й
Тимковский 3-й } офицеры Кавалергардского полка.
Граф Тормасов– служащий вКоллегии иностранных дел.
Фролов-Багреев– управляющий Заемным банком.
Фон-дер-Флит– служащий вКоллегии иностранных дел.
Чернявский– начальник Отделения Капитула российских орденов.
Шахматов– начальник отделения Департамента разных податей исборов.
Шишмарев– отставной штабс-капитан.
Всего 52 человека.
Чтобы выявить неизвестных ранее (возможных) знакомых Пушкина, япопытался идентифицировать персонажей списка. Ксожалению, внем приведены только фамилии (без имени иотчества) суказанием места службы или (в нескольких случаях) чина. Поскольку нередко братья служили водном полку, вряде случаев точно установить, оком идет речь, нет возможности. Тем не менее можно составить представление как вцелом округе потенциальных участников общества, так ио большинстве конкретных лиц.
Среди учредителей общества преобладают офицеры гвардейских полков (21 человек).