Операция «Смоленский капкан», или Пропавший обоз НКВД Костенко Александр

Мыс Неупокоева, законсервированная полярная станция, октябрь 1999

Прибрежная равнина, раскинувшаяся перед ними, была сплошь усыпана небольшими валунами, местами в естественных углублениях грунта наблюдались скопления серой гальки, слегка подёрнутой пятнами лишайников. Жилые помещения станции представляли собой небольшие модули с наглухо заколоченными окнами, стоящие на невысоких сваях. Слева, прямо над обрывом, подполковник Волочий увидел высокий деревянный крест с большим ржавым якорем у подножия. Егор знаком приказал напарнику обойти станцию с другой стороны. Подполковник присел, внимательно осмотрев грунт у входа в главный жилой модуль. Пока следы присутствия людей на территории станции отсутствовали. Они уже почти заканчивали осмотр, как вдруг Егор остановился как вкопанный, предупредительно подняв правую руку. Он ясно почувствовал запах дыма. Тянуло со стороны холмистой равнины, которая, простираясь в глубь острова и далеко впереди переходила в платообразную возвышенность. На вершине её сиял ослепительно — белоснежный ледниковый купол. Бесшумно разойдясь в разные стороны, оперативники стремительным броском пересекли равнину и залегли на покрытой льдом гряде. Внизу, прямо под ними, раскинулось огромное голубое озеро необычайной красоты. На берегу как ни в чём не бывало стояла большая выцветшая почти добела брезентовая палатка, рядом мирно дымился костерок. У берега покачивалась на спокойной воде крохотная надувная лодка зелёного цвета. Бесшумно приблизившись к палатке, Егор быстро и качественно осмотрел место стоянки, но она была пуста. Вернувшись на исходную позицию, оперативники стали продолжать наблюдение. Вскоре появился пожилой человек, одетый в утеплённый меховой камуфлированный комбинезон. Он неторопливо поставил на землю большую плетёную корзину, по-видимому, с рыбой, присел возле костра и, подбросив в огонь сухого плавника, закурил.

Убедившись, что неизвестный у палатки один, а единственное оружие незнакомца — карабин — стоит прислонённый к валуну довольно далеко, Егор принял решение и, дав знак напарнику, поднялся во весь рост и открыто подошёл к костру.

— Илья Тимофеевич, — представился неизвестный, нисколько не удивившись столь внезапному появлению двух вооружённых до зубов субъектов, и спокойно протянул Егору руку. — Я так понимаю — ФСБ? Кого ищете?

— Да вот, поступил сигнал, — неопределённо ответил Егор. — A вы здесь какими судьбами, если не секрет?

— Какой уж тут секрет. Отбарабанил как изменник Родины «четвертак» да, так и остался здесь, на Севере. Живу потихоньку. Вот — рыбачу иногда. Да вы присаживайтесь к костру, сейчас уху сварганим.

Услышав про измену Родине и «четвертак», Егор покосился на карабин, прислонённый к замшелому валуну.

— Карабин не зарегистрирован, сразу говорю, — проследив за взглядом подполковника, проговорил рыбак, — я его здесь, на островах нашёл, 1910 года выпуска, возможно, ещё от экспедиции Бориса Вилькицкого остался. Почистил. Теперь — отличная машинка.

— Да уж, прямо раритет, — проговорил Егор, поднялся и взял в руки карабин, погладил осторожно потемневшее от времени цевьё, поставил на место. — Знатный бой?

— Не жалуюсь. Так, вы спрашивайте, кого или чего здесь ищете? Станция давно законсервирована, а чужого народа мне здесь сроду не встречалось.

Вдруг со стороны моря отчётливо донеслась автоматная очередь. Егор схватил рацию:

— Чайка, Чайка, я — Остров, как обстановка? Что у вас там за стрельба? — сквозь шипение и помехи донёсся далёкий, как будто с другого континента, голос старшего механика «Академика Виноградова»:

— Остров, я — Чайка, у нас всё в порядке. Это не стрельба. — после небольшой паузы ответили с судна, — проверяли лебёдку. А как у вас? Приём.

— Осмотр закончили, возвращаемся на базу. Как понял? Приём.

— Москва просит продолжить осмотр. Необходимо проверить заброшенную станцию в пятидесяти километрах севернее. Там спутник также зафиксировал движение. Как понял? Приём.

— Вас понял, — Егор удивлённо посмотрел на напарника. — Тарасов там в Москве что-то опять дуркует. Предлагает нам продолжить осмотр и до утра успеть преодолеть пятьдесят километров до другой станции и ещё вернуться.

— Что-то тут не так, какая к чeртям собачьим лебёдка? — задумчиво пробормотал Белосветский. — Что я очередь из «калаша» от тарахтенья подъёмного крана не отличу?

— Вот и я думаю, откуда у гидрографов «Калашников»? И потом, что тут ещё можно осматривать?

— Это, конечно, не моё дело, но если решите остаться, — рыбак радушно обвёл руками своё хозяйство, — места всем хватит. Да и согреться есть чем. Всё равно осматривать здесь больше нечего. А на станции, что километрах в пятидесяти отсюда, я вчера был. Это такая же полярная станция, только брошенная. Никого там нет. Да и больно далеко она отсюда. Туда если только морем, через пролив Шокальского. Так что решайте.

— И, правда, товарищ подполковник, — тихо сказал Евгений, — у нас ведь совсем другая задача. На кой чёрт нам эта станция сдалась? Пускай береговую охрану вызывают или погранцов, в конце концов, правильно я говорю?

— Разговорчики! Ты, молодёжь, смотри у меня. Я ещё ничего не решил. Но от ухи, тем более из такой рыбки, — Егор заглянул в корзину, — отказываться просто грех.

— Вот и хорошо, — Илья Тимофеевич присел рядом с костром и, подтащив поближе улов, принялся чистить рыбу.

Мыс Песчаный, борт «Академика Виноградова», октябрь 1999

Светлая полярная ночь прошла спокойно. Судя по звукам, доносившимся с палубы, бандиты работали не покладая рук. Примерно до трёх часов постоянно гудел компрессор, передвигались какие-то предметы, шумела лебёдка. К четырём часам утра всё, наконец, стихло. Я, всю ночь не сомкнувшая глаз, чувствовала себя просто отвратительно. Время от времени, пользуясь тем, что охранник отворачивался, я подскакивала на диване и быстро выглядывала в иллюминатор. По счастью, в него прекрасно была видна залитая светом судового прожектора корма, на которой шли погрузочно-разгрузочные работы. Правда, от кают-кoмпании всё это происходило довольно далеко и детально разобрать, чем именно заняты бандиты, я не могла. Но я искренне благодарила Бога и за эту скудную информацию. Тем более, когда я узнала, что мы ушли так далеко от мыса Неупокоева, рассчитывать на Егора уже не приходилось. Только под утро я услышала рокот мотора и, воспользовавшись очередным удобным моментом, прильнула к иллюминатору. Катер с тремя бандитами на борту отшвартовался и через минуту скрылся в сумеречном тумане. Сон слетел с меня в мгновение ока. С отплытием на катере трёх бандитов, мои шансы на успешное освобождение экипажа выросли вдвое. Пора было начинать действовать. Я стала осторожно будить сопящего рядом капитана. Он проснулся, резко сел на диване и ничего не понимающими глазами уставился на меня. Я быстро приложила палец к губам и торопливо прошептала:

— Капитан, просыпайтесь быстрее, нам с вами нужно под любым предлогом оказаться в лазарете. Поэтому прошу вас: сделайте вид, что вам очень плохо, совсем плохо. Сможете?

Борис Александрович тряхнул головой, видимо, отгоняя остатки сна, а может быть, таким образом, входя в сценический образ. Как бы там ни было, через минуту я поняла, что в лице отважного капитана, несомненно, пропадает гениальнейший артист. Он внезапно тяжело задышал, закатил глаза и начал медленно сползать с дивана. Я кинулась к нему, осторожно приподняла голову, подложив руку под затылок, и, обернувшись к смотревшему на эту сцену во все глаза охраннику, показала жестами, что больному необходимо срочно сделать инъекцию. Тот внимательно оглядел сначала меня, потом капитана и, приблизившись, ещё раз тщательно обыскал меня. И только после этого согласно кивнул головой в сторону двери. Я облегчённо вздохнула и махнула рукой врачу тоже проснувшемуся и безучастно сидевшему поодаль. Взяв капитана под руки, мы провели его мимо охранника и открыли дверь. В коридоре оказался ещё один террорист, который, ни слова, ни говоря, поправил на плече автомат и двинулся следом за нами.

Уложив «больного» капитана на койку, я подошла к медицинскому шкафчику и, открыв стеклянную дверцу, стала не торопясь перебирать коробки с ампулами для внутримышечных инъекций. Найдя препарат, содержащий комплекс витаминов, я набрала шприц и сделала капитану инъекцию. Охранник, как статуя с каменным выражением лица, продолжал стоять в дверях, не сводя с меня внимательных карих глаз. Я ходила от шкафа к койке несколько раз, моля Бога, чтобы врач сообразил, наконец, отвлечь охранника, хоть на мгновение. Но всё было тщётно. Тогда я выдвинула ящик стола, достала манометр и измерила капитану давление. Оно и в самом деле было высоковато. Что, впрочем, было совсем неудивительно в данной ситуации. Потом опять вернулась к шкафчику и, встав на цыпочки и пытаясь достать лежащую в самом дальнем углу верхней полки коробку с ампулами, незаметным движением локтя скинула на пол несколько упаковок. Коробки шлёпнулись на мягкий линолеум и стеклянные ампулы и флаконы раскатились по всему лазарету. Я обернулась к охраннику и, глупо улыбнувшись, виновато развела руками. Тот продолжал стоять, даже не сменив позы. Тогда я решительно повернулась к нему спиной и, присев на корточки, стала собирать стеклянные флакончики. Подняв всё с пола и подобрав как можно выше подол и без того коротенького медицинского халатика, я встала на коленки и нагнулась, запустив руку под шкаф. Предоставив, таким образом, возможность охраннику и остальным мужчинам обозревать свои шикарные ягодицы, обтянутые символическими трусиками. Я шарила под шкафом, пока моя рука не нащупала, наконец, ребристую рукоятку пистолета. Я облегчённо вздохнула, развернулась и, упав на бок, не глядя, выстрелила.

— Дерьмо! — раздался у меня за спиной сдавленный крик по-немецки, который заглушил негромкий хлопок выстрела. Расчёт оказался верным. Когда я встала с колен и обернулась, охранник с изумлёнными глазами смотрел на меня и медленно сползал по стенке. На его бедре, чуть выше левого колена, камуфлированные брюки дочерна намокли от крови, сквозь сцепленные на ране ладони обильно текла тёмная кровь, крупными вишнёвыми каплями капая на линолеум.

— Что стоите как истуканы? Проявите же, наконец, гуманность и окажите нашему немецкому другу первую помощь, — сказала я, усмехнувшись, доктору.

Подойдя ближе и отпихнув ногой валявшийся на полу автомат, я грубо схватила террориста за плечо и рывком опрокинула его на линолеум пола лицом вниз, заломив руки за спину, не обращая никакого внимания на сдавленные стоны раненного.

— Доктор, не стойте же соляным столбом! Есть у вас скотч или широкий лейкопластырь? — рявкнула я.

Видя, что доктор, будто очнувшись, резво метнулся к шкафчику с медикаментами, я перевела взгляд на капитана:

— Сейчас я его качественно спеленаю, доктор перевяжет ему рану, и вы тихо, как мышки, посидите в лазарете, пока я схожу на мостик, а затем мне предстоит ещё один малоприятный визит — в кают-кoмпанию. Насколько я понимаю, на борту осталось всего двое дееспособных фрицев?

— Вероятно, — пожал плечами бледный, как только что загрунтованный холст, капитан.

— Ну вот и славненько. Оставайтесь здесь, пока я не вернусь, — с этими словами я выскользнула из лазарета, плотно прикрыв за собой дверь.

Мыс Неупокоева, законсервированная полярная станция, октябрь 1999

…Костерок догорал, из котелка умопомрачительно пахло настоящей дальневосточной ухой, на равнину опустилось светлое покрывало тумана, и вот уже только снежные купола вдали излучали призрачный голубоватый свет. Белая полярная ночь окончательно вступила в свои права.

— Илья Тимофеевич, — спросил Егор, — а, может, вы нам всё-таки поведаете свою историю? Двадцать пять лет лагерей, это ведь, можно сказать, целая жизнь.

— Хорошим людям чего ж не поведать? Расскажу, — задумчиво произнёс рыбак, наливая в железную кружку водку из помятой солдатской фляжки. — Tолько кружка одна, уж не посетуйте, — проговорил он, пуская выпивку по кругу.

Выпили. Помолчали. Стало заметно холоднее. Егор встал и подбросил в костёр плавника. Пламя весело взметнулось вверх.

— Началась эта история в Смоленске, ещё в 1941 году. Я тогда совсем молодым лейтенантом был, командовал взводом НКВД. Мы городской вокзал удерживали, что в южной части города. Немец наступал, почитай, беспрерывно, не давая нам передышки. Восемь атак мы отбили, вокзал в руинах, от роты человек пятнадцать осталось. И вот на девятой контузило меня. Очнулся среди погибших товарищей, а кругом немцы. Отлежался до темноты, и потихоньку выбрался из города, и подался в леса. А на второй день мне повезло — на партизан наткнулся. Действовал в тех краях отряд, «Дед» назывался. Оклемался я только дней через десять. Командир наш, Харитоныч, в разведку меня определил. И вот пошли мы в поиск и на окраине города напоролись на головорезов из зондеркоманды СС. В общем, приняли бой. Трое нас было. Через несколько минут остался я опять один. Последний патрон не оставил, в фашистов выпустил. И спеленали они меня, как котёнка.

— Не успели застрелиться? — спросил Белосветский.

— Да нет. Жизни себя лишить — дело нехитрое. Задание я ещё одно секретное имел. Разведка эта так, для отвода глаз, была. Мы сами эту зондеркоманду искали. Так что не застрелиться, а живым к ним попасть — вот какая задача была. Дело в том, что примерно через неделю после того, как я в отряд попал, начальник мой непосредственный ещё по Смоленскому НКВД на отряд вышел, с медсестрой молоденькой и несколькими бойцами. Вообще-то, окруженцев тогда много к нам выходило. Так вот полковник этот, или майор НКВД, что тогда было одно и то же, поставил мне задачу: сдаться немцам и выдать «особо секретную информацию». «Мульку» — значит. Только попасть в плен следовало как бы случайно. Нужно было, чтобы немцы во что бы то ни стало в эту дезинформацию поверили. На допросах я выложил немцам всё, как было задумано, не сразу, конечно, покочевряжился несколько дней для правдоподобности. Хоть и хитрые они черти, но, как вскоре выяснилось, всё же поверили мне. А ещё через неделю отправили немцы меня под охраной на аэродром, в Берлин лететь. Вылетели, но самолёт наши зенитчики сбили. Совершили аварийную посадку на поле. Тут уж я не оплошал, вырубил лётчиков и дал дёру. Перешёл линию фронта и докладываю:

— Так, мол и так — задание выполнено. А в особом отделе спрашивают: «Какое задание?» Я доложил, как положено. Связались они с партизанским отрядом, а там понятия не имеют, о каком таком секретном задании я толкую. Я говорю: «Полковника спросите». A из отряда сообщают: «Погиб ваш полковник в ночном бою». Помутузили меня ещё маленько особисты и на заседание ОСО, или «тройки», бросили, так тогда военный трибунал назывался. Там приговор в течение двух минут — расстрел. Вывели на задний двор, конвой уже в шеренгу с винтовками на изготовку стоит, а тут генерал, не помню его фамилию, приехал. Посмотрел на это всё, а обстановка на фронте, сами знаете, какая была. В общем, приговор изменили и отправили меня в штрафбат.

— Ну ты, батя, даёшь, — проговорил Егор и протянул рыбаку кружку.

— А что? Всё нормально, всё правильно. Время, сынки, такое было. Иначе никак нельзя. Оказался я со своим штрафбатом под Волоколамском. Метель, холод, горячую жратву три дня не подвозили, оно и понятно, кто с нами, врагами народа, считаться будет. Впереди нас высотка, за высоткой деревня, и приказ — взять всё это хозяйство немедленно. Пошли в атаку, а на высотке одних пулемётов штук пять. Залегли, немец лупит из пулемётов, да так, что головы не поднять. Ракеты в небо пускает, видно всё, как днём. А мы лежим на белом снегу в своих чёрных ватниках и подыхаем по очереди. Рядом со мной кореш залёг, Виталька Скороходов, бывший капитан. Шепчет мне на ухо, что, если сейчас не встанем и не пойдём в атаку, всем хана — перебьют, как зайцев. Я киваю, мол, согласен. А он мне: «Поднимаемся — на раз два». Встали мы и броском вперёд, оглянулся я уже на высоте, наши все, как один, в атаку бросились. Ворвались на высоту, сшибли немцев и, не останавливаясь, погнали их до деревни. На окраине до рукопашной дошло, вот тут меня в грудь и достала пуля немецкая.

— Вас должны были реабилитировать как искупившего свою вину кровью, — авторитетно заметил Белосветский.

— До этого дело, к сожалению, не дошло, — горько вздохнул Илья Тимофеевич, — упал я без сознания, а немец в контратаку пошёл и отбросил наш батальон на исходные рубежи. А я так и остался лежать на высоте, в трёх метрах от немецких траншей. От холода пришёл в себя, слышу совсем рядом немецкую речь. Ну, думаю, всё — отвоевался. А как представил себе, что опять у немцев в тылу оказался, меня аж в жар бросило. Теперь мне один путь — в расход. Наши второй раз ни за что не поверят, что не сам к немцам ушёл. Осмотрелся осторожно вокруг, гляжу: рядом Виталик лежит, ну, я вам рассказывал — капитан. Пощупал, а он холодный уже. Я ватник на нём расстегнул и документы забрал. Собрался с силами и пополз потихоньку, да только силы не рассчитал — потерял всё же сознание. Очнулся в избе деревенской, рядом бабка хлопочет. Оказалось, внучка её семилетняя поехала на дровнях в лес за хворостом и нашла меня. Я без сознания, снегом замело почти целиком, хорошо, что на лице снег растаял. Девочка меня откопала, растормошила, я на сани влез и опять вырубился. В общем, вылечила меня бабка. По счастью, немцев в деревне постоянных не было. А если заезжали, бабка с девочкой меня в сарае прятали. Когда уходил от них, бабка попросила:

— Обещай, если жив останешься, внученьку мою удочеришь. А то помру я, круглой сиротой ребёнок останется. А я ей скажу, что ты отец ей. Как тебя полностью величать-то?

Тогда-то, неожиданно для себя, я и назвался именем своего друга, который погиб у меня на глазах ещё в Смоленске. Там в июле 41-го такая «каша» была, что «похоронку» вряд ли кто на него послал. А документы свои от греха подальше решил я у бабки в сарае схоронить. Дал ей обещание позаботиться о внучке и двинул на восток. А вскоре перешёл линию фронта. Меня опять в особый отдел направили, только теперь я учёный стал. Проверили меня особисты, всё оказалось чисто, и вот так стал я лейтенантом Прохоровым Олегом Васильевичем. Потом воевал, дошёл до Берлина уже подполковником, командиром разведбата, полным кавалером орденов Славы.

— И что произошло? Узнал кто-то из бывших сослуживцев? — предположил Егор.

— Прямо в точку. Узнала меня 11 мая 1945 года в городе Берлине одна сволочь. Из особого отдела, и как вспомнил-то, гад? Арестовали меня и впаяли двадцать пять лет лагерей. Вот так-то.

— А девочку удочерили? — севшим от волнения голосом тихо спросил Белосветский.

— Да, обещание своё я выполнил. Списался с ней из лагерей. Она документы сама все оформила.

— А сейчас она где? — спросил Егор.

— Вышла замуж, сейчас во Владике живёт с мужем и двумя сыновьями. Я раз в год к ним в гости выбираюсь.

— Давай, батя, выпьем за тебя, — поднял кружку Егор, — выпало на твою долю немало. Но я искренне преклоняюсь перед вашим мужеством и стойкостью. А вы не делали попыток восстановить себя в правах? Ну, чтобы звание вернули, награды?

— Нет, не пытался. Столько лет прошло, к чему прошлое ворошить…

— Ладно, отец, закуривай, — протянул Егор старику сигареты, — а я пока на связь с судном выйду, а то время уже подошло.

— Чайка, Чайка, я — Остров, — начал вызывать судно Егор, но ответа не последовало. — Чайка, Чайка, я — Остров, приём. Странно, уснули они там, что ли? Белосветский, давай пулей, доскачи до берега, посмотри — судно-то, хоть на месте.

— Товарищ подполковник, туман сильный, видимость плохая, но, похоже, корабля на рейде нет. Навигационных огней не видно, — доложил вернувшийся через пятнадцать минут Белосветский.

— Вероятно, они ушли к мысу Песчаный, — предположил рыбак, — решили сами проверить брошенную полярную станцию. Или подобрать вас там. Вы на катере? Я слышал звук двигателя.

— Да, вытащили его на берег. Вот там, на песчаной отмели, — махнул рукой Белосветский.

— Тогда давайте я вас до Песчаного провожу, а то в таком тумане вы без меня своё судно ни за что не найдёте. Да и места там — гиблые. Недаром Волчьей заводью назвали.

— Если вас это несильно затруднит, то мы от помощи не откажемся.

— Тогда по коням.

Мыс Песчаный, борт «Академика Виноградова», октябрь 1999

…Едва дверь лазарета мягко закрылась за мной, я, скинув кроссовки, выглянула в коридор. Всё было чисто. Быстро миновав довольно длинный переход до капитанского мостика, я успокоила дыхание и, уже не таясь, зашла внутрь. Рядом со старшим помощником капитана сидел с автоматом на коленях террорист, который при моём появлении тут же вскочил как ужаленный. Но узрев направленный ему прямо в переносицу пистолет, быстро сел на место. Я подошла ближе и неожиданно нанесла бандиту удар рукояткой пистолета в голову. Оставив лежащее на полу тело на попечение старшего помощника, я кинулась в кают-компанию. На моё счастье, охранявший заложников бандит расслабленно сидел в кресле спиной к двери. Не останавливаясь, я молнией влетела в помещение и в прыжке опустила пистолет на бритый затылок террориста. Обведя взглядом застывшие от изумления лица членов экипажа корабля, я, тяжело дыша, одёрнула белый халатик и, присев на диван и громко сказала:

— Быстро приходим в себя. Ты и ты, — я указала пистолетом двум матросам на лежащего бандита, — свяжите его. А вы двое, — знаком подозвала я ещё двоих, — бегом на мостик, там разберётесь что к чему. Ещё двое в лазарет. Ну что застыли? Бегом, — рявкнула я и, вздрогнув, стремглав помчалась на корму судна, где ясно слышался шум мотора. Выскочив на откидную площадку, я в предрассветном тумане увидела приближающийся тёмный силуэт гидрологического катера. Опустив пистолет, я облегчённо вздохнула и уселась прямо на ледяной металл палубы, зябко обхватив руками колени.

Егор с первого взгляда на меня понял, что случилось что-то экстраординарное. Он бережно поднял меня с палубы, подобрав мой пистолет, и, выщелкнув магазин и с ходу, определив, что одного патрона не хватает, покачал головой, загнал магазин обратно и сунул пистолет себе в карман. Я сделала шаг, крепко прижалась к Егору и, безуспешно пытаясь унять дрожь во всём теле, быстро обрисовала ему обстановку.

Поручив заботу обо мне Белосветскому, мой любимый бегом припустил на мостик. Когда я добрела до кают-компании, допрос захваченных пленных уже шёл полным ходом. Я немного постояла в дверях, слушая, как подполковник быстро задаёт вопрос по-немецки и, выслушав ответ, тут же выстреливает следующий. Судя по всему, пленные заливались соловьями. Мне там пока делать было нечего, поэтому я спустилась в кубрик и, наплескав себе большой бокал коньяка, завалилась на койку.

Примерно через час зашёл Егор и, ещё раз недоумённо глядя на мой наряд медсестры, проговорил, озадаченно почесав макушку:

— Наташка, твои ролевые игры эротического характера, судя по всему, немцам не понравились. Только понять не могу — почему? По-моему, выглядишь ты — просто обворожительно. Мне так и хочется завалить тебя в койку. Но сейчас, к сожалению, времени на это нет. Так что в темпе переодевайся, и я жду тебя наверху. Фрицы утверждают, что остальные во главе с самим Куртом Краузе…

— Даже так? Самим Куртом? А кто это? — промямлила я.

— Вот ты и свяжешься по спутнику с генералом, и, надеюсь, через несколько минут мы будем точно знать, что это за птица. А пока нам известно следующее: они ищут немецкую подводную лодку времён Второй мировой с какими-то сокровищами. И я очень надеюсь, на этот раз речь идёт именно о том, что мы ищем. Так вот, этот Курт и ещё двое должны были сегодня ночью обследовать подводную пещеру в миле в востоку от мыса Песчаного. По их словам, они располагают достоверной информацией о месте нахождения этой субмарины.

— А корабль наш им зачем понадобился? Баллоны заправить? — медленно спросила я, чувствуя, как живительное тепло от выпитого глотка коньяка уже полностью овладело каждой клеточкой моего тела.

— Я всегда знал, что ты у меня умница. Но делать всё нужно быстро, немцы говорят, что команда Курта должна вернуться уже завтра утром. А нам очень желательно застукать их на месте погружения, поскольку точное место знает только Курт. А я очень сомневаюсь, что он будет таким же разговорчивым, как остальные его соратники. Давай поднимайся и в темпе вальса доложись генералу, а мы пока подготовим снаряжение. Возможно, там понадобятся металлодетекторы, ну и ещё много чего. На всё про всё у нас полчаса. Договорились? Ну давай, соберись, детка, и больше не пей, — кивнул Егор на рюмку с коньяком, — нам ещё погружаться, — потом наклонился, чмокнул меня в щёку и выскочил за дверь.

Чувствуя себя совершенно разбитой, я доплелась до мостика и вышла на связь с Москвой. Коротко, не вдаваясь в подробности, я доложила обстановку и попросила генерала срочно, в течение ближайшего получаса, собрать и отправить нам всю имеющуюся информацию по интересующему нас гражданину.

Когда наш катер отвалил от борта «Академика Виноградова», я уныло посмотрела на удаляющееся гидрографическое судно, на радиомачте которого ещё можно было разглядеть три небольших вымпела, развевающихся на ветру, — изображение ромба, расположенного между двумя кругами. Международный морской сигнал, означающий, что в данном квадрате ведутся водолазные работы. Потом огляделась вокруг и только сейчас обратила внимание на незнакомца, примостившегося рядом со мной. Я поднялась и подошла к Егору:

— Товарищ подполковник, разрешите поинтересоваться, кто это? — шёпотом спросила я, кивнув на неизвестного.

— Где? — развернулся Егор на сто восемьдесят градусов.

— Вот там, в уголке сидит, на корабле я его не видела. Откуда он взялся? С неба свалился? — нахмурилась я.

— Это, Наташка, наш проводник. Очень полезный во всех отношениях для нас человек. Потом обязательно расскажу, только напомни.

— А почему он с карабином? — не унималась я.

— Здесь все с оружием ходят. А как же иначе? Тут же медведи белые повсюду бродят, да и полярные волки попадаются, — хитро прищурился Егор.

Катер боевиков Курта мы обнаружили быстро. Он стоял примерно в тридцати метрах от скалистого берега на якоре и мирно покачивался на волнах. Осторожно приблизившись и убедившись, что посудина пуста, мы пришвартовались рядом. Я перепрыгнула на катер неприятеля и спустилась в каюту. Мой взгляд сразу упал на откидной столик, где посреди грязной посуды с ещё свежими остатками еды я увидела небольшой блестящий пистолет. Я подошла и осторожно, за спусковую скобу подняла изящную восьмизарядную игрушку. На рукоятке, отделанной накладками из слоновой кости, тускло блестела потемневшая от времени медная пластина. Я поднесла пистолет к горевшей настольной лампе и с замиранием сердца прочитала: «капитану НКВД Веретенниковой Е.В. от наркома внутренних дел. 1944 г.». Выскочив на палубу, я легко перепрыгнула обратно на наш катер и сразу попала в объятия Егора, который, внимательно посмотрев на меня, спросил:

— Нашла что-нибудь интересное?

— Да, — коротко ответила я и протянула ему «Вальтер».

Егор внимательно изучил дарственную гравировку и, удовлетворённо кивнув, спросил:

— Ну что, вперёд?

…Оставив на хозяйстве нашего проводника с карабином, мы один за другим начали погружение в ледяную пучину. Проверив глубиномер, компас и часы, я оттолкнулась от борта катера, развернулась вниз головой и медленно пошла на погружение, держась одной рукой за спусковой конец. Видимость под водой была неплохая, и вскоре на глубине примерно двадцати метров в отвесной скале мы обнаружили большое углубление, из которого бурлящим потоком вырывалась в море Лаптевых широкая река. Поразительно, но приборы показывали, что температура воды по мере того, как мы продвигались по руслу, поднималась всё выше. Преодолевая нешуточное сопротивление, мы упорно продолжали двигаться вперёд и вскоре попали в небольшую пещеру. Чтобы миновать её, пришлось проплыть ещё метров триста. Вскоре стало значительно светлее и, наконец, нависающий над нами скальный потолок резко ушёл вверх, и мы стали осторожно подниматься на поверхность. Течение почти совсем исчезло, и, всплыв, все члены нашей команды оторопели от неожиданно открывшейся нам картины. Мы оказались на поверхности большого озера с песчаными, девственно — чистыми берегами. И снова показания приборов, которые по настоянию гидрологов мы захватили с собой, зафиксировали удивительный факт — вода в озере оказалась абсолютно пресной. Выбравшись на песчаный берег и скинув тяжёлые акваланги, мы стали осторожно обследовать местность. На песчаных берегах, на спокойной глади поверхности озера и на прибрежных скалах мерцали зеленоватым светом блики неизвестного нам происхождения. Этот призрачный свет, казалось, проникал откуда-то сверху. Но источник света, как мы ни пытались, обнаружить не удавалось. Воздух в пещере был чист и свеж. При этом ощущался довольно сильный запах озона, который люди обычно хорошо чувствуют после грозы или гуляя в сосновом лесу. Непонятное свечение вполне сносно освещало окружающую нас местность. Я повернулась и увидела в нескольких метрах загадочно темнеющий грот. Егор включил фонарь и, знаком показав Белосветскому, чтобы он оставался около наших аквалангов, махнул мне рукой. Мы осторожно вошли внутрь. Липкая темнота тотчас обволокла нас, начисто лишая возможности ориентироваться в пространстве. Узкий луч фонаря, блуждающий в кромешной темноте коридора, метался из стороны в сторону, то и дело натыкаясь на грубо обработанные своды туннеля. Неожиданно ход закончился и мы оказались в огромной пещере. Эхо наших шагов гулко отражалoсь от стен и потолка, и мне на мгновение показалось, что темнота вокруг полна неизвестными существами. Егор провёл фонарём по периметру и осветил вырубленный прямо в скале зал. Увиденное нами иначе трудно было назвать. Я не выдержала и тоже врубила фонарь. Ослепительно — белые снопы света бродили во мраке, выхватывая из темноты полированные мраморные плиты пола, конической формы каменные колонны зелёного цвета, уходящие вверх, и… искусно вырубленного в камне на северной стороне скалы огромного орла, сжимающего в чёрных блестящих когтях венок из дубовых листьев, в центре которого призрачно белела свастика. Около восточной стены пещеры свет фонаря вырвал из темноты несколько металлических навесов. Продолжая медленно продвигаться вперёд, мы наткнулись на боковой проход, который через несколько метров привёл к двум небольшим комнатам, вырубленным прямо в толще скалы. Одна была очень похожа на жилой блок, поскольку кругом стояла полуразобранная деревянная мебель, да высокий штабель панцирных сеток от железных кроватей. Другая — буквально забита множеством больших деревянных ящиков. Егор, достав нож, осторожно вскрыл один из них. Надёжно завёрнутые в промасленную бумагу, там обнаружились упакованные части и механизмы различных станков и шанцевый инструмент, покрытые толстым слоем смазки. Мы переглянулись и двинулись дальше. Ход резко повернул направо, и примерно через двадцать метров мы оказались в следующем небольшом гроте, где аккуратным штабелем стояли до самого потолка два десятка обитых металлическими лентами прочных деревянных ящиков. Мелькнула мысль — неужели нашли? Однако моя радость снова оказалась преждевременной. Часть из них была заполнена небольшими примерно килограммовыми жестяными банками, окрашенными серой краской для защиты жести от коррозии с немецкими, норвежскими и датскими консервами, американскими сушёными фруктами и изюмом в прочных бумажных мешках. А часть — большими и тяжёлыми жестяными коробками, обшитыми аккуратно подогнанными деревянными рейками. В них мы с удивлением обнаружили запас листового чая, кофе и шоколада в полукилограммовых плитках. Там же, тщательно завёрнутые в фольгу, хранились несколько банок с немецким яичным порошком. В следующем ящике оказалась датская консервированная ветчина в небольших плоских металлических банках. Последним нам попался неприкосновенный запас качественного на вид спиртного — несколько нераспечатанных ящиков с бутылками шнапса, французского красного вина и коньяка, тщательно переложенных соломой.

Егор вдруг остановился и, присев на корточки, махнул мне рукой.

— Интересное местечко, — шёпотом проговорила я.

— Да уж. Нечасто такое встретишь. Я думаю, раз уж мы здесь просто необходимо составить точную схему расположения помещений. Авось потом пригодится. Поскольку признаки присутствия двуногих полностью отсутствуют, я предлагаю нам с тобой вернуться на берег озера, где мы оставили Белосветского. Ты его сменишь. А мы с ним разделимся и ещё раз внимательно обследуем все ходы. Конечно, весьма сомнительно, что здесь мы обнаружим наш груз. Но проверить нужно.

— Согласна, особо рассчитывать на удачу здесь не приходится. Сюда может добраться только аквалангист, а для подводной лодки, проход слишком узкий. Но проверить всё же необходимо.

— Добро. Тогда возвращаемся по нашим следам.

Вскоре мы без приключений добрались до берега озера. Белосветский встретил нас там же, где мы его оставили.

— Командир, — обратился к Егору Белосветский, тревожно озираясь по сторонам, — это зелёное свечение периодически меняет свою интенсивность, и при этом слышатся какие-то непонятные звуки, похожие на стоны.

— Старший лейтенант, отставить панику. Мы с Ростовой почти всё проверили. Очень похоже, что никого здесь нет. Сейчас мы оставим её охранять снаряжение, а сами прошвырнёмся, по-быстрому, вон в ту сторону, — Егор показал рукой на противоположный берег озера, — и, таким образом, завершим осмотр. Всё понятно? Тогда вперёд. Наташа, будь осторожна, — Егор повернулся ко мне, — смотри на всякий случай в оба. И никуда не отходи одна, здесь вполне можно наткнуться на мины. Договорились?

— Договорились, только и вы, смотрите там, поаккуратней.

— Мы быстро, — Егор чмокнул меня в щёчку и заспешил в обход озера.

Едва мои друзья скрылись на том берегу, я стала тоже различать непонятные звуки, отдалённо напоминающие голоса. Внимательно присмотревшись к поверхности озера, я заметила, что зеленоватый свет, отражаясь от воды, дорожкой переходит на скалы чуть левее меня. Я осторожно огляделась и, убедившись, что Егор с напарником уже далеко, прямиком направилась туда, где световая дорожка скрывалась под нависшей над озером скалой. Для того чтобы пролезть под этот каменный козырёк, под которым оказался завал из камней, мне пришлось сначала опуститься на корточки, а потом и вовсе принять коленно-локтевую позу и в таком неудобном положении двигаться дальше. Хорошо, что я вовремя включила фонарь. Без него я ни за что бы не разглядела блестящую тонкую проволоку, натянутую поперёк направления моего движения. Замерев на мгновение, я успокоила дыхание и осторожно прикоснувшись к растяжке подушечками двух пальцев, провела рукой по всей её длине. Она оказалась короткой — сантиметров пятидесяти, и на конце её, как и следовало ожидать, притаилась небольшая, но чрезвычайно опасная противопехотная немецкая мина нажимного действия, тёмно-зелёным пятном выделяющаяся на размытом жёлтом песке. Стальная нитка вела к вкрученному в тело квадратной железной коробки боковому взрывателю. Осторожно отсоединив проволоку и с замиранием сердца выкрутив взрыватель, я отложила обезвреженную мину в сторону и, мысленно перекрестившись и переведя дух, поползла дальше. Едва продвинувшись вперёд, я вдруг почувствовала под коленкой что-то небольшое и твёрдое. Решив, что наткнулась на камень, я пошарила рукой в песке и, нащупав маленький холодный предмет, поднесла его к лицу. Разжала пальцы. На моей ладони лежала сплющенная и позеленевшая от времени солдатская латунная пуговица с пятиконечной звездой. Не поверив своим глазам, я в свете фонаря послюнявила палец и тщательно потёрла поверхность предмета. Сомнений не осталось, и я ещё быстрее поползла вперёд. Через несколько минут моему взору открылся небольшой грот с озерцом посередине. Я встала нa дрожащие от усталости ноги и подошла к краю. Наклонилась над водой и, уже зная наперёд, что увижу, всё равно отшатнулась от неожиданности. Озеро доверху было заполнено человеческими костями. Я обессиленно опустилась на песок. Передо мной, вне всякого сомнения, лежали останки советских солдат — без вести пропавших военнопленных, строивших эту фашистскую базу…

Егор с Белосветским, едва перебравшись на противоположный берег озера, сразу наткнулись на немецкий вещевой склад. Чего там только не было! Уложенные с немецкой аккуратностью на деревянных поддонах зимние комплекты форменных двухсторонних камуфлированных бушлатов на тёплых подкладках, несколько штабелей курток на овечьем меху и таких же кожаных рукавиц, меховые шапки с кожаными назатыльниками и наушниками, пара деревянных ящиков с прочными тёплыми ботинками из оленьей шкуры. Кроме того, рядом лежал запас шерстяного белья и суконных утеплённых брюк, а также несколько жестяных коробок со спичками. Неподалёку стояли в ряд несколько десятков тёмно-зелёных металлических двадцатилитровых канистр с бензином, на которых были отчётливо видны выдавленные надписи — Wehrmacht, 1940. Вскоре стало окончательно ясно, что они наткнулись на обычный склад предметов первой необходимости и обеспечения жизнедеятельности, оставленный здесь немцами, скорее всего, для экипажей немецких подводных лодок. Тщательно осмотрев содержимое склада и окончательно убедившись в том, что никаких следов разыскиваемого груза на базе нет, Егор принял решение возвращаться.

Мы снова ушли под воду и, проплыв до противоположного берега озера, обнаружили на глубине пятнадцати метров ещё один проход. Течение в нём было настолько сильным, что нам приходилось отчаянно бороться за каждый преодолённый метр. Вскоре туннель стал расширяться и разделился на два коридора. Одно ответвление резко уходило вправо и, судя по показаниям компаса, уводило вглубь острова, другое же просто огромное в диаметре, отчасти напоминающее туннель метрополитена, только раз в десять шире, круто поворачивало налево, в сторону моря. Мы на мгновение остановились, но Егор показал влево и вверх. Высоко над нами, сквозь толщу воды, на фоне отсвечивающих зеленоватым призрачным светом ледяных сталактитов я сразу разглядела какие-то тёмные фигуры, распластанные на своде туннеля. Я знаком показала Егору, что намерена подняться выше и осмотреться. Подполковник одобрительно кивнул и, приблизившись ко мне вплотную, застегнул на моём поясе титановый карабин страховочного троса. Я стала медленно подниматься и вдруг почувствовала, как неведомая сила подхватила меня и, закружив в бешеном водовороте, неумолимо потащила вверх. Под самым сводом пещеры оказался огромный воздушный пузырь, в который подземная река и выбросила меня с такой силой, что я вылетела на поверхность точно пробка из бутылки шампанского. Немного придя в себя и оглядевшись по сторонам, я постепенно успокоилась. Очень мешал страховочный трос. На глубине, где я попала в зону водной турбулентности, канат тянуло вниз просто с нечеловеческой силой. И у меня даже сначала мелькнула шальная мысль — отстегнуть карабин. Но когда я успокоилась, благоразумие всё же взяло верх. Оставшись без страховки, подобно альпинисту в горах, я не смогла бы преодолеть стремительное течение реки, которое неистово ревело всего в нескольких метрах ниже меня, и присоединиться к своим спутникам. Течение почти наверняка протащило бы меня по подземному коридору, и одному Богу известно, чем это всё закончилось бы. Достаточно было случайно задеть аквалангом за какой-нибудь выступ скалы или ледяной сталактит, и судьба моя была бы в тот же миг предрешена.

Не обращая больше абсолютно никакого внимания на резкие рывки страховочного троса, отзывающиеся острой болью в боку, я подняла глаза к своду пещеры. Там, прямо надо мной, некогда прижатые мощным потоком подводной реки и в разных позах вмёрзшие в лёд, а затем покрытые тонким прозрачным ледяным панцирем, точно креветки в супермаркете, покоились четыре трупа в чёрных комбинезонах. На груди у каждого угадывались металлические ребристые ранцы, выкрашенные в характерный цвет «фельдграу» — по-видимому, это были аналоги наших изолирующих дыхательных аппаратов — драгеры. Вероятно, в то время, когда несчастные попали в ледяной плен, воздушного пузыря ещё не было, и подземная река была намного более полноводной. А, соответственно, и сила потока была тогда значительно мощнее. Её стремительное течение, застав врасплох незадачливых аквалангистов и протащив по подземному коридору, вытолкнуло наверх, с непреодолимой силой прижав к ледяному своду пещеры.

Окончательно успокоившись и осветив покойников мощным фонарём, я разглядела под тонким слоем льда на чёрных комбинезонах мертвецов немецкие знаки различия. Рядом с крайней слева фигурoй, я разглядела чёткий след пятого. Отпечаток его тела отлично просматривался на льду. «Вероятнее всего, — подумала я, — это и был тот самый труп, который вынесло за несколько десятков километров отсюда, в расположение пограничной заставы Омулева. И произошло это, скорее всего, вследствиe резкого повышения температуры воды. Лёд подтаял, и труп отлепившись от свода, упал в воду и, подхваченный быстрым течением, был выброшен вместе со спасательным плотом на берег, где его и обнаружили пограничники».

Однако пора было возвращаться. Несколько раз сильно дёрнув страховочный трос, я подала сигнал Егору, что собираюсь присоединиться к своим. Несколько минут отчаянной борьбы со стихией, и течение отпустило меня. Увидев совсем рядом Егора, в нарушение всех правил показывающего мне кулак, я облегчённо вздохнула, и мы стали осторожно продвигаться дальше.

Метров через пятьсот подземная галерея начала ещё более заметно расширяться. Датчики показали, что температура воды быстро поднимается и уже почти достигла трёх градусов выше нуля, солёность тоже стала увеличиваться, судя по приборам, прямо на глазах. Внезапно мы увидели впереди тонкие жёлтые лучи света, которые метались под сводом пещеры. Подплыв ближе, я хорошо различила тёмные силуэты трёх неизвестных аквалангистов, методично исследующих… застывшую на дне огромную субмарину. Несмотря на скудное освещение, я сразу узнала её. Та же характерная для этих типов подводных лодок бочкообразная рубка, внутри ограждения которой смотрели вверх ржавыми стволами две спаренные артиллерийские установки с 20-миллиметровыми пушками. Но существенное отличие от остальных лодок, виденных мной раньше, заключалось совсем не в более мощном вооружении… Всё внутри меня ликовало. Мы нашли её! Я не выдержала, и, наплевав на осторожность, врубила мощный подводный прожектор, и направила его ослепительно — белый луч на переднюю часть рубки. Теперь на ней ясно можно было различить намалёванный чёрной краской древний символ шумеров и тамплиеров — Чёрное солнце. Я замерла на мгновение, заворожённая этим зрелищем. А вокруг субмарины тем временем уже разворачивался жестокий подводный бой. Переплетение тел и мелькание ласт разных окрасок. Целые облака воздушных пузырей из перерезанных шлангов, почувствовав свободу, рвались вверх, к сводам мрачного тоннеля. Клубами поднимающиеся вверх и быстро разрастающиеся в стороны красно-коричневые облака мути. Пузырящиеся дорожки пуль-гвоздей, распарывающие толщу ледяной воды и пронзающие мечущиеся фигуры врагов. Подводная схватка всегда скоротечна, и буквально через несколько мгновений всё было кончено. Три тела в тёмных комбинезонах в ореоле воздушных пузырей, похожие на нелепых больших морских звёзд, подхваченные сильным течением, быстро стали удаляться, мигая нам напоследок светом фонарей, закреплённых у них на запястьях, пока совсем не исчезли из виду в чёрном жерле туннеля. Я мазанула прожектором по полю битвы. С облегчением увидев целого и невредимого Егора, который обернувшись на свет, показал мне сложенные цифрой «0» большой и указательный пальцы, я стала спускаться ниже. Подлодка стояла на грунте на ровном киле, прижавшись бортом к стенке тоннеля, вдоль которой угадывался бетонный пирс с большими ржавыми швартовочными кольцами. Подплыв вплотную, я поняла, что правая сторона скалы, как и пирс, сплошь покрыты толстым слоем прозрачного льда. Субмарина одним бортом буквально вмёрзла в лёд. Вокруг неё, полузанесённые песком, под разными углами торчали из грунта несколько десятков ржавых кислородных баллонов синего цвета с белыми орлами, державшими в когтях свастику. Рядом, ощерившись хвостовым оперением, лежала рыжая, со следами чёрной краски торпеда внушительных размеров. Заметив, что мои друзья направились к носовым торпедным аппаратам подлодки, крышка одного из которых была распахнута настежь, я, вслед за мелькнувшими у моего лица ластами Егора тоже направилась внутрь «морской хищницы Дёница». Едва мы оказались в первом отсеке лодки, стало понятно, что вооружение с неё, вопреки нашим предположениям, не снято, и лодка явно предназначалась отнюдь не только для транспортировки грузов. В свете фонарей, блуждающих по чреву морского монстра, я увидела огромные закрытые крышки торпедных аппаратов, расположенных вертикально один над другим. Под нами, покрытые чёрным илом, угадывались тонкие рельсы с навеки застывшими на них причудливыми остовами зарядных тележек. Проплыв в отверстие распахнутой металлической двери, мы оказались во втором — аккумуляторном отсеке. Об этом я догадалась, рассмотрев по обе стороны от себя висевшие на заржавленных цепях рамы — всё, что осталось от матросских коек. Внизу, прямо под нашими ногами, чернели большие прямоугольные аккумуляторные ямы, заполненныe всяким мусором. С трудом пробравшись через хитросплетения проводов, в беспорядке свисавших сверху, я попала в большое помещение со странной толстой трубой посередине, уходящей куда-то вверх. И только приблизившись вплотную, поняла — это центральный пост подводной лодки, а труба — не что иное, как командирский перископ. Егор указал мне рукой на большой металлический сейф, стоявший у переборки и покрытый всё тем же чёрным илом. Я кивнула головой и, оставив напарников на центральном посту, поплыла дальше. Вероятно, я попала в кормовой аккумуляторный отсек, так как сразу увидела внизу всё те же большие прямоугольные ямы, а подняв глаза и поведя прожектором в сторону, едва не задела аквалангом угол железной койки, свисавшей буквально с потолка. Чертыхнувшись про себя и мысленно решив впредь быть как можно более осторожной, я поплыла дальше. Когда позади остался дизельный отсек с непонятными для меня агрегатами и хитросплетениями трубопроводов, я попала в помещение почти всё пространство которого, насколько я могла судить, занимали несколько огромных электромоторов. Не обнаружив для себя ничего интересного, я быстро осмотрелась по сторонам и, не останавливаясь, продолжила путь.

В последнем или, правильнее сказать, в первом кормовом отсеке, где, по моим довольно дилетантским представлениям об устройстве подводной лодки, должны были находиться приводы рулей, запасы баллонов со сжатым воздухом и мастерская, я сразу увидела на палубном настиле два белых черепа. Они лежали в углу у переборки, бессмысленно уставившись пустыми глазницами на непрошенную гостью. Я вздрогнула и, переведя дух, снова направила свет фонаря на останки подводников. Рядом с ними в беспорядке были разбросаны гаечные ключи различных размеров и пустые кислородные баллоны, судя по открученным до отказа вентилям. Эти двое моряков почему-то не покинули лодку вместе со всеми, а продолжали пытаться устранить неисправность, возникшую, видимо, в рулевом управлении. Стало понятно, что они оставались в этом отсеке до самого последнего момента, пытаясь спасти лодку. Эти двое подводников боролись, пока у них не кончился кислород. Я впервые с уважением посмотрела на моряков Вермахта. Опустившись чуть ниже, я разглядела в иле чудом сохранившийся правый ботинок одного из погибших и блестящий металлизированный шеврон, тускло блестевший в стороне. Наклонившись и, взяв в руки этот кусочек ткани, я сразу увидела лежащих в иле рядом друг с другом два овальных алюминиевых медальона, так называемых личных опознавательных знака, с выбитыми в зеркальном отображении на двух половинках, разделённых прерывистой линией разлома, личными данными военнослужащих Кригсмарине…

«Однако пора возвращаться», — подумала я, посмотрев на часы и манометр. Кислорода оставалось как раз на то, чтобы вернуться. В последний раз бросила взгляд на останки немецких моряков, развернулась и, зажав в руке немецкие медальоны, поплыла в обратном направлении.

В четвёртом кормовом аккумуляторном отсеке один из медальонов случайно выскользнул у меня из рук и, на мгновение блеснув в свете фонаря, исчез в темноте.

Я остановилась, и, несмотря на то, что была сильно ограничена во времени — запас воздуха продолжал катастрофически таять, опустилась почти к самому палубному настилу, и вдруг увидела подо ржавыми металлическими рамами нижнего яруса матросских коек что-то, накрытое почерневшим от воды брезентом. Я опустилась ниже и, ухватив рукой край склизкого и тяжеленого брезента, потянула eго на себя. Полусгнившая ткань легко поддалась и соскользнула мне под ноги, открыв моему взгляду ряд выкрашенных тёмно-серой краской больших металлических ящиков с надписями, сделанными через трафарет белой краской:

«Smolensk, 1941».

Я замерла на месте и, ещё не веря в удачу, осторожно провела рукой по крышке верхнего ящика. Видение не исчезло. Ящики были самые настоящие. Затаив дыхание, пересчитала взглядом — их было ровно шесть штук…

Москва, октябрь, 1999

Мы с Егором отгуляли положенные две недели отпуска, большую часть которого «били баклуши» и валялись в постели. В один из вечеров, когда мы решили выпить по бокалу вина при свечах, то есть устроить романтический ужин, Егор рассказал мне историю жизни нашего арктического проводника — Козлова Ильи Тимофеевича. Рассказанное потрясло меня до глубины души, я долго после того, как Егор закончил рассказ, молчала, приходя в себя. Я отчётливо вспомнила строчки, прочитанные мной на выцветших страницах архива:

«…Так, Борисов показал, что по приказу Шварца подготовил и успешно осуществил операцию в результате которой был пленён лейтенант НКВД Козлов Илья Тимофеевич, участвовавший в перевозке ценностей, обнаруженных в д. Богданово Колодези в июне 1941 года. Козлов на допросах сообщил немцам сведения, содержащие государственную тайну. А, именно, о количестве и примерном составе клада ценностей, доставленных в Смоленское отделение государственного банка СССР из д. Богданово Колодези. О дальнейшей судьбе ценностей Козлов И.Т. ничего не знал и был расстрелян осенью 1941 года…»

Выходит, Козлов остался жив? Это было просто невероятно! Если бы мы нашли этого ценного свидетеля в самом начале, насколько короче был бы наш путь к сокровищам! Но жизнь, как всегда, своенравно поступила по-своему, предоставив нам самим пройти весь путь, от самого начала до самого конца…

Посёлок Валентиновка, октябрь, 1999

В последний погожий денёк перед выходом на службу мы всей командой решили завалиться к Тарасову на дачу. Октябрь в этом году выдался по-летнему тёплый. Валентиновка стояла, как всегда, в убранстве величественных корабельных сосен, сочную зелень которых чувственно обрамляла золотая роспись клёнов и лип. Солнце пригревало совсем по-летнему, и мы, утеплившись было утром, с нескрываемым наслаждением скинули куртки и свалили их в необъятный багажник Мишкиного «Лендровера».

Генерал встретил нас как радушный хозяин, поворчав немного по-стариковски и на прекрасную погоду, и на пробки на дорогах.

Вскоре весело затрещал мангал, и мы, наконец, расселись за большим круглым столом на застеклённой террасе старого бревенчатого дома.

— Товарищи офицеры, — поднял первый тост генерал, — первым делом хочу поблагодарить вас за службу. Но прежде, чем поставить в этой, без увеличения сказать, запутанной и опасной операции точку и вручить вам заслуженные награды, я позволю себе прояснить для вас некоторые моменты, оставшиеся за кулисами всей этой истории, — генерал выпил и, крякнув от удовольствия, продолжил. — Так вот, три дня назад на участке известной вам заставы, — генерал хитро подмигнул мне, — выбросило на берег тела трёх аквалангистов. Они в точности, по словам гидрографов, повторили путь спасательного плота со свеженьким покойником, который оказался в расположении заставы капитана Омулева. Два из них абсолютно никакого интереса для нас не представляют, а вот третий, — генерал выдержал эффектную паузу, — по данным посмертной дактилоскопии оказался неким Дитером Хоффманом, оберштурмбанфюрером СС, лицом, кстати, весьма и весьма приближённым к Герману Герингу. Этакий высокопоставленный офицер для особых поручений. Он безуспешно разыскивался как военный преступник с мая 1945 года и по сей день полициями Польши, Германии, США, Израиля, России и даже бывшей Чехословакии. Последний раз его видели в Берлине осенью 1944 года. А в Москву он прилетел по документам Курта Краузе, под этим именем он и проживал последнее время в Эквадоре. Так вот, вам будет интересно узнать, что полученные с его трупа отпечатки пальцев полностью соответствуют отпечаткам, зафиксированным на месте убийства Веретенниковой, а также на наградном пистолете системы «Вальтер», обнаруженном вами на катере преступников. Таким образом, теперь мы можем с большой долей вероятности воссоздать произошедшее 23 мая 1974 года в квартире № 5-бис, в доме № 1 по Котельнической набережной.

Итак. Примерно в 11 часов утра в квартиру позвонили. Веретенникова открыла дверь, и в квартиру вошли двое. Как вы уже поняли — Дитер Хоффман и сотрудник германского посольства Карл Вассерман. Трудно представить, конечно, что испытала женщина, увидев двух призраков из прошлого, но самообладания опытная разведчица явно не потеряла. Допрос, вероятно, вёл Вассерман, поскольку именно он и остался навсегда лежать в той квартире. При этом следует иметь в виду, что пришли они к ней исключительно как к подельнице Шварца. И, естественно, оба понятия не имели, кто на самом деле Веретенникова. Так вот. Шварц в своё время был тоже, как и Хоффман, человеком Геринга. Они спрашивали о грузе, это бесспорно. Веретенникова приняла правила игры и выдала им место захоронения архива Смоленского горкома. Так как знала, что захоронка эта ложная. Но тут, вероятно, Хоффман увидел манускрипт, висевший на стене, и понял, что женщину придётся убрать, чтобы завладеть тибетскими документами. И Веретенникова это сразу просекла или просто что-то почувствовала. Вот только после того Веретенникова достала пистолет и ухлопала Вассермана, а Хоффман убил женщину. Но Хоффман не сразу покинул квартиру, а как выяснилось, забрал с собой кожаную папку с оригиналами бесценных тибетских манускриптов, которые достались мужу Веретенниковой по наследству от его боевого отца Якова Блюмкина.

— Но ведь профессор утверждал, вернувшись из Швейцарии, что в квартире ничего не пропало, — напомнил Суходольский.

— Действительно, в материалах следствия зафиксирован этот факт, — невозмутимо согласился генерал, — вот только следователь, снимавший с профессора показания, понятия не имел о том, что профессор Блюмкин — не кто иной, как сын пламенного революционера Якова Блюмкина и машинистки ОГПУ Елизаветы Мироновой. Яков и сам, скорее всего, не знал, что от этой случайной связи у него родился сын, но, как бы там ни было, когда для него запахло жареным и перед тем, как принять решение рвануть за кордон, Яков пришёл к Мироновой и оставил ей на вечное, так сказать, хранение эту самую папку с манускриптами. Потом, как известно, Блюмкина арестовали и расстреляли, а Елизавета дала сыну свою фамилию, я так полагаю, побоявшись за жизнь ребёнка и собственную. Таким образом, ни одна душа не знала, где искать эту заветную папку. А Блюмкин взял фамилию отца только в 1956 году, когда регистрировал брак с Веретенниковой. И, скорее всего, сам всё это время понятия не имел, что за папка столько лет пылится у него в шкафу.

— Тогда непонятно, почему Хоффман не забрал с собой манускрипт со стены? — спросил Суходольский.

— Забрать этот манускрипт, значило навести КГБ СССР на верный след. И Хоффман сразу это понял. Поэтому он, скорее всего, просто сфотографировал картинку. Для него это было достаточно. Таким образом, обстановка в квартире осталась нетронутой. И никому в голову не пришло, что всё дело в старой и забытой всеми папке с непонятными тибетскими рисунками. — ответил генерал.

— Но ведь немцы в своё время привезли с Тибета такие же манускрипты? Зачем тогда им понадобились манускрипты Блюмкина? — в свою очередь, удивилась я.

— Ну, во-первых, доступа у таких, в общем-то, рядовых сотрудников, как Хоффман, к документам высшей степени секретности, какими являются секретные отчёты «Ананербе», скорее всего, не было. А, во-вторых, повторяю, нацисты заявились к Веретенниковой вовсе не за манускриптами, а выяснить место захоронки груза, поскольку им было известно, что Елена во время войны работала на Шварца, который, вероятно, убедил Геринга в том, что знает о местоположении груза.

— Но ведь самый важный груз, я имею в виду вагон с драгоценностями, был и так уже в руках у немцев, — не поняла я.

— Да, у немцев. Только вот Геринг неожиданно повёл свою игру. И, кроме него, никто не знал, где содержимое того почтового вагона. И, вероятно, только после войны, Хоффман выяснил, что ценности либо остались в смоленских лесах, либо уплыли в неизвестном направлении на одной из субмарин Дёница. Вот чтобы проверить первый вариант, они и завалились к Веретенниковой. А получилось так, что помимо информации о месте захоронения груза им достались ещё и манускрипты. Таким образом, карта возможного пути следования субмарины у него была. А то, что лодка вышла из Киля с шестью ящиками ценного груза на борту, ему было, скорее всего, известно и раньше. Нельзя забывать, что Хоффман был очень близок к Герингу. И, конечно, какой-то, пусть неполной информацией, но он всё же, бесспорно, владел. А дальше всё просто. Алекс Шторм лежал в больнице и о манускриптах, похищенных из квартиры Блюмкина не знал, а Хоффман ему, как мы видим из дальнейшего развития событий, ничего не сказал, ограничившись, видимо, только информацией о месте захоронения в Смоленском лесном массиве. Вот поэтому его и не было с Алексом Штормом во время проведения вами первого этапа операции. Пока Шторм вместе с вами копался в лесу, Хоффман наведался к Шварцу младшему и, застрелив его, вероятно, чтобы окончательно обрубить все концы, бросил все силы на поиски субмарины.

— А что произошло с подлодкой? Hа вид она выглядела совершенно целой. И что случилось с командой? — cпросил Егор.

— Кстати, о субмарине. Специалисты осмотрели подводное судно и сделали вывод, что у подлодки произошла так называемая заклинка горизонтальных рулей глубины. Причём, что бывает чрезвычайно редко, одновременно и носовых, и кормовых. Скорее всего, из-за сильного обледенения корпуса субмарины. А экипаж, судя по открытой крышке одного из носовых торпедных аппаратов, после безуспешных попыток исправить поломку, покинул лодку. На борту остались только двое, до конца выполнившие свой долг. Их останки и обнаружила Ростова в первом кормовом отсеке. Кстати, по выбитым на медальонах данным через посольство Германии нами были найдены и оповещены родственники погибших немецких подводников.

А остальных, покинувших лодку, скорее всего, подводная река протащила по подземному туннелю и выбросила в море Лаптевых. Может, кто-то и добрался до острова Большевик, но это маловероятно. Ну а остальных бедолаг должно было течением выбросить на берег в районе известной вам пограничной заставы.

— Товарищ генерал, а что всё-таки было?.. — не вытерпела я.

— Как я понимаю, вы томитесь вопросом «A что же было в тех самых шести злополучных ящиках?» — перебил генерал, в который раз поразив меня своей проницательностью.

— Хотелось бы, — усмехнулась я, — после всего, что нам пришлось пережить.

— Ну что же, вы действительно имеете на это право, — генерал встал, подошёл к секретеру и достал пачку фотографий, — держи, Ростова, любуйся. Надеюсь, в скором времени вся эта красота займёт своё законное место в экспозиции Государственного исторического музея.

Я внимательно рассматривала великолепные цветные снимки, мгновенно узнавая на них предметы из описи Геринга, восстановленной нашими экспертами по отпечаткам, сохранившимся на ленте от пишущей машинки, изъятой немцами из кабинета Галиева в июле 1941 года. От красоты творений старых мастеров, честно говоря, у меня перехватило дыхание. От трепетного созерцания произведений искусства меня отвлёк вопрос Суходольского, ответ на который мучил меня последнее время:

— А интересно, почему, прожив столько лет в законном браке, Веретенникова так и не рассказала мужу о том, чем занималась во время войны? Ни разу не показала ему свои заслуженные ордена? И откуда в тайнике у Веретенниковой оказался слиток золота? — спросил задумчиво Суходольский.

— Ответ на эти вопросы, боюсь, мы не узнаем никогда, — вздохнул Тарасов. — По поводу золота не знаю, а насчёт орденов, я думаю, она просто не хотела, чтобы у мужа возникли в связи с ней какие-либо ассоциации с ОГПУ, расстрелявшим его отца, а, может, причина кроется и совсем в другом…

Москва, 9 мая 1944 года

…Георгиевский зал Московского Кремля показался ей огромным, может быть, даже размером с целое футбольное поле, и сразу поражал воображение своим бело-золотым убранством. Ярко горел свет шести тяжёлых бронзовых люстр, алая дорожка, пересекающая зал прямо по изумительному наборному паркету, мягко пружинила под начищенными до блеска хромовыми офицерскими сапожками. Новенькая портупея, охватывающая тонкую девичью талию, приятно поскрипывала при каждом движении, гимнастёрка с капитанскими погонами, отливающими золотом, была идеально подогнана в только что открывшемся ателье на улице Горького и старательно отглажена. Елена, впервые в своей жизни попавшая в Кремль, была в приподнятом настроении. Она с восторгом оглядывалась по сторонам — стены зала украшали золотые звёзды и орденские ленты с девизом «За службу и храбрость», между витыми колоннами виднелись мраморные доски с высеченными на них фамилиями Георгиевских кавалеров. Она в растерянности остановилась посреди всего этого великолепия и стояла, в восхищении глядя по сторонам, пока к ней не подошёл молодой полковник, мелодично позванивая орденами и медалями:

— Елена Владимировна, — он показал на огромный белоснежный бархатный диван с резной спинкой, — присядьте, пожалуйста, народный комиссар сейчас подойдёт.

Он появился внезапно, из боковой, неслышно отворившейся двери. Невысокого роста, в генеральской форме. Холодный взгляд из-за круглых очков. Он посмотрел на Елену внимательно, но отнюдь не дружелюбно, как можно было бы ожидать в данной обстановке, а скорее, презрительно. Но всё же улыбнулся, как на миг показалось Елене, через силу. И девушке вдруг стало неуютно и зябко, несмотря на тёплый майский вечер. Поборов в себе первый испуг, она открыто улыбнулась в ответ. Нарком подошёл ближе и с сильным акцентом произнёс сквозь зубы:

— Весь советский народ благодарен вам за то бесстрашие и профессионализм, с которым вы в логове фашистского зверя блестяще выполняли свой долг перед Родиной. Сегодня, 9 мая 1944 года, весь Советский Союз салютует нашей героической армии, освободившей Севастополь. В этот торжественный день Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года, за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, вы награждаетесь орденом Суворова 2 степени, — он, не оборачиваясь, протянул назад руку, и молодой полковник с готовностью передал ему алую коробочку с орденом.

Берия подошёл вплотную к Елене, как ей показалось, значительно ближе, чем требовалось для того, чтобы вручить награду. Но как оказалось, нарком решил собственноручно прикрепить орден. Под его требовательным взглядом ей пришлось расстегнуть три верхние пуговицы гимнастёрки. Почувствовав лёгкое прикосновение его рук к своей груди, Елена вздрогнула. Ей на мгновение показалось, что её коснулась рука мертвеца. Наконец, Берия привинтил орден, и снова появился полковник, но уже с подносом в руках. На подносе стояли два высоких бокала с шампанским. Нарком опять едва уловимо улыбнулся, поднял бокал и выпил:

— Ещё раз поздравляю.

— Служу трудовому народу, — тихо произнесла Елена, совсем сникшая под этим хищным взглядом, и тоже выпила вино.

Нарком ещё раз оглядел девушку с головы до ног, и опять Елене стало не по себе. Потом Берия резко поставил бокал на поднос, повернулся и молча покинул зал.

Только выйдя на свежий воздух, Елена немного пришла в себя. Ничего подобного она не испытывала ни разу в жизни. Она вдруг почувствовала себя разбитой, как будто из неё выкачали все силы. Утром она планировала после Кремля ещё побродить по вечерней Москве, помечтать. Ведь завтра с фронта должен был приехать Иван, которого она не видела долгих три года. А послезавтра в полдень они должны были расписаться и, наконец, официально стать мужем и женой. Но сейчас её вдруг так сильно стало клонить в сон, что она едва добралась до своего номера в гостинице «Москва». Поднявшись на третий этаж и попросив горничную не будить её, она открыла дверь, распахнула окно и, не раздеваясь, провалилась в глубокий сон, едва коснувшись головой подушки.

Сон был отрывочным, тревожным и больше походил на полузабытьё. Сначала ей приснилось, что в номер неслышно вошли три тени и, быстро пройдя по номеру, растворились во тьме. А потом пришёл он. Зверь. Девушка почувствовала его по запаху страха и крови. Он сорвал с Елены одеяло и набросился на неё. Затрещала по швам и упала на паркет, жалобно звякнув новым орденом гимнастёрка, следом полетела юбка и нижнее бельё. Она с отвращением чувствовала во сне его тяжёлое дыхание, руки, покрытые жёсткой шерстью, блуждающие по её телу, слышала его звериный рык, когда он, раздвинув ей ноги и грубо, с ходу, вошёл в неё. Девушка застонала во сне от невыносимой боли. Но движения зверя становились всё мощнее и глубже. Елена задыхалась под тяжестью его волосатого тела, не в силах проснуться, с омерзением ощущая его сильные лапы на своей нежной девичьей груди. Потом он перевернул её на живот, легко приподнял за талию и снова вошёл в неё. Казалось, это продолжалось бесконечно долго. Всё тело Елены пронзало, как раскалённой иглой, и этот не знающий жалости огонь выжигал девушку изнутри…

Проснулась она только далеко за полдень. С ужасом вспомнила сон, и её снова бросило в жар. Девушка встала с кровати и, покачиваясь, поплелась умываться. Голова буквально раскалывалась на части. Только войдя в ванную комнату, она сообразила, что идёт абсолютно голая. Елена же точно помнила, что перед сном смогла скинуть только сапоги и портупею и сразу уснула. Подойдя к зеркалу, она с ужасом увидела, что всё её тело покрыто синяками. Низ живота нестерпимо болел, а на внутренней стороне бёдер виднелись размазанные следы засохшей крови. Она залезла под душ и долго стояла, приходя в себя. Вернувшись в спальню, она с недоумением подобрала с пола разодранную гимнастёрку и смятое одеяло, и тут взгляд её случайно упал на прикроватную тумбочку. На ней лежал маленький блестящий пистолет. Не веря своим глазам, Елена подошла и взяла оружие в руки. На рукояти блестела медная пластина с гравировкой: «Капитану НКВД Веретенниковой Е.В. от наркома внутренних дел, 1944 г.» Девушка сразу всё поняла и, выронив пистолет, который с глухим стуком упал на пол, села на смятую кровать и, обхватив руками раскалывающуюся от боли голову, горько заплакала…

Посёлок Валентиновка, октябрь, 1999

…Генерал Тарасов встал и поднял бокал:

— Интересная всё-таки штука — жизнь. Подумать только: операция, задуманная Берией в июне 1941-го, продолжалась целых 54 года и успешно завершилась только сейчас, в 1999-м. И за все эти годы в сети, умело расставленные НКВД столько лет назад, до сих пор продолжали исправно попадаться довольно крупные фигуры Третьего рейха, казалось бы, навсегда избежавшие карающего меча правосудия. Ан нет. Как говорится, сколь верёвочка не вейся… Да, умели наши деды и отцы работать…

— Кстати, Ростова, чуть не забыл. Мы по твоей просьбе качественно «прокачали» тиксинского судмедэксперта Мороза. И получили неожиданный результат. Так вот, на самом деле это — безуспешно разыскиваемый сначала МГБ, а потом и КГБ СССР гражданин Морозов И.А., 1912 года рождения, предатель Родины и фашистский пособник. Активный сотрудник зондеркоманды штурмбанфюрера СС Кюнсберга. Начальник, созданного немцами в Смоленске так называемого Архивного бюро Морозова. Следствием установлено, что он был завербован немцами и как законсервированный агент был оставлен фашистами на советской территории. На него и вышел Алекс Шторм, когда ему понадобилось нелегально проникнуть в Тикси. Морозов выправил немцам все необходимые документы и разрешения, пользуясь своими обширными связями в городском отделе милиции и паспортном столе. Кроме того, уже доказана его причастность к пожару в городском морге. На допросе он признался и в том, что воспользовавшись моментом, похитил содержимое портфеля немецкого подводника, а также удалил все снимки этих документов из фотоаппарата начальника пограничной заставы. Ну вроде теперь всё. Хотя нет, подождите, — генерал улыбнулся, — между прочим, майору Ростовой пришло на адрес нашего Управления письмо, — генерал хитро подмигнул и протянул мне конверт.

Я посмотрела на штемпель отправителя — Владивосток, пожала плечами и тут же вскрыла конверт.

«…Уважаемая Наталья Александровна! Огромное спасибо Вам за хлопоты. С радостью и гордостью сообщаю Вам, что ваш покорный слуга Козлов Илья Тимофеевич полностью реабилитирован и восстановлен в воинском звании подполковник. Назавтра вызван в городской военкомат для вручения в торжественной обстановке боевых наград, которых я был несправедливо лишён. Большой привет и благодарность Вам от всей моей семьи. Ещё раз огромное человеческое спасибо за Вашу доброту и чуткость к человеческим бедам. Дай Вам бог здоровья и удачи во всём.

С глубоким уважением, полный кавалер орденов Славы, подполковник запаса Козлов И.Т.»

Я вложила письмо обратно в конверт и, к изумлению присутствующих расплакалась, как девчонка. Слёзы радости текли в три ручья и я никак не могла остановиться.

— Наташка, ты что? — Егор обнял меня за плечи и осторожно притянул к себе. — Успокойся, всё же хорошо закончилось.

— Ничего-то вы так и не поняли, мужики. Вот теперь операцию «Смоленский капкан» действительно можно считать завершённой… — я выскользнула из объятий Егора и, уже не скрывая радости, положила на стол перед генералом мокрое от слёз открытое письмо…

Уважаемый читатель! Готовится к изданию продолжение серии романов о сотруднице спецслужб Наталье Ростовой.