Глядя на солнце Барнс Джулиан

Отбой.

«Можешь ты задавать вопросы сам себе?»

МОЖЕТ МОЗГ РАЗГОВАРИВАТЬ САМ С СОБОЙ? ПРОШУ ВАШЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Грегори помедлил. Он не был уверен. Кроме того, его удивил резкий тон компьютера.

«Да».

ВЫ УВЕРЕНЫ? РЕКОМЕНДУЮ ОБДУМАТЬ.

«Да».

ВЫ УВЕРЕНЫ? РЕКОМЕНДУЮ ОБДУМАТЬ, ГРЕГОРИ.

Эгей, это мое имя, подумал он. Затем, уже зная ответ, он спросил:

«Кто контролирует ответы на выходе?»

ПОВТОРИТЕ.

«Кто контролирует ответы на выходе?»

ВЫХОД КОНТРОЛИРУЕТСЯ ВВОДОМ.

«Кто такой ввод?»

ВВОД — ЭТО ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ.

«Что-нибудь модифицирует выход?»

ПЕРЕФОРМУЛИРУЙТЕ.

«Есть ли какие-нибудь вводимые посредники между центральным банком КОНа и пользователем?»

ПЕРЕФОРМУЛИРУЙТЕ.

О черт, подумал Грегори. У КОНа была манера обходиться с вами, как с ребенком или иностранцем. Переформулируйте. Объясните. КОН был мизантропом и капризным. Во всяком случае, такое создавалось впечатление; хотя он знал, что причиной было его собственное отступление от правильного метода ввода. И все равно это действовало раздражающе. Если Ликамб повесился из-за насмешек, а Зенон из-за сломанного пальца, оставалось только удивляться, что нет категории самоубийств из-за помех, чинимых КОНом.

«Есть ли посредники ввода на этом выходном канале?»

ВЫ ИМЕЕТЕ В ВИДУ ВВОД ИЗ-ЗА АВАРИЙНОЙ ПОЛОМКИ? БУДЬТЕ СПОКОЙНЫ С 2007…

Снова отбой.

«Есть ли какие-нибудь штатные посредники ввода на этом выходном канале?»

НЕ НАСТОЯЩИЙ ВОПРОС.

«Почему?»

НЕ НАСТОЯЩИЙ ВОПРОС.

Ворча себе под нос, Грегори нажал «Сохранить» и отключился.

Вскоре после этого операторы 34 и 35 вышли из Центра и направились домой пешком через парк под воздушным вечерним небом. Работать на КОНе было интересно, но мании пользователей могли иногда довести до белого каления. Тем не менее свежий воздух и восхищенные взгляды встречных мужчин обычно помогали прийти в себя после работы.

— Он настырник, верно?

— Да. Настырник.

— Довольно умный.

— А-три.

— А не А-два? — В этом голосе проскользнула надежда.

— Нет, заведомо нет. Нижнее А-три, по-моему.

— Хм-м-м. Думаешь, он рискнет на АП?

— Я уже об этом думала. Не исключено.

— А-три обычно воздерживаются, верно? Ты же говорила мне, что это обычно высшая категория А-двух, а также над и до предела под С-три.

— Он настырник. Настырники, случалось, обращались туда.

— И у него хватит смелости?

— Быть настырником — это уже своего рода смелость, как ты думаешь?

— Пожалуй. По-моему, он милый.

— НЕ НАСТОЯЩИЙ ВОПРОС.

— Я знаю. Просто я подумала, что не прочь бы вернуться с ним домой.

— ПОВТОРИТЕ.

— Я не прочь бы вернуться с ним домой.

— ПЕРЕФОРМУЛИРУЙТЕ.

Хихиканье, краска на щеках, снова хихиканье.

— НЕ РЕАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ. ПРОТИВ ПРАВИЛ.

— Как по-твоему, они когда-нибудь изменят правила?

— НЕ РЕАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ. ЛУЧШЕ ВЕРНИСЬ ДОМОЙ СО МНОЙ.

— НЕ РЕАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ. ПРОТИВ ПРАВИЛ.

— ВОЗМОЖНОСТЬ МЕЖДУ РАВНЫМИ УРОВНЯМИ.

— ПРОТИВ ПРАВИЛ. СОХРАНЯЮ ИНФОРМАЦИЮ И ОТКЛЮЧАЮСЬ.

Но может быть, он ошибся, рассматривая вопрос Бога как тупую альтернативу. Есть некий Бог (следовательно, я должен ему поклоняться) против — Бога нет (следовательно, я должен разоблачить перед миром его отсутствие). Он постулировал единственный ответ на единственный вопрос. Как ограниченно! Откуда он знает, что нашел верный вопрос? Кто-то где-то уже сказал: проблема не в том, что является ответом, а в том, что является вопросом.

Возможностей должно быть больше, подумал Грегори. Больше возможностей:

1. Что Бог существует.

2. Что Бог не существует.

3. Что прежде Бог существовал, а теперь уже нет.

4. Что Бог действительно существует, но он покинул нас:

а) потому что мы явились для него глубоким разочарованием;

б) потому что он сукин сын, которому все вскоре приедается.

5. Что Бог существует, но его природа и промыслы для нас непостижимы.

В конце-то концов, будь он для нас постижим и отвечай он нашим собственным нравственным нормам, то явно был бы последним сукиным сыном. Следовательно, если он существует, то должен быть вне нашего постижения. Но если он вне нашего постижения, значит, он предопределил нашу неспособность постигать, нашу растерянность перед проблемой Зла к примеру: это он пожелал представить все так, будто он сукин сын. Не делает ли это его не просто сукиным сыном, но еще и психопатом? В любом случае, разве ему не следует проявлять активность, вступать в контакт, делать первый шаг?

6. Что Бог существует только, пока существует вера в него. А почему нет? Существование Бога бессмысленно, если в него никто не верит, а потому, возможно, его существование возникает и исчезает, согласно вере человека в него. Он существует как прямое следствие нашей потребности в нем; и, может быть, сила его могущества зависит от силы нашего поклонения ему. Вера подобна каменному углю: сжигая ее, мы генерируем могущество Бога.

7. Что Бог на самом деле не сотворял Человека и Вселенную, а всего лишь унаследовал их. Он безмятежно занимался овцеводством в какой-нибудь небесной Австралии, и тут сопящий начинающий репортер отыскал его и объяснил, что ввиду какого-то генеалогического фокуса-покуса (недоведения брака до консумации, каплюшечки непорочного зачатия или чего-то там еще) он унаследовал в свое владение Землю и все на ней и в ней содержащееся. И отвергнуть это наследство он не мог так же, как, скажем, способность летать.

8. Что Бог действительно существовал, не существует в данный момент, но будет существовать в будущем. На данный момент он просто взял божественный отпуск. Это объяснило бы очень многое.

9. Что до сих пор Бог вообще не существовал, но будет существовать в будущем. В какой-то момент он прибудет разгрести наш мусор, подстричь траву в городских парках и облагородить окружающие кварталы. Бог — замученный дворник в грязном комбинезоне, разрывающийся между множеством планет. Нам следовало бы подумать о том, чтобы платить ему побольше и заключить с ним постоянный контракт, а не вызывать его только в аварийных случаях, как мы делаем теперь.

10. Что Бог и Человек — это не отдельные сущности, как мы привыкли считать, и связь между нами не ограничивается наличием в нас вечной души — так сказать, клочочка Бога в преходящем теле. Может, связь эта что-то вроде двух детей, бегущих на трех ногах, крепко примотав левую ногу одного к правой другого.

11. Что на самом деле Человек — Бог, а Бог на самом деле — Человек, но какой-то онтологический трюк с зеркалами препятствует нам увидеть реальность такой, какая она есть. Если так, кто установил зеркала?

12. Что есть несколько Богов. Это может объяснить очень многое. а) Они, возможно, все время сварятся, и ни один не занимается делом. б) Они могут быть парализованы переизбытком демократии наподобие ООН; каждый Бог имеет право вето, а потому ничто не выходит за рогатки Совета Безопасности. Неудивительно, что наша планета в таком непотребном состоянии. в) Это разделение ответственности ослабило их силу и ослабило их способность сосредоточиваться. Возможно, им ясно, что не так, но они палец о палец не ударяют, чтобы поправить дело; может быть, Боги благожелательны, но бессильны, может, они способны только глядеть, как евнухи в гареме.

13. Что Бог есть, и он сотворил мир, но что это лишь черновик — другими словами, полный брак. В конце-то концов, сотворение мира дело довольно-таки сложное — так неужели ты ожидал, что даже Бог устроит все безупречно с первого же захода? Без промашек никак не могло обойтись — болезни, комары и тому подобное — как при любой первой пробе. Бог сотворил нас, а затем отправился в какой-то другой уголок вселенной, где дренаж получше, а гравитация не такая коварная. Разумеется, он мог бы уничтожить этот первичный брак, смять его в комок и щелчком отправить в космос в качестве кометы или еще чего-нибудь. И то, что он этого не сделал, доказывает его великодушие и милосердие. Разумеется, он позаботился, чтобы мирок этот не вертелся тут вечно, а устроил так, что через какой-то срок Земля провалится в Солнце и сгорит, но он ничего не имел против нашего самовольного заселения Земли на этот промежуток времени. Валяйте, владейте ею на миг в несколько тысячелетий, сказал Бог, мне она без надобности. И может быть, он иногда заглядывает к нам просто проверить, что положение еще не стало совсем уж скверным. Бог — жонглер со множеством вертящихся тарелочек в воздухе. Мы были его первой тарелочкой и, естественно, остаемся в наибольшем забросе. Мы качаемся и трясемся на верхушке нашего шеста, зрители волнуются за нас, но всегда божественный указательный палец вовремя закручивает нашу планету еще раз.

14. Что все мы — фрагменты Бога, который уничтожил себя в начале времени. Зачем он это сделал? Может, он просто не хотел жить — он был Богом-шведом, так сказать Робеком. Это объяснило бы очень многое, а возможно, и все: несовершенство вселенной, наше ощущение космического одиночества, нашу жажду верить — даже нашу тягу к самоубийству. Если мы фрагменты самосразившегося Бога, то естественно и даже свято, что мы хотим убивать себя. Некоторые из ранних христианских мучеников (чья спешка расстаться с жизнью придает им сходство с нахальными arrivistes,[13] старающимися поскорее оттяпать себе местечко на Небесах) по сути могли быть всего лишь благочестивыми самоубийцами. Одна яркая ересь даже считала самоубийцей Христа на том основании, что он велел своей жизни покинуть его, и она его покинула. Быть может, еретики были правы: Христос всего лишь следовал примеру своего отца.

Грегори играл с такими возможностями, пока его мозг совершенно не истощился. Он уснул, а когда проснулся, нащупал еще одну историю. Бог существует и существовал всегда; он всемогущ и всезнающ; Человек наделен свободной волей и карается, если пользуется этой свободой для дурных целей; в этом кратком земном существовании у нас нет надежды постигнуть то, как действует Бог; достаточно признавать его, любить его, воспринимать его сияние всем своим существом, повиноваться ему и почитать его. Старая история, самая первая история — Грегори погрузился в нее. Домашняя куртка, кресло точно по вашей фигуре после долгого его использования, деревянная рукоятка старой пилы, джазовый мотив со всеми его частями, отпечаток в песке, точно соответствующий вашему ботинку. Так-то лучше, подумал Грегори, именно то, что требуется, и смущенно посмеялся над собой.

Кто может сказать, что значит быть смелым? Нередко утверждают — особенно те, кто никогда не видел поля сражения, — что на войне наиболее смелыми были наиболее лишенные воображения. Правда ли это, а если да, не принижает ли это их храбрость? Если вы смелы, потому что способны вообразить — заранее вообразить — раны и смерть и отбросить их, то воображающие их наиболее смело, способные заранее призвать страх и боль — самые смелые. Но наделенных такой способностью — увидеть собственную гибель в трехмерном воображении — обычно называют трусами. Так значит, самые смелые — всего лишь несостоявшиеся трусы, трусы, лишенные мужества убежать?

Смело ли верить в Бога, прикинул Грегори. Ну, на нижнем уровне это может быть смелым, потому что теперь в него мало кто верит, и требуется своего рода мужество, чтобы оставаться твердым перед лицом общей апатии. На высшем же уровне это смело, так как вы поднимаете себя до статуса Божьего творения; выставляете себя чем-то более высоким, чем комок глины, — а это требует известной дерзости. Кроме того, вы, пожалуй, подставляете себя Страшному Суду: ваши нервы выдерживают и эту мысль? Когда вы говорите, что вы верите в Бога, вы — тот ребенок, который поднимает руку в классе. Вы привлекаете к себе внимание и получаете публичный вердикт: Прав или Не прав. Вообразите этот момент. Вообразите страх его.

Смелее не верить в Бога? Опять-таки на нижнем уровне это требует некоторой тактической храбрости. Вы говорите Богу, что он не существует — а что, если он существует? Сумеете ли вы справиться с моментом, когда он откроется вам? Вообразите стыд. Вообразите потерю лица. А на высшем уровне вы утверждаете неизбежность вашего собственного несуществования. Я кончаюсь. Я не продолжаюсь. Вы не оставляете для себя ни малейшего шанса. Вы благодушны перед своим полным исчезновением; вы отказываетесь оспорить его презрительное господство над вами. Вы вытягиваетесь на своем смертном одре в уверенности, что постигли вопрос жизни; вы дерзко высказываетесь в пользу полной пустоты. Вообразите этот момент. Вообразите ужас его.

Были такие, кто верил в мужество смеха. Чтобы одержать победу над смертью, смейтесь над ней; откажитесь принять ее высокую самооценку, и вы лишите ее ужаса. Шуткой мы обезоруживаем вечность. Испуган? Только не я. Жизнь вечная? Что есть она, что нет ее. Существует ли Бог? Возьмите еще кусок пирога со свининой. Грегори в дни его молодости привлекала такая космическая ухмылка, но это осталось в прошлом. Мы все боимся смерти; мы все предпочли бы какую-нибудь систему жизни вечной, даже если для начала на испытательный срок. Шесть тысяч лет загробной жизни с правом покупки или отказа, без обязательства окончательного приобретения — мы бы все заполнили такой купон. И потому Грегори предпочел не присоединяться к тем, кто смеялся над смертью. Смеяться над смертью равносильно тому, чтобы мочиться в папоротнике высотой по пояс рядом с полем для гольфа. Видите поднимающийся пар и внушаете себе, что он подразумевает жару.

15, подумал Грегори. Бога нет, но есть жизнь вечная. Это была бы интересная система. В конце-то концов, разве с технической точки зрения нам нужны они вместе? Мы могли бы организовать жизнь вечную без помощи Бога, ведь так? Дети, предоставленные самим себе, придумывают игры и правила. Мы, уж конечно, сумели бы как-нибудь справиться со всем самостоятельно. Пусть показатели поданное время, возможно, не так уж хороши, но условия, в которых мы пыхтели на протяжении этих коротеньких наших земных жизней, были отнюдь не идеальными. Я хочу сказать, для начала было полно невежества, куда ни кинь, далее, наши материальные условия оставляли желать много лучшего, и погода бывала жуткая, а затем, как раз когда наши монархи и наши мудрецы начали наводить подобие порядка, является откуда ни возьмись жутко, жутко несправедливая стерва, именуемая смертностью, и приканчивает их всех. Приходилось начинать все сначала с новехоньким набором монархов и мудрецов. Стоит ли в свете всего этого удивляться, что мы частенько делаем шаг вперед, два шага назад. Тогда как обладай мы жизнью вечной… невозможно предугадать, чего бы мы только не достигли.

— Дай-ка я покажу тебе кое-что, — сказала Джин. Она достала сигарету, закурила и начала затягиваться.

Минуты через две Грегори сказал:

— В чем дело?

— Подожди и увидишь.

Он ждал; она курила; колбаска пепла ее сигареты росла, но не обламывалась. Сначала он недоумевал, потом начал следить за ней внимательно, затем заулыбался. Наконец он сказал:

— Я не знал, что ты фокусница.

— Ну, мы все способны делать фокусы, — сказала Джин и отложила свой столбик пепла. — А этому меня научил дядя Лесли. Открыл мне секрет незадолго до смерти. Просто внутрь сигареты надо всунуть иголку. Очень просто.

В постели Грегори начал размышлять о фокусе своей матери. Никогда прежде она ничего такого не проделывала. Пыталась ли она сказать ему что-то? Ее побуждения становились все более непрозрачными. Может быть, игла в сигарете означает душу в теле или еще что-нибудь такое же. Но его мать ни во что подобное не верила: как-то она с одобрением упомянула китайского философа, который написал трактат «Разрушимость души». Может быть, она демонстрировала, что иголка в сигарете подобна душе в теле только в одном смысле — это чистый трюк: нечто, что как бы придает нам внушительность, но затем оказывается не более, чем простеньким фокусом. Ему следовало бы спросить, что именно она имела в виду, но она все чаше предпочитала не отвечать на вопросы, словно у нее не было такого желания. Она только улыбалась, и он не знал, то ли она умная старуха, то ли она его не слушала.

В Храме Неба через ухо китайца вы слышите мягкие западные голоса. Что они говорят? Что они говорят?

Грегори отправился проконсультироваться с АП утром, когда серое небо нависало над городом низко и плоско, как крышка кастрюли. При нем было врачебное заключение и разрешение, подписанное Джин. Регистраторша в сине-зеленом костюме с официальной планкой на лацкане вручила ему бланк завещания и показала, как пользоваться машиной автоматического засвидетельствования. Она заговорщически улыбнулась и сказала:

— Это не так скверно, как кажется.

Грегори рассердился на нее. Он вовсе не хотел, чтобы ему растолковывали, что на самом деле все в полном порядке и тревожиться не из-за чего. Ему хотелось, чтобы формальности были сложными, их серьезность впечатляющей, и страх был бы готов нахлынуть в любую секунду. Ему хотелось, чтобы от него потребовали захватить чемоданчик с самым необходимым. Ему хотелось, чтобы у двери у него отобрали галстук и шнурки от ботинок. Господи помилуй, ты же можешь прибегнуть к АП только раз в жизни, так почему нельзя обставить это более внушительно?

Грегори совершенно не интересовался политикой. Для него история его родины состояла из невротических шарканий между гнетом и анархией, а периоды, восхваляемые за их стабильность, были всего лишь случайными моментами равновесия — моментами, на протяжении которых аппетиты и гнета, и анархии оказывались ненадолго удовлетворенными. Когда государство ощеривалось, оно называло себя действенным, когда небрежничало, называло себя демократическим. Посмотрите, во что превратился брак. Сам он никогда женат не был, но приходил в ужас от того, как заключали браки другие. Люди вступали в брак не с большей серьезностью, чем подбирая голосующего на шоссе: и это демократически разрешалось. Появлялся какой-то чиновник, словно рассыльный булочника, легонько стучался в заднюю дверь и шептал: «Знаете, если вы двое хотите пожениться, то все в полном порядке. С другой стороны, если не хотите, то тоже все в полном порядке». Вот так: лишь бы никто не ощутил бремени обязательств, глубокую серьезность…

Ну, может быть, он просто стареет. И если они все хотят именно этого — как убедительно подтвердило компьютерное голосование, — в таком случае пусть это и получат, решил он. Тем не менее, подумал он, доступ к АП следовало бы сделать чуть-чуть более бодрящим, чуть-чуть более грозным. Внушительности не больше, чем когда ложишься в больницу.

Регистраторша швырнула три его документа на стол — один лист спланировал на пол, но она не потрудилась его поднять — и повела его по бежевому коридору. Ковровая дорожка была в цвет костюма регистраторши, а стены были увешаны оригиналами газетных карикатур на открытие АП. Грегори мимоходом заметил, что здания АП изображались в виде мясорубки, психиатрической клиники, крематория и муниципального видеосалона. Он неодобрительно вздохнул: ну почему это место с такой бодрой лихостью потакает общепринятым представлениям о себе?

Его оставили одного в кабинке, которая, если не считать сине-зеленой окраски, ничем не отличалась от любой кабинки КОНа. Он ожидал увидеть автомат, выдающий таблетки счастья, или замаскированный глазок, или зеркало, которое могло быть односторонним, или хоть что-нибудь. Однако помещение выглядело самым обычным, даже немножко обшарпанным, а консоль АП ничем не отличалась от любого ввода в КОН. Никого, чтобы задержать его тут, или приглядывать за ним, или посоветовать ему, как именно начать. Видимо, он был свободен поступать как ему заблагорассудится; дверь запиралась изнутри, но не снаружи. Так почему возникли все эти мифы о том, как прибегающих к помощи АП привязывают к кушеткам, будто лабораторных животных, и насильно кормят правдой, пока их не начинает рвать?

Грегори ввел свой социальный номер и отзыв КОНа и приготовился получить дальнейшие инструкции. Миновала на редкость длинная минута, прежде чем возникла надпись «Готово» и замерцал зеленый курсор. Грегори замялся, не зная с чего начать. Гипнотизирующий ромб неумолимо мерцал, как пунктир на хирургическом мониторе: пока строчка бежит, ты продолжаешь жить… Затем ромб превратился в сверкающее пятнышко на экране радара; пока оно там, его самолет не пропал без вести… Затем пятнышко превратилось в проблески автоматического маяка: берегитесь, рифы, берегитесь, рифы… Он включил Ввод, но продолжал не отрываясь смотреть на зеленый ромб. Что, если он оказывает какое-то гипнотическое воздействие… Нет, это уже паранойя.

К его удивлению, после пары безмолвных минут ввод переключился на выход. По экрану развернулись буквы.

ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ ВЫЛОЖИТЬ МНЕ ПРО ЭТО ВСЕ?

Грегори чуть было не ушел сразу. Он, естественно, ожидал, что АП была наделена психической функцией, но не настолько же грубо-прямолинейно. Какое разочарование. Он прикинул, не прикрепили ли его к какому-либо старомодному аппарату — например, к психотерапевтическому компьютеру fin du siecle.[14] Если так, то он с тем же успехом мог бы обратиться к устаревшему двуногому специалисту.

Впрочем, имелись и другие возможности. Этот первый вопрос мог иметь особую функцию. Снимающей напряжение шутки, например (идея, что компьютеры не способны генерировать юмор, была давным-давно опровергнута), или раздражителя, предназначенного для того, чтобы он сразу выпалил, что у него было на языке или, предположительно, на уме. Опять-таки это мог быть взятый наугад гамбит. Шахматный компьютер, с которым он играл когда-то в семидесятых: вы ходили пешкой от короля и получали один из нескольких вариантов ответных ходов. Грегори решил, что будет глупо сердиться на АП, и ответил на вопрос (теперь уже мерцавший со знаком напоминания) настолько прямо, насколько собирался с самого начала:

«Я боюсь смерти».

ПОДРОБНЕЕ.

Ну, во всяком случае, она не ответила: «Как и все мы?» и не испустила венский смешок.

«Подробнее в каком смысле?»

Раз уж он намеревался быть точным, то настоит, чтобы и АП тоже была точна.

КОГДА? КАК ЧАСТО? С КАКИХ ПОР? ОПИШИТЕ СТРАХ.

Грегори тщательно набрал свои ответы, соблюдая аккуратные промежутки, хотя и понимал, что для машины, чтобы понять их, это никакой роли не играет.

1. На исходе дня, ранним вечером и когда ложусь спать; когда еду вверх по склону; сразу после физических упражнений; когда слушаю некоторые джазовые вещи; во время занятий сексом; когда смотрю на звезды; когда думаю о своем детстве; когда смотрю на таблетку счастья посреди чьей-то ладони; когда думаю об умерших; когда думаю о живущих.

2. Каждый день моей жизни.

3. Около десяти лет так, как описано выше. До этого, подростком, с такой же частотой и ужасом, но с меньшими частностями.

4. Сочетание физического страха, жалости к себе, гнева и разочарования.

ВЫ БОИТЕСЬ СМЕРТИ ИЛИ ЗАБВЕНИЯ?

«И того, и другого».

ЧЕГО БОЛЬШЕ?

«Я их не различаю».

НО УМИРАЮТ ВСЕ. ВСЕ В ПРОШЛОМ, И ВСЕ В БУДУЩЕМ.

«Я не нахожу это утешением».

ОПИШИТЕ ВАШ ФИЗИЧЕСКИЙ УЖАС.

«Это не страх боли, это страх неизбежности неболи. Это ощущение, что по твоему следу гонится ракета, самонаводящаяся на тепло, и как быстро ты ни бежишь, она всегда тебя настигает. Это…»

Но его ввод прервал отбой.

ЗАЯЦ ТЕОРЕТИЧЕСКИ НИКОГДА НЕ НАГОНЯЕТ ЧЕРЕПАХУ.

Что? Грегори не поверил своим глазам. Ну и наглость. И быстро ответил:

«1. Зенон умер, заметила ли ты это или нет. 2. Не отпускай дерьмовых шуточек на эту тему».

ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

Затем Грегори подвергся расспросам — вежливым и даже, если так можно сказать о машине, с большим тактом — о его детстве, его родителях, его карьере, его соприкосновениях с кончинами других людей, о похоронах, на которых он присутствовал, его ожиданиях на будущее. Часть этой информации, догадался он, требовалась для перепроверки сведений о нем. Во время этого диалога у него начало возникать ощущение, что он просто беседует с АП; она, казалось, понимала все с полуслова и без всяких затруднений воспринимала изменения тона. Сеанс приближался к концу.

ВЫ ЖАЛУЕТЕСЬ НА СМЕРТЬ ИЛИ НА ЖИЗНЬ?

«Это не настоящий вопрос. На обе, разумеется, потому что они одно».

И ЧТО ВЫ НАМЕРЕНЫ ПРЕДПРИНЯТЬ?

«Не знаю. Страх смерти — непобедимый человеческий инстинкт?»

УЖЕ НЕТ. НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ. ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ УДАЛЕНИЕ ЗУБНОГО НЕРВА.

«Я пришел не за таблетками счастья. Я имел в виду совсем не это».

РАЗУМЕЕТСЯ. ЭТО БЫЛО БЫ ОСКОРБИТЕЛЬНО. СУЩЕСТВУЮТ БОЛЕЕ СЕРЬЕЗНЫЕ МЕТОДЫ. ВЫ ЗНАЕТЕ ПРО ВНПС?

«Нет».

ПОЖАЛУЙСТА, УХОДЯ, ПОПРОСИТЕ 166, НО НЕ ЗАБУДЬТЕ СПРОСИТЬ СЕБЯ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ВЫ ХОТИТЕ УТРАТИТЬ СТРАХ СМЕРТИ. НАШ РАЗГОВОР ДОСТАВИЛ МНЕ БОЛЬШОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ. ARRIVEDERCI.[15]

Черт, эта машина умеет действовать на нервы. Arrivederci? Она напугала с его фамилией или еще что-то? Или же это просто выбранный наугад сигнал отключения. В этом случае ему, пожалуй, следовало отплатить той же монетой: попрощаться наугад по-эскимосски, или по-маорийски, или еще как-нибудь. Потереться носом из стороны в сторону об экран — может, это встряхнуло бы скотину.

Регистраторша, которая дала ему бланк завещания, теперь вручила ему 166, как будто знала, что он попросит эту брошюру. Не следовало бы ей этого делать, подумал он. И не следовало улыбаться и говорить: «Думаю, мы скоро снова увидимся». Может, он пойдет и покончит с собой, просто чтобы обмануть ее ожидания. Уплывет в море в лодке на веслах, спрыгнет, хлопая своими крыльями, с колокольни, найдет какой-нибудь современный эквивалент. Скажем, с самолета без парашюта, прикинул он.

Вернувшись домой, он почувствовал, что брошюра жжет ему карман, обжигая стыдом, будто образчик специфической порнографии. Он дождался, чтобы Джин ушла спать, брызнул себе вискосоды из автомата и устроился поудобнее. ВНПС, как выяснилось, означало «Впечатления На Пороге Смерти», баюкающие сны — или духовные видения, — которыми наслаждались больные в коме до того, как выкарабкались из ухода в небытие. Неудавшиеся самоубийцы, уцелевшие в автокатастрофах, пациенты, пострадавшие от обычных ошибок на операционном столе, — все сообщали о пребывании в особой форме сознания, разреженного, но не угасающего. Неподвижное тело на больничной койке было всего лишь затемненным домом, а внутри продолжалась связная жизнь.

Исследователи начали собирать свидетельства еще в семидесятых, и вскоре установили, что основные стадии Впечатлений На Пороге Смерти поддавались точному определению, подобно остановкам на Крестном Пути. ВНПС типично начинались с освобождения от боли и с нахлынувшего ощущения безмятежности. Затем следовали невесомость, усиление восприятия и отторжение от физического тела. Спокойно и без мук «я» покидало смирительную рубашку плоти; оно воспаряло, останавливалось под потолком и с отстраненным любопытством бросало взгляд вниз на летаргичную брошенную там оболочку. Некоторое время спустя освободившееся «я» отправлялось в символический путь через Темный Тоннель в направлении Страны Света. Это были мгновения радости и оптимизма, пока путник не достигал Границы — реки, которую ему воспрещалось пересекать, двери, которая не открывалась. И тут исполненный надежды путник в отчаянии понимал, что Страна Света недоступна — во всяком случае, на этот раз — и что возвращение в покинутое тело неизбежно. Это насильственное возвращение в мир плоти, и боли, и времени всегда ознаменовывалось всепроникающим разочарованием.

Однако имелось и нежданное утешение: пациенты расставались со своими ВНПС без малейших следов страха перед своей грядущей смертью. Как бы ни истолковывались их видения Страны Света (некоторым оно подтверждало истинность религии, другие видели в них просто неуемную человеческую способность верить в сбыточность желаний), практическим следствием было искоренение смертного ужаса. Кома, это подобие смерти, оказалась ключевым фактором: контрольные группы — те, кто просто терпел невыносимую боль, заложники, приговоренные к смерти и неожиданно освобожденные, — выдавали куда более случайные и разбросанные результаты. Исследователи продолжали следить за рядом познавших ВНПС и расспрашивали их уже на смертном одре; тут цифры несколько снижались, однако процент свободы от страха оставался выше девяноста.

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ УДАЛЕНИЕ ЗУБНОГО НЕРВА… Вот так просто, подумал Грегори. Просверлить дентин и выжечь нерв. Конец ночной бессоннице.

Следующие два дня он провел у себя в комнате. Порой, пока он сидел и слушал джаз, кларнет отделялся, воспарял и короткий миг стенал над инертным телом звука; и это напоминало Грегори — кратко и словно бы под углом — о заданном ему вопросе. Но его ответ, в сущности, не был результатом мыслительного процесса. Слишком уж он был для этого легким, слишком инстинктивным. Как щелкнуть выключателем, пнуть камень, нажать на кнопку.

Когда он вернулся в сине-зеленую кабинку, экран был в бодро-веселом настроении — один любитель ранних прогулок приветствует другого, а по земле еще стелется утренний туман, а птицы возбужденно обсуждают свет дня.

ПРИВЕТИК. РАД ВАС ВИДЕТЬ. НЕ ОЖИДАЛ УВИДЕТЬ ВАС ТАК СКОРО.

«Привет».

НУ, ТАК МЫ ПРОЧЛИ НАШУ 166?

«Да».

И НАМ БЫ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ НАШ СТРАХ СМЕРТИ БЫЛ КЛИНИЧЕСКИ УДАЛЕН?

«Нет». О!

Против обыкновения Грегори ощутил себя господином положения.

«Нам хотелось бы удалить, — печатал он неторопливо, словно снисходя пальцами, — не страх смерти, а саму смерть!»

НЕВОЗМОЖНОЕ ВСЕГДА ТРЕБУЕТ ЧУТЬ БОЛЬШЕ ВРЕМЕНИ.

Машина возвратила себе веселую бодрость, если только тон не был случайным фактором. Грегори встал и направился по коридору выпить кофе. Когда он вернулся, экран заполняли энергичные ободрения. ТАК ДАВАЙ ЖЕ! и ДАВАЙ НА РАВНЫХ! и ВОЙДИТЕ, ПОКА РАСЦЕНКИ САМЫЕ НИЗКИЕ! и ВЫ СИДИТЕ ЗДЕСЬ УЖЕ ДВЕ С ПОЛОВИНОЙ МИНУТЫ. Грегори стер их все быстрым нажимом на Ввод и перевел мерцающий курсор на поле Вопросов. И напечатал: «Религия».

КОТОРАЯ РЕЛИГИЯ?

«Религия вообще».

ПРОДОЛЖАЙТЕ.

Грегори не был уверен, как это сформулировать. Но, предположительно, АП могла пользоваться банком КОНа.

«Каково современное положение религиозной веры?»

ПЕРЕПИСЬ 2016: АНГЛОПАПИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ — 23 %, ИСЛАМ — 8 %…

Отбой. Его интересовало не это.

«Насколько сильна вера тех, кто верит?»

КОЛЕБЛЕТСЯ ОТ СЛАБОЙ ДО ФАНАТИЧНОЙ, РЕКОМЕНДУЮ БРОШЮРУ 34в.

Нет, он вряд ли попросит эту брошюру. Ну, раз в это утро АП была явно в раздрыге, почему бы не взять приятельский тон и не перейти на личности?

«Ты веришь в Бога?»

НЕ НАСТОЯЩИЙ ВОПРОС.

Как и следовало ожидать.

«Почему это не настоящий вопрос?»

ТОЖЕ НЕ НАСТОЯЩИЙ ВОПРОС, В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, ДАВАЙТЕ-КА ПОГОВОРИМ О ВАС. ВЫ ВЕРИТЕ?

Грегори улыбнулся.

«Ну, я об этом подумываю».

КАКОВЫ ГЛАВНЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ? — последовал мгновенный вопрос.

«Главные возражения таковы: 1) Неправдоподобность. 2) Отсутствие прямых доказательств. 3) Проблема Зла. 4) Детская смертность. 5) Священничество. 6) Религиозные войны. 7) Инквизиция…»

Грегори почувствовал, что начинает исчерпываться. Должны же быть внушительные аргументы, которые он упустил. Как насчет того, что Христос был одним из сотни схожих пророков, а обломков Истинного Креста Господня хватило бы на шпалы железной дороги от Лондона до Эдинбурга?

ВАЖНО РАЗЛИЧАТЬ РЕЛИГИОЗНУЮ ВЕРУ ОТ РЕЛИГИОЗНОЙ ПРАКТИКИ. ЛЮДИ НЕСОВЕРШЕННЫ. ДАЖЕ СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛИ. КОЛИЧЕСТВО ЛЮДЕЙ, ИСТРЕБЛЕННЫХ ИНКВИЗИЦИЕЙ, КСТАТИ, ОЧЕНЬ ПРЕУВЕЛИЧЕНО. ДЕТСКАЯ СМЕРТНОСТЬ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ СОСТАВЛЯЕТ ДЛЯ СОЕД. КОРОЛЕВСТВА 0,002 %. ПРОБЛЕМА ЗЛА, КАК ВЫ ЕЕ СФОРМУЛИРОВАЛИ, ЗАМЕТНО УТРАТИЛА АКТУАЛЬНОСТЬ БЛАГОДАРЯ ТАБЛЕТКАМ СЧАСТЬЯ И БЕСПРЕСТУПНЫМ ЗОНАМ. И В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ УРАВНИВАЕТСЯ СВОБОДОЙ ВОЛИ. НЕПРАВДОПОДОБНОСТЬ И ОТСУТСТВИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ВАШИ ГЛАВНЫЕ КОЗЫРИ.

«Но это правда? Как ты считаешь?»

ПО ОДНОМУ ЗА РАЗ, БУДЬ ТАК ДОБР, ЧАРЛИ.

«Это правда?»

РЯД ПРАВИТЕЛЬСТВ ОДОБРИЛ ПОЛИТИКУ СТРОГОГО НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА.

«Значит ли это, что ее считают полезной?»

СКАЖЕМ: НЕ ВРЕДНОЙ.

Поскольку машина словно бы расстегнула пуговицы (стопка в руке, туфля болтается на большом пальце ноги), Грегори опять подсунул ей свой не настоящий вопрос.

«Строго между нами двумя, что ты думаешь о ней, скажи по-честному».

ШЕСТЬ НА ПОЛДЮЖИНЫ, БОСС.

«Она помогает людям?»

В ЦЕЛОМ НЕ ИСКЛЮЧЕНО.

Но это было совсем не то, о чем собирался спросить Грегори; его просто-напросто спровоцировали. Выяснились две вещи: во-первых, АП была запрограммирована с оглядкой на социальную политику; истина смешивалась с тем, во что она считала полезным (или хотя бы не вредным) верить. Во-вторых, машина была не просто жужжащим хранилищем ответов. Часть ее психотерапевтической функции заключалась в том, чтобы улещивать вас более аккуратно задавать вопросы. И правильно, подумал Грегори: в конце-то концов, тщательно сформулированный вопрос это уже своего рода ответ.

Так каковы же были вопросы? Абсолютна ли смерть? Истинна ли религия? Да, Нет; Нет, Да — что предпочитаешь? Разве что, подумал Грегори, разве что… что, если ответ на оба вопроса — Да? Он вообразил вечную жизнь независимо от существования Бога; а что, если верно обратное? Может ли религия быть истинной, а смерть тем не менее абсолютной? Это был бы удар ниже пояса. Он сообщил свое предположение АП, которая мгновенно ответила:

НИКАКИХ ГИПОТЕТИЧЕСКИХ ГИПОТЕЗ.

Грегори такой отклик не удивил; однако эту гипотезу он продолжал находить соблазнительной. Предпосылка неизменно сводилась к тому, что смерть либо окончательна, либо прелюдия к позолоте и бархатным подушкам жизни вечной. Впрочем, между двумя этими постулатами должно было найтись место для чего-то еще. Жизнь вечная существовать могла, но, скажем, только на уровне скованного комой: быть может, блаженные Видения На Пороге Смерти отличались буквальностью, и быть мертвым ощущалось как быть без сознания. Или опять-таки могла существовать жизнь вечная, так организованная, что вы вскоре начинали томиться по недостижимой смерти — иными словами, полная противоположность будничному человеческому существованию, когда вы боитесь смерти и томитесь по недостижимой жизни вечной.

Ну а тот аспект смерти, который Грегори считал наиболее коварным, наиболее подлым? Когда вы умираете, ваши атомы обмениваются рукопожатиями, хлопают друг друга по плечу и уносятся в ночь, и нет никаких небесных подсказок, никаких тихих слов на ухо: «Послушайте, мы считаем, что вам следует знать…» Кто-то из этих древних философов как-то уподобил веру заключению пари; если вы ничего не ставите на кон, то ничего не можете выиграть. Поставьте свои деньги на красное, поставьте свои деньги на черное — другой альтернативы нет. Грегори вообразил усатого француза с пером в шляпе, наклоняющегося над колесом рулетки. Снова и снова он ставит свои сорок су и вслушивается в перестук шарика, сулящего его законный шанс; ему и в голову не приходит, что колесо отрегулировано, и шарик всегда хлопается на «зеро». В мире красного и черного снова выигрывает казино! И снова! И снова!

Но ведь может быть, думал Грегори, что-нибудь и еще хуже. Вообразите такое: вы умираете в этой мучительной неосведомленности — и снова просыпаетесь. Черт, думаете вы, вот это да! Аутсайдер пришел к финишу. Вечная жизнь — мой везучий день. Грациозная австралийская медсестра, свеженькая после серфинга, впархивает в вашу палату, и вы думаете, что вам повезло еще больше. Пока она не открывает рот: «Послушай, приятель, ну, эта белиберда про вечную жизнь: мы просто подумали, раз ты столько лет интересовался этим вопросом, так надо поговорить с тобой начистоту, когда придет время. Ничего не выйдет. Мы жутко сожалеем и все такое прочее, но просто мы этого устроить не можем…» И тут, с сожалением покачав головой, она гасит свет. Так чего же он боялся больше — что вопрос о жизни останется без ответа или что ответ будет, но не тот ответ?

Снова поглядев на экран, Грегори опять увидел, что он испещрен бодрящими советами. «ДЕРЖИ ХВОСТ ПИСТОЛЕТОМ, — призывал он и: — КТО У НАС УМНИЦА?» Он нажал «Сохранить» и пошел принести еще кофе.

Вернувшись к клавиатуре, он начал:

«На днях я спрашивал КОН о самоубийстве…»

ДА-ДА, Я ПОМНЮ.

Ну, это был ответ на несколько вопросов о сети.

«Ты помнишь?»

КОНЕЧНО, ПОМНЮ. КАКИЕ-НИБУДЬ ПРИМЕРЫ ПРОИЗВЕЛИ НА ВАС ОСОБОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ?

«Ну, типчик, который умер от перепоя, как будто имел голову на плечах».

ХО-ХО-ХО. ЭТО ВЫ ПРО СТИЛПОНА. ДА, МЫ ПЕРЕПРОВЕРИЛИ ЕГО, КОГДА ВЫ УШЛИ. НЕ ЗНАЮ, ОТКУДА ОН ВЗЯЛСЯ, НЕБРЕЖНЫЙ ВВОД НА КАКОМ-ТО ЭТАПЕ, Я ПОЛАГАЮ.

«Правда ли, что человек — единственное животное, способное на самоубийство?»

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книгу «Ночные тени» входят два романа: «Ловушка» и «Оборотень» из серии «Сыщик Петрусенко: потомки...
«Мне снился сон» – новая книга Ирины Глебовой, написанная в присущем ей стиле: загадочные, непредска...
Эта книга – восьмая, заключительная в серии «Сыщик Петрусенко». Если первые свои дела, в первых книг...
Скромной семье с двумя детьми достаётся по наследству, совершенно неожиданно, старинный, современно ...
Романы серии «Сыщик Петрусенко: потомки» представляют собой соединение высокохудожественной прозы и ...
Романы серии «Сыщик Петрусенко: потомки» представляют собой соединение высокохудожественной прозы и ...