Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) Бовуа Даниэль

Как утихомирить взбунтовавшихся чиншевиков?

В связи с обострением опасности в конечном итоге губернаторы были вынуждены представить подробные отчеты Александру II. Об общегосударственном значении происходившего говорит тот факт, что отчет был представлен в форме всеподданнейшего доклада, в котором были сведены воедино отчеты всех трех губернаторов. В составленном в 1876 г. отчете за предыдущий год П.А. Грессер, губернатор наименее благополучной Волынской губернии, представил историю возникновения и особенности чиншевой шляхты, а также доложил о событиях, свидетелем которых был в 1874 г. в Колках. Выводы, сделанные им, можно было действительно считать сигналом об опасности.

Губернатор подчеркивал в отчете царю, что каждый раз подобные волнения удавалось подавить лишь при помощи войска. Впрочем, добавлял он, если поразмыслить, то трудно осуждать этих несчастных, «которые возлагают всю свою надежду на милосердие Вашего Императорского Величества». Эта проблема требовала скорейшего решения. Только в Волынской губернии насчитывалось по меньшей мере 100 тысяч чиншевиков, 9/10 из которых подлежали выселению. По словам губернатора, случаи, подобные происшествию в Колках, непрестанно повторялись, это явление становилось повсеместным. Будучи католиками, эти люди не имели права выкупа обрабатываемой ими земли, впрочем, мало у кого из них на это были средства. В связи с этим в своей основной массе они были вынуждены пренебрегать судебными решениями. Охваченные отчаянием и горем, эти люди, как сообщал губернатор, могли стать в будущем основой для «общего единодушного взрыва».

Проблема заключалась в том, что о чиншевиках не было и слова в Своде законов, кроме прецедента в июле 1857 г., когда тип их землевладения был назван не противоречащим российским законам, однако судьи склонялись к применению статьи, запрещавшей пожизненную аренду. В связи с этим, по мнению Грессера, назрела необходимость в специальном законе, учитывавшем давние местные традиции. Волынский губернатор предлагал вместо того, чтобы возвращаться к идее уравнивания чиншевиков с вольными людьми, получившими землю после 1864 г., воспользоваться недавним указом от 22 мая / 3 июня в 1876 г. о предоставлении права покупки земли старообрядцам, часть которых еще со времен раскола проживала на бывших польских землях.

И действительно, их ситуация была подобной, на что обращал внимание также киевский губернатор Гессе в своем отчете за 1876 г.1163

Гессе, недооценивавший масштабы проблемы в казавшейся более спокойной Киевской губернии, считал возможным указать, что здесь проживало лишь 23 тыс. чиншевиков. Как нам предстоит убедиться, он ошибался, однако его рассуждения, лишенные антипольской окраски, заслуживают внимания. Он также обращал внимание царя на бесчеловечный характер выселений и отмечал, что эти люди были лучшими земледельцами губернии, а потому «такой насильственный способ обезземеливания представляется крайне вредным». По его мнению, следовало присоединить к крестьянам эту группу людей, которые были лично свободны, хотя помещики и заставляли их отрабатывать барщину. Это дало бы им возможность выкупить собственные наделы. Возможно, Гессе был хорошо знаком с реальным состоянием дел на местах и имел представление о глубокой украинизации чиншевиков, а потому отождествление их с крестьянами казалось ему естественным. Однако в верхних эшелонах власти не забыли о том, что речь идет о бывшей шляхте. Когда обеспокоенный двумя отчетами царь поручил Комитету министров рассмотреть этот вопрос, сановники отклонили какую бы то ни было аналогию со старообрядцами, вольными людьми или крестьянами. Бывшая шляхта не интересовала власть ни в экономическом, поскольку не могла способствовать расширению крестьянских наделов, ни в политическом плане. Ее существование противоречило праву собственности, в связи с этим не следовало провоцировать неудовольствие помещиков, которые, как ни крути, были опорой режима.

Однако царя с этого времени стала интересовать судьба бывшей шляхты, и в 1877 г. было принято несколько решений, которые, хотя и не привели к коренным переменам, свидетельствовали о стремлении властей найти решение в этом вопросе. В частности, 11 января 1877 г. Александр II утвердил создание при А.Е. Тимашеве, министре внутренних дел, чиншевой комиссии, во главе с товарищем министра Ф.В. Готовцевым. 11 февраля 1877 г. министр внутренних дел послал Дондукову-Корсакову просьбу составить подробную справку об истории возникновения и разновидностях существовавших чиншевых владений, запросив данные об их численности. При этом он в очередной раз подчеркивал, что речь не идет о новых правилах, которые ограничат права землевладельцев. Несмотря на то что подобный подход не сулил каких-либо перемен в судьбе чиншевиков, сохранились собранные царскими чиновниками данные, благодаря которым нам теперь известно, какое количество чиншевиков подлежало выселению.

Впрочем, исследование проводилось негласно, чтобы не спровоцировать нежелательную реакцию, так как Дондуков-Корсаков опасался, что более заметные шаги могут вызвать бурную реакцию землевладельцев, и без того засыпавших его просьбами о выселении.

Тем временем напряженность возрастала. Все больше помещиков осознавало, что отсутствие в российском законодательстве упоминаний о чиншевиках освобождало их от соблюдения традиции их предков терпеть на своих землях людей, представлявших собой пережиток уходящего феодального строя, людей, которые не приносили им дохода. Однако чиншевики с обезоруживающей простотой не только пытались защитить «свои права», но даже переходили в контрнаступление.

Чиншевики из села Волицы Заславского уезда Волынской губернии, узнав, что их помещик Прушинский пригласил к себе соседей-землевладельцев Лясоту и Илиньского, заподозрили их в намерении поджечь село. Они решили опередить их, проникли в усадьбу, связали их и отвезли в полицию.

Сложно подсчитать все столкновения с полицией, пытавшейся осуществить решения о выселении чиншевиков. Без помощи войска полиция постоянно проигрывала, даже когда действовала вместе с «помощниками» из крестьян. Например, чиншевики из сел Адамовская Гута и Довбыш около Новоград-Волынского сумели прогнать целый отряд полицейских, явившихся их выселять. Постоянно отмечалось, так же как и в случае крестьянских волнений, активное участие женщин в этих актах самозащиты. Так, в селе Рижев Заславского уезда «Афанасия Зятко нанесла дрючком два удара по голове судебному приставу и сорвала с него должностный знак», а когда тот вместе с понятыми побежал к лесу, за ними погналось около 40 мужчин и женщин, которые их в очередной раз избили1164.

Эти события незамедлительно получили общественную огласку. Излагавшая официальную точку зрения консервативная газета «Киевлянин» затронула эту проблему в крайне осторожной статье под красноречивым названием: «Право или филантропия?»1165. Автор занял позицию помещиков, которые не могли руководствоваться альтруизмом. Однако в то же время в газете подчеркивалось, что «землевладельцы проявляют чрезвычайное рвение, чтобы доказать свое неотъемлемое право возвышать по произволу чинш и выгонять чиншевиков из своих имений».

Через несколько недель та же газета вызвала настоящую бурю, прокомментировав кассационное решение Сената, который обязал Новоград-Волынский суд пересмотреть постановление о выселении чиншевиков, принятое Ровенским судом. К этому достаточно незначительному факту газета добавила комментарий о том, что «землевладельцы не вправе своею властью прекращать чиншевые владения»1166. По словам волынского губернатора, сразу после публикации статьи чиншевики всей губернии стали комментировать ее, обращая внимание лишь на то, что их интересовало, и заявляя, что якобы Сенат отменил выселение и даже позволил выселенным возвращаться. В Новоград-Волынский суд начали стекаться толпы деклассированной шляхты, чтобы получить копию решения Сената, и, не получив, заключали, как это часто бывало в Российской империи, что чиновники скрывают от них царскую милость1167.

Такого рода интерпретация привела к еще большим проблемам, так как выселенные чиншевики начали возвращаться на свои прежние земли. В села Краснополь, Беспечное, Жерева и Янушполь под Житомиром вернулись все те, у кого отобрали наделы, которые обрабатывали еще их деды и прадеды. Они вспахали землю и посеяли озимые, игнорируя новых арендаторов, тем самым повторив методы борьбы крестьян за землю, отобранную во время инвентаризации в 1847 г. Это движение охватывало и соседние губернии. Например, в Киевской губернии вблизи Липовца чиншевики сел Синарна и Стрижевка, принадлежавших Джевецкому, самовольно начали обрабатывать прежние земли, переданные арендаторам, а полицию, которая пыталась этому помешать, встретила толпа женщин с палками. Они кричали, что Джевецкий ничего у них не спрашивал, забирая их землю, поэтому и они ничего у него не будут спрашивать, отбирая ее. Никто не мог помешать вернувшимся чиншевикам засевать свои поля: «Пускай нас в тюрьму сажают, ссылают в Сибирь и топят, от земли не отстанем». Во время таких конфликтов чиншевики часто устраивали драки с новыми арендаторами. Например, чиншевики из села Зарадинцы под Бердичевом, принадлежавшего помещику Мазараки, возмущаясь, что от них якобы скрыли указ о восстановлении их прав, прогнали рабочих нового арендатора Гаворовского и заявили, «что они не перестанут преследовать свою цель, пока их всех не вышлют или не перебьют». В это самое время около сотни их жен, вооружившись чем попало, оттеснили полицию и, оскорбляя волостного старшину, забрали его нагрудную бляху. В селах Лучкевичи, Шкляревичи, Завецке, Ходоровке, Яроповичах Сквирского уезда чиншевики даже захватили урожай, выращенный новыми арендаторами. И хотя казацкой сотне удалось их разогнать, захваченного ими вернуть не удалось1168.

Столь драматическое развитие событий вынудило генерал-губернатора обратиться в Петербург с просьбой предпринять конкретные меры. В письме к министру внутренних дел от 15 марта 1877 г. Дондуков-Корсаков, откровенно заявляя об антигуманном характере выселений, напоминая о сложившейся традиции чиншевых владений, а также выражая беспокойство в связи со сложившейся ситуацией, отмечал: «При таких обстоятельствах, легко могущих повлечь за собой весьма печальные последствия и крайние затруднения для правительства, [считаю] настоятельно необходимым принять какие-либо меры к приостановлению впредь до возбужденного вопроса выселения по крайней мере тех чиншевиков, которые поселились в имении до 1840 года».

У идеи выделить среди чиншевиков истинных и сомнительных, как нам предстоит убедиться, было большое будущее. Ее внедрение привело к очередным проблемам, однако на тот момент было важно прекратить варварские выселения. На это генерал-губернатор обратил внимание министра в письме от 9 сентября, использовав серьезный аргумент. В это время была раскрыта тайная крестьянская организация в Чигиринском уезде, что заставило его «еще серьезнее отнестись к тем затруднениям, которые легко могут возникнуть по чиншевому вопросу… ежели последуют два-три выселения, подобные Колковскому, то весь этот консервативный элемент [отметим, что о шляхте уже не говорится априори как о зачинщике мятежа. – Д.Б.] в руках злоумышленников легко может обратиться в материал для революционных обществ, а выселенные из домов чиншевики – в деятельных агитаторов»1169.

Настойчивость Дондукова-Корсакова была вознаграждена. В конце 1877 г. Сенат наконец постановил, что чиншевые владения не имеют ничего общего с арендой, следовательно, судебные споры по ним были ошибочно отнесены к компетенции земских судов, поэтому в дальнейшем они были изъяты из их ведения полностью, а уже вынесенные приговоры могли быть обжалованы; кроме того, говорилось о «приостановлении исков о выселении чиншевиков впредь до разрешения вопроса в законодательном порядке»1170.

Для решения этого сложного вопроса властям были нужны данные о чиншевиках. В начале 1878 г. Комиссия чиншевых владений Ф.В. Готовцева получила из каждой губернии перечень чиншевиков с описанием их имущественного положения и указанием площади обрабатываемой земли. Именно тогда стал ясен ошеломляющий масштаб проблемы, хотя этот документ не охватывал всей бывшей шляхты. Он включал только тех чиншевиков, которые жили в частных сельских имениях, не фиксируя многочисленных деклассированных шляхтичей, которые после конфискаций 1863 – 1865 гг. жили в казенных имениях и владениях императорской семьи (т.н. уделах) и реже в частных или государственных местечках (см. приводимую ниже таблицу)1171.

Данный документ дает разного рода информацию. Из него следует, что больше половины семей имели только дом с небольшим наделом около него, с которого нельзя было прокормиться. Эти так называемые огородники в среднем обрабатывали по 2,02 десятины на двор, т.е. меньше, чем в среднем крестьяне (2,9 дес.). Они могли выжить, лишь работая на помещика: барщина в значительной мере дополняла чинш. В Киевской и Подольской губерниях, где чиншевики обрабатывали почти половину всей чиншевой земли, их проживало 2/3 от всех упомянутых в документе. Всюду господствовала бедность.

Общее количество чиншевиков было почти одинаковым в каждой губернии, однако по типу чиншевых владений они распределялись неравномерно: площадь тягловых хозяйств с упряжью была значительно больше в Волынской губернии, где она вдвое превышала суммарную площадь аналогичных хозяйств в двух губерниях – Подольской и Киевской, – 85 697 десятин на 9543 двора, т.е. по 8,98 десятины на семью. Эти данные позволяют лучше понять упорство, с которым землевладельцы пытались вернуть себе упомянутые площади, а также размах конфликтов в Волынской губернии: чиншевики с упряжью с большим упорством, чем остальные, пытались удержать свой единственный источник доходов. Волынская губерния, где 113 720 десятин земли находилось в чиншевом владении, была, как уже говорилось, наиболее конфликтным регионом.

Принадлежность чиншевиков к крестьянскому или мещанскому сословию представляется логичной: после того как в 1868 г. были официально упразднены понятия «шляхта» и «однодворцы», эти люди должны были приписаться к одному из упомянутых сословий. При этом несомненным является тот факт, что понятие «мещане» ни в одном из случаев нельзя отождествлять с понятием «буржуазия» в его западном значении. Российская градация на сословия не имеет аналогов на Западе, потому что и мещане и крестьяне принадлежали к одному и тому же сельскому населению, а единственное отличие между ними, очевидно, заключалось в том, что первые были менее рассеяны и жили более компактными группами, чем вторые.

Наибольшее удивление вызывает наличие группы из 9399 шляхтичей-чиншевиков, кажущееся совершенно нелогичным. Критерием принадлежности к шляхте было владение землей. В связи с этим чиншевики после ревизии прав на дворянство 1831 – 1850 гг. не должны были считаться шляхтичами. Возможно, речь идет о получившей подтверждение принадлежности к дворянству обедневшей шляхте, которая, кроме собственной земли, еще имела небольшие чиншевые земельные наделы у богатых соседей.

Чиншевики Юго-Западного края в 1877 – 1878 гг. в частных сельских имениях

Вероисповедание дает возможность определить уровень украинизации этой группы населения. Можно предположить, что православные чиншевики в меньшей степени, чем католические, осознавали свою принадлежность к сообществу иному, чем украинские крестьяне. Конечно, необходимо принять во внимание и особенности перехода их в православие: большинство были когда-то униатами, которые официально должны были принять православие в 1839 г. Среди этой неграмотной массы вряд ли на протяжении 40 лет сохранилось чувство прежней связи с католической церковью. Память о польском происхождении (не обязательно означавшая наличие польского самосознания) была, скорее всего, характерна для менее чем половины чиншевиков католического вероисповедания (45,5 %).

Вызывает интерес наличие среди чиншевиков 1 % иудеев. Хотя известно, что евреев-арендаторов вопреки закону было немало, присутствие их в этой группе объяснить очень сложно. Возможно, речь шла о мещанах со смешанным характером чиншевых владений, как городских, так и сельских.

Результаты исследования, проведенного для комиссии Готовцева, дают интересные сведения о размере чинша, который колебался в зависимости от местности. Согласно работе, опубликованной в 1887 г., в Волынской губернии, где площадь чиншевых владений была самой большой, чинш колебался от 2,68 рубля за десятину огорода в Новоград-Волынском уезде и до 13,47 в Староконстантиновском, т.е. в среднем по губернии – 4,5 рубля; пахотная земля стоила дешевле – в среднем 1,74 рубля за десятину1172. Однако подобные цены не встречались ни в Подольской, ни в Киевской губернии, где, как было показано, чиншевых земель было гораздо меньше. Здесь чиншевики должны были отрабатывать барщину; как отмечалось в уже упомянутой «Записке о чиншевом владении», «некоторые из помещиков нашли возможность совершенно закрепостить живущих на их землях чиншевиков». По мнению авторов записки, в тех губерниях, где земли было недостаточно, следовало при ее оценке учитывать еще и стоимость крепостного труда. Один день барщины приравнивался к 30 копейкам за пешие работы и 60 копейкам за работы с упряжью. В двух губерниях, где земля не могла прокормить чиншевиков, платили вдвойне: 8 рублей за десятину в Киевской губернии и 7,9 – в Подольской губернии. Если принять во внимание, что все члены семьи (включая женщин и детей) отрабатывали барщину, то получим среднюю долю повинностей (на двор, в рублях)1173:

Доля повинностей за десятину была следующей:

К этому добавлялись установленные обычаем налоги: лаудемия – платежи помещику при перемене владельцев чиншевого участка (рудимент давней «шляхетской вольности») и право вотчинника взимать единовременно, в определенные сроки (через каждые 20, 30, 40 лет) высший чинш, т.н. «господскую копейку» (grosz boy), при возобновлении соглашения. В целом же выходило, что чиншевик платил в два с половиной раза больше чем стоила крестьянину покупка земли на условиях, определенных реформой 1861 г. Следовательно, ни одна социальная группа, кроме евреев, не находилась в столь тяжелом положении и в такой полной зависимости от владельцев.

Через 15 лет после отмены крепостного права все еще оставалась феодальная система, позволявшая чиншевикам существовать разве что на грани прожиточного минимума. Парадоксально, но жертвы этой системы отчаянно цеплялись за нее, осознавая свою неспособность адаптироваться к новому капиталистическому сельскому хозяйству.

В переписи оставался неясным один момент, который генерал-губернатору показался очень существенным, а именно: занимал ли чиншевик свою землю до 1840 г. Для властей эта деталь имела огромное значение, поскольку лица, которые осели на чиншах после этой даты, не могли ссылаться на давнюю традицию Литовского статута, отмененного в 1840 г. Следовательно, над «поздними» чиншевиками висело подозрение (зачастую обоснованное), что в 1847 г. они при согласии польских помещиков захватили крестьянские земли. Из «Записки» можно лишь догадываться, с какими проблемами сталкивалась царская администрация, пытаясь применить упомянутый критерий. В начале 1878 г. удалось установить, что 4417 дворов, т.е. лишь 9,3 % чиншевиков из трех губерний, имели письменные подтверждения, выданные до 1840 г. Зная о существовавшей практике устных соглашений, ревизоры предполагали, что около 18 тыс. дворов, т.е. 37,71 % из 46 498, имеющихся в трех губерниях, должны были осесть на чиншах после 1840 г. Скорее всего, это служит доказательством того, насколько обширной была акция «наделения землей» чиншевиков за счет крестьян из-за неправильного применения инвентарных правил 1847 г. Кроме того, были определенные сомнения и относительно подлинности самих письменных подтверждений. Власти осознавали, что любая попытка проверки заведет их в тупик1174. Однако ни проявления интереса правительства к чиншевым владениям, ни решения приостановить приговоры о выселении не смогли сдержать помещиков, стремившихся избавиться от чиншевиков. Под конец 1877 г. в суды поступило 130 просьб о выселении, в 1878 г. их число выросло до 258 (120 – из Волынской губернии, 111 – из Киевской и 27 – из Подольской). При этом приговор каждый раз принимался в интересах истцов, несмотря на решение Сената изъять эти дела из ведения земских судов. В результате 1738 семей ожидали исполнения приговора1175. В 1878 – 1879 гг. продолжились волнения чиншевиков, ссылавшихся на мнимый указ Сената от 1877 г. о восстановлении их в правах.

Чиншевики все с большей решительностью протестовали против повышения чинша, стали чаще отказываться от его уплаты. К примеру, в селе Новый Звягель под Новоград-Волынском они заявили полиции, что никогда не ризнают за собой долг в 8 тыс. рублей и что, наоборот, это помещица Мезенцева должна им заплатить за выполненную работу. Ходатайства помещицы перед местной властью и Министерством внутренних дел не принесли результатов. Столь же напрасными оказались попытки полиции заставить чиншевиков польского помещика Глембоцкого из села Каштановка под Радомышлем погасить задолженность. Решительность чиншевиков из села Крачки около Проскурова помешала помещику Пшездзецкому продать на аукционе землю, забранную за неуплату чинша. В селах Погорелы под Новоград-Волынском и Приветов около Заслава чиншевики, которых прогнали с наделов, не колеблясь собрали хлеб, посеянный помещиком. В первом селе был избит управляющий, а во втором – полицейские, которым было объявлено, что зерно принадлежит чиншевикам, и никому его не забрать.

В 1878 г. в других случаях чиншевики шли на силовое решение, так же как и крестьяне, возвращая отобранные земли. В селе Котлярка около Сквиры чиншевики помещика Славинского, пытаясь вернуться в свои дома, вступили в драку с полицией, арестовавшей их. Из отчета киевского губернатора за 1879 г. следует, что в данном случае речь шла о больших деньгах: поля, издавна обрабатываемые чиншевиками, взяли в аренду за большую плату производители сахара из Ходоркова. Около сорока бывших шляхтичей, вооружившись палками, ринулись на помощь арестованному некоему Баладинскому и освободили его, разогнав полицейский конвой. В подобной ситуации власти не могли позволить себе потерять лицо. Поэтому была вызвана казацкая сотня, арестовано 26 чиншевиков, каждому из которых в надежде запугать остальных были вынесены суровые приговоры. 14 бунтарей было приговорено к четырем годам каторжных работ, шестеро – к 16-месячному заключению, один был выслан в штрафной батальон, одна женщина была осуждена на 3-месячное заключение. При этом из соображений осторожности Славинскому посоветовали оставить остальных чиншевиков на занятых ими землях.

Подобным же образом развернулись события в селе Волица Зарубинская, куда также были вызваны казаки, силой согнавшие чиншевиков с помещичьей земли, занятой ими в ответ на выселение. Казакам также пришлось наводить порядок и в соседнем селе Степки1176.

В связи с обострением ситуации 24 июля 1878 г. Сенат постановил рассмотреть все спорные случаи независимо от того, с какой стороны поступила жалоба, т.е. взял на себя и рассмотрение жалоб чиншевиков1177. Информация об этом решении не распространялась широко, поэтому волнения не стихали еще больше года. Взрыв крестьянских бунтов в 1879 г. сделал невозможным спокойное изучение чиншевого вопроса – рана продолжала кровоточить. В архивах сохранились грустные описания хроники событий, происходивших по уже известным сценариям: увеличение чинша, отказ платить, суд, принудительное выселение, возвращение с боем, новые репрессии. На протяжении 1879 г. этот безжалостный вихрь прошел по волынским селам Борятин и Запуст Луцкого уезда, Жабокрицкая Гута Новоград-Волынского уезда, Бисовка Острожского уезда, Погорельце Кременецкого уезда1178. Отчаяние достигло апогея. В свидетельствах землевладельцев, полицейских рапортах и отчетах генерал-губернатора чувствуется страх.

Особенно показательным проявлением страха, преследовавшего помещиков, стала история графа Жевуского. Он обратился непосредственно к генерал-губернатору с просьбой прислать казаков и прогнать чиншевиков, захвативших часть его имения (киевские села Княжеское и Шумное Сквирского уезда) после того, как он попробовал переселить их на неплодородные, по их мнению, земли. Его письмо ярко показывает настроения помещиков. Жевуский возмущался неспособностью полиции добиться уважения к приговорам, которые он называл справедливыми, и противодействовать «актам насилия», из-за которых приставы не могли исполнить свои обязанности: они «боятся приводить подобные решения в исполнение, и до сотни решений по Сквирскому уезду остаются неисполненными. Все это случаи неединичные и неисключительные, они встречаются почти в каждом имении и совершаются не отдельными лицами, а целыми массами, которые не повинуются местной власти и с которыми эта власть не в состоянии справиться. Оставлять эти случаи безнаказанными, на мой взгляд, очень опасно, особенно в настоящее тяжелое время…»

Польский аристократ, совершенно забывший о том, что когда-то эти люди считались его братьями, полагал, что призыв к более жестоким репрессиям оправдан, поскольку волнения чиншевиков начали сопровождаться крестьянскими беспорядками в имениях Собанских, Браницких, Лисовских. Жевуский был убежден, что как одно, так и другое движения были инспирированы «Народной волей»: «Полагаю, что социалистические идеи, причиняющие так много зла в наших столицах и больших городах, не более опасны, чем те принципы, во имя которых в настоящее время делаются крестьянами и однодворцами захваты земель, – принципы, очевидно, посеянные в народе разными пропагандистами социальных идей»1179.

Полиция, естественно, разделяла эту мысль. Начальник Киевского губернского жандармского управления генерал-майор Павлов выслал в том же 1879 г. донесение в III отделение Министерства внутренних дел, в котором также чувствуется обеспокоенность. Он считал, что нерешенный вопрос чиншевых владений может привести в этот беспокойный для края период к осложнениям, восстаниям и беспорядкам. В связи с этим он настаивал на его быстром решении. Генерал-майор Павлов писал: «Злоумышленники политические, ведущие противоправительственную пропаганду, ныне легко могут подбить чиншевиков к беспорядкам и воспользоваться уже подготовленной почвой недовольства, подобно тому, как воспользовались Дейч, Стефанович и другие недоразумениями крестьян в Чигиринском уезде»1180.

Это беспокойство разделял также и киевский губернатор. Его годовой отчет подтверждает усиление солидарности между чиншевиками и крестьянами. Бывшая шляхта помогла, например, крестьянину Беспечному на его хуторе в борьбе против проведения землемерных работ. Киевский губернатор возвращался к мысли о создании банка, который дал бы чиншевикам возможность приобрести собственные участки, как это было сделано в случае крестьян в 1861 г. и для вольных людей в 1864 г.

В ожидании компромиссного решения генерал-губернатор Чертков пошел на меры, которые свидетельствуют одновременного о его ожесточенности и бессилии. Он ужесточил цензуру прессы. Две русские киевские газеты (на других языках издания были запрещены) «Киевлянин» и «Киевский листок» в достаточно тревожном тоне писали об остроте проблемы. В связи с этим 6 мая 1879 г. их редакции получили письмо следующего содержания: «Так называемый чиншевый вопрос в Юго-Западном Крае находится в настоящее время в весьма неопределенном переходном состоянии. Между тем он близко затрагивает интересы сословий, до которых касается постоянно, и принимает более и более острый характер. Поэтому я считаю полезным отклонять от появления в Киевских газетах все статьи, относящиеся до чиншевого вопроса, предварительно не просмотренные мной. Прошу принять настоящее мое заявление к руководству при рецензировании газет “Киевлянин” и “Киевский листок”»1181.

В заключительной части записки, подготовленной комиссией Готовцева, хотя и чувствовалось беспокойство в связи со сложившимся положением дел, но документ не давал особых надежд на улучшение. Однако, вопреки ожиданиям, с 1880 г. наступило затишье, которое длилось до принятия новых законов в 1886 г.

В записке, на которую оказали сильное влияние события 1879 г., подчеркивалось в конце, что «между тем в настоящее время чиншевой вопрос развили до весьма острой формы», что слишком большое значение уделялось кассационным возможностям в соответствии с указом Сената от 28 июля 1878 г., а также что негативную роль во всех этих делах сыграли «разного рода темные личности и полуграмотные адвокаты», а потому судебная система оказалась бессильной перед дебрями юридических правил. Из записки следовало впечатление, что в этом вопросе был полный застой.

Очевидно, двусмысленность обещаний урегулировать проблему и обусловила в основном длительное перемирие. Члены комиссии Готовцева, увидев, что как чиншевики, так и помещики возлагали огромные надежды (взаимоисключающие) на решение Сената, затянули разработку закона на шесть лет. Столь медленная работа комиссии была также обусловлена персональными изменениями в ее составе после убийства Александра II 1 марта 1881 г., а также усилением полицейского контроля.

Д.П. Пойда интерпретировал это видимое затишье как следствие исчезновения проблем, связанных с существованием чиншевиков. В соответствии с давними надеждами царя на слияние шляхты с общей массой, а также согласно советскому вымыслу об однородности крестьянства, он завершает свое исследование категорическим выводом: «В последующие годы волнения чиншевиков Правобережной Украины сливаются с общей борьбой крестьян за землю»1182. Подобное очевидное упрощение, которое не учитывает существования этой специфической проблемы вплоть до 1914 г., является естественно неприемлемым.

Каким бы безусловным ни казалось затишье 1880 – 1886 гг., это была всего лишь видимость, усиленная принудительным молчанием газет. Утомление, нищета, репрессии заставили чиншевиков надеяться, что спасение придет от высшей власти. Однако когда все-таки царское правительство примет решение, эти люди осознают, что стали жертвами глубочайшего обмана.

В 1880 г. полиция впервые не зарегистрировала ни одного случая серьезных волнений. Впрочем, не исключено, что и она могла получить распоряжение о том, чтобы проявлять как можно меньший интерес к этой наболевшей проблеме. В течение 1881 – 1883 гг. нескольких упрямых чиншевиков, вполне правильно не поверивших в добрые намерения властей, связанных с интересами землевладельцев, сами решили искать справедливости, захватывая то, что, по их мнению, принадлежало им по праву. В селе Липки около Ушицы в Подольской губернии бывшие чиншевики, изгнанные помещиком Хелминским, захватили половину его земель, сеяли там хлеб, выращивали и собирали урожай. Они заявили полиции, что, если суд не хотел признать их прав, они должны использовать те же методы, что и помещик. Весной 1882 г. они не дали помещику засеять поля, которые до этого времени находились в чиншевом владении. Этот мятеж вновь был подавлен казацкой сотней, арестовавшей 16 чиншевиков. Хелминский пошел лишь на единственную уступку, позволив поить и выпасать на своих землях скот, который еще остался у этих бедняг.

В 1882 – 1883 гг. чиншевики из хутора Скалополь под Ямполем в Подольской губернии не посчитали даже нужным сами засеять отобранные поля, они просто конфисковали урожай помещика Войткевича. Суд обязал их оплатить убытки, чего они, конечно, не в состоянии были сделать1183.

Ничего не может лучше передать чувство глубокой несправедливости, чем случай, рассматриваемый 16 августа 1884 г. в губернском присутствии по крестьянским делам в Киеве. Он свидетельствует о том, что даже через несколько лет после изгнания бывшие чиншевики сохраняли глубокую обиду и не признавали свершившегося факта.

Дело, о котором губернское присутствие докладывало генерал-губернатору, началось в 1870 г. в селе Медовка Липовецкого уезда. Двадцать два однодворца, которые до этого времени пользовались чиншевыми владениями на землях помещицы Валевской, отказались (поскольку их соглашения всегда заключались в устной форме) подписывать новое соглашение о «новой» аренде, согласно которой чинш не только повышался, но и мог быть пересмотрен. В 1871 г. суд выдвинул чиншевикам Жмовскому и Мазарскому требование прийти к согласию с уполномоченными представителями помещицы, но они не уступили. Таким образом, их земли были переданы в аренду тому, кто смог заплатить больше. Этим человеком оказался… приходской католический священник Тадеуш Ханькевич, для которого польское происхождение чиншевиков, по всей видимости, не имело никакого значения. Этот случай в большей степени, чем другие, вынуждает задуматься, насколько уместны были «рыдания» польской партии Национальной демократии в 1905 г. в связи с необходимостью возобновления солидарности со шляхтой на «кресах». В июне 1884 г. после окончания срока арендного соглашения 20 однодворцев вспахало 66 моргов земли, которые ксендз оставил под паром, заявив, что возвращаются на свою землю, но в конце концов они согласились платить столько же, сколько и ксендз Ханькевич.

Однако тогда оказалось, что даже отказ от традиционного права чиншевого владения не помог им выиграть дело, потому что новый владелец, князь Гедион Святополк-Четвертинский, не захотел и слышать об этих несчастных, обвинив их перед судом в том, что они воспользовались советами неблагонадежного и нечестного адвоката Кочубинского1184. В 1885 г. Святополк-Четвертинский, заподозрив, что будущий закон может быть неблагоприятным для землевладельцев, решил своевременно избавиться от неудобных арендаторов. Однако генерал-губернатор уговорил его предложить им такие же условия, как и ксендзу. Тогда он потребовал плату за полтора года вперед, т.е. 999 рублей. Чиншевики ответили отказом, а заодно выступили против какого-либо письменного соглашения, поскольку шляхтич шляхтичу должен верить на слово, а кроме того, большинство чиншевиков было людьми неграмотными и к любому документу относились с подозрением. При поддержке предводителя дворянства Киевской губернии князя Н.В. Репнина землевладелец добился того, что генерал-губернатор решительно стал на его сторону: «однодворцы» (как видим, этот термин, несмотря на административное решение, оказался живучим) могли получить землю, лишь согласившись на предложенные помещиком условия1185.

Тем временем в Петербурге работа комиссии по чиншевым владениям надолго увязла. Когда 21 января 1883 г. новый генерал-губернатор Дрентельн представил статистику и смету расходов на рассмотрение дел, они не были приняты, т.к. включали чиншевиков городов и местечек, т.е. и еврейское население, которым собирались заняться отдельно в рамках подготавливаемых широкомасштабных антисемитских законов.

В этот период правового вакуума были предприняты также попытки по упорядению управления теми чиншевыми владениями, которые находились в составе польских имений, конфискованных или приобретенных царской семьей. Эти т.н. удельные имения находились в ведении Министерства императорского двора в Петербурге. Управление было в крайней степени бюрократизировано – земли были разделены на секторы между ответственными чиновниками, а все уделы пронумерованы. Императорская семья, один из крупнейших землевладельцев Украины, до этого времени не интересовалась проблемой чиншевиков. Лишь 25 октября 1878 г. Министерство императорского двора, в свою очередь, обратило внимание на проблему сбора арендной платы. Впечатление недосмотра в этом вопросе усилилось после изучения составленного дела, охватывавшего 236 страниц. Из документов следовало, что чиновники, проводившие изучение этого вопроса, постоянно объединяли чиншевиков христиан и иудеев, что не давало им возможности рассмотреть отдельно положение бывшей шляхты. Кроме того, они были не в состоянии представить точные статистические сведения. В этих имениях также была сделана попытка заключить письменные соглашения об аренде с чиншевиками, но даже подписавшие продолжали платить, как и раньше, лишь незначительный чинш. Наделы были небольшими – в лучшем случае несколько десятков саженей. Земли, конфискованные у Потоцкого в Тульчине площадью в 115 десятин 732 сажени, продолжали занимать чиншевики, которые отказывались платить что-либо, т.к. их бывшие хозяева освободили их от чинша; в других местах чиншевики были согласны платить лишь старый чинш. Департамент уделов 2 апреля 1882 г. рекомендовал внести всех этих людей в оброчный оклад, зафиксировав размер арендной платы с перспективой его изменения. Однако реализация этого решения проходила не без трудностей: 9 октября поступило сообщение, что чиншевики одного из имений не согласились подписать предложенные им бумаги. В 1884 г. бывшие однодворцы села Красиловка под Таращей отказались признать повышение арендной платы. Их дома находились на землях, когда-то принадлежавших Браницким (96 душ в 51 дворе). В 1872 г. они подписали, по всей видимости, невыгодное соглашение, срок которого теперь, через шесть лет, закончился. Они отказались подписать новый договор и согласиться на повышение арендной платы, вообще перестав платить. Поскольку государственная контора не смогла получить от них требуемой суммы в 3270 рублей, земли были выставлены на аукцион для продажи крестьянам, при этом бывших однодворцев отказались признать вольными людьми1186.

Эти шесть лет действительного или видимого спокойствия были отмечены частыми нетерпеливыми напоминаниями. В отчете за 1880 г. волынский губернатор вновь отмечал необходимость быстрого и окончательного урегулирования проблемы, которая в его губернии была особенно острой. После очередной ревизии было выявлено 16 050 чиншевых дворов в Волынской губернии, хотя, согласно переписи 1878 г., их было там только 13 640, что означало, что в частных владениях на тот момент проживало около 100 тыс. чиншевиков. Эти данные привлекли внимание даже императора Александра III, который отметил на полях, чтобы обратили на это внимание министра внутренних дел1187. В 1882 г. подольский губернатор, со своей стороны, подчеркивал, что чиншевики продолжали настаивать на своих правах, хотя и не имели подтверждавших их требования документов.

В польском еженедельнике «Kraj», который с разрешения нового царя стал издаваться в Петербурге с середины 1882 г., часто встречались замечания в связи с бывшей шляхтой, хотя в киевской русской прессе и дальше господствовала тишина. В пятом номере за 1882 г. были представлены полные, правда несколько заниженные, статистические данные о чиншевиках Юго-Западного края. «Kraj» отмечал, что чинш приносит владельцу меньше, чем аренда, однако прибыль от него была больше, чем от продажи земли крестьянам. В восьмом номере говорилось: «Появляется с неслыханной скоростью огромная масса безземельных людей, которая дает начало сельскому пролетариату. В Подольской губернии, например, редко какое село состоит из 2/3 бывших однодворцев, а многие села заселены ими полностью».

В 23-м номере еженедельника прозвучала идиллическая нотка ностальгии по шляхетской солидарности. Корреспондент с Украины, подписавшийся двумя заглавными буквами Х.М., переживал из-за упадка католического воспитания среди этой мелкой шляхты: «Помещичьи усадьбы лишь за малым исключением не оказывают никакого влияния на эту шляхту, поскольку во многих случаях из-за ухудшившихся взаимоотношений разорвались связи, объединявшие усадьбу и чиншевиков, у нас также нет школ, которые возглавлялись бы католиками».

В 46-м номере за 1883 г. Т. Талько-Хрынцевич под привычным псевдонимом Ян Илговский полемизировал с варшавским еженедельником «Przegld Tygodniowy», который выступал за то, чтобы по вопросу о шляхте не препятствовать помещикам в их действиях. Талько-Хрынцевич был категорически против тенденции по элиминированию мелкой шляхты: «Мы выступаем за полную отмену чиншевого права, за наделение землей всех без исключения чиншевиков, будь то крестьяне, будь то шляхта и евреи, путем обязательного выкупа на протяжении определенного количества лет. Этого можно легко достичь при посредничестве правительства».

Такое великодушное предложение не учитывало архаичной ментальности чиншевиков, а также переоценивало добрую волю помещиков и царского правительства. Илговский полностью ошибался, утверждая: «Помещики охотно и не колеблясь пойдут на то, чтобы окончательно покончить с чиншевиками. Более выгодно для них получить гарантированное возмещение, чем пытаться годами, как это происходит сейчас, взыскать чинш, который зачастую невозможно получить».

Вера Илговского основывалась на идее былого шляхетского братства. Он не принимал во внимание тот факт, что аренда земли иностранцам или богатым крестьянам приносила в три-четыре раза больше дохода, чем давний чинш1188.

Польская интеллигенция, наблюдая со стороны за столь грустным положением дел, не принимала близко к сердцу эту социальную драму. Если Талько-Хрынцевич, врач из Звенигородского уезда, видел весь трагизм положения чиншевиков и сочувствовал им, то другой поляк, Владислав Спасович, блестящий петербургский адвокат, предпочел связать свою карьеру и имущественное положение с защитой интересов польской и русской аристократии. Именно к нему и к русскому адвокату Е.И. Утину обратились Браницкие из Ставища в июле 1884 г., пытаясь добиться кассации Сенатом судебного решения в интересах чиншевиков. Чиншевики, которых защищал адвокат Ф.Н. Плевако, не имели никаких шансов на успех. Для того чтобы землевладельцы всех «польских» губерний знали, какие выгоды они могут извлечь благодаря юридической компетентности Спасовича при возникновении проблем с Сенатом, он в 1885 г. в Петербурге издал на польском языке брошюру об истоках чиншевого права на западных окраинах империи, которую «Kraj» широко рекламировал в разделе частных объявлений1189.

Чем ближе была дата объявления давно ожидаемого закона о чиншевиках, тем больше этим вопросом интересовалась петербургская пресса, т.к. с такой же проблемой столкнулись и русские помещики западных губерний. Вновь пошли слухи о наделении шляхты землей, которые вновь пробудили забытое, казалось бы, чувство ненависти к этой странной категории, заявлявшей о правах, которые в большинстве случаев не могли быть подтверждены формальными доказательствами. Полемизируя с националистической прессой, которая вновь обратилась к стереотипу «бунтовщиков», газета «Kraj» подчеркивала, что эти люди никоим образом не были «специально вымышлены польской интригой, чтобы отравить жизнь русских помещиков, недавно поселившихся в Западном крае». Считая своей обязанностью защищать интересы польских помещиков, которых русские обвиняли в некорректном поведении, польская газета искала оправдание выселению чиншевиков. Газета «Kraj» подчеркивала, что государство само лишило бывших однодворцев их домов и огородов во владениях, переданных в удел. Тем временем другие адвокаты, чувствуя возможность заработать в связи с предполагаемыми судебными разбирательствами, издали очередную брошюру одновременно и на русском языке, чтобы иметь двойную клиентуру. Например, именно тогда Рембовский опубликовал работу «История и значение чиншевого владения в западных губерниях»1190.

Двусмысленность положения 1886 года

Закон, принятие которого так долго оттягивали, наконец был принят. Это было «Положение о поземельном устройстве сельских вечных чиншевиков в губерниях Западных и Белорусских», подписанное председателем Государственного совета великим князем Михаилом Николаевичем и утвержденное императором, – закон в высшей степени скандальный, плохо подготовленный, непригодный для приведения в исполнение и направленный на то, чтобы как можно меньше задеть права крупных землевладельцев.

Положение, принятое 9 июня 1886 г. после окончательной доработки на нескольких заседаниях Государственного совета с марта по май 1886 г.1191, так и не решило проблемы в целом. Вводимые им новые градации стали источником новых конфликтов на протяжении последующих тридцати лет.

В отличие от крестьянской реформы 1861 г., которая касалась всех помещичьих крестьян, Положение 1886 г. распространялось не на всех чиншевиков. Решения своей участи ждали еще те из них, кто вместе с еврейским населением жили в городах и местечках. Кроме того, Положение также реализовало мысль, не дававшую покоя царским чиновникам с 1878 г., о дискриминации тех из чиншевиков, кто получил этот статус после 21 августа 1840 г., их низводили до положения ариев. Известно, что таких лиц было больше 50 %.

Как проверить принадлежность чиншевиков к той или другой категории? Методы работы российской бюрократии в очередной раз оказались медлительными и малоэффективными.

Рассмотрение дел было возложено на уездные комиссии, председатели которых (естественно, русского происхождения) должны были получать заманчивое жалованье в 900 рублей ежемесячно (рассчитывали, что комиссии возглавят мировые посредники). Уездные комиссии подчинялись соответствующим губернским, в состав которых входили губернатор, вице-губернатор, предводитель дворянства, глава казенной палаты, глава палаты государственных имуществ, судебный прокурор и назначенный помещик. Все это были крайне занятые люди. Работа уездных комиссий никак не контролировалась, а злоупотребления росли как снежный ком, тем более что списки для пересмотра чиншевиков составлялись самими помещиками. Эта гигантская машина по отделению «фальшивых» чиншевиков от «настоящих» крайне напоминает созданную Бибиковым в 1840 г., хоть и не такую неумолимую, Центральную ревизионную комиссию.

Несомненно, Положение должно было бы дать подтвержденным чиншевикам возможность покончить с состоянием неуверенности, избежать изгнания и превратиться в обычных земледельцев, не богаче и не беднее крестьян. Спустя три года после его провозглашения, т.е. в 1889 г., такие чиншевики могли бы воспользоваться обязательным выкупом своей части согласно процедуре, очень близкой к выкупной операции согласно законодательству 19 февраля 1861 г. Внося ежегодно 6 % от всей оценочной суммы (чинш, полевые работы, лаудемия, господская копейка), они в течение 49 лет могли бы рассчитаться с государством за предоставленную им ссуду согласно смете, учитывавшей региональные различия в стоимости земли. Правительство предусматривало возмещение помещикам в виде 5 %-ных облигаций. Для упрощения социальной категоризации все, кто получил бы таким образом землю, считались бы крестьянами, даже если до этого времени они принадлежали к мещанскому сословию. При этом для них было сделано исключение из закона 1865 г. о запрете «лицам польского происхождения» на покупку земли и осуществление земельных операций.

Однако прежде чем до этого дошло, возникли огромные проблемы, связанные с произволом и служебными злоупотреблениями членов комиссий, с представлением неопровержимых доказательств чиншевого владения до 1840 г. или соглашения, подписанного до 1876 г., а также с ожиданием кадастровых планов наделов, которые составлялись землемерами, назначенными комиссиями.

Тех, кто не соответствовал требованиям, ждала трагическая судьба. В соответствии с Положением после 1891 г. их могли согнать с земли, если до этого им не удалось перезаключить соглашения с помещиком.

В сущности, Положение показало полную беспомощность власти при решении этого щепетильного вопроса. Предусмотренные сроки его реализации (при этом не обошлось без затягивания, связанного с нерадивостью чиновников) привели к тому, что закон изначально был обречен на провал.

Положение дало уверенность помещикам в том, что через пять лет они смогут вернуть себе половину чиншевых владений. Кроме того, Положение обошло молчанием проблему возврата земель и имущества чиншевикам. По этому вопросу подольский губернатор советовался с Дрентельном 13 сентября 1886 г. Он спрашивал, следует ли и в дальнейшем обнадеживать чиншевиков ссылкой на возможность того, что отобранная у них за двадцать лет земля, предоставленная в аренду крестьянам и иностранцам, в будущем будет возвращена. Окончательное решение было принято 24 сентября, когда было признано, что все осуществленные конфискации не подлежат пересмотру. Теперь уже можно было не церемониться с чиншевиками, дерзнувшими силой вернуть себе свои наделы или захватить урожай. Кроме того, земли, на которых находились промышленные постройки, теперь также считались собственностью землевладельцев1192.

С самого начала преобладало мнение, что внедрение Положения натолкнется на трудности. Один из членов Волынского губернского по крестьянским делам присутствия направил генерал-губернатору особое мнение, в котором откровенно писал о невозможности реализовать Положение в условленный срок: потому что, во-первых, было крайне сложно в столь сжатые сроки собрать все нужные документы и, во-вторых, в губернии было всего 18 землемеров, которые к тому же были заняты на обмерах крестьянских наделов и не могли обеспечить выполнения всего объема работ. Автор этой записки М.А. Дудинцов заканчивал ее привычным для столкнувшегося с трудностями чиновника того времени выводом о том, что жалобы будут накапливаться, машина будет задыхаться, а всем будут опять заправлять подпольные адвокаты-евреи. В ответ на это генерал-губернатор 12 сентября 1886 г. обратился с просьбой к министру внутренних дел о выделении дополнительных средств1193.

Министерство напечатало бланки выкупных чиншевых актов, которые должны были подписывать помещики, чиншевики и члены местных присутствий по крестьянским делам, а также образцы списков чиншевиков, которые помещики должны были предоставить ревизионным комиссиям. Однако всем этим планам не суждено было осуществиться, они погрязли во всеобщей инертности. «Kraj» в № 29 напрасно призывал помещиков ускорить составление списков, поскольку создание комиссий стопорилось месяцами, а то и годами из-за нехватки достаточного количества русских служащих для участия в их работе. Если же они и находились, то были не в состоянии разобраться в то исчезавших, то вновь появлявшихся на протяжении десятков лет названиях социальных групп. Дрентельн неоднократно получал тревожные письма с просьбой разъяснить, кто такие «бывшие однодворцы», «бывшие польские дворяне», просто «шляхтичи», «настоящие мещане», «государственные крестьяне», «вольные люди». Каждый раз приходилось разъяснять, что речь идет об одной и той же категории лиц1194.

Министерство внутренних дел выделило средства на работу комиссий лишь 29 июня 1887 г., каждая губерния получила значительную сумму в 53 440 рублей и быстро ее освоила1195. Между тем опять возобновились беспорядки. Некоторые группы населения, такие как иностранные колонисты и евреи, опасались, что Положение лишит их прав, полученных за счет чиншевиков; в свою очередь, украинские крестьяне, напротив, боялись, что оно не даст возможности удовлетворить их требования относительно тех же чиншевиков. В большинстве своем волнения были вызваны непониманием текста Положения. Одновременно с этим его внедрение показало, насколько любые перемены в существовавшем аграрном мире могли стать источником лихорадки.

25 февраля 1887 г. волынский губернатор доложил Дрентельну, что немало чешских и немецких колонистов, «устроенных на землях, которые отныне могли бы быть переданы для выкупа чиншевикам», отказались платить аренду помещикам, что якобы вело последних к разорению, лишая их основного источника прибыли, и не давало им возможности платить налоги. Колонисты же, которые надеялись выкупить наделы на тех же условиях, что и чиншевики, не давали полиции исполнять судебные решения о наложении на землю секвестра. Губернатор приложил к рапорту проект «разъяснения», предназначенного для распространения среди колонистов. В нем осуждались все действия, которые могли бы привести к разорению помещиков, и указывалось на недопустимость неуплаты аренды с целью получения права на выкуп надела, поскольку колонисты не принадлежали к «коренному местному населению», их положение было определено законом 1860 г., предоставлявшим им право заключения аренды до 20 лет, что не позволяло их уравнять в правах с чиншевиками. Дрентельн смягчил несколько резких формулировок, и упомянутый циркуляр о восстановлении порядка был опубликован1196.

В Киевской губернии наибольшее беспокойство у губернатора Л.П. Томары вызывали крестьяне. Их было сложно успокоить, так как их требования возвратить земли, отобранные в 1847 г., были в большинстве случаев обоснованными. Однако общее положение дел с чиншевиками было настолько тяжелым, что прибавление к нему еще и требований крестьян по делам сорокалетней давности казалось царским властям чрезмерным. Поэтому генерал-губернатор обязал мировых посредников разъяснять, что не следовало прислушиваться к плохим советчикам, и опубликовал предупреждение, в котором рекомендовал полиции строго следить за мошенниками-агитаторами, которые, по его словам, брали большие деньги за то, что расшатывали основы общественного спокойствия1197.

В то же время, несмотря на все репрессии, еврейский вопрос продолжал сохранять для властей актуальность. В Положении от 9 июля 1886 г. ничего не говорилось о городских чиншевых владениях евреев. Однако Уманская комиссия чиншевых владений послала запрос в Киевское губернское по крестьянским делам присутствие о том, как поступить с теми евреями, которые, вопреки антисемитскому указу от 3 мая 1882 г. (где вновь вводился запрет на покупку земли евреям и их службу управляющими в сельских имениях), являлись чиншевиками издавна, как и бывшая шляхта. И в этом случае ответ подтвердил существовавшее положение дел: евреи могли выкупать землю, если имели договор о вечном пользовании1198.

Какой реакции можно было ожидать от помещиков в этом пронизанном противоречиями обществе, если рассмотреть проблему в длительной перспективе, предлагаемой в данном исследовании? Они, несомненно, руководствовались злой волей. Впрочем, несколько широких жестов и актов великодушия среди помещиков спасли честь землевладельцев. Эти примеры заслуживают того, чтобы упомянуть о них, прежде чем мы перейдем к изложению того, на какие ухищрения шли помещики, чтобы обратить Положение в свою пользу.

В конце 1887 г. газета «Kraj» опубликовала письмо без подписи из Волынской губернии, в которой впервые после 1863 г. говорилось о том, что когда-то шляхта составляла основу польского общества. Подчеркивая, какое разочарование и горечь вызывало Положение среди всех заинтересованных, автор письма призывал помещиков не ухудшать их положения и не заполнять либо подделывать списки для комиссий. В письме, не лишенном цветистости, говорилось об отречении от бедной шляхты тех, кто когда-то был ее покровителем: «Несмотря на самые лучшие намерения помещиков сохранить патриархальные взаимоотношения с людьми одной с нами веры и национальности, живущими на наших землях на правах вечного чиншевого владения, несмотря на крайне строгое соблюдение справедливости, которое не раз приводило к снисхождениям при взимании недоимок по чиншу, мы не смогли добиться доверия чиншевиков».

Констатируя дальнейшее углубление этого раскола после принятия нового Положения, автор письма приводил пример наивности бедных чиншевиков, которых обманывали мошенники. Еврей, торговавший вразнос, приобрел оптом экземпляры текста Положения (33 страницы) по 20 копеек и перепродавал их чиншевикам по цене в два-три рубля, утверждая, что этот документ необходим им для подтверждения прав: «Он нашептывал чиншевикам, которых у нас называют мелкой шляхтой, что те, у кого такой книжки не будет, не получат права воспользоваться всеми благами наделения землей от государства». Автор письма предлагал проявить великодушие и не делать разницы между чиншевиками, поселившимися до 1840 г. и после: «Я глубоко убежден, что большинство помещиков не будет вдаваться в казуистику чиншевого владения, о которых говорится в пунктах статьи 2 и 4 правил от 9 июня 1886», за исключением случаев, когда чиншевое соглашение было заключено после 1876 г. Письмо завершалось призывом сохранить шляхетское единство: «Обладание унаследованной землей сегодня, во времена исключительного положения в наших губерниях, является наивысшим благом, на которое могут надеяться люди нашей национальности. Было бы поэтому бессовестно не дать владеть этой землей нашим младшим братьям чистокровным в рамках, установленных существующим законодательством». Кроме того, автор считал новый закон справедливым, венчающим реформу 1861 г. По его мнению, его следовало лишь дополнить положениями о возможности выкупа привилегий в городах и местечках (винокуренное производство, мельницы и т.п.)1199.

Аналогичная мысль была представлена в Киеве 20 февраля 1888 г. в речи, впервые посвященной этому вопросу, на заседании Сельскохозяйственного общества, объединявшего крупнейших помещиков. Она была высказана И. Лыховским, который в 1905 г. станет одним из активных членов польской партии Национал-демократов. Краткое изложение речи было опубликовано в еженедельнике «Kraj» за подписью «Юстус». Лыховский подчеркивал экономические выгоды для помещиков от аренды земель, которые можно было бы передать этим полезным бывшим чиншевикам в придачу к их собственным мелким наделам. С этой целью следовало упорядочить цену на аренду, проиндексировав ее на основании прибыльности всего имения. При обеспечении помещикам минимальной стабильной ренты в 4 – 5 % аренда земли могла бы принести им от 9 до 12 % прибыли. В дискуссии, которая, впрочем, ни к чему не привела, приняли участие Флорковский, Старорыпинский, Конопацкий и Крайовский1200. Лишь Евстахий Ивановский, владелец богатого имения Халайгородок в Бердичевском уезде, проявил бескорыстное великодушие, скорее всего, под влиянием русских литературных образов «кающихся дворян», чем католицизма и польского патриотизма. После провозглашения Положения в 1886 г., его бывшие чиншевики, которые поверили Безаку и в 1870 г. переехали в Крым, стали массово возвращаться в попытке спастись от нищеты. Они считали, что Положением разрешено подобное возвращение. Ивановский удивил всех, когда позволил нищей шляхте, покинувшей его имение 16 лет назад, бесплатно занять прежние наделы, общая площадь которых составляла 2 тыс. десятин1201.

Однако подобная позиция Ивановского, которая спасает честь польских помещиков, была исключением из правил, отличавшихся своей бесчеловечностью. Сразу после провозглашения Положения, несмотря на распоряжение дождаться завершения рассмотрения спорных вопросов Сенатом, вновь возобновились выселения. 6 февраля 1887 г. генерал-губернатор Дрентельн сетовал на это председателю Киевского суда. Со своей стороны, чиншевые комиссии делали вид, что не могут разобраться в старых подтверждениях на чиншевое владение или в документах, зачастую коллективных, которые чиншевики представляли в качестве доказательства своих прав. Чиншевики же, предки которых с незапамятных времен платили чинш, не понимали Положения и считали абсурдным выкупать землю, которую считали своей собственностью1202.

Между тем как польские, так и русские помещики все более открыто проявляли злую волю. Кое-кто решил даже хитрить с законом, свидетельством чему может быть жалоба генерал-губернатору, подписанная 23 «бывшими однодворцами» от имени 226 чиншевиков (мужчин и женщин) села Студзенна из имения Болеслава Стажинского под Ольгополем в Подольской губернии. Этой шляхте довелось пройти через все этапы ограничения ее прав. Их отцы до 1858 г., когда имение принадлежало Урбанскому, имели 203 десятины 2084 кв. саженей земли в наделах по 24 морга (с упряжью) и по 12 моргов (без упряжи), с чего платили чинш, по 15 и 7,5 рублей в год соответственно. Купив имение в 1858 г., Стажинский уменьшил общую площадь чиншевых владений до 152 десятин 2088 саженей, а чинш повысил до 28 и 14 рублей, без учета дополнительных отработок. «Под гнетом нужды и беспомощности», как писали жалобщики, они согласились на это до 1870 г., пока Стажинский не отобрал у них всю землю, вынудив платить по 5,12 рубля за двор. Попытки вернуть наделы были подавлены, земля за хорошую цену была передана в аренду крестьянам, а затем еврею Дубинскому, который распоряжался и остальным имением. Стажинский боялся, что после принятия Положения 1886 г. его обяжут вернуть бывшие чиншевые владения (как уже отмечалось, этого в действительности не предусматривалось), а потому, порывшись в старых бумагах, поспешил заявить, что в 1805 г. местечко Студзенна называлось «городом». Следовательно, ipso facto1203 Положение 1886 г. его не касалось, и можно было действовать по собственному усмотрению. Таким образом, Стажинский поставил под сомнение очевидность сельского характера чиншевых владений. Как писали жалобщики, «он не желает оглянуться на нищенское положение 226 обезземеленных им чиншевых душ, могущих существовать только от хлебопашества…»1204.

Однако было немало помещиков, которые не доставляли себе хлопот поиском юридических оснований для того, чтобы избавиться от своих прежних подопечных. Например, вопреки Положению 1886 г. помещица Залеская выгнала на улицу в мороз пятьдесят чиншевиков, хотя те имели подтверждение от своих давних помещиков Любовидзких, выданное еще в 1842 г. Это произошло в имении Великий Лес Овруцкого уезда в конце декабря 1886 г. в присутствии полиции, которая прибыла взыскать 1200 рублей незаконно повышенного чинша. Дворы были проданы на аукционе в присутствии прежних хозяев. Вся эта жуткая история была изложена с покорным смирением в письме к генерал-губернатору, которое он так и не рассмотрел1205.

Русская помещица Феминица отдала свое имение в Балтском уезде в аренду некоему Сенковскому, который, оставаясь при этом управляющим, по собственному усмотрению повысил чинш в селе Малый Бобрык. Когда в 1885 г. люди отказались платить, местный исправник весной 1886 г. доложил об этом в телеграмме подольскому губернатору, который ответил: «Действуйте настойчиво и энергично. В случае безуспешности зависящих от Вас полицейских мер будет позвана военная команда и сам поеду». Под давлением войска чиншевики заплатили, но в 1887 г. стали выпасать скот на помещичьих землях, а осенью провели «незаконную распашку» 300 помещичьих десятин. Их настойчивость возымела действие, так как вмешался представитель губернского по крестьянским делам присутствия Штакельберг и добился снижения чинша; селу, населенному в основном шляхтой, было отдано 640 десятин пахотной земли.

Опасаясь беспорядков в многолюдных селах, власти торопили чиншевые комиссии с рассмотрением прав на выкуп. В таких случаях протест чиншевиков оказывался эффективным. Так, в селе Коса-Слободка в том же Балтском уезде после вмешательства губернского по крестьянским делам присутствия Собанские были вынуждены оставить в покое чиншевиков, начавших «незаконно» распахивать землю. Подобным образом развивались события в 1888 г. в имении Боровка под Ямполем, принадлежавшем сахарному магнату Эмерику Маньковскому. Из документов остается неясным, добились ли каких-то результатов деклассированные шляхтичи из имения Подгорских в селе Долотеки под Бердичевом, захватившие в 1887 г. урожай ржи своего бывшего помещика. В целом напряжение было крайне сильным. В декабре 1887 г. «Kraj» сообщал о сопротивлении 11 семей бывших однодворцев из имения Калинских, которые с топорами в руках вышли защищать свое имущество1206.

Сходство крестьянского и чиншевого вопросов стало еще более очевидным после принятия Положения 1886 г. К примеру, обязательное повторное измерение бывших чиншевых владений напоминает проводимое межевание крестьянских наделов. В обоих случаях помещикам, подкупавшим землемеров, удавалось проводить эти работы в свою пользу. С этой точки зрения пример шляхты сел Степановка и Бобриче Овруцкого уезда, обрабатывавших до этого 2120 десятин земли в имении Фелициана Млодзецкого, представляется одним из наиболее характерных. Шляхта прислушалась к советам крестьянина, которого неоднократно арестовывали и публично били, и не позволила проводить землемерные работы в своих прежних чиншевых владениях, отказавшись пойти на какое-либо соглашение с помещиком1207.

Однако борьба помещиков с бывшей шляхтой была слишком неравной. Судя по мемуарам Станислава Стемповского, написанным значительно позже, он даже не отдавал себе отчета в том, сколь гибельным был удар, нанесенный его отцом по чиншевикам. Как о большой удаче он писал о способе, благодаря которому отец сумел оставить в своем распоряжении 200 десятин леса рядом с имением Старая Гута на границе Литинского и Летичевского уездов. Воспользовавшись кадастровыми работами в этих уездах, отец объявил недействительными права шляхты, которая жила там с XVIII в. и надеялась на позитивное решение своего вопроса в Сенате. Однако частные поездки в Петербург и Москву, большие суммы денег, которые перешли в карманы комиссаров, прибывших на место и с размахом принятых в имении, сделали свое дело. По прошествии времени сын, Станислав Стемповский, не увидел в этой истории признаков драмы, а лишь источник дополнительного дохода, полученный благодаря умению найти подход к коррумпированной царской администрации. Приобретенный лес позволил отцу расширить имение в Ражепах: «Отец продал сразу тот лес и заплатил за половину Ражеп, а спорную часть, что была на плодородной, лесистой местности, начал корчевать, сажая лес на бросовой земле. Именно тогда он начал вести рациональное лесное хозяйство под эгидой комиссии по охране лесов, у него было немало красочных рассказов об этой бюрократической и взяточнической организации, где в самых простых делах выдумывались сложные придирки, чтобы выбивать взятки»1208.

Трехлетний срок, предусмотренный Сенатом для установления, кто из чиншевиков имеет право выкупа земли, а кто нет, закончился, но сама процедура не была завершена, и никто не мог наверняка определить, когда наступит конец. Время от времени газета «Kraj» критиковала господствовавшее бессилие, отравлявшее взаимоотношения помещиков и чиншевиков и подталкивавшее первых «избавиться от своих обременительных соседей раз и навсегда»1209. Отчеты губернаторов о работе ревизионных комиссий свидетельствуют о хаосе и бессилии в попытках справиться с горой нерассмотренных дел, трудностями с межеванием, противоречиями в уже существующих планах, размерами коррупции, неточностью списков, в которых обнаружилось огромное количество «мертвых душ», чересполосицей чиншевых наделов с другого рода землями1210. Министр внутренних дел, которому на расстоянии было сложно разобраться в сути дела, призывал сохранять бдительность и давал нереальные советы. Министр Дурново, например, наивно рекомендовал не принимать решений, которые могли бы навредить процветанию чиншевиков, «так как число таких владельцев может оказаться весьма значительным, [и] предупреждение расстройства их благосостояния нельзя не признать мерой серьезной необходимости…». Именно поэтому им следовало дать «возможность ликвидировать свое хозяйство исподволь без чувствительных потерь и приискать себе новые занятия…»1211.

Однако никто не подумал о том, чтобы мягче обойтись с жертвами этой беспощадной операции по превращению земли в товар. В канцелярии нового генерал-губернатора Игнатьева ежегодно ставили на полку очередное объемное дело под названием: «Жалобы чиншевиков без ответа». Это был самый верный способ избежать проблем, и это же было откровенным признанием собственного бессилия.

Забвение и социальное разложение

Приведем несколько примеров, свидетельствующих о глубине горя и несчастья, постигших чиншевиков. Их жалобами заполнены упомянутые выше дела, звучащие как реквием по вымирающей шляхте.

Одним из таких был случай Васыля Мазуркевича. Отставной солдат 70 лет, бывший однодворец, неграмотный, послал составленное по его просьбе письмо из села Старо-Житово Таращанского уезда Киевской губернии. Из его рассказа генерал-губернатору следует, что, вернувшись в 1866 г. из армии, он надеялся получить надел, обещанный государством ветеранам. Однако, поскольку еще были живы остатки шляхетского братства, владелец села Красовский предложил ему устное соглашение по старопольскому обычаю, поскольку хорошо знал его родителей. Вместо того чтобы просить крестьян выделить надел для бывшего солдата, помещик дал ему дом с землей, которые, по его словам, должны были перейти к детям солдата. Поскольку жалобщик был из бывших однодворцев, родители которого верой и правдой служили своему помещику, проявление подобной доброты не показалось ему необычным. После смерти старого хозяина его дети также признали права отставного солдата, и в течение 20 лет он постепенно устроил свой быт, но весной 1887 г. новые наследники подали на него в суд, требуя, чтобы он вместе с женой и детьми освободил землю: «Такой суд творился надо мной с семейством на днях по милости управляющего имением с. Ново-Житова, поляка Милинского, который постарался вывести меня из жилища, находившегося в моем бесспорном и непрерывном владении». И вот теперь, в 70 лет, он был беднее и несчастнее, чем за 25 лет до этого. Он подчеркивал, что все местные крестьяне знали его и могли выступить в качестве свидетелей. Лишенный какой-либо помощи, он со слезами просит защиты у генерал-губернатора1212.

Павел Кулаковский, подписавшийся как «крестьянин из польской шляхты», умолял Игнатьева восстановить его права в имении Януша Ледуховского под Дубном. Еще его отец держал здесь чинш на 29 моргов, за который выполнял определенные виды работ в имении. В 1879 г. его хозяин, воспользовавшись необразованностью 24 чиншевиков, заставил их подписать соглашение о повышении чинша, утверждая при этом, что речь шла о засвидетельствовании их прав. С тех пор от них, как от крепостных, постоянно требовали выполнения дополнительных работ, этого не удалось избежать и семье жалобщика, которая не смогла выполнить все требования из-за того, что в семье были маленькие дети. В 1880 г. помещица Хелена Ледуховская начала против него процесс о выселении из-за долга в 40 рублей. Представленные им старые расписки на польском языке были отвергнуты судом, постановившим его выселить. Он заявил, что не знал, что в 1879 г. подписал арендный договор на один год. Копии ему, конечно, не дали, и он надеялся, что Положение 1886 г. сможет его спасти…1213

Даже несколько получивших подтверждение принадлежности к дворянству обедневших шляхтичей, которым еще как-то удавалось благодаря работе в соседних имениях содержать семью, уже не могли платить постоянно увеличивавшийся чинш и пали жертвами богатых помещиков, когда-то им помогавших. Такова была судьба Матеуша Павловского из села Глуховцы под Бердичевом, который напрасно обращался в 1888 г. к генерал-губернатору после того, как наследники Эдварда Межевского забрали у него чиншевое владение. Он оказался в глубокой нищете с пятью детьми.

У этого шляхтича была по крайней мере крыша над головой. У большей же части деклассированной шляхты не осталось ничего. В жалобах чувствуется ужас надвигавшейся катастрофы. Этим обездоленным уже даже не было чем заплатить писарю, который представил бы в нужной форме их жалобы. Во многих письмах, написанных неразборчиво и на плохом русском языке, повторяется одна и та же просьба «о возврате коренных земель, которыми мы ныне не пользуемся». Мещане из села Фастова А. Кончинский, Н. Крашевский, Г. Кевлич, К. Иванькевич наивно признавались в том, что в смятении они уже не могли объяснить, в чем, собственно, были их права: «…мы, как люди темные, неопытные и неграмотные, не можем указывать буквы закона… а просим Вашего Превосходительства как начальника края… наблюдать возвратить до сороковых годов и о том дать знать»1214.

Сменявшие друг друга царские министры были прекрасно осведомлены о серьезной степени обнищания крестьянства, о том, что лишения и голод вынуждали толпы безземельных крестьян идти куда глаза глядят. На Украине крестьяне тоже были бедными, но выживали благодаря лучшей обеспеченности землей. Та нищета, с которой пришлось столкнуться русским крестьянам в центральных губерниях, поразила на Украине массово деклассированную польскую шляхту.

Послушаем жалобу, которую Миколай Струтинский, мещанин из села Булаков Радомышльского уезда, подал на своего бывшего помещика Корчака-Сивицкого (автора работы 1879 г. о формах ипотеки). Он писал Игнатьеву: «Ваше Сиятельство, наш всеобщий отец, обратите внимание на вопиющее в этом крае чиншевое дело… Терпение необходимо, но его уже не хватает. Теснят и сильно теснят. Это право принадлежит местным помещикам, которые что хотят, то и делают… Мой же хочет погубить меня с семейством в числе 10 душ детей, нас с женой, двух стариков. Конечно ему удается, он имеет связи с высокопоставленными лицами… Ваше Сиятельство, наш начальник добрый, защитите меня несчастного, я получил повестку при сем представленную, из которой видно, что 23 октября будет продаваться мое имущество за долг помещику… Этим разорили до крайности, оставили без куска хлеба, приходится по миру идти с семейством…» Он надеялся, что чиншевая комиссия исправит эту несправедливость…

Бедняг преследовала навязчивая идея, что их пустят по миру и им не избежать судьбы вечных скитальцев. Иногда встречались примеры индивидуального протеста, как в случае Даниэля и Яна Новацких, безграмотных сирот, которых 30 октября 1889 г. выгнал Ян Улашин; и в случае Яна Зарембы и Романа Маевского, изгнанных тогда же графом Браницким из села Краснолес под Васильковым. Однако чаще всего жалобы поступали от целых групп. В каждой из них сквозит ужас, овладевавший чиншевиками при мысли о потере крыши над головой. 24 июля 1889 г. жители местечка Михновка Ковельского уезда сообщали в длинном письме, что не могут больше терпеть, как местный исправник обзывает их попрошайками. Они писали как могли: «Прошу Вашего Высоко Превосходительства помилуйте нас нещасных как Бог на небесах скитавшися по чужих домах мужского и женского полу будит нас пятисот душ и нет никаких у нас порядков потому что нам не выдают управи [земли. – Д.Б.]…»

Подобную коллективную жалобу послали 8 июля 1889 г. и бывшие чиншевики из села Дзюрын под Ямполем на помещицу Ванду Собаньскую.

Кое-кто, уже давно живший подаяниями, все еще надеялся, что Положение 1886 года принесет спасение. 3 ноября 1889 г. к Игнатьеву обратилось 26 семей из села Коростишева Житомирского уезда, которые в 1872 г. были изгнаны Станиславом Глембоцким. Согласно решению Сената 1874 г. они должны были остаться на месте, но это не было выполнено. Через 17 лет после выселения они все еще верили, что им могли вернуть дома: «…мы все чиншевики с громадным семейством разбрелись в окрестностях нашей батьковщины [родины. – Д.Б.] по лесам и оврагам, как кочующие цыгане…» Однако их бывшие владения, к сожалению, уже давно были переданы в аренду немецким колонистам1215.

Как ни парадоксально, эти люди, когда-то столь нужные польским помещикам, чьи предки участвовали в польских восстаниях 1830 и 1863 годов, были доведены до того, что искали справедливости у российского правительства, которое, не скрывая удовлетворения, сдавало их просьбы в архив, а жалобы между тем поступали непрерывным потоком.

Среди объемистых дел с нерассмотренными ходатайствами за 1893 – 1894 гг. стоит обратить внимание на жалобу группы чиншевиков, которым Новоград-Волынское уездное присутствие по крестьянским делам отказало в правах. Они умоляли Игнатьева заставить прежнего помещика Яна Плачковского вернуть им землю в селе Адамовка: «Мы, аккуратные плательщики, владеем землей этой, как выше сказано, многие годы. Теперь же мы и наши семейства остались без крова и пищи и живем почти под забором с малыми детьми и спасения нам никакого нет, только покровительство Вашего Сиятельства… Со слезами просим Вас, как начальника края и единственную защиту, сделать распоряжение… но только не через местное начальство, а командируйте какого-либо чиновника, так как Плачковский человек богатый, имеет силу, а мы люди бедные, не можем судиться с ним, ибо везде проиграем…» Как видим, это еще одно свидетельство наивной веры.

Боль и обиды, причиненные столь многим людям, дают возможность понять, почему большевики так легко обратили в свою пользу чувство глубокой несправедливости и озлобленности этих несчастных людей против тех, кого они считали ответственными за обман. Константин Заборовский, сделавший ошибку в написании собственной фамилии, упрекал поляка П.Н. Леха за то, что тот купил имение в селе Башковец под Кременцом. Этот помещик, как он писал, «ставит все права человеческие и горький труд в ничто, впереди всего совесть у Леха заключается в алчности на несчастный горький труд ближайшего, на который он полагает без малейшей жалости, как это случилось со мной несчастным, третий год назад по приобретении г. Лехом Тылявки. Он, видя мое хозяйство в цветущем состоянии, позавидовал бедному горемыке в куске его хлеба, выгнал меня с престарелой бедной больной женой, разорив все мое хозяйство…».

В результате жестокое отношение польских помещиков к деклассированным к началу XX в. привело к еще большему углублению бездны в их отношениях. Когда в 1905 г. помещики неожиданно для себя заметили, что они остались в одиночестве посреди украинского крестьянства, попытки сближения с бывшей шляхтой ни к чему не привели. Как можно, например, было требовать от Иоахима Коздровского забыть то, что он пережил 1 января 1894 г., и думать, что он готов вернуться в лоно польского единства, к чему призывали польские национал-демократы? В своей жалобе Коздровский писал: «30 декабря сего года приехал судебный пристав второго участка Дубенского уезда и управляющий Столбецкого имения Шрам, взял своих рабочих и приехали до меня и выгоняют меня с моим семейством в такое холодное время из моего собственного дома. Взяли окошко и четверо дверей забрали, и печку разбили и детей моих погнали. Люди зи стороны стоявшие, свидетели, начали просить оставить, а то дети позябнут, а судебный пристав говорит: пущай зябнут, я на то выгоняю, чтобы позябли. Так я начал просить, чтобы они меня оставили до весны, потому что я в настоящее не имею где поместиться, а он не дозволяет и выгоняет, так прошу милости у Вашего Превосходительства…» В ответ же его превосходительство, как всегда, пометил на полях: «Оставить без последствий»1216.

Подобное поведение польских (и реже русских) помещиков, даже если среди них бывали случаи добрососедских отношений (свидетельств о чем, к сожалению, почти не имеется), мало способствовало сохранению польского сообщества на Украине. Зато украинские крестьяне становились все ближе деклассированной шляхте, считавшей их зачастую единственным источником спасения. У крестьян также постепенно затиралась память о былых претензиях к бедной шляхте, которая теперь все потеряла. Например, 328 семьям «крестьян – бывших однодворцев» из сел Скибин, Литвиновка и Тетеревка Таращанского уезда местное население разрешало работать наравне с собой при ремонте дорог и мостов и на винокурне в близлежащем имении. Так постепенно углублялся процесс параллельной пролетаризации польского и украинского сельского населения. Однако каждое спасение имеет свою цену, установленную, например, попом-русификатором: бывшие чиншевики должны вносить половину платы (40 рублей из 80) учителю православной приходской школы. Так дети бывшей шляхты учились основам православной религии, лишаясь последних выразительных признаков принадлежности к польской нации. Бывшие чиншевики вряд ли негативно относились к этому слиянию, ведь многие из них уже давно перестали общаться между собой на польском языке. После украинизации наступала их русификация, которой подвергалось и крестьянство.

Стремление присоединиться к высшей русской культуре было издавна сильным и среди православной шляхты, которая не подвергалась такому остракизму, как шляхтичи-католики, – она достаточно часто занимала второстепенные должности в полиции, судах и сельских органах власти, где находила для себя возможность повышения по службе и, следовательно, шанс отомстить богатым полякам.

Я.Л. Маньковский не скрывал пренебрежения к Зубрицким, Свегоцким, Лесневичам, Городецким (чьи фамилии свидетельствовали, по его словам, об их польском происхождении), которые сменяли друг друга на должности пристава в его Ямпольском уезде. Среди урядников тоже часто встречались такие фамилии, как Конарский, Баронч, Ярошевский, Мариковский, Кшевецкий, Рогожинский. Даже судьи, один из которых, по фамилии Хшановский, продержал Маньковского полдня в приемной, принадлежали к «бывшим полякам», чья православная (до этого униатская) вера способствовала их полной ассимиляции1217.

Истинные масштабы пережитого бывшей шляхтой очень долго оставались неизвестными по причине крайне медленной работы уездных присутствий по крестьянским делам. В 1891 г. генерал-губернатор был проинформирован лишь о невероятных расходах на землемерные работы, на что он и указал губернаторам. Стоимость работ в одних уездах могла в десять раз превышать цену таких же работ в других уездах. В следующем году «Новое время», всегда готовое к разоблачению «польской интриги», возмущалось суммами, поглощенными этим делом, которое должно было продолжаться, как сообщалось, до 1894 г.1218 Лишь киевский губернатор осмелился объявить в 1892 г. неполные сведения по своей губернии, правда, неточные. Из опубликованной части его ежегодного отчета видно, что были рассмотрены дела 24 тыс. лиц, из которых лишь треть получила право на выкуп земли (15 598 отказов и 8323 подтверждения), после чего было должным образом оформлено всего 5217 актов покупки. Следовательно, рядом с небольшой группой устроенных людей оставалось немало «бывших чиншевиков», которые были обречены на скитания, уже не имели никакого юридического статуса, достигнув дна деклассирования и превратившись в крестьян-бобылей1219.

Через три года после этого и через девять после принятия Положения первые статистические данные по Правобережной Украине подтвердили чрезвычайно медленную работу комиссий. В этом документе, в частности, впервые объяснялась истинная суть Положения, которое было далеко от того, чтобы обеспечить (на что, казалось бы, указывало название) чиншевиков землей, и под прикрытием бюрократической деятельности приводило к укреплению позиций крупных землевладельцев. В действительности именно помещики извлекли пользу из столь медленного процесса ликвидации системы чиншевых владений. Списки чиншевых владений, поданные ими в ревизионные комиссии, были достаточно детальными, позволяя присвоить большие суммы, авансированные государством для покупки земли; после же пересмотра индивидуальных соглашений можно было не возобновлять заявленных чиншевых владений и отобрать землю.

Судя по этому документу1220, с 1887 по 1 июля 1895 г. комиссии объявили и подтвердили следующую общую площадь чиншевых владений (в десятинах):

Если сравнить эти данные с общей площадью чиншевых владений на 1877 – 1878 гг., выведенной выше в этой главе (213 698 десятин), то можно констатировать, что Положение дало возможность присоединить разницу, т.е. 35 %, к землям крупных помещиков. Отметим, что это площадь чиншевых земель, заявленных землевладельцами для получения возмещения от правительства (2/3 всей площади), хотя количество актов покупки остается неизвестным.

Отчет за 1897 г. содержит ценные дополнительные сведения1221. Общая площадь заявленных чиншевых владений занимала: под огородами – 29 483, под полями – 134 829 десятин, что оценивалось в 8021 тыс. рублей, под которые государство выдало помещикам аванс в 7653 тыс. рублей. Удивительная щедрость, если учесть, что число лиц, которые выкупили землю, так и не было известно! Правда генерал-губернатор хвалился, что сумел ускорить дело, увеличив финансовые возможности комиссий (до 53 500 рублей в год, начиная с 1891 г.) и наняв больше землемеров, чьи путевые издержки покрывались за счет местной власти. Однако количество пересмотренных дел чиншевиков не достигло и половины переписанных в 1877 – 1878 гг. Ревизия коснулась всего 118 142 лиц, из которых были признаны правомочными 54 640 чиншевиков – 46,2 % от общего числа. Наглядным последствием реализации «Положения» стало, таким образом, то, что больше половины чиншевиков все еще не были переписаны, а четвертая часть от общего их числа получила отказ в подтверждении своего статуса. В результате можно говорить о том, что закон стал спасительным лишь для четверти деклассированных шляхтичей, признанных правомочными. Что же касается выделенных на выкуп участков средств, то они были присвоены помещиками.

Медленность в рассмотрении дел была также следствием большого количества посреднических инстанций, а также инертностью высшей власти – Сената. Николай II, читая отчет за 1900 г. Драгомирова, преемника Игнатьева на должности в Киеве, наткнулся на пункт 11, где шла речь о том, что вопрос чиншевых владений до этого времени не был решен и что Сенат, в частности, должен был рассмотреть 2848 дел, «что очень тяжело отражается на положении чиншевиков». Царь выразил недовольство, дважды подчеркнув эту цифру. Как всегда, провинившееся ведомство, в данном случае Сенат, должно было дать объяснение и проявить большее усердие. Особый журнал Комитета министров, в котором отмечались все замечания царя, 13 февраля 1901 г. сообщал, что с 1889 г. Сенат рассмотрел 6651 дело, осталось еще 721 дело, из этого числа 518 касались юго-западных земель1222.

В начале XX в. наиболее напряженная ситуация сложилась на Волыни, где чиншевых владений было больше, чем в других губерниях, а отказы были самыми многочисленными, поскольку вышеприведенные пропорции не изменились. Отчет о деятельности комиссий между 1887 и 1 января 1903 г. показывает, что в этой губернии были рассмотрены дела 61 950 лиц (следовательно, оставались еще около 23 тыс. человек), однако в правах на чиншевое владение было признано всего 16 864, тогда как 45 086 лиц были лишены всех прав1223.

Это привело к новым взрывам недовольства, ответом на которое стали очередные безумные планы властей по выходу из тупика.

Как и раньше, когда царские чиновники высокого ранга осознавали масштаб проблемы шляхты и безвыходность положения, появлялась идея найти для этой шляхты «другое место», т.е. переселить. В качестве таких мест в империи всегда предлагались Кавказ или Сибирь. О переселении шляхты царские чиновники мечтали еще со времен Зубова, т.е. с 1795 г., а также в 1832 – 1834 и 1868 гг., но каждый раз им приходилось отказываться от этих планов. И вновь в 1901 – 1903 гг. мечты о переселении возродились, и, как всегда, размах задуманного вызывает ужас.

Все началось 17 мая 1901 г., когда волынский губернатор написал из Житомира Драгомирову о мятежных настроениях, царивших в Новограде-Волынском, где был самый высокий процент чиншевых владений во всей губернии1224. Толпа «так называемых чиншевиков», писал губернатор, которые прибыли из сел Нивна, Сяберка, Голубина, Товща, Ольшанка и Чварты, не дала выселить двух своих собратьев, Анджея Бродовского и Розалию Голембовскую, с земли помещика Хенрика Стецкого, поляка, чьи владения в этом уезде достигали 3,5 тыс. десятин. Недооценив силы, судебный пристав прибыл для выполнения решения в сопровождении 32 полицейских. Их встретили вооруженные палками и даже ружьями мужики; нескольких полицейских побили, а остальных обратили в бегство, швыряя им в глаза песок. Ничего не удалось сделать и на следующий день. Тогда Стецкий попросил губернатора прислать войско.

По мнению губернатора, право было на стороне помещика, потому что 26 января 1894 г. чиншевые владения в селе Нивна были ликвидированы, так как ставшая чиншевиками после 1840 г. шляхта не имела никаких документов. Сенат так и не дал ответа на ее жалобу. В декабре 1900 г. закончился пятилетний срок, установленный Положением 1886 г. для очищения земель. Следовательно, дело стало за армией.

Еще сложнее оказалась ситуация у русского помещика Дурилина в селе Ульяновка того же уезда. 22 апреля 1892 г. местная комиссия подтвердила права 70 семей чиншевиков из нескольких сотен лиц; помещик обратился в Сенат и 18 июня 1893 г. добился аннулирования этого решения. Две жалобы чиншевиков на имя царя в 1895 и 1896 гг. и две – в Сенат, в 1897 и 1900 гг., ни к чему не привели. Поскольку после 1898 г. прошло пять лет, Дурилин потребовал освободить земли. Суд принял решение об этом в сентябре 1898 г., но генерал-губернатор позволил 70 семьям остаться на зиму в своих домах. Они там остались и на следующий год, отказываясь выполнять какие-либо требования. В донесении от 12 мая 1901 г. губернатор доложил о продолжавшемся сопротивлении: 270 полицейских были атакованы толпой, вооруженной вилами, палками, топорами, некоторые были ранены. Подвергся нападению и новый русский помещик Тичальский, которому чиншевики объявили, что никуда не уедут, что справедливость на их стороне и что они ожидают помощи от своих товарищей из 17 соседних имений, оказавшихся в подобном положении. И хотя они вели себя вызывающе, волынский губернатор писал: «Я не считаю себя вправе умолчать о том поистине безвыходном положении, в котором очутились свыше 15 тысяч бессрочных съемщиков, получивших отказ в устройстве их земельного быта» (данные касались Новоград-Волынского уезда). Он признавал, что большинство из них были действительно чиншевиками, которые не смогли представить доказательств того, что жили на этой земле до 1840 г.: «…в силу своей темноты и неразвитости, а также тяготевшего над ними гнета в эпоху крепостного права… дошедшие до последних пределов крайней нищеты и не могущие ничем заниматься, кроме земледелия, представляют тяжелую картину вновь нарождающегося и до настоящего времени неизвестного в России сельского пролетариата».

Констатируя это (а такой вывод можно было сделать за 40 лет до того), волынский губернатор принял ситуацию близко к сердцу. Он писал, что каждый раз колеблется, когда приходится обращаться за помощью к армии и лишать крыши этих бедняг, жертв «темноты и неразвитости». Собственно, тогда ему и пришло в голову такое ясное и действенное решение. С конца XIX в. в России искали возможности по заселению и освоению Сибири. При Министерстве внутренних дел было даже создано специальное Переселенческое управление. Этого «благодеяния» были лишены только крестьяне с Правобережной Украины, которые должны были служить противовесом распространению польского влияния. Но ведь можно было не делать исключения для бывших чиншевиков, которым нигде не находилось места?

Правда, губернатор не думал, что массовое принудительное переселение, даже с привлечением армии, даст хороший результат и пройдет бескровно, ибо, «лишенные крова и насущного куска хлеба, выселяемые или арестованные вновь возвратятся на насиженные места и станут вновь производить беспорядки и домогаться утраченных своих прав». Что же можно было сделать?

Вместо того чтобы применять силу, губернатор предлагал обязать Министерство внутренних дел разработать специальные меры по поощрению переездов или же, – возможно, такое предложение из уст губернатора звучало неординарно, – лишить помещиков части земли в пользу чиншевиков.

25 мая 1901 г. Драгомиров одобрил первое предложение о переселении на «государственные земли» и потребовал представить подробный список. Волынский губернатор послал список 4 августа 1901 г., указав фамилии, местожительство, состав семьи, состояние и национальность. Всего в губернии насчитывалось 43 тысяч лиц, которым отказали в праве на чиншевое владение; они проживали в 735 селах, составляя 6 869 семей. Об уровне украинизации свидетельствуют 1916 семей, которые назвали себя «русскими» (27,89 %), тогда как 3536 (51,47 %) назвались поляками. Неизвестно, на чем основывались мировые посредники, когда составляли списки, но сама пропорция кажется правдоподобной. В эту группу входили 1188 чешских и немецких обедневших семей, которые не платили арендной платы (17,29 %), и 229 еврейских семей, находившихся в таком же положении. Губернатор вновь выступил в их поддержку и просил оказать правительственную помощь, по крайней мере, для «русских» и поляков, т.е. для 5452 семей «коренных жителей» Волынской губернии.

Министр внутренних дел Д.С. Сипягин не скрывал своей обеспокоенности в связи с масштабами и опасностью предложенных мер. В ответе от 4 апреля 1902 г. он не предлагал никакого решения, заявляя о необходимости подробнее ознакомиться с положением каждой семьи. Он также выступал против экспроприации каких-либо земель у помещиков и склонялся к переселению бывших чиншевиков, но казенные земли в Европейской части России, а также на Черноморском побережье уже были заняты. Оставалась Сибирь. Лучшими были бы земли на Амуре или на Тихоокеанском побережье, однако для проведения такой операции недоставало средств. Сипягин, как добрый вельможа, был готов позволить этим людям устроиться даже в Самарской губернии, до сих пор зарезервированной для русских, а также предоставить определенные льготы: строительный лес и дорожные расходы, чтобы избежать массовых протестов, что произвело бы плохое впечатление; но ему нужна была смета. В частности, он не хотел, чтобы среди переселяемых было 1916 украинизированных семей, т.е. около 7 тыс. лиц, потому что правительство, считая их русскими, видело в них противовес другим национальностям, прежде всего полякам. Крестьянский банк мог бы найти для них на местах земли, отданные под залог. По этому вопросу следовало обратиться к Министерству финансов.

12 ноября 1902 г. волынский губернатор осознал, что его план, как и проекты его предшественников, оказался неудачным. Многие чиншевики, которых наивно просили высказаться по вопросу о переселении, отказались давать какие-либо сведения. Так, например, повела себя деклассированная шляхта из села Подубецкое Луцкого уезда, которая с мая так и не заполнила тетрадь, где были записаны 83 фамилии. Поэтому губернатор решил скорректировать свои планы. Он пришел к выводу, что можно обойтись 3785 семьями, хотя в то же время признал, что всего 546 семей согласилось на переезд. Драгомирову были высланы данные по уездам о тех, кто согласился, и тех, кто отказался.

Новый министр внутренних дел В.К. Плеве обратился к Драгомирову 25 февраля 1903 г. с просьбой добиться от Крестьянского банка помощи для 234 т.н. русских семей (православных, говорящих по-украински), но «что же касается бывших чиншевиков польского происхождения, то принятие каких-либо мер к укоренению их в пределах Юго-Западного края едва ли должно входить в задачи Правительства… Поэтому чиншевикам этого разряда может быть разрешено переселение в Сибирь на общих, установленных в законе основаниях». Кроме того, он не видел необходимости в оказании помощи немцам и евреям. Таким образом, поляков уже не причисляли к «коренному населению» Волынской губернии.

Вмешательство трезвомыслящего министра финансов С.Ю. Витте, знакомого с ситуацией после работы в Киеве, окончательно показало, что все эти планы были следствием фантазий и полной неспособности решить проблему. В письме от 30 мая 1903 г. исполняющий должность начальника Переселенческого управления Министерства внутренних дел Кривошеин сообщал: «Министр финансов с тем вместе указывает, что полное разделение лиц русского и польского происхождения едва ли практически осуществимо. По удостоверению Управляющего Волынским Отделением, нередки случаи совместного проживания русских и поляков в одном поселке, причем земли и усадьбы их расположены смежно и чересполосно. Покупка таких земель могла бы привести к крупным недоразумениям и обострить отношения между русским и польским населением Волынской губернии». Таким образом, было решено не переселять бывших шляхтичей-католиков с целью укрепления позиций бывших шляхтичей-православных. Катастрофы удалось избежать, но сама проблема так и не была решена.

1905 год, или Неискреннее раскаяние землевладельцев

Ничего так и не удалось решить вплоть до 1917 г. Лишь после революции эта масса людей без крыши над головой «воспользовалась» решением большевиков. Хотя и тогда эти «гонимые и голодные» люди не совсем отвечали предъявляемым теперь уже пролетарским требованиям.

К тому времени, когда к власти пришли большевики, та часть бывшей шляхты, дела которой еще не были рассмотрены ревизионными комиссиями, и та, чьи права были аннулированы, продолжали претерпевать нечеловеческие муки, проходя сквозь все те же круги ада – ликвидацию чиншевых владений, суды и выселение. Странное, и в каком-то смысле трогательное, затишье наступило разве что в 1905 – 1906 гг., когда польские помещики проявили беспокойство о своих «братьях». Это была своего рода психологическая драма искупления.

Еще в 1904 г. ничто не предрекало тех глубочайших потрясений, которые вскоре всколыхнут социально-политическую жизнь Российской империи. Именно поэтому безрезультатное затягивание решения чиншевого вопроса принимало все тот же трагический оборот. Разрыв традиционной системы социальных и правовых связей привел к возникновению настоящих преступных банд. Можно лишь удивляться тому, что преступность не проявилась в более жестоких формах. Ее более широкомасштабное проявление, по всей видимости, ослаблялось чувством смирения и бессилия, царившим среди основной массы деклассированной шляхты.

Так, 17 апреля 1904 г. чиншевики волынских сел Брониславка, Березняки и Яновка Ровенского уезда (на землях Михала Яцковского, Бронислава Пониньского-Валевского и Евгении Бланшманш) пришли на помощь 20 семьям, которых помещики хотели выселить. Эти семьи жили в отдаленных лесных селениях, кормясь с незаконной вырубки леса в помещичьих угодьях, который они продавали торговцам-евреям, а также с нелегального производства самогона. Поскольку соседская солидарность представляла слишком большую опасность, трое помещиков обратились к военным, между тем как 7 апреля полиция уже подверглась с их стороны «самым возмутительным насилиям»: пристава едва не забили камнями, а его помощники, побитые палками, разбежались, боясь, что их обольют кипятком. Вице-губернатор писал, что все села волости1225 были взбудоражены, потому что «население этих поселков в большинстве – лица или не приписанные ни к какому сословию, или же мещане, а потому сельской и волостной власти не признают». Вице-губернатор также подчеркивал моральную деградацию этих людей. Из этих нежелательных людей делали разбойников, впрочем, до этого на них раз тридцать накладывались разные штрафы. Когда же 3 декабря 1903 г. была сделана попытка описать имущество чиншевиков, они побили палками волостного старшину, сорвали с него бляху и топором ранили в плечо его помощника, крича, что суд продался помещикам и для того, чтобы царь обратил на них внимание, они убьют кого-нибудь из исполнителей приговора.

Поскольку подобные столкновения продолжались со времени признания Сенатом в 1895 и 1898 гг. недействительными чиншевых владений в этих имениях, то один из батальонов 127-го пехотного Путивльского полка под командованием капитана Акинфова утром 26 апреля окружил село Березняки. В результате чего заводила бунта Миколай Лисецкий был арестован, а его семья выселена. «Пользуясь присутствием войск, помещик Яцковский прислал много рабочих и подвод, из которых первые в несколько часов разрушили постройки, в которых проживало семейство Лисецкого, а на подводах материал с разрушенных построек тогда же перевезен в главное имение Яцковского». Отца и старшего сына заключили в тюрьму за незаконную варку самогона.

Вечером точно такая же операция была проведена в селе Брониславце, где управляющий имения Понинских-Валевских провел «чистку» 30 домов, принадлежавших 14 семьям, и отобрал 35 десятин чиншевых владений. Очутившись in extremis1226, бедняги согласились на подписание предложенного помещиком соглашения. Однако затем помещик потребовал, чтобы чиншевики переселились на болота за три версты от предыдущего места. В ответ на их отказ дома продолжили разрушать, но поскольку стемнело и не хватало рук, были уничтожены лишь три дома, а в четырех развалены печи. Напуганные такими варварскими действиями жители третьего села Яновка подписали предложенную управляющим помещицы Бланшманш соглашение, и 29 апреля войско ушло1227.

Неизвестно, хватало ли средств, чтобы регулярно выплачивать необходимые суммы тем, кто соглашался подписать предлагаемый помещиком договор об аренде, а также тем, кто подписывал акты на выкуп земли. Отсутствие документов, в которых шла бы об этом речь, дает основания полагать, что судьба по крайней мере четверти бывших чиншевиков была немного лучше, чем остальных. При этом количество чиншевой шляхты, получившей позитивные ответы ревизионных комиссий, не выросло за годы, предшествовавшие началу Первой мировой войны. Из письма киевского губернатора генерал-майора Савича от 8 декабря 1904 г. к председателям комиссий по землеустройству (вновь указывавших на 17-летнюю задержку в решении вопроса) следует, что в Киевской губернии количество чиншевиков, которые приобрели землю, было таким же небольшим, как и на Волыни. Землю получили 16 733 из 17 812 чиншевиков, чьи права были признаны, тогда как тех, чьи права были аннулированы, насчитывалось 24 073. Рассмотренные 41 885 дел не охватывали даже половины чиншевиков этой губернии: для 42 949 лиц Положение 1886 г. так ничего и не изменило, они продолжали ожидать пересмотра своих дел1228.

По состоянию на 1905 г. в Киевской губернии 84 835 лиц (чуть меньше, чем в 1877 – 1878 гг.):

– выкупили землю: 17,72 %;

– были лишены прав: 28,37 %;

– ожидали рассмотрения: 50,62 % (об остальных данные отсутствовали).

Последняя цифра свидетельствует, что здесь по сравнению с Волынской губернией не спешили довести чиншевиков до полного обнищания. Свидетельствуют ли нерассмотренные случаи о сохранении традиционных чиншевых владений? Это представляется возможным и в какой-то степени спасает честь польских землевладельцев, значительная часть которых, как видно из этой главы, упорно стремилась к разрушению исторических связей с бывшей шляхтой. Таким образом, в Киевской губернии больше половины чиншевиков пользовались прежними моральными обязательствами хозяев, дававших им кров и опекавших их.

Утешительно то, что, несмотря на царившее повсюду корыстолюбие, нашлось немало помещиков, сохранивших полностью анахроничную традицию чиншевых владений, помогая тем самым «меньшей братии». В то же время интересно выяснить, давала ли неприкосновенность чиншевых владений их пользователям какую-то возможность социального роста.

Описание Станиславом Стемповским празднования католического Рождества и Нового года в Подольской губернии, когда крестьяне и шляхтичи приходят к помещику с традиционными пожеланиями, а затем празднование повторялось вновь на православные Рождество и Новый год, свидетельствует, насколько странной аномалией для Европы XX в. было такое полное ритуалов, вневременное и патриархальное общество. Особенно ярким покажется его своеобразие, если сравнить феодальную атмосферу, царившую в польских имениях, с атмосферой крупных городов Российской империи, где пролилась первая кровь начавшейся эпохи революций.

Такие помещики, как Станислав Стемповский, которые проявляли гуманность в отношении к бывшей шляхте minorum gentium1229, пользовались их услугами, к примеру, на охоте («потому что они лучше знали, где кроется птица») и осознавали ее атавистическую страсть к знаниям (уже отмечалось, что кое-кто из бывшей шляхты был знаком с грамотой).

Стемповский следующим образом описывал это стремление к польской грамоте, несмотря на политику русификации села, осуществляемую с помощью государственных и православных приходских школ в условиях отсутствия католических школ: «Базыли – человек тупой, замученный трудом на земле, обремененный множеством детей. Бедность была во всем видна в их огромном доме, дети сызмальства приучались к труду, но для них держали все-таки учителя за стол, проживание и стирку с добавлением фунта табака и трех рублей в месяц. Учитель Балюкевич был того же рода, так же непритязателен, как Диоген, высокий дух его помещался в грубом, топорном теле…»1230

Когда после революции 1905 г. у разных национальных групп империи появилась возможность развития собственной культуры, польские помещики Правобережной Украины осознали слабость собственной позиции и необходимость реполонизации тех, кто был еще к этому склонен.

В 1905 – 1907 гг. появилось большое количество начальных школ: сначала спонтанно, а впоследствии – в рамках общества «Осьвята», которое активно действовало в трех губерниях, хотя официально оно было зарегистрировано только в Киевской губернии 14 августа 1906 г. Полуофициальный характер открываемых школ, в которых училось от 5 до 20 учеников, послужил для властей предлогом для их закрытия в 1907 – 1908 гг. Л. Заштовт в одной из интереснейших статей на эту тему представил на основании полицейских донесений данные о количестве обнаруженных и закрытых школ: в 1907 г. – 102 школы, в 1908-м – 81, в 1909-м – 26, в 1910-м – 52, в 1911 г. – 261231. В дальнейшем польская просветительская деятельность на Правобережной Украине прекратилась. Таким образом, за девять лет полиция закрыла 287 школ. Большая часть учеников имела шляхетские корни, если учесть, что «мещане» и «крестьяне», о которых пишет Заштовт, также, вероятно, были из деклассированной шляхты. То же самое можно сказать и о социальном происхождении учителей, которые относили себя к «крестьянам» или «мещанам». Среди учительниц было несколько из хороших семей, которые, таким образом, реализовали запоздалое «хождение в народ». Организаторами школ были как известные магнаты, так и помещики средней руки. Следовательно, в польских усадьбах еще сохранялась тяга к определенной филантропии, которая сразу проявила себя в период смягчения политического режима. В силу обстоятельств эта деятельность не выходила за рамки представлений о благотворительности XIX в., тесно связанных с патриархальной системой.

О том, что это возобновление забытого братства богатых и бедных имело свои границы, свидетельствует общественно-политическая деятельность землевладельцев во время избирательных кампаний во все четыре Государственные думы. Даже немногочисленные, наиболее либеральные польские помещики рассматривали вопрос о чиншевиках или бывших чиншевиках в рамках большой и становящейся все более серьезной проблемы украинского крестьянства.

Польские помещики Украины, которые в декабре 1905 г. создали фракцию партии кадетов, были идеалистами. Правда, дальнейшее развитие событий несколько остудило их запал. Первоначальный энтузиазм отразился на их программе1232, которая ратовала за проведение всеобщих выборов; чиншевики были отнесены к «массе сельского населения», которых следовало наделить землей за счет государства или самих помещиков при условии последующего возмещения затрат государством. Для проведения отчуждения (было использовано именно это слово) чиншевиков (их expressis verbis1233 называли не бывшими чиншевиками, а «безземельным населением»), как и крестьян, призывали принимать наряду с помещиками более активное участие в работе смешанных комиссий. Такой, далекий от реальности, проект предусматривал маловероятное согласие всех помещиков.

После принятия указа от 11 декабря 1905 г. о выборах в Думу можно было ожидать, что менее бедная часть чиншевиков, которая согласилась платить аренду и стала арендаторами нового типа, объединится с шляхтой, непосредственно связанной с помещиком, т.н. официалистами (уполномоченными, управляющими, экономами), и воспользуется своим правом избирать и быть избранным. Согласно указу они при желании могли быть внесены в списки избирателей Первой Думы. Эта возможность была ликвидирована при выборах во Вторую Думу, но сам факт ее существования давал в течение нескольких месяцев основания для веры в иллюзию о временном возврате польской солидарности. К официалистам мы еще вернемся в последней главе книги, поскольку в отличие от чиншевиков они происходили из получившей подтверждение дворянства бедной или средней шляхты.

Листовка под названием «К новым избирателям»1234, распространявшаяся вместе с образцом заполнения избирательного списка, призывала вступать в объединение «Зжешене» т.н. сельскохозяйственных рабочих. По всей видимости, речь шла также об арендаторах, потому что к просьбе о внесении в списки следовало приложить «копию соглашения, гарантировавшего работу». В листовке говорилось, что «многочисленная армия арендаторов, которая в связи с исключительными условиями не может увеличить так нужной для развития края средней земельной собственности, должна воспользоваться предоставленными правами, а сельскохозяйственные рабочие, чье положение является действительно невыразимо тяжелым, должны в собственных интересах смело включиться в общественную жизнь… Привлечение этих новых сил к общему гражданскому труду является обязанностью людей, склонных принимать близко к сердцу интересы края».

Национал-демократы (эндэки), которые очень быстро начали принимать участие в работе отделений этого объединения, столкнулись с проблемой восстановления разорванных связей с этой группой. Порой они обращались к помещикам, симпатизировавшим социалистическим идеям, как, например, к Станиславу Стемповскому, к которому в запряженном четверкой лошадей кабриолете специально приехал Владислав Кожуховский (вспомним скандал в Колках в 1875 г.) с просьбой вести пропаганду среди мелкой шляхты. «Мы, старики, – заявил он, – не сможем этого сделать, мы вели себя слишком глупо по отношению к мелкой шляхте и официалистам. Кто же лучше вас может провести это дело…?»

Несмотря на неприязненное отношение к этому человеку, ставшему по воле случая демократом, Стемповский согласился на предложение, поскольку искренне верил в возможность исправить непоправимое: «…компенсацией за нудные и раздражавшие меня дискуссии с помещиками была каждая встреча с миром официалистов и мелкими землевладельцами». Позднее он даже благодарил Кожуховского за то, что тот доверил ему «завоевать этот враждебный панам мир. Апатичные, обделенные в социальном плане официалисты и притесняемая и задавленная тяжбами мелкая шляхта тянулись ко мне с полным доверием и сразу же приняли мое руководство. Я взволнованно выслушивал заявления о желании присоединиться со стороны православных и обрусевших бедных шляхтичей… которые хотели голосовать вместе с поляками». Многие из них предлагали поехать по хуторам и селениям мелкопоместной шляхты, чтобы «разбудить от сна поляков»1235.

Такой несколько наивный, запоздалый энтузиазм соединялся с иллюзиями местных эндэков, которые в программном заявлении в январе 1906 г. неожиданно объявили, что на Украине насчитывается 750 тыс. поляков. Отбрасывая мысль о предоставлении этой необразованной массе права на всеобщие выборы, они выступили за первоочередное по сравнению с украинцами предоставление им земли. О бывших чиншевиках шла речь в 9-м пункте программы, посвященном крестьянам как главным клиентам Крестьянского банка, который следовало бы преобразовать в Банк земельного обеспечения. Естественно, данная партия и не думала о какой-либо возможности экспроприации земли у помещиков1236. Получив возможность завести собственную прессу, национал-демократы подчеркивали в ней роль, которую забытые польским дворянством массы могли сыграть на выборах. Очередное «Обращение к избирателям», напечатанное газетой «Dziennik Kijowski» 15 февраля 1906 г., призывало помещиков, интеллигенцию, католическое духовенство убеждать обнищавшую мелкую шляхту, официалистов, бывших чиншевиков, которые к этому времени стали арендаторами, записываться в списки избирателей: «Сегодня они составляют скрытую силу, силу, которая спит, ее нужно разбудить, использовать, чтобы, выполняя общественный долг, она стала активной, движущей силой общественной жизни… Эта прослойка избирателей, возможно, самая весомая в социальном плане, относится к выборам совершенно безразлично, а часто даже недоверчиво и враждебно. Нужно пробудить в них сознание, привлечь их к общему политическому и национальному польскому сотрудничеству»1237.

В статьях газеты «Dziennik Kijowski» (6(19) и 7(20) июля в 1906 г.) очевидно проступает двусмысленность во взглядах на роль, которую национал-демократы отводили обнищавшим бывшим чиншевикам. Католическое духовенство, забыв о своем 40-летнем молчании, старалось убедить читателей газеты, что благодаря католической церкви эти люди «верят глубже и чувствуют тоньше», чем крестьяне; правда, в то же время в статье признавали, что бедность и необразованность не способствуют подготовке к участию в политической жизни. В газете ни разу не было четко сказано, для кого предназначались начальные школы, опекаемые организацией «Осьвята», в поддержку которых постоянно выступала и собирала средства та же газета. Скорее всего, приоритет отдавался все-таки детям официалистов, теснее связанным с помещиками, чем с обнищавшей бывшей шляхтой.

Этот печатный орган эндэков беспрестанно повторял, что национальная польская идея и солидарность всех классов значительно важнее земли, но что эти слова означали на практике? В той же газете (27 сентября (7 октября) и 10 (23) ноября 1906 г.) удалось лишь однажды встретиться с мнением не указавшего своего имени ксендза с волынского Полесья, который всерьез рассуждал о возможности экспроприации имений в интересах чиншевиков: «Если бы дошло до раздачи частных земель в пользу крестьян, не лучше ли, если польская земля перейдет в руки польского крестьянина?»

13 (26) октября 1906 г. «Уманский союз» заявил: «Мы забыли, что наследие отцов это не только земля, но и моральная культура и общие интересы польского общества. И что нам с того, что у нас будет земля, если мы заплатим за нее моральной гибелью и потянем за собой массы польского люда, лишенного земли?» Однако подобное возмущение носило исключительно риторический характер. И это было ясно редакторам польских изданий, которые разрывались между осознанием социальной апатии и мечтой о «польском народе». Эта апатия была настолько велика, что редакции были вынуждены печатать написанные ими же самими обращения. Так, 18 (31) октября 1906 г. Ян Колодзейчик, якобы «польский крестьянин», призывал собратьев писать в газету, чтобы таким образом заявить о своих национальных чувствах: «Мы, польские крестьяне, все как один пойдем за национальной колесницей, и не сомневаемся, что Господь Бог пошлет нам честных и прогрессивных поляков, которые возьмут вожжи, чтобы проложить этой колесницей путь вперед, возможно нас ждут трудности на этом пути, но мы устоим…»

После роспуска Первой Думы 8 июля 1906 г. новый порядок голосования уже не предусматривал участия в выборах ни мелкой землевладельческой шляхты, ни безземельной шляхты. Стремление к солидарности среди богатых польских помещиков угасло очень быстро и к 1907 г. сохранилось разве что среди либеральных интеллигентов, католического духовенства (которое, естественно, признавало поляками лишь католиков) и нескольких землевладельцев, увлекшихся национал-демократическими идеями.

В феврале 1907 г. единомышленники из объединения «Зжешене» вновь настаивали на необходимости активных действий по предоставлению земли бывшим чиншевикам. Ксендз Токажевский из-под Ковеля произнес речь о нищете деклассированных шляхтичей и предложил своеобразный проект предоставления земли исключительно бывшим чиншевикам. Созданный для этого банк должен был бы получить средства благодаря солидарности поляков из австрийской Галиции. Этим собирался заняться Милевский, директор одного из львовских банков, который уже послал для изучения инвестиционных возможностей своего представителя Стечковского к местным крупным землевладельцам. Он был готов вложить 3 – 4 миллиона рублей, если те предложат столько же. Был создан даже комитет для сбора средств, куда вошли четыре помещика – Щенёвский, Юревич, А. Червиньский и Т. Михаловский1238.

Между тем уже тогда назрел новый конфликт между богатыми землевладельцами, считавшими, что только они имеют право голоса и что лишь их избирательные комитеты являются законным представительством поляков (только помещики Подольской губернии сумели избрать депутата – Винценты Лисовского, Киевская же и Волынская губернии не имели никакого представителя), и сторонниками объединения «Зжешене», которые продолжали, несмотря на новый закон, выступать за участие в выборах лиц, не имевших земельной собственности. Члены объединения «Зжешене» не были ни беднее, ни менее консервативны, чем остальные: проект легализации их движения, поданный губернатору, подписали граф Грохольский, Т. Михаловский, Х. Здановский, А. Червинский, Моргулец. Однако они просто осознавали, что восстановление польской солидарности может принести пользу их интересам в будущем. Вот почему ксендз Токажевский предложил на «собрании поляков» трех губерний в Киеве 19 – 22 февраля 1907 г. провести перепись католиков Украины. Ксендзы должны были поручить органистам заполнить анкеты во время выдачи прихожанам письменных подтверждений исповеди на Пасху. Общество «Осьвята», культурное отделение объединения «Зжешене» собирались напечатать формуляры, а депутат Лисовский, стремясь избежать раскола, создал комитет, поддерживающий связь между объединением и избирательными комитетами1239.

Однако все оказалось напрасным. 20 июля 1907 г. избирательный комитет Подольской губернии провозгласил себя единственным представителем всех поляков своей губернии и отказался ехать 5 – 6 августа в Киев, считая, что объединение «Зжешене» слишком много на себя берет1240.

Этот спор подтолкнул двух помещиков, Ю. Старорыпинского и Б. Залеского, опубликовать в Подольской губернии письмо с проектом введения всеобщего избирательного права (что не входило в планы властей). Каликст Дунин-Борковский, твердый сторонник аристократического представительства, навязанного властями, назвал авторов проекта «апостолами анархии» и предал обструкции. Секретарь Подольского избирательного комитета в связи с этим писал: «Определение “все поляки, которые проживают в уезде и желают принимать участие в общественном труде” применительно к данной ситуации является определением совершенно непонятным, в конечном счете никаким. Оно не дает абсолютно никакого критерия, который уберег бы нас от сведения к минимуму наших позиций неизвестными и неясными элементами. Элементы эти решали бы, диктовали бы, как себя нам вести на официальных выборах. Мы бы оказались в положении депутатов, которые будут класть шары [голосовать. – Д.Б.] согласно указаниям неизбранного и безответственного большинства. У нас нет оснований полагать, будто те, кто не отвечает цензовым критериям, принесут нам что-то лучшее, чем мы располагаем, просветят нас, откроют новые горизонты… Зачем вводить их на наши заседания, увеличивать замешательство, обострять партийную борьбу, рискуя сорвать собрания?»

Такие собрания, делал вывод К. Дунин-Борковский, «будут не чем иным, как прежними сеймиками… Поэтому пусть люди, на которых не лежит обязанность избирать депутатов, просто занимаются выполнением социальных задач в рамках благотворительных, сельскохозяйственных и культурных объединений и обществ, поддержим их в этом»1241.

Правда, эти споры, прекрасно отражающие представления о демократии среди помещиков, которые через 13 лет эмигрируют во вновь созданное Польское государство, к тому времени уже не играли существенной роли, потому что на выборах в Третью Думу (Вторая Дума была распущена 3 июня 1907 г.) политическое предпочтение отдавалось русским землевладельцам, не оставляя польским никаких шансов, какими бы законопослушными они ни были.

Последние политические и культурные попытки возрождения польской общественной жизни на юго-западе империи, предпринятые в 1907 – 1908 гг., не оказали какого-либо влияния на судьбу деклассированной шляхты. Деньги, собранные для объединения «Зжешене» и общества «Осьвята», остались неиспользованными вплоть до 4 сентября 1909 г., когда последняя организация была запрещена в период новой волны русификации.

Если попытки возобновить культурные связи в 1905 – 1908 гг. и оставили определенный след в сознании деклассированной шляхты, то в том, что касалось ее материального положения, никаких шагов к улучшению сделано не было. Так, 10 сентября 1905 г. киевский губернатор сообщал генерал-губернатору Н.В. Клейгельсу, что работа комиссий по земельному устройству Киевского и Радомышльского уездов отличается полной инертностью1242. Тот факт, что власти официально отложили этот вопрос в долгий ящик, позволил многим землевладельцам даже во время революционных беспорядков 1905 – 1907 гг. продолжать выселять чиншевиков. В ситуации, когда весь край находился в состоянии революционного брожения, генерал-губернатор продолжал получать жалобы. К примеру, 15 апреля 1905 г. неграмотный чиншевик Антоний Петрашкевич и его 13 детей стали жертвами помещика Чубинского в селе Кириловка под Бердичевом; 17 мая 1905 г. была подана жалоба на князя Гедройца, который хотел прогнать своих чиншевиков из села Раковичи Радомышльского уезда; 14 июля 1905 г. 75 получивших подтверждение чиншевиков из села Трибусовка Ольгопольского уезда обвинили своего помещика К. Раковина в том, что тот не выполнил официального решения и не вернул им целиком 461 десятину обрабатываемой ими ранее земли, пытаясь забрать 187 десятин; 1 сентября 1905 г. помещик Флориан Гижецкий, который сдал в аренду имение в Краснополе под Житомиром Вацлаву Мазараки, хотел выселить чиншевиков из 30 домов1243.

4 ноября 1908 г. православная пресса доставила себе удовольствие, осудив мирового посредника, который приказал собраться всем чиншевикам (возможно, православным) села Молотков для проведения общего межевания, а сам не пришел1244. 5 апреля 1910 г. Земский отдел Министерства внутренних дел в очередной раз дал негативный ответ генерал-губернатору Ф.Ф. Трепову на его просьбу приравнять выкуп участков чиншевиками к выкупу земли крестьянами1245. Однако в течение всего этого времени считалось, что ревизия не прекращалась, так как комиссии продолжали существовать, средства для них продолжали поступать, а землемеры продолжали получать плату1246.

Впрочем, теперь права бывших чиншевиков признавались чаще. Например, 10 апреля 1912 г. Сенат вернул чиншевые владения, отобранные в 1869 г., шести лицам, которые временно проживали в Остроге. Даже жалоба русского помещика Н.Я. Муравьева, который 8 апреля 1912 г. сообщал, что 21 чиншевик выиграл процесс, лишив его 500 из 2500 десятин земли, не имела никаких последствий. Муравьев направил повторную жалобу генерал-губернатору на то, что власти не поддерживают русское землевладение и чиншевики теперь диктуют свои права. Однако в целом преобладали отказы, а в деятельности комиссий все чаще стали вновь практиковаться злоупотребления. Например, 16 июня 1912 г. Новицкий и Булава из Волынской комиссии обвинялись в сокрытии жалоб и в непредставлении их в Сенат, в фальсификации реестров и заявлений и т.п. К началу Первой мировой войны в этой губернии оставалась еще значительная часть непроверенных чиншевых владений1247. 13 февраля 1913 г. волынский губернатор объявил о созыве 15 марта собрания в Житомире председателей комиссий для определения сроков проведения операций1248, но Сенат не смог разобраться в делах, переполненных ошибками, допущенными при измерении и оценке земли, и отложил принятие решения на последующие заседания1249. Своеобразное решение этого вопроса принесла Октябрьская революция.

Забытая городская шляхта

Читатель, наверно, заметил, что исследование не охватывает все категории бывшей шляхты, а только те, которые жили в сельской местности. Менее многочисленная шляхта в городах и местечках никогда не была объектом таких притеснений, как сельская, хотя бы потому, что с 1831 г. она была причислена к категории граждан. Хотя, впрочем, проблемы, связанные с т.н. городской шляхтой, также оставались нерешенными вплоть до 1914 г.

На основании нескольких документов кратко проследим судьбы и эволюцию этой категории.

Начиная с января 1866 г. генерал-губернатор Безак принялся за ликвидацию архаичной структуры городов и местечек, находившихся в частном владении. Несмотря на отмену крепостного права, на их жителей продолжала распространяться система чиншевых владений.

Это наследие Речи Посполитой было крайне неудобным для властей, учитывая, что восемь уездных центров юго-западных губерний с российской администрацией принадлежали как раз к городам такого типа: Бердичев и Липовец в Киевской губернии, Староконстантинов, Острог, Заслав, Дубно, Ровно – в Волынской, Ямполь – в Подольской. Кроме того, еще 322 местечка (97 – в Киевской, 107 – в Подольской, 119 – в Волынской губерниях) находились в частном владении.

22 декабря 1867 г. император подписал указ о создании комиссии для решения вопроса о выкупе этих населенных пунктов государством. Примером для этого послужил выкуп города Звягеля у графини Зубовой еще до 1830 г. (переименован в Новоград-Волынский). 22 ноября 1869 г. комиссия, которая заседала в Киеве, подала Дондукову-Корсакову доклад. В нем предусматривалась принудительная, в интересах общества, экспроприация с возмещением, которое было бы равно 10-летнему доходу с чиншевых владений, и передача их в ведомство общего управления городами, реформа которого как раз планировалась в империи1250.

К техническим трудностям, связанным с осуществлением такой операции, включавшей в числе прочего оценку привилегий по винокуренному производству, ловле рыбы в озерах и реках, использованию дорог и т.п., добавился и человеческий фактор: что делать с еврейским на 4/5 и польским на 1/5 населением? Поскольку никто не видел возможности введения коренных преобразований в городах западных губерний – городская реформа, объявленная 16 июня 1870 г., эти губернии не затронула. В документе лишь говорилось о предполагаемых для этого региона специальных поправках.

Когда перед 1875 г. проблема чиншевиков начала причинять властям все большее неудобство, то наибольшие сложности возникали при проведении различия между городскими и сельскими польскими чиншевиками, которые почти не отличались образом жизни. Именно поэтому принятые министрами внутренних дел и финансов, по согласованию друг с другом, меры от 29 апреля 1875 г., а также планы Министерства внутренних дел от 5 августа 1876 г. успеха не имели.

Кроме того, как русские, так и польские владельцы этих городов Правобережной Украины не отстаивали свои городские чиншевые владения с такой же ожесточенностью, как сельские. В городах и местечках недвижимость бралась в аренду (эмфитевтические владения), в том числе заключались прямые соглашения с купцами и ремесленниками; все эти формы аренды не приносили такой же финансовой выгоды, как сельские чиншевые владения. В воспоминаниях путешественников того времени об украинских местечках говорится как о центрах нищеты. Поэтому редко бывало так, чтобы помещики ввязывались в слишком дорогие процессы, требуя исключительного права на такие владения. Напротив, они охотно соглашались на то, чтобы это нищее население продолжало жить на тех же условиях, что и за век до этого. Однако в крупных центрах выгода могла быть значительной. Этим можно объяснить громкие процессы 1883 г. двух сестер, представительниц высшей аристократии, из-за Бердичева: Марселина Чарторыйская владела 1/6 города, Мария Тышкевич – 3/6, остальные земли находились в руках семьи промышленников Дженни. Они никак не могли прийти к согласию ни между собой, ни с населением, а речь шла без малого о 800 тыс. рублей.

Основные трудности в решении проблемы городских чиншевиков были связаны с еврейским вопросом, который в данном случае выступал на первый план по сравнению с польским. Следствием глубокого пренебрежения к евреям, которое испытывали русские и польские помещики, а также царская администрация, было то, что города и местечки практически с обоюдного согласия обрекались на запустение. Среди 36 жителей Липовца, купцов и мещан, подписавших жалобу в 1890 г., было всего несколько поляков. Жалобщики обвиняли помещиков Здзеховского, Рогозинского, Грохольского и их управляющих в том, что те препятствовали развитию и расширению их торговли, а также улучшению санитарных условий в городе. Используя стереотип польско-еврейского заговора, чтобы еще больше разжалобить царскую администрацию, просители писали: «…и помимо таких лишений, наше население бесспорно, молчаливо несет бремя остатков польского владычества». В жалобе отмечалось, что всё, что они покупали или инвестировали, им не принадлежало. Вся близлежащая земля была продана или отдана в аренду, им нечем было кормить детей. Подобное положение в письме называлось «оккупацией», авторы жалобы просили присоединить их к казенным владениям во избежание «бесконечной эксплуатации»1251.

В то время как власти разрабатывали антиеврейские законы, а по всей империи поднималась волна погромов, польские помещики не делали ничего, чтобы облегчить судьбы чиншевой шляхты и смягчить этот процесс в местечках, входивших в состав их имений. Деклассированная шляхта, у которой не было другого выхода, как принять городской статус, была обречена прозябать наравне с еврейским населением. Прислушаемся к мнению вдовы из Подольской губернии Lucie de Regulska (Люция Регульска), которое она представила в письме к генерал-губернатору на французском языке под названием «О евреях в наших местечках в целом и у меня в частности». Она писала 8 октября 1890 г.:

Если дела пойдут так и дальше, то этот красивый Подольский край вскоре превратится в Иудею, они сумеют стать хозяевами, как уже завладели Вильной и Галицией. Это нашествие значительно более опасно, чем нашествие немцев и других инородцев, потому что им свойственны все пороки и они отличаются крайней живучестью – это пятый элемент [pity ywio]!.. Они распространяются быстрее, чем огонь, они проникают легче, чем воздух, они повсюду, и, более того, они умеют становиться необходимыми и полезными – вот настоящая опасность. Уже три года они отказываются платить аренду, какой бы минимальной она ни была, считая себя владельцами земли, на которой построены их дома, постепенно пытаясь захватить ее с возмутительной дерзостью и упрямством…1252

Видя такую упорную ненависть, о которой еще пойдет речь в последней главе, генерал-губернатор Дрентельн 4 декабря 1887 г. попросил подать общие сведения о городских чиншевых владениях (Положение от 6 июня 1886 г. эту проблему не затронуло) и вместе с министрами финансов Н.Х. Бунге, а затем И.А. Вышнеградским рассмотрел возможность проведения широкомасштабного выкупа1253. Однако общая инертность и отсутствие доброй воли парализовали эти планы.

11 декабря 1891 г. подольский губернатор представил А.П. Игнатьеву интересное донесение, показав, что из 336 274 жителей 102 городов и местечек его губернии половина – это чиншевики (17 642 двора) или съемщики помещений (1206 дворов). По его мнению, ликвидация в данном случае «следов литовско-польского влияния» не имела смысла. Подобную операцию было сложно реализовать еще и потому, что от 72 до 89 % населения городов и местечек было еврейским. Следовательно, от 11 до 28 % поляков могло существовать вместе с ними. Он приводил сведения о количестве жителей упомянутых населенных пунктов своей губернии1254:

менее 1 тыс. жителей – в 9 местечках;