Лексикон Барри Макс

Йитс взял белую тряпочку и принялся чистить клюшку. Пока он этим занимался, ни на секунду не отвел от нее глаз.

Она переступила с ноги на ногу.

– Меня сюда привела Шарлотта, но…

– Вартикс велкор манник вишик. Замри.

Ее рот захлопнулся. Эмили не сразу сообразила, что произошло. Самое удивительное, что она восприняла это как собственное решение. Ей и в самом деле искренне захотелось замереть. Она знала: все дело в словах, в Йитсе, который компрометировал ее, однако она не ощутила на себе никакого воздействия. Ее мозг лихорадочно подкидывал логические обоснования, объяснения, почему ей сейчас нужно обязательно впасть в неподвижность, почему это действительно правильный поступок. И все это произносилось ее голосом. Она и не подозревала, что воздействие выглядит вот так.

Йитс достал из корзинки мячик и бросил его на зеленый коврик. Затем, приняв стойку, поднял клюшку. Он ударил по мячу и наблюдал, как тот летит. Когда мячик исчез из поля зрения, Йитс вернулся к корзинке и повторил всю последовательность действий. Эмили обратила внимание, что он не смотрит, куда падают мячики. Похоже, он не испытывал извращенной радости от того, что мячики для гольфа превращаются в пули. Судя по всему, его это вообще не заботило. Эмили просто неправильно оценила всю ситуацию. Она-то думала, что речь пойдет о ней. А те песочные часы в приемной – она сообразила, что они не переворачиваются. Это чья-то обязанность: приходить дважды в день и пересаживать рыбу.

Йитс продолжал бить по мячикам, а Эмили пыталась пошевелиться, но у нее ничего не получалось. Она чувствовала себя оскверненной и злилась, а еще ей было стыдно, что она не может управлять собственным телом. Это было унизительно. Случившееся сподвигнуло ее на то, чтобы переоценить отношения с самой собой. «Дыши чаще, – сказала она себе, потому что это нарушило бы полнейшую неподвижность. Эмили понимала: нужно вогнать клин и попытаться расшатать себя. – Дыши».

Голова Йитса повернулась к ней. Она не представляла, о чем он думает. Но у нее возникло чувство, что партия в гольф окончена. Он убрал клюшку в сумку, сел в кованое кресло и принялся развязывать шнурки на ботинках. Все это он делал с особой тщательностью, как будто в его ботинках прятались секреты. Покончив с этим, Йитс надел черные блестящие туфли. Деловые туфли. Туфли для бизнеса. Он крепко завязал шнурки, встал и направился к ней.

Эмили дышала. У нее получалось проталкивать сквозь зубы небольшое количество воздуха, и при этом она издавала едва слышное шипение. Вот и всё.

Йитс снял солнцезащитные очки и сунул их в карман рубашки. Глаза у него были серые и невыразительные, как камень, а лицо – плоским. Эмили даже решила бы, что он сделал подтяжку, если бы подобная идея – что поэт обнажил ментальную слабость ради тщеславия – не была безумной. Возможно, Йитс просто захотел стереть всяческое выражение. Или, возможно, он просто такой. Если никогда не улыбаешься, не смеешься, не хмуришься, лицо наверняка становится вот таким: гладким и пустым, как стоячий пруд.

Йитс расстегнул манжеты и стал закатывать рукава. Он стоял достаточно близко, чтобы Эмили могла оцарапать его, или укусить, или врезать ему по яйцам, однако все это, естественно, было ей не под силу. «Он сейчас убьет тебя!» – кричала она самой себе, но это ничего не меняло. Ее мозг вдруг обнаружил склонность к фатализму. Он знал, что она несет ответственность за то, что случилось с Джереми, и трудно было убедить его в том, что она не заслужила ничего из того, что на нее свалилось.

Йитс сложил руки на груди и закрыл глаза. Несколько долгих секунд он не двигался. Эмили подумала: «Он молится?» Потому что все выглядело именно так. Но Йитс не мог молиться, потому что идея о верующем поэте была еще более нелепой, чем о тщеславном. Вера в Бога – это ментальная слабость, обнажающая потребность в чувстве принадлежности к какому-либо сообществу и в более высоких целях. Предполагалось, что поэты должны подавлять подобные желания. Они были потенциальными направлениями атаки. Они раскрывали твой сегмент. Ее всему этому научили. Однако Йитс демонстрировал все признаки общения с высшими силами. Ее сердце глухо и болезненно забилось. Ситуация была ей абсолютно непонятна.

– С-с-с, – сказала она.

Его глаза открылись.

– Боже мой, – сказал он. Эмили подумала, что он насмехается над ней, но допускала, что, возможно, и нет. Йитс внимательно оглядел ее. Она почувствовала себя объектом исследования, как если бы ее изучали инженеры: бесстрастно, пристально, с применением приборов. – Мне сообщили, что у тебя плохо с дисциплиной, – сказал он. – Но это…

Прошли мгновения. Эмили видела, как раздуваются его ноздри. Она сказала:

– С-с-с.

– Предполагается, что ты одарена. Ты обладаешь способностью к атаке, достаточной, чтобы компенсировать недостаток защиты. Я хотел бы взглянуть на это. Потому что, моя дорогая, мне очень трудно представить, как такое может быть. Я дам тебе одну возможность заговорить со мной. Используй ее, чтобы убедить меня в том, что я должен оставить тебя. Вартикс велкор манник вишик. Можешь говорить.

Спазм, сжимавший горло, исчез. Эмили кашлянула, чтобы убедиться в этом, и сказала:

– Угу. – Ее порадовало то, что можно издавать звуки.

Йитс терпеливо ждал. Ей придется постараться, чтобы найти аргумент и хоть в чем-то убедить его, подумала Эмили. Она уже была в таких ситуациях, когда люди говорили: «Убеди меня», и каждый раз они не хотели ни в чем убеждаться. Она могла выдвигать идеальные аргументы, а они тут же придумывали очередной бред, чтобы обосновать, почему их ответ остается «нет». Она знала: когда люди говорят: «Убеди меня», это вовсе не означает, что они открыты к диалогу. Это означает, что они обладают властью и хотят пусть на минуточку, но попользоваться ею. Эмили не знала, так ли это в отношении Йитса. Однако она не чувствовала, что сможет словами найти выход из сложившейся ситуации. Ради чего Йитс должен оставить ее в школе? Будь она проклята, если понимает. Ведь от нее одни проблемы.

– Феннелт! – сказала Эмили. – Рассден! – Это были слова внимания, которые она подсмотрела у других учеников. Вероятность того, что они подействуют, была чрезвычайно мала, Эмили даже не знала, для какого они сегмента. Но даже если она бьет в цель, Йитс без труда отмахнется от всего того, чему их научили. – Триленс! Маллинто! – Он не реагировал. Даже глазом не моргнул. – Умри! – сказала Эмили. Это, конечно, было глупостью, но у нее просто не нашлось других слов. А ей очень хотелось, чтобы он умер. – Умри, мерзкий ублюдок!

– Хватит.

Ее рот закрылся. Слова застревали в горле, наталкиваясь друг на друга. На вкус они были едкими, как желчь.

Йитс некоторое время разглядывал ее. Эмили ничего не могла прочитать по его лицу. Она не знала, что ей предстоит: жить или умереть.

– У меня для тебя есть имя, – сказал он, – получишь его, когда придет срок. – И пошел прочь. Эмили слышала, как он приблизился к двери, но повернуть голову не могла. – Можешь двигаться, через некоторое время.

Текли минуты. На одну из клюшек села птичка, а потом радостно запрыгала вокруг зеленого коврика. Эмили дышала. Грудные мышцы освобождались по очереди, одна за другой при каждом вдохе. Таким вот образом она возвращала себе тело. Мышца за мышцей. Она каким-то образом выжила. Она все еще находилась здесь.

За ней пришла какая-то женщина; Эмили видела ее и раньше, когда та вылезала из черной машины вместе с Йитсом, приехавшим с визитом в школу. Женщина тогда не представилась, но Эмили уже знала, что ее зовут Плат. Она еще тогда поинтересовалась. Плат буквально состояла из скул и локтей, и у Эмили сложилось впечатление, что она столкнет ее под поезд ради того, чтобы заработать жалкий грош. У нее были жестокого вида туфли и телефон, а ее взгляд сразу напомнил Эмили один грустный день в Сан-Франциско, когда она шла по тротуару от пирса, а ей заступили дорогу.

– Двигаться можешь? – сказала Плат.

– Да.

Женщина поманила ее. Эмили последовала за нею. После многочисленных лестниц она оказалась на парковке. Там стояла машина, которую Эмили хорошо знала. Ее сердце радостно забилось. В этот момент она впервые поверила, что выберется отсюда. Она посмотрела на Плат, та ничего не сказала, и Эмили пошла к машине. Двигатель был выключен. Она открыла пассажирскую дверцу. Внутри сидел Элиот.

– Привет, – сказала она. Ей хотелось расцеловать его.

Элиот промолчал. Но по его взгляду она поняла, что ей ничего не грозит. Он все еще, конечно, сердился на нее. Но сейчас он неопасен. Рядом с Элиотом Эмили могла расслабиться. Когда машина выехала из гаража на яркий солнечный свет, она закрыла глаза. А потом и заснула, пока они ехали по спутанной паутине улиц.

Эмили открыла глаза и обнаружила, что они выехали за пределы города.

– Где мы? – Она увидела указатель. – Мы едем в аэропорт? – Элиот включил «поворотник». Машина покатила к полосе, ведущей к «ВЫЛЕТУ». – Эй, – сказала она, – Элиот. Йитс сказал, что я все еще могу быть поэтом. Он устроил мне экзамен, и я прошла его. Я не обязана уезжать. – Это было все равно что говорить со стеной. – Элиот, я могу вернуться в школу.

Он остановился на обочине и достал что-то из кармана в сиденье.

– Это твой паспорт. Это твой код подтверждения. – Синяя книжица с белой визиткой, воткнутой внутрь. На визитке, над «ТОМ ЭЛИОТ, ИССЛЕДОВАТЕЛЬ-АНАЛИТИК», синими чернилами была выписана вереница букв и цифр. – Зарегистрируйся на терминале.

– Поговорите с Йитсом, Элиот. Позвоните Йитсу. Он вам скажет.

– Это его инструкция.

Эмили изумленно уставилось на него:

– Но я сдала…

– Это на время, – сказал Элиот. – Через несколько лет ты сможешь вернуться домой.

– Лет? – выдохнула она. – Лет?!

– Воспринимай это как лучший из возможных исходов.

– Нет. Элиот, пожалуйста. – Он отказывался смотреть на нее, поэтому Эмили схватила его за предплечье. Он ничего не сказал. И не шевельнулся. В конце концов она поняла, что это финал. – Ладно. Тогда пока.

– Твой рюкзак в багажнике.

– Спасибо. – Эмили открыла дверцу. Для этого ей потребовалось определенное усилие: казалось, все предметы отяжелели. Ее руки онемели. Она с трудом выбралась из машины.

Элиот сказал:

– Если будешь много практиковаться и приучишь себя к дисциплине, ты, вполне вероятно, сможешь вернуться…

На остальных словах Эмили захлопнула дверцу.

Сначала ночной перелет из округа Колумбия в Лос-Анджелес: шесть часов. Она приземлилась на рассвете и полдня проболталась на отрезке в двести ярдов между залами внутренних и международных рейсов. Во время перелета Эмили не спала и решила вздремнуть сейчас. Она свернулась калачиком в одном из кресел, но вокруг не утихали высокочастотные визги детей и глухой хохот мужчин. Молодая пара по соседству обсуждала фильмы, которые показывают на борту. У обоих был какой-то очень явный тягучий говор. Она летит в Австралию. Об этом ей сообщил посадочный талон.

– Вот бы нам показали «Властелин колец», – сказал мужчина. «Влаааастелин, – подумала Эмили. – Влаааастелин колеееец». Ведь в Австралию ссылали преступников, так? Это была колония для осужденных. Место ссылки.

Объявили посадку для пассажиров первого и бизнес-классов, и Эмили стала пробираться к выходу. Однако когда она протянула свой посадочный талон, представительница авиакомпании взяла его и с улыбкой вернула.

– Посадку для эконом-класса объявят через несколько минут.

Эмили молча уставилась на нее. А она-то думала… Она вернулась на свое место.

– Облом, – сказал мужчина рядом с ней, тот, который надеялся на «Властелина колец». Он выглядел дружелюбно, и она улыбнулась в ответ, и за всю жизнь у нее не было ничего более фальшивого, чем эта улыбка.

Эмили спала урывками – ее постоянно то будил грохот тележек с едой, то толкали люди на соседних местах. Как указывалось на ее мониторчике, длительность полета составляла четырнадцать часов, что, по ее мнению, было неправильно, так как, вероятно, включало разницу во времени. Вот если бы у нее было побольше знаний в таких вопросах, она бы точно знала, хватит у нее времени, чтобы нормально поспать, или нет…

Где-то над Тихим океаном к ней наклонилась бортпроводница.

– Прошу прощения. Это вам.

Эмили, которой снился гольф и Йитс, непонимающе уставилась на женщину. Была ночь, салон освещали только мониторы, встроенные в спинки кресел, и маленькие желтые светильники, врезанные в пол прохода. Бортпроводница протянула Эмили сложенный листок бумаги. Бумага была странной на ощупь, плотной, с логотипом какой-то авиационной администрации.

– Спасибо, – сказала Эмили.

Женщина ушла, а она развернула листок.

ЭМИЛИ ТЕБЕ ПРЕДСТОИТ ЖИТЬ В БРОКЕН ХИЛЛ АВСТРАЛИЯ ОН СТАНЕТ ТВОИМ ДОМОМ ПОКА ТЕБЯ НЕ ПРИЗОВУТ ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ПОДГОТОВКА ПРОВЕДЕНА НЕ БЫЛА ТЫ ДОЛЖНА ИСПОЛЬЗОВАТЬ СОБСТВЕННЫЕ РЕСУРСЫ

У ТЕБЯ ПОЛУЧИТСЯ ЭЛИОТ

Эмили отложила листок, подтянула колени к груди и тихо заплакала. Если бы она была в школе, то не позволила бы себе такое. Она контролировала бы себя. Но здесь она дала себе поблажку. Позволила себе разрыдаться. Потом все будет очень сложно, и ей придется сосредоточиться, так что сейчас это последняя возможность.

Линия маршрута буквально загипнотизировала ее. Красная линия начиналась в Лос-Анджелесе, изгибалась дугой над океаном и заканчивалась мультяшным самолетиком, который, казалось, совсем не движется. На мониторе периодически появлялись статистические данные – например, показывалось, с какой скоростью они летят и какая температура за бортом, и это было самым захватывающим, потому что числа выглядели выдуманными. Трудно было поверить, что мультяшный самолетик, который совсем не движется, на самом деле летит со скоростью девятьсот двадцать восемь километров в час. Однако он летел. И полет длился четырнадцать часов.

Первой проблемой, как понимала Эмили, станет то, что она приземлится в Сиднее, не имея обратного билета и багажа и одетая лишь в школьную форму. Она не знала, что представляют собой иммиграционные службы Австралии, но можно было попытать счастья в нескольких направлениях. Например, изобразить из себя этакую капризную дочку богатого папочки, расплачивающуюся папиной кредиткой. Ее спросят, зачем она сюда прилетела, и где собирается жить, и когда полетит обратно. Если им не понравятся ее ответы, они развернут ее на сто восемьдесят градусов и запихнут в самолет, летящий обратно. Идея, конечно, была великолепной, за исключением провала в той части, где ей предстояло ЖИТЬ В БРОКЕН-ХИЛЛ и ИСПОЛЬЗОВАТЬ СОБСТВЕННЫЕ РЕСУРСЫ. Элиот сказал: «Воспринимай это как лучший из возможных исходов», и она поверила ему. Ей нужно прорваться через иммиграционный контроль.

Эмили выбралась из тесного кресла эконом-класса и прошла к хвостовым туалетам. В зеркале она примерила на лицо несколько выражений. Затем умылась и отперла дверь. На обратном пути остановилась возле девушки, которую приметила заранее. Девушка – она была примерно ее возраста – спала. Эмили открыла багажное отделение у нее над головой и принялась шарить там. Вероятность, что кто-то из бодрствующих пассажиров насторожится и скажет: «Прошу прощения, разве эти вещи ваши?», существовала, но была невелика и не предполагала серьезных последствий. Однако все прошло гладко. Эмили нашла маленький чемоданчик и спортивную сумку и, встав на цыпочки, залезла в них. Внутри были кошелек, бумажник, цифровая камера, которую она взяла, потому что ее можно было продать, и книжка. А еще пальто, которым можно было бы прикрыть школьную форму, и Эмили сунула его себе под мышку. Она закрыла отделение. На нее были направлены две или три пары глаз, но все они были остекленевшими и безучастными; их владельцы критиковали ее стрижку или предавались фантазиям с участием школьниц, и это было замечательно. Все выглядело так, будто она просто берет свои вещи. Делая вид, будто разминает ноги, Эмили открыла книгу и стала читать ее, стоя над спящей девушкой, которую только что обокрала. Вскоре в проходе появился мужчина, и она смогла сесть на свое место так, чтобы это не показалось бегством с места преступления.

Перед началом снижения Эмили пересела на другое место, чтобы избежать ситуации с «а где мое пальто?». Она в первых рядах покинула самолет и быстро прошла к посту паспортного контроля. Подол нового пальто вился вокруг ее щиколоток. Очереди оказались недлинными, совсем не такими, как в Лос-Анджелесе, и у нее появилась возможность выбрать себе офицера-пограничника. Его звали Марк, он был из сто четырнадцатого или сто восемнадцатого, добродушный и более-менее умный, но смирившийся со своей работой, которую считал важной, но скучной. Это Эмили определила с первого взгляда. Без очков, без бороды, прическа простая, но не строгая, без явного высокомерия или тщеславия. Без креста или других религиозных символов. Она станет его отражением. Она – Эмили Рафф, скромная и открытая, прозябает в должности инспектора ДПС и обеспечивает связь с клиентами. Должность, конечно, невысокая, но все равно нужно стараться выполнять свою работу добросовестно, иначе можно навредить людям.

– Здравствуйте, – сказала она. – Хочу сразу предупредить: у меня нет обратного билета. Сожалею. Я знаю: это значит, что вам придется присвоить мне третью степень.

Два часа спустя ее выпустили из комнаты для собеседований. Они задавали множество вопросов, но ни разу Эмили не ощутила реальной опасности, ни разу с того момента, когда лицо Марка расслабилось после ее вступительного предложения. Она нагородила массу лжи, придумала историю о том, как у них в отделе случился скандал, как сильно он травмировал ее нежную душу, как ночью ей на глаза попалась реклама турпоездки в Австралию и как она в стремлении сбежать от всех проблем собралась за одну минуту (Марк, вы же понимаете меня, правда? Вам же знакома эта потребность сбежать?). Она была очаровательна и откровенна и разбиралась в том, как мозг принимает решения, лучше, чем эти ребята – во всем остальном. От пальто она избавилась до того, как вышла в зал прилета, на тот случай, если его хозяйка болтается где-то поблизости и пишет заявление о пропаже. Она нашла обменный пункт, где ей удалось снять с кредитки целых пятьсот долларов. Она обнаружила, что австралийские доллары на вид очень забавные: яркие и блестящие, как игрушечные деньги. Они ей очень понравились. Она купила журнал и съела булочку. Затем пошла к стойке выдачи багажа и наблюдала, как плывут по кругу чемоданы, сумки и тюки, и ждала, когда появится что-нибудь дорогое, женственное и незабранное. Пограничник в серой форме привел бигля в пурпурном комбинезоне, и тот обнюхивал багаж. Когда он нашел банан в чьей-то ручной клади, то тут же сел, а офицер угостил его лакомством. В Лос-Анджелесе такую работу выполняли немецкие овчарки. Когда фиолетовый чемодан от Луи Виттона в третий раз проплыл мимо нее, Эмили стащила его с карусели, вытащила ручку, поставила на него свой рюкзак с Пикачу и направилась к выходу.

Солнце было ярче. Воздух пах солью и почему-то казался просторнее. Эмили нашла стоянку такси, и водитель укладывал ее ворованный чемодан в багажник, пока она усаживалась на заднее сиденье.

– И куда, дорогуша?

Водитель был белым – еще один аспект, к которому она не привыкла.

– В Брокен-Хилл, пожалуйста.

Водитель повернулся к ней:

– В Брокен-Хилл?

– Какие-то проблемы?

– Ну, не знаю. Почти тысяча километров – это проблема?

– Что за… – Эмили почувствовала себя полной дурой. – Сколько это в милях?

– Семьсот как пить дать.

Почему вдруг она решила, будто Брокен-Хилл находится рядом с Сиднеем?

– Прошу прощения. А в каком штате Брокен-Хилл?

– В Новом Южном Уэльсе.

– А я в каком?

– В Новом Южном Уэльсе. – Таксист улыбнулся ей. – У нас большие штаты, дорогуша.

– Как мне туда добраться? Какой ближайший крупный город? – Она надеялась, что он не скажет: «Сидней».

– Аделаида.

– Значит, я могу прилететь в Аделаиду, – сказала Эмили, – а оттуда доехать до Брокен-Хилла?

– Это точно, можете.

– Спасибо. Извините, что побеспокоила. – Она уже начала выбираться из машины.

– Только от Аделаиды до Брокен-Хилл триста миль. – Водитель усмехался во весь рот. – Добро пожаловать в Австралию, дорогуша.

– Спасибо, – сказала она.

На тот день рейсов уже не было, поэтому Эмили на такси доехала до центра и сняла номер в гостинице со средними ценами. Овеваемая нежным бризом с залива, который проникал в комнату через открытую балконную дверь, она принялась рыться в чемодане, изучая юбки и жакеты. Нашла роман, причем из тех, что не станешь читать в самолете, и ежедневник с деловыми и прочими встречами. Хотя это не было дневником с откровениями, Эмили все же открыла его. Хозяйка ежедневника довольно часто виделась с кем-то по имени Мэтт Р. Вполне возможно, подумала Эмили, они встречались в таких же гостиничных номерах, как этот. Она представила, как женщина после секса рассказывает Мэтту о своих надеждах, и проблемах, и мыслях. Она закрыла ежедневник.

Пора устраиваться. Пользоваться украденными карточками слишком опасно, с ними она до Аделаиды не доедет. Эмили повернулась к зеркалу и стала примерять блузку. Великовата, но можно подвернуть манжеты. Девушка сняла с телефона трубку и позвонила портье.

– Я хочу поиграть в покер, – сказала она. – Подыщите заведение попроще.

В конечном итоге портье прекратил рекомендовать ей различные казино и отправил ее на второй этаж ближайшего бара. Там Эмили встретила мужчин средних лет в дорогих костюмах; они были очень дружелюбны и снисходительны, пока она проигрывала свои первые двести долларов, улыбались ей, глядя поверх стаканов с сингл-молтом и выдвигали различные теории о креативных способах восполнить ее потери. Но у нее под левым бедром была дама, а под правым – король и восьмерка. Эмили уже три года не делала ничего подобного, и будь аудитория повнимательнее, ее обязательно поймали бы. В какой-то момент она попыталась спрятать в рукав валета, но промахнулась, и карта упала на стол. Эмили приготовилась «делать ноги», но все лишь рассмеялись, а один мужчина сказал: «Тебе уже достаточно выпивки». Мужчину отличали красные щеки, и он был разведен, хотя еще не знал об этом.

– Прощу прощения, – сказала Эмили и вернула карту в свой хэнд.

В финальной партии она выиграла у того мужчины две восемьсот. Его лицо стало еще краснее, цвета газового баллона. Теперь уже никто не улыбался. К столу подошел оператор игрового зала, но Эмили и так все было ясно. Она собрала свой выигрыш, поблагодарила игроков и, выйдя на улицу, со всех ног бросилась в гостиницу. Вот так она добралась до Аделаиды.

Оттуда Эмили ехала на автобусе, и мир за окном постепенно терял зеленые краски, пока не стал цвета змеиной кожи. Кондиционер практически не работал, и она то и дело просыпалась от щекотки, когда по спине стекал пот. В автобусе был только еще один пассажир, женщина с лицом, похожим на коралл, которая стала клевать носом еще до того, как они выехали из Аделаиды, и всю дорогу спала как убитая. Эмили же ерзала на своем сиденье, ища спасения от жара собственного тела.

В конце концов она открыла глаза как раз в тот момент, когда на обочине появился указатель: «БРОКЕН-ХИЛЛ. НАС. 10 100». Один угол указателя был отломан, а остальная его часть – изрешечена пулевыми отверстиями. Он блестел в полуденном солнце и, словно едва стоящий на ногах пьяница, норовил припасть к пропеченной красной земле. Эмили выпрямилась и увидела заправку, заброшенную, и какую-то жестяную конструкцию неизвестного назначения, без окон и тоже заброшенную. Плоский покосившийся дом с грязным двором, заставленным распотрошенными машинами. Вдали показалось нечто высокое и металлическое, смутно напоминающее символику Советского Союза, но оно было по другую сторону автобуса, так что рассмотреть его она не смогла. В пыли возилась тощая собака. Еще одно приземистое здание, на этот раз с вывеской: «ДЕШЕВЫЕ ЗАПЧАСТИ», хотя для чего были эти запчасти, Эмили так и не поняла. По обеим сторонам здания все окна были ложными. Все в этом городе было разбросано на большом расстоянии друг от друга, центр представлял собой маленькую пустошь. А почему бы нет, сказала она себе, быстро сообразив, что этого добра тут было в избытке: земля, земля и земля. Ее взгляд упал на указатели «ул. СУЛЬФИДА» и «ул. ХЛОРИДА» – оказывается, здесь называли улицы в честь химических веществ. Автобус повернул на улицу ОКИСЛА и стал сбавлять скорость. Эмили увидела указатель «ЦЕНТР» и подумала: «Ты наверняка пошутил». Когда она вылезла из автобуса, жар тут же проник в ноздри, а потом и в горло. Вероятно, здесь очень давно не обновляли тот указатель с числом жителей, лет двадцать, наверное, потому что десять тысяч мух здесь обитало, а вот людей – нет. Точно не людей. Эмили стояла на перекрестке, улицы представляли собой дороги с одной полосой движения и тянулись во все четыре стороны, такие же широкие, как и шоссе. Создавалось впечатление, что горстка зданий просто свалилась с неба. А небо было низким и давило, и казалось, что оно стремится сомкнуться с землей, чтобы смять в лепешку этот проклятый город. У Эмили возникло ощущение, словно ее распирает, словно внутренности пытаются выбраться из тела. Так бывает в космосе, когда человека ничто не удерживает.

– Вот я и дома, – сказала она.

По идее, все это должно было бы выглядеть забавным, но ей хотелось плакать, причем не просто плакать, а рыдать до самой смерти.

Смешение языков

Событие, при котором общий для всех язык вдруг заменяется множеством различных. Считается мифическим; см. источники и свидетельства

Известные примеры:

1. Вавилонская башня · Иудейский миф

1. Строительство

2. Разделение языков

2. Энки * Шумерское божество

1. Разделяет языки

2. «Всемирный потоп»

3. Большой водораздел · Подлинный миф каска

4. Гермес * Греческое божество

1. Ссорится с Зевсом

2. Разделяет языки

3. Наказание

5. Безумие говорливости· Миф Ва-Санья

1. Голод

6. Языки тысячи трупов· Миф Каурна

1. Каннибализм

7. Ватея· Полинезийское божество

1. Строительство башни

2. Разделяет языки

8. Солнце ветра· Ацтекский миф

1. Строительству Цакуалли (башня)

2. Разделение языков

3. Перекрестная мифология: Майя, Науатль

Еще

История имени Таджуры

Миф (смешение языков): исконно австралийский

Во Времена сновидений Земля была плоской. Не было ни ущелий, ни холмов, ни рек. Звери жили одной большой семьей и говорили на одном языке, поэтому они могли понимать друг друга.

Однажды Таджура, Радужный змей, вырезал свое имя на коре дерева кулаба. Он сказал другим зверям: «Смотрите, что я сделал, я написал свое имя на этом дереве, поэтому вы должны делать то, что я скажу».

Звери послушались и стали делать так, как сказал Таджура. Они отдавали ему свою еду и построили для него большое убежище. Они принесли землю и насыпали ее под дерево кулаба, чтобы оно росло, чтобы можно было любоваться именем Таджуры, и так появился первый холм.

Но Бора, кенгуру, не подчинился. «Почему мы должны отдавать Таджуре нашу еду, нашу лучшую кору и работать на него?» – спрашивал он. Потом поднялся на холм и сорвал кору с дерева кулаба там, где было вырезано имя Таджуры, и закопал ее в землю.

Зверям стало стыдно, и они сказали: «Мы будем говорить на своем языке, чтобы на нас не действовали слова Таджуры». Они ушли – одни на север, другие на восток, третьи на запад, четвертые на юг, – и вот поэтому сегодня динго воют, лягушки квакают, какаду визгливо кричат, и никто не понимает друг друга.

Исконно австралийские языки

Во времена появления европейцев количество языков, на которых говорило коренное население Австралии, по оценкам специалистов, варьировалось от 250 до 400, что делало материк самым примечательным, с точки зрения языкового многообразия, местом на земле.

Почти все местные языки имеют общие фонологические черты (например, отсутствие фрикативных звуков), что позволяет предположить существование относительно малого количества прототипов или, возможно, даже одного общего языка. Почему от него отказались, несмотря на его исключительно утилитарные свойства в отношении межплеменного общения, остается неясным.