Не отрекаюсь… Саган Франсуаза

Вежливость – это еще и вопрос времени. Нужно время, чтобы сказать «Огромное спасибо», время, чтобы спросить: «Будьте любезны, скажите, пожалуйста, как пройти на такую-то улицу?», да просто-напросто время, чтобы обратить внимание на человека, кем бы он ни был.

Вам кажется, что вежливость исчезает из обихода?

Прежде она была чем-то само собой разумеющимся, она даже была признаком мужественности у мужчин и женственности у женщин. Теперь же она совершенно исчезла. Встретив каким-то чудом вежливого человека, я падаю в обморок от изумления.

Как ни странно, учтивость – понятие очень демократическое, ведь она предполагает равенство: человек не должен пользоваться чем бы то ни было, не разделив это с другим. А ведь делятся не только с равными или людьми из той же среды. Вообще-то, учтивость – это чужое воображение… Со смутной мыслью о взаимности.

А что вы думаете о грубости водителей?

Я думаю, что пресловутая распущенность иных людей за рулем и стычки на дорогах объясняются во многом тем фактом, что машина стала их одиночной камерой, материнской утробой.

Передвижение на четырех резиновых колесах не отсекает вас от остального человечества, нет, хоть резина и вправду изоляционный материал… Машины стали клетками Фарадея для всех и вся.

А интеллигентность?

Это роскошь, увы, не всем доступная. В сущности, основополагающей добродетелью мне представляется воображение. Имея воображение, ставишь себя на место других, поэтому понимаешь их, а стало быть, уважаешь. Интеллигентность – прежде всего понимание, именно это означает латинский корень этого слова. И не говорите мне, что в тех, кто нас топчет, кроется нежная и ранимая душа, которую надо щадить: люди суть то, что они делают, и ничего больше.

По-моему, лучше быть глупым и восторженным, чем умным и разочарованным. Может быть, потому, что для меня это моральная ценность, счастье мне всего дороже. В наши дни так много говорят о счастье, твердят, что необходимо быть физически, политически, сексуально счастливыми… Мне, однако, кажется, что это определение несколько дискредитировано, ибо с ним связывают неприятное для меня понятие амбиций. На самом деле люди не очень верят в счастье и изощряются на все лады, приписывая ему такие качества, как легковесность и бесполезность. Для меня все наоборот. Несчастье ничему вас не учит, оно ломает вам крылья. Припирает к стене.

Когда я была несчастна, я всегда стыдилась. Это унизительное состояние, глупо не быть счастливой. Знаешь, что это пройдет, но не проходит. Писать? В такие моменты даже это не помогает. Говорят, испытания закаляют, – что за дурная шутка! Мы куда сильнее, когда счастливы. Когда спокойны, когда любим.

Счастье делает вас свободнее и, главное, добродетельнее. А ведь быть добродетельными – не это ли цель любого общества и всего человечества? Почитайте газеты, учебники истории – все хотят быть добродетельными!

Сегодня каждый человек, выступающий по телевидению, называет себя хорошим гражданином, хорошим отцом, защитником слабых и обездоленных, открытым к общению и т. д., и т. п. А вот вообразите, что кто-нибудь скажет: «Мне плевать на людей, плевать на обездоленных, я ем только спагетти, мне нравится быть толстым, у меня полно денег, а вечерами я высматриваю хорошеньких мальчиков у дверей лицеев!» Найдись такой человек, я пришла бы в восторг, но, само собой разумеется, это шокирует всех смертельно.

Каких чувств вы больше всего боитесь?

Презрения, жалости. Зато я люблю испытывать восхищение.

Что вам нравится в людях?

Смесь обаяния и интеллигентности, доброта. Лично я считаю, что самое главное – симпатия. Ею и проверяется подлинная интеллигентность.

Не люблю, когда человек действует не так, как обещал. Стоит людям попасть под прицел СМИ, они меняются, чтобы всем нравиться, а жаль.

Вы боитесь одиночества?

Нет, нисколько. Я люблю окружающих меня людей, и они меня любят, думаю, безотносительно к моему успеху. Труднее найти одиночество, чем бежать от него. Это как пространство и время… Иметь квадратные метры вокруг и целую ночь впереди – замечательно!

Однако вы часто пишете об одиночестве, почему?

Одиночество – тема, которая всегда была в моде, во всех модных течениях, и представляется мне особенно актуальной сегодня. Мне кажется, что одиночество обратно пропорционально прогрессу средств связи. Всегда можно связаться, есть тысяча технических способов услышать друг друга, поговорить, но мне кажется, что чем дальше шагает наука в этом направлении, тем меньше от этого пользы человеческим отношениям.

Думаете ли вы, что одиночество одинаково во всех кругах?

У снобов считается хорошим тоном утверждать, что, помимо материальных трудностей (что само по себе не сахар!), у людей из народа нет никаких метафизических забот. Послушать их, жизненно важные вопросы – удел избранных. Чушь! Не надо оканчивать Высшую политехническую школу, чтобы задаваться вопросом, что ты делаешь в этом мире… Одной из редких вещей, которую не купишь за деньги, остается моральный комфорт. Под «моральным комфортом» я разумею возможность жить в ладу с самим собой.

Думаете ли вы, что одиночество одинаково у женщин и у мужчин?

Да, безусловно. Мы одиноки, мы умираем в одиночку, а в короткий промежуток времени, отведенный нам в этом мире, отчаянно пытаемся верить, что мы не одни, что кто-то понимает нас, слышит, видит. Это даже не иллюзия, скорее чаяние, желание, которое может сбыться на время.

Думается, любовь – единственное спасение от этого одиночества. Временное. Когда любовь кончается – больно, грубо, – ты не живешь больше для кого-то, под взглядом кого-то, лицом к лицу с кем-то; и одиночество становится тем ужаснее, что его чувствуешь постоянно.

Меня поразила одна фраза Шатобриана: «Больно не столько потерять человека, ибо, в сущности, без его существования можно и обойтись, больно похоронить свои воспоминания, те воспоминания, что связаны с этим человеком». Похоронить свои воспоминания – не думаю, что это делается осознанно. Мне кажется, воспоминания выветриваются и исчезают сами собой.

Близкий человек помогает вам делить минуты, мгновения. То, что называют любовью, – это прежде всего желание высказаться, поговорить с кем-то, увидеть себя в глазах кого-то, существующего рядом, и существующего пленительно. Это, кстати, и объясняет, на мой взгляд, истории большой любви, непостижимой для посторонних, между очень умным мужчиной и глупой женщиной или, наоборот, между выдающейся женщиной и дурачком. Просто кто-то вдруг слушает вас, видит вас, и вся ваша жизнь – пусть даже заурядная – рассказанная ему, становится богатой событиями, интересной, блестящей. Любовь – это когда, что бы с вами ни приключилось, вы говорите себе: об этом надо ему рассказать, сюда надо с ним прийти. К несчастью, люди имеют злополучную и инстинктивную склонность привносить в чувства силовые отношения. Люди боятся жизни, ее ударов и поэтому сразу занимают позицию, в которой победителем выйдет тот, кто любит меньше, а тот, кто любит больше, останется в проигрыше. Это, однако, ложный вывод.

Вы думаете, что существует счастливая любовь?

Счастливая любовь – это когда вы работали, устали, вымотались и, возвращаясь после тяжелого дня домой, видите кого-то, кто так на вас смотрит, что хочется рассказать ему о своем дне. И в вашем рассказе день этот становится совсем иным, потому что ваше отражение в глазах этого человека так романтично, интересно, блестяще, что рассказ о самом обычном дне будет в ваших устах увлекательной повестью.

Не подумайте, что, приходя домой, надо паясничать, чтобы развлечь близкого человека, – это катастрофа. Это не любовь. Это плохо сбалансированная форма совместной жизни.

А в тот день, когда человек сочтет, что ваш рассказ совсем не интересен, – что это будет означать?

Это будет означать либо что вы прониклись нездоровым самолюбованием, и тогда реакция совершенно оправдана, либо что вас больше не любят. Потому что рассказывать – это еще не все.

Для вас есть разница между любовью и страстью?

Испытывая любовь, себя понимаешь. Испытывая страсть, себя упрекаешь.

Вы верите в любовь с первого взгляда?

Да. Вернее сказать, в немедленную и неодолимую тягу. Но не думаю, что это может быть надолго. Потому что это основано прежде всего на физических началах. Включается воображение тела, что, на мой взгляд, не абсурд, а составляющая любви. Физическая тяга необходима, но недостаточна.

Люди могут жить вместе и по иным причинам. Они любят друг друга, уважают друг друга, им вместе весело, интересно, а физическая сторона, собственно, и не задействована… Но в выигрыше скоро окажется кто-то третий.

Говорят, любовь-страсть длится не больше семи лет. Дело в обновлении клеток. После вальса и головокружения можно и споткнуться. Это не обязательно разлука, может быть и так: «Они поженились, и было у них много детей». Что означает конец любовного романа. Любовь – единственное средство от одиночества.

Не кажется ли вам, что любовные отношения длятся меньше, чем прежде?

Воображение в наше время больше не задействуется. Теперь, если вам хочется с кем-то поговорить, вы беретесь за телефон.

Что еще изменилось – в мое время физическая любовь для юных девушек была под запретом; теперь же она обязательна. Это даже хуже. Сегодняшняя девушка, сохранившая невинность до девятнадцати лет, почти смешна. Но обязательная любовь – это так скучно! Есть много людей, не имеющих никакой охоты предаваться любовным игрищам, но вынужденных это делать, потому что этого требует мода. Вот вам новый конформизм! И как при всяком конформизме, достаточно пойти против течения, чтобы шокировать…

Можно ли любить двух мужчин или двух женщин одновременно?

О да! Думаю, да. По-разному. И, кстати, чтобы любить двух мужчин, нужно быть безгранично любимой хотя бы одним из них.

Ему можно изменять, потому что за вами такой капитал счастья! Я, когда была счастлива, запросто могла изменить парню, с которым встречалась, а вот если была влюблена в человека, который на меня и не смотрел, ему я изменить не могла: я казалась себе некрасивой и никого не хотела видеть. Если вы любимы мужчиной, который сильно любит вас, вы чувствуете себя красивой, вам хочется нравиться, как бы подтвердить его мнение. Мало женщин это признают, а мужчин еще меньше. Но это правда.

Вы мечтали о вечной любви?

Да, когда мне было четырнадцать лет. Позже – нет, потому что мне было интересно узнать других мужчин, несмотря на горечь разлук. Любовь может быть и помехой празднику. Когда начинаешь скучать, трястись от скуки – надо бежать. Я порой ускоряю события, чтобы не дождаться худшего, этих завтраков, когда нечего больше друг другу сказать. Но я не знаю рецепта для долгой любви. Да и не вижу в нем необходимости. Я слишком люблю счастье, чтобы иметь несбыточные желания.

Любовь делает человека счастливым?

Когда вы влюблены, полного счастья быть не может. С одной стороны, вы не можете быть все время вместе с тем, кто вам нравится. С другой стороны, не можете быть абсолютно уверены ни в самой себе, ни в нем. Есть об этом великолепная фраза у Пруста: «Он испытывал при Альбертине эту неловкость, эту потребность в чем-то большем, которая лишает подле любимого существа чувства любви». Я думаю, это верно.

Если скажут слово «любовь», что вы ответите?

Я всегда цитирую фразу – она чудесная – Роже Вайяна: «Это то, что происходит между двумя людьми, которые любят друг друга». Добавлю, что любовь – как болезнь, тяжелая и постыдная, когда она не взаимна. Когда я не влюблена, это кажется мне безумием, глупостью, бессмыслицей. Когда влюблена – не расстаюсь с телефоном, не помню себя… Меня очень трогает тот факт, что люди, слывущие несгибаемыми, бывают обезоружены ласковыми, нежными. Когда влюбляешься в хорошего человека – пиши пропало. Это навсегда. Но жизнь мужчин тоже не сахар! Отношения в парах зачастую бывают напряженными, просто невозможными… наверное, потому, что женщины требуют всего по праву «слабого пола» плюс пресловутой свободы.

Свобода, независимость – вы ими дорожите…

Это мое оружие. Независимость прежде всего. Нет, конечно, если в кого-то влюбляешься, то полностью зависишь от телефонного звонка. Независимость не исключает такого рода зависимости, она в том, чтобы не видеться с теми, кого презираешь, не здороваться с теми, кого считаешь подлецами, не делать множество вещей, которые делают многие, даже умные и чуткие люди, потому что их вынуждает к этому жизнь. Вот эта зависимость может довести до самоубийства. Люди все больше и больше запутываются в этих сетях. На них всегда устремлены чьи-то взгляды. У них нет времени хоть немного сосредоточиться на себе, побыть пару часов в одиночестве, почитать книгу, послушать музыку, просто расслабиться, подумать, поработать мускулами головы.

Да, независимость – это как мускулатура, которую надо развивать. Но у людей вечно нет на это времени. В любую секунду их мир может рухнуть, если не станет чьего-то взгляда, чьей-то поддержки. И тогда – черная дыра. Но вместо того, чтобы заполнить эту дыру, взяв книгу или просто уснув, они в нее падают. Они мечутся, охваченные паникой. А тут еще ужас – непрерывный шум, бубнит телевизор, гомонит город, и все эти дурацкие лозунги в газетах: «Будьте счастливы»… «Как стать счастливым»… Это же мерзко, в конце концов! Им объясняют, как стыдно и глупо быть несчастными, потому что сделано все для их счастья. Поэтому, будучи несчастными, они чувствуют себя виноватыми. Я думаю, это одна из причин, по которым люди кончают с собой. Раньше они просто были несчастны. В эпоху романтизма, например, люди ходили по улицам, обливаясь слезами, падали друг другу в объятия, рыдая, и чем больше они плакали, тем более умными и чуткими слыли! Теперь же, если вы не повторяете то и дело «Все хорошо, все отлично», вам скажут: «Бедный дурень, сходи-ка ты к психиатру или попей таких-то таблеток!» Идиотизм все-таки.

Эта свобода – одна из составляющих любви к жизни?

Именно. Свобода всегда была моей истинной страстью, с самого детства.

Если проследить ваш путь с 1954 года, оказывается, что вы как-то незаметно стали одним из политических ориентиров вашего времени. Как это произошло?

На политику мне было наплевать. Но началась война в Алжире, я подписала «Манифест 121», и на мою жизнь покушались. Я примкнула к левым интуитивно и поверила в Миттерана.

Но в 1965 году вы поддерживали де Голля против Миттерана?

Да. Были даже дебаты в «Пари-Матч». В то время я была за де Голля, а Маргерит Дюрас – за Миттерана. Для меня де Голль был левым. Я и до сих пор так думаю. В то время я не верила в Миттерана, я познакомилась с ним в 1979–1980 годах и изменила свое мнение.

Знаете, правые, левые… По отношению к нищете, к тому факту, что есть обездоленные, несчастные, голодающие, есть две позиции. Одни говорят: нищета существует, но это неизбежно; для меня это правые. А другие говорят: нищета существует, и это нестерпимо; это левые. Нищета как понятие всегда казалась мне нестерпимой.

Вы голосуете?

Да, всегда в Кажаре, моей родной деревне.

Вы часто опережали специалистов в оценке политической ситуации, например, в том, что касалось Кубы, как вы это объясните?

На историю с Кубой я не в обиде. Когда я в 1960-м туда приехала, многие были в восторге. Но мне все эти солдаты со всеми их автоматами внушили изрядное опасение. Быть может, это женский здравый смысл, неприемлющий знамен и фанфар?

А в вашей семье интересовались политикой?

Мой отец не имел убеждений, кроме одного: не голосовать за коммунистов! Моя мать была правой традиционно, она ведь из семьи помещиков. Но все не так просто: мои родители прятали евреев во время войны.

Во время войны вам было страшно?

Нет, потому что маме не было страшно. Когда началась война, родители оставили нас, брата, сестру и меня, у бабушки в Лоте и уехали в Париж, потому что мама забыла свои шляпы. Она не могла представить, как переживет войну без шляп. Когда они вернулись, мы поселились в Дофине, потом в Веркоре: отец думал, что там нам будет спокойнее. На самом же деле мы жили между драмами и казнями.

Кто был главой вашей семьи? Отец или мать?

Мои родители. Они были очень разные и дополняли друг друга. Любопытно, кстати, что они понимали друг друга, только когда ссорились. Короче говоря, доказывая свою несхожесть, они больше друг друга ценили. Это люди, которые очень помогли мне в жизни.

Что вас забавляет?

Многое. Люди, некоторые ситуации, газеты, СМИ, физиономии людей в телевизоре, как они выступают с достоинством, точно на подмостках, и как ерзают, когда на них направляют свет софитов. Очень уморительно. Это язвительный смех, но есть еще смех более непринужденный, дружеский. Я обожаю Лорела и Харди.

Вы любите каникулы?

Слово «каникулы» для меня пахнет детством: вспоминаются пейзажи Нормандии или Средиземноморского побережья. Но еще и не столь ясные горизонты разных учебных заведений: в семнадцать лет я провалила июньские экзамены и проводила каникулы в пансионе.

Повторили бы вы, как в конце «Ответов»[39]несколько лет назад: «Мне не хочется быть взрослой»?

Ответ двусмысленный и немного претенциозный – ведь повзрослела ли я, в конечном счете, так и не знаю… Родители меня опекали, успех избавил от материальных затруднений и уберег от чьего бы то ни было господства, я была свободна, жила жизнью школьницы. Кстати, и критики всегда говорили со мной тоном старых дядюшек, повторяя при выходе каждой книги: «Как-то это не очень серьезно, на этот раз она недостаточно хорошо поработала». Или: «Могла бы написать и получше, несерьезна, плохой сюжет, слабая интрига». Или еще: «Слишком много пьет, слишком много курит». В Америке обо мне пишут диссертации; в Японии у меня есть фан-клубы, как у Мирей Матье; в России учат французский по моим книгам; а во Франции мне продолжают ставить оценки за поведение… Нет, мне не обидно, скорее смешно! Порой я и сама поддаю жару.

Чего вы боитесь?

Болезни и смерти людей, которых люблю. Не своей смерти… Нет, боюсь только за близких. Иногда я бываю такой хрупкой, такой ранимой… Но я быстра… Бежать! Надо сказать, что я недостаточно себе интересна, чтобы выносить себя больной или в унынии!

Вы сами не раз были на волосок от смерти…

Да, я едва не умерла уже как минимум пять или шесть раз! Знаете, для меня это воспоминания, пожалуй… романтические. И еще, конечно, очень тягостные воспоминания о физической боли. Когда случилась первая автомобильная авария, в двадцать два года, мне закрыли глаза и сняли цепочку с шеи. У меня не было пульса! Меня даже соборовали.

В другой раз я была действительно уверена, что умираю. Я думала – и все думали, – что у меня рак поджелудочной железы. Я заставила врача, который должен был меня оперировать, поклясться, что он не станет меня будить, если увидит, что я обречена. Когда меня везли в операционную, я молила небеса, чтобы он сдержал клятву, чтобы не вздумал меня вытаскивать. Я была уверена, абсолютно уверена, что умру. То, что чувствуешь в такие минуты, до того банально. Говоришь себе: «Как, уже? Я думала, это будет позже?» Как если бы к вам пришел гость, которого вы не ждали так рано. Не думаешь ни о ком, ни о родных, ни о друзьях, ты совсем одна, и в голове крутится: «Черт побери, уже». Тело восстает против ужаса, а голова говорит: «Надо же, вот так глупо».

Что случилось с вами в Боготе?

Я уснула в Боготе и проснулась в Париже… Две недели спустя! Это было удивительно! И обидно… Я-то хотела посмотреть Боготу! Говорят, это случается раз десять в год: из-за высоты. У них даже всегда наготове в аэропорту кислородная палатка. Разрыв плевры… (какое противное слово!), но проснулась я в превосходном настроении!

Вы что-нибудь помните об этих двух неделях?

Смутно… Врачи искусственно продлили кому, чтобы я не кашляла, я была вся опутана трубками… Мне казалось, будто я спускаюсь по ступенькам и падаю, падаю… Больше ничего. Несколько раз я переживала клиническую смерть и могу вам сказать, что там ничего нет! Оно и к лучшему! Мне было бы страшнее представить себе одинокую душу, кружащую в нетях и вопиющую в непроглядном мраке!

Эти «звоночки» изменили ваш образ жизни?

Я так и не смогла точно определить, каким образом эти «звоночки» изменили мою жизнь. Может быть, я стала неразумнее, легкомысленнее. Я представляю себе смерть иначе, чем те, кто никогда не видел ее близко. Встреча со смертью изрядно лишает ее ореола. Поэтому я, наверно, одна из немногих в мире, кто меньше всех боится смерти. Смерть – это чернота, абсолютное небытие, но это совсем не страшно.

Так значит, этот трагический опыт сделал вас легкомысленнее?

Легкомыслие – это, по-моему, хорошее качество. Это как место, где можно укрыться, когда дела из рук вон плохи. Когда провалилась пьеса, критика ужасна, если ты близко видел смерть, то уже не можешь всерьез на это сетовать и рвать на себе волосы. Говоришь себе: «Стоп! Есть вещи и похуже!» Легкомыслие – это еще и определенная культура, возможность уважать людей, не обременяя их. Я же не скажу им: «Послушайте, со мной случилась беда!» Бедняги, они не будут знать, что с этим делать.

Не знаю, если когда-нибудь меня настигнет смертельная болезнь, скажу ли я об этом моим близким. Думаю, нет.

Но вы бы хотели, чтобы врачи сказали вам об этом?

Конечно. Но не за полгода, так рано не стоит. За две недели вполне достаточно! Как бы то ни было, мы всегда себе лжем. За эти несколько часов, когда я думала, что умираю, я поняла, почему столько умных людей себе лгут.

Мне вспоминается Роже Вайян. За три месяца до смерти он говорил мне о своих планах на следующий год. Я думала: «Это немыслимо, он же умный человек, он должен видеть все признаки приближающейся смерти!» А ведь он в самом деле верил, что не умрет. Душа не приемлет этой мысли.

Я смирилась с мыслью о смерти всего на несколько часов. Но потом, когда исчерпаны силы, душа должна ее отвергнуть. Это вовсе не недостаток мужества, это борется душа.

Вам никогда не бывает страшно жить?

Было некоторое время назад, два или три года, но это прошло. Конечно, временами еще накатывает страх. Просыпаешься иной раз с колотящимся сердцем: «Что со мной будет? Что будет с моей жизнью?» Все мы рано или поздно задумываемся о смерти. Говорим себе: «Меня не будет, я больше не увижу деревья». Это мысль не столько о смерти, сколько о том, что нас не будет на свете. Вот это ужасно.

Что значит для вас смерть?

Конец жизни. Рано или поздно он наступает.

А зачем мы живем?

Да низачем. Временами мы бываем очень счастливы.

Вы никогда не верили в Бога?

После моего недолгого пребывания в Уазо, религиозном учебном заведении, в Бога я больше не верю. Веру я утратила, читая Сартра, Камю, Превера. Но окончательно меня отвратило в этом возрасте зрелище больных в Лурде, куда меня привезли родители. Все эти несчастные люди ждали чуда – и ничего не произошло. Впрочем, я бы одним чудом не удовольствовалась: мне их надо было пятьдесят, не меньше! Я не верю в Бога. Но ничего не имею против Бога. Это для меня не проблема.

Вы, похоже, считаете, что смерть требует известной стыдливости. Особенно если речь идет о самоубийстве. В «Здравствуй, грусть» Анна маскирует самоубийство под автомобильную аварию…

Я знала в жизни несколько человек, которые покончили с собой. Ужасно это чувство отчаяния и бессилия, когда друзья, которых любишь, добровольно уходят из жизни. Я думала тогда: «Боже мой, дойди я до такого, сделала бы все, чтобы не оставить близким это бремя, эту душевную рану: ведь они будут терзаться, что ничем не смогли помочь, что не поняли вовремя». С другой стороны, я думаю, что, когда человек сводит счеты с жизнью, он хочет заставить страдать других. Красивое самоубийство – большая редкость.

Вы когда-нибудь интересовались психоанализом?

Не так чтобы очень. Я признаю его пользу, но только для некоторых особых случаев. Что касается меня, я всегда сама находила лекарство от своих страхов. Как правило, они проходили быстро. Мои многочисленные внутренние конфликты никогда не вызывали у меня желания бежать к психиатру. Когда я два года переживала несчастную любовь, мне и в голову не пришло обратиться к психоаналитику. Писатель должен обладать минимумом внутренней сложности, чтобы писать. Минимумом, потому что, когда мне неуютно или страшно жить, я не могу написать ни строчки.

Какую профессию вы могли бы выбрать?

Возможно, меня привлекла бы медицина. Мне интересны отношения тела с головой, психосоматические проявления, но только не психоанализ. Все мои знакомые, обращавшиеся к психоаналитикам, до ужаса скучны!

Случается ли вам иногда вспоминать прошлое?

Вспоминаю я редко. Если пытаюсь вспомнить последние годы, мне кажется, что передо мной прокручивают фильм Мака Сеннета[40], столько людей, кто-то входит, кто-то выходит… Когда я вспоминаю все, что со мной было, у меня голова идет кругом.

Этот фильм вам интересен?

Да, но фильм продолжается, он еще не кончился, а я в нем и актер, и режиссер, и продюсер, и прокатчик. Главное – выполнить сценарий, сохранив в целости некоторые свои качества, позволяющие хорошо жить… Например, определенное хладнокровие по отношению к вещам, к людям… небольшую дистанцию. Это очень важно – небольшая дистанция…

И с этой дистанции как видится вам сегодня то, из чего сложилась ваша легенда: скорость, игра?..

Мне кажется, что я так и не выросла. Как бы то ни было, я же вам говорила, что ко мне постоянно обращаются тоном старого дядюшки, поучающего юную племянницу. Но люди все-таки хорошо ко мне относятся. Я это поняла, когда чуть не умерла в Боготе. В Париже, выйдя из больницы, я была поражена, когда незнакомцы бросались мне на шею! Хозяева бистро угощали меня выпивкой… Таксисты предлагали отвезти бесплатно… Самые разные люди, и все чудесные!

Вы тоскуете по вашему детству?

Думаю, все мы тоскуем по детству. А мое было очень счастливым. Детство – беззаботная, безответственная пора. И к тому же вас любят безраздельно.

Вы часто пишете в своих романах о времени. Оно вам интересно?

В той мере, в какой все вокруг обезумело, время – единственное достоверное понятие. Время и пространство – две категории чувственности, и я думаю, что более чувственное из них – время.

Время вас пугает?

Нет, если говорить о нем как о разрушающей силе. Меня пугает его влияние на чувства, на людей. Это верно, что некоторые люди, а может быть, и я сама, не знаю, совершенно отклонились со временем от своего пути.

Вы боитесь состариться?

Нет. Я об этом пока не думаю. И зря, не правда ли? Но старость наступает – я говорю это не для самоуспокоения – в тот момент, когда вы больше не желанны и уже не ждете встреч. И дело тут не в возрасте. Но можно сколь угодно долго оставаться шалой, упорно «делать глупости», и все же иной раз, просыпаясь утром, стучишь зубами. А в другие утра все себе объясняешь и не сомневаешься больше, что земля круглая, а мир принадлежит тебе. Это приходит с годами. В двадцать лет меньше забываешь, не стыдишься слез и с любовью созерцаешь свое плачущее отражение в зеркале…

Значит, вы не хотите заморачиваться проблемой возраста?

По правде сказать, сейчас я заморачиваюсь ею куда меньше, чем когда мне было пять лет. В свой пятый день рождения я закатила чудовищную сцену, пошвыряла на пол торт со свечами и подарки, потому что не желала «становиться старой». Сегодня у меня, конечно, есть кое-какие проблемы с морщинками, которые мне неприятны. Я пользуюсь классическими средствами, масками красоты, как их называют, но не тревожусь.

Вы ничуть не утратили вашего энтузиазма…

В двадцать лет у меня наверняка было меньше энтузиазма, чем сейчас. Энтузиазм, впрочем, не совсем подходящее слово. Я только хочу сказать, что в двадцать лет нам куда труднее ужиться с собой, чем позже. Фраза Низана[41] «Мне было двадцать. Я никому не позволю сказать, что это лучший возраст в жизни» стала общим местом, но, по-моему, она верна. Мне сейчас куда легче принимать жизнь, чем в двадцать лет.

Может быть, в конечном счете, вы проще и сложнее, чем схемы, до которых вас низводят?

Мои литературные успехи часто перевешивала хроника происшествий: спортивные машины, игра, прихоти. Малейший инцидент оборачивается шоком. Малейший промах влечет за собой трудности, судебные разбирательства. Любое недоразумение превращается в умышленную махинацию. В центре внимания все, что лежит на поверхности. Мне приписывают гипотетические приключения, дружков и подружек, настоящих или вымышленных – какая разница, горести и радости, тоже настоящие или вымышленные. Но на самом деле моя жизнь куда проще, чем то, что называют моей легендой.

Вы сказали: «Писателя знаешь, если знаешь, о чем он тоскует». А о чем тоскуете вы?

Мне жаль, что я не могу жить жизнью более неспешной, более гармоничной, более поэтичной. Картина моей мечты: я пишу в большой кровати, на пляже, и мне ничего больше не надо делать.

Картина лени?

Рая. Рая для лентяев, но ведь в раю не работают. Стыдно, когда приходится работать, чтобы жить! Я работаю только потому, что живу в обществе, где все работают. Если бы я не работала, то чувствовала бы себя немного… неудачницей. Но в обществе, где люди ничего не делают, я жила бы как они – не делала бы ничего!

Даже не писали бы книг?

Стихи, ради чистого удовольствия. Я никогда не представляла себе, что могла бы не писать. А не работать – да, запросто. Работать, чтобы жить, – это тягостное ущемление свободы, порождение христианства.

А как же бессмертие?

Наплевать. Слава, бессмертие, все, что будет после меня… Скажи мне кто-нибудь, что как только меня предадут земле, не появится больше ни одной статьи обо мне, ни строчки, это мне было бы – и есть – совершенно безразлично.

Думаете ли вы, что останетесь в литературе?

Не знаю. Как ни странно, это мне, в общем, тоже все равно. Только в мужчинах живет это желание оставить след, женщинам на это плевать. У них ведь есть дети. Не так давно мне попалась одна из моих книг в самолете. Я сказала себе: «Надо же, я еще не совсем вышла из моды». Но делать из этого вывод, что я останусь в литературе… поди знай!

Думаете ли вы, что когда-нибудь в вашей жизни наступит покой и безмятежность?

До этого далеко.

А если бы можно было начать все заново?

Если бы можно было начать все заново, я бы, конечно, начала, постаравшись избежать кое-каких мелочей: автомобильных аварий, больниц, несчастной любви. Но я не отрекаюсь… Ни от чего. Мой образ, моя легенда – в них нет никакой фальши. Я люблю делать глупости, пить, быстро ездить. Но я люблю еще многое другое, что ничуть не хуже виски и машин. Например, музыку и литературу.

Какой вопрос вы хотели бы, чтобы вам еще задали?

Я не люблю вопросов, я люблю беседы. Я всегда только отвечаю и чувствую себя неловко, не так уж мне интересна собственная персона. Что побудило вас писать статьи?.. Совсем маленьким вы уже писали?

Вот список изданий, в которых публиковались выступления и интервью Франсуазы Саган:

Аксьон, Актюалите литерер, Адам, Антуанетта, Артист е Варьете, Ар, Орор, Ото-Журналь, Авансцена, Бон Суаре, Канар аншене, Кандид, Канн Нис Миди, Шатлен, Комба, Констелясьон, Констрюир, Курье де л’Уэст, Круа, Депеш де л’Эст, Девуар, Диманш, Диманш Эклер, Диманш Матэн, Элль, Экип, Эспуар де Нис, Эст репюбликен, Эроп. Эвенман, Эвенман дю жеди, Экспресс, Фам, Фам д’ожурдюи, Фигаро, Фигаро литерер, Ф. Магазин, Франс-Суар, Галери, Газетт литерер, Глоб, Иси Пари, Иллюстре де Лозанн, Информасьон, Информасьон медикаль (Монреаль), Информасьон литерер, Журналь дю диманш, Журналь де Тегеран, Жур де Франс, Лектюр пур тус, Леттр франсез, Либерасьон, Либерте дю диманш, Либр Бельжик, Лир, Люи, Мадам Фигаро, Магазин Литерер, Мен, Марбр, Мари-Клер, Мари-Франс, Матэн, Минют, Монд, Нью-Йорк Таймс, Нис матэн, Нуар е Блан, Нор Эклер, Нуво Кандид, Нувель Репюблик дю Сентр-Уэст, Нувель литерер, Нувель Обсерватер, Обсерватер литерер, Уэст-Франс, Парископ, Паризьен, Пари Матч, Пари Норманди, Фар де Брюссель, Пуэн, Пресс, Котидьен де Пари, Репюбликен лоррен, Репюблик дю Сантр, Ревю дю Либан, Самди Бельжик, Самди суар, Суар, Суар (Брюссель), Суар иллюстре, Спесьяль, Спектакль дю монд, Сюд-Уэст Бордо, Теле дерньер, Теле Магазин, Теле Мустик, Телерама, Теле 7 Жур, Темуаньяж кретьен, Таймс Мэгазин, Юните, Вент Ан, Вент-катр эр.

Беседы вели:

Морис Ашар, Филипп Александр, Кристин Арноти, Жизель д’Ассайи, Эмманюэль д’Астье, Марсель Оклер, Иван Одуар, Жорж Орик, Франсуа-Мари Банье, Жорж Бельмон, Пьер Бенишу, Клод Бери, Мирей Борис, Франсуа Ботт, Рене Бурдье, Андре Бурен, Пьер Бутейе, Филипп Бувар, Жан-Жак Брошье, Жаклин Картье, Жан Катлен, Изабель Кошуа, Клод Сезан, Эрве Шабалье, Ортанс Шарбье, Катрин Шен, Жан Шалон, Мадлен Шапсаль, Жизель Шарбонье, Бенуа Шарпантье, И.-М. Шупан, Жанетт Коломбель, Эмиль Копферман, Жиль Костаз, Мишель Котта, Мишель Крессоль, Катрин Давид, Жак де Декер, Пьер Демерон, Жаклин Деморне, Фани Дешан, Клер Деварье, Пьер Девиль, Доминик, Франсуа Дюку, Пьер Дюмайе, Полетт Дюрре, Жиль Дютре, Бернар Франк, Патрисия Ганден, Жильбер Ганн, Адриен Ган, Жером Гарсен, Мишель Газье, Анник Жей, Сильви Женевуа, Поль Джанноли, Поль Жиль, Агата Годар, Жильбер Гразиани, Люсьен Гиссар, Клебер Эденс, Пьер Ан, Андре Алими, Гийом Аното, Эрмин Эршер, Клодин Жарден, Альсид Жоливе, Жан-Франсуа Жослен, Пьер Жюльен, Серж Жюли, Жан-Франсуа Кервеан, Жан Лашовски, Жиль Ламбер, Мишель Ламбер, Жан-Клод Лами, М.-С. Данд, Софи Ланн, Клод Ланзман, Жиль Лапуж, Пьер Ларош, Жак Лоран, Мари Лорье, Жан-Поль Ле Гофф, Эрик Легеб, Жорж Леон, Пьер Лост, Мишель Мансо, Элен Матье, Марсель Митуа, Серж Монтиньи, Поль Морель, Моник Мулен, Пьер Мюра, Патрис Нюссак, Франсуаза Пирар, Бернар Пиво, Патрик Пуавр д’Арвор, Бертран Пуаро-Дельпеш, Жиль Пюдловски, Пьер Ке, Мишель Раденак, Мартен Ребьер, Сильвен Регар, Режин, Аликс Реймс, Жину Ришар, Патрик Риве, Жак Робер, Жан-Пьер Робер, Пьеретт Россе, Моник Руа, Клод Саррот, Жак Собер, Иветт Савари, Жозиан Совиньо, Мариза Шеффер, Жюдит Шлумбергер, Катрин Шваб, Даниель Сеген, Клодин Сегюр, Пьер Серваль, Даниель Соммер, Элизабет Суссе, Кармен Тессье, Сесиль Тибо, Моник Тибо, Йоланда Тирье, Морис Тилье, Одетт Валери, Ги Вердо, Клодин Вернье-Палье, Жан-Клод Веро, Лоранс Видаль, Антуан Вители, Рене Винцен, Кристиан Ив.

В ответ на последний и единственный вопрос, заданный Франсуазой Саган, можем сказать: нам известно из почти достоверных источников, что большинство вышепоименованных совсем маленькими уже писали.