СМЕРШ идет по следу. Спасти Сталина! Юнак Виктор

4

Одновременно с получением санкции на проведение операции «Туман» была активизирована вся система розыска смершевцами забрасываемых в советский тыл немецких диверсантов. К работе были также подключены управления НКВД и НКГБ по Московской области.

Вся же «игра» с «Цеппелином» проходила в тесном взаимодействии между соответствующими подразделениями НКВД, НКГБ и СМЕРШа. Тексты радиограмм в «Цеппелин» готовились начальником 3-го отдела ГУКР СМЕРШ Барышниковым и утверждались лично начальником ГУКР СМЕРШ Абакумовым или его заместителем – генерал-лейтенантом Бабичем. Кроме того, радиограммы «Цеппелину» согласовывались с начальником 2-го Управления НКГБ СССР Федотовым и начальником Главного управления по борьбе с бандитизмом НКВД СССР Леонтьевым.

Что касается Таврина с Шиловой, то их поначалу держали под стражей во Внутренней тюрьме, а вместо фамилий им присвоили номера «35» и «22» соответственно.

Первый выход в эфир состоялся 27 сентября 1944 года. Начиная с этого дня и вплоть до 15 октября радиостанция неоднократно выходила в эфир. Однако связь с «Цеппелином» умышленно не устанавливали. 15 октября вновь вышли в эфир, слышимость была два балла, но создавали видимость, что Центр услышать было невозможно.

В тот же день ничего не подозревавший и довольный Эрих Хенгельхаупт, заменивший погибшего в автокатастрофе Грейфе, явился в кабинет Шелленберга.

– Бригаденфюрер, есть первая радиограмма от Таврина и Шиловой.

– Секретных кодов нет?

– Нет, все чисто. Вы в чем-то сомневаетесь?

– Береженого Бог бережет. Во-первых, самолет был сбит русскими и сел совершенно в другом месте. Во-вторых, прошло уже четыре недели после высадки.

– Но может быть, именно поэтому они и молчали четыре недели? Ведь они добирались до Москвы совершенно по другому маршруту.

– Может быть, может быть. – Шелленберг задумчиво постукивал кончиком карандаша по крышке стола. – Ведь мне тоже хочется верить в нашу удачу, Хенгельхаупт, и, поверьте мне, не меньше, чем вам.

Наконец, 19 октября в Центр радировали вслепую: «Вызывайте дольше и отчетливее. Лида плохо разбирает. Вас слышим редко, почему нерегулярно работаете. Привлеките радиста, который ее тренировал. Примите все меры, чтобы связаться…» Наконец, 21 октября берлинский радиоцентр дал квитанцию – подтверждение о приеме радиограммы «Были очень обрадованы получить от вас ответ. Вашу телеграмму 230 групп не получили. Повторите, сообщите подробно о вашем положении. Привет». В последующие дни продолжали создавать видимость помех в радиоэфире и невозможности принять радиограммы Центра. 25 октября 1944 года Берлин прислал запрос: «Прошу сообщить, где остались самолет и его экипаж. Михель».

В ответном сеансе радиосвязи на следующий день немцам ушло сообщение: «Нахожусь в пригороде Москвы, поселок Ленино, улица Кирпичная, 26. Сообщите, получили ли мое дополнение о высадке. Еще раз прошу, чтобы со мной работал опытный радист. Передавайте медленно. Привет всем. Л.П.»

В последовавшей от германской разведки радиограмме говорилось: «Вашей задачей является прочно обосноваться в Москве и подготовить проведение поставленной вам задачи. Кроме того, сообщать о положении в Москве и Кремле».

25 октября Барышников вызвал к себе майора Григоренко.

– Как твои подопечные, Григорий? Не капризничают?

– Никак нет, товарищ полковник. Работают по моей команде.

– Коды, пароли, шифры все тебе доложили? Не подставят нас?

– Клянутся, что все секретные коды и пароли они нам предоставили, – сказал Григоренко.

– Ну что же, Гриша! Генерал приказал начать игру.

– Есть начать! Разрешите идти?

– Идите! И держите меня в полном курсе.

Григоренко зашел в радиолабораторию, там уже сидела Лидия Адамичева-Бобрик-Шилова, настраиваясь на передачу. Рядом с радисткой, настроенная на ту же волну, находилась женщина-дублер в звании младшего лейтенанта. Григоренко посмотрел на часы, затем на радистку.

– Вы готовы, Лидия Яковлевна?

– Да.

– Ну что ж, время вашего выхода в эфир, – Григоренко положил перед ней лист с текстом шифрограммы.

Шилова надела наушники и приготовилась к передаче. В это время Григоренко положил ей руку на плечо. Радистка повернула к нему голову и сняла наушники.

– И смотрите без глупостей, Адамичева. Помните, что речь идет о жизни или смерти. Вашей и вашего мужа Таврина-Шило.

– Я не маленькая девочка, которой нужно постоянно напоминать о ее плохом поступке, – обиделась радистка.

Снова надела наушники и начала передавать шифрограмму:

«Центру. Прибыли благополучно, начали работу. Привет от дамы».

«Привет от дамы» – это пароль Лидии Шиловой. Таким образом, в этот день началась радиоигра СМЕРШа с фашистской организацией «Цеппелин-Руссланд-Норд».

И из «Цеппелина», наконец, получили ответ. Григоренко даже улыбнулся и облегченно выдохнул. Тут же перед Шиловой оказался новый текст радиограммы. Теперь уже от лица Таврина. Шилова взялась за ручку передатчика.

«Очень рад, что наконец появилась надежда. Думал, со связью уже ничего не получится. Лида совсем измучилась. Нахожусь в пригороде Москвы, поселок Ленино, Кирпичная ул, 26… Сообщите, получили ли мое донесение о высадке – телеграмма 230 групп. Еще раз прошу, чтобы с Лидой работал опытный радист. Передавайте медленно. С нетерпением жду ваших сообщений. Привет всем. Л.П.».

«Л.П.» – именно так должна была подписываться Шилова в том случае, если она работала самостоятельно. Пароль «Л.Ш.» никогда не использовался ею в этой радиоигре.

29 октября пришло сразу две радиограммы: «Прошу сообщить точно, где остался самолет и его экипаж…» и «Не давайте ваши телеграммы больше чем 50 групп. Повторяйте каждые имена и числа два раза. Работаю с вами сам. Мы еще сработаемся. Привет… Михель».

Михель – это тот человек, который и обучал тогда еще Лидию Бобрик в рижской школе «Цеппелина» всем премудростям радиста.

В ответ из Москвы повторно сообщили подробную радиограмму из 280 групп: «В первой телеграмме сообщал, что при посадке самолет врезался в деревья, потерпел аварию, только случайно все остались живы. Летчики оказались малоопытными и растерянными. Кроме того, что не сумели посадить машину, место для посадки почему-то выбрали около деревни. Вскоре после аварии в нашу сторону побежали люди. Я вынужден был действовать быстро и решительно. С трудом вытащил мотоцикл и с Лидой немедленно отъехал от этого места, экипаж ушел на запад. Из-за плохой дороги мотоцикл отказал, его и все лишнее имущество пришлось уничтожить и двигаться лесом. С трудом добрались до Ржева, где жили 12 дней. Пытались с вами связаться. 28 сентября прибыл в Москву, сейчас живу в пригороде по сообщенному вам адресу. Пока все благополучно, изучаю возможности работы. Сообщите, где семья Лиды. Л.П.»

2 ноября Центр радировал в ответ: «Повторите ваш адрес в телеграмме № 3. Привет. Михель». Через три дня, 5 ноября, немцам радировали: «Обстановка изменилась, многих людей нет. Имеющиеся люди не могут обеспечить получение пригласительного билета. Пригласительные билеты (на) торжественное заседание 6 ноября высылает Кремль по организациям специального формата с указанием фамилии. Вопрос (о) демонстрации 7 ноября неизвестен. Л.П.»

5

6 ноября 1944 года. Ранний вечер. Москва, Красная площадь. Все дышало праздником. Даже погода была на редкость хороша.

На Красной площади завершались работы к завтрашнему военному параду. Практически были возведены трибуны, установлены все плакаты, транспаранты и флаги. Множество плотно сбитых людей в штатском и форме с синими погонами сотрудников НКВД курсировали по площади в разных направлениях, проверяя каждый сантиметр – нет ли где мин, каких-нибудь других взрывных устройств и все ли сделано, что нужно, в целях обеспечения безопасности советских лидеров, которые должны завтра подняться на трибуну мавзолея.

Здесь, со стороны улицы Куйбышева, появляется крепко сложенный мужчина, одетый в форму капитана НКВД. Он неспешно идет к центру площади. К нему тотчас же бегом направляются двое офицеров НКВД, оба старшие лейтенанты. В нескольких метрах от капитана они останавливаются и берут под козырек. Капитан улыбается и сам подходит к ним, расстегнув шинель и достав из нагрудного кармана кителя удостоверение.

– Все в порядке, товарищи. Прислан с Лубянки на усиление в предпраздничный день.

Один из старших лейтенантов очень внимательно осматривает удостоверение, наконец, возвращает его, отдавая честь.

– Извините, товарищ капитан. Обычные меры предосторожности.

– Я же сказал, все в порядке. Как у вас здесь?

– Все тихо и спокойно. Пока, во всяком случае, – ответил второй старший лейтенант.

Он тоже отдал честь, и оба уходят на старое место. Капитан смотрит им вслед и улыбается.

– Вот именно – пока! – негромко произнес он им вдогонку.

Неспешным шагом капитан прогуливается по Красной площади, осматривает здание ГУМа, Покровский собор, памятник Минину и Пожарскому. Наконец, подходит к Лобному месту. Пару раз обходит его вокруг, поглаживая холодный камень, помнивший прикосновения многих и многих исторических личностей и обычных людей, государственных преступников и обыкновенных татей за те столетия, которые пролетели над Россией. Под ногами поскрипывает первый снег. Пар вырывается изо рта. Останавливается. Внимательно осматривается, убеждаясь, что за ним никто не следит. И быстро взбирается на парапет Лобного места и прыгает внутрь. Опирается спиной о парапет и улыбается. Смотрит на часы, затем расстегивает шинель и вынимает из-за пояса два пистолета, взводит курки, проверяя их исправность. Засовывает оба пистолета в карманы шинели, застегивается и поднимает голову вверх, глядя на звезды. На минуту прикрывает глаза, затем резко открывает, отталкивается от стены и, присев на корточки, осторожно выглядывает. На площади все по-прежнему было спокойно, только иногда раздавались какие-то команды да перекрикивались охранники.

Капитан снова посмотрел на часы и поправил шапку на голове.

– Пора бы уж, – недовольно пробормотал он.

Буквально через несколько минут открылись ворота Спасской башни. Один из находившихся неподалеку охранников в штатском передал другому:

– Внимание! Показалась машина Микояна.

Капитан вздрогнул. Вынул из карманов шинели пистолеты, снял их с предохранителя и стал ждать, подсчитывая в уме время и расправляя начавшие отекать ноги. В тот самый момент, когда, по его подсчетам, машина с народным комиссаром и членом Государственного Комитета Обороны Анастасом Микояном приблизилась на самое близкое расстояние от Лобного места, капитан вскочил на ноги и с залихватским выкриком стал палить с двух рук по машине. Автомобиль был бронированным, и никто внутри не пострадал. Водитель, быстро сориентировавшись, свернул вправо – на Васильевский спуск. Между тем к Лобному месту уже подоспела целая группа охранников во главе с обоими старшими лейтенантами. Завязалась перестрелка. Капитан оказался отличным стрелком, в отличие от охранников. Всего несколько минут – и оба старших лейтенанта, а также еще один штатский свалились замертво на холодную, покрытую снегом брусчатку. Пришлось пустить в ход гранаты. Но только вторая смертельно ранила капитана. Пока чекисты добирались до него, он уже умер.

В этот же день, 6 ноября, разведцентр в Берлине, подтвердив получение шифровки от Таврина – Шиловой, радировал: «Сообщите о положении в Кремле и об отношении Сталина к Тимошенко. Такого рода информация нужна постоянно».

Спустя три дня Таврин, с помощью Шиловой, ответил: «Торжественное заседание состоялось в Кремле. Попасть туда не удалось. Демонстрации и парада не было. Положение в Кремле пока прояснить не имею возможности. Тимошенко перед праздником в числе многих маршалов награжден орденом. Других сведений нет».

6

Поздней ночью 6 ноября после получения информации о покушении на Микояна разъяренный Берия нервно и быстро вышагивал по своему кабинету. За столом, понурив голову, сидели бледные, поигрывавшие желваками Меркулов и Абакумов.

– Как могли эти сволочи прозевать такого дывэрсанта? Всех арестовать, допросить и расстрэлять, как бешеных собак. И это в самый решающий момэнт. Тэпэр я просто винужден усилить охрану Кобы и ни адын лишний человек в Кремл уже нэ пройдет.

Берия остановился напротив сидящих подчиненных.

– Ти, Меркулов, лично возглавишь следствие. Я бэру его под свой контрол. Каждый дэн будешь мне докладывать.

– Слушаюсь, товарищ Берия.

– А ти, Абакумов, давай отбой Таврину. Будем ждать другого подходящего момэнта.

– Понял, Лаврентий Павлович.

– Мне это все напоминает события двухлетней давности, – произнес Меркулов. – Опять, как и с Дмитриевым, совпадают время – 6 ноября, и место – Лобное место на Красной площади.

– Вот и виясни, есть ли здесь какая-то связь, – рявкнул Берия.

7

Между тем советская радиоигра «Туман» вкупе с немецкой операцией «Возмездие» продолжались. И в обеих главную роль играл один человек – Петр Таврин. 13 ноября он сообщил в Центр «оперативные» данные: «Торжественное заседание состоялось в Кремле. Попасть не удалось. Демонстрации и народа не было». Из «Цеппелина» в ответ продолжали слать шифровки с требованием повторно сообщить обстоятельства и место крушения самолета….

Тогда майор Григоренко решил несколько усложнить правила своей игры. Понимая, что в абвере и СД работали тоже далеко не идиоты и Таврина могли и должны были проверять, Григоренко решил, что главной целью должно было стать создание видимости успешной работы Таврина, чтобы убедить немцев отказаться от попыток создания, подготовки и отправки дублирующей группы террористов с подобным заданием, о котором в Москве могли бы и не знать. Кроме этого, Григоренко предложил попытаться убедить Берлин переподчинить Таврину других агентов.

23 ноября немцам радировали: «Работать в Москве оказалось гораздо труднее, чем я думал, приходится начинать все заново, подыскиваю людей. Хочу устроиться работать. Сообщите ваше мнение, прошу ответить, что с семьей Лиды. Привет. Л.П.» Ответ пришел следующий: «Вблизи вас работают друзья. Хотите для взаимной поддержки быть сведены вместе?» Подобное предложение вызвало опасения, что немцы готовятся проверить, не работает ли Таврин под колпаком НКВД, и тогда поступили хитро. Таврин ответил: «Вам виднее. Если это поможет ускорению моего задания, я согласен».

Следующую радиограмму отправили 27 ноября: «Все телеграммы уничтожены. Содержание непонятых вами групп восстановить не могу. В телеграмме № 4 после слов «из-за плохой дороги» сообщал, что мотоцикл пришлось уничтожить. После чего прибыли во Ржев, откуда пытались с вами связаться. Л.П.»

7 декабря пришло задание из «Цеппелина»: «Вашей задачей является прочно обосноваться в Москве и подготовить проведение поставленной вам задачи. Кроме того, сообщать о положении в Москве и Кремле». В тот же день в Центр направили тщательно подготовленную шифровку: «Точного места посадки не знаю. После аварии на другой день к вечеру вышли к деревне Баранцево, 20 км южнее станции Княжьи Горы, на железной дороге Ржев – Москва. От деревни Баранцево место посадки по моим расчетам не более 30 км на юг. Л.П.»

13 декабря из Берлина были получены сразу две радиограммы. Первая касалась, в частности, ответа на вопрос Таврина о родных Лидии Шиловой: «Родственники находятся в безопасности, здоровы и работают. Что слышно об основании комитета Власова, сумеете ли вы наладить отношения с комитетом «Свободная Германия» под руководством Зайдлица?» И вторая, с запоздалым предостережением: «Почему у вас нет возможности получать сведения из Кремля, что слышно про Сталина? Предупреждаю, что ваш зажигательный аппарат радиомины к концу ноября будет непригоден для пользования».

Узнав о последнем, Барышников, а за ним и Абакумов выдохнули с облегчением. Все-таки, когда мина разряжена, даже если она находится в надежном месте, на сердце спокойнее.

Между тем майор Григоренко подготовил ответы на вопросы из Берлина, и 23 декабря Шилова отправила в «Цеппелин» три короткие шифровки: «О Власове и Русской освободительной армии здесь знают, влияние разное, среди отдельных военных положительное, об основании комитета Власова пока ничего не слышно»; «Комитет «Свободная Германия» активно действует, сужу (по) сообщениям печати, ищу возможности наладить отношения»; «Сведений о Кремле не имею из-за отсутствия нужных людей, продолжаю искать».

8

Конец декабря 1944 года.

По заснеженной, пустынной в этот час московской улице гуляют Таврин с Шиловой. Одно из очень редких мгновений, когда им обоим одновременно разрешили выйти на улицу вне их места заточения. Но, конечно же, совсем одних их оставить не могли. На небольшом расстоянии от них – человек в штатском. Следит за ними. На небе – солнце, и легкие снежинки, кружащие в воздухе, переливаются всеми цветами радуги.

Таврин вдыхает воздух полной грудью и любуется окрестностями.

– Как искрится снег! Как в сказке.

– Ты бы все-таки поостерегся, Петя. Воздух морозный, как бы воспаление легких не подхватить.

– А плевать! Для меня это, может быть, и лучший вариант.

– Что ты, бог с тобой. Нам еще жить и жить.

Таврин поворачивается к Шиловой, обнимает ее за талию.

– Неужели тебе нравится такая жизнь, Лида? Мы с тобой погулять вышли, а за нами, вон, топтуны из берлоги вылезли. – Он кивает в сторону человека в штатском.

Шилова глянула в ту же сторону. Наблюдатель, почувствовав, что на него смотрят, повернулся к ним боком, достал из кармана тулупа пачку папирос, закурил. Таврин с Шиловой остановились возле большого дерева.

– Я искренне ненавижу большевиков, а судьба распорядилась так, что мне приходится на них работать.

– Но где же выход, Петя? Я ведь тоже работаю на них. И на немцев. Я тоже запуталась.

– Не верю я коммунякам. Используют они нас, пока идет война, а потом расстреляют. Эх, кабы знать заранее, что так все повернется, бежал бы куда-нибудь в Америку или в Австралию. Я ведь не глупый человек, устроился бы как-нибудь.

– Да, но тогда мы бы с тобой никогда не встретились, – грустно улыбнулась Шилова.

Они прижимаются друг к другу и целуются.

– Жалко мне тебя, Лида, ой как жалко. Я готов собой пожертвовать, лишь бы тебя каким-то образом вытащить из этого замкнутого круга.

– И все-таки мне кажется, что они должны выполнить свое обещание сохранить нам жизнь в обмен на сотрудничество с ними.

– Ты наивна, как дитя. Это же большая политика и большая война. Здесь можно обещать все, что угодно, чтобы перетянуть на свою сторону врага.

Вдруг Шилова как-то странно посмотрела на Таврина и заговорила нерешительно, дрожащим голосом:

– Петя, я хочу тебе сказать…

– Что? Что случилось? – встревожился Таврин.

– Я… б-была беременна…

– Что значит – была? – нервно спросил Таврин.

– Помнишь, на прошлой неделе я день отсутствовала, а потом еще два дня плохо себя чувствовала?

– Ну да, мне сказали, что у тебя вдруг резко подскочило давление, и необходимо было для обследования положить тебя на день в больницу.

– Да, меня действительно на день положили в больницу, но для того, чтобы сделать аборт.

– И ты согласилась?

– А у меня никто согласия и не спрашивал.

Таврин в бешенстве стучит кулаком по росшему рядом дереву.

– О, сволочи! Не-на-ви-жу!

– Успокойся, Петя, – Шилова гладит его по руке, успокаивая. – Ничего не поделаешь. Значит, не судьба.

Они обнимаются, и на глазах у обоих появляются слезы.

9

Январь 1945 года. Окраина Берлина.

Ставший уже оберлейтенантом СС губастый Вилли ехал на своем «Мерседесе» в кабаре-кафе фрау Зайферт. У него было срочное сообщение в Москву, которое он, как всегда, спрятал в коробке дорогих французских духов. В небе кружились мелкие снежинки. Было довольно морозно. Однако в одном квартале от кабаре его остановил эсэсовский патруль. Вилли затормозил и, опустив стекло на дверце, стал ждать в тревожном предчувствии. Через полминуты к машине подошло двое патрульных – штурмфюрер и обершарфюрер СС. У обоих – автоматы на изготовку.

– В чем дело, штурмфюрер? – Вилли выглянул в окошко. – Мне нужно срочно проехать.

– Извините, оберштурмфюрер, – козырнул лейтенант, – квартал оцеплен. У нас приказ никого не пропускать и проверять документы абсолютно у всех.

– Пожалуйста!

Он достает из кармана и протягивает штурмфюреру документы. У Вилли появилось какое-то недоброе предчувствие. В это время обершарфюрер сквозь стекло заглядывает в салон. Штурмфюрер проверил документы и вернул их Вилли.

– Все в порядке, господин оберштурмфюрер. Извините. Можете ехать, но квартал вам придется объезжать. Или подождать, пока снимут оцепление.

Вилли берет документы и кладет их обратно в карман.

– А что все-таки случилось, штурмфюрер?

– Видите ли, гестапо, наконец, удалось запеленговать радиопередатчик, за которым охотились уже два с половиной года. Удалось вычислить и «русскую пианистку».

Вилли вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

– Как? Неужели радистом оказалась… женщина?

– Представьте себе! – радостно произнес штурмфюрер. – И не просто женщина, а хозяйка известного в здешних местах кабаре фрау Зайферт.

– Какой ужас! – Вилли побледнел.

– Извините, оберштурмфюрер, нам нужно идти. Вон там приближается еще одна машина.

Патрульные махнули рукой в нацистском приветствии и удалились. Вилли некоторое время сидел в машине, приходя в себя после такого известия. Затем повернул ключ зажигания. Мотор заработал, но Вилли тут же заглушил его снова. Открыл дверцу и вышел из машины. Постоял несколько секунд и направился в сторону кабаре. Зайдя за угол ближайшего дома, наткнулся еще на один эсэсовский патруль, стоявший к нему спиной. Решил дальше не идти – здание кабаре и выход из него просматривались и отсюда.

Стоял долго, минут десять. Успел выкурить за это время две сигареты. Наконец из здания кабаре на улицу, в сопровождении эсэсовцев, вышла фрау Зайферт в серой кроликовой шубке и такой же шапке. Вилли сразу узнал ее. Фрау Зайферт подвели к тюремной машине, помогли подняться и тут же закрыли за ней дверь. Следом вывели еще одну работницу кабаре и, кажется, конферансье. Этих посадили в ту же машину, захлопнули дверь. Машина тут же тронулась с места и в сопровождении двух легковых автомобилей скрылась из виду. Раздалась команда, и все, стоявшие в оцеплении, бегом направились к ожидавшему их крытому грузовику. Последними уехали два майора, возглавлявшие операцию и опечатавшие кабаре.

Вилли подождал еще некоторое время, бросил окурок на асфальт, придавил его каблуком сапога и вернулся к своей машине. Сел за руль. Громко выдохнул. Не глядя, потянулся к пассажирскому месту, где прямо на сиденье лежала коробка с парфюмерией. Безжалостно разодрал ее, достал зашифрованную записку, бросил коробку снова на сиденье. Взял зажигалку, поджег записку и положил ее в пепельницу, вмонтированную в дверцу. Дождался, пока бумага догорела, затем снова взял коробку с духами, вышел из машины, нашел урну и бросил в нее дорогой сувенир. Осмотрелся вокруг – улица была пустынной. Сел в машину и тронулся в путь.

10

Наступил последний год войны. Задачи радиоигры с немцами (и не только той, что получила весьма говорящее название – «Туман», но и многих других) все более покрывались тем самым туманом. Однако же, пока не прогремел последний выстрел, пока не капитулировал последний вражеский солдат, игру следовало продолжать. Абакумов на этом настаивал, Барышников был того же мнения.

Почти через месяц, 19 января 1945 года, состоялся следующитй сеанс связи Таврина с «Цеппелином». Таврин передал текст, подготовленный специалистами 3-го отдела Смерша во главе с майором Григоренко: «Выезжал (на) Урал (по) личному вопросу и искал Надю, которая в начале войны эвакуировалась в Свердловск. Безуспешно: мобилизовали в армию. Об отъезде хотел предупредить вас, но Лида не могла связаться. Л.П.»

Но Берлин мало интересовали личные дела агента. «Цеппелин» пел свою песню, на сей раз из трех коротких куплетов-радиограмм: «Зажигательный аппарат радиомины уничтожить. По выполнении доложить. Вблизи от вас работают друзья. Хотите ли для взаимной поддержки быть сведены вместе?»; «Газетные сообщения о комитете «Свободная Германия» здесь известны, передавать не нужно. Важно установить связь и сообщить о месте жительства членов, насколько они свободны»; «Сообщите, соответствует ли курс новых печатных чешских денежных знаков: 5,5 чешской кроны одному рублю. Повторяю 5,5 кроны равны одному рублю».

– Как ты думаешь, Григорий, если Таврин быстро согласится на соединение с другой группой диверсантов, не вызовет ли это подозрение у немцев? – прочитав расшифровку радиограмм, Барышников поднял глаза на Григоренко.

– Думаю, вызовет, товарищ полковник.

– Вот и я о том же думаю. Но и не меньшее подозрение может вызвать прямой отказ. Кроме того, возможно, что члены этой группы «друзей» являются участниками другой нашей же «игры» – «Загадка». А?

– Согласен, – после небольшой паузы кивнул Григоренко. – А что, если оставить все на усмотрение самих немцев?

– По-моему, это будет самое разумное решение. Готовь ответ, Григорий.

– Есть готовить ответ.

27 января в Центр были направлены следующие радиограммы: «Зажигательный аппарат радиомины уничтожен. Относительно друзей, в зависимости от вашего решения. Если это поможет ускорению выполнения моего задания, я согласен. Но чтобы люди были вами проверены, и я их лично знал и им бы доверял»; «Ваша телеграмма № 3 плохо расшифровывается и мне непонятна. О чешских кронах здесь ничего не слышно. Сообщите яснее, что я должен узнать о них», «Грайфе. Ваш радист быстро передает, не соблюдает пауз между группами, Лиде принимать тяжело. Прошу указать радисту на необходимость отчетливой работы».

Ответа из Берлина не последовало. То ли у немцев возникли какие-то сомнения по поводу Таврина, то ли им было не до него. И тогда Григоренко решил, что Таврину следует обратиться напрямую к Краусу. И 31 января в Берлин ушла радиограмма: «Краус. В час тяжелых испытаний заверяю в преданности делу. Что бы ни случилось, буду добиваться выполнения поставленных мне задач и жить надеждой победы. Прошу передать приветы и лучшие пожелания всем друзьям по борьбе. Петр».

Наконец, из Центра получили ответ, но несколько странный: «Нумерацию ваших телеграмм начинайте каждый месяц с нового номера. Сокращения, употребляемые при сброске груза: сегодня сброски нет – 416; сегодня сброска – 445». В СМЕРШе так и не смогли решить этот ребус, и потому 7 февраля Шилова радировала: «Последняя ваша радиограмма непонятна. О какой сброске идет речь? Если это касается друзей, которых вы имели в виду, то прошу вначале сообщить, кто они и знаю ли я их лично». Из Центра в тот же день пришли две шифровки: «Петр и Лида, сердечные приветы. Во всяком случае мы победим. Может быть, победа ближе, чем мы думаем. Помогайте и не забывайте вашу клятву. Краус»; «Слушайте радиостанцию «Комитета освобождения народов России» на волне 1339 метров в 12.45, 14.00, 10.15, 19.05, 22.15 и 01.45 по моск. времени. Слушать можете только на радиоприемник, но не на вашу рацию».

Таврин поймал на себе удивленный взгляд Григоренко.

– Это явный привет от Жоры Жиленкова, – усмехнулся Таврин. – Точнее, генерала Жиленкова.

– Понятно!

Русская освободительная армия генерала Власова в то время, наконец, получила от Гитлера карт-бланш и начала боевые действия на Западном фронте, шествуя по Чехословакии. Возможно, именно с этим и был связан запрос по поводу курса чешской кроны.

Следующий сеанс связи состоялся 13 февраля. В «Цеппелин» была отправлена шифровка: «Благодарим за приветы. Преданности делу не сомневайтесь. Сделаю все, что в моих силах. Петр. Слушать станцию «Комитета освобождения» не могу из-за отсутствия приемника, который был вынужден бросить в пути».

Ответная радиограмма получена 15 февраля, Центр сообщал: «Непонятная вам телеграмма содержит условные обозначения, чтобы скорее известить вас в случае сброски груза». Вероятно, в «Цеппелине» планировали сброс новых спецсредств для осуществления теракта взамен пришедшего в негодность взрывателя к радиомине.

Вновь вышли в эфир 5 марта и сообщили, что выходить на связь будут только для передачи особо важных сообщений, так как питание батарей на исходе, а приобрести новые нет возможности. В тот же день из «Цеппелина» пришел ответ: «Сообщите, где вы находитесь и как Лида устроилась. Какое внутриполитическое положение…» Из-за помех в эфире окончание радиограммы получить не удалось. Видимо, это поняли и в «Цеппелине, поэтому 9 марта пришла повторная шифровка из Центра: «Сообщите, где вы находитесь и как Лида устроилась. Какое внутриполитическое положение и шансы для проработки ваших планов. Привет от Нины. Краус». В ответ в «Цеппелин» передали сообщение: «Для лучшей маскировки телеграмм меняйте ключевые группы. Первая ключевая остается на старом месте, как вторая группа в телеграмме. Вторая образуется путем сложения первой ключевой с последней гру…» Но и в этот раз из-за сильных помех Центр пропал в эфире, и, как оказалось, теперь уже навсегда. В марте – апреле 1945-го радиоточка неоднократно пыталась установить связь, но «Цеппелин» в эфире больше не появлялся.

11

Март 1945 года. Москва.

«Эмка» остановилась у давно известного Таврину и Шиловой дома. Их снова привезли на конспиративную квартиру, откуда они и вели свою радиоигру с немцами. Таврин, Шилова и сопровождавший их оперативник поднялись на второй этаж, открыли дверь. Сняли пальто в прихожей и сразу прошли в комнату, где стоял радиопередатчик. Оперативник посмотрел на часы.

– У вас ровно десять минут, чтобы настроить передатчик и подготовиться.

Шилова кивнула и молча подошла к передатчику, надела наушники, начала настраиваться на нужную волну. Таврин сел рядом и стал помогать.

Оперативник снова посмотрел на часы.

– Пора!

Таврин положил себе на колено листок бумаги, тронул Шилову за плечо.

– Передавай, Лида. «Центру от триста пятидесятого. Работаю по плану. Быстрее не получается. Охрана Кремля усилена. Познакомился с женщиной-врачом. Имеет знакомства в кремлевской больнице. Обрабатываю».

Таврин не так часто выходил на связь с Центром. Но это-то как раз не вызывало никаких подозрений, ибо еще перед началом операции «Возмездие» такая периодичность была специально оговорена из-за сложности предстоящего задания. Потому правдоподобной выглядела и просьба Таврина прислать замену батарей питания к рации и о невозможности достать их в Москве. Это можно было сделать только с помощью разведцентра. В ответ немцы благодарили агентов за службу и предлагали объединиться с другой группой, находившейся в советском тылу. Естественно, эту группу вскоре обезвредили…