СМЕРШ идет по следу. Спасти Сталина! Юнак Виктор

13

В середине сентября Таврина с Шиловой без происшествий доставили в Москву и привезли прямо на Лубянку в ведомство Лаврентия Берии. Допрашивали их поодиночке. Конечно же, допрос такой важной птицы не доверили простым следователям. Ради Таврина в допросном кабинете собрались начальник Отдела НКВД СССР по борьбе с бандитизмом, Комиссар Госбезопасности 3-го ранга Александр Михайлович Леонтьев, заместитель начальника 2-го Управления НКГБ СССР Комиссар Государственной безопасности Леонид Федорович Райхман и начальник Отдела ГУКР СМЕРШ НКО полковник Владимир Яковлевич Барышников, в ведении которого была организация радиоигр с противником. Двое протоколистов сидели за отдельным столом, фиксируя каждый впорос и ответ, записывая каждое слово.

Допрос начал Леонтьев:

– 5 сентября сего года при вашем задержании вы заявили, что являетесь агентом германской разведки. Вы подтверждаете это?

– Да, я действительно являюсь агентом германской разведки.

– Когда и при каких обстоятельствах вы были привлечены к сотрудничеству с германской разведкой?

Таврин понимал, что все его слова проверить будет весьма трудно, да и терять ему уже особо нечего, потому, по принципу Йозефа Геббельса, в большое количество правды он беззастенчиво примешивал немного лжи. Так рассказ получался более красочным.

– 30 мая 1942 года, будучи командиром пулеметной роты 1196-го полка 369-й стрелковой дивизии 30-й армии, действовавшей на Калининском фронте, я был ранен, захвачен немцами в плен, после чего содержался в различных немецких лагерях для военнопленных на оккупированной территории СССР, затем на территории Германии. В июне 1943 года в городе Вене, где я содержался в тюрьме за побег из лагеря для военнопленных, меня вызвали офицеры гестапо Байер и Тельман и предложили сотрудничать с германской разведкой, на что я дал согласие.

– Когда и каким путем вы были переброшены через линию фронта? – поинтересовался Райхман.

– Через линию фронта я был переброшен германской разведкой в ночь с 4 на 5 сентября сего года с рижского аэродрома на 4-моторном транспортном самолете специальной конструкции. Немецкие летчики должны были высадить меня в районе Ржева и возвратиться в Ригу. Но самолет при посадке потерпел аварию и подняться снова в воздух не смог.

– В чем заключается «специальность» конструкции самолета, на котором вас перебросили?

– Этот самолет снабжен каучуковыми гусеницами для приземления на неприспособленных площадках.

– А разве не была заранее подготовлена площадка для посадки самолета, на котором вы были переброшены?

– Насколько мне известно, площадка никем не была подготовлена, и летчики произвели посадку самолета, выбрав площадку по местности.

– Для какой цели вы имели при себе мотоцикл, отобраннный у вас при задержании? – снова спросил Леонтьев.

– Мотоцикл с коляской был дан мне германской разведкой в Риге и доставлен вместе со мной для того, чтобы я имел возможность быстрее удалиться от места посадки самолета и этим избегнуть задержания.

– С какими заданиями вы переброшены германской разведкой через линию фронта?

– Я имел задание германской разведки пробраться в Москву и организовать террористический акт против руководителя советского государства Иосифа Сталина.

– И вы приняли на себя такое задание? – Райхман даже закурил от возмущения.

– Да, принял, – совершенно спокойно ответил Таврин, и всем трем следователям даже показалось, что он улыбнулся.

– Кто вам дал это задание? – спросил Леонтьев.

– Это задание мне было дано начальником восточного отдела СД в Берлине подполковником СС Грейфе.

– Кто персонально должен был совершить террористический акт?

– Совершение террористического акта было поручено мне лично, – Таврин впервые поднял голову и обвел взглядом трех допрашивавших его старших офицеров. – Для этой цели руководителем органа СД в Риге, именуемого главной командой «Цеппелин-Норд», майором Отто Краусом я был снабжен отобранными у меня при задержании пистолетами с комплектом отравленных и разрывных пуль, специальным аппаратом под названием «панцеркнакке» и бронебойно-зажигательными снарядами к нему.

– Что это за аппарат?

– Панцеркнакке состоит из небольшого ствола, который при помощи специального кожаного манжета закрепляется на правой руке. Аппарат портативный и может быть замаскирован в рукаве пальто. В ствол помещается реактивный снаряд, который приводится в действие путем нажатия специальной кнопки, соединенной проводом с электрической батареей, спрятаннной в кармане одежды. Стрельба производится бронебойно-зажигательными снарядами. Перед переброской через линию фронта я тренировался в стрельбе из панцеркнакке, при этом снаряды пробивали бронированные плиты толщиной 45 мм.

– Каким образом вы намеревались использовать это оружие?

– Подготовлявший меня для террора названный мною выше майор СС Краус Отто предупредил меня, что машины, в которых ездят члены советского правительства, бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами. Панцеркнакке я должен был применить в том случае, если бы мне представилась возможность совершить террористический акт на улице во время прохождения правительственной машины.

– А для какой цели предназначались отобранные у вас при задержании отравленные и разрывные пули? – поинтересовался Райхман.

– Этими пулями я должен был стрелять из автоматического пистолета в том случае, если бы очутился на близком расстоянии от Иосифа Сталина.

– Расскажите подробно, каким путем вы должны были совершить террористический акт? Какие указания в этой части вы получили от германской разведки?

– Майор Краус поручил мне после высадки с самолета проникнуть в Москву и легализоваться. Для этого я был снабжен несколькими комплектами воинских документов, большим количеством чистых бланков, а также множеством штемпелей и печатей военных учреждений.

– Как вы должны были проникнуть в Москву? – снова спрашивал Леонтьев.

– В Москву я должен был следовать с документами на имя заместителя начальника контрразведки СМЕРШ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта. По прибытии в Москву я должен был этот документ сменить.

– Почему?

– Мне было указано, что документы СМЕРШ абсолютно надежны и что я по ним проникну в Москву, не вызвав никаких подозрений. Но, как объяснил мне Краус, по этому документу находиться длительное время в каком-либо одном месте опасно и что будет значительно надежней, если я по прибытии в Москву изготовлю из имеющихся у меня чистых бланков документ на имя офицера Красной Армии, находящегося в отпуске после ранения. В Москве я должен был подыскать место для жилья на частной квартире и прописаться по этим документам.

– Что вы должны были делать дальше?

– Обосновавшись таким образом в Москве, я должен был, расширяя круг своих знакомых, устанавливать личные отношения с техническими работниками Кремля либо с другими лицами, имеющими отношение к обслуживанию руководителей советского правительства. При этом Краус рекомендовал мне знакомиться с женщинами, в частности, с такой категорией сотрудниц, как стенографистки, машинистки, телефонистки.

– Для какой цели?

– Через таких знакомых я должен был выяснить места пребывания руководителей советского правительства, маршруты движения правительственных машин, а также установить, когда и где должны происходить торжественнные заседания или собрания с участием руководителей советского правительства. Краус предупреждал меня, что такие сведения получить нелегко, и поэтому рекомендовал с нужной мне категорией женщин устанавлинвать интимные отношения. Он даже снабдил меня специальными препаратами, которые при подмешивании в напитки вызывают у женщин сильное половое возбуждение, что я и должен был использовать в интересах порученного мне дела. Независимо от степени близости с людьми, сведения о членах правительства мне поручено было выведать в очень осторожной форме. Для проникновения на торжественные заседания с участием членов правительства я должен был использовать изготовленные немцами на мое имя документы Героя Советского Союза и соответствующие знаки отличия.

– Какие именно?

– Перед переброской через линию фронта германской разведкой мне были даны: Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды и две медали «За отвагу», орденские книжки к ним, а также специально сфабрикованные вырезки из советских газет с Указами о присвоении мне звания Героя Советского Союза и награждении перечисленными орденами и медалями.

Таврин замолчал, облизывая сухим языком не менее сухие губы. Барышников поднялся, подошел к графину с водой, наполнил его и подал Таврину, тот благодарственно кивнул и залпом, обливаясь, выпил. Отдав стакан, продолжил:

– Должен заметить, что германская разведка своих агентов, забрасываемых в СССР, снабжает фабрикуемыми ею же поддельными орденами, но мне были выданы подлинные. Проникнув на торжественное заседание, я должен был, в зависимости от обстановки, приблизиться к Сталину и стрелять в него отравленными и разрывными пулями. Работниками германской разведки, в частности Грейфе и Краусом, мне было также указано, что, если представится возможность, я должен совершить террористический акт и против других членов советского правительства.

– Против кого именно?

– Против Молотова, Берия и Кагановича. Причем для осуществления террора против них я должен был руководствоваться теми же указаниями, какие мне были даны Грейфе и Краусом в отношении осуществления террористического акта против Сталина.

– Чем вы заслужили столь большое доверие германской разведки? – спросил Барышников.

– Это мне неизвестно.

– Вы говорите неправду, – изобразил на своем лице недовольство Райхман. – Такое большое доверие германской разведки вы могли заслужить только своей активной предательской работой.

– Нет, предательской работой я не занимался. Видимо, Грейфе доверил мне это задание потому, что меня соответствующим образом рекомендовал ему Жиленков.

– Кто такой Жиленков? – удивился Леонтьев, посмотрев на Райхмана.

– Жиленков Георгий Николаевич – бывший секретарь райкома ВКП(б) города Москвы. Во время войны, будучи членом Военного Совета 24-й армии, попал в плен к немцам. В данное время он ведет активную антисоветскую работу по заданию германской разведки.

– Где и когда вы установили связь с Жиленковым?

– С Жиленковым впервые я встретился в июле 1942 года в Лётцинской крепости (Восточная Пруссия), где мы вместе содержались. Жиленков рассказал мне тогда, что, попав в плен, он выдал себя за шофера и работал в немецкой воинской части, но затем был опознан и заключен в Лётцинскую крепость. Уже тогда Жиленков высказывал резкие антисоветские настроения, обрабатывал военнопленных в антисоветском духе и написал антисоветскую клеветническую брошюру под названием «Первый день войны в Кремле». Позже Жиленков вошел в состав так называемого «Русского кабинета».

Генералы НКВД, видимо, во время этого допроса открыли для себя немало нового и интересного.

– Что это за организанция и кто входит в ее состав?

– В состав «Русского кабинета» входят: Власов Андрей Андреевич – бывший генерал Красной Армии, возглавляющий «кабинет»; Жиленков – ближайший помощник Власова; Мачинский – бывший профессор Ленинградского университета, Иванов и Сахаров, белоэмигранты, произведенные немцами в генералы, Благовещенский – бывший генерал Красной Армии, Калмыков – доктор технических наук, Дубин – инженер, работавший до войны в Киевском военном округе. Все эти лица тесно сотрудничают с германской разведкой. «Кабинет» называет себя будущим правительством России.

– Об антисоветской работе изменников Родины Власова и других вы будете подробно допрошены позже, – сказал Леонтьев. – Сейчас ответьте на вопрос: чем помог вам Жиленков зарекомендовать себя перед германской разведкой?

– Это произошло при следующих обстоятельствах. После вербовки меня германской разведкой я в августе 1943 года был переведен из венской тюрьмы в специальный лагерь СД близ города Зандберг и зачислен в «Особую команду».

– Каково назначение «Особой команды»?

– «Особая команда» в Зандбергском лагере СД состояла из агентов германской разведки, намеченных для активной работы на территории СССР. В составе команды было 23 человека. Пробыв некоторое время в Зандберге, я в последних числах августа 1943 года был доставлен в Берлин к подполковнику СС Грейфе. Последний в разговоре со мной расспрашивал о моих биографических данных, выяснял причины, побудившие меня дать согласие на сотрудничество с германской разведкой, после чего рассказал о заданиях, которые мне могут быть даны для работы на территории СССР.

– Что именно вам говорил Грейфе?

– Он мне сказал, что может использовать меня для разведки, диверсии или террора, и предложил подумать, какая отрасль работы меня больше устраивает, заявив, что снова вызовет меня из лагеря в Берлин.

– Вызывал ли вас Грейфе снова в Берлин?

– Да, вызывал. Этому вызову предшествовало одно обстоятельство, которое определило мое дальнейшее поведение при встрече с Грейфе.

– Какое именно обстоятельство, расскажите о нем.

– В первых числах сентября 1943 года в Зандбергский лагерь, где я в то время находился, прибыли Власов и Жиленков для передачи немцам одного из сформированных ими отрядов из русских военнопленных.

– Для какой цели создавались эти отряды?

– Как мне впоследствии объяснил Жиленков, Власов сформировал ряд воинских частей из числа советских военнопленных и белогвардейцев и поставил перед немцами вопрос о выделении ему самостоятельного участка фронта, на котором он мог бы воевать против Красной Армии силами созданных им частей. С этим якобы немцы не согласились и предложили передать сформированные части в распоряжение германского командования – для направления отдельными подразделениями на различные участки фронта.

Таврин замолчал, ожидая следующего вопроса, но Леонтьев сказал:

– Продолжайте ваши показания.

– Выстроив отряд, Власов произнес речь, в которой объявил, что отряд передается в распоряжение германского командования для отправки на Балканы. Затем Жиленков ходил по лагерю и беседовал с военнопленными. Я подошел к нему, и мы разговорились.

– О чем вы говорили?

– Я рассказал ему, что согласился работать на германскую разведку и зачислен в «Особую команду». Жиленков одобрил мое поведение, заявив: «Наконец-то я увидел тебя там, где ты должен быть давно». Затем я сообщил Жиленкову о вызове к Грейфе и сделанном им предложении о работе в пользу германской разведки в советском тылу.

– Как отнесся к этому Жиленков?

– Выслушав меня, он стал в резкой форме высказывать злобу против руководителей советского правительства и доказывать мне, что сейчас самой важной задачей является совершение террористического акта против Сталина, так как, по заявлению Жиленкова, за этим последует развал Советского государства. В конце нашего разговора Жиленков рекомендовал мне принять задание по террору и заявил, что по возвращении в Берлин он примет необходимые меры к ускорению моей переброски в СССР. Тут же он сделал какие-то заметки в своей записной книжке. И действительно, вскоре после отъезда Власова и Жиленкова я снова был вызван к Грейфе.

– Когда это было?

– Насколько я припоминаю, это было 4 или 5 сентября 1943 года.

– О чем в этот раз с вами говорил Грейфе?

– Грейфе интересовался моей жизнью в лагере, а затем спросил, думал ли я над его предложением и какое принял решение?

– Что вы ответили Грейфе?

– Я сказал ему, что готов принять задание по террору.

– Вы и ранее выполняли задания германской разведки по убийству советских людей?

– Нет, в этот раз я впервые принял на себя задание по террору.

– Вы принимали участие в борьбе немцев против партизан и других советских патриотов?

– Нет, я этого не делал. Для этой цели германская разведка меня не использовала.

– Почему же вы тогда по собственной инициативе выбрали для себя задание по террору?

– В данном случае я руководствовался указаниями, которые мне дал Жиленков.

– Какое задание вам дал Грейфе по практическому осуществлению террористического акта?

– Получив от меня согласие принять задание по террору, Грейфе предложил разработать и представить ему в письменном виде конкретный план совершения террористического акта, а также указать, какие средства мне необходимы для этой цели.

– Вы разработали этот план?

– Этот план разработал Жиленков, я его лишь переписал.

– Вы показываете неправду, пытаясь умалить свою роль, – произнес Райхман. – Говорите правду.

– Я говорю правду! Получив от Грейфе задание составить план совершения террористического акта, я был доставлен одним из сотрудников Грейфе в гостиницу, куда меня поселили. В тот же день ко мне приехал Жиленков, которому я рассказал о задании, полученном от Грейфе, а также о трудностях, возникших у меня при попытке написать план совершения террористического акта. Тогда Жиленков предложил мне свою помощь и увез к себе на квартиру. Там он написал этот план, поручив мне переписать его своей рукой и вручить Грейфе.

– Какие мероприятия предусматривались этим планом?

– Большая часть плана была посвящена всякого рода клеветническим выпадам против советского правительства и декларативным утверждениям о необходимости совершения террористического акта против Сталина. Затем было указано, что террористический акт должен быть совершен путем проникновения на какое-либо торжественное заседание. Все это было написано Жиленковым, я лишь дописал о средствах, необходимых для его выполнения.

– Следовательно, вы по своей инициативе потребовали от немцев такие средства, как отравленные разрывные пули и бронебойные снаряды?

– Нет, я этого не требовал. Все это мне дали немцы незадолго перед переброской через линию фронта. В плане я написал лишь о том, что мне необходимо 500 тысяч рублей денег, документы и пистолеты.

– Вы передали Грейфе этот план?

– Да, я переписал весь план совершения террористического акта своей рукой и на следующий день вручил Грейфе. Он одобрил его и направил меня в распоряжение начальника главной команды «Цеппелин-Норд» майора Отто Крауса, под руководством которого я должен был проходить подготовку. Краус в то время постоянно находился в городе Пскове, куда я и прибыл 23 сентября 1943 года.

– В чем заключалась подготовка вас к выполнению задания по террору?

– В Пскове я занимался физической подготовкой и тренировался в стрельбе из оружия. 6 ноября 1943 года я был снова вызван в Берлин.

– Для чего?

– Мне это неизвестно, но полагаю, что Грейфе хотел лично проверить, как идет моя подготовка, так как он в беседах со мной интересовался только этим вопросом и дал мне указание ускорить окончание подготовки. Кроме того, в Берлине я имел беседу с прибывшим туда из Пскова майором Краусом. В этой беседе Краус известил меня о том, что принято решение о моем переводе в Ригу, так как, по его словам, в Пскове много советской агентуры, которая может узнать о подготовке меня к переброске через линию фронта. В соответствии с этим указанием я в Псков не возвратился, а 2 декабря 1943 года выехал из Берлина в Ригу, куда прибыл 5 декабря. 20 января 1944 года, в связи с обстановкой на фронте, в Ригу была переведена из Пскова вся команда «Цеппелин». После прибытия «Цеппелина» в Ригу я продолжал дальнейшую подготовку к переброске через линию фронта.

– В чем заключалась ваша подготовка в Риге?

– Совместно с переводчиком «Цеппелина» лейтенантом Делле я вплоть до моей переброски через линию фронта подготавливал для себя легенду, соответствующие документы и экипировку.

– Вы показали, что прибыли в Ригу по указанию Крауса 5 декабря 1943 года, а возобновили подготовку к заброске через линию фронта лишь 20 января 1944 года, после прибытия команды «Цеппелин». Что вы делали в Риге с 5 декабря 1943 года по 20 января 1944 года.

– Я ничего не делал.

– Почему?

– Мне дали возможность отдохнуть.

– Вы об этом просили немцев?

– Нет, не просил.

– Выше вы показали, что Грейфе в беседе с вами в Берлине в ноябре 1943 года дал указание ускорить окончание вашей подготовки к переброске через линию фронта, теперь вы показываете, что вам была предоставлена возможность отдохнуть с 5 декабря по 20 января. Мы требуем от вас правдивых показаний, что вы делали в этот период в Риге?

– Я показал правду. Грейфе по своей инициативе дал мне возможность отдохнуть. Вообще он проявлял в отношении меня признаки особого внимания. Так, когда я был вызван в Берлин в ноябре 1943 года, для меня по его указанию была куплена хорошая одежда и обувь. Кроме того, по указанию Грейфе, в Берлин была вызвана моя жена Шилова Лидия Яковлевна, которая прожила там со мной 10 дней, затем мы вместе выехали в Ригу.

– Следовательно, задержанная совместно с вами Шилова Лидия Яковлевна является вашей женой?

– Да, с ноября сорок третьего года она является моей женой.

– Какое участие в совершении террористических актов должна была принять Шилова?

– Шилова также является агентом германской разведки и переброшена со мной в помощь мне, но она не посвящена в то, что я имею задание по террору.

– Вы говорите неправду. Агент германской разведки, переброшенный совместно с вами для оказания вам помощи в выполнении задания немцев, не мог не знать об этих заданиях.

– Я говорю правду, – решительно заявил Таврин. – Шилова не знает о заданиях, которые дали мне немцы, я взял ее с собой только как радистку.

– Она разве радистка по специальности? – поинтересовался Барышников.

– Нет, она по специальности бухгалтер, но была подготовлена рижской командой «Цеппелин» в качестве радистки и придана мне.

– Шилова находилась в Риге с 5 декабря 1943 года по 20 января 1944 года? – продолжил допрос Леонтьев.

– Да, это время она также находилась в Риге.

– Выше вы показали, что с 5 декабря по 20 января отдыхали в Риге и никуда из города не выезжали. Допрошенная нами Шилова показала, что вы выезжали из Риги в декабре месяце 1943 года. Более того, она показала, что вы вернулись в Ригу раненым. Куда вы ездили?

– Должен признать, что я скрыл от следствия следующий факт: подготовляя меня к переброске через линию фронта, Краус несколько раз ставил передо мною вопрос о том, что я должен быть выброшен под видом инвалида Отечественной войны. В этой связи Краус требовал от меня, чтобы я согласился на хирургическую операцию, в результате которой стану хромым. Чтобы уговорить меня, он связал меня с немецкими врачами, которые доказывали мне, что после войны мне сделают еще одну операцию, в результате которой нога будет нормальной. Я категорически отказался от этого. Тогда Краус предложил мне хирургическим путем сделать на теле следы ранений. Я и от этого отказывался, но под давлением Крауса все же вынужден был на это согласиться.

– Какая же операция была произведена над вами немцами?

– В рижском военном госпитале мне под наркозом сделали большую рану на правой части живота и две небольшие раны на руках, – Таврин при этом показал все свои шрамы. – Я пролежал в госпитале 14 дней, после чего у меня, в результате операции, на теле образовались следы, схожие с зарубцевавшимися ранами. Для того чтобы скрыть этот факт от Шиловой, я, по указанию Крауса, сообщил ей, что уезжаю в командировку на фронт, а по возвращении из госпиталя домой рассказал, что был ранен. Именно в этой связи я и не мог в декабре месяце сорок третьего года заниматься подготовкой к переброске через линию фронта.

– Медицинским осмотром установлено, что кроме «ранений», о которых вы только что показали, других ранений у вас на теле не имеется, следовательно, ваши показания о том, что вы захвачены в плен немцами, будучи раненным, ложны?

– Да, я должен это признать.

– При каких же обстоятельствах вы в действительности очутились у немцев?

– 30 мая 1942 года, находясь на Калининском фронте и будучи послан в разведку, я изменил Родине и добровольно перешел на сторону немцев.

– Почему вы изменили Родине?

– Должен признать, что я скрыл от следствия еще один факт.

– Какой именно?

– В 1932 году, работая в городе Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег. В связи с тем, что меня должны были предать суду, по закону от 7 августа 1932 года, я, боясь строгой ответственности, бежал из тюрьмы, проломав с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 годах я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих этих случаях совершал побеги. В 1939 году я по фиктивным справкам получил документы на имя Таврина и под этой фамилией впоследствии был призван в Красную Армию.

Находясь на Калининском фронте, 29 мая 1942 года я был вызван к уполномоченному Особого отдела капитану Васильеву, который интересовался, почему я переменил фамилию Шило на Таврина. Поняв, что Особому отделу стали известны мои преступления, я, боясь ответственности, на следующий день, будучи в разведке, перешел на сторону немцев.

– Непонятно, почему вы, боясь ответственности за совершенные ранее уголовные преступления, решились на новое, тягчайшее преступление – измену Родине?

– Я полагал, что это не станет известно советским властям, а я до конца войны останусь у немцев на положении военнопленного.

– Вас допрашивали немцы о мотивах перехода на их сторону?

– Да, допрашивали. Я не хотел говорить, что совершил уголовное преступление, поэтому сообщил им ложную версию о том, что являюсь сыном полковника царской армии, преследовался органами советской власти, в связи с чем и вынужден был перейти на сторону немцев.

– А об обстоятельствах вашей вербовки германской разведкой вы правду показали?

– Да, я показал правду.

– Продолжайте, – кивнул Леонтьев.

– После того как я перешел на сторону немцев, ко мне отнеслись как к обычному военнопленному, и все, что я показал выше о моем пребывании в лагерях и обстоятельствах вербовки, соответствует действительности.

– Кто вас практически подготавливал на роль террориста, кроме Крауса?

– Практически, кроме Крауса, меня никто не подготавливал, если не считать трех бесед со Скорцени.

– Кто такой Скорцени и для чего вам были организованы встречи с ним?

– Скорцени был известен мне из газет как руководитель и личный участник похищения из Италии Муссолини, после того как он был взят в плен англичанами. В первой беседе со мной в ноябре 1943 года в Берлине Скорцени расспрашивал о моем прошлом, и беседа носила больше характер ознакомления с моей личностью. Цель этого свидания стала для меня ясна несколько позже, после второй встречи со Скорцени.

– Расскажите об этой встрече подробно.

– В январе 1944 года, находясь в Риге, я получил приказ Крауса выехать в Берлин. Сопровождал меня переводчик СД Делле. По прибытии в Берлин я узнал от Делле, что подполковник Грейфе погиб в начале января 1944 года во время автомобильной катастрофы и что вместо него назначен майор СС Хенгельхаупт. Делле мне сообщил, что Хенгельхаупт вызвал меня для личного знакомства, но придется подождать некоторое время, так как он занят и не может меня принять. Через два-три дня мне была организована встреча со Скорцени.

– Где происходила эта встреча?

– Делле привез меня в служебный кабинет Скорцени на Потсдамельштрассе № 28. Кроме Скорцени в кабинете находились еще два неизвестных мне работника СД. В беседе Скорцени объяснял мне, какими личными качествами должен обладать террорист. По ходу разговора он рассказывал о деталях организованного им похищения Муссолини. Скорцени заявил мне, что если я хочу остаться живым, то должен действовать решительно и смело и не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут меня погубить. Скорцени рассказал, как во время похищения Муссолини он перепрыгнул через ограду замка, очутился в двух шагах от стоявшего на посту карабинера. «Если бы я тогда хоть на секунду замешкался, – заявил Скорцени, – то погиб бы, но я без колебаний прикончил карабинера и, как видите, выполнил задание и остался жив».

Весь этот разговор сводился к тому, чтобы доказать мне, что осуществление террористических актов в отношении специально охраняемых лиц вполне реально, что для этого требуется только личная храбрость и решительность и что при этом человек, участвующий в операции, может остаться живым и стать таким же героем, каким стал он – Скорцени.

– Вы рассказали только о двух встречах со Скорцени. Когда же состоялась ваша третья встреча с ним?

– Третья встреча со Скорцени состоялась также в январе 1944 года в Берлине.

– О чем вы говорили в этот раз?

– Скорцени в этот раз расспрашивал меня о Москве и пригородах и под конец прямо поставил передо мной вопрос – возможно ли осуществление в СССР такой операции, какую он провел в Италии? Я ответил, что затрудняюсь судить об этом, но, по моему мнению, проведение такой операции в СССР значительно сложнее, чем похищение Муссолини из Италии.

– Почему Скорцени интересовался вашим мнением по этому вопросу?

– У меня создалось впечатление, что Скорцени разрабатывает план похищения кого-то из руководителей советского правительства.

– А что вам достоверно известно о планах германской разведки?

– Мне известно, что главная команда «Цеппелин-Норд» в Риге готовит выброску через линию фронта нескольких групп агентов с задачей совершения крупных диверсионных актов.

– От кого это вам стало известно? – спросил Барышников.

– Об этом мне лично говорил начальник команды «Цеппенлин» Краус Отто.

– Почему Краус посвящал вас в дела, являющиеся служебной тайной?

– Краус относился ко мне с большим доверием, так как видел тот значительный интерес, который проявляло ко мне руководство восточным отделом СД в Берлине, в частности Грейфе, а после него Хенгельхаупт, поэтому, очевидно, он и посвящал меня в свои дела. Должен вместе с тем заметить, что постановка конспирации в команде «Цеппелин» в Риге такова, что подобные факты становились известными многим агентам.

– Каким образом?

– Краус периодически организовывал так называемые «комрадабенд» – товарищеские ужины, на которые приглашалась доверенная агентура, в том числе и я. На этих «ужинах» происходили обсуждения очередных мероприятий «Цеппелина» и намечались конкретные лица для исполнения заданий. Из разговоров за «ужинами», а также и из личных бесед с Краусом мне известно, что на протяжении года моего пребывания в «Цеппелине» было заброшено через линию фронта большое количество агентуры, однако переброска производилась мелкими группами, вследствие чего их работа была малоэффективной. Некоторые группы обосновались в Советском Союзе и поддерживают радиосвязь с немцами, но, как жаловался мне Краус, результаты их работы ничтожны.

На одном из таких «ужинов», незадолго до моей выброски, ряд агентов, подготовленных и уже длительное время ожидавших переброски через линию фронта, выражали недовольство тем, что «Цеппелину» предоставляется мало транспортных средств, в связи с чем задерживается отправка агентуры. Особенно активно по этому поводу высказывался Филистинский.

– Кто такой Филистинский?