Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода Марочкин Владимир
Этот магнитофон был монофонический, двухдорожечный, со скоростью движения плёнки всего 9 сантиметров в секунду. О каких-либо наложениях говорить, конечно, не приходилось, поэтому песни исполнялись «живьём», как на концерте, от начала до конца. Если кто-то из музыкантов ошибался, магнитофон останавливался, плёнка отматывалась назад и неудавшийся фрагмент перезаписывался.
«Этот альбом как раз и грешит тем, что нам не всегда удавалось ровно войти», – рассказывает солист и гитарист группы Андрей Горин.
«Но в основном мы записали, конечно, обкатанные вещи, где была гарантия, что мы сыграем их от начала до конца», – вспоминает Юрий Лашкарёв.
В альбом вошли песни «Осталось немного печали», «Старый крест», «Ты поила коня», «Рассуждение № 1», «Рассуждение № 2», «Найти бы дорогу», «Март», «Весенний карнавал», «То, что нам твердили в детстве», «Найти бы дорогу-2», «О, Анапа!», «Не отпускай меня, любовь» и конечно же «Баллада о водосточной трубе».
Разумеется, основным критерием отбора песен для первого альбома была их востребованность у публики. Но в итоге получился не просто сборник популярных хитов группы. Музыканты придумали ироничную (или, как тогда говорили, – стёбовую) концепцию альбома, которая выразилась в его названии – «Рассуждения».
Чтобы понять природу стёба, стоит вспомнить, что романтика 1960-х годов, когда с высоких трибун заявлялось, что следующее поколение будет жить при коммунизме, к 1972 году развеялась, как дым над водой. Коммунизм так и не построили, Америку не только не перегнали, но даже и не догнали. Зато из теле– и радиоэфира были убраны все твисты и шейки. Зазиявшие пустоты заполнил всевозможный мусор, от нафталиновых оперетт до псевдопатриотических маршей.
Многих комсомольских вожаков, что любили рок-н-ролл и в 1960-х годах всячески потворствовали проведению рок-концертов, сняли со своих постов, а иных даже, говорят, посадили за решётку. Настали другие времена, в которых КПСС решила выстроить всех по новому ранжиру, но этот ранжир мало кого, кроме самих партаппаратчиков, устраивал.
«Оловянные Солдатики» в 1972 г.: Виктор Гусев, Юрий Лашкарёв, Сергей Харитонов, Андрей Горин
«Оловянных Солдатиков» уже вызывали в райком ВЛКСМ, где долго и нудно выспрашивали, что они имели в виду под «водосточной трубой»:
– Уж не считаете ли вы, что решения XXIV съезда партии выливаются в водосточную трубу?
«Было абсолютное ощущение, что больше ничего никогда не будет, – вспоминает Андрей Горин. – Незыблемость всей нашей судьбы до самой смерти была совершенно очевидной».
Та часть молодёжи Страны Советов, которая не хотела жить по новым правилам, построила параллельный мир со своими героями, своими законами и своими традициями. Язык, который был принят в контркультурном молодёжном сообществе, назывался стёб. Это был все тот же родной русский язык (правда, с изрядной примесью сленга), но интонационно совершенно иной, нежели нам преподавали в школе, поскольку в основе стёба лежала ирония по отношению к окружающей реальности.
Стёб – это также и манера общения, которая требовала от людей практически мгновенной реакции на любую шутку.
«У нас были очень жёсткие правила, – рассказывает Андрей Горин. – Три секунды на ответ. На любой вопрос. Чем круче, чем интереснее ты придумаешь феньку, тем ценнее это было. Но три секунды – и отдыхай! Если ты не ловил влёт – отойди! Ты не успел – ты не догнал».
У «Оловянных Солдатиков» было немало прекрасных лирических песен, а также песен-воспоминаний, в которых музыканты рассказывали о случаях, произошедших с ними в реальной жизни. Ещё были песни, посвящённые каким-либо конкретным предметам, например водосточной трубе. Но наибольшей популярностью у публики пользовались песни, основанные на стёбовых рассуждениях о смысле жизни, поскольку такие песни предполагали отклик слушателя и дальнейшее развитие стёба.
И так уж повелось, что подобные стёбовые песни на концертах никак не назывались. Но альбом требовал жёсткой структуры: если уж песня записана, то она должна иметь какое-то название – ведь так принято во всем музыкальном мире. В итоге немудрёных размышлений возникло слово «рассуждение», и песня «Легла на песок от дерева тень» стала называться «Рассуждение № 1», а песня «Хорошо тому живётся, кто не видел в жизни зла» превратилась в «Рассуждение № 2». И сам альбом получил название «Рассуждения». В итоге получилась характеристика жанра. И даже появилось новое качество музыки.
Альбом «Оловянных Солдатиков» «Рассуждения» стал одним из артефактов того параллельного мира, который построила молодёжь 1970-х.
«Оловянные Солдатики» в том подвале оказались отнюдь не случайно. В «генеральском» доме на Соколе жила семья Сергея Харитонова, гитариста «Оловянных». Сергей со школьных лет увлёкся песнями The Beatles и мечтал играть в настоящей бит-группе. Он благоговел перед «Соколами» и всегда с восторгом глядел на Юрия Ермакова, который шёл с репетиции домой в соседний подъезд, небрежно закинув на плечо свою электрогитару. У самого Сергея была совершенно обыкновенная акустическая гитара с приклеенным самопальным звукоснимателем, сделанным из телефонной трубки. Его отец-адмирал не слишком одобрял увлечение сына современными ритмами и постоянно ворчал на мечущиеся по дому звуки «фуги-куги», как он их называл. Чтобы позаниматься на гитаре, Сергей обычно запирался в ванной. И даже когда к нему пришёл знакомиться Андрей Горин, который играл на барабанах в джаз-оркестре МАИ, но на самом деле мечтал исполнять биг-бит и рок-н-ролл в настоящей группе, Сергей первым делом повёл гостя в ванную и только потом спохватился:
– Действительно! Что это я?! Никого ж дома нет!
Он церемонно пригласил своего нового приятеля в гостиную, где они до прихода родителей вполне весело провели время, исполняя все песни The Beatles, которые помнили наизусть.
Пока Лашкарёв и Харитонов были студентами Московского энергетического института, группа репетировала в ДК МЭИ. Но когда ребята окончили вуз и у «Оловянных Солдатиков» возникла проблема с репетиционной базой, родители Харитонова обратились к коменданту «генеральского» дома полковнику Волкову с просьбой найти ребятам какое-нибудь помещение для работы. Тот не задумываясь протянул ключи от бомбоубежища…
«В слове „убежище” есть очень важный смысл, – считает Андрей Горин, – потому что для нас это было действительно убежище. От всего, что нам мешало жить!»
…Молва о магнитофонном альбоме, который записали «Оловянные Солдатики», быстро разлетелась по столице и окрестностям. Очень многие хотели иметь этот альбом, поэтому Юрий Лашкарёв, возвращаясь с работы домой, тут же включал магнитофоны и начинал переписывать плёнки, которые у него скапливались десятками. А друзья уже несли новые и новые чистые катушки.
Альбом «Рассуждения» распространялся по Москве исключительно бесплатно. Музыканты считали, что если люди хотят попрыгать на концерте, то они должны заплатить за это деньги, так как для музыкантов концерт – это работа. Но запись альбома являла собой реализовавшуюся мечту, и у наших героев было категорическое отношение: альбом продавать нельзя, потому что нельзя продавать мечту…
«Когда мы закончили запись, – вспоминает Андрей Горин, – у меня возникло удивительное ощущение, что все эти песни впечатались куда-то в Космос, туда, где все наши мысли хранятся, а не исчезли в неизвестном направлении. Ведь раньше то, что ты делаешь, пропадало с последним звуком и с приходом комсомольца, который объявлял о закрытии вечера. И вдруг стало возможным прикоснуться, взять в руки то, что ты делаешь!»
Вот так подвал дома № 75 по Ленинградскому проспекту стал дважды героем рок-н-ролла…
P. S. Идея повесить мемориальную доску на этом доме легла в основу фильма «Да здравствует рок-н-ролл!», который Авторское телевидение сняло по заказу Первого канала (авторы сценария Владимир Марочкин и Игорь Васильков, режиссёр Андрей Верещагин). И доску действительно создали, правда виртуальную, при помощи компьютера. В каждом интервью фильма мы спрашивали музыкантов первого рок-поколения о том, что бы они написали на этой мемориальной доске.
Александр Градский: «У Макаревича есть песня со словами „Всё могло бы быть совсем не так…”, и было бы неплохо написать эту фразу. А дальше как хотите, так и понимайте: всё могло бы быть совсем не так в смысле, что всё могло бы быть гораздо хуже, или всё могло бы быть совсем не так в смысле, что все могло бы быть гораздо лучше…»
Александр Буйнов, в начале 1960-х игравший в рок-группе «Скоморохи», сказал совершенно обратное: «Всё должно было быть именно так, как оно было…»
«Я хотел бы, чтобы там прозвучало слово „чуваки”. Мы все были чуваками! Чувакам, пионерам рок-н-ролла!..» – сказал гитарист группы «Красные Дьяволята» Владимир Коньков.
«Подвал – это начало жизни», – такую надпись предложил лидер «Рубиновой Атаки» Владимир Рацкевич. «Все бит-группы начинали с подвалов. Подвал вообще уютное место, потому что там можно делать всё, что хочешь: строгать, пилить, играть свою музыку. Там, в подвале, появляется чувство собственника».
«Из этого подвала вылетел „Сокол”!» – смеясь, сказал Юрий Ермаков.
«Как пробка из бутылки», – сквозь общий хохот добавил бас-гитарист группы «Сокол» Игорь Гончарук.
Последними на наш вопрос отвечали музыканты группы «Оловянные Солдатики». Андрей Горин попросил написать два слова: «счастье» и «любовь». А Сергей Харитонов с традиционными для «Оловянных Солдатиков» стёбовыми интонациями воскликнул: «Люди, помните их!..»
«Соколиная» охота
Осенью 1964 года Юрий Айзеншпис почувствовал, что его группа «Сокол» уже готова к большим свершениям, и решил показать её друзьям. Он договорился с дирекцией кафе «Экспромт», расположенного неподалеку от Курчатовского института, о том, что в один из дней у них проведут вечер отдыха, на котором будет играть самодеятельный ансамбль. Молодёжные кафе в то время уже «цвели и пахли». Это было модно, об этом был снят художественный фильм «Дайте жалобную книгу», поэтому дирекция кафе пошла навстречу инициативному юноше.
Пригласительные билеты были сделаны из обыкновенных почтовых открыток с изображением какой-то птицы, напоминающей сокола. На обороте был написан такой текст: «Дорогой друг! Мы приглашаем тебя на вечер встречи с вокально-инструментальным ансамблем „Сокол”. Этот вечер состоится в кафе „Экспромт” 6 октября 1964 года».
Среди своих друзей и товарищей музыканты распространили около восьмидесяти таких открыток. Большая часть билетов была роздана друзьям и знакомым на асфальтовом пятачке у метро «Сокол», где тусовалась молодёжь, жившая окрест. Часть билетов Юрий Ермаков отнёс в Московский авиационный институт, а Вячеслав Черныш – в Московский химико-технологический институт, где они учились. Юрий Айзеншпис распространил билеты по своим каналам.
«Были дети Мазурова, члена политбюро ЦК КПСС, дети Дементьева, министра тяжёлой промышленности, много детей дипломатов, фамилии которых я уже и не помню, – вспоминал Юрий Айзеншпис. – Среди молодёжи было много студентов МГИМО и других престижных вузов».
Бас-гитарист «Сокола» Игорь Гончарук рассказывал, что на этом концерте его ударило током. Где-то протёрся провод, его закоротило, и напряжение пошло на струны. Игорь упал со сцены. К счастью, сцена была не очень высокой, и он отделался лишь лёгкими ушибами.
Премьера прошла успешно. Но что делать дальше? В то время самодеятельность имела право выступать только в клубах, и то если прошла соответствующую комиссию. А о том, чтобы сыграть на большой сцене, например во Дворце спорта или Театре эстрады, и речи не могло быть. В ресторанах ансамбли были объединены в МОМА (Московское объединение музыкальных ансамблей), и в основном там играли тогда джазисты. Поэтому говорить об официальных публичных выступлениях было нереально. Вот тогда Айзеншпису и пришла в голову мысль и дальше устраивать вечеринки, подобные той, что он организовал в кафе «Экспромт». Такой концерт в кафе получил название «сейшен».
Таким образом, можно утверждать, что история подпольных сейшенов в Москве началась 6 октября 1964 года.
Под предлогом проведения какого-нибудь праздничного мероприятия, например вечера в ознаменование взятия Бастилии, снимался какой-нибудь недорогой ресторанчик, где-нибудь в Сокольниках, подальше от хозяйского глаза. Билет, который изготавливался из половинки обычной почтовой открытки, стоил 6–7 рублей. На столах стояли по бутылке водки и бутылке вина, фрукты, салат оливье, официантки разносили горячее – всё это входило в стоимость билета.
На сейшен собиралась самая разноплановая публика, тут бывали и фарцовщики, и путаны, и студенты, и молодые лейтенанты КГБ. «К нам на концерты частенько захаживал Кирпич, бандит с улицы Горького. Он приходил, слушал музыку, молча выпивал и уходил. Тут же рядом сидел сын художника Лактионова. Вот это была типично московская тусовка…» – вспоминает Юрий Ермаков.
Биг-бит уравнивал всех: и подпольный миллионер, и молодой инженер, который у себя в НИИ получал едва-едва 80 рублей, слушали одну и ту же музыку, пили одно и то же вино.
В 1964 году в Москву хлынул поток выпивки из-за границы, и все магазины и бары оказались буквально завалены шотландским виски, договор о поставке которого был подписан ещё Н. С. Хрущёвым. Видимо, Хрущёв знал, что настоящий виски делают в Шотландии, а вовсе не в Америке. Большая литровая бутылка виски стоила 6 рублей 50 копеек. А рядом на полках стояли джин «Бифитер» и французский коньяк. И тоже по вполне доступным ценам.
Фидель Кастро присылал с Кубы в Союз в больших количествах настоящий кубинский ром Habana. Причём не тот, который кубинцы стали делать после своей революции, а ещё американские запасы, то есть настоящий бакарди, просто перелитый в другие бутылки с новыми этикетками.
Зрители рассаживались за столики, группа начинала играть, тот минимальный набор яств, что был выставлен на столы, вскоре заканчивался, и посетители начинали делать новые заказы, буквально сметая с полок бара алкогольные напитки. Ресторан после каждого концерта оставался в полном восторге.
Вскоре подобные «встречи» стали регулярными, а их аудитория увеличивалась в геометрической прогрессии.
«Квартир тогда не было даже у обеспеченных людей, – рассказывает Юрий Ермаков, – поэтому вся молодёжь была на улице. Все отдыхали, все гуляли. Кафешечек было много: туда зашли, с собой бутылку принесли, выпили. А там на сценке группка какая-то играет…»
Но когда «Сокол» вышел на пик своей популярности, то основную массу концертов составили выступления в различных КБ, НИИ, институтах, куда ансамбль с удовольствием приглашали. Постепенно вокруг музыкантов сложилась группа людей, которая помогала с организацией концертов. У «Сокола» были свой продюсер, свой водитель, свой врач, свой фотограф, свой радиоинженер.
В какой-то момент пришлось позаботиться и о том, чтобы нанять даже собственную охрану из числа сочувствующих рок-н-роллу. «Это были два ватерполиста весьма крупного телосложения, – вспоминает клавишник Вячеслав Черныш. – Стоя в дверях зрительного зала, они загораживали проход собственными фигурами. Чтобы пропустить кого-либо, им достаточно было только выдохнуть, и между ними образовывалось свободное пространство. Тот счастливец, для которого это, собственно, и делалось, получал возможность прошмыгнуть в образовавшийся проход. Затем охранники вновь набирали воздух в свои лёгкие, и их животы смыкались, закрывая ненужные теперь пустоты».
Таким образом, на сцене играли четверо, а на концерты выезжало около двенадцати человек.
«Однажды под Новый год, – рассказывает Вячеслав Черныш, – у нас должен был состояться концерт в подмосковной Электростали. А на улице была жуткая холодина: мороз под 30 градусов! И как назло сломался и не приехал наш пазик, который должен был везти нас в Электросталь. Но не поехать нельзя, ведь нас ждут люди! Это же новогодний вечер! Нам надо было сначала выступать в концерте, а потом играть танцы. И если не приедет коллектив, то вечер может сорваться. Что делать? Мы бегали, искали – всё напрасно: ну кто же 25 декабря поедет в какую-то Электросталь?
Юрий Ермаков, Лев Пильщик, Игорь Гончарук, Виктор Доронин. 1966 г.
Но в восемь часов вечера, когда в Электростали уже должен был начинаться концерт, я остановил на Садовом кольце большую машину, гружённую мебелью, и говорю:
– Отвезёшь нас в Электросталь и обратно?
Шофёр думал-думал и за большую сумму согласился.
Мы загрузили аппаратуру, а это были железные ящики, огромные и тяжёлые, как сейфы! На улице – холод, а ехать в Электросталь долго – час или даже полтора. Мы сорвали с окон в клубе бархатные портьеры, обернули ими инструменты и сами в них завернулись и так сели в машину. Чтобы в дороге не замерзнуть окончательно, захватили с собой „горючее”, всякие „тормозные” жидкости. В итоге в Электросталь мы приехали такими, что нас надо было буквально вынимать из кузова.
… И вот приезжает машина с надписью „Мосмебель” на борту, и первым из кабины вылезает наш фотограф Володя Шевцов.
– Скажите, пожалуйста, где здесь директор? – спрашивает он.
– А что привезли? – переспрашивают они.
– Я привёз вам ансамбль! – отвечает Володя.
Нам помогли вылезти из кузова и вынули из тряпок – они думали, что это у нас такое новогоднее шоу. В общем, играть мы начали в пол-одиннадцатого вечера и играли до трёх часов утра. Водитель был совершенно обалдевший. Сначала он кричал, что жена выгонит его из дома, но потом, после двенадцати, смирился с тем, что вернётся домой только к утру. В три часа ночи мы закончили играть, а в Москве были около шести часов утра…»
К концу 1960-х «Сокол» стал очень востребованным ансамблем и играл по два, а иногда и по три раза в неделю. Основное время занимали репетиции, поскольку группа должна была заботиться о постоянном обновлении своего репертуара. Магнитофонов у любителей рок-музыки тогда ещё было мало, но молодые люди желали быть в курсе самых последних достижений музыкальной моды. Поэтому в те времена именно группы служили ретрансляторами музыкальных новинок.
Интересно, что «Сокол» репетировал в местах, которые позже стали культовыми для любителей рок-музыки. «Сокол» как бы открывал их для рок-культуры.
Первая репетиционная база наших героев находилась в подвале «генеральского» дома на Ленинградском проспекте. Об этом было подробно рассказано в предыдущей главе. Летом 1965 года «Соколу» пришлось покинуть тот подвал, и музыканты перебрались в ДК имени Курчатова. Добираться до «Курчатника» приходилось на автобусе, тогда как для того, чтобы попасть в подвал, Юрию Ермакову, например, надо было только спуститься с восьмого этажа и перейти двор. Но репетировать в Доме культуры было интереснее, так как репетиции проходили на сцене, где, во-первых, был очень неплохой звук, а во-вторых, там можно было включить настоящий концертный свет, что создавало обстановку, приближенную к «боевой».
Кстати, именно в ДК имени Курчатова осенью 1965 года музыканты «Сокола» сочинили первые песни на русском языке – «Где тот край?» и «Солнце над нами», с которых и начинается отсчёт истории русского рока.
На свои выступления музыканты «Сокола» часто приглашали талантливого певца Льва Пильщика, а тот, в свою очередь, сосватал ансамбль дирижёру Эдди Рознер, искавшему модную группу. Эдди Рознер, будучи человеком, чувствительным ко всему новому и необычному, несколько раз включал самодеятельную бит-группу в программу своих выступлений.
В мае 1966 года «Сокол» поступил на работу в филармонию и укатил на гастроли по Советскому Союзу. В Москву наши герои вернулись осенью 1967 года. Тогда продюсер Юрий Айзеншпис договорился с дирекцией Дома культуры «Энергетик», который располагался на Раушской набережной, что «Соколу» выделят комнатку для хранения инструментов и разрешат репетировать на сцене.
Чтобы «расплатиться» за базу, «Сокол» почти каждое воскресенье в четыре часа дня давал концерт на сцене Дома культуры: два отделения по часу, с антрактом. Вся музыкальная и студенческая Москва знала, что «Сокол» выступает в «Энергетике», и спешила на Раушскую набережную послушать своих любимцев. Директор Дома культуры был очень доволен. Он отчитывался в том, что провёл большой тематический концерт, а это – галочка, причём очень жирная.
«После репетиции или концерта, – вспоминает Юрий Ермаков, – мы обычно направлялись в гостиницу „Россия”. Для этого нужно было лишь перейти мост через Москву-реку. Обычно мы поднимались в бар, который располагался на 15-м этаже, но иногда оставались внизу, в ресторане. Войти в „Россию” тогда можно было свободно. Время у нас было не ограничено, и можно было сидеть, сколько хотелось. Мы там брали обычно коктейль – водку с лимонным или апельсиновым соком. Что интересно: бармен всегда доливал водки столько, сколько надо…»
Когда бары в Москве закрывались, музыканты садились в такси и ехали в аэропорт, ведь там питейные заведения работали всю ночь.
«Однажды был интересный случай, – рассказывает Юрий Ермаков. – После концерта мы, как всегда, зашли в бар, досидели до закрытия, а так как душа требовала продолжения, то взяли такси и поехали в аэропорт Шереметьево. А в тот раз наш приятель Артур Макарьев, который учился в МГИМО, принёс нам слова песни „Hamburg” группы Procol Harum. Шикарная песня была! Почему-то все помнят их хит „Бледнее тени бледной”, но „Hamburg” ведь не слабее. И вот мы едем, а по дороге пытаемся перевести текст с английского и понять, о чём в песне поётся. Вдруг шофер останавливает такси и говорит:
– Дайте я взгляну!
Мы на него с удивлением смотрим, а он берёт этот текст и с ходу нам его переводит.
– Откуда ты с таким знанием английского взялся? – спрашиваем мы его.
А он отвечает:
– Я – американец.
В 1930-х годах к нам в Советский Союз потянулся безработный люд из Америки. В период депрессии они к нам ехали в огромном количестве. Вот и его родители так же приехали. Он был тогда ещё ребёнком.
И вот он сидел и переводил. Это было потрясающе: заснеженная дорога на Шереметьево, кругом лес, метель метёт, и посреди всего этого сидят в такси люди и читают текст песни группы Procol Harum!
Когда мы приехали в Шереметьево, он говорит:
– Я вас подожду.
– Да мы долго будем сидеть!
– Я вас всё равно подожду. Вы для меня как маленькая отдушина.
И он действительно нас дождался…»
Интересно, что прорабом на строительстве гостиницы «Россия» работала Лидия Ермакова, жена лидера группы «Сокол» Юры Ермакова.
«Девчонки из нашего стройуправления отказывались там работать, – вспоминает Лидия, – потому что гостиница была высокой и надо было то и дело подниматься на верхние этажи. А я пошла, ведь я жила на улице Осипенко (ныне Садовническая улица), и от моего дома до „России” мне лишь мост перейти…»
Несколько лет Юра и Лида ходили мимо, не замечая друг друга, а познакомились в компании друзей совсем в другом районе Москвы.
«Мы всё время у кого-нибудь собирались, – рассказывает Юрий Ермаков. – У меня в квартире на „Соколе” кого только не бывало! Полно народу было! Пол тогдашней Москвы! Иногда набивалось человек по сорок, по пятьдесят. Это была очень широкая компания!
Сейчас я наблюдаю у людей „синдром изолированности”, тогда же у нас было безбрежное море общения. Можно было поехать куда угодно! В одну компанию, в другую, в третью, причём эти компании в течение одного вечера могли и поменяться, и перетасоваться. Можно было начать вечер в одной компании, потом переехать в другую, а затем оттуда успеть вернуться в первую. Если ты кого-то не застал в одной компании, то мог встретить в другой, или если он опоздал, то мог приехать вслед за тобой туда, куда ты уехал, а мог и не приехать… Движения были абсолютно спонтанные, но так жила тогда вся Москва.
А когда есть некая общность или, попросту говоря, одна родная компания, которая живёт в одних пределах, то есть когда все читают одни и те же книжки, смотрят одни и те же фильмы, слушают одни и те же пластинки, тогда начинается общение на уровне даже не диалога, а на уровне намёков:
– Последнего Рики Нельсона слышал?
– Конечно!
– А помнишь, у него во второй песне?
– Да, у него там здорово!»
Вот такой шёл разговор. Это, кстати, высший кайф, когда не надо полностью излагать свою мысль, а она схватывается собеседником с полуслова.
Эта традиция широкого гостеприимства сохранилась и тогда, когда Юра и Лида поженились.
«У нас каждый день был насыщен до предела: или концерты, или репетиции, или просто так собирались, – вспоминает Лидия Ермакова. – Мы тогда жили на улице Лестева. Поскольку у нас была небольшая однокомнатная квартира, то за столом все не помещались, и кто-то сидел прямо на полу, на ковре. Мы собирались и всей своей группой, и братья Мошковы („Тролли”) приезжали, и Серёжа Лактионов („Атланты”) заглядывал, и Лёня Азаров, наш личный доктор… Большая команда собиралась! Вся тусовка! Ужас сколько народу!
На Даниловском рынке покупалась телятина или свинина, селёдочка доставалась из баночки, водкой разводилось варенье из чёрной смородины… Было очень весело. Соседи спрашивали: „Вы кто? Артисты?!” Да, утомляли мы их, потому что, бывало, и на ночь все оставались. Зато на наших вечеринках родились многие творческие идеи».
Клавишник группы «Сокол» Вячеслав Черныш был женат на Елене Семичастной, дочери председателя КГБ СССР В. Е. Семичастного. Разумеется, группа «Сокол» в полном составе побывала на их свадьбе, которая состоялась в ресторане гостиницы «Украина».
«Когда Семичастный пришёл, – вспоминает Юрий Ермаков, – то сел во главе стола и сказал:
– Товарищи! Разрешите открыть свадьбу моей дочери!
Он принёс с собой саквояжик с „Беловежской водкой” разных составов. Там была и брусничная водка, и полынная, были там и наливки всякие, и настоечки очень вкусные. Накануне мы хорошо посидели, поэтому белорусские крепкие напитки пришлись очень кстати.
Когда он уходил, то сказал:
– Разрешите считать мероприятие закрытым!
В общении Семичастный оказался нормальным спокойным мужиком, но даже на свадьбе дочери он был закутан в официоз. Тогда и нельзя было иначе, ведь если бы его повело в демократию, то в верхах могли сделать вывод, что это, значит, не совсем „наш” человек!
Но, между прочим, и мы все пришли на свадьбу Славы и Лены в пиджаках и галстуках, ведь известно, что и Мик Джаггер тоже надевает галстук, если этого требуют традиции того места, куда он приходит. Другое дело, что и блейзеры, и галстуки, и рубашки, которые были надеты на нас, дразнили очень яркими расцветками.
И мне, кстати, не нравится, когда человек является на официальное мероприятие в каком-то занюханном виде, типа я – свободный художник или хиппи. Если тебя куда-то пригласили, ты можешь не пойти, но если пошёл, то должен уважать пригласивших тебя людей. Совсем не обязательно надевать серый пиджак, но всё-таки оденься нормально, чтобы это было красиво. На концертах на нас могла быть и рваная обувь, и рваные джинсы, но ведь это не мы пришли к ним, а они к нам пришли. Но если человека пригласили в гости, то он должен быть нормально одет…»
Группа «Сокол» просуществовала около шести лет. Первые концерты ансамбля состоялись осенью 1964 года. Последний – в начале 1970 года в Сокольниках в ресторане «Прага» уже после того, как Юрия Айзеншписа посадили по статье за валютные махинации.
Вообще в «Праге» «Сокол» выступал довольно часто. Этот ресторан был знаменит тем, что там постоянно бывало чешское пиво. Ещё более важным было то, что шеф-поваром в «Праге» работал друг Юрия Ермакова Александр Цыплаков, который мог проследить за тем, чтобы всё было организовано на хорошем уровне.
Билет на сейшен в «Прагу» стоил шесть рублей. На столиках стояли по три бутылки пива на человека, ветчина, свёрнутая рулетиками, и другие чешские закуски.
Желающих попасть на выступления «Сокола» бывало очень много. Сергей Лактионов, сын художника, брал для своих друзей сразу двадцать билетов. Лёня Азаров, который работал на «скорой помощи», обычно распространял среди своих коллег около сорока билетов. Сорок билетов покупали ребята из МИДа. Друзья-телевизионщики забирали ещё тридцать билетов. Наташа, жена барабанщика Виктора Иванова, работала в МВД – билеты уходили и туда. Лена Семичастная, жена Славы Черныша, тоже распространяла билеты. Брат Лидии Ермаковой учился в академии КГБ и распространял билеты там («Я звонила ему и спрашивала, пойдут ли его друзья на наш концерт, – вспоминает Лида, – и неизменно ответ был такой: „Весь наш курс пойдёт!”»). На сейшен обязательно заглядывали известные московские фарцовщики Додик и Шахтёр. Несколько столиков занимали студенты Московского института стали и сплавов (МИСиС).
Лида Ермакова в отчаянии звонила Саше Цыплакову:
– Саша, поставь ещё пару столиков!
– Лида, ты видишь, что у меня и так всё впритык?
Иногда не хватало пива.
– Ладно, давай поставим не по три, а по две бутылки! – соглашалась Лида.
Ведь для большинства главным было иное – попасть на сейшен!
Жёны музыкантов – Лида Ермакова и Наташа Иванова – принимали самое активное участие в организации сейшенов.
Рассказывает Лидия Ермакова: «Я занималась билетами и деньгами, а Наташа Иванова – охраной. Мы с Наташей стояли у входа и проверяли билеты. Стоять у дверей было холодно, поэтому нас все жалели и приносили по рюмочке. Но больше никого на контроль нельзя было поставить, так как только мы знали всех в лицо.
Юрий Ермаков. 2001 г.
И сразу же надо было собирать деньги. Но мы не продавали билеты у входа. Ко мне подходили люди и говорили:
– У меня десять человек. Вот шестьдесят рублей, – и отдавали деньги, которые я складывала в свою сумочку.
Миллионер Додик, который всегда приводил много народу, вручал мне пачку рваных и замусоленных рублей. Я ужасно мучилась, пересчитывая их. И ведь всегда недодавал! Я ему говорю:
– Додик, ну недодал!
Он:
– Как недодал? Давай пересчитаем!
А концерт уже идёт!
Затем я шла с Сашей Цыплаковым в холодильную камеру, где на крюках висели огромные мясные туши, и там отсчитывала деньги, причитавшиеся ресторану…
И вот что интересно: у меня была сумка, сделанная в виде маленького сундучка, которая во время сейшена оказывалась доверху набита деньгами, и я могла оставить её на столике, а сама пойти плясать, но у меня никогда ничего из неё не вытащили! Хотя все видели, что деньги я складывала в эту сумку.
Кроме того, ещё продавались входные билеты по рублю. То есть когда уже все поели и попили, то народ просто заходил послушать музыку. Ведь там у входа толпы народа стояли! И как только люди узнавали, что в „Праге” идёт сейшен?
Музыканты играли, а я подходила к Наташе:
– Ну что? Не пора „рублёвых” пускать?
– Ладно, – отвечала она, – пойду посмотрю: съели там уже всё или нет?
Иначе пускать было нельзя, так как вновь вошедшие сразу же садились за столики.
У Наташи, жены нашего барабанщики Вити Иванова, отец был генералом милиции. Однажды в „Прагу”, когда там выступал „Сокол”, нагрянули милиционеры. Они пришли по чьей-то наводке, чтобы проверить, что там творится. Наташа их узнала, и, пока музыканты играли, она обо всём договорилась, и милиция ушла…»
… Последний вечер длился очень долго. «Сокол» играл много, будто предчувствуя расставание со своими верными поклонниками.
Ещё где-то в начале концерта Додик встал из-за своего столика и произнёс тост:
– Давайте выпьем за человека, которого с нами нет!
Всем было понятно, что этот тост – за Юрия Айзеншписа, который тогда уже сидел в тюрьме. Все встали и подняли бокалы…
Потом весь зал хором пел «Солнце над нами».
«Эти вечера я вспоминаю до сих пор, – говорит Лида Ермакова. – Там была сумасшедшая обстановка: ты знаешь всех и все знают тебя. И можно было ходить от столика к столику, что и делалось, получать информацию, обмениваться новостями. Эти вечера были удивительно светлы и приятны.
Кстати, когда в Сокольниках состоялся последний наш концерт, я уже была беременна. Тем не менее я делала всё, что от меня требовалось…»
«Жизнь была весёлая, – говорит Юрий Ермаков, – вперемежку с анархией, авантюризмом, музыкой и сексом. Но если бы мы продолжили и дальше играть своё, нам не дали бы этого делать, потому что начались… вокально-инструментальные ансамбли. Тогда сказали: мы сделаем вокально-инструментальные ансамбли и дадим вам, ребята, зарабатывать деньги. Но вы будете работать в рамках, которые мы сами вам обозначим. А мы были максималистами, нам хотелось делать только то, что нам хотелось делать.
Мы ушли со сцены. Но сейчас я думаю, что это была наша большая жизненная ошибка, потому что музыка – это было единственное, где мы состоялись как личности. Нельзя никогда бросать то, что состоялось. Никогда в жизни. То, что состоялось, надо лелеять как малое дитя. Лелеять и взращивать. А мы этого тогда не понимали. Да, я неплохой, даже достаточно высокого класса преподаватель. Игорь Гончарук – великолепный художник-иллюстратор. И Слава Черныш тоже является неплохим специалистом в своей области. Но состоялись мы именно в музыке…»
Рок-н-ролл на Юго-западе
Сегодня Раменки – один из престижных районов Москвы. Но когда-то это была жуткая окраина, куда ходил всего лишь один автобус № 66 от метро «Университет». В часы пик он был облеплен гроздьями людей, и большим счастьем было, если удавалось войти внутрь, а не висеть на подножке. Таксисты называли это место «Кубой», в том смысле, что ехать сюда было так же далеко, как на Кубу. Шутка, кстати, совершенно неслучайная, ведь массовая застройка района началась именно в 1962 году, когда Н. С. Хрущёву взбрело в голову разместить на Кубе советские ракеты с ядерными боеголовками, из-за чего едва не случилась атомная война.
В сентябре 1963 года в Раменки из центра Москвы переехала семья Вячеслава Малежика.
«Я очень хорошо помню, – рассказывал Вячеслав, – как 2 сентября мы с отцом ехали из Внуково, и, проезжая эти места, отец воскликнул:
– О, чёрт! Занесёт же сюда жить!
А приехали домой, мать говорит, что нам дали смотровую на квартиру, которая как раз в этих местах и находилась. Мы поехали смотреть. Решение было принято моментально, потому что по сравнению с 13,5-метровой комнатой, туалетом на улице, которые мы имели в центре города у Белорусского вокзала, эта квартира показалась нам просто царскими хоромами! Та мебель, которую мы перевезли из старой квартиры, растворилась здесь, её было практически не видно. Большая квартира – это определённое состояние духа. Она дает чувство свободы».
Новые дома, выросшие в начале 1960-х годов на месте бывших подмосковных деревень Раменки, Воробьёво, Троице-Голенищево, заселили молодые учёные, преподаватели МГУ, киношники, журналисты, артисты и даже дипломаты. То есть в основном это были люди, которые имели возможность более-менее регулярно привозить из-за границы свежие пластинки, газеты и журналы. Во многом именно поэтому здесь случился настоящий взрыв рок-н-ролла, потому что все – и взрослые, и их дети – полюбили новую музыку, коллекционировали записи и пели во дворах под гитару песни, от которых душа начинала трепетать, мечтая о необычных путешествиях и приключениях. Территориальная отдалённость от других районов Москвы создавала странное ощущение, будто ты плывёшь на корабле по огромному морю в поисках неведомых земель, экзотические звуки новой музыки тоже давали колоссальный простор для фантазии, и в итоге многие мальчишки, выросшие на Юго-Западе столицы, выбрали рок-музыку приключением на всю оставшуюся жизнь.
Вячеслав Малежик. 1973 г.
«Однажды я услышал из окошка на пятом этаже, как Валера Беспалов, будущий участник ВИА „Весёлые Ребята”, пел во дворе „I Schould Have Knows Better”, – вспоминает Вячеслав Малежик. – Мой сосед по парте Юра Давыдов (однофамилец лидера ансамбля „Зодчие”) показал мне на гитаре рок-н-ролльчик, который пел Пэт Бун. А муж моей старшей сестры обучил меня минорным аккордам. С этого всё и началось…»
Массовому увлечению новой музыкой способствовала и та уникальная атмосфера свободы, что царила в начале 1960-х в раменских школах. Рассказывают, что опытные учителя, жившие в других районах Москвы, категорически отказывались сюда ехать, потому что добираться на работу в Раменки было весьма затруднительно. Тогда городской отдел народного образования (гороно) решился на эксперимент и набрал учительский состав из вчерашних студентов пединститутов, причём некоторые из преподавателей ещё даже доучивались на последних курсах. Разумеется, большинство из учителей оказались поклонниками рок-музыки, поэтому под сводами школ вовсю звучали песни Элвиса Пресли, «Битлов», Пэта Буна…
«Атмосфера во время уроков в школе № 169, где учились мы с Юрой Валовым, – вспоминал Вячеслав Малежик, – была фантастически демократическая, вплоть до того, что мы позволяли себе называть учителей по имени – Танями или Наташами. Мало того, между учениками и учителями постоянно возникали романы. Они и в этом отношении были „учительницами первыми моими”. Парни, у которых случался такой роман, вызывали восхищение и удивление…»
Наверное, если бы в гороно почуяли этот запах свободы, то разгорелся бы большой скандал, ведь советская педагогика упорно считала, что любовь мешает изучению школьной программы. Но на самом деле атмосфера демократии дала свои плоды и с точки зрения успешной сдачи экзаменов в вузы. По крайней мере, Малежик рассказывал, что из сорока человек, учившихся в его классе, в различные институты поступили тридцать восемь! Сам Вячеслав Малежик пошёл учиться в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ), а его друг Юрий Валов поступил на юридический факультет Московского университета.
Центром притяжения для ребят из Раменок был, разумеется, Московский университет, который манил в какие-то ещё неведомые, туманные дали. Конечно, многие мальчишки и девчонки, родившиеся не только в Москве, но и в других уголках Советского Союза, мечтали поступить учиться в МГУ, но раменские школьники воспринимали университет как что-то родное, домашнее, тем более что шпиль главного здания на Ленинских горах был виден практически из любой точки района.
«Я ещё учился в школе, когда начал ходить на сейшен в главное здание, или ГЗ, как все его называли, – вспоминает Юрий Валов, музыкант группы „Скифы”. – Я помню польских „Тараканов”. Они на меня произвели огромное впечатление тем, что у них на выступлении стояли огромные, как шкафы, колонки. Это так звучало! Это были мои первые ощущения, когда я звук почувствовал не ушами, а буквально всем телом.
Университет казался нам государством в государстве, в котором происходили разные очень интересные вещи. То, что не допускалось в других местах, например танцы под биг-бит-ансамбль, в университете было вполне возможно, потому что там училось много иностранных студентов. Там возникали клубы по интересам, там была кое-какая аппаратура, там можно было репетировать, вот поэтому там все и кучковались. У нас сложилась юго-западная тусовка, в которую входили Саша Градский, Лёня Бергер, Саша Лерман, а потом к нам и Дюжиков присоединился, все эти люди потом стали ключевыми музыкантами».
Первые университетские рок-группы состояли, как правило, из иностранных студентов, но в 1965 году на юридическом факультете МГУ возникла группа «Челленджерс», которую организовали советские студенты Николай Воробьёв (гитара, вокал, в будущем – художественный руководитель ВИА «Музыка»), Ярослав Кеслер (бас, в будущем – основатель группы «Мозаика»), Александр Жестырев (ударные, в будущем также «Мозаика») и Андрей Родионов (гитара). Название группы в переводе на русский язык означало «Бросающие вызов». Ребята назвались «загранично», чтобы выглядеть поярче и понеобычнее.
Осенью 1966 года на биологическом факультет родилась группа «Скифы», в первый состав которой вошли Владимир Сальников (ритм-гитара), Сергей Дюжиков (соло-гитара), Сергей Сапожников (бас), Юрий Малков (барабаны).
Ритм-гитарист Владимир Сальников рассказывал, что история этого легендарного ансамбля началась с того, что одним летним деньком он сидел на лавочке у общежития биофака и ждал своего приятеля Юрия Малкова. С собой у него была гитара, поэтому он, чтобы скоротать время, бренчал какую-то битловскую песенку. Вот тогда к нему и подошёл незнакомый светловолосый юноша и попросил гитару. «Что было со мной после того, что я увидел и услышал, трудно передать словами, – вспоминал Владимир Сальников. – Так играть на гитаре у нас не мог никто. Что только он не выделывал! Я увидел и разнообразные риффы, и даблстопы Чака Берри, и слайды, и бенды, и много аккордов, о существовании которых я даже не подозревал».
Этого юношу звали Сергей Дюжиков. Он поведал новому знакомому о том, что приехал в Москву из города Измаил, что там он мог не только слушать радио, но и смотреть по румынскому телевидению выступления знаменитых западных рок-групп, благодаря этому он правильно, по-рок-н-ролльному играл на гитаре и знал многие приёмы, которыми пользовались Чак Берри, «Роллинги». А ещё в Измаиле у него была группа, которая называлась «Аргонавты». Теперь же он желал поступить на филологический факультет МГУ и создать группу в Москве.
Разумеется, ребята тут же договорились, что будут вместе делать новую бит-группу. Но, разумеется, окончательное решение было отложено до того момента, как станут известны результаты вступительных экзаменов.
Сергей Дюжиков успешно сдал все экзамены и был зачислен на филологический факультета МГУ. Владимир Сальников вспоминал, что конкурс на филфаке в то время был сумасшедший: более десяти человек на место. И то, что Дюжиков с первого же раза поступил в МГУ, свидетельствует о том, что он обладал незаурядными знаниями иностранного языка (английского) и литературы.
Едва были объявлены итоги вступительных экзаменов, как новая группа приступила к репетициям. Генератором идей, конечно, был Сергей Дюжиков. «Сергей каждому из нас показывал, что мы должны играть и как, – рассказывал Владимир Сальников. – Строго требовал исполнения своих установок. Сначала давалось всё с трудом, чувствовалась разница в уровнях нашей и его подготовки. Но постепенно стало получаться. От репетиции к репетиции группа становилась сыгранней».
Первое выступление «Скифов» состоялось в один из сентябрьских субботних вечеров на танцах в студенческом общежитии МГУ, в столовой. Музыканты очень волновались, но все их опасения оказались необоснованными: студенты жаждали нового звука, а потому приняли группу на ура.
Вскоре музыкантам удалось пробиться в ДК МГУ, поближе к кумирам – польским «Тараканам». Правда, общение с ними не заладилось, зато, когда «Тараканы» давали концерты, слушать их теперь можно было сколько душе угодно.
А вскоре и сами «Скифы» выступили на танцах в главном здании МГУ. Гитарист Владимир Сальников рассказывал, что народу собралось довольно много, но почти никто не танцевал. Обступив музыкантов полукольцом, люди завороженно следили за тем, как быстро бегают по грифу пальцы Дюжикова…
Сразу же после того выступления к «Скифам» потянулись гонцы из других институтов, наперебой зазывая музыкантов на студенческие вечера отдыха. Наиболее памятным стал концерт в Московском автодорожном институте (МАДИ). «В фойе актового зала нам устроили импровизированный подиум из столов, на котором мы провели весь вечер, – рассказывал Владимир Сальников. – Сергей Дюжиков так завёл публику, что временами мне становилось жутко. Казалось, ещё немного – и толпа начнёт громить всё вокруг. Над головами летали снятые пиджаки и куртки, местами возникали потасовки. Стоял дикий визг. Прибежали представители администрации и потребовали остановить это безобразие. Как ни странно, перед нами извинились за столь „непотребное” поведение своих студентов, после чего всё закончилось…»
Кульминация творческой жизни первого состава «Скифов» наступила ближе к Новому году. Победив в отборочных турах городского конкурса студенческой эстрады, ансамбль получил право участвовать в финальном концерте, который должен был состояться… во Дворце спорта в Лужниках. Владимир Сальников рассказывал, что музыканты долго не могли поверить в такое счастье, думали даже, что приглашение выступить во Дворце спорта – чей-то розыгрыш. Их сомнения исчезли, только когда они вышли на сцену и почувствовали, как от ледяной арены явственно потянуло холодом.
«Скифы» выступали после известной в то время исполнительницы туристических песен Ляли Фрайтер. Её долго не отпускали со сцены, и это усиливало волнение, которое постепенно достигло своего апогея. А ещё мерзли кончики пальцев…
Но вот наконец ведущая объявила:
– А сейчас выступает группа «Скифы»!
Для конкурсного выступления «Скифы» подготовили инструментальную версию романса «Очи чёрные», правда, в твистовой аранжировке, как эту «вечнозелёную» песню исполняла модная английская группа Ventures, а также три композиции группы Shadows – «Apache», «Piece Pipe» и «The Rise and Fall of Flingel Bunt», причём последнюю музыканты посвятили советским космонавтам. Отыграли все вещи так, что зал охватило ликование. Жюри тоже осталось довольно и присудило ансамблю диплом лауреатов. Впрочем, в победе «Скифов» не было ничего удивительного: в те времена все понимали, что биг-бит и научно-техническая революция суть близнецы-братья, а студенчество было главным двигателем и того и другого…
Музыканты группы «Скифы» Сергей Дюжиков и Юрий Валов у Главного здания МГУ на Ленгорах
Осенью следующего 1967 года появился состав «Скифов», который стал легендой русского рока, первым начав пропагандировать ритм-энд-блюз: Сергей Дюжиков (гитара, вокал), Юрий Валов (гитара, вокал, экс-«Ребята»), Виктор Дегтярёв (бас, экс-«Славяне»), Вячеслав Донцов (барабаны, экс-«Славяне»).
Известна точная дата, когда состоялось знакомство студента юридического факультета МГУ Юрия Валова и студента филологического факультета МГУ Сергея Дюжикова, – 20 сентября 1967 года.
«Встретились мы с Серёгой где-то в центре, в кафе, – рассказывал Юрий Валов. – К моменту его звонка по поводу возможного сотрудничества у нас с Дюжиковым было шапочное знакомство, пару раз мы бывали друг у друга на репетициях, и ещё раза два я ходил на выступления первого варианта „Скифов”. Неизгладимое впечатление на меня произвёл тогда и запомнился только Дюжиков…
… Прямолинейный Серёга „белую кашу по чистому столу размазывать не стал” и сразу сказал:
– Ну, чего? Давай гитарную группу будем делать!
Он добавил, что с ним в команде Юра Малков, немного игравший на барабанах, но в основном – звукооператор и человек, который может всё найти, всё устроить и организовать. У Малкова были два усилителя, барабаны, микрофоны со стойками – в общем, всё, что требуется для выступлений, а также место для репетиций в общаге МГУ.
Сергей Дюжиков («Скифы»). 1967 г.
Надо сказать, что группа „Ребята”, в которой я играл, к этому времени уже была системой непрочной, да и мне, честно говоря, хотелось чего-то пожёстче, погитарнее и пофирменнее. И мы решили делать новую группу.
Серёга спросил, есть ли у меня на примете клёвые басист и барабанщик. Я ответил, что таких у меня нет. Тогда он сказал, что через пару дней у него должна состояться встреча с каким-то супербасистом. Я говорю:
– Давай, тащи его!
Этим супербасистом оказался Витя Дегтярёв – очень техничный и очень музыкальный, он мог играть с нами в унисон сложные риффы, а аккомпанируя, играл тонко и вкусно, по-басовому.
Витя привёл к нам своего приятеля Славу Донцова, барабанщика, который умело давал тяжёлый, подстёгивающий пульс. Юра Малков сразу отошёл на второй план, оставшись звукооператором и директором группы. Вот так мы и собрались, группа хиппарей, единомышленников, друзей и собутыльников.
Честно говоря, мы сами обалдели от того, как у нас всё зазвучало. Мы звучали как нечто с тех желанных и загадочных пластинок. Как „фирма”! Глаза у нас тут же загорелись…»
«Скифы» были первой отечественной рок-группой, которая стала использовать фузз – прибор, который делал звук гитары по-настоящему космическим.
Началось всё с того, что на одном из концертов к музыкантам подошёл молодой парень и завёл разговор о гитарном звуке, о гитарных усилителях и вообще об аппаратуре для выступлений. Это был студент физфака МГУ Виктор Кеда. Как рассказывал Юрий Валов, отец Виктора входил в ту самую группу учёных, которая создала водородную бомбу. Но в ходе экспериментов он облучился и умер, поэтому мать Виктора категорически была против того, чтобы он, как отец, работал с ядерным оружием и ядерной энергетикой, и Виктор пошёл в другую отрасль. Он очень хорошо знал низкочастотную радиоэлектронику, был настоящим фанатом рока, а потому вскоре стал проектировщиком и производителем фантастической по тем временам аппаратуры.
«Значительная часть работ производилась у меня дома, на улице Крупской, – вспоминал Юрий Валов. – Паркет в комнатах до сих пор хранит шрамы от производства „скифовской” аппаратуры. Мои мама и бабушка снисходительно терпели им непонятное, шумное и многолюдное увлечение сына и внука, но у нас не было возможности пойти в магазин и закупить аппарат, который бы нас удовлетворил, и мы решали эту проблему, используя пути, нам доступные».
Сначала был собран мощный двухканальный усилитель. Размером он был метр на полметра, стоял горизонтально на четырёх ножках, как стол, и весил около пятидесяти килограммов. Затем на свет появился 12-канальный микшерский пульт, точно по размеру встававший сверху на усилитель. Конструкция пульта для того времени была уникальной, ведь там был и встроенный плёночный ревербератор с несколькими головками для разных по времени задержек, а на каждом канале имелось по три ручки для настройки низких, средних и высоких частот. Кроме того, Виктор Кеда сконструировал для Дюжикова и Валова блоки эффектов, которые включали в себя флэнжер и фэйзер. Флэнжер был исключительно популярен в 1960-х годах, так как его звук напоминал взлёт самолёта или ракеты. В свою очередь, фэйзер мог превращать самые обычные, самые банальные звуки, окружающие нас повсюду, в настоящие „космические сигналы”.
«Производство всех этих „железок” заняло примерно год нашей жизни, – вспоминал Валов. – Почти все деньги с выступлений мы тратили на аппарат, и каждый из нас в силу своих способностей участвовал в сверлении, пилении и пайке, и при этом мы ещё умудрялись сносно учиться, много репетировать, писать песни и выступать. Но звук для нас имел очень большое значение».
А потом до «Скифов» добралась пластинка Rolling Stones, на которой была записана песня «I Can’t Get No (Satisfaction)». Очень многие наши музыканты были озадачены звучанием этой песни. Все чувствовали, что там в проигрыше играет именно гитара, но никто толком не понимал, как «Роллинги» добились такого необычного эффекта. Тайна будоражила, и тогда Юра Малков притащил осциллограф, чтобы просмотреть на нём загадочную «Satisfaction». Музыканты, к своему удивлению, обнаружили, что синусоида на осциллографе была не правильная, а обрезанная. Тогда Кеда сказал:
– Я всё понял. Такой сигнал мы сделаем.
И сделал.
Юрий Валов рассказывал, что в 1980-х годах, когда он уже жил в эмиграции, в Нью-Йорке, то довольно близко сошёлся с Майком Мэсьюзом, основателем и владельцем Electro Harmonics – компании, которая с начала 1970-х годов стала специализироваться на серийном производстве гитарных примочек. Когда Юра рассказал американцу о наших гитарных примочках, сконструированных в конце 1960-х, тот слушал сначала с недоумением, так как не предполагал, что гитарные эффекты вообще производились в Москве даже кустарным образом, но потом, задав ряд вопросов, вынужден был признать, что некоторые эффекты у нас появились на два-три года раньше, чем в Штатах.
Читать бесплатно другие книги:
