Анжелика и ее любовь Голон Анн
— Этот край похож на вас. Такой же неукротимый, эксцентричный, слишком щедро одаренный, чтобы быть оцененным по достоинству. Вы полюбите его, я уверен. Его богатства неисчислимы, хотя на первый взгляд в это трудно поверить. По-моему, это единственное место на земле, к которому не подходят общие законы мироздания. Там совершенно не чувствуешь себя связанным множеством мелочных, но обязательных правил. Однако вскоре начинаешь понимать, что дело тут не в анархическом вызове, а в высшем порядке вещей. Там вы будете царственно одиноки и свободны в течение еще долгого времени, ибо на свете мало правительств, которые хотели бы завладеть этим краем. Он внушает страх. У него слишком дурная слава. Люди покорные и мягкие, робкие, изнеженные, коварные или эгоистичные, слишком простые или слишком цельные натуры там обречены на гибель. Там нужны настоящие мужчины, не лишенные самобытности. Это непременное условие; край сам по себе неповторим, хотя бы из-за его разноцветных туманов.
Он и представил графа старому Массаве. Один из сыновей вождя учился в Гарвардском университете.
От планов создания поселений на береговой полосе Жоффрей де Пейрак перешел к намерению закрепить за собой внутренние территории. Процветание невозможно, если страна не использует свои подземные богатства. Потребность в денежных знаках ставит колонии в зависимость от далеких великих наций, от английского или французского королевств, расположенных за четыре тысячи лье отсюда.
Никола Перро рассказал ему о залежах сереброносного свинца у истоков Миссисипи.
В этом месте своих размышлений Жоффрей де Пейрак поднял голову. Вот уже несколько минут он в глубокой задумчивости следил за волнами, бьющимися у его ног. Теперь он снова начал воспринимать окружающее, и губы его прошептали имя Анжелики.
В тот же миг у него стало легче на душе, беспокойство рассеялось, как прихотливый туман, и к нему вернулась уверенность в себе.
Несколько раз он произнес ее имя: «Анжелика! Анжелика!» Повторилось любопытное явление: всякий раз, как он произносил ее имя, ему казалось, что на горизонте светлеет, вмешательство королей Англии или Франции в его дела представлялось маловероятным, а самые грозные препятствия выглядели легко преодолимыми.
Он рассмеялся без всякой задней мысли. Ее присутствие озаряло все вокруг. Рядом с ней все менялось к лучшему. Она любит его — значит, ему нечего бояться. Он вспоминал ее лучистый нежный взгляд, когда она сказала ему порывисто: «Вы способны на любую щедрость». От этих слов он почувствовал себя счастливым, как юный рыцарь, которому прекрасная дама бросила перчатку на турнире.
Это не было тщеславием. В нем возрождалось чувство, угасшее было из-за отсутствия достойного предмета любви: радость быть любимым женщиной и любить ее.
Анжелика была ему возвращена в то время, когда ухе подкрадывалась к нему горечь, недуг мужчин, приобретших большой опыт, но не утративших трезвость ума. Куда бы ты ни пошел, повсюду встретишь чудеса творения, но всегда и всюду смертельная угроза отравляет прекраснейшие плоды жизни. Повсюду лежащие втуне богатства, попусту растраченные таланты, загубленные жизни, попранное правосудие; повсюду прекрасная природа вызывает пренебрежение, наука внушает страх; мир полон глупцов, слабых людей, сухих плодов; бесплодных, как пустыня, женщин.
Поэтому бывают минуты, когда горечь переполняет сердце. Подобно яду, цинизм проникает в ваши слова, и они превращаются в отравленные плоды. Значит, смерть уже приметила вас.
— Но я люблю жизнь, — говорила Анжелика.
Он вспоминал живость ее бледного лица, восхитительные глаза, казалось, ощущал под пальцами щелк ее волос.
«О, ты прекрасна, ты прекрасна, возлюбленная Моя! Уста твои — запечатанный источник. Источник наслаждений…»
Анжелика воплощала в себе всех женщин. Он не мог сравнить ее ни с кем, как не мог пресытиться ею.
В каком бы обличье он ее ни встретил, ей всегда удавалось пробудить его любопытство и воспламенить чувства.
Тогда в Кандии он вообразил себе, что больше не любит ее из-за измен, но достаточно было увидеть ее, как его захлестнули желание и нежность. Он полагал, что забыл ее настолько, что сможет без сожаления уступить другим. Но одна лишь мысль, что какой-то Берн пытался ее поцеловать, вызвала у него ревнивую ярость…
Он пытался ее презирать, но вдруг понял, что она — первая женщина, чей характер вызывал у него искреннее восхищение. Он думал, что больше не желает ее, а сам без конца мечтал о ее теле, о ее устах, о ее глазах, о ее голосе и размышлял, какими уловками сумеет он пробудить страсть в этой строптивой красоте.
Не потому ли грубые одежды, в которые она была облачена в Ла-Рошели, вызывали у него такое раздражение, что они слишком хорошо скрывали формы, чьи сладостные тайны вновь манили его?
И желание унизить, ранить ее было вызвано этой жаждой обладания.
Она заставила его утратить обычную выдержку. Его мужские расчеты, его знание женских хитростей разбились вдребезги, как стекло, и ничем не помогли ему.
Он потерял из-за нее голову, вот в чем дело!
Поэтому он восхищался ею и преклонялся перед ней, тем более, что она, кажется, и не подозревала о своей Победе.
Этим она тоже привлекала его.
Ее сдержанность нелегко было преодолеть.
Она была не из тех болтливых женщин, которые с кем угодно делятся самыми интимными переживаниями. Ее считали цельной, непосредственной натурой, но превратности судьбы усилили ее природную гордость. Скорее из стыдливости, чем из высокомерия, она ни перед кем не открывала свою душу, зная, что не стоит искать сочувствия в чужих сердцах.
Она опускала свои длинные ресницы и ничего не говорила. Она замыкалась в себе. В каком тайном саду? В каких воспоминаниях? Или в каких страданиях?
Перед Анжеликой оказался бессильным его дар читать чужие мысли. Многие провидцы находили у него этот талант, который он развивал и оттачивал, учась у восточных мудрецов.
Потому ли, что он любил ее слишком сильно? Или потому, что мощь ее собственного ума притупляла его проницательность?
Именно поэтому он с нетерпением ожидал, что скажет о ней Массава.
Массава был прозорлив, как все люди, не утратившие связи с природой, к тому же богатый жизненный опыт обострил его природную интуицию. Он не мог ошибиться.
Граф устроил так, что на отмели Анжелика оказалась в первом ряду протестантов. Казалось, Массава ничего не замечает, но граф знал по опыту, что это не так.
После окончания церемонии они долго беседовали о разных предметах: об испанцах с юга, о бостонских квакерах, об английском короле, об изобилии лосей в этих краях и о земных божествах, с которыми нелегко поладить.
— Сумеешь ли ты привлечь на свою сторону земные божества, как привлек морские? Прав ли ты, меняя духов, которые уже покорились твоей власти, на других, незнакомых и ревнивых? — спросил вождь.
Они сидели вдвоем перед фортом, на высоком мысе, откуда было видно все море. Сашем прибыл издалека, чтобы поговорить с тем, кого называли «Тот-Кто-Слушает-Вселенную». Нужно было уделить вождю достаточно времени. Жоффрей де Пейрак отвечал спокойно, не нарушая долгих пауз.
Наконец, сашем заговорил о том, что интересовало графа.
— Почему Женщина-со-светящимися-волосами живет среди Бледнолицых-с-ледяными-душами?
И, подумав минуту, он добавил:
— Она не из их племени. Почему же она с ними?
Граф молчал. Он чувствовал, что его сердце бьется с юношеским волнением. Сашем несколько раз глубоко затянулся трубкой. Казалось, он задремал. Потом глаза его вновь загорелись.
— Эта женщина принадлежит тебе. Почему ты держишь ее в отдалении? Почему подавляешь желание, которое она у тебя вызывает?
Казалось, он почти оскорблен, как и всякий раз, когда ему приходилось сталкиваться с безумным поведением бледнолицых. Лишь в подобных случаях чувства отражались на его бесстрастном лице.
— Ум у бледнолицых темный и негибкий, как плохо выделанная кожа, — отвечал Жоффрей де Пейрак. — Я не обладаю твоей проницательностью, о великий сашем, и сомневаюсь в этой женщине. Я не знаю, достойна ли она жить под моим кровом и разделить со мной ложе.
Старик кивнул:
— Друг мой, твоя осторожность делает тебе честь. Тем более, что это редкое качество. Женщина — единственная дичь, которая кажется безобидной даже самому осторожному охотнику. И он не образумится раньше, чем она его всего не изранит. И все же я скажу те слова, которые надеется услышать твое сердце, уже охваченное любовью. Эта женщина может спать рядом с тобой. Она не уменьшит твою силу и не замутит твой разум, ибо она сама — сила и свет. Сердце ее — из чистого золота: в нем горит огонь приветливости, подобный пламени очага, у которого присаживается усталый воин.
— Великий вождь, я не знаю, не ослепил ли и тебя этот свет, — рассмеялся граф де Пейрак, — но то, что ты мне сказал, превзошло все мои ожидания. Быть может, кротость, которой ты ее наделяешь, на самом деле всего лишь притворство? Признаюсь тебе, перед этой женщиной дрожали принцы.
— А разве я сказал, что перед лицом врагов у нее не найдется когтей, острых, как кинжалы? — сердито возразил старый Массава. — Но ты сумел ее покорить, и теперь тебе нечего бояться: ты навек ее господин.
Старый индеец чуть улыбнулся:
— Плоть ее сладостна, как мед. Насладись же ею.
«Благодарю тебя, старый Массава! Даже если бы ты сделал только это: просветил мой ум, „темный и негибкий“, отравленный сомнениями, ты бы сослужил своему народу добрую службу. Потому что, пока я жив, я буду бороться, чтобы защитить его. А если она будет рядом, у меня хватит сил, чтобы жить и бороться».
Из-за того, что некогда он жестоко страдал, утратив ее, у него сложилось о ней представление, как о пустой, черствой и неверной женщине. Кантор рассказывал, что никогда мать не говорила им о нем. Только теперь он начинал понимать, что тому могли быть причины иные, нежели забвение.
Ночь на «Голдсборо» успокоила его в одном отношении: их тела были созданы друг для друга.
Та жажда, которая влекла ее к нему, оказалась сильнее всех ее опасений. И хотя прекрасные патрицианские губы не раскрылись под его поцелуями, он ощутил другие признаки ее слабости. Он по-прежнему был единственным мужчиной, способным взволновать ее чувства, сломить ее сопротивление. И для него она всегда будет единственной женщиной, которая — даже такая холодная и дрожащая, как в ту ночь, — могла доставить ему любовные наслаждения, близкие к экстазу.
У него бывали искусные любовницы. Но с ними все было лишь милой игрой.
Когда же он заключал в объятия Анжелику, ему казалось, будто он отплывает на остров богов, в царство огня, проваливается в темную пропасть, где расстается с самим собой, чтобы на миг вкусить райское блаженство.
Власть, которой обладала над его телом ее нежная золотистая плоть, была воистину колдовской.
Он ощутил это со всей силой еще в те времена, когда не мог понять, как сумело его обворожить это красивое неопытное создание. И вот пятнадцать лет спустя он испытал то же удивление и восхищение, в эту ночь на корабле, совсем не похожую на их прежние ночи. И это теперь, когда они оба были изгнанниками, почти чужими друг другу.
Он быстро шагал, полный страсти, в раздуваемом ветром плаще, с восторгом глядя вокруг.
Берег с отмелями цвета зари казался ему сверхъестественно красивым. Это зрелище усиливало экстаз, который он испытывал, открыв в себе неведомую прежде великую любовь. Ее жаркий огонь воспламенял его сердце.
То, что некогда судьба отняла у него, ныне было ему возвращено сторицей. Богатство, замки, титулы? Может ли все это сравниться со счастьем быть человеком в расцвете сил, на неизведанных берегах, с великой любовью в сердце?
Вернувшись в форт, он приказал седлать лошадь.
Конечно, Анжелика сейчас в лагере Шамплена. Она делает все, что ей вздумается. За годы независимости она привыкла сама устраивать свою судьбу. Нелегко будет вновь приучить ее к супружеской покорности. И хотя старый Массава уверенно объявил: «Ты ее господин», имея дело с Анжеликой, следовало соблюдать величайшую осторожность.
Улыбаясь, он ехал по протоптанной в лесу тропинке, которую огромные деревья и наступившая ночь окутали непроглядной тьмой.
«Чем труднее победа, тем дороже любовь», — так говорил Ле Шапелен, древний учитель Искусства Любви. Каким далеким теперь казался тот веселый двор, где он так ревностно способствовал возрождению традиций прошлого. Он вспоминал о нем без сожаления. Он всегда умел забывать былые радости, исчерпав их до конца, чтобы обратиться к новым, неизведанным удовольствиям. «Новая любовь изгоняет прежнюю».
И лишь одной Анжелике удалось опровергнуть мудрую старую пословицу.
Причиняя то радость, то страдания, любовь к ней всегда была жива в его сердце.
Неподалеку от лагеря Шамплена он повстречал процессию, шествующую при свете факелов.
Кроули переезжал вместе с женой, детьми и слугами, чтобы устроиться на ночлег в соседней индейской деревне.
— Я уступил свою хижину той восхитительной леди, которая так хорошо владеет пистолетом. Индейцы прозвали ее «Летним светом». Извините меня, господин де Пейрак. Поздравляю вас. Говорят, это ваша любовница.
— Нет. Она мне жена, а не любовница.
— Так вы женаты? — воскликнул Кроули. — Невероятно! Она ваша жена? Но с каких пор?
— Уже пятнадцать лет, — сказал граф, пуская лошадь галопом.
Глава 6
Приехав в лагерь Шамплена, он соскочил с коня, бросил поводья сопровождавшему его телохранителю и, никем не замеченный в темноте, приблизился к дому Кроули. За драгоценными стеклами крохотных окошек светились огоньки. Жоффрей де Пейрак наклонился, заглянул внутрь — и был потрясен открывшейся его глазам картиной, ибо умел тонко чувствовать красоту и женскую прелесть. То, что он увидел, было очень просто и вместе с тем исполнено чудесной гармонии.
Встав на колени перед очагом, Анжелика мыла стоящую в лохани Онорину. Голенькая девочка, вся розовая от отблесков пламени, потряхивающая упавшей ей на плечи искристой копной длинных рыжих волос, была полна того невинного и чуть пугающего очарования, которое, как говорят, отличает шаловливых эльфов, этих излюбленных героев сказок и легенд. Они живут по берегам рек или в лесах, украшают себя ракушками и листьями и, по поверьям, обожают играть шутки с заплутавшими путниками, а потом вдруг исчезают — и тебе становится грустно, словно тебя покинуло твое собственное детство.
По сравнению со своей маленькой дочкой Анжелика казалась слабой и беззащитной. Ее красота уже не была опасной, а только пленительной, и он понял, что именно Онорина сделала из нее ту, другую женщину, которую ему так трудно было узнать.
Какая же она милая… Глядя на нее, он впервые подумал, что такие вот простые жесты очень для нее естественны. Ему вспомнилось, что она выросла в той почти крестьянской бедности, которая стала уделом многих провинциальных дворянских семей. «Маленькая дикарка», — шептали в Тулузе, когда ее привезли туда и он представлял ее обществу как свою жену. И она сохранила эту способность — жить просто и довольствоваться немногим. Сейчас она поливает чистой родниковой водой маленькое тельце своей дочери — и уже этим счастлива.
Разве он предпочел бы видеть ее иной — озлобленной, ожесточенной крушением всей своей жизни, которая из первой дамы Версаля превратила ее в нищую и, лишив всего, принесла к берегам полудикой страны? А ее красота — разве устояла бы она под натиском разочарования и злобы? Ненависть могут позволить себе только юные… Да, Анжелике есть на что пожаловаться, и все-таки жизнь не утратила для нее своей прелести. Узы, соединяющие этих двоих: мать и дочь — прекрасны, и никто — ни он, ни кто-либо еще — не сможет их порвать. Некоторые народы Востока верят в перевоплощение душ. Кто вы, мадемуазель Онорина? Откуда вы к нам пришли? Куда направляетесь?
Девочка повернула голову к окну, и он увидел, что она улыбается.
Жоффрей де Пейрак обошел кругом бревенчатую хижину и постучал в дверь.
Анжелика вымыла голову и себе, и Онорине, и всем детям, которые попались ей под руку. Она бы и двадцать раз сходила с ведрами к роднику, не жалуясь на усталость, так неистощима была ее радость — вода, свежая пресная вода! Ее так много и она такая вкусная!
Тельце Онорины стало шершавым от морской соли, кожа побледнела и из-под нее выпирали все кости, а ведь прежде малышка была такая крепкая и пухленькая.
— О, Господи, — вздохнула госпожа Каррер, — еще немного, и они бы все поумирали у нас на руках!
Но все дети добрались до Земли обетованной целыми и невредимыми.
Вместе с Анжеликой и Онориной в домике Кроули, самом благоустроенном, разместились также госпожа Каррер со своими младшими отпрысками, вдова булочника с двумя маленькими сыновьями и трое детей Берна.
— Черный человек пришел! — сказала Онорина. И с сияющей улыбкой добавила:
— Он мне очень нравится.
Анжелика не сразу сообразила, о каком черном человеке идет речь.
Увидев мужа, она смешалась. Ее смущение стало еще больше, когда он, поклонившись дамам, подошел к ней и негромко сказал:
— Я искал вас, сударыня…
— Меня?
— Да, вас, как это ни странно. Пока вы были у меня на корабле, я по крайней мере всегда знал, где вас искать, но теперь, когда в вашем распоряжении целый континент, задача становится труднее.
Она засмеялась, но взгляд ее оставался грустным.
— Верно ли я поняла — вы хотите, чтобы я жила рядом с вами?
— А вы в этом сомневаетесь? Разве я вам не говорил?
Анжелика отвернулась. Она подняла Онорину из лохани и завернула в одеяло.
— Я занимаю в вашей жизни такое незначительное место, — сказала она вполголоса. — Я значу для вас совсем мало, и так было всегда. Я ничего о вас не знаю: ни о прошлой вашей жизни, ни о нынешней. Вы столь многое от меня скрываете… Вы же не станете это отрицать?
— Не стану. Я всегда был немножко мистификатором. Но ведь и вы платите мне тем же. К счастью, великий сашем заверил меня, что вы самое светлое и ясное существо на свете. Правда, я все же задаю себе вопрос: уж не попался ли он со всей своей проницательностью в сети ваших чар, как до него многие другие… Кстати, что вы о нем думаете?
Анжелика отнесла Онорину на кровать, которую та делила с Лорье. Потом подоткнула одеяло и дала дочери ее шкатулку с «сокровищами». Вечные жесты, одинаковые во все времена…
— О великом сашеме? Выглядит он внушительно и грозно. И, однако, сама не знаю почему, мне его жаль.
— Вы очень проницательны.
— Монсеньор, — спросил Мартиал, — верно ли, что все леса вокруг — ваши?
— По договору с Массавой я имею право распоряжаться тем, что не принадлежит живущим здесь индейцам. У них есть небольшие деревни, вокруг деревень — поля, а вся остальная земля абсолютно девственна, и никто не знает, что лежит в ее недрах. Там может быть и золото, и серебро, и медь.
— Так вы богаче короля?
— Что такое богатство, дети? Если быть богатым — значит, владеть землями, обширными, как целое королевство, — что же, тогда я богат. Но у меня больше нет ни мраморного дворца, ни золотой посуды. Только несколько лошадей. А когда я отправлюсь в глубь страны, у меня не будет иной крыши над головой, кроме звездного неба и листвы деревьев.
— Значит, вы уезжаете? — перебила его Анжелика. — Куда? Зачем? Меня это, конечно же, не касается?.. Я не имею права что-либо знать ни о ваших планах, ни даже о том, намерены ли вы взять с собой меня.
— Замолчите, — сказал Жоффрей де Пейрак (он был в восторге от ее негодования). — Вы шокируете остальных дам.
— А мне все равно. Да и нет ничего шокирующего в том, что жена хочет последовать за своим мужем. Ибо я ваша жена и отныне буду кричать об этом везде. Хватит с меня этой выдуманной вами комедии. Если вы не возьмете меня с собой, я соберу свое собственное войско. И последую за вами. Я привыкла жить в лесу, под открытым небом. Посмотрите на мои руки. Их уже давно не украшают золотые кольца, зато они умеют печь хлеб в золе и обращаться с мушкетом.
— Наслышан. Все говорят, что нынче утром вы с кайюгами разыграли великолепную сцену охоты. Что ж, продемонстрируйте мне ваши таланты, — заключил он, вынимая из кобуры один из своих тяжелых пистолетов с серебряными рукоятками.
Вид у него при этом был довольно скептический, и Анжелика вскипела.
Она взяла пистолет и, с вызовом взглянув на мужа, осмотрела оружие. Оно не было заряжено. Анжелика вынула из дула стержень, с помощью которого в ствол забивался заряд.
— Где шомпол?
— Зачем он вам?
— В стволе может быть пороховая пыль, тогда при выстреле пистолет разорвет.
— Мои пистолеты всегда содержались в порядке, сударыня, однако такая заботливость выдает в вас хорошего стрелка.
Он расстегнул пояс и бросил его на стол вместе со всем, что на нем висело: пистолетами, кинжалом, кожаными мешочками с порохом и пулями.
Анжелика нашла в кобуре шомпол, привычным движением всунула его в дуло и несколько раз протолкнула туда и обратно. Потом, повернув пистолет к темному окну, щелкнула курком, проверяя, есть ли искра.
Насыпав в дуло пороху, Анжелика выбрала пулю и покрутила ее двумя пальцами, проверяя, вполне ли она круглая.
— Здесь нет затравочного пороха.
— Используйте вместо него вот эти турецкие запальные пистоны.
Анжелика так и сделала.
— Открой окно, Мартиал.
Ночь была на удивление светлая, хотя блеск луны застилала легкая дымка.
— Вон там, на дереве, сидит птица и очень противно кричит.
Жоффрей де Пейрак глядел на жену с любопытством.
«Да, видно, что она воевала, — думал он. — Против кого?.. Против короля?..»
Тонкая рука уверенно сжала рукоять тяжелого пистолета и легко подняла его.
Прогремел выстрел. Пронзительный крик птицы тотчас смолк.
— Какая меткость! — вскричал граф. — И какая сила! — добавил он, сжав руку Анжелики выше локтя. — Честное слово, у вас стальные мускулы! Положительно, я все больше и больше убеждаюсь, что в своем суждении о вас великий сашем был не прав.
Но он смеялся, и ей даже показалось, что он немного гордится ею. Дети, которые поначалу зажали уши, разразились веселыми криками и хотели тут же броситься наружу за подстреленной птицей. Однако женщины, прибежавшие на шум из соседних хижин, помешали им.
— Что случилось? В чем дело? На нас напали индейцы? Или пираты?
Вид Анжелики с дымящимся пистолетом в руках очень их удивил.
— Это была просто игра, — успокоила она их.
— Хватит с нас таких игр! — раздались ворчливые голоса.
— Сударыни, довольно ли вы тем, как вас разместили? — осведомился граф с учтивостью хозяина, принимающего гостей.
Бедные женщины ответили, что все хорошо. Они смотрели на него со смесью страха и восхищения. Напомнив гордым ларошельским буржуа, что их жены нисколько не хуже и не глупее их самих, он покорил их сердца навсегда.
И опять именно Абигель решилась вслух произнести то, что думали все женщины.
— Примите нашу благодарность, монсеньор, за ту величайшую милость, которую вы нам оказали, несмотря на все наши заблуждения. Гонения, которым мы подверглись, скорбь о покинутых очагах, страх, что отныне никто уже не подаст нам руку помощи, — все это породило в наших душах сомнения и растерянность. Но вы смогли понять нас и пощадить.
Жоффрей де Пейрак ответил ей нежнейшей из своих улыбок. С Абигель он всегда был необычайно приветлив, и, глядя на него, Анжелика почувствовала, что почти ревнует. Поклонившись молодой гугенотке, он сказал:
— Вы очень добры, мадемуазель, вы возлагаете на себя вину за чужие ошибки, которых сами вы никогда не одобряли. Я знаю, сударыни, что вы пытались отговорить ваших мужей от осуществления их преступного плана, поскольку догадывались, что он обречен на провал. Что бы там ни говорили, а здравым смыслом обладаете именно вы. Сумейте же воспользоваться вашим даром и здесь и будьте настойчивы, ибо земля, на которую вы ступили, не терпит никакой лжи и фальши.
Этот совет был оценен по достоинству. Граф пожелал дамам доброй ночи, и они удалились. Госпожа Каррер поспешила вслед за ними, и, едва выйдя за дверь, шепотом сообщила им последнюю новость. Она, правда, не была уверена, что поняла все до конца, но главное уловила, это уж точно: монсеньор Рескатор и госпожа Анжелика или женаты, или скоро поженятся, или только что поженились… Словом, в воздухе пахнет свадьбой.
— Не уверена, что ваши советы обеспечат безмятежное будущее их мужьям, — задумчиво сказала Анжелика.
— Конечно, нет. И я очень рад. Это будет моя страшная месть. Выдать их на расправу собственным женам — разве это в конечном счете не ужаснее, чем отдать в руки палача?
— Вы неисправимы, — сказала она, смеясь.
Он вдруг схватил ее за талию обеими руками, высоко поднял и закружил.
— Смейтесь… Смейтесь.., милая моя матушка-настоятельница… У вас такой чудесный смех!
Анжелика вскрикнула. Он держал ее легко, точно соломинку.
— Вы сошли с ума!..
Когда он опустил ее на пол, у нее кружилась голова, и она в самом деле только и могла, что смеяться.
Дети были в восторге. Никогда раньше им не доводилось видеть столько интересного сразу, да еще в час, когда их обычно укладывали спать. Эта новая страна нравилась им все больше и больше. Хорошо бы остаться здесь навсегда!
— Мама, — крикнула Онорина, — у нас что, опять война?
— Война? Нет! Упаси Бог! Откуда ты это взяла?
— Ты стреляла из большого пистолета.
— Это я просто так, чтоб было веселее.
— Но ведь на войне весело, — сказала Онорина. Она была явно разочарована.
— Как, — вскричала Анжелика, — неужели тебе нравится слушать грохот выстрелов, видеть раненых, убитых?
— Да, нравится, — подтвердила Онорина.
Анжелика смотрела на нее с изумлением — ведь матери всегда удивляются, впервые открывая для себя внутренний мир своих детей.
— Но.., мне казалось, ты была опечалена, когда увидела, что Колючий Каштан…
Девочка как будто что-то вспомнила, и ее личико омрачилось. Она вздохнула.
— Да, бедный Колючий Каштан — ведь он умер.
Но она тотчас же заулыбалась снова.
— Зато как интересно, когда все вокруг кричат, бегают, падают. И все такие сердитые. Дым хорошо пахнет, и ружья стреляют: бах! бах! бах! Ты споришь с господином Маниго, и он становится весь красный.., и ты меня везде ищешь, а потом обнимаешь крепко-крепко… Ты меня очень любишь, когда война. Загораживаешь меня собой, чтобы солдаты меня не убили. Потому что ты не хочешь, чтоб я умерла… Я ведь живу еще очень-очень мало, а ты уже долго…
Слушая эту речь, Анжелика испытывала одновременно и беспокойство, и гордость.
— Не знаю, может быть, во мне говорит материнское тщеславие, но мне кажется, она высказывает суждения, необыкновенные для своих лет.
— Когда я вырасту, — продолжала Онорина, пользуясь тем, что наконец-то ее со вниманием слушают, — я всегда буду воевать. У меня будет конь и сабля и два пистолета… Как у тебя, — сказала она, посмотрев на Жоффрея де Пейрака,
— но у моих рукоятки будут золотые, и я буду стрелять еще лучше.., еще лучше, чем ты, — заключила она, с вызовом глядя на мать.
Подумав, она добавила.
— Кровь красная. Это красивый цвет.
— Но ведь это ужасно.., то, что она говорит, — прошептала Анжелика.
Граф де Пейрак смотрел на мать и дочь и улыбался. Его и радовало, и удивляло, что они настолько разные. Рядом с девочкой Анжелика с ее нежностью и материнской любовью выглядела такой мягкой, такой простодушной. Нет, она никогда не была — не могла быть — грозной соперницей госпожи де Монтеспан или предводительницей бунтовщиков, скачущей во главе своего войска по лесным дорогам Пуату. Трудно поверить, что это она только что с холодной уверенностью поднимала тяжелый пистолет.
Анжелика взглянула на него, словно спрашивая его мнение. Воинственный пыл дочери явно поставил ее в тупик, однако она быстро нашла, чем себя успокоить:
— Она любит войну… Что ж, в конце концов, это благородное чувство. Мои предки не отказались бы от нее.
Она настолько забыла пережитый ужас, что ей и в голову не пришло, что свою удивительную и пугающую страсть к войне девочка могла унаследовать не только от ее предков. Жоффрей де Пейрак подумал об этом, но вслух не сказал ничего.
Он снял с пальца изящное золотое кольцо с крупным бриллиантом и протянул Онорине. Та с жадностью схватила его.
— Это мне?
— Да, мадемуазель.
Анжелика не преминула вмешаться.
— Это украшение очень ценное. Нельзя превращать его в игрушку.
— Природа здесь столь дика, что приходится переоценивать ценности. Маисовая лепешка и добрый костер оказываются куда ценнее, чем кольцо, за которое в Версале иные, не задумываясь, погубили бы душу.
Онорина вертела кольцо и так и сяк. Сначала она приложила его ко лбу, потом надела на большой палец и наконец стиснула обеими руками.
— Почему ты подарил мне его? — пылко спросила она. — Потому что ты меня любишь?
— Да, мадемуазель.
— А почему ты меня любишь? Почему?
— Потому что я ваш отец.
От этих слов личико Онорины преобразилось. Она онемела. На круглой мордашке отразились изумление, ликующая радость, невыразимое облегчение и безграничная любовь.
Задрав голову, она с восхищением глядела на одетого в черное грозного кондотьера, стоящего у ее изголовья, и его загорелое, иссеченное шрамами лицо казалось ей самым прекрасным из всех, которые она когда-либо видела.
Вдруг она повернулась к Анжелике.
— Вот видишь, я же тебе говорила, что найду его на другой стороне моря!..
— Не кажется ли вам, мадемуазель, что сейчас уже пора спать? — спросил Жоффрей де Пейрак тем же учтивым и уважительным тоном.
— Да, отец!
Онорина на удивление послушно скользнула под одеяло, сжимая в ручке кольцо, и почти тотчас уснула с выражением полного блаженства на лице.
— Господи, — сказала растерянная Анжелика, — как вы догадались, что девочка хочет найти себе отца?
— Меня всегда интересовали мечты, таящиеся в сердцах женщин, и, насколько это в моих силах, мне нравится их исполнять.
Анжелика переставила деревянную осветительную плошку, чтобы ее свет не падал на Онорину и Лорье.
В соседней комнате госпожа Каррер и жена булочника укладывали остальных детей. Жоффрей де Пейрак подошел к очагу. Анжелика тоже подошла и подбросила в огонь полено.
— Какой вы добрый, — сказала она.
— Какая вы красивая!
Она взглянула на него с благодарной улыбкой, потом со вздохом отвернулась.
— Как бы я хотела, чтобы вы хоть иногда смотрели на меня так, как смотрите на Абигель. С дружеским расположением, доверием, симпатией. Можно подумать, вы опасаетесь, что я вас предам.
Читать бесплатно другие книги:
