Брестский квартет Порутчиков Владимир

8

У пастуха Трофима Думитру было два сына. Старшему Василю в тот год минуло пятнадцать. Это был крепкий смышленый юноша, надежный помощник отцу и матери. А вот с другим, двенадцатилетним Петро, пастуху не повезло: какой-то замороженный он был, неживой будто.

Странность эту родители заметили за сыном годам к двум. Его ровесники уже вовсю бегали по селу и первые слова лепетали, а он, как лежал в люльке, так и продолжал лежать. Сильно за что-то, видать, прогневалась на их семью Царица небесная. Только через зиму, Петро стал сам вставать на ножки, но дальше двора никуда не ходил, а просиживал целые дни, уперевшись спиной в стену дома и неподвижно глядя в одну точку перед собой, словно пытаясь что-то вспомнить.

«Дурачок», — говорили про него односельчане: кто с сочувствием, а кто и с насмешкой. Но, глядя в темно-карие, печальные глаза сына, отец отказывался верить в это.

Продав часть овец, Трофим повез Петро в город к нужным врачам. Местные эскулапы говорили что-то про нарушение нервно-мозговой деятельности, сыпали другими малопонятными научными словами, заглядывали мальчику в рот, слушали дыхание и били его по коленям маленькими резиновыми молоточками, но ничего определенного сказать не могли и только сокрушенно разводили руками. Хотя, видимо, чтобы не расписываться в полном своем бессилии, они все-таки давали какие-то порошки и микстуры. Трофим благодарно кивал, оплачивал осмотр и лекарства и все больше терял надежду на выздоровление сына. Оставалось лишь одно: молиться Божьей Матери и ждать чуда.

И чудо произошло. В один из дней Петро, которому в ту зиму минуло девять, не обращая внимания на снующих рядом беспардонных кур, что боялись паренька не больше прислоненного к дому тележного колеса, стал вдруг водить указательным пальчиком по земле, а спустя неделю и вовсе выкинул такое, что от него никто не ожидал. Взял и куском угля нарисовал на беленой печи портрет матери. Да так похоже и ладно это у него вышло, что Трофим с женою не удержались и соседей позвали поглядеть на Петрову «мазню».

— Смотрите, он вовсе не дурак! — говорил им счастливый отец. — Раз такие картины рисует.

А соседи только качали головами и говорили, мол, знатный художник мог бы из твоего сына получиться, если бы не болезнь.

Дальше — больше. Теперь Петро рисовал каждый день. Вскоре на хлебной печи не осталось ни одного свободного места: куры, овцы, старший брат и сам глава семейства с пастушечьим посохом в руках и лихо заломленной кэчуле красовались на ее стенах.

Тогда Трофим поспешил в сельскую лавку, где скупил всю имеющуюся в наличии бумагу, включая оберточную. Красок, правда, у лавочника не нашлось, но он клятвенно заверил Трофима, что непременно привезет из города, а пока предложил взамен несколько химических карандашей.

«Пускай рисует, — думал Трофим, глядя, как Петро с непроницаемым лицом марает карандашом бумагу. — Глядишь, и оттает малец…»

А в это время на европейских равнинах вершились большие дела, трещали по швам границы, и новые вожди звали к новому переделу мира. В наэлектризованном донельзя воздухе опять запахло великой войной. Когда-то Трофим был участником одной из них. В далеком теперь шестнадцатом году рядовой румынской армии Трофим Думитру сражался бок о бок с егерями генерала Брусилова. Тогда румыны и русские были союзниками, братьями по оружию и вместе рисковали жизнями на заснеженных карпатских перевалах, выбивая с хорошо укрепленных позиций кайзеровских солдат.

Но много воды с тех пор утекло. Распалось былое братство. Многое изменилось в мире. Когда Германия вдруг стала другом его стране, вернее, королю Михаю и тем, кто толпился у трона юного правителя, Трофим только пожал плечами и хотя не очень-то разбирался в политике, был почему-то уверен, что ни к чему хорошему эта дружба не приведет. После того как Румыния вслед за немцами объявила войну России и по всей стране объявили всеобщую мобилизацию, он, не долго думая, перегнал своих овец высоко в горы, где у него был небольшой пастушечьий домик, перевез туда семью и на несколько лет забыл и о немцах и о войне…

9

Василе лежал на краю скалы и терпеливо ждал, когда солнце начнет клониться к синеющим на западе вершинам — это был знак, что пора гнать овец к дому. Коротая время, пастушок смотрел то на горы, то на неспешно плывущие над ними облака и мечтал.

За свою короткую жизнь Василе видел только родные Карпаты и, хотя они были прекрасны, он хотел бы уплыть вместе с облаками туда, где на равнине раскинулись чудесные города и страны, где далеко на задернутом туманами востоке лежит загадочный Советский Союз, в котором, как говорил отец, нет богатых и бедных, и где вся власть принадлежит простым работягам, крестьянам да пастухам.

Правда, от отцовского двоюродного брата, единственного из всей родни выбившегося в люди и приезжавшего в село перед самой войной, Василе услышал о Советском Союзе совсем другое, и истории эти были почище сказаний о знаменитом валашском воеводе.

Под воздействием выпитого все больше кренясь к испуганному и жадно внимающему его словам мальчишке, дядя рассказал про страшного усатого человека, что живет в крепости из красного кирпича, про бесконечные потоки крови, что льются из-под старинных чугунных ворот ее, и что все люди той страны — рабы того усатого человека. И только немцы — да-да, именно немцы (тут дядя обратил свое тяжелеющее лицо к отцу), — могут помешать ему запустить свои щупальца еще дальше в Европу. Для пущего эффекта дядя выдержал многозначительную паузу, округлив при этом хмельные глаза. Мальчик слушал родственника раскрывши рот, а отец только посмеивался, да подливал разгорячившемуся гостю вина…

Василе уже хотел было гнать стадо к дому, как звуки выстрелов и едва различимый собачий лай внезапно нарушили суровый покой теснящихся вокруг гор. Тут же, позабыв про овец, пастушок, непроизвольно открывши рот, весь обратился в слух. Прогрохотало и стихло. Но не успел Василе опомниться, как где-то далеко внизу, среди бескрайнего моря елового леса, вдруг снова зародилась прерывистая звуковая волна и покатилась все ближе и ближе.

Тра-та-та! — зло переговаривались между собой во влажных хвойных глубинах невидимые автоматы, и словно вторя им, заходились лаем собаки. За спиной Василе встревожено заблеяли, зазвякали колокольцами овцы.

Внизу, вне всякого сомнения, шел бой и это означало, что война, еще весной бушевавшая где-то далеко на равнине, добралась наконец и до его родного дома.

Правда, порой над горами стали проноситься и уходить куда-то за перевал серобрюхие немецкие самолеты с крестами на гордо распластанных крыльях, но они не стреляли, не сбрасывали бомб, спеша на восток на равнину. Спустя некоторое время они возвращались — железные грохочущие птицы, но к ним привыкли — они стали частью этого мира. Но тут…

Сняв с головы шапку, подобно ящерке, замирая и вжимаясь в землю при каждом новом выстреле, Василе осторожно подобрался к краю скалы и глянул вниз. Вначале, кроме неспешно качающего тяжелыми ветками ельника, что не одну сотню лет упорно штурмовал крутой склон, он не увидел ничего.

Тра-та-та-та! Бах, бах! — вдруг звонко и весело захлопало совсем рядом, и из под еловой крыши вдруг выскочили трое одетых в камуфляж людей. За плечами небольшие мешки, в руках автоматы. Один из беглецов вдруг посмотрел вверх, и Василе, боясь, что его заметят, испуганно вжался в скалу, успев, однако, разглядеть красную точечку, алевшую у того на пилотке. «Русские!» — догадался Василе, осторожно приподнимая голову. Они растерянно остановились на опушке и, видимо, мгновенно поняв, что ходу им дальше нет, метнулись к единственному прибежищу — большим вросшим в землю валунам под скалой, белевшим вылизанными временем боками. От леса до валунов было не больше семидесяти метров. Словно сказочные великаны когда-то решили соорудить здесь свое костровище — натаскали гигантских камней, сложили их под скалой, да отчего-то передумали и ушли.

Чтобы добраться до «костровища» с того места, где лежал сейчас Василе, путнику, не найдись у него под рукой хорошей пеньковой веревки, пришлось бы вначале полдня топать по скале на восход до пологого спускающегося прямо в лес склона, а потом столько же до самих валунов. С другой стороны скала упиралась в еще более высокую гору и, чтобы обойти ее, потребовался бы не один день.

Вдогонку русским снова полетели пули, и было видно, как маленькие облачка каменной пыли, то и дело отлетают от скалы и валунов. Один из беглецов вдруг резко обернулся и ударил длинной очередью из своего автомата, давая возможность своим товарищам добраться до укрытия. В просветах между деревьями замелькали серые кепки немецких солдат, черно-рыжие спины овчарок. Солдат было много, казалось, они были повсюду, а русских было только трое, и Василе вдруг стало очень жаль последних. Один из них внезапно споткнулся и упал, потом снова поднялся и бежал уже не так быстро, припадая на одну ногу. Судя по всему, его зацепила одна из летящих из леса пуль. Второй, увидев это, что-то быстро сорвал с пояса и зашвырнул далеко в лес. Среди деревьев коротко громыхнуло и оттуда вдруг вырвался сноп огня и дыма, послышались отчаянные крики.

«Быстрей домой, сказать отцу», — подумал тут Василе и, уже не таясь, со всех ног бросился вниз по склону, к испуганно сгрудившимся на лугу овцам…

Когда старший сын раньше времени пригнал с пастбища овец, чтобы сказать, что внизу под скалой, немцы убивают русских, Трофим вдруг подумал, что от судьбы никуда не уйдешь. Он помог сыну загнать в кошару овец, а потом долго не шел в дом, все поглядывая, то на темнеющее, затянутое тучами небо, то в сторону скалы, откуда порой доносились едва различимые выстрелы, курил одну за другой цигарки и не отвечал ни на вопросы сына, ни на сердитые оклики встревоженной жены. А поздно вечером, несмотря на ее протесты, снял с крюка моток добротной пеньковой веревки и коротко бросил старшему сыну:

— Пошли!

Вначале Трофим думал спуститься к русским сам, но, поразмыслив, решил, что Василе, пожалуй, будет тяжеловато вытягивать на скалу взрослых мужиков.

— Сынок, придется лезть тебе, — обратился он к сыну, когда они закрепили за камни веревку, аккурат над тем местом, где, по словам Василе, должны были прятаться русские. Но сейчас внизу было темно, как в чернильнице, лишь на окраине леса мерцали красные пятнышки костров. — Главное — не бойся. В такой темноте немцы тебя точно не заметят. И запомни два русских слова: «товарищ» и «верх». Я думаю, тебя поймут. И да поможет нам Святая Дева…

10

Уставших, изголодавшихся разведчиков не пришлось долго упрашивать, когда со словами: «Всем, чем Бог ниспослал» — их пригласили к столу. Тем более что на нем их ждал наваристый, заправленный лапшой и нарезанным полосками мясом бульон «чобра», еще хранящий тепло печи хлеб и темное, как бычья кровь, вино в глиняном кувшине. Все это за считанные минуты собрала на стол хозяйка — под стать мужу такая же худая и мрачная на вид женщина.

Ели так, что за ушами трещало. Правда, Чибисов от вина вначале отказывался и даже строго зыркнул на потянувшегося к кувшину Брестского, но стаканчик за здоровье хозяина и скорейшее окончание войны все-таки выпил.

За столом горец, который представился разведчикам, как Трофим Даутяну, вдруг разговорился и уже не казался таким мрачным и нелюдимым. Русский он знал на удивление хорошо, только кое-где неправильно ставил ударение и осторожно, с вопросительной интонацией произнося некоторые слова. Узнав, что Трофим участник прошлой войны, да к тому же сражался бок о бок с солдатами Брусилова, Крутицын пришел в необычайное волнение, ибо сам когда-то воевал под началом генерала.

Про аэродром пастух ничего не знал, но однако добавил, что если что-то и есть в этих горах, то в районе Черного ущелья. Там повсюду выставлены посты. Охраняет только СС. Слышал, как велись в горах взрывные работы, слышал выстрелы, да и немецкие самолеты здесь летали частенько. В тех местах еще в самом начале войны пропало несколько селян, и горцы зареклись соваться туда.

Услышавший это Чибисов так и заерзал нетерпеливо на лавке, но, покосившись на измотанных, осоловевших от еды и тепла товарищей, решил задержаться еще на пару часов. К тому же Трофим не советовал идти к ущелью ночью. Опасно, к тому же и заплутать недолго. Он пообещал дать русским в проводники своего старшего сына.

Чибисов, хотя и сам едва держался на ногах от усталости, попросил Трофима отвести его назад к скале, чтобы послушать, что делают сейчас немцы. Но те так ничего, кажется, и не заподозрили. Далеко внизу все так же горели костры и иногда постукивали в сторону скалы автоматы.

Рано утром, когда долину заполнил густой, как сметана, туман, в котором мгновенно утонули и теснящиеся вокруг скалы, и маленький домик, разведчики покинули гостеприимный кров. Вместе с ними Трофим отправил и Василе, которому наказал провести разведчиков кратчайшей дорогой к перевалу.

11

На рассвете Шуман, еще вечером прибывший к скале вместе с минометным расчетом, решил, что пора действовать.

Но на призывы сдаваться русские никак не отреагировали — валуны подозрительно молчали. Смутное беспокойство охватило оберштурмфюрера, и он послал на разведку группу солдат. За камнями никого не оказалось.

В мистику Шуман не верил, значит, оставалось только одно: кто-то из местных помог русским выбраться из ловушки. «Чистая идея всегда прекрасна, но все портит бытовой запашок, — с раздражением подумал он. — Как жаль, что нельзя полностью зачистить горы…»

— Немедленно организовать подъем и прочесать окрестности! — отдал распоряжения оберштурмфюрер, понимая, что время сейчас работает против него.

Пока альпийские стрелки, готовясь штурмовать скалу, доставали из ранцев снаряжение, Шуман еще раз осмотрел валуны, за которым еще вчера ночью скрывались русские. На одном из камней он вдруг заметил следы запекшейся крови. «Кто-то из иванов ранен — это уже хорошо», — отметил он, нетерпеливо поглядывая на суетящихся солдат.

Но прошло еще примерно полчаса, прежде чем первый стрелок достиг верха скалы, а еще минут через двадцать втянули наверх и самого Шумана.

С этой стороны скала оказалась пологим, мягко спускающимся в неглубокую долину лугом. Взяв с собой десяток стрелков и переводчика, оберштурмфюрер, не дожидаясь, пока поднимутся остальные, поспешил по склону вниз.

Вскоре высланная вперед разведка доложила, что обнаружен пастушечий домик. Шуман даже задрожал от волнения, предчувствуя удачу.

У небольшого, похожего на сарай домика худая женщина неопределенного возраста что-то мешала в большом, подвешенном на цепях котле. Глядя на ее белоснежную, вышитую какими-то немыслимыми цветами рубаху, Шуман вдруг остро ощутил насколько несвежее его собственное, пропахшее потом нательное белье. Уже почти двое суток он не брился и не принимал душ.

Чуть в стороне, на изумрудном косогоре, подле сплетенной из лозы и обмазанной глиной кошары, паслись овцы.

Заметив немцев, женщина обернулась к дому и что-то прокричала. На ее крик тут же вышел немолодой уже мужчина, по самые глаза заросший густой, седой щетиной. На нем была белая домотканая рубаха, такие же штаны, широкий кожаный пояс.

На вопросы пастух отвечал односложно, с явной неохотой. Выстрелы слышал, но русских не видел, и вообще всю ночь спал, ибо сильно устал вчера. В черных глазах горца ясно читалась плохо скрываемая неприязнь. «Врет или говорит правду? — с раздражением думал Шуман, разглядывая горца. — Скорее всего врет, но чем доказать это?.. Сам черт не разберет этих румын! Цыгане — они и есть цыгане, даром, что союзники». С каким удовольствием оберштурмфюрер продырявил бы сейчас из пистолета этот высокий упрямый лоб! Шуман повернулся к переводчику:

— Спросите, можно ли осмотреть дом?

С мрачным видом, выслушав вопрос, пастух молча посторонился.

Брезгливо сморщившись и стараясь глубоко не вдыхать жилой дух комнаты, оберштурмфюрер быстро шагнул в ее полумрак. Ничего подозрительного. Типичное жилище местного бедняка. В центре — беленая печь, в таких обычно пекут хлеб, несколько длинных лавок, на полках какие-то горшки, на одной из стен украшенная вышитым рушником иконка Божьей Матери… Мальчишку Шуман заметил почти сразу. Он сидел слева от входа за небольшим грубо сколоченным столом и, широко расставив острые локти, что-то сосредоточенно рисовал на большом куске бумаги. На вошедшего он не обратил никакого внимания. Рядом теснились баночки с красками и несколько жестянок из-под консервов. Из одной торчали кисточки, в другой, судя по всему, была вода. «Однако», — удивился Шуман и скорее из любопытства, чем преследуя какой-то умысел, подошел и глянул мальчишке через плечо.

Увиденное потрясло его. Шуман немного разбирался в живописи и не мог не оценить талант маленького художника. На рисунке был довольно-таки умело изображен зеленый склон, неровный гребень перевала и маленький пастушечий домик с белыми фасолинами пасущихся вокруг овец. Но вовсе не это поразило немца, а три аккуратно вырисованные человеческие фигуры. Они стояли подле домика. На груди автоматы, за плечами вещмешки, на пилотках были ясно различимы красные звезды…

— Где ты это видел? Русские были здесь ночью? Ну же, ответь! — вкрадчиво начал Шуман, но видя, что мальчишка никак не реагирует на вопросы и продолжает как ни в чем не было рисовать, тут же вспыхнул и, схватив его за шиворот, рывком выдернул из-за стола. Ребенок оказался неожиданно легким. В больших неподвижных глазах мелькнуло не то удивление, не то испуг, бледное лицо его внезапно скривилось в плаксивой гримасе, и он забился в руках Шумана, издавая при этом противный, похожий на вой звук. Оберштурмфюрер едва сдержался, чтобы не приложить мальчишку головой об стол. Но, вовремя сообразив, что ребенок не понимает по-немецки, стал звать переводчика. Тот, правда, уже и сам спешил на шум и крики. Следом за переводчиком вбежал в дом пастух. Увидев бьющегося в истерике сына, он пришел в неописуемое волнение и что-то быстро сказал, не спуская с Шумана ненавидящих глаз.

— Он просит, чтобы вы отпустили сына, — подал голос переводчик. — Он говорит, что мальчик болен и все равно ничего не сможет сказать.

— Тогда пускай он сам скажет, что это значит! — зарычал в ответ Шуман, отшвыривая ребенка и хватая со стола рисунок.

Даже в полумраке комнаты было видно, как побледнел пастух. Прижимая к себе заходящегося в истерике сына, он несколько мгновений неотрывно смотрел на рисунок, а потом перевел свой взгляд на Шумана и что-то медленно произнес.

— Он говорит, хороший рисунок. Его сын очень хорошо рисует, и он очень гордится своим сыном, — тут же отозвался переводчик.

У Шумана от ярости похолодели кончики пальцев, рука сама потянулась к кобуре, но, уловив едва заметную усмешку на губах горца, оберштурмфюрер сдержался.

— Расстрелять. Всех, — коротко бросил Шуман и быстро вышел прочь. Он вдруг почувствовал смертельную усталость и апатию. Двое суток без сна давали о себе знать. Ему представился весь тот путь, что надо проделать еще, чтобы догнать русских.

«К тому же, — подумал он, — что могут эти трое, один из которых ранен, без рации, без точных координат аэродрома?..»

Приказав стрелкам продолжать преследование, он направился назад, к злосчастной скале, откуда ночью удалось ускользнуть русским. За спиной оберштурмфюрера вдруг послышался истошный женский крик и сразу же вслед за ним, заглушая пронзительное, отраженное скалами эхо, коротко громыхнули автоматы. Он понял, что это значит, и оборачиваться не стал…

12

Расстояние в горах обманчиво: несколько сантиметров на карте, отмеченные Чибисовым еще в домике пастуха, обернулись шестью часами почти непрерывного подъема.

И хотя разведчики, помня предупреждение Трофима об усиленной охране объекта, старались идти осторожно, они чуть было не наткнулись на умело замаскированный немецкий сторожевой пост, расположенный рядом с единственной в этом районе горной тропой.

И непременно наткнулись бы, если бы не плывущий над тропой аромат свежесваренного кофе. Его первым втянул, словно вобрал в свои ноздри идущий вслед за Василе Чибисов и тут же подал знак остановиться. Приказав отряду сойти с тропы и замаскироваться, он подобрался поближе к посту и глянул в бинокль.

Немцы (капитан насчитал троих) вели себя довольно беспечно, видимо, сказывались удаленность и умиротворяющая тишина здешних мест. Над небольшим, аккуратно обложенным камнями костерком был установлен помятый закопченный кофейник, над которым дежурил один из солдат. Двое других о чем-то лениво болтали чуть в стороне, периодически поглядывая то на товарища, то на кофейник.

Снять немцев не представляло большого труда, но, посовещавшись, разведчики решили в бой не вступать, а попробовать пройти другим маршрутом, тем более что Василе знаками показал, что знает такой маршрут.

— Апроапэ, — несколько раз повторил он и махнул рукой в сторону возвышающегося над ними перевала.

Другая дорога оказалась почти вертикальной стеной, по которой разведчикам пришлось буквально ползти, прижимаясь небритыми щеками и ловя мысами сапог едва заметные выступы и щели, вслед за ловким, как ящерица, Василе. Но здесь, по крайней мере, им не надо было опасаться неожиданной встречи с немцами.

Тяжелее всего пришлось Брестскому. Раненная нога ныла нещадно, к тому же сильно опухла. Товарищи, несмотря на Димины протесты, поочередно помогали ему идти, а где надо — вытягивали на крутые уступы.

А вокруг, докуда хватало глаз, теснились покрытые синим туманом хребты с ободранными, облезшими местами мшистыми шкурами. На их склонах, смягчая резкий абрис камня, шевелились на ветру зеленые метелочки елок.

На одном из привалов измотанному такой геометрией Крутицыну привиделась вдруг смыкающаяся с небом степь и идущая по ней от горизонта конная лава. Что может быть прекрасней скачущих лошадей, что может быть прекрасней равнинного простора!..

— Господи, Царица небесная, и куда же занесла нас судьбинушка?..

Лишь глубоким вечером они наконец достигли цели своего пути — продуваемого всеми ветрами хребта. Тут же и заночевали, забившись вчетвером в какую-то узкую, поросшую диким шиповником щель. Так вымотались, что даже не выставили охранения.

Да и в какую здравомыслящую германскую голову могла прийти мысль о том, что русские рискнут лезть на такие кручи, на которые без надобности не осмелился бы карабкаться ни один из местных жителей; и что в ночь с 7 на 8 августа они окажутся в непосредственной близости от секретного объекта. Поэтому, когда взвод альпийских стрелков вышел к тому, рожденному под счастливой германской звездой посту на горной тропе, дежурившие на нем солдаты были немало удивлены, узнав, что их товарищи уже вторые сутки преследуют группу русских диверсантов, которые непременно должны были выйти прямо на пост, ибо другой дороги к перевалу здесь не существовало. Должны были, но отчего-то не вышли.

— Сгинули они, что ли, или мы их каким-то образом опередили? — нахмурил лоб Шуман, когда ему передали радиограмму с поста, и на всякий случай велел взводу задержаться там до утра.

13

Утром взглядам разведчиков открылось плоское, окруженное со всех сторон пропастью плато. Словно кто-то гигантской ложкой выбрал по краям весь камень, оставив в центре неправильной формы овал. Но овал этот явно был мал для взлета и посадки самолетов. Ни один, даже самый отчаянный летчик, не рискнул бы посадить на него свою машину.

«Неужели проводник ошибся, и мы вышли совсем не туда?» — с досадой подумал Чибисов.

А Василе, поймав его расстроенный взгляд, с виноватым видом смотрел, то на капитана, то на лежащее внизу плато. Внезапно выражение лица мальчишки изменилось, и он не смог сдержать удивленного восклицания. В одной из окружавших площадку гор вдруг открылся черный, напоминающий гигантский рот провал. Отъехали в сторону замаскированные под камень ворота, и из провала тут же выдвинулась и быстро поползла над пропастью к плато телескопическая дорожка…

— Вот тебе и взлетная полоса! Как же они его строили? — протянул восхищенный Брестский.

А из черной пасти тем временем выкатился похожий на серого, недовольно гудящего жука самолет. Поблескивая на утреннем солнце стеклянным колпаком, он стремительно проскользнул по дорожке, по гладкому, словно стол, плато, и через мгновение оторвался от земли. Поджались и ушли в серое брюхо шасси. А из горы уже выкатывался следующий жук, а за ним еще… С высоты хребта они казались игрушечными.

Не прошло и нескольких минут, как звено немецких бомбардировщиков оказалось в воздухе и, сделав круг над аэродромом, устремилось в сторону фронта.

— Наших бомбить полетели, сволочи! — произнес потрясенный этим зрелищем Чибисов. — Эх, передать бы сейчас по рации координаты и, считай, задание выполнено.

Что может быть обиднее — обнаружить объект и не иметь возможности сообщить об этом за линию фронта. Чибисов вдруг остро ощутил всю свою бесполезность. Они были подобны сейчас лишенному патронов оружию.

«Ну, нашли мы его, и что дальше? Думай же, капитан, думай!» — мысленно повторял Чибисов, не сводя глаз с потайного аэродрома. Скрыв провал, снова задвинулись ворота. Теперь даже самый искушенный взгляд не смог бы различить их на фоне горы. «Если рации нет, значит остается одно: проникнуть внутрь объекта, найти, по возможности, рацию и передать на открытой волне его координаты своим. А если не получится, то уничтожить объект, даже ценой собственной жизни».

Все это Чибисов после некоторого раздумья и сообщил своим товарищам.

— Ну что ж, командир, похоже, что другого выхода у нас просто нет, — кивнул в ответ Крутицын, а Брестский промолчал, только побледнел сильно.

Быстро перекусив холодной мамалыгой, грудинкой и сухарями (Крутицын успел еще и побриться), принялись за наблюдение.

Глядя в бинокль, Чибисов мысленно прикидывал, насколько реально проникнуть внутрь объекта через ворота. По всему выходило, что нереально — риск быть уничтоженными прежде, чем они успеют хоть что-либо сделать, слишком велик. Да и для начала требовалось еще перебраться через бушующую далеко внизу стремнину и подняться на плато. Задача, прямо скажем, практически невыполнимая.

— Через главный вход нам, боюсь, точно не проскользнуть, — озвучил он наконец свою мысль, отрываясь от бинокля. — Надо искать другой способ. Должны же быть в горе какие-то вентиляционные отверстия, запасные выходы, канализационные стоки, наконец?..

Он не договорил. В небе снова зарокотало и над горами показались стремительные черточки. То возвращались с задания немецкие бомбардировщики. Чибисов посмотрел на часы: не прошло и тридцати минут. Теперь все повторилось с точностью до наоборот. Самолетики-жуки один за другим ловко садились на самый край плато и катились внутрь гостеприимно распахнувшейся перед ними горы.

— Как пчелы в улей! Асы, — усмехнулся Брестский и покосился на товарищей.

Угрюмо смотрел в сторону аэродрома Крутицын, играл желваками Чибисов. Даже не понимающий по-русски Василе выглядел подавленным. Самолеты вернулись, все до единого. Это означало, что немецкие летчики выполнили свою задачу и теперь где-то там, у подножия Карпат, смерть снова собрала свою жатву.

А они в двух шагах от цели и ничего не могут сделать!

— Продолжать наблюдение, — отрывисто бросил капитан.

Но напрасно сантиметр за сантиметром исследовали они гору в мощные цейсовские стекла своих биноклей. Ни единого намека, ни единой зацепочки…

Блеск этих самых биноклей и заметил один из заходящих на посадку немецких летчиков. Об этом тут же доложили Шуману. И хотя летчик, ссылаясь на скорость, высоту и усталость, не был до конца уверен, что не ошибся — да и мало ли, что там могло блеснуть. Но начальник охраны, помнящий, что где-то в непосредственной близости от объекта бесследно исчезли трое русских диверсантов, отнесся к этому сообщению со всей серьезностью. Он срочно вышел на связь со взводом альпийских стрелков и приказал им немедленно выдвинуться в сторону Черного хребта. Живыми он разрешил никого не брать.

Когда радист отстучал это сообщение, Шуман посмотрел на часы. Они показывали без десяти двенадцать. Если топать прямиком по тропе, то к хребту можно было выйти часа через три…

День уже перевалил за середину, и Чибисов все больше склонялся к тому, чтобы попробовать проникнуть внутрь горы через главный вход, как ни самоубийственно это было, когда Крутицын, задумчиво глядя на грохочущий внизу поток, вдруг сказал:

— Река… Можно попытаться попасть туда по реке. Ведь куда-то же девается вся эта вода.

И действительно, ревущая далеко внизу стремнина терялась где-то под скрывающей аэродром горой.

Идея Крутицына, поначалу показавшаяся Чибисову безумной, по мере того как шло время, а другого решения не находилось, все больше и больше стала занимать мысли капитана. И хотя риск сгинуть навсегда в темных, наполненных ледяной водой недрах был очень велик, но другого способа незаметно проникнуть на аэродром, кажется, не существовало.

Конечно, можно было попробовать подобраться к горе с другой стороны или просто вернуться назад к своим. Но где гарантия, что они не погибнут по дороге, напоровшись на немцев или просто сорвавшись со скалы. Чибисов мысленно оценил весь тот опасный путь, который в обоих случаях им предстояло бы проделать, покосился на Брестского, на его перебинтованную ногу и вздохнул. Время! У них просто не было времени. Каждый день, каждый час пути — это дополнительные вылеты с этого проклятого аэродрома, дополнительные жертвы. И открывшаяся им тайна слишком дорога, чтобы…

— У нас просто нет времени, командир, — словно угадав его мысли, вдруг подал голос Крутицын. — Я готов рискнуть.

— И я, — отозвался Брестский.

— Решено: воспользуемся рекой. Брестский с проводником возвращаются назад. Смысла оставаться на скале больше не вижу. Обратно мы сюда уж точно не вернемся, — подвел черту под их раздумьями Чибисов и, избегая смотреть в полные возмущения Димины глаза, добавил: — Куда тебе с твоей ногой в реку-то лезть? К тому же должен быть у нас запасной вариант. На всякий случай…

Капитан отдал Брестскому карту с точными координатами горного аэродрома. Диме надлежало во что бы то ни стало добраться до своих с этой самой картой. Лучше поздно, чем никогда, но добраться.

— Во что бы то ни стало, — повторил Чибисов, снова покосился на Димину ногу, на насупившегося Василе и вздохнул. Дойдут ли? Смогут ли спуститься обратно с такой кручи? Нет, они должны, просто обязаны дойти! Эх, эх… Не гоже было так оставлять своего боевого товарища. Не гоже! Но другого выхода Чибисов не видел. В глубине души он надеялся на помощь Трофима. Капитан вспомнил крепкий хват и твердый открытый взгляд горца… Лишь бы только Брестский и Василе сумели добраться до его домика.

Быстро обнялись. Особых слов не говорили, да и к чему, когда все и так понятно. Лишь чудак Крутицын, вечный Димин опекун, перекрестил его на прощание, добавив при этом:

— Храни тебя, Господи!

14

Первыми покинули хребет капитан и старшина. Для начала они спустились вниз на небольшой, тянущийся вдоль русла реки каменный карниз. Чтобы их не заметили с той стороны, специально выбрали заросший кустами склон.

Закрепили на карнизе веревку, разулись. Из оружия взяли с собой лишь ножи да гранаты. Все остальное, включая автоматы и вещмешки, завалили камнями.

Поручика, как только он разжал пальцы и ухнул в ледяную воду, сразу же закрутило и стремительно понесло к горе, под которой тонкой изломанной полосой чернел над водой вход в пещеру. С ног до головы обожженный холодом Крутицын вдруг испугался, что не выплывет, что судорога скрючит мышцы, и тогда конец. За спиной раздался едва различимый сквозь шум реки плеск — то отпустил веревку и отдался во власть стремнины Чибисов.

А вход тем временем стремительно приближался. Он был так низок, что Сергею Евграфовичу пришлось даже немного поднырнуть, но все равно его здорово приложило головой о нависающий над водой выступ. Старшина, правда, успел еще крикнуть: «Береги голову!» плывущему сзади Чибисову, перед тем как со свистом заглотнув воздуха, влетел в черную, словно с ревом разверзшуюся перед ним пасть пещеры. А в пасти — ничего, кроме полного мрака и ледяной, заполняющей весь узкий проход воды.

Крутицыну казалось, что он летит в никуда целую вечность. Еще немного, и он утонул бы, но подземное русло вдруг сделало поворот, заставив реку чуть сбавить свой бешеный бег. И Крутицын, чудом умудрившийся уцепиться за какой-то невидимый во мраке выступ, инстинктивно рванулся наверх. Из последних сил…

Его спасла узкая, оказавшаяся между водой и сводом туннеля полоска. Через мгновение на старшину налетел Чибисов. Крутицын едва удержал его и удержался сам, почти силком вытягивая капитана к своду.

— Дыши, командир, тут воздух!

И они судорожно вдыхали его готовыми вот-вот разорваться от нестерпимой боли легкими, почти касаясь губами холодного склизкого свода.

— Ну что?.. Поплыли… дальше?.. — в три приема спросил невидимый поручику Чибисов, когда они немного отдышались и пришли в себя.

— Поплыли, — отозвался Крутицын и первым разжал руку.

«Все-таки староват я стал для таких аншлюсов, — с тоскою подумал он, стараясь не гадать, что ждет их впереди. — Господи, спаси и сохрани наши души грешные!»

И они снова неслись по заполненному водой и мраком туннелю так долго, что боль в легких опять стала нестерпимой, и бывший поручик думал, что уже всё и мысленно произносил слова молитвы. Но неожиданно звук потока стал звонче, и какой-то просвет, поначалу принятый Крутицыным за плод измотанного недостатком кислорода сознания, замаячил вдруг впереди, а нависающий над головой каменный потолок туннеля ушел вверх.

Разведчики очутились в узкой пещере. Истинные размеры ее определить было сложно — своды терялись во мраке, а за просвет старшина принял небольшую, тускло горящую над водой лампочку.

Но не это сейчас занимало Крутицына, а большое, напоминающее водяную мельницу сооружение, перегораживающее пещеру, и к которому он, влекомый потоком, стремительно приближался.

— Гидроэлектростанция! — догадался Крутицын, с ужасом глядя на большие бешено вращающиеся лопасти.

Все было просто до гениальности. Немецкие инженеры воспользовались силой воды, чтобы обеспечивать электричеством горный аэродром.

Еще чуть-чуть, и старшину перемололи бы лопасти турбины, но он, вовремя заметив торчащую над водой скобу, с отчаянным криком вцепился в нее за мгновение до этого.

Следом вынырнул с абсолютно безумными от боли и ужаса глазами капитан. Крутицын едва успел поймать его за шкирку и притянуть к спасительному поручню.

Теперь над ними возвышалась бетонная, огороженная железным поручнем площадка, на которой теснились какие-то прямоугольные железные шкафы. «Наверное, трансформаторы», — решил старшина. Грохот стоял невообразимый, поэтому Крутицын, знаками показав, что полезет первым, стал осторожно подниматься по вбитым в бетон скобам.

Поднялся, осмотрелся и, вытащив нож, прошлепал босыми ногами дальше мимо мерно гудящих трансформаторных ящиков. После ледяной воды бетонный пол показался бывшему поручику теплым. Следом на площадку взобрался и капитан. Губы у него были синие, до черноты, и зубы выбивали дробь. С прилипшей к телу одежды стекала вода. Крутицын подумал, что и сам выглядит не лучшим образом.

За трансформаторами обнаружилась железная дверь. На счастье, она оказалась незапертой. Разведчики очутились в длинном, скудно освещенном забранными железными решетками лампами коридоре, по стенам которого змеились толстые кабели.

Несколько секунд решали, что делать: идти по коридору или ждать здесь. Решили все-таки идти.

Но не успели они сделать и нескольких шагов, как навстречу из-за поворота вынырнул какой-то совершенно беспечный немец. Судя по синему комбинезону, он принадлежал к обслуживающему персоналу аэродрома. Из-под воротника комбинезона выглядывали желтые петлицы гауптефрейтора люфтваффе. От неожиданности немец вскрикнул, но, поскольку крик его потонул в доносившемся из-за приоткрытой двери грохоте турбины, он в этот момент напомнил выброшенную на берег и жадно хватающую воздух рыбину. Гауптефрейтора тут же скрутили и потащили обратно к электростанции. Он был настолько испуган — наверное, разведчики показались ему выходцами из преисподней, — что пришлось даже несколько раз хлопнуть его по щекам, чтобы привести в чувство. Из-за невообразимого грохота Крутицын почти кричал немцу в ухо.

Пока старшина вел допрос, Чибисов с отобранным у пленного пистолетом стоял у двери, контролируя коридор.

На собственном недописанном письме, адресованном какой-то Марлен, немец, оказавшийся аэродромным техником, весьма толково нарисовал схему объекта, пометив, где находятся самолеты, где склад горючего и боеприпасов, системы жизнеобеспечения и самое главное — радиостанция. Там, по его словам, постоянно дежурит один радист.

— Запасные выходы на случай тревоги или экстренной эвакуации имеются? — спросил старшина.

Гауптефрейтор кивнул.

— Рядом со складом боеприпасов имеется выход на другую сторону горы, — и крестом обозначил место. — Там небольшая лестница и дверь…

Когда допрос был окончен, Крутицын приказал пленному раздеться. В глазах техника застыл ужас, но он поспешил выполнить приказание. Он что-то умоляюще закричал и слезы градом потекли по его враз постаревшему осунувшемуся лицу.

— Лицом к воде, живо!

Техник скорее понял, чем расслышал приказание и послушно повернулся к грохочущей внизу пропасти. Его била мелкая дрожь.

На миг представив, какая страшная смерть ждет сейчас немца, Крутицын выхватил у капитана пистолет и выстрелил пленному в затылок. Гауптефрейтора швырнуло вперед, и он, кувырнувшись с площадки, навсегда скрылся из глаз разведчиков, словно никогда и не существовал на этом свете. Лишь куски чего-то темного на миг мелькнули, словно померещились, среди бешено вращающихся лопастей.

— Гуманист! А мне даже пули на них тратить жалко. Пускай бы помучился, гад, перед смертью!.. — зло прокричал, наклонившись к Крутицыну, капитан и, подойдя к краю, в сердцах сплюнул в бушующую под ногами воду.

Быстро переодевшись в комбинезон немца, старшина взялся за его добротные ботинки. К немалому удивлению Крутицына, которому вечно «везло» на трофейную обувку, эти пришлись ему впору.

— Ну и вид у тебя, Сергей Евграфович, какой-то пакостный стал. Чистый фриц, — фыркнул Чибисов.

— Так того и добиваемся, — устало улыбнулся Крутицын, перекладывая в карман комбинезона гранату. — Ну что ж, первая часть плана выполнена, осталось только добраться до рации. Лестница в конце коридора. Должна быть…

Он развернул нарисованный немцем план аэродрома. Разведчики склонились над небольшим, выдранным из тетради листком в клеточку. Если техник не врал, то радиостанция находилась на втором уровне, аккурат над ними. Дальше коридор упирался непосредственно в самолетную стоянку, к которой примыкали топливный и оружейный склады. С другой стороны на схеме значился тупик с еще одной, ведущей вверх на третий и вниз на первый уровень лестницей.

Чибисов вдруг оторвался от плана:

— Я ведь что тут подумал, старшина… Если бы не смерть Соловца, не прижали бы немцы нас к той скале и никакого пастуха тогда бы точно уже не было. И очень даже может быть, что и аэродром мы тоже тогда бы не нашли… Выходит, что Костя своей смертью невольно помог нам задание выполнить. Слышишь, Крутицын?.. И мы теперь права не имеем его провалить!

— Согласен, командир, не имеем. Любой ценой, но выполним. Ну что, с Богом?..

15

Техник не обманул. На второй уровень они попали, поднявшись по гремучей винтовой лестнице, и сразу оказались в самой середине бесконечного, уходящего в оба конца коридора. Здесь, помимо вьющихся по стенам кабелей, через равные промежутки темнели железные двери. За одной из них должна была располагаться радиостанция. Судя по нарисованной гауптефрейтором схеме, от лестницы разведчикам следовало повернуть налево.

На счастье, коридор второго уровня был пуст, и разведчики беспрепятственно проследовали почти до самой металлической двери с аккуратно выведенной белой краской надписью по-немецки «Радиорубка».

Вообще надо отметить, что им здорово везло. И это обстоятельство начинало все больше и больше беспокоить Чибисова, который за свой долгий фронтовой век привык не верить в такие счастливые совпадения.

«Уж слишком все гладко!.. Не к добру это», — подумал он.

И точно. Когда они оказались напротив заветной двери, где-то далеко, в конце теряющегося в полумраке коридора, там где тупик и еще одна лестница, вдруг тяжело грохнула дверь и раздался дробный стук шагов.

То, что рано или поздно это должно было случиться, Чибисов не сомневался, но услышав, едва не запаниковал. Ведь слишком многое оказалось поставленным сейчас на на карту. Бежать вперед или вернуться на спасительный первый уровень? Нет, слишком далеко они отошли от ведущей вниз лестницы.

— Держи коридор, командир! — быстро шепнул Крутицын и, надеясь разве что на чудо, подскочил к двери радиорубки и дернул за приваренную ручку.

Но чуда не произошло. Дверь оказалась запертой изнутри, и тогда старшина несколько раз требовательно ударил в нее кулаком. Безуспешно.

— Не может быть, чтобы там никого не было! — зло оскалившись, Крутицын в сердцах саданул по двери ботинком. Та только недовольно загудела в ответ.

— Бежать надо, Сергей Евграфович, пока не поздно!.. Бежать к аэродрому.

Чибисов затравленно обернулся в сторону надвигающихся из конца коридора теней, пока еще едва различимых в тусклом электрическом свете.

В этот момент в двери вдруг что-то щелкнуло, и она приоткрылась. Коридор тут же наполнился переливчатым эфирным многоголосием, сквозь которое четко прослушивался монотонный морзяночный зов.

На пороге радиорубки стоял немецкий офицер в полевой эсэсовской форме. «Оберштурмфюрер», — мельком глянув на погон, чисто механически отметил Крутицын. За спиной офицера он различил длинную, как пенал, комнату от пола до потолка уставленную радиоаппаратурой, и в глубине ее, за ярко освещенным столом силуэт человека в наушниках и рацию. Сердце бывшего поручика бешено забилось: они в шаге от цели! Осталось только завалить немца и закрыть за собой дверь. Потом у них будет достаточно времени, чтобы передать координаты аэродрома своим.

— В чем дело? — удивленно приподнимая бровь, недовольно спросил оберштурмфюрер и скосил глаза на гауптефрейторские погоны поручика.

— Необходимо передать важное сообщение! — дерзко ответил Крутицын. Не давая немцу опомниться, он с силой дернул на себя дверь и тут же нанес удар ножом, метя офицеру в живот.

То ли сказалась усталость старшины, то ли еще что, но офицер, показав вдруг отменную реакцию, мгновенно парировал удар и тут же нанес противнику ответный — в пах. Затем, с силой оттолкнув скрючившегося Крутицына, с грохотом закрыл дверь.

Через мгновение по всему аэродрому взвыла сирена. Тени в конце коридора уже не шли, бежали. Теперь уже хорошо было видно, что это кто-то из обслуживающего персонала: на них были точно такие же комбинезоны, как и на убитом технике, в руках пистолеты.