Брестские ворота Дмитриев Николай

– Ну как там у наших?

Танки, стоявшие у палаток, были радийными, и командиры машин, войдя в сеть, слышали все перипетии боя. Поэтому танкист почти без задержки доложил:

– Трудно, товарищ полковник. Немцы к нашим переправам артиллерию подтянули, на тот берег прорвались только отдельные танки…

– Так всем огонь по пушкам! – выкрикнул полковник, словно находясь там, в самом пекле боя.

– Пока на обрыв не вылезут, стрелять бесполезно, – громко возразил слушавший радио танкист. – Всё равно, что по воробьям…

Эта неожиданно выскочившая у бойца фраза заставила полковника зримо представить себе картину, складывающуюся на переправах, и он одним прыжком вскочил на броню, оказавшись возле открытого люка.

Потеснив башнёра, полковник устроился на его месте и приказал:

– Вперёд!..

Танк взревел мотором и выскочил на опушку, где перед полковником открылась вся панорама боя. Десятки машин, окутавшись выхлопными газами, устремлялись к реке, оставляя за собой на лугу широкие рубчатые борозды. Возле переправ они скапливались, было видно, как машины по очереди пытаются подняться на противоположный берег.

«Тридцатьчетверка» полковника устремилась туда, и сразу же вокруг неё густо стали рваться снаряды. У переправы машина задержалась, пережидая, пока по настилу пройдёт очередной танк. Немецкие снаряды выбивали из его брони снопы искр, но танк упрямо лез вверх и был уже наверху обрыва, когда вражеский снаряд угодил ему в боекомплект.

Танк словно окутался облаком, башня отлетела далеко в сторону, а корпус, заваливаясь набок, рухнул вниз, перегородив переправу. Понимая, что со следующим танком будет то же самое и сейчас больше ничего нельзя сделать, полковник, выругавшись сквозь зубы, дал приказ прекратить атаку.

Напряжение боя сразу стихло, и танки один за другим стали возвращаться к лесу. На лугу и под обрывом, который так и не удалось одолеть, остались десятки машин. Правда, те, что не были подбиты, а лишь застряли в болоте, позже можно было вытащить, но это уже ничего не меняло…

Подавленный таким результатом, полковник вернулся в штаб и сейчас, опершись подбородком на сжатые кулаки, он не сводил злобного взгляда с лежавшей перед ним телефонной трубки. Мембрана у этого аппарата была сильная, и не требовалось прикладывать трубку к уху, чтобы услышать, что орёт на другом конце провода похоже впавший в истерику «первый».

Минуту назад полковник сухим бесстрастным голосом, изо всех сил сдерживая себя, доложил, что половина танков потеряны, командир полка и командиры батальонов погибли, а уцелевшие получили приказ прекратить бесполезную атаку и отступить на исходные позиции.

В трубке что-то зло хрюкнуло, и дальше началось то, что и следовало ожидать после такого доклада. Генерал, до конца уяснив себе масштаб постигшей их неудачи, не выбирая выражений, крыл всё и вся матом, сыпал оскорблениями и, переходя на вовсе не уместный здесь трагический пафос, снова повторял только что доложенные ему данные о потерянных танках и погибших в бездарно проведённом бою танкистах.

Наконец полковнику надоело всё это слушать, он взял трубку, медленно приложил её к уху и кинул:

– Ты ещё долго орать будешь?

Трубка мгновенно поперхнулась и захрипела. Не иначе генерал был ошарашен такой отповедью, но после короткой паузы вновь сорвался:

– Да ты, ты… Да я… Под трибунал!.. – остервенело хрипела трубка, и в конце концов полковник холодным тоном ответил:

– Согласно уставу, приказ должен быть выполнен. Я выполнял твой приказ, тебе и отвечать. А я просил и даже требовал отменить этот приказ, но ты его подтвердил. Так что тебе и отвечать…

Непрерывный ор в трубке осёкся, мембрана затихла и, понимая, что говорить больше не о чем, полковник резким толчком отодвинул в сторону телефонный аппарат…

Всё началось со случайно пойманного сигнальщика. Штаб армии, расположившийся в неприметном местечке, в первую же ночь подвергся бомбардировке, причём в нескольких местах с окраины кем-то пускались ракеты, точно указывавшие дислокацию подразделений.

Наскоро организованная облава ничего не дала, если не считать одного оборванца, случайно нарвавшегося на патруль. При первом взгляде задержанный подозрений не вызывал: неопределённый возраст, рваная одежда и холщовая сумка для подаяний, повешенная через плечо.

Нищего так бы и отпустили с миром, если бы один из патрулей не догадался пошарить в сумке, где на самом дне под кучей тряпья нащупал ракетницу с парой неиспользованных патронов. После такой находки разговор начался крутой, а позже оборванца притащили прямо в особый отдел, где им занялся сам начальник.

Ему без труда удалось выяснить, что таких ракетчиков несколько, командует ими некий «Капрал», а база расположена в ближайшем лесу, где они хранят своё снаряжение.

Длившийся всю ночь допрос ничего нового не дал, кроме лишь того, что часть группы местные, а «Капрал» вроде бы немец. Новая облава, посланная по уже узнанным адресам, оказалась безрезультатной, видимо, ракетчики или успели удрать, или же вообще не появлялись дома.

Во всяком случае, место базирования задержанный клятвенно обещал указать точно, потому едва кончился утренний налёт, начальник вывел свой пикап, сопровождавшие его бойцы привычно расселись в кузове, а задержанного, предварительно связав, как следует, посадили в кабину.

Указываемая пленником дорога сначала вывела на шоссе, потом лесной колеёй завела в чащу, а там пришлось оставить машину и пробираться едва заметной тропкой в такой буерак, что не будь провожатого, вражескую базу вряд бы удалось отыскать.

Оказалось, что прятавшиеся там сигнальщики были настороже и, едва заметив опасность, открыли стрельбу, а потом и вовсе кинулись удирать в разные стороны. Лес они, вне всякого сомнения, знали превосходно, и шансов поймать их не оставалось.

Раздосадованный тем, что ракетчиков не удалось захватить врасплох, начальник приказал стрелять на поражение, и в результате живым был взят только один беглец, который тут же весьма охотно сообщил, что «Капрала» здесь нет, но он скоро должен подойти к условленному месту.

По некоторому размышлению начальник особого отдела приказал организовать засаду.

Следы разгрома лесной стоянки кое-как замаскировали, пикап спрятали в чаще, а обоих пленников, связав накрепко и забив им рты кляпами, посадили в кустах. Теперь оставалось только ждать, и бойцы вместе с начальником затаились по обе стороны едва заметной тропки.

Время тянулось медленно. Утренняя свежесть сменилась жарой, особенно ощутимой из-за полного отсутствия ветерка. Зной как бы стоял между деревьями и наполнял тело летней истомой, с которой всё труднее удавалось бороться.

И вот, когда напряжение ожидания стало спадать, откуда-то от шоссе долетел звук мотоциклетного мотора. Сначала на него никто не обратил внимания, но, по мере того как он усиливался, бойцы, сидевшие в засаде, стряхнув дремоту, подобрались.

Судя по характерному звуку, мотоцикл был не лёгкий связной, а тяжёлый, вероятнее всего, с коляской и, значит, появиться могло сразу несколько человек. Все настроились на давно ожидаемую встречу, никто даже мысли не допускал, что это мог быть любой проезжавший по шоссе, решивший свернуть на минутку в лес.

Однако звук мотора оборвался довольно далеко от засады. Бойцы ещё некоторое время напряжённо прислушивались, но всё было тихо, и через какое-то время они, решив, что тревога ложная, снова расслабились.

И вдруг уверенно приближающийся звук шагов заставил всех напрячься. Но это оказался вовсе не ожидаемый «Капрал», а вроде как свой, потому что по тропинке осторожно шёл вооружённый автоматом сержант НКВД.

Среди бойцов, сидевших в засаде, возникло некое замешательство, и тогда сам начальник особого отдела выскочил из кустов и, одним прыжком загородив дорогу незнакомцу, рявкнул:

– Стоять!

– Стою, – вроде спокойно ответил сержант, но ствол его автомата едва заметно приподнялся.

В поведении сержанта не было заметно и тени беспокойства, и тогда особист, заметно сбавляя тон, спросил:

– Вы здесь зачем?

– Спрашивайте об этом моего командира, – пожал плечами сержант.

– А где он? – спросил особист.

– Там, – сержант показал себе за спину. – Мы только что подъехали сюда на мотоцикле.

Упоминание о мотоцикле сразу напомнило особисту стычку на мосту, и он, схватившись за ствол сержантского автомата, приказал:

– Сдать оружие!

Эти слова послужили сигналом для остававшихся в засаде бойцов, и они, мгновенно оказавшись на тропке, окружили сержанта со всех сторон. Явно испугавшись внезапно появившихся красноармейцев, тот понял, что сопротивление бесполезно и безропотно отдал автомат, но тут же принялся весьма решительно возражать:

– Объясните, в чём дело, товарищ капитан…

– Сейчас… – особист наскоро проверил, нет ли у сержанта другого оружия, и приказал своим людям: – Ведите этих…

Кого «этих» объяснять не требовалось, и через пару минут на тропинке появились оба пленника. Увидев связанных сигнальщиков, сержант побледнел, всё его напускное спокойствие куда-то исчезло, и он принялся громко кричать:

– Я их не знаю!..

Опасаясь, что крик услышат те, кто приехал с ним на мотоцикле, особист цыкнул на сержанта и, обращаясь к пленникам, спросил:

– Вы его знаете?

Оба враз закивали головами и дружно подтвердили:

– Это «Капрал»…

Такого подтверждения особисту пока было достаточно. Гораздо больше его интересовал оставшийся у мотоцикла командир «Капрала», и он, вытащив свой ТТ, направил его на сержанта:

– Или делаешь то, что скажу, или…

Не спуская глаз с направленной на него чёрной точки дула, сержант судорожно закивал головой.

– У мотоцикла ваших много?

– Один, только один… – принялся убеждать сержант, для большей достоверности тряся поднятым вверх пальцем.

– Тогда веди, – показал на тропку особист и предупредил: – Если что…

Приказав ещё троим бойцам следовать за ними, особист сам повёл «Капрала», так чтобы издали казалось, будто никаких пленников в группе нет. Идти пришлось недолго. Метров через четыреста за деревьями мелькнула зелёная коляска, а ещё через минуту показался стоявший на полянке мотоцикл, возле которого прохаживался крепкий мужик в форме капитана НКВД.

Подойдя ближе, особист остановился в трёх шагах от мотоцикла и спросил, показывая на сержанта:

– Товарищ капитан, это ваш человек?

– Мой, – как-то нехотя подтвердил «энкавэдэшник», косо поглядывая на подошедших к нему. – А в чём дело?

– Да так… – особист делано вздохнул. – Шпион это.

– Что? – «энкавэдист» странно дёрнулся и, мгновенно поняв, в чём дело, схватился за кобуру.

Однако бойцы сразу навалились на него всем скопом и после короткой свалки скрутили. Наступила короткая пауза, но надо отдать должное мнимому «энкавэдисту», он повёл себя совсем иначе, чем захваченный десятком минут ранее «Капрал».

Окинув оценивающим взглядом особиста, пленник неожиданно сказал:

– Хвалю, великолепная работа!

– Стараемся… – отозвался особист и, заглянув в багажник мотоцикла, как и ожидал, увидел там портативную рацию.

На секунду ему показалось, что «энкавэдист» тот самый, что удрал от него на мосту, но спросить его об этом он не успел, потому что пленник вдруг гордо вскинул голову и заявил:

– Предлагаю вам сдаться!

– Это ещё с какого дива? – искренне изумился особист.

– Вы, я вижу, профессионал, а такие люди нам нужны.

– Да ты, видать, умом тронулся, – особист испытывающе посмотрел на шпиона, но тот, как ни в чём не бывало, пояснил.

– Я вижу, вы удивлены. Напрасно! К нам переходят многие, а ваши солдаты так те и вовсе отказываются воевать.

– Да с чего ты взял?! – так и взвился особист.

– А что, разве вы не отступаете по всем направлениям? – спросил пленник и с видом явного превосходства усмехнулся.

– Ладно, пока мы отступаем, – сквозь зубы процедил особист. – Но скоро погоним вас обратно и так погоним…

«Энкавэдист» быстро окинул взглядом лица окружавших его бойцов, словно проверяя, нет ли среди них евреев, и только после этого высказался вполне откровенно:

– Вы разве не понимаете, что ваш жидо-большевистский режим народу осточертел? – потом, как бы проверяя действие своих слов, пленник снова посмотрел на бойцов и заключил: – А наш национал-социализм правильный, и он против паразитического капитала. Я знаю, что говорю. Я окончил университет и берусь утверждать, что вам никогда не победить нас!

– Это почему же? – уже со странным интересом спросил особист.

– Да потому что наш фюрер сказал: «Большевики уничтожили всю интеллигенцию», а это самый верхний слой общества и без него все ваши попытки создать хоть что-нибудь обречены!

Немец откровенно издевался, но, понимая, что обстоятельный разговор ещё впереди, особист, взяв себя в руки, почти спокойно приказал бойцам:

– Вяжите его! – а чтобы бывший рядом «капрал» не попытался вдруг помочь своему напарнику, он ловким приёмом зажал его так, что тот теперь не мог даже дёрнуться…

Ночь выдалась тихая и звёздная. На тёмном безоблачном небе чётко вырисовывались загадочные узоры созвездий, и там, наверху, даже не особо искушённый наблюдатель чётко мог выделить ковш Большой Медведицы, а прямо над ним ярко светящуюся Полярную звезду.

Зато вокруг в темноте чувствовалась суета. Это, выполняя приказ, батарейцы, пользуясь ночным временем, строили на НП блиндажи. Пока одна часть бойцов рыла котлованы, другая таскала на руках из недальнего леса заготовленные там стволы свежесрубленных деревьев. Работа была срочная, её следовало к утру закончить, замаскировав, как положено, заново оборудованный наблюдательный пункт.

Машинально прислушиваясь к шуму работ, командир гаубичной батареи старший лейтенант Яков Джугашвили анализировал события последних дней. Попытка наступления предпринятая, это он знал точно, по прямому приказу Тимошенко, провалилась. Больше того, мехкорпус, который они поддерживали огнём, понеся большие потери в технике и личном составе, практически потерял боеспособность.

Сыну Сталина было над чем задуматься. Хотел он того или нет, но особое положение казалось бы простого старшего лейтенанта накладывало на него свои требования. Он отлично понимал, что на него обращают пристальное внимание, и теперь, после прибытия на фронт, приходилось быть особенно осторожным. Догадываясь, что тут может произойти всякое, Яков Джугашвили старался держаться обособленно.

Правда, сейчас, стоя в накинутой на плечи по ночному времени шинели, он чувствовал себя спокойно и приглядывался к дальнему зареву. На немецкой стороне что-то сильно горело, и старший лейтенант пытался определить, что бы это могло быть.

От этого созерцания его отвлёк шум шагов и, повернувшись, Яков увидел подходившего к нему лейтенанта, непосредственно руководившего постройкой блиндажей. Его появление напомнило Якову о порученном деле, и он спросил:

– Что, что-то не так?

– Да нет, всё нормально, – успокоил его лейтенант и потеплевшим голосом добавил: – Просто хотел вас обрадовать, товарищ командир.

– Чем это? – удивлённо спросил Яков.

– Я слышал, вас за последний бой представляют к награде.

– Меня? – Яков неопределённо хмыкнул. – Ну да…

– Да нет, вы не подумайте, – лейтенант понял, что имел в виду Яков, и поспешил заверить: – Весь состав батареи представлен…

– Весь состав? – переспросил Яков и горько вздохнул. – А за что?

– Как за что? – начал горячиться лейтенант. – Мы хорошо действовали!

– Как же… Действовали б хорошо, были бы там, – Яков показал на дальнее зарево. – А мы здесь…

– Да нет, – продолжал настаивать лейтенант. – Начальство считает, что мы поддерживали наши войска очень даже неплохо.

– А остальные что? – перебил его Яков. – Дивизия три раза пыталась наступать и все три раза безрезультатно.

– Это потому, что нас немцы сильно бомбили…

– А наша доблестная авиация где? – раздражённо отозвался Яков. – Почему не прикрыла?

– Говорят, – лейтенант почему-то снизил голос до шёпота. – Немцы сожгли много наших самолётов ещё на аэродромах…

– Тогда куда же наше начальство смотрело? Это их обязанность всё предусмотреть, а так… – и Яков безнадёжно махнул рукой.

И то ли летняя ночь располагала к откровенности, то ли от обилия тяжких мыслей возникла потребность выговориться, но Яков вдруг повернулся к лейтенанту и тихо заговорил, явно имея в виду то самое сложившееся на фронте трудное положение, которое, судя по всему, больше всего и угнетало сына Сталина.

– Вы согласитесь, лейтенант, поначалу моральный дух части был хороший. Но вот последовавшие неудачи, а особенно воздействие немецкой авиации, ухудшили моральное состояние. Думаю, это упущение политработников, особенно тех, кто ведёт работу не по внутреннему убеждению, а казённо и схематично…

Разговор неожиданно приобрёл политическую окраску, и лейтенант, позволив себе перебить командира, возразил:

– Я думаю, коммунистическая идея сильна, и наши политработники пользуются в войсках любовью и уважением.

Но тут становившуюся излишне откровенной беседу прервал топот солдатских сапог, и подбежавший к ним связной, обращаясь к командиру батареи, доложил:

– Товарищ старший лейтенант! Вас приглашают на дивизонный НП!

– Понятно… – Яков надел шинель в рукава и зашагал вслед за связным.

Несмотря на ночное время, связной хорошо ориентировался, и они без труда вышли к дивизионному НП, где, к удивлению Якова, никого не оказалось. Пока они вместе со связным топтались возле пустого укрытия, из темноты возникло несколько фигур, и один из подошедших глухо спросил:

– Старший лейтенант Джугашвили?

– Да, это я, – Яков сразу насторожился. – А где все?

– НП перебазировался, а мы вас ждём, – ответил тот же голос.

Яков хотел уточнить причину смены НП, но не успел. Внезапный удар по затылку оглушил его, и он, теряя сознание, рухнул на траву…

Сколько он пробыл в таком состоянии, Яков понять не мог. Сознание возвращалось медленно, урывками, и сначала он ощутил, что щека прижата к мокрой доске, а совсем рядом слышно, как периодично всплескивает вода.

Яков попытался пошевелиться, но почувствовал, как ему заворачивают рукав, потом ощутил укол, и сознание сразу словно растворилось в сладком мареве…

Когда сознание снова вернулось, кругом было светло, а значит, уже наступило утро. Над головой у Якова свисал полупрозрачный полог, и он понял, что лежит в палатке на топчане. Яков попробовал пошевелиться и ощутил, что тело повинуется ему плохо.

В этот момент сбоку мелькнула какая-то тень, и Яков с трудом повернул голову. Он увидел входившего в палатку немца и напрягся. А немец подошёл ближе, что-то налил из склянки в пластмассовый стаканчик и протянул его Якову со словами:

– Тринкен, верден ви зих бессер фюлен[53].

Поняв, что это надо выпить, Яков без колебаний отхлебнул и, почти сразу ощутив в теле непонятно откуда возникшую лёгкость, попробовал повернулся. Увидев, что Яков приподнялся, немец дружелюбно забормотал:

– Ком, ком[54], – и, взяв его за локоть, помог встать.

Немец провёл Якова на полянку, где стоял стол, и пригласил сесть. Напротив сидел улыбчивый офицер, который, выждав приличествующую паузу, представился:

– Я капитан Штрикфельд, и я имею желание с вами побеседовать. Пожалуйста, назовите ваше имя и вашу часть.

Яков промолчал. Тогда Штрикфельд громко щёлкнул пальцами, и по этому сигналу от палатки, стоявшей под деревьями, к столу подбежали два красноармейца, судя по их виду, пленные.

Немец повернулся к ним и как-то уж очень дружелюбно спросил:

– Вы, ребята, по военной специальности кто?

– Артиллеристы! – дружно гаркнули оба, а потом тот, что стоял чуть в стороне, уточнил: – Гаубичная батарея.

– Зер гут, – немец благосклонно кивнул и, показывая на Якова, спросил: – А этот старший лейтенант кто?

– Наш командир батареи, – твёрдо заявил стоявший ближе.

– И ваше имя?.. – вкрадчиво спросил офицер, снова обращаясь к Якову.

Но тот отрешённо молчал. Оба предателя наверняка знали, что он сын Сталина и что его фамилия Джугашвили, и немец это тоже отлично знал, а его вопрос был всего лишь уловкой, с помощью которой офицер, ведший допрос, пытался разговорить пленника.

– Ладно, тогда поступим так… – и немец без видимого раздражения начал раскладывать на столе изъятые у Якова документы и то, что было найдено у него в карманах.

– Вот ваш зольдатен-бух, – офицер показал Якову его раскрытое командирское удостоверение с фотографий и чётко выписанной фамилией Джугашвили. – Признаёте, что это ваше?

Отпираться было просто смешно, и Яков кивнул. Штрикфельд посмотрел на него и чуть ли не сочувственно сказал:

– Я понимаю, вы как офицер должны хранить военную тайну. Но мы можем поговорить и на отвлечённые темы… – он жестом отправил пленных назад в палатку и продолжил: – Вам известно, что здешнее население воодушевлённо встречает наши войска?

– Это представители буржуазии и зажиточного крестьянства, – глухо, через силу ответил Яков.

– Допустим, – согласился Штрикфельд. – Но есть немало свидетельств, что ваши крестьяне не приемлют колхозный строй.

– Это временное явление. Реформы часто непонятны современникам и дают результат только по прошествии времени.

– Интересная мысль… Однако давайте оставим эти материи. А вот что вы скажете о неудачах русского командования?

– Пока говорить рано, – Яков в упор посмотрел на Штрикфельда. – Если удастся отрезать танки от пехоты, то результат будет иным. Но если бы мои красноармейцы отступили, если бы я увидел, что моя дивизия отступает, я бы сам застрелился, потому что отступать нельзя.

– И тем не менее, – мягко возразил Штрикфельд, – ваша дивизия отступает, а вы сами в плену.

– Меня захватили! – вскинулся Яков. – Думаю, это ваши десантники переодетые в нашу форму!

– Но и ваши десантники действуют точно так же, не так ли?

– Не знаю, – Яков пожал плечами. – Я артиллерист.

– Конечно, конечно… – согласился Штрикфельд и задал следующий вопрос: – Вот мы обращаемся с вами гуманно, а скажите, у вас расстреливают наших пленных?

– Думаю, что, когда вы попадёте в плен, обращаться с вами будут неплохо…

– Да? Ну, как говорят, время покажет… А на это что вы скажете? – немец выложил на стол смятый конверт. – Это письмо, найденное в вашем кармане. Тут вам пишут о войне.

– Это неудивительно, – Яков пожал плечами. – Сейчас война.

– Да, но это письмо написано до начала войны… И можно сделать разные выводы…

Штрикфельд заговорил несколько отвлечённо, и, слушая этого немца, Яков всё ниже опускал голову. Он понимал. Его как сына Сталина делают заложником большой игры…

Отчаянно дребезжа всеми изношенными частями, пикап мчался по полевой дороге. «Мессершмитт», напоминавший своим тонким фюзеляжем осу, уже пару раз заходил в атаку, и оба раза сидевшему за рулём особисту везло. Пока пули только взбивали пыль рядом с машиной.

Пять минут назад неизвестно откуда взявшийся немецкий истребитель атаковал кативший по полю пикап. Едва услыхав крик:

– Воздух!!! – шофёр мгновенно затормозил и кинулся в кювет.

Бойцы, сидевшие в кузове, повыскакивали следом, и только оставшийся в кабине особист медлил. Его вдруг охватила глухая злоба от сознания полного бессилия перед самолётом, и капитан вместо того, чтоб удирать в поле, внезапно для себя самого рванулся за баранку и погнал машину к недальнему лесу.

Отлично сознавая, что дважды промахнувшийся немец сейчас целится особо тщательно, особист по какому-то наитию резко взял руль вправо и съехал с дороги прямиком в поле. Почти сразу же послышался треск авиационного пулемёта, и третья очередь хлестнула по колее.

Ожидая, что немец снова повторит атаку, особист поддал газу, но «мессершмитт» исчёз в голубом мареве. Догадавшись, что у истребителя то ли кончились патроны, то ли осталось «в обрез» бензина, особист сбавил ход и не спеша подкатил к опушке.

Дождавшись, пока остававшиеся в поле бойцы прибежали и влезли в кузов, особист уступил место шофёру и почему-то молчал всё время, пока пикап катил лесом к расположению штаба.

По прибытии на место он также молча спустился к себе в землянку, сел на топчан и вдруг ощутил, что после пережитой опасности его начинает бить мелкая противная дрожь. Тогда капитан нагнулся, взял с пола стоявшую там бутылку водки, ударом ладони вышиб картонную пробку и прямо из горлышка сделал два больших глотка.

Сначала он вроде ничего не почувствовал. Но потом водка разлилась теплом по телу, и дрожь куда-то пропала. Тогда капитан выложил на стол папку с бумагами, собираясь взяться за работу, но веки стали слипаться, и, уверяя себя самого, что он только минуточку посидит с закрытыми глазами, особист, опёршись спиной о стену землянки, задремал.

Разбудил его скрип двери. Захлопав спросонья глазами, особист разглядел, что в землянку входит майор Авдюхин, и произнёс:

– А-а-а, это ты…

– А ты никак дрых? – усмехнулся майор, прикрывая за собой дверь.

– Да нет, просто сидел… – особист поспешно протёр глаза и придвинул так и лежавшую на столе папку к себе.

– У тебя я вижу дела, – заметил Авдюхин, присаживаясь к столу.

– В часть ездил, – как-то неопределённо отозвался особист.

– И что там? – заинтересовался политотделец.

– Что? – переспросил особист и ругнулся вполголоса. – Да то, что там с вечера занимают оборону, а утром у пустых ячеек только винтовки лежат…

– Знакомо, – вздохнул Авдюхин, выкладывая на стол листовку. – Вот познакомься, немецкая.

Особист взял листок в руки и прочитал вслух находившийся под призывом «Бей жида политрука просит морда кирпича», выделенный в рамку текст:

ПРОПУСК

Предъявитель сего переходит на сторону Германских Вооружённых сил. Немецкие офицеры и солдаты окажут перешедшему хороший приём, накормят его и устроят на работу.

Авдюхин дождался, пока особист сложил прочитанную листовку вчетверо, и спросил:

– Ну как текст?

– Не впечатляет, – особист снова выругался и посмотрел на майора. – Да, а как там моя просьба?

Речь шла о попавших в руки особиста бумагах, некоторые из которых он для большей точности попросил перевести в политотделе, где был человек, отлично знавший немецкий язык.

– Так я ж поэтому и пришёл, – ответил Авдюхин.

Он открыл полевую сумку и выложил перед капитаном несколько аккуратно сложенных листков, верхний из которых был исписан от руки.

– Вот, это то, что ты мне давал, а сверху перевод.

Особист взял указанный листок молча, повертел его в руках и, наконец, сердито фыркнул:

– Попробуй прочитай, как курица лапой накарябано. Что там?..

– Ты не поверишь, – усмехнулся майор, – это точная характеристика нашей пехоты.

– Да ну? – удивился капитан. – Как же мне прочесть?

– Это верно, почерк у нашего трудяги не того, – согласился Авдюхин и предложил: – А давай я прочту, мы у себя в отделе уж три раза читали…

Не дожидаясь согласия особиста, майор взял перевод и принялся громко зачитывать вслух:

…Хотя русские уставы считают наступление основным видом боевых действий, их сильная сторона – оборона. Первая причина заложена в национальном характере русских. Русский солдат способен всё вынести и до конца остаться в стрелковой ячейке, что является предпосылкой для упорной обороны. Она дополняется сильной связью русского солдата с природой, что позволяет ему в обороне мастерски оборудовать свои позиции и прекрасно маскироваться. Вторая причина – бесконечные пространства русской территории. Именно они позволяют русским искать решения войны в свою пользу…

– И дальше всё в том же духе, – закончил Авдюхин, укладывая листок назад в стопочку.

– Ишь ты, как заговорили… – покачал головой капитан.

– Да, видать, кое-где мы им наложили, – согласился майор и сокрушённо добавил: – Жалко только, что пока кое-где. С наступлением у нас и правда плоховато выходит.

– И верно, есть о чём подумать… – капитан взял себя ладонью за подбородок. – Мои люди тут одного диверсанта крупного прихватили, так он, гад, тоже интересные вещи толкует…

– Так ты расскажи, – оживился Авдюхин.

– Он, падлюка, всё меня к немцам в плен звал, – начал свой рассказ особист. – Они, мол, сильная нация, им принадлежит будущее и всё в том же духе. Мол, присоединяйся пока не поздно…

– Нас лапотниками не называл? – усмехнулся майор.

– Впрямую нет, – капитан отрицательно покачал головой. – Однако от кое-каких намёков не удержался.

– Каких именно? – быстро спросил Авдюхин.