Давно хотела тебе сказать (сборник) Манро Элис

Нет, все-таки это шутка.

– Но вы же верите, что некоторые ходят по горячим углям и не получают никаких ожогов?

– Да, я читал про такое.

– Это давно установленный факт. И фотографии вы видели, да? Значит, вы верите в это?

– Ну допустим.

– Однако при этом их ступни – это плоть. Следовательно, на коже должны остаться ожоги, да? Но их нет. Разве из этого не следует, что сознание может в определенной степени подчинить себе материю и некоторые материальные законы перестанут работать?

– Я бы посмотрел, как сознание подчинит себе силы гравитации.

– Вполне может. Вполне. Есть люди, которым удавалось отрываться от земли на несколько дюймов.

– Пока я не увижу собственными глазами, как вот эта корзина для бумаг взлетит и проплывет у меня над головой, – сказал мистер Лоухид, стараясь сохранять веселый тон, – я ни во что подобное не поверю.

– Дорога в Эммаус, – тихо проговорил Юджин.

Он знал даже Библию. Единственный человек в возрасте до сорока из всех, с кем доводилось встречаться мистеру Лоухиду, который знал Библию. Не считая, разумеется, «свидетелей Иеговы».

– Корзина для бумаг не владеет собой, она не может направлять свою энергию. Но если бы на вашем месте сидел человек, способный направлять свою энергию в нужную ему сторону…

И он принялся рассказывать об одной женщине в России, которая могла передвигать по комнате тяжелую мебель, не касаясь ее. Она утверждала, что энергия концентрируется у нее в районе солнечного сплетения.

– Но с чего ты решил, что сам обладаешь такими способностями? – спросил мистер Лоухид. – Что можешь управлять энергией, останавливать поток гравитации и так далее?

– Если я и смогу что-либо остановить, то только на ничтожный промежуток времени. На какие-то доли секунды. Я ведь всего лишь неофит. Но этого вполне достаточно, чтобы люди задумались. Да, я бы хотел выйти из тела. Мне еще ни разу не удавалось его покинуть.

– Ты убедись сначала, что можешь вернуться обратно.

– Ну, другие же могут. У многих получалось. Когда-нибудь этому будут учить – так же как кататься на коньках. Представьте: я ступлю на воду, и мое видимое тело, вот это, камнем пойдет ко дну. Но ведь есть вероятность того, что другое мое тело вознесется, и тогда я погляжу вниз и увижу самого себя.

– Увидишь самого себя утопшим, – заключил мистер Лоухид.

Юджин рассмеялся, но не таким смехом, который развеял бы все сомнения.

Мистеру Лоухиду хотелось понять: что же стоит за всем этим? Игра, обман? Что-то ведь должно за этим стоять, а что – непонятно. Если бы вот так заговорили Калла или Рекс, – предположим, что они научились говорить длинно и связно, – все было бы ясно. Но если Юджин обманщик, то, значит, его открытость и простодушие – всего лишь трюк? Нет, представить себе обман такого масштаба было невозможно.

– Значит, цель твоей затеи – задать людям, так сказать, встряску? Пусть усомнятся в показаниях своих органов чувств?

– Да, наверное, так бы и было.

– А как тебе вообще такое в голову пришло?

– Началось почти что с шутки. Я разговаривал с двумя пожилыми женщинами – сестрами, одна из них слепая… Я не знаю, как их зовут…

– А, понятно! Я знаю, о ком ты.

Юджин любил поболтать со стариками, и те относились к нему с симпатией: для них он был кем-то вроде вежливого посла из дикой страны юности.

– Мы заговорили на разные такие темы, и я сказал: на самом деле все возможно. Ведь это уже было – хождение по водам, это факт. Я имею в виду – недавно. Тогда они спросили, не хочу ли я сам попробовать. И я ответил: да, хочу.

– А не было ли это несколько самонадеянно с твоей стороны? – заметил мистер Лоухид с задумчивым видом – и с дальним прицелом.

– Я понимаю, о чем вы. Тем же вечером я медитировал и позволил себе вопрос – не хочу ли я просто потешить свое эго? И мне пришло в голову, что это неважно. Не имеет значения, ради чего я так поступаю. Что бы ни привело меня к этой мысли, ей надо довериться. Цель поступка может оказаться выше моего разумения. Да-да, я понимаю, как это звучит, но моя воля или желание тут ни при чем, я – только средство. Все получилось само собой. Я собирался сделать это сразу же, просто для тех двух старушек, но потом мне захотелось подготовиться, и я назначил все на воскресенье. А теперь я слышу об этом от незнакомых людей на улице. Удивительно, да?

– Послушай, Юджин. Тебя не волнует, что ты можешь разыграть дурака на глазах у всего народа?

– Ну, по-моему, это неудачное выражение. Бессмысленное. «Разыграть дурака». Как можно разыграть дурака? Разве этот дурак не сидит у нас внутри все время? Его можно только выставить на всеобщее обозрение. Показать себя, и ничего больше.

Мистеру Лоухиду следовало бы сказать: «Постарайся сохранить здравомыслие», но эта фраза пришла ему на ум позднее. Да если бы она и пришла во время разговора, уже поздно было ее произносить.

Утром в воскресенье мистер Лоухид обнаружил у себя под дверью мертвую птицу. Он был готов обвинить в этом кошку. Коты заходили в дом, потому что их подкармливали Калла и Ровер, и в холле стоял запах кошачьей мочи. Он поднял птицу и спустился с ней во двор. Голубая сойка. Ему всегда нравилась эта холодная яркая окраска. Хотя вообще-то от них один вред, от этих соек. Как все, кто вырос на ферме, мистер Лоухид не мог удержаться от практических суждений, когда речь заходила о явлениях животного и растительного мира. Он припомнил одну пожилую даму, которая приезжала к ним на ферму. Как она ахала, восхищаясь красотой поля, покрытого цветками дикой горчицы. На ней была еще такая пыльная шляпа – бежевая или розовая – из шифона, – кажется, так это называется. И эта дурацкая шляпа очень хорошо сочеталась с глупой радостью дамы – до сих пор сохранилось воспоминание. Впрочем, надо полагать, что представления о дурацком и недурацком сформировались у него под влиянием взрослых – выражений их лиц и их слов.

Мистер Лоухид намеревался похоронить птицу, но не нашел, чем выкопать ямку. Дверь в подвал была сломана и стояла в сторонке. В подвале раньше хранились разные инструменты, но теперь их наверняка растащили. А земля во дворе утоптана так, что стала крепче асфальта. И повсюду камни, битое стекло. Пришлось положить птицу в мусорное ведро.

Он жил в этом доме уже двенадцать лет – с тех пор, как продал аптеку и переехал сюда, поближе к замужней дочери. Потом дочь с семьей перебралась в другое место, а он остался. И дом, и двор выглядели неважно еще двенадцать лет назад, но все-таки никто, и он сам в том числе, тогда и подумать не мог, во что они превратятся со временем. Дом с участком принадлежал мисс Масгрейв – это была дама из довольно зажиточного семейства. Она тогда жила на первом этаже – в тех самых комнатах, где теперь обитают Рекс, Калла и Ровер. Мистер Лоухид, когда въехал, раздобыл газонокосилку и в один прекрасный день принялся подравнивать разросшуюся по углам двора траву. Хотел сделать аккуратную лужайку, чтобы порадовать всех жильцов. Однако недолго он этим занимался. Окно вдруг с треском распахнулось, и оттуда на него гаркнули совсем не дамским голосом. Голосом алкоголички, прямо скажем:

– Эй, это собственность Масгрейвов!

Кричала не кто иная, как мисс Масгрейв. Мистеру Лоухиду был хорошо известен такой тип сумасшествия. Когда он владел аптекой, туда часто захаживали дамы вроде мисс Масгрейв – с криво накрашенными губами, в шляпках набекрень, с фальшивыми рецептами. Они то льстили ему, то лгали, то принимались его оскорблять. Мисс Масгрейв давно уже умерла, и он почти с ностальгией вспоминал о такой разновидности сумасшествия. Теперь приходится иметь дело с новым поколением: а тут душевнобольного не отличишь от здорового. Даже в случае с Юджином. Особенно в случае с Юджином.

Все твердят, что надо отсюда съезжать. Почему он до сих пор этого не сделал? Он отвечал, что не любит многоквартирных домов, да и переезд – такая морока. Но на самом деле были и более важные причины. Новый опыт, который он приобретал в этом доме, оказывался полезен, и мистер Лоухид о нем не жалел. Он слушал разговоры своих ровесников и думал о том, что если бы им довелось оказаться на его месте, их мозги лопнули бы, как яйца в кипящей воде. В конце концов он пришел к выводу, что даже перформанс, который устроили Рекс и Калла, был небесполезен. И даже выходка Ровера: этот парень продавал газеты и однажды шутки ради сунул одну из них в руки мистеру Лоухиду. А мистер Лоухид газету прочел всю, от первого до последнего слова, хотя шрифт там был такой нечеткий, что резало глаза. Отвратительная печать, ошибки в каждом слове, какие-то смазанные, скорее всего непристойные рисунки и столь же непристойные желания в отделе объявлений. И еще редакционная статья, выражающая несогласие с отцами города, которых по всему тексту именовали не иначе как козлами. Все это раздражало своей болезненной взвинченностью, но мистер Лоухид продолжал читать, чувствуя, что во всем этом есть какое-то послание, сообщение, но только ухватить его суть никак не получается: мелькнет – и тут же исчезнет. Говорят, так пускают по телевизору рекламу двадцать пятым кадром.

Однако представление Юджина ему смотреть не хотелось. От одной мысли о его затее становилось нехорошо. Мистер Лоухид приготовил себе завтрак – как всегда, два тоста из черного хлеба, вареное яйцо и чай. У Юджина было тихо – видимо, уже ушел. За завтраком мистер Лоухид вспомнил о мертвой птице и о даме в шляпке из шифона, о горчичном поле и о родителях. Вспомнил и еще что-то… Ах да, вот что: тот сон. По-видимому, он снова приснился сегодня ночью, и теперь ничего не оставалось, как попытаться вызывать в сознании какие-нибудь картины из него.

В первый раз этот сон приснился, когда мистер Лоухид уже достиг зрелого возраста, но восходил к действительному происшествию, случившемуся много лет назад. Он был еще ребенком и жил на ферме с родителями, старшим братом Уолтером и сестрой Мэри – она потом умерла от дифтерии в возрасте восемнадцати лет. Посреди ночи вдруг зазвонил телефон: три длинных звонка. На их улице у каждой семьи было свое количество звонков. Например, к ним в дом – мистер Лоухид это отлично помнил – полагалось звонить двумя длинными и двумя короткими. А три длинных означали сигнал тревоги, – все на линии должны были поднять трубки. Отец снял трубку и начал орать в телефон (аппарат находился на кухне – как раз под спальней мальчиков). Он не доверял проводам и полагался на силу собственной глотки, стараясь покрыть голосом расстояние, отделяющее его от собеседника. Услышав его крики, братья вскочили с постели и спустились вниз. Отец уже натягивал сапоги и надевал куртку – дело было весной, в мае, но ночи стояли еще холодные. Мистер Лоухид теперь уже не мог припомнить в точности прозвучавшие тогда слова, но общий смысл был такой: отец объяснил, куда он собрался, и взял с собой Уолтера. А его самого не взяли: сказали, что он еще слишком мал.

Они отправились ловить сумасшедшего мальчишку, точнее, молодого человека лет девятнадцати или двадцати. Этот парень жил на соседней улице. Мистер Лоухид не мог вспомнить, что рассказывал о нем отец, помнил только имя: Фрэнк Макартер. Он был самым младшим ребенком в большой католической семье, бедной, но добропорядочной. В детстве у него случилось несколько припадков, и его увезли из дома, а потом вылечили, и он вернулся и жил тихо-мирно, заботясь о престарелых родителях, поскольку старшие братья и сестры из родного дома разъехались. И снова мистер Лоухид затруднился бы ответить: рассказал ли тогда отец, почему всех мужчин вызвали ловить Фрэнка Макартера? А причина заключалась в том, что ранее в тот же вечер, еще до наступления темноты (и точно до дойки, поскольку именно громкое мычание недоенных коров заставило соседа зайти в дом Макартеров), Фрэнк убил своего отца. Он убил его в амбаре с помощью вил и лопаты, а потом убил и мать – на кухне, той же лопатой – должно быть, прихватил с собой из амбара.

Таковы были факты. А во сне, насколько он мог припомнить, эти факты подразумевались, но не раскрывались. Наяву он знал про двойное убийство все. Хотя и не помнил, кто и когда ему рассказывал о деталях. А во сне не понимал, в чем дело, отчего вся эта суета и спешка. Знал только, что надо отыскать сапоги и спешить следом за отцом и братом (если суметь быстро собраться, – там, во сне, – то его тоже возьмут). Куда они направляются, он не знал, просто шел и шел вперед, пока не понимал наконец, что им нужно что-то найти. Вначале их продвижение оказывалось легким и даже веселым, но потом замедлялось и затруднялось: отвлекали какие-то невидимые силы, и мистер Лоухид вдруг обнаруживал, что отстал от всех и занимается совершенно другим делом: например, смешивает лекарство в аптеке согласно рецепту или ужинает с женой. С запоздалым раскаянием в душе он пытался вернуться туда, где ему надлежало быть, и в одиночку, стараясь не выдать себя, брел через неприветливые окрестности – там почему-то всегда было ненастье. На этом месте сон обрывался. Возможно, мистер Лоухид просто не запоминал его окончания. Скорее всего не запоминал. Когда это приснилось ему впервые, родители и сестра уже умерли, но брат был еще жив – у него был дом в Виннипеге. Мистер Лоухид все думал ему написать, спросить про Фрэнка Макартера – поймали его той ночью или нет? В этом месте у него в памяти зияла дыра. Но так и не написал. Точнее, он писал брату, но так и не спросил об этом, забыл. А может, просто не стал спрашивать: посчитал вопрос идиотским. А потом брат умер.

Этот сон всегда оставлял в душе тяжелое чувство. Наверное, потому, что мистер Лоухид еще какое-то время чувствовал рядом присутствие умерших: отца, матери, брата, сестры. Наяву он никогда не мог отчетливо представить их лица. И как передать, объяснить, даже если было бы кому, странное ощущение материальности их присутствия? Казалось, что должно быть какое-то место, где они существуют сами по себе, вне его сознания. Невозможно было поверить, что он их выдумал. Впрочем, такое случается. Он вспомнил, как его мать иногда за завтраком вдруг говорила изумленно, почти жалобно: «А мне сегодня снилась ваша бабушка! Как сейчас ее вижу!»

Еще он постоянно думал о разнице между тем временем и нынешним. Разница эта была огромна. Просто невероятно, что один и тот же человек мог жить тогда и теперь. И как это ему удалось? Ну как можно было одному человеку знать его родителей, а потом – Рекса и Каллу? Мистеру Лоухиду стало приходить в голову – впрочем, и раньше иногда приходило, – что лучше бы ему относиться ко всему так, как свойственно людям его возраста. То есть поменьше наблюдать и просто верить, что все в мире неизменно, хотя и случаются разные страшноватые – но вполне поправимые – аберрации. Да, лучше бы не понимать, как изменился мир.

Сон напоминал о том времени, по отношению к которому нынешняя действительность казалась каким-то жалким, неумелым и грубым подражанием. Правда, с годами его чувства притупились – с этим не поспоришь. Но все же. Значимость жизни, ее ценность куда-то испарились. События теперь происходили как бы понарошку, они были либо все одинаковые, либо вообще не имели значения. Когда мистер Лоухид ехал на автобусе по городу или даже по сельской местности и смотрел в окно, его уже ничем нельзя было удивить: даже если бы за окном проплыл минарет, скажем, или белый медведь. И все было не тем, чем казалось. Девушки в супермаркете, торгуя ананасами, надевали юбки из травы, а однажды он видел мальчишку на бензозаправке, протиравшего стекла у машин, в дурацком колпаке с погремушками. Нет, ничему уже не удивляешься.

Иногда в той музыке, которая неслась с нижнего этажа, ему удавалось вдруг расслышать знакомую мелодию – чистую и неисковерканную. Но он заранее знал, что произойдет дальше: мелодия будет высмеяна, переиначена, изуродована, разодрана в клочья, усилена колонками так, что ее и не узнаешь. И подобные штуки происходили везде и повсюду. По-видимому, это нравилось людям.

Пирс Росс-пойнт был полуразрушен и давно заброшен. Во время прилива он весь уходил под воду, а при отливе вода покрывала только дальний его конец. Мистер Лоухид прошел по изгибу набережной – все-таки не усидел дома, выгнало беспокойство, хотя он втайне надеялся, что никто, кроме него, не явится. Вдруг все это окажется игрой его воображения, или, что более вероятно, вдруг выяснится: остальные просто сговорились его разыграть. Но ничего подобного: народ все-таки собрался. С набережной возле Росс-пойнта не было спуска к воде: лестницы имелись либо ближе, либо дальше. Однако мистер Лоухид все-таки сумел спуститься на пляж, держась за кусты – жесткие, как веники, – и только потом сообразил, что мог переломать все кости. Он поспешил вдоль моря к месту действия.

Он сразу узнал тех, кто носился по пирсу, перепрыгивая с одной сломанной бетонной опоры на другую. Рекс, Калла, Ровер и куча их неотличимых друг от друга приятелей. Калла была обернута во что-то наподобие… да, он не ошибся – на ней было старое мягкое покрывало с кровати. Розово-коричневый ворс местами совсем истерся. Молодые люди резвились, шлепая босиком по воде. Один мальчишка на берегу играл на флейте. Только это была не обычная флейта, а такая же, как у Юджина, – блок-флейта. Играл хорошо, хотя несколько монотонно. Две сестры-старухи тоже пришли на берег. Слепая что-то спрашивала, указывая белой тростью на воду. Прямо Моисей у Чермного моря. Другая ей отвечала – описывала, что происходит. Мистер Клиффорд, мистер Мори и еще несколько стариков неспешно беседовали, благоразумно расположившись подальше от воды. Сколько всего человек? Сказать было трудно. Может, больше шестидесяти, а может, не набралось и трех десятков. Юджин сидел на пирсе, подальше от людей, совсем один. Мистеру Лоухиду пришло в голову, что по сегодняшнему случаю Юджину стоило надеть что-нибудь особенное: какую-нибудь хламиду из грубого холста или набедренную повязку, если бы он сумел ее раздобыть. Однако Юджин был одет как обычно: в джинсы и белую футболку.

Один из стариков вынул из кармана часы и объявил во всеуслышание:

– Уже десять!

– Юджин, уже десять! – выкрикнул Рекс.

Он стоял по пояс в воде, в мокрых штанах, с обнаженным торсом.

Юджин сидел ко всем спиной, высоко подняв колени и спрятав в них голову.

– О, свят, свят, свят! – затянул Рекс, откидывая назад свою буйную шевелюру и широко разводя руки.

– Надо спеть! – объявила одна из девушек.

Две дамы в шляпках, оказавшиеся перед мистером Лоухидом, говорили друг другу:

– Вот не ожидала, что их тут будет так много.

– Я сюда пришла не затем, чтобы выслушивать богохульства.

Девушка принялась петь одна, соревнуясь с блок-флейтой. Она кружилась у самой воды и напевала без слов. Ее многоцветный шарф размотался и развевался на ветру. Понаблюдав за ней немного, дамы в шляпках переглянулись, прокашлялись, кивнули друг другу и затянули дрожащими голосками негромко, но решительно:

– Давай начинай представление! – сердито крикнул мистер Мори.

– Что там происходит? – спросила слепая. – Он уже идет по воде?

Юджин поднялся и двинулся вперед по затопленному пирсу. Он без колебаний вошел в воду. Сначала она была ему по щиколотки, потом по колени, потом по бедра.

– Скорее, идет в воде, чем по воде, – ответил мистер Мори. – Эй, парень, ты лучше помолись!

Ровер присел на корточки на гальке и начал громко повторять: «Ом! Ом! Ом! Ом!..»

– Ну что там, что? – допытывалась слепая.

Та девушка, которая пела, прервалась и вскрикнула:

– Юджин! Юджин!

В ее крике звучала любовь, безнадежность и самоотречение.

– Ты с нами, о Боже, скорбеть нам негоже… – тянули дамы в шляпках.

Юджин вошел в воду по пояс, потом по грудь, и тогда мистер Лоухид закричал так громко и требовательно, как сам от себя не ожидал:

– Юджин, немедленно вылезай из воды!

– Невесомость! – перекрикивал его мистер Мори. – Включай невесомость!

Юджин склонил голову и ушел под воду.

Девушка, которая раньше пела, вскрикнула.

Мистер Лоухид поспешил на пирс. Там уже стояла Калла – похожая в своем покрывале на иллюстрацию из Библии.

– Он умеет плавать? – спросил у нее мистер Лоухид.

– Плавать! Плавать! – заорал Рекс, этот клоун, и сам плюхнулся в воду.

Сестра слепой женщины в отчаянии топталась на месте, призывая на помощь:

– Эй, кто-нибудь! Вытащите его! Не дайте ему утонуть!

Голова Юджина появилась в том месте, где поверхность пирса выходила из воды. Он поднялся на ноги и убрал со лба мешавшие смотреть длинные волосы.

– Морское чудище! Морское чудище! – завопила какая-то девица.

Публика иронически зааплодировала. Первым начал хлопать в ладоши мистер Мори.

Блок-флейта продолжала играть.

– Вот, значит, такое у нас получается хождение по водам, – объявил мистер Мори.

– Не надо его мучить, – попросила слепая. – Он сделал все, что мог.

Юджин медленно шел к ним, улыбаясь.

– А я ведь и плавать не умею, – сказал он, с наслаждением втягивая в легкие воздух. Голос его звучал почти победоносно. – Просто прополз назад по пирсу. Мог подняться раньше, но мне понравилось… под водой.

– Иди домой и переоденься, если не хочешь заработать воспаление легких, – сказал мистер Лоухид.

– Так, значит, это была шутка? – спросила одна из тех дам, которые пели гимн.

Она обращалась не к мистеру Лоухиду, но он тем не менее обернулся и резко ответил:

– А что это было, по-вашему?

Дамы переглянулись и поджали губы, по-видимому обидевшись на него за грубость.

– Простите, вышло не то, что вы ждали, – спокойно объявил Юджин, оглядывая собравшихся. – Виноват я один. Думал, уже дошел до нужного уровня, а оказалось – еще нет. Не могу полностью управлять собой. Но даже если вы разочарованы, для меня самого это оказалось очень интересно, просто замечательно. Я научился важным вещам. Спасибо вам!

Дамы снова зааплодировали – на этот раз благожелательно. К ним присоединился кое-кто из молодежи – эти хлопали подчеркнуто громко. Мистер Лоухид подумал, что у двух групп собравшихся на самом деле больше общего, чем им кажется. Хотя ни те ни другие в этом никогда не признаются. Но разве все они не ожидали одного и того же? И значит, в них есть нечто такое, что вызвало эти ожидания? Отчаяние. Чувство приближения скорого конца. Но как бы там ни было, никто не признается из гордости.

Не говоря больше ни слова, мистер Лоухид повернулся и зашагал прочь. Он прошел по пляжу, поднялся по лестнице на набережную – и сам удивился: как это он ухитрился спуститься отсюда на берег и не сломать ногу? А ведь в его возрасте такой перелом мог закончиться смертью – и все из-за какой-то чепухи. Он прошел примерно милю по набережной до кафе, которое оставалось открытым по воскресеньям. Там он долго сидел над чашкой кофе, потом побрел домой. Из открытого окна первого этажа, где когда-то сиживала мисс Масгрейв, неслась музыка – такая, какую они всегда заводили. Мистер Лоухид поднялся по лестнице и постучал в дверь Юджина.

– Эй! Я просто хотел убедиться, что ты переоделся!

Нет ответа. Мистер Лоухид толкнул дверь. Она отворилась – Юджин никогда ее не запирал.

– Юджин!

Его там не было. И мокрой одежды тоже. Мистеру Лоухиду доводилось видеть эту комнату без ее обитателя и раньше – он как-то заходил вернуть книгу. Но тогда вид пустой комнаты никаких эмоций не вызывал. Другое дело теперь. Окно оказалось распахнуто. А между тем Юджин всегда закрывал его, уходя из дома: боялся, что дождь промочит книги или разлетятся от ветра бумаги. Сейчас как раз было ветрено. Бумаги сдуло с книжного шкафа и разметало по полу. В остальном комната была прибранной. Одеяло и простыни сложены на краю матраса, словно их хозяин больше не собирался здесь спать.

Мистер Лоухид спустился вниз и постучал в дверь. Вышла Калла.

– Юджина нет дома. Ты не знаешь, где он?

Калла обернулась и спросила у тех, кто находился в комнате с красными и пурпурными занавесками – они всегда были задернуты, и вообще это были крашенные простыни:

– Эй! Кто-нибудь видел Юджина?

– Он пошел к полю для гольфа. На восток.

– Спроси – понравилась ему дверь? – выкрикнул кто-то.

– И про птицу спроси!

Значит, не кошка.

Калла улыбнулась. У нее было симпатичное лицо, белое как мел, но все в мелких прыщиках.

– Благодарю вас, – сказал мистер Лоухид.

Рекса он игнорировал.

– А на кой ему Юджин? – спросил кто-то еще.

Вероятно, Ровер, это был его голос – высокий, дребезжащий и как будто хнычущий. Другой голос тут же высказал в ответ предположение, которое мистер Лоухид пропустил мимо ушей и потом старался не вспоминать.

– Вам что, фигово? – спросила Калла.

Он пошел в том направлении, которое они указали: ничего другого не оставалось. На восток, берегом моря, по тому же маршруту, что и утром. Миновал пирс, теперь опустевший, кафе, где пил сегодня кофе, и направился к полю для гольфа. Погода была приятная, многие вышли на прогулку. Иногда ему казалось, что он видит Юджина. Половина молодых людей в этом мире носят джинсы и белые футболки. Все они небольшого роста, худощавого телосложения и с длинными волосами. Он поймал себя на том, что заглядывает в лица прохожим и готов спросить: «Вы не видели тут молодого человека?» Потом подумал: нет ли здесь кого-то из бывших утром на пирсе? Поискал глазами мистера Клиффорда и мистера Мори. Нет, не видно – слишком далеко от того места, где они обычно сидели.

За полем для гольфа начинались заросли кустарника – высокого, в человеческий рост, а за ними высились выраставшие прямо из воды скалы. Пляжа тут не было. Под скалой, на которой кто-то запускал воздушного змея, по-видимому, сразу начиналась глубина. На воде покачивались яхты с красными и синими парусами. Может так случиться, что человек упадет со скалы, а никто и не заметит? Можно ли войти в воду совсем без всплеска и пропасть?

Утром, когда он пил кофе на набережной, его как будто осенило: мистер Лоухид вдруг увидел, чем кончается его сон. Увидел ясно, во всех подробностях. Картина явилась непонятно откуда, сама, без всяких усилий с его стороны – то ли из самого сна, то ли из памяти. Хотя он не понимал, как она могла возникнуть из памяти.

Он пробирался вслед за отцом сквозь высокие серые травы. Серые, потому что ночь уже кончалась, но солнце еще не взошло. Они с отцом, похоже, оторвались от других участников поисков. Вблизи была река, и немного погодя они вышли на высокий берег и направились по проселку к мосту. Мистер Лоухид – то есть никакой не мистер, а ребенок, каким он был в тот момент, – первым вбежал на мост. Он прошел уже примерно треть его длины, когда понял, что мост крайне ненадежен. Настил был с прорехами, доски частью вывалились, а балки кое-где подломились. Словно мост был игрушечный и кто-то на него неосторожно наступил. Он оглянулся назад позвать отца, но того не было, – впрочем, он не удивился. Затем посмотрел вниз сквозь брешь в досках и разглядел в мелководной речке, журчавшей среди белых камней, тело юноши. Он лежал лицом вниз с раскинутыми руками. Во сне – если это был сон – тело выглядело так же естественно, как камни, казалось таким же чистым и белым.

Но на бодрствующий ум это зрелище, конечно, производило иное впечатление, и потому он спросил себя: значит, это Фрэнк Макартер? Значит, молодой человек, убив родителей, бросился в реку. И искать больше некого.

Однажды он перенес серьезную болезнь (доктора решили, что это был микроинсульт), во время которой у него в углу поля зрения появилась белая неровная линия. Она плясала перед глазами примерно двое суток, а потом пропала. Последствий не было, врачи сказали: такое случается. И вот теперь сон, а точнее, конец этого сна проделывал с его сознанием похожий фокус. Он ждал, что наваждение вот-вот исчезнет, а немного погодя, когда он окончательно придет в себя, придет избавление и от странных фантазий – от страха, что Юджин вошел в воду. Слово «самоубийство» тут не подходило, оно было не из словаря Юджина. Сегодняшнее утреннее шоу представляло собой, должно быть, только репетицию того, чему Юджин наверняка придумал бы сложное и хитрое название.

Мистер Лоухид ужасно устал. В конце концов отыскалась пустая скамейка, и он долго сидел на ней, думая только об одном: хватит ли ему сил дойти до дома?

– Дверь в комнату Юджина открыта, а окно отворено настежь… – объяснил он Калле.

Теперь в комнате за ее спиной было тихо. Она улыбалась ему, как и прежде. Мистер Лоухид заглянул ей в глаза: насколько он мог судить, ничего ненормального. Он едва держался на ногах, и ему пришлось даже ухватиться за стойку перил, чтобы не упасть.

– Да он всегда дверь открытой оставляет, – пожала плечами Калла.

– У меня есть причины для беспокойства, – произнес мистер Лоухид дрожащим голосом. – Надо связаться с властями.

– С полицией? – тихо и испуганно переспросила Калла. – Нет, пожалуйста, только не это. Не надо!

– Но с ним могло что-то случиться.

– А если ему захотелось уехать куда подальше?

– Тогда получается, что он уехал, а все пожитки оставил здесь.

– Ну, это как не фиг делать. Ведь мог же он… могло же ему захотеться просто взять – и уехать. Вот он и уехал.

– Мне кажется, он был сильно расстроен. Возможно, он захотел… В общем, он мог опять полезть в воду.

– Думаете? – спросила Калла.

Он ожидал, что она удивится. Станет бурно возражать или недоверчиво улыбнется в ответ на такое предположение. Но вместо этого она просто позволила такой возможности медленно и соблазнительно расцвести у себя в голове:

– Думаете, мог?

– Я не знаю. Я только видел, что он расстроен. Так мне показалось, по крайней мере. Это ведь непросто – понять, расстроен кто-то из вас или нет.

– Да он вовсе не из нас, – снова пожала плечами Калла. – Он же старый совсем.

Она помолчала, а потом добавила:

– Вообще-то, он мог попробовать еще раз. Так, чтобы никто не останавливал. И не жалел его. Я вот никого никогда не жалею.

Мистер Лоухид повернулся и направился к себе.

– Ну, пока, спокойной ночи, – сказала ему вслед девушка. – Жаль, что вам дверь не понравилась.

Мистер Лоухид вдруг подумал – впервые в жизни, – что он ведь может и не суметь подняться к себе по лестнице. У него может не хватить сил даже на это. Нет, все-таки, наверное, придется перебираться в многоквартирный дом, вслед за остальными. Если, конечно, он хочет еще пожить.