На Сибирской флотилии Турмов Геннадий

Глава 2

В небесах и под водой

В конце января 1905 года поручик Мацкевич встретил на палубе крейсера незнакомого лейтенанта, на голове которого, несмотря на неслабый мороз, красовалась флотская фуражка.

– Кто это? – спросил он у вахтенного офицера.

– Лейтенант Плотто с отдельного отряда миноносцев, – ответил вахтенный и добавил: – Прибыл на совещание.

Дмитрий знал, что во Владивосток по железной дороге доставили несколько подводных лодок, но не представлял, как можно их использовать в войне против японцев. В этом он был не одинок. Этого не представляли себе даже адмиралы.

Подводные силы Российского флота к тому времени находились в зачаточном состоянии. Единственная боевая лодка «Дельфин» еще только проходила испытания на Балтике. Япония, вообще не имевшая подводных лодок, заказала в Америке пять единиц фирме Холланда (они вступили в строй уже после заключения мира).

Неизбежность столкновения с Японией, которую адмирал Макаров предсказал еще в 1895 году, натолкнула его на мысль о возможности использования подводных лодок в системе обороны баз флота на Дальнем Востоке.

Видный специалист в области минно-торпедного оружия контр-адмирал В.К. Витгефт писал: «Вопрос о подводных лодках в настоящее время настолько продвинулся вперед, к кратчайшему его решению, что уже обращает внимание всех флотов. Не давая еще вполне удовлетворительного решения в боевом отношении, подводная лодка, однако, является уже орудием, производящим сильное нравственное влияние на противника, раз он знает, что такое оружие имеет против него. Русский флот в этом вопросе шел впереди других, но, к сожалению, остановился после первых более или менее удачных опытов. Но следом работы остались имеемые лодки Джевецкого. Лодки эти не совершенны, но в известном случае могли бы иметь значение при защите рейдов».

Одну из лодок Джевецкого отремонтировали, испытали погружениями в Купеческой гавани Кронштадта и 27 октября 1900 года погрузили на уходящий в Порт-Артур пароход «Дагмар». Витгефт предлагал везти лодки в Порт-Артур на верхней палубе парохода и считал, что «необходимо, чтобы в портах их было видно, причем пароход, везущий эти лодки, должен непременно зайти в Нагасаки, чтобы лодки там были замечены, но внутреннего осмотра их не должно допускать ни в коем случае».

При доставке подводных лодок в Порт-Артур пароход «Дагмар», действительно, зашел в Японию, где умышленно «засветил» находившуюся на его борту лодку. Японцы приняли это к сведению. А когда в апреле 1904 года у Порт-Артура подорвались на минах два японских броненосца («Ясима» и «Хацусе»), противник был убежден, что корабли стали жертвой русских подлодок, которые они видели на борту «Дагмара». Тем более, что была перехвачена радиограмма контр-адмирала Витгефта, который благодарил подводников «за успешно проведенную операцию».

Кстати, после гибели «Петропавловска» некоторыми историками высказывались предположения, что его атаковали японские подводные лодки, но эти предположения таковыми и остались.

Неудачи, начавшие преследовать русский флот с первого дня войны, заставили Морское министерство изменить отношение к подводным лодкам. Кроме порученной Балтийскому заводу постройки усовершенствованной подводной лодки типа «Касатка» 24 февраля 1904 года последовал заказ еще на четыре такие лодки, а 26 марта – на пятую, в счет средств Комитета по усилению флота на добровольные пожертвования. В тот же день Невскому заводу, уже не считаясь с секретностью, выдали заказ на шесть лодок Холланда. На этом возможности отечественного судостроения считали исчерпывающими. Французские союзники отказали России в помощи, запретив приехать в Петербург инженеру Лобефу, собиравшемуся наладить здесь выпуск подводных лодок французского типа.

Первые лодки могли быть построены не ранее лета, поэтому пришлось закупать готовые лодки за границей. У фирмы Холланда, уже связанной договором с японцами, 6 июня 1904 года удалось купить только одну готовую лодку «Фултон», служившую эталоном продукции этой фирмы. В русском флоте лодка получила название «Сом». Зато основной конкурент Холланда в США – фирма Саймона Лэка – уже в апреле предложила приобрести у нее не менее шести лодок ее системы. Одна из них, предлагавшая России еще в 1902 году («Протектор»), могла быть доставлена немедленно, другие пять фирма обещала полностью закончить в шестимесячный срок. В апреле 1904 года был заключен договор, и «Протектор», переименованный затем в «Осетра», тайно был доставлен на пароходе в Россию. В мае 1904 года состоялся заказ трех лодок заводу «Германия». По этому случаю завод подарил Морскому министерству свою опытную электрическую лодку водоизмещением 17 тонн, получившую название «Форель». 14 июня ее доставили в Петербург и после испытаний в августе отправили по железной дороге во Владивосток.

Несмотря на завершение зимой 1903–1904 гг. всех работ по вводу в строй подводной лодки «Дельфин», Морское министерство отклонило просьбу Беклемишева, поддержанную ходатайством командующего флотом в Тихом океане Макарова, отправить его вместе с лодкой в Порт-Артур. Препятствием, как объяснялось в документах Морского технического комитета, была проблема с транспортировкой лодки через Байкал. Постройку шести лодок типа «Касатка» Балтийский завод завершил в оговоренный восьмимесячный срок. Последнюю из них («Налим») собрали 7 мая 1904 года. После ускоренной достройки, испытаний, включая торпедные стрельбы, лодки частично разбирали и устанавливали на транспортеры. По нарастанию объема сложности разборки лодки составили следующий ряд: лодки Холланда, «Дельфин», «Касатка», «Осетр».

Одновременно с размещением заказов встал вопрос о транспортировке лодок на Дальний Восток. Морской путь исключался: буксировку на столь длительное расстояние подводные лодки того времени не выдержали бы, а отправлять их на палубе большегрузных пароходов представлялось делом, весьма рискованным, из-за возможности нападения японского флота. Оставался единственный путь – Транссибирская магистраль. Но железная дорога принимала только те грузы, которые при установке на платформы вписывались в нормальные габариты, гарантирующие сохранность как самого груза, так и станционных зданий, мостов, туннелей и пр. В результате кропотливых расчетов пришли к выводу, что строящиеся подводные лодки по своим габаритам пригодны для перевозки, но необходимо уменьшить их массу до 100 тонн, чтобы сохранить в целости железнодорожное полотно.

Корабельный инженер Бубнов блестяще справился с несвойственной ему задачей – в кратчайший срок разработал специальный железнодорожный транспортер для перевозок лодок различных типов. Заказ для изготовления пяти транспортеров получил Путиловский завод, имевший опыт в строительстве подвижного железнодорожного состава. В октябре 1904 года транспортеры были готовы. 21 октября началась подготовка восьми лодок к отправке на Восток.

Каждый эшелон формировался из двух транспортеров с лодками и штабного вагона-«теплушки» для личного состава. Наиболее тяжелые механизмы – двигатели, аккумуляторные батареи, воздушные баллоны – отправлялись отдельно, обычными грузовыми эшелонами. В конце октября началась пробная прокатка транспортеров. Морское министерство торопило с отправкой: вот-вот могло прерваться паромное сообщение через Байкал, а обходная Кругобайкальская железная дорога была еще не готова. Кроме того, существовала опасность выхода японских войск на участок дороги, проходившей через Маньчжурию, что сделало бы доставку лодок во Владивосток вообще невозможной. 2 ноября 1904 года в путь двинулся первый эшелон № 633 с подводными лодками «Скат» и «Налим» под общим командованием командира «Ската» лейтенанта Тьедера. 4 ноября отправился второй эшелон № 634 с подводными лодками «Касатка», и «Фельдмаршал граф Шереметев».

Несмотря на все трудности первые эшелоны № 633 и 634 благополучно прибыли во Владивосток. Подводная лодка «Форель», отправленная из Петербурга в собранном виде, прибыла к месту назначения несколько раньше – 29 сентября. Сразу же по прибытии лодки снимали с транспортеров, которым предстоял обратный путь за оставшимися кораблями. Таким образом, до конца лета 1905 года во Владивосток доставили подводные лодки «Сом», «Дельфин», «Щука», «Осетр» и «Кефаль». Всего в связи с началом Русско-японской войны к концу лета 1905 года во Владивосток было транспортировано по железной дороге 13 подводных лодок. Лодки были построены различными фирмами: 5 – Лэка, типа «Осетр»; 2 – Холланда, типа «Сом»; 1 – Круппа, типа «Форель»; 1 – Балтийского завода, типа «Дельфин» и 4 – Балтийского завода, типа «Касатка».

Все лодки, прибывшие на Дальний Восток, организационно входили в отдельный отряд миноносцев, сформированный приказом от 1 января 1905 года, который, в свою очередь, подчинялся начальнику Владивостокского отряда крейсеров контр-адмиралу Иессену. Непосредственное руководство действиями отдельного отряда возложили на командира «Касатки» лейтенанта Плотто. Для обеспечения боевой деятельности подводных лодок выделялись транспорты «Эрика», «Шилка», «Ксения».

29 января на крейсере «Громобой» состоялось первое в мире совещание по вопросу боевого использования подводных лодок. Председательствовал начальник отряда крейсеров контр-адмирал Карл Петрович Иессен. Лейтенант Плотто доложил, что полностью готова к походам лодка «Сом», почти готов «Дельфин», остальные войдут в строй к марту. Совещание приняло два варианта использования лодок. По первому варианту две лодки на буксире парохода «Эрика» должны были идти в залив Святой Ольги, куда заранее должен подойти транспорт «Шилка». При необходимости во льду пробивается канал. Пополнив запасы, лодки на буксире миноносцев следуют к Сангарскому проливу. Там отряд разделяется: миноносцы идут к порту Отару, а лодки на рассвете атакуют порты Хакодате и Аомори. По второму варианту все боеготовые субмарины идут на буксире миноносцев к корейским берегам, пополняя запасы с приданного парохода. Базируясь на порт Шестакова, лодки должны были вести операции против судоходства в Корейском проливе. Первый план должен был приводиться в действие после получения торпед лодкой «Сом», второй – по готовности всех лодок.

Подготовка масштабных операций наступательного характера была смелым и решительным шагом, но не соответствовала уровню подготовки экипажей и техническому состоянию подводных лодок того времени. По этим причинам оба плана так и не были притворены в жизнь. Никто реально не представлял, на что способны подводные лодки и как они должны были действовать. Командир «Сома» лейтенант князь Трубецкой писал, что, по существу, лодками никто не руководил, а инициативу командиров подавляли.

Командующий флотом вице-адмирал Скрыдлов не скрывал, что является противником использования подводных лодок. Тех же взглядов придерживался и сменивший его вице-адмирал Бирилев. Скрыдлов, посетив одну из лодок, на сообщение, что работы еще не закончены, отчеканил: «Предлагаю вам завтра же выйти в море, а больше никаких объяснений от вас принимать не желаю». 9 февраля 1905 года японский отряд в составе крейсера и большого числа миноносцев показался в районе Владивостока. Комендант крепости приказал всем лодкам немедленно выйти в море и атаковать неприятеля. В этом еще раз сказалось непонимание возможностей подводных лодок того времени, которые к тому же были без торпед.

Все приходилось делать впервые, даже придумывать команды для управления лодкой. В основном их разработали командир «Ската» лейтенант Тьедер и командир «Щуки» лейтенант Ризнич. Многие из них сохранились до настоящего времени. Подводники сами создавали себе запасы горючего на разных островах до залива Посьета, принимая на борт дополнительные канистры с бензином. Жили они на транспорте «Шилка» в тяжелых условиях. В отчете о действиях лодок об этом говорилось так: «Команды лодок были помещены отвратительно скверно… Люди, уставшие на лодке, не имели угла, где бы отдохнуть, постоянно перемещались с одного корабля на другой, часто не получая горячей пищи». Зато на подводников щедро изливался адмиральский гнев, чаще всего без повода. Адмирал Бирилев, посетив лодку «Скат», только что вернувшуюся с моря, дотронулся до смазанного маслом двигателя рукой, обтянутой белоснежной перчаткой, и испачкал ее. Через два часа появился приказ следующего содержания: «Сего числа, посетив отряд миноносцев, нашел его в отвратительном состоянии. Всюду грязь и мерзость. Считая во всем ответственным отрядного механика в злом попустительстве и преступном небрежении, предлагаю ему в трехдневный срок оставить крепость, так как в крепости на осадном положении преступникам не место». Представление адмирала о подводном плавании прекрасно характеризует следующий случай: на требования начальника отряда подводных лодок о выделении 24 французских свечей зажигания к двигателю недрогнувшая адмиральская рука начертала: «Достаточно двух фунтов казенных стеариновых».

Но даже в таких труднейших условиях отряд подводных лодок выполнял свои задачи. 14 февраля «Дельфин» вышел в море на испытания вместе с «Сомом». 21 февраля выполнен боевой выход на поиски неприятеля. 13–16 марта «Дельфин» выходил к острову Аскольд. Девятого апреля «Касатка» совершила семидневный поход к берегам Кореи. В конце апреля русское командование получило агентурные сведения о готовящемся походе японских крейсеров к бухте Преображения. 29 апреля туда срочно направились лодки «Дельфин», «Касатка» и «Сом». Две первые шли вместе, а третья немного отставала и двигалась самостоятельно. В 70 милях от Владивостока, у мыса Поворотного, сигнальщик с «Сома» заметил сначала один, а затем и второй японский миноносец. Князь Трубецкой приказал погружаться, на что требовалось около пяти минут. Миноносцы обнаружили лодку и, открыв огонь, пошли на сближение. Лодка ушла на глубину 12 метров. Трубецкой начал маневрировать для выхода в атаку, видя в перископ, что миноносцы начинают отходить к югу. Подвсплыв в позиционное положение и приготовив торпеды, «Сом» продолжил атаку. Внезапно на море опустился туман, а когда он рассеялся, миноносцы были уже далеко, уходя из опасного района. Так была сорвана одна из японских операций. Это боевое столкновение хотя и не принесло победы, однако сыграло свою роль: японцы убедились, что русские подводные лодки выходят далеко в море.

Событие, произошедшее южнее острова Русского, заслуживает особого внимания и оценки. В этот день подводная лодка русского флота первый раз имела столкновение с реальным противником. Впервые русский офицер-подводник – командир «Сома» лейтенант князь Трубецкой видел в перископ не учебный щит-цель, а корабли врага. Впервые в истории России встретились новые противники – надводные корабли и подводная лодка, начав в тот далекий день противостояние, неоконченное и по настоящее время.

Подводники постепенно приобретали бесценный опыт, совершая все более смелые походы. Восьмого мая «Скат» погрузился и лежал на грунте в течение 5 часов. «Сом» провел в море 8 суток, из них под водой 16 часов, но подряд не более полутора. С учетом технического состояния и качества постройки лодок командиру того же «Ската» Тьедеру, провожая его в боевой поход, в устной форме посоветовали «без нужды не погружаться».

Начальники представляли подводникам действовать на свой страх и риск, чтобы в случае неприятностей сослаться на отданные распоряжения, которые командирами субмарин, естественно, не исполнялись. Отношение офицеров к «советам» своих начальников передалось матросам и привело к несчастью. Четвертого мая «Дельфин» вернулся из похода из-за неисправности вертикального руля. Для проведения ремонта пришлось слить горючее из цистерн и поставить лодку проветриваться – работать внутри было невозможно из-за паров бензина. Высокая пожароопасность вынудила отдать строгий приказ: никого в лодку не пускать. Тем не менее 5 мая в 10:20 вахтенные Сюткин и Хамченко разрешили знакомому матросу с крейсеров спуститься в лодку. В лодке было темно, и Хамченко, провожавший матроса, или зажег спичку, или включил рубильник, и пары бензина взорвались. Над рубкой взлетел огненный столб, а через две минуты рвануло еще раз, и лодка затонула. Матрос, пришедший на «экскурсию», погиб, его провожатый сильно обгорел, а лодка была повторно введена в строй только 8 октября 1905 года.

Дмитрий вспомнил доведенный до всеобщего сведения несчастный случай, произошедший с матросом подводной лодки «Осетр» Иваном Браткиным, который полез ремонтировать работающий вентилятор и лишился пальцев.

А вообще-то, дисциплина военнослужащих гарнизона во время войны оставляла желать много лучшего.

Борьба с пьянством в те годы служила головной болью начальникам. Так, специальным циркуляром из штаба Владивостокской крепости обращалось внимание на участившиеся случаи пьянства офицеров и нижних чинов и даже преступления, при этом происходящие. Пришлось проводить специальное дознание о том, как пьяный матрос А.С. Прокопенко, когда его пытались вывести из кубрика на палубу, обматерил своего командира роты лейтенанта Пышнова.

Инженер-механик Шмидт был арестован на месяц с содержанием на гауптвахте за избиение матросов.

В телеграмме командира Владивостокского порта контр-адмирала Греве морскому министру Бирилеву от 2 октября 1905 года сообщалось: «Лейтенант А.М. Веселого в нетрезвом виде, сидя в театре в партере, мочился и, выйдя затем из театра, произвел ряд бесчинств. Суд посредников, возбудив по этому поводу дело, на днях постановил лейтенанту Веселого подать в отставку, что он отказался сделать. Дело должно перейти в суд флагманов и капитанов, который в настоящий момент за болезнью адмирала Иессена и отсутствием некоторых командиров созван быть не мог. Рассчитываю это сделать на будущей неделе». Заступничество отца нарушителя оказалось эффективным и 4 октября 1905 года во Владивосток была отправлена ответная телеграмма за подписью и.о. начальника Главного морского штаба контр-адмирала Вирениуса: «Министр желает, чтобы Вы выслали лейтенанта Веселого в Петербург, не приведя в исполнение приговор суда».

Постоянные скандалы в семье штабс-капитана Хомякова однажды закончились стрельбой, всполошившей всех соседей. Когда вернувшийся в нетрезвом виде домой офицер был оскорблен своей женой Бертой, он не нашел ничего лучшего, как достать пистолет, и продолжил семейную разборку с применением оружия. Пришлось вызывать вооруженный патруль для успокоения разбушевавшегося штабс-капитана. Хорошо еще, что у того хватило ума не оказывать сопротивления и сдать пистолет. Другой случай еще более ярок. Так, в октябре 1904 года два прапорщика по адмиралтейству (призванные из запаса во время войны торговые моряки) Засс и Кох сильно «нагрузились» в одном из владивостокских ресторанов. Выйдя на улицу, они решили поразвлечься и устроили стрельбу по мишеням в центре города. Поскольку мишеней им показалось мало, они открыли стрельбу по собаке, которая, на свое горе, забрела в этот район. Поскольку действия прапорщиков могли привести к серьезным последствиям, к ним обратился городовой с требованием прекратить стрельбу. В ответ подвыпившие офицеры стали избивать бедного городового (по чину – унтер-офицера). На защиту городового бросилась проходившая мимо женщина:

– Зачем вы бьете городового? Он же вам ничего не сделал, – пыталась она урезонить разбушевавшихся штурманских прапорщиков. Но не тут-то было. Бравые офицеры обложили ее выражениями, применяемыми при корабельных работах и в приличном обществе не используемыми, прибегнув в характеристике мешавшей им женщины к сравнению ее с труженицами древнейшей профессии.

– Кто – я?! – взвилась та, тигрицей набросилась на одного из прапорщиков и сорвала с него погон. Подбежавшие горожане накостыляли прапорщикам по шее и сдали их в полицейский участок, где был составлен протокол. Разбирательство было долгим. Сначала Засса, как уже замеченного ранее в нарушениях дисциплины приговорили к увольнению со службы, а Коха к трем месяцам заключения, но затем в январе 1905-го по причине продолжающихся военных действий заменили тремя и двумя месяцами ареста соответственно.

…Научившись действовать в относительно теплую погоду, подводники освоили зимнее подводное плавание и плавание подо льдом. Подводные лодки «Сом» и «Осетр» были пионерами плавания подо льдом, хотя в то время это было чрезвычайно опасное и рискованное дело. В июне было проведено учение, в ходе которого «противник», гнавшийся за отступающими кораблями, попадал в засаду. С этого же месяца подводники начали регулярно выходить на боевое патрулирование в район островов Русского и Аскольд. Интенсивность использования подводных лодок нарастала, они все больше времени проводили в море, но встреч с противником не было. Отсутствие реального результата в виде уничтоженных кораблей и непонимание специфики подводных сил приводили к досадным неприятностям. Так, генерал Линевич послал Николаю II телеграмму, в которой заявил, что, несмотря на многочисленную подводную флотилию, она крепости почти никакой пользы принести не может. Для решения этого вопроса морской министр вынужден был назначить особую комиссию. К концу войны во Владивостоке находилось 13 подводных лодок. Они часто простаивали в ремонте, и количество боеспособных кораблей было, конечно, меньше тринадцати, но благодаря усилиям экипажей и командиров как минимум две лодки всегда были готовы выйти в море.

В середине осени на флотилии разгорелся скандал. В октябре командир подводной лодки «Дельфин» лейтенант Георгий Завойко по просьбе своих подчиненных обратился к командиру Владивостокского порта контр-адмиралу Греве с жалобой на условия службы. Вслед за этим нижние чины сами в категоричной форме высказали свои претензии: пересмотреть нормы питания, не соответствующее нагрузкам службы; предоставить собственные казарменные помещения; улучшить качество медицинской помощи. Капитан 2-го ранга Левицкий, которому было поручено провести дознание, подтвердил справедливость и обоснованность требований нижних чинов подводников, на сторону которых встали офицеры Отдельного отряда миноносцев (подводных лодок) – их непосредственные командиры. Не будь такой поддержки, нижние чины были бы возведены в ранг бунтовщиков, и их неминуемо ожидала бы жесточайшая расправа.

Для решения вопроса обустройства потребовался ряд последовательных действий со стороны командира порта. Сначала он своим приказом создал роту подводников, которой как отдельному воинскому подразделению полагалось жилье. Следующим шагом стало выделение отдельного помещения в одном из флигелей Экипажа под церковью. Формирующиеся команды подлодок и мастеровые на их строительстве получили статус особого отделения роты и тоже обрели постоянное пристанище.

В штатное расписание отряда подводников впервые была введена должность медика. Им стал надворный советник Павел Иванович Гомзяков (фактически – первый врач подводного флота России!), по совместительству оставаясь доктором Воздухоплавательного парка.

Для разрешения претензий, высказанных моряками к существующему рациону питания, контр-адмирал Греве создал комиссию, которую сам и возглавил, что говорит о серьезности сложившейся ситуации. В ее состав вошли все командиры подводных лодок во главе с командиром отряда капитаном 2-го ранга Плотто, и врачи морского госпиталя. В течение недели комиссия решала поставленные перед ней задачи. Главным итогом ее деятельности стала выработка двух видов «Табели пищевого довольствования», вступивших в силу с 1 декабря 1905 года.

Впервые в питание был включен такой высококалорийный и вкусный продукт, как сгущенное молоко, или «Американский крем» – полбанки в сутки.

Павел Гомзяков в круговерти этих событий с грустью вспоминал о своем погибшем на войне брате. До войны тот служил в линейном батальоне в небольшом гарнизоне, а затем во Владивостоке.

Брат был непревзойденным рассказчиком и, встречаясь с Павлом, рассказывал про быт офицеров, в котором было немало анекдотического. Так, например, во Владивостоке существовало общество «Ланцепупов», в состав которого принимались исключительно заядлые пьяницы. Эти пьяницы пили водку аршинами: на стол ставились в ряд рюмки строго определенного размера одна за другой по длине аршина. Находились выпивохи, которые выпивали по нескольку аршин за один подход.

«Нагрузившись» через меру, играли в «кукушку». Для этого вооружались пистолетами, проходили в большую пустую комнату, тушили свет и громко кричали «ку-ку». По направлению этого крика стреляли, а кричавший должен был быстро перебегать на новое место.

Павел Иванович даже предположить не мог, что рассказы его брата будут опубликованы в книге полковника Генерального штаба Никольского, «Записки о прошлом», написанной в эмиграции в 1935 году, а увидевшей свет только в 2007 году, более чем через сто лет после описываемых событий.

В своих «Записках…» Никольский, служивший в одном батальоне с братом Гомзякова, отмечает, что маленькие гарнизоны лишены самого главного – человеческого общества в самом полном его понимании.

Всегда одни и те же лица, одни и те же интересы. Никого и ничего нового. Вечная водка, игра в карты… Взаимное, постоянное раздражение, временами ненависть.

Вероятно, под влиянием общей гнетущей обстановки в батальоне прокатилась волна самоубийств. Стрелялся и брат Гомзякова, но чудом остался жив.

Один из рассказов капитана Гомзякова в записи полковника Никольского стоит привести полностью:

«Только он (Гомзяков. – Прим. авт.) получил в командование роту в урочище Славянка, как его предупредили из Владивостока, что к нему придет французская эскадра, и начальство предписало ему встретить ее как можно лучше, выставив почетный караул.

Урочище Славянка было расположено на берегу океана в глубине небольшого залива, крайне живописного. Особенно красивы были его окрестности. Французская эскадра из восьми кораблей совершала кругосветное путешествие и зашла во Владивосток. Там французскому адмиралу наговорили чудес про Славянку. Он решил зайти полюбоваться и заодно поохотиться в ее окрестностях на фазанов и коз, которых в той местности в те времена было действительно изобилие.

У Гомзякова не было достаточно хороших мундиров для солдат, чтобы всех одеть к приезду французов. Поэтому он распорядился, когда придут французские суда, части его солдат спрятаться в старом сарае, находившемся около самых казарм.

Французы пришли. Гомзяков торжественно встретил адмирала, отрапортовав ему, и отдал честь во главе почетного караула. Адмирал поинтересовался жизнью солдат и офицеров, обошел казармы, где все было в полном порядке и везде блистала чистота. Выйдя из казарм, французам пришлось пройти около старого сарая. Как только адмирал и его свита поравнялись с воротами сарая, как ворота с шумом отворились и на пороге их появилась беспорядочная толпа каких-то грязных, одетых в лохмотья людей. Причем ворота сарая настолько стремительно распахнулись, что впереди стоявшие попадали на землю, и как раз к ногам адмирала. Французы, пораженные видом этих людей, остановились, и адмирал спросил:

– Кто это?

– Вымирающее племя ланцепупов, которые обитали здесь до нашего завладения краем, ваше превосходительство, – ответил Гомзяков.

Сам он, правда, не был уверен в том, что французы ему поверили. Поняли ли они, что в действительности это были солдаты Российской императорской армии, одетые в одежды, в которых они всегда ходили.

Впоследствии выяснилось, что солдаты, запертые в сарае, из любопытства сгруппировались около плохо запиравшихся ворот и, напирая друг на друга, желая посмотреть в щель на диковинных гостей, настолько надавили на ворота, что запор не выдержал. Ворота распахнулись совершенно неожиданно, солдаты целой толпой невольно выскочили из сарая и передние под напором сзади стоявших попадали как раз перед адмиралом».

Кстати, термин «ланцепупы» каким-то невероятным образом сохранился до настоящих дней.

Еще со времен парусного флота, когда на парусники стали ставить силовые установки и они превратились в «полупароходы», некоторые корабельные офицеры свысока относились к механикам, называя их по цвету погон «березовыми» офицерами. В отличие от «золотых» погон корабельного состава у механиков были «серебряные» погоны. Не изменилось это положение и в эпоху броненосного флота.

Но от такого снобизма не страдали многие передовые флотские офицеры и особенно подводники, которые зачастую и сами становились механиками, управляя сложными механизмами. Эта традиция перешагнула десятилетия и нашла свое выражение в знаке «Командир подводной лодки» (или, как его считали на флоте, «знак допуска к управлению подводной лодки»), введенной во время Великой Отечественной войны в 1942 году. Знак вручался командиру лодки и инженер-механику (командиру Б4—5).

Любознательному инженер-механику с крейсера «Громобой» Дмитрию Мацкевичу лейтенант Плотто разрешил, в нарушение инструкции, участвовать в одном из погружений.

Дмитрий с восторгом рассказывал об этом событии Лере, но признался, что служить на подводных лодках он бы не согласился.

Александр Владимирович Плотто, неразговорчивый и замкнутый человек, оказался на удивление довольно приятным собеседником и, несмотря на разницу в возрасте и статусном положении, чем-то импонировал Дмитрию.

Из их непродолжительных бесед поручик выяснил, что на плечи лейтенанта командование взвалило непосильную для одного человека ношу проблем первого в России боевого соединения подводных лодок, или, как тогда говорили, «отдельного отряда миноносцев».

Отец Александра Владимировича, дворянин из Витебской губернии, дослужившись до чина капитан-лейтенанта, уйдет из жизни в возрасте 41 года, оставив сиротой двенадцатилетнего сына, родившегося в Николаевске-на-Амуре. С горькой усмешкой Александр Владимирович говорил:

– Местный, однако, я.

После окончания Морского училища в 1888 году Александр Владимирович служил на парусных кораблях Балтийского и Черноморского флотов, участвовал в дальних походах. По окончании минно-торпедных курсов служил на миноносцах и крейсерах. После знакомства с капитаном 2-го ранга Беклемишевым, известным конструктором и практиком подводного кораблестроения, «заболел» подводными лодками, а уже в июне 1904 года лейтенант Плотто назначается командиром подводной лодки «Касатка», доставленной во Владивосток по железной дороге в ноябре 1904 года.

С 1 января 1905 года Плотто был назначен командиром отдельного отряда миноносцев, в состав которого вошли 13 подводных лодок различного типа. И одновременно командиром транспортного судна «Шилка» как плавбазы подводных лодок.

Русско-японская война дала толчок к развитию противолодочных сил и средств. Понимая, что Япония, купив несколько лодок Холланда, может направить их к Владивостоку, командование по предложению капитана дальнего плавания Розена распорядилось изготовить специальную сеть и установить ее при входе на Владивостокский рейд, в проливе Босфор Восточный. Сеть поставили у минных заграждений в Амурском заливе, причем позднее на сети нанесли подрывные патроны, а некоторые мины установили на глубине, опасной для находящихся под водой лодок. Расчет строился на том, что лодка, пытаясь освободиться от сети, будет вынуждена маневрировать на минном поле. Первый в мире натурный эксперимент по прорыву противолодочных сетей выполнила подводная лодка «Сом», которой удалость сорвать часть сети и притащить ее в базу. Таким образом, была подтверждена догадка о том, что противолодочные сети являются действенным средством обороны против подводных лодок. По мнению многих морских специалистов и военно-морских историков, именно подводные лодки спасли Владивосток от прямого нападения эскадры адмирала Камимуры, а после Цусимы – и от всей мощи флота адмирала Того.

Уже после войны Дмитрий Мацкевич слышал от офицеров-подводников такую шутку:

– Если гуси спасли Рим, то Владивосток – подводные лодки.

…В ноябре 1904 года во Владивосток прибыли морские воздухоплаватели.

Об их присылке контр-адмирал Иессен запросил еще в апреле, мотивируя запрос тем, что они необходимы для поиска мин.

Тем не менее работы по развертыванию здесь воздухоплавательных подразделений к этому времени уже велись. Инициатива работ исходила от окончившего в 1897 году курс обучения в Военной воздухоплавательной школе капитана инженерных войск Постникова. Поскольку необходимость в средствах поиска мин и наблюдение за подходами к Владивостоку была очень велика, то работы были начаты с привлечением матросов и рабочих Владивостокского порта.

Сначала воздухоплавательный парк, состоящий из нескольких шаров и аэростатов, располагался в Гнилом углу, а затем на Эгершельде. Это был закрытый район города, доступ в который осуществлялся по специальным пропускам.

Командир отряда воздухоплавателей инженер-капитан Федор Постников был инициатором изучения искусственного языка эсперанто во Владивостоке, и первый из построенных аэростатов назвали «Эсперо», что в переводе означает «надежда».

Первое наполнение газом аэростата «Эсперо» было произведено 24 июля 1904 года, и с этого дня парк вступил в компанию.

С зимы 1905 года начались подъемы аэростатов над Владивостоком, для жителей которого это событие стало привычным зрелищем.

Аэростат выводился на позиции перед городом, где происходили ознакомительные подъемы командования Владивостокской крепости и ее гарнизона.

Наиболее значимым событием начала 1905 года для воздухоплавателей Владивостока было участие в походе Владивостокского отряда крейсеров к Сангарскому проливу с 24 по 28 апреля 1905 года.

Дмитрий Мацкевич напросился на участие в одном из подъемов аэростата, в которых поочередно поднимались офицеры крейсера.

Для обеспечения работ воздухоплавательного парка после подрыва крейсера «Громобой» на мине воздухоплавательному парку был передан транспорт «Колыма» для проведения работ с аэростатами.

Поручику Мацкевичу еще раз довелось принять участие в подъеме аэростата в компании капитана Постникова, который этот полет описывал так:

«Я поднимался с транспорта «Колымы» в 10 часов 25 минут дня, имея на борту 8 мешков с песком-балластом. Через час с небольшим я поднялся на высоту 580 метров, пересек береговую черту около копей Кларксона (район Седанки) шар стал медленно опускаться, и мне пришлось выбросить полмешка песку, что вызвало подъем шара на высоту 900 метров. Вот подо мной устье реки Суйфун. Видны фабричные трубы и лагерь какой-то кавалерийской части. Оказалось, это был лагерь конно-охотничьей команды штабс-капитана Арсеньева. Я написал ему записку и положил в мешок с остатками балласта. Потрубив в рожок с целью обратить на себя внимание, я бросил мешок вниз. Как я потом узнал, он упал неудачно, прямо в кустарник. Из-за того, что он был защитного цвета, солдаты не смогли отыскать его в зелени кустов…»

Опыты по использованию аэростатов продолжались. Однако 10 мая чуть не произошла трагедия. При буксировке аэростата из бухты Диомид к Эгершельду в его корзине находились матросы Петр Братников и Август Паже. При выходе буксира из-за мыса Голдобина в бухту Золотой Рог порывом ветра оборвало трос аэростата. Баллон стал почти вертикально. Корзина с матросами ударилась об оболочку аэростата, но моряки не растерялись. Им удалось открыть выпускной клапан и посадить аэростат у радиостанции на полуострове Шкота. При посадке матрос Братников получил ушиб, но матросам удалось спасти и себя, и дорогостоящую технику.

Дмитрий Мацкевич был соседом Федора Постникова по Пушкинской улице. Дом Постниковых был построен им самим на холме под сопкой и стал не только местом жительства, но и местом активной общественной жизни главы семьи. С наружной стороны фасада этого дома была нарисована большая зеленая звезда на белом фоне – символ языка эсперанто.

Дмитрий, бывая в доме Постниковых, удивлялся ладу и гармонии в этой большой семье.

Федор во время обучения в Санкт-Петербурге в Императорской военно-инженерной академии познакомился с вдовой офицера личной охраны Александра III, Марией Николаевной Смирновой. Случайное знакомство переросло в дружбу и любовный роман, как оказалось, на всю жизнь.

Влюбленные поженились, в связи с чем Постников вынужден был прервать занятия в Академии и перевестись в Военно-воздухоплавательную школу. Ко времени знакомства с Дмитрием у Постниковых было уже пятеро сыновей и дочь.

Однажды Федор рассказал Дмитрию о том, как, пролетая на аэростате над Невой, он обнаружил объект, находящийся под водой, и выступил с предложением об использовании аэростатов для очистки протоков Невы от обломков потерпевших крушение кораблей и судов. Кто бы мог подумать, что это его предложение будет использовано во время Русско-японской войны для поиска мин, поставленных кораблями эскадры Камимуры?

Несмотря на разницу в возрасте Дмитрий и Федор как представители инженерной профессии, которым было о чем поговорить, подружились настолько, насколько это было возможно в условиях военного времени.

Особенно сдружил их совместный полет на сферическом аэростате, который чуть не стоил им жизни.

Аэростат пролетал над позицией русских войск, принявших их за японских лазутчиков и открывших прицельный огонь из винтовок, длившийся почти 10 минут. Только быстрая реакция Постникова и последовавшая команда «Сбрасывай балласт!» позволила аэростату подняться вне досягаемости стрельбы, а им избежать, казалось бы, неминуемой погибели.

В августе 1905 года инженер-капитан Постников был переведен в Адмиралтейство с производством в подполковники.

Дальнейшие события развели друзей по разным континентам. Дмитрий на крейсере «Громобой» возвратился на Балтику, а Федор в 1906 году эмигрировал в США, сменив фамилию Федор Постников на Фред А. Пост.

Цусимская трагедия отозвалась болью в миллионах сердец россиян.

Скорбной памятью и напоминанием о Русско-японской войне осталось во Владивостоке Морское кладбище, первыми захоронениями на котором стали братские могилы моряков с крейсеров «Россия» и «Громобой». И Дмитрий, и Лера присутствовали на скорбной панихиде, когда прошло отпевание погибших в неравном бою, в том числе и артиллерийского квартирмейстера Матвея Лаптева.

Через три года после окончания войны, когда Мацкевичи будут далеко-далеко от Владивостока, в туманной Англии и дождливом Санкт-Петербурге, Морское ведомство построит на Морском кладбище Владивостока церковь, рассчитанную на 125–150 человек, которая освящалась 15 июля 1908 года в честь иконы Божьей Матери «Всех Скорбящих Радость». Это было кирпичное, окрашенное серой масляной краской здание, производившее «наружным и внутренним видом прекрасное впечатление». Иконостас церкви был изготовлен в рабочем доме; утварь, ризница и иконы частично выписаны из Москвы и Свято-Троицкого монастыря, частично получены из порта. Главная храмовая икона Божьей Матери «Всех Скорбящих Радость» исполнена местным художником Россолимо. Колокола и кресты были изготовлены в мастерских порта. Строителем храма был инженер – полковник Андрей Иванович Исаков.

В день освящения храма священник Сибирского флотского экипажа произнес речь о подвиге русских воинов в Цусимском сражении:

«Воины христолюбивые! Многое может сказать сердцу каждого из нас этот маленький храм, сейчас освященный святительским благословением, грустный кладбищенский храм, храм-памятник. Здесь под сенью будут покоиться безмятежно и мирно в своих преждевременных могилах наши воины, пришедшие сюда, на край русского государства, из разных уголков обширной родины, но которым Господь не судил уже возвратиться в дома отцов. Здесь будет их общая братская тихая пристань; здесь они, принявшие кончину в мирное и военное время, улягутся рядом, как воины-братья, и будут лежать под стройными рядами крестов, рука об руку, как живые в строю…

…Это братское кладбище средь морей и гор – лишь часть огромного дальневосточного воинского кладбища, где не осталось и нет ни одного храма. Говорю «не осталось», ибо там были лишь походные храмы, сооруженные руками наших воинов. Любили они эти храмы и горячо молились в них, милости Божией и помощи требуя, молились иногда при такой обстановке, когда вместо колокола раздавались звуки орудийных выстрелов, вместо стен храмы были склоны гор, а куполом – свод небесный… В дни поминовения воинов в этом кладбищенском храме будут помянуты наши страстотерпцы, на бранных полях Дальнего Востока живот свой положившие.

И дыхание океана, бурное и туманное, напоенное кровью и пороховым дымом, напомнит нам о воинах – мучениках моря, похороненных тоже, как и в братской могиле, в пучинах дальневосточных морей. Из глубин морских, что видны из окон, в нашем сознании встают как тени, как призраки души их, с верою и честью положивших жизнь свою в неравных боях, особливо в страшном последнем бою. Они стремились сюда на израненных судах к отеческим берегам, где и стоит этот храм. У них, истомленных 9-месячным переходом, океаническими буднями, жарами тропическими, ожиданием смертного боя, со зловещими и тяжелыми, как крышка свинцового гроба, предчувствиями, у всех них было желание пробиться сюда, во Владивосток. Иные, быть может, и здесь плывут вблизи берегов и ждут погребения и просят молитвы. “Кто может – молитесь, чтобы Бог перестал нас казнить за наши грехи”, – как писал один из сих страстотерпцев. Молитву в сем храме услышат они. Здесь будут благоговейно погребены имена их; у нас же составляются списки имен, которые и будут начертаны с хронологическими датами, с указанием судов на мраморных щитах, что будут на церковных стенах. Ибо имена эти, их подвиги должны быть бессмертны: в вечную память о них и в назидание будущим бойцам.

Храм этот впишет на стенах своих «Александра III», с коим отдали душу Богу и тело морю все офицеры и вся команда до единого человека, и напомнит, как на киле этого опрокинувшегося гиганта в последние минуты стояли офицеры и матросы и кричали русское приветствие – «Ура!» идущим на гибель другим кораблям. Океан разверзся и в своей бездонной могиле похоронил такое же великое, как он, непобедимое чувство долга.

Впишет и напомнит «Ослябя», который погиб первым, буквально засыпанный снарядами, тонул несколько минут, спаслось около 100 человек.

«Бородино», «Суворов», «Наварин» – все море вокруг их от минных и ядерных взрывов превратилось в лес фонтанов. Тонувшим были посланы 3 миноносца, но не успеет миноносец подойти к кругу, за который ухватилось 30–40 утопающих, вдруг снаряд – и из всего круга образуется красный фонтан. На священных щитах будут написаны жертвы этого страшного человеческого жертвоприношения, совершенного в пучинах морских.

Напишутся герои «Адмирала Ушакова». Выдерживая день и ночь жестокий огонь, видя, как сгорают и тонут боевые товарищи, броненосец «Ушаков» сам получил две тяжелые пробоины и погрузился носом; стало трудно стрелять и управляться, однако решили биться до конца. На небольшое и израненное судно напали два огромных японских крейсера. С последних был дан сигнал: «Советую вам сдать ваш корабль», затем шло еще какое-то продолжение сигнала. «Продолжение и разбирать нечего, – сказал командир “Ушакова”. – Открыть огонь!». Даже и эти немногие наши выстрелы не долетали до неприятеля; японцы же издали засыпали «Ушакова» ядрами. У нас приступили к обряду умирания, и броненосец пошел на дно.

«Суворов» не осрамил своего исторического имени; он принял не одну, а три смерти: был расстрелян, сожжен и потоплен, но не сдался. По японским источникам, «Суворову» два раза предлагали сдаться, на что оставшаяся кучка героев отвечала залпами из винтовок, так как уже ни одной пушки не осталось. Последний залп раздался, когда «Суворов» наполовину уже скрылся под водой вместе с теми, имена коих на щитах храма будут написаны.

Будут записаны герои «Наварина», который, заметив отчаянное положение «Суворова», горевшего, как костер, прикрыл его собой от сыпавшихся японских бомб. Разбитый, взорванный минами и бомбами, с перебитой командой и смертельно раненным командиром, броненосец все еще держался. «Верные принятому решению умереть, но не сдаться, – пишет один участник боя, – офицеры перед самой гибелью судна простились с выстроенною командою и, готовясь к смерти, братски перецеловались друг с другом. Английский пароход успел спасти трех матросов, которые и рассказали об ужасах этой ночи, в течение которой все другие умерли на воде от истощения или были расстреляны».

Будут имена 160 нижних чинов «Светланы» с храбрым командиром и офицерами. Геройский крейсер, на другой день боя уже полуразбитый, был атакован двумя японскими крейсерами и миноносцем. Снарядов почти уже не было, но на военном совете было решено: «Вступить в бой и, когда будут израсходованы снаряды, затопить крейсер». Взорваться было нельзя, так как минный погреб был залит еще накануне. Как решили, так и сделали: пробившись несколько часов, открыли кингстоны, крейсер лег на левый борт, безжалостно расстреливаемый врагом, и пошел на дно с поднятым Адреевским флагом.

Будут имена доблестных моряков «Владимира Мономаха», подвергшегося девяти минным атакам, расстрелянного и потонувшего тоже с поднятым флагом; «Рюрика», погибшего ранее в отчаянном бою; «Изумруда», тоже израненного и погибшего на пороге родных берегов.

Я поминаю далеко не всех, ибо синодик велик. В него не вошли имена тех моряков, что погибли на порт-артурских твердынях. Выйдя из родной стихии на сушу, они грудью стали на форты, с винтовками в руках своею отчаянной храбростью удивляя даже геройских стрелков, и своею горячею кровью обильно оросили развалины Артура.

Но придет время, и не останутся без продолжения эти поучительные строки, ибо, как видите, ведома русскому воину великая заповедь Спасителя: «Больше сея любви никто не имать, да кто душу свою положит за други своя» – за Святую Русь и древнее Андреевское знамя. Здесь будет почерпать в трудные дни мужество семья моряков Дальнего Востока, здесь будет находить утешение русское сердце, читая имена героев, замученных и убитых за великое имя матери-Родины. Ибо ничто так не поддерживает бодрости духа, как пример и имена героев. Пусть разбито тело флота, но осталась непобедимою душа его, пока в нем не перевелись эти мученики долга, память о коих будет благоговейно хранить этот храм. Приходя в него, христолюбивый воин, преклони колено и поклонись памяти погибших братьев твоих».

У алтаря церкви иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» в 1911 году были перезахоронены останки варяжцев, перевезенные из корейского порта Чемульпо. На торжественных похоронах перед многочисленными участниками церемонии на Морском кладбище проникновенную речь сказал протоиерей Сибирского флотского экипажа Богославский:

«Приветствуем возвращение ваше на родную землю… Вас в лице товарищей по оружию, моряков встречает сама Родина-мать, дорогих сынов своих, погибших героев “Варяга” и “Корейца”. Корабли ваши, стоя на часах и на страже Родины, за честь Родины и флота приняли вызов на смертный бой, не считая врагов… Господь не судия победы, вы и корабли ваши погибли смертью храбрых. Кости ваши нашли временный покой на чужбине. Но вас там не забыла Родина, и вот теперь вы ляжете в родную землю в своей семье моряков и под сенью сего святого храма. Здесь, осеняемые храмовой иконой “Всех Скорбящих Радость”, уже покоятся безмятежно и мирно в своих преждевременных могилах ваши товарищи, пришедшие сюда, на край государства русского, из разных уголков обширного Отечества… Вот на этом братском кладбище и ваша новая тихая пристань, у самого алтаря Божьего храма. Опустим же в недра земли дорогие останки героев. Да будет легка им родная земля! И да будет им вечная память!».

Через год, в 1912-м, над братской могилой варяжцев был сооружен гранитный памятник в виде стилизованной часовни с Георгиевским крестом наверху. На гранях памятника были высечены имена и воинские звания 15 моряков, а также общее посвящение: «Нижним чинам крейсера “Варяг”, погибшим в бою с японской эскадрой при Чемульпо 27 января 1904 года».

Храм-памятник на Морском кладбище был разрушен в годы воинствующего атеизма, но сохранившееся захоронение варяжцев стало центром сформировавшейся мемориальной зоны кладбища, где в разные годы были похоронены участники Русско-японской войны, в том числе четыре Георгиевских кавалера – жителя Владивостока:

Василевский Федор Григорьевич – гальванер броненосца «Ослябя» (участник Цусимского боя, умер в 1953 году); Псалом Сила Васильевич – комендор крейсера «Варяг» участник боя в Чемульпо, умер в 1954 году); Ключегорский Александр Васильевич – комендор миноносца «Блестящий» (участник Цусимского боя, умер в 1955 году); матрос с подводной лодки «Дельфин» Сюткин (умер в 1959 году).

В октябре 1990 года во Владивостоке на теплоходе «Русь» из Нагасаки были доставлены останки двух русских моряков – участников Цусимского боя: Коновалова – машиниста транспорта «Иртыш», Малашенко – матроса 1-й статьи броненосца «Император Николай I». Они были торжественно захоронены в мемориальной зоне Морского кладбища рядом с захоронениями варяжцев.

Глава 3

Инженер-капитан 2-го ранга

Балтика встретила Владивостокский отряд крейсеров неприветливо. Позади остались сотни морских миль. Путь отряда осложнялся изношенными после напряженной службы корабельными механизмами.

В ответ на постоянно сыпавшиеся из Петербурга упреки в медлительности движения Иессен телеграфировал: «Котлы “Громобоя”, “России” требуют постоянных починок. Могу идти от порта до порта, везде починяясь и не более 10 узлов».

Доходившие из России вести о беспорядках будоражили нижних чинов, волнения нарастали, особенно в связи с тем, что война была окончена, а призванных из запаса продолжали удерживать на службе.

Контр-адмирал Иессен решил разрядить обстановку и немедленно отправить на родину всех матросов, подлежащих увольнению в запас. Для этого он приказал «Богатырю» доставить всех увольняемых в запас в Порт-Саид и там пересадить на первый пароход, отправляющийся в Одессу.

Морской министр Бирилев отреагировал мгновенно: «Крайне недоволен, что в столь серьезном деле, как списание запасных и отделение “Богатыря” от отряда, вы не спросили разрешения и тем лишили отряд практики совместного плавания…».

При подходе к Либаве Дмитрий совсем не к месту вспомнил, как в одной из бесчисленных морских легенд утверждалось, что увидевший в океане, укутанном густым туманом и тьмой, зеленый луч света, становится счастливым на всю оставшуюся жизнь.

К сожалению, за время своей морской практики Дмитрий так и не увидел в океане зеленый луч света. А ведь поводов и предпосылок для такого видения было предостаточно. Мацкевич не терял надежды. Он пытался увидеть зеленый луч света и в бездонной тьме тропических ночей, и в кисейной мгле Балтики, и в хрустальном безлунии Черного моря, но так ничего и не разглядел.

Но несчастным он себя не чувствовал. Впереди была встреча с любимой…

Дмитрий вздохнул и признался сам себе, что он до сих пор верит в абсолютную достоверность легенды и зеленом луче света в хмуром океане, ведь ему довелось наяву видеть подтверждения легенды о пресловутом «Летучем голландце» и встречать ошеломляющие вещественные подтверждения другим морским легендам.

Дмитрий еще раз вздохнул, перекрестился и подумал: «Все еще впереди. Ведь мне еще только 26 лет стукнуло…».

И он поспешил по многочисленным трапам вниз к своим динамо-машинам. На горизонте показалась суша.

По прибытию в Либаву отряд был подвергнут пристальной и целенаправленной проверке, в результате которой Иессену был объявлен выговор, утвержденный Николаем II. Ответом стал немедленный рапорт Иессена об отставке.

Корабли перевели в Кронштадт и поставили на длительный ремонт.

На второй день после постановки «Громобоя» на бочки поручик Мацкевич, получив разрешения для схода на берег, помчался к своей незабвенной Марии Степановне.

День стоял, непривычно для Санкт-Петербурга этого времени года, ясным и теплым.

Дмитрий стоял на палубе катера, всматривался в очертания домов приближающегося города и пытался найти что-нибудь новое. Ведь прошло целых три года, как он расстался с ним. Город не изменился, изменился сам Дмитрий. Война многое меняет не только в человеке, но и во всем мире.

Дмитрий непроизвольно вспомнил Владивосток, с его ласковой осенью, и тут же передернул плечами от невесть откуда взявшегося озноба, когда на память пришла пора тайфунов и город насквозь продували со всех сторон муссонные ветры.

Купив у цветочницы по дороге к дому Василевских букет цветов, Дмитрий торопливо подбежал к двери и стукнул в молоточек.

Ему отворила Мария и, всегда такая выдержанная, ослабев от счастья, припала к его груди:

– Дима! Наконец-то!

В проеме двери Дмитрий из-за плеча Марии разглядел прижавшую руки к груди Ольгу Львовну – мать своей возлюбленной. Не отрывая Марию от себя, Дмитрий поздоровался.

– Маша, приглашай гостя в комнату, – проговорила Ольга Львовна.

Так много надо было рассказать, расспросить о прожитом за три года разлуки, а они сидели за столом, взявшись за руки, неотрывно смотрели друг на друга и… молчали. Пролетали минуты, часы, пока оцепенение отпустило их, и уже тогда, перебивая один другого, они рассказывали и пересказывали пережитое.

В этот вечер Дмитрий попросил согласия Ольги Львовны на брак и предложил руку и сердце ее дочери. Ольга Львовна, всплакнув, перекрестила их. Помолвка состоялась… Через год они поженились.

Мария и Дмитрий родились в один и тот же год, но Мария на три с половиной месяца раньше, что служило неисчерпаемой темой шутливых пикировок о том, кому быть главным в семье.

Мария происходила из семьи потомственных польских дворян. Грамоту о ее дворянстве подписал один из польских королей. Эта грамота стала основанием для зачисления Марии Василевской в Смольный институт благородных девиц в Петербурге, куда семья переехала после смерти ее главы. До переезда Василевские жили в Иркутске, где отец Марии, Стефан Василевский, был магистром фармации и владел несколькими аптеками.

Его жена, Александра Филипповна, в девичестве Ларионова (тоже из дворян) «поместила» (как тогда говорили) Марию в Смольный институт, а сыны Юзефа – в Морское инженерное училище, где тот и познакомился с воспитанником этого же училища Дмитрием Мацкевичем.

Юзеф и привел последнего в свою семью.

Мария училась в институте отлично и закончила его в 1900 году с золотой медалью. В этот же год она и познакомилась с Дмитрием и пригласила его на выпускной бал. Дмитрий был поражен великолепием Смольного дворца, неотразимой красотой его выпускниц, но, конечно, больше всего Марией. Он смущался от «стрелявших» в него лукавых девичьих глаз, краснел, когда выпускницы перешептываясь, смотрели в их с Марией сторону, но твердо решил не отпускать ее от себя ни на шаг.

После этого бала они встречались в дни, когда у Дмитрия были увольнительные, все больше узнавали друг о друге, и глубокое чувство, не замедлившее возникнуть между ними, уже не отпускало их всю жизнь.

Мария рассказывала о Смольном, о его начальнице графине Ливен, которая иногда приглашала воспитанниц к себе на обед или устраивала приемы. Считалось, что это были воспитательные мероприятия.

Марии были чужды всякие сделки и компромиссы. Для нее не было полутонов. И того же она требовала от окружающих ее людей, и в первую очередь от Дмитрия.

Учеба в институте приучила Марию к тщательности и аккуратности. Все вещи, документы, переписка содержались у нее в безукоризненном порядке. По характеру она была очень сдержанна, легкоранима. С людьми сходилась не сразу. В общем, полная противоположность энергичным и предприимчивым Дмитрию и его сестре Лере, с которой, на удивление, она сошлась сразу и безоговорочно.

Империю сотрясали шторма фабрично-заводских забастовок, стачек и крестьянских пожаров.

Еще не был забыт позор Мукдена и Цусимы, десятки тысяч российских семей оплакивали не вернувшихся с войны мужей, братьев, отцов.

Два года бушевала стихия народного бунта, потом страна долго приходила в себя.

Мария в совершенстве владела английским и французским языками, что ей очень помогло, когда Дмитрия вскоре после их свадьбы командировали в Англию принимать строящийся для России на верфи города Барроу (завод Виккерса) броненосный крейсер 1-го ранга «Рюрик».

Туманный Альбион встретил чету Мацкевичей на удивление приветливо. Весь май и почти все лето стояла теплая солнечная погода.

Несмотря на занятость Дмитрия на верфи ему удавалось выкроить время для отдыха и экскурсий по Англии. Мария шутила:

– У нас получился не «медовый месяц», а «медовый год!

Фотографии английского периода и, в частности, отличные и оригинальные открытки художника Гиббса и других английских художников из коллекции Дмитрия Мацкевича сохранились до настоящего время и передаются из поколения в поколение.

Русских офицеров, участвующих в приемке крейсера «Рюрик», разместили в недорогом пансионате, на окраине города недалеко от верфи. Когда Дмитрий возвращался со службы, усталый, пропахший железом и машинным маслом, Мария безмолвно указывала ему рукой на ванную, а он, схватив ее в охапку, кружил по прихожей, осыпая поцелуями. Мария делала вид, что сопротивляется, а нередко присутствовавшие при этом молоденькие горничные кривили в недоумении губки:

– Ох, уж эти русские. Совсем не могут себя вести ни в обществе, ни в семье!

Хотя в душе каждая из них мечтала, чтобы ее вот так же покружил по комнате возлюбленный. И, глубоко вздохнув, горничные отправлялись делать свою опостылевшую работу.

Мария не любила спорить, но иногда, не выдержав восторженных восклицаний офицерских жен по поводу ухоженности английских газонов и красот окружающих город холмов, высказывала свое мнение:

– Красота российской природы не идет ни в какое сравнение с «искусственной» красотой природы Англии, – говорила она. – И русские леса, и долы красивы не «дикой», а первозданной красотой, такой, какой не встретишь нигде в мире. Вспомните известную притчу о том, как однажды английского садовника спросили иностранцы о том, как ему удается содержать газоны в таком порядке? И что ответил садовник: «Надо дважды в день их поливать и дважды в день стричь траву. И так на протяжении трехсот лет». А наша родная природа создавалась тысячелетиями, и ее никто не поливал, а траву косили только на сено.

Как правило, споры на этом заканчивались и разговор плавно переходил к обсуждению английской «овсянки» и яблочного пирога. Тут уж все были едины во мнениях, вспоминая изобилие русской кухни.

Возвращались в Россию Мацкевичи порознь. Дмитрий на крейсере «Рюрик», уже в чине инженер-механика штабс-капитана, а Мария, как и все остальные жены офицеров, преодолев пролив Ла-Манш на пароходе, – поездом через всю Европу.

Разлука была недолгой, и уже в октябре 1908 года Дмитрий получил разрешение для поступления в Горный институт имени императрицы Екатерины II. Этому событию предшествовали долгие споры. Дмитрий доказывал, что ему необходимо получить «штатскую», как он выражался, специальность – не вечно же ему болтаться по морям. Поступая в институт на лесное отделение, ни сам Дмитрий, ни Мария, даже и подумать не могли, что специальность, полученная в Горном институте, так пригодится в дальнейшей жизни.

Через год после возвращения из Англии Дмитрий получил назначение на эсминец «Страшный» судовым механиком. Эсминец «Страшный» входил в состав первой минной дивизии Балтийского флота. В штабе этой дивизии Дмитрий неожиданно встретился с капитаном 2-го ранга Колчаком.

Проходя по коридору, штабс-капитан Дмитрий Мацкевич машинально поприветствовал капитана 2-го ранга, лицо которого показалось ему знакомым. Тот ответил на приветствие, почти прошел мимо, но вдруг остановился и, повернувшись к Дмитрию, полуутвердительно-полувопросительно промолвил:

– Владивосток?..

– Так точно!.. – по-солдатски ответил растерявшийся штабс-капитан, вглядываясь в худощавое с орлиным носом лицо. Где-то он уже видел эту сутуловатую фигуру с глубоко надвинутой на голову фуражкой.

– Александр Васильевич?.. – неуверенно протянул Дмитрий.

– Ну вот, узнал наконец-то, – скупо улыбнулся Колчак. Крепко пожав протянутую Колчаком руку, Дмитрий проговорил:

– Очень рад видеть вас снова.

– Взаимно, – ответил Александр Васильевич и неожиданно спросил: – Как ваша сестрица поживает?

– Вышла замуж за достойного человека, живет в городе, на Малой Охте, – ответил Дмитрий.

– А я вот снова во Владивосток собираюсь. Полярная экспедиция, – произнес Колчак. – Ну а вы как? – снова спросил он, прощаясь.

– В академию поступаю, на механическое отделение, – ответил Дмитрий.

– Ну и правильно. До встречи. Честь имею!

– Честь имею, – ответил Дмитрий…

Следующая их встреча состоится во Владивостоке, но уже в 1918 году.

А в начале 1910 года Колчак возглавил полярную экспедицию из двух судов ледового плавания – «Таймыр» и «Вайгач», и в июле этого же года снова сошел на берег бухты Золотой Рог. Он пробыл во Владивостоке до середины августа.

Дмитрий успешно выдержал экзамены и в мае 1910 года на основании решения конференции Николаевской Морской академии был зачислен штатным слушателем на механическое отделение.

За год до этого его фотография, на которой он был изображен в парадном мундире с тремя орденами и лихо закрученными усами, была опубликована в пятитомном издании «История Русско-японской войны 1904–1905 гг.», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1909 году.

Фотография была заимствована из личного дела офицера Д.А. Мацкевича.

Дело в том, что в то время все офицеры Русской армии и флота после присвоения очередного воинского звания (чина) обязаны были представлять в личные дела свои фотографии в парадном мундире при всех наградах. Эта обязанность была возрождена в Советской армии и на флоте и соответственно продолжена в современной России.

Первый год учебы в академии стал особенным и в личной жизни семьи Мацкевичей – у них родился сын, которого назвали Вадимом.

Жизнь в этот период была спокойной и размеренной. Дмитрий учился сразу в двух вузах (Горном институте и Морской академии). Благодаря кипучей энергии и недюжинным способностям он успевал по всем наукам. А когда засиживался за книгами до поздней ночи и Мария мягко выговаривала ему, чтобы не перетрудился, он восклицал: