На Сибирской флотилии Турмов Геннадий

Пролог

Революционные события 1917 года и Гражданская война резко разделили Россию на два цвета: белый и красный. Советская Россия много десятилетий жила только красным цветом, который преобладал не только в праздничных событиях и в буднях, но и окрасил всю нашу историю.

Но совершенно невозможно в живом историческом сообществе, каким всегда была Россия, официальными директивами или «фигурой умолчания» стереть живую память или исказить совершенно суть происшедших событий. В середине 1950-х и 1960-х годов советское киноискусство неожиданно для самого себя выдало образ «Их благородия» – белогвардейского офицера – искреннего, самоотверженного, обреченного, но не изменившего своим убеждениям. Вспомним такие известные фильмы, как «Хождение по мукам», «Адъютант его превосходительства», «Белое солнце пустыни»… Последний фильм, как известно, смотрят по традиции космонавты перед стартом.

Сегодня, вглядываясь беспристрастно в послереволюционное прошлое России, мы видим много талантливых, выдающихся людей, которые иначе, по-другому, видели революционные события и непоколебимо выполняли свой патриотический долг перед Родиной. Это о них сказал дальневосточный поэт-эмигрант А. Ачаир:

Волна белой эмиграции докатилась до Владивостока в 1918 году, а когда схлынула в 1920-е годы, то на «берегу» оказались офицеры, служившие в царской, белой и Красной армиях.

Многие из них составили костяк профессорско-преподавательских кадров владивостокских вузов.

Они были инженерами, офицерами, педагогами. Судьба их трагична. Почти каждого из них настигли репрессии 1930-х годов. Кто-то успел эмигрировать, кого-то выслали, кто-то попал под жернова ГУЛАГа…

Крайне скупыми оказались и сведения об этих людях. Чудом сохранившиеся личные дела в вузовских архивах, газетные заметки да научные труды…

А в личных делах пробелы за один и тот же период от 1918 до 1922 гг.

Из воспоминаний профессора

В.Д. Мацкевича

Глава 1

Инженер-механик, поручик корпуса корабельных инженеров

Получив звание младшего инженер-механика, Дмитрий Мацкевич был определен «в плавание» на транспорт «Хабаровск», на котором прибыл во Владивосток в октябре 1903 года и был назначен минным механиком на крейсер «Громобой».

Поначалу Владивосток Мацкевичу не показался. Грязноватый город с двумя-тремя мощенными булыжником улицами. Дома в основном деревянные, дощатые мостовые с проваливающимися под ногами досками… Выделялась, правда, Светланская улица, на которой стояли каменные постройки о двух-трех этажах, да привлекала архитектура Торгового дома Кунст и Альберс, здания почтово-телеграфной конторы, Главного морского штаба…

В общем, город, по сравнению с солнечной Феодосией, где прошло детство Дмитрия, а тем более с блестящим Санкт-Петербургом, где пролетели годы учебы в Инженерном училище, здорово проигрывал.

Но однажды, когда Дмитрий, любопытствуя, взобрался на Орлиную сопку и взглянул на город и его окрестности с большой высоты, в его душе что-то дрогнуло. Солнце еще только всходило и, несмотря на поздний октябрь, было тепло как летом. По левую руку раскинулся Уссурийский залив, по правую – жался к сопкам Амурский. Деревья на Русском острове полыхали осенним буйством всех цветов радуги. Внизу, в бухте Золотого Рога, застыли крейсера, миноносцы, торговые суда, сновали туда-сюда китайские джонки и шампуньки. Мыс Чуркин еще был не заселен, шероховатился крышами частных домиков Эгершельд, а Гнилой угол таковым совсем не казался. Дмитрий даже задохнулся от восторга от такой первозданной красоты окружающего его мира.

Месяца через два после начала службы на «Громобое» Дмитрий получил большое удовольствие от спектакля, который поставили нижние чины крейсера, конечно же, не без помощи офицеров. На спектакль, а это была комедия Н.В. Гоголя «Женитьба», прибыло человек сто гостей, приглашенных офицерами корабля. Из десяти матросов, которые исполняли различные роли в спектакле, четверо успешно сыграли женщин. Театр был устроен между палубами, а занавес, расписанный одним из матросов, представлял собой морской пейзаж с «Громобоем» и «Ретвизаном» на переднем плане.

После окончания спектакля и перехода в кают-компанию судовой врач «Громобоя» доктор Штейн познакомил Мацкевича с гостьей, которую сам же и пригласил на корабль, американкой Элеонорой Прей. Она жила во Владивостоке вместе с мужем уже лет десять и содержала небольшой магазинчик, который приносил им довольно приличный доход и располагался чуть выше здания почтово-телеграфной конторы.

Кроме того, Прей давала уроки английского языка офицерам Владивостокской эскадры, в том числе и с крейсера «Громобой»: тому же Штейну, мичману Дьячкову, лейтенанту Вилькену.

Дмитрию, неплохо знавшему английский язык, уроки были ни к чему, но он был не прочь поболтать с симпатичной носительницей языка. Он заметил ее еще во время спектакля, когда она вдруг непроизвольно прикрыла рот рукой. Дмитрий проследил за ее взглядом и увидел, как по подпалубному стрингеру резво пробежала внушительных размеров крыса. Дмитрий отметил про себя выдержку американки, которая даже не пискнула, а потом и вообще не обсуждала ни с кем увиденное.

Прей была знакома с членами многих семей во Владивостоке, с офицерами базирущихся в бухте кораблей и поэтому находилась в курсе всех мало-мальских интересных городских событий.

Владивосток в то время был небольшим провинциальным городом и на его улицах всегда можно было встретить старых или новых знакомых. Вот и Дмитрий, бывая на берегу, неоднократно мимоходом виделся с Элеонорой, вежливо раскланивался, а иногда и обменивался с ней несколькими фразами на английском.

Дмитрий посещал одну и ту же цирюльню на Светланской, которую содержал моложавый, улыбчивый японец, почти до пола склонявшийся в поклоне, встречая очередного клиента. Через некоторое время он уже приветствовал Дмитрия как хорошего знакомого:

– Э-э-э… Здрастуйте, Митя-сан. Как поживаете?

Однажды в цирюльню зашли два пехотных офицера и, сидя в смежных креслах, оживленно переговаривались, называя номера прибывших воинских эшелонов и обсуждая другие, не предназначавшиеся для чужих ушей вопросы.

Дмитрий вспомнил, как недавно в кают-компании «Громобоя» офицеры шутили о том, что очень уж японские парикмахеры и фотографы во Владивостоке своей выправкой напоминают офицеров генерального штаба Микадо. Он почувствовал и то, как напрягся обслуживающий его японец, прислушиваясь к разговору военных.

– Попридержите языки, много болтаете, господа офицеры, – сделал он им замечание.

Офицеры примолкли, бросая на Дмитрия недружелюбные взгляды. Когда Дмитрий, рассчитавшись, поблагодарил японца:

– Дому-дому, Мори-сан, – и вышел на улицу, за ним поспешили получившие замечание офицеры, намереваясь, по-видимому, устроить скандал.

Но в это время к Дмитрию подошли, приветствуя его, матросы с «Громобоя», и пехотинцы ретировались.

Не думал, не гадал Дмитрий, что впереди его ждет не одна встреча с японским цирюльником.

Во Владивостоке февраль, как и январь 1904 года, выдался снежным. Для местного климата довольно редкое явление. С утра искрились под лучами восходящего солнца сопки, укутанные снегом, словно белым ватным одеялом. По обочинам тротуаров высились почти метровые сугробы, скользили по расчищенной от снега, но покрытой наледью Светланской улице легкие сани-кошовки, запряженные заиндевелыми лошадьми. Минный механик Дмитрий Мацкевич выглянул в иллюминатор своей каюты. День обещал был ясным и, может быть, даже теплым. Температура воздуха за бортом крейсера «Громобой» опустилась до 14 °C ниже ноля.

Во Владивостоке уже знали о войне с Японией, о подбитых на рейде Порт-Артура кораблях, о печальной участи «Варяга» и «Корейца».

Дмитрий подумал о первых жертвах войны, о неизбежных потерях в будущем. Отогнал черные мысли о своей судьбе: ведь ничего не случилось, когда владивостокские крейсера под командованием капитана 1-го ранга Н.К. Рейценштейна выступили в свой первый боевой поход с 27 января по 1 февраля.

Главной задачей тогда ставилось нападение на Гензан – порт на восточном побережье Корейского полуострова, использовавшийся японцами для переброски сухопутных войск. Сложные погодные условия заставили отряд отказаться от намеченной цели. Не пройдя и трети пути, корабли вернулись во Владивосток. В ходе крейсерства был потоплен небольшой японский пароход.

Несмотря на молодость и отсутствие боевого опыта Дмитрий не разделял «шапкозакидательские» настроения некоторых молодых офицеров. Пока именно японцы наносили ощутимый урон русскому флоту, а не наоборот. И хотя он был механиком, просчеты российского правительства и командования флота не на шутку его беспокоили.

Как можно было не принять никаких дополнительных мер по обороне Порт-Артура после разрыва Японией дипломатических отношений с Россией? Оставить на произвол судьбы два боевых корабля в Корее? Становилось ясно даже простому обывателю, что война неминуема и счет времени измеряется даже не сутками, а часами.

Мацкевич находился на вокзальной площади 25 января, когда во Владивосток со всего Приамурья прибывали поезда, переполненные японскими гражданами, убывающими на родину, а днем раньше более двух тысяч японцев покинули Владивосток на пароходе «Афридис», а вместе с ними и знакомый Дмитрию цирюльник Мори-сан.

В ночь с 26 на 27 января японские миноносцы почти безнаказанно атаковали Порт-Артурскую эскадру и в результате этой атаки броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич», крейсер «Паллада» получили тяжелые повреждения. Ответным огнем были повреждены только два японских миноносца – «Акасуки» и «Сиракумо».

В этот же день разгорелась артиллерийская дуэль японской и Порт-Артурской эскадр, а в корейском порту Чемульпо пошли в бой и погибли, не сдавших врагу, «Варяг» и «Кореец».

В ночь на 27 января в крепости Владивосток было объявлено военное положение.

Дмитрий отмахнулся от дум о войне и переключился на семейные проблемы. Недавно он получил письмо от младшей сестры, Валерии, которую все в семье звали Лерой. Она была младше Дмитрия на два года. Окончив еще до войны курсы медсестер, Лера всерьез намеревалась приехать во Владивосток.

Дмитрий отправил ей письмо, где советовал отказаться от этой затеи. Но зная ее твердый характер, он понимал, что никакие увещевания вроде «не женское это дело – война» не повлияют на ее решение. Внутренне смирившись с неизбежным, он уже был готов встречать Леру во Владивостоке.

Вестовой постучал в дверь каюты, приглашая на завтрак. К кают-компании что-то бубнил корабельный любимец попугай Васька, и стояла, как всегда, теплая дружеская обстановка, будто никакой войны не было и в помине.

Вошедший старший офицер поприветствовал вставших привычным «Господа офицеры!», священник прочитал молитву, дружно застучали о тарелки ножи и вилки.

Попугая купил кто-то из мичманов, кажется, артиллерист, во время захода в один из африканских портов на переходе «Громобоя» из Либавы во Владивосток в 1902 году.

Когда попугая принесли в кают-компанию, кто-то из вестовых восхитился:

– Смотри, какой баский!

Глуховатый артиллерист согласился:

– Ну, Васька, так Васька…

Попугай быстро вписался в корабельную жизнь. Командир смотрел на нарушение корабельного порядка сквозь пальцы, понимая, что для офицеров, да и для матросов присутствие Васьки как-то скрадывает тяготы тяжелого перехода.

Во время плохой погоды, когда клетка с попугаем раскачивалась на подвеске под подволоком, Васька выкрикивал «Полундра!» и «Ура!». Этим словам его научили буквально на второй-третий день после появления на корабле.

Иногда в хорошую погоду клетку с попугаем выносили на палубу подышать свежим воздухом. Если кто-нибудь из молодых матросов, проходя мимо клетки, пытался произнести «попка-дурак», то незамедлительно получал необидную оплеуху от старослужащего, а попугай поворачивался спиной к обидчику, выражая таким образом презрение: «Сам дурак!»

День 22 февраля действительно выдался по-весеннему теплым. Владивостокцы, истосковавшиеся по ласковым солнечным лучам, покидали свои дома и гуляли по воскресным улицам. Ничто не предвещало беды.

Для вице-адмирала Камимуры и его эскадры в составе броненосных крейсеров «Адзума», «Асама», «Ивате», «Идзумо», «Токива» и двух легких крейсеров «Касаги» и «Иосино» это был третий день первого боевого похода к русским берегам. Получив приказ «предпринять немедленно решительные действия против Владивостока, послав туда часть сил для демонстрации и устрашения флота неприятеля», Камимура начал экспедицию от корейских берегов, где неделей ранее были обнаружены корабли Рейценштейна. На вторые сутки корабли попали в шторм. При сильном ветре и морозе началось обледенение, причинившее массу хлопот. В довершение неприятностей на «Асаме» был смыт волной матрос.

Оставив легкие крейсера у острова Аскольд, к одиннадцати часам утра японская эскадра проследовала в глубь Уссурийского залива, встречая лед толщиной в 45 см, и в восьми километрах от полуострова Басаргина легла на боевой курс. Через два с половиной часа раздался первый выстрел. Продвигаясь вдоль берега, крейсера вели перекидной огонь орудиями левого борта. Обстрелу подверглись форты Линевича и Суворова, строящаяся береговая батарея в бухте Соболь, 15-я Уссурийская батарея на горе Монастырской. В городе снаряды ложились на рейде бухты Золотой Рог, в районе флотского экипажа, рвались в долине речки Объяснения и Матросской слободе.

С началом обстрела многие горожане, вооружившись биноклями и подзорными трубами, стали подниматься на сопки для наблюдения. На батареях и укреплениях, где, несмотря на обстрел, работы продолжались, потерь не было. Потери были в городе. На Вороновской улице снаряд пробил домик мастера Кондакова, убив его беременную жену, мать четверых детей.

В долине речки Объяснения снаряд пробил дом командира 30-го Восточносибирского полка полковника Жукова. Стрелок Шилов, стоя часовым, был контужен взрывной волной, но, не покидая поста, согласно Уставу, крикнул разводящего. Находившиеся рядом супруга командира полка и ефрейтор Детиненко бросились в кабинет и вынесли полковое знамя. (16 марта Шилов и Детиненко были награждены Знаком отличия Военного ордена 4-й степени, став первыми во Владивостоке георгиевскими кавалерами в этой войне.)

Перед казармами Сибирского экипажа разорвавшийся снаряд легко ранил пятерых матросов. Крепость на бомбардировку не ответила ни одним выстрелом из-за неготовности одних и недостаточной дальности огня других батарей. Выпустив около 200 снарядов, в 14 ч 20 мин японские корабли прекратили огонь и стали уходить к югу. В 17 ч 30 мин в надвигавшихся сумерках они скрылись из виду обнаруживших их еще утром наблюдателей с острова Аскольд и мыса Майдель.

Капитан 1-го ранга Рейценштейн получил сообщение о подходе японской эскадры к городу в 10.00. Он тотчас же отдал команду готовить корабли к бою и походу.

На крейсерах отрепетовали команду, в машинных отделениях стали поднимать давление пара в котлах. Как всегда, задерживал крейсер «Рюрик» – его котлы не могли быстро набрать нужного давления. Вокруг крейсеров ледокол «Надежный» обкалывал лед.

Мацкевич, ответственный за работу динамо-машин № 3 и № 4 и кормовые минные (торпедные) аппараты, сразу же после сигнала тревоги бросился к своему заведованию.

Отношения с командой у него складывались неплохие. Электрики относились к корабельной «элите», были грамотными и хорошо разбирались в технике, непростой даже для того времени.

Выслушав доклады о готовности к выходу, Дмитрий приказал ожидать дальнейших команд. Развернуться в сплошном льду было затруднительно. Ко всему прочему «Громобой» под напором льда навалился на «Россию».

Пока отводили эти корабли друг от друга и вытягивали из ледяного плена, прошел не один час.

Команда «Сниматься с бочек» последовала уже после того, когда японская эскадра закончила обстрел и направилась в открытое море.

Владивостокские крейсера вышли с большим запозданием, боевого соприкосновения с противником не имели и вернулись на рейд в 17.00.

Наутро следующего дня Камимура произвел разведку в заливах Америка и Стрелок, затем вернулся к Владивостоку, демонстративно маневрируя в Уссурийском заливе, а в полдень ушел на юг.

Из-за минной опасности и отсутствия во Владивостоке тральных сил капитан 1-го ранга Рейценштейн доложил, что не может выполнить приказ только что назначенного командующего флотом Тихого океана вице-адмирала Макарова – послать один из крейсеров на разведку к островам.

– Адмирал во Владивостоке нужен, – вскинулся командующий и приказал тут же отправить доклад главнокомандующему Алексееву.

Уже 25 февраля 1904 года начальником отряда стал контр-адмирал Иессен, который командовал крейсером «Громобой» до 1902 года и совершил на нем переход из Либавы во Владивосток. Минный механик Дмитрий Мацкевич слышал об адмирале только хорошие отзывы.

– Наш, крейсерский, – подчеркивали знакомые офицеры, когда речь заходила о новом начальнике отряда.

А во Владивостоке в эти дни горожане обсуждали, с какой целью эскадра Камимуры явилась бомбардировать город. И все приходили к единому мнению: «Ради устрашения!» Жители с прибаутками приобретали за копеечную плату осколки японских снарядов у вездесущих мальчишек, которые носились по улицам с возгласами: «Купите японские гостинцы!»

Неразорвавшиеся японские снаряды находили в городе на Гайдамакской, Никифоровской, Вороновской улицах и близ детского приюта Матросской слободы вплоть до самого лета.

Месяца через два после бомбардировки Владивостока Дмитрий получил от Леры интересную почтовую открытку. Интересную вдвойне. Во-первых, на обороте открытки четким каллиграфическим почерком было написано: «Встречай, приезжаю. Получила направление в Морской госпиталь. Лера».

Во-вторых, открытка была французская, изготовлена в Париже и изображала женщину со знаменем в руках, за спиной которой падал раненый солдат, рушились от взрыва какие-то строения…

Дмитрий быстро перевел с французского заглавие: «Жукова спасает полковое знамя». И текст: «Бомбардировка Владивостока японцами. Бомбардировка нанесла только небольшой ущерб и кроме пяти раненых солдат, других жертв не было.

Артиллерийский снаряд, взорвавший в доме полковника Жукова, ранил осколками часового, который крикнул, чтобы помогли жене полковника, спасавшей знамя полка».

«Ай да журналисты! – подумал Дмитрий. – Быстро отреагировали».

За свой подвиг Жукова поощрения не получила, а командир 30-го Восточносибирского стрелкового полка полковник Жуков в мае 1904 года за отличие по службе Высочайшим указом был произведен в генерал-майоры и назначен на должность коменданта Николаевска-на-Амуре и его укреплений.

В одном из своих писем в Америку знакомая Мацкевича, Элеонора Прей, писала:

«Вообразите себе снаряд, выпущенный [во время обстрела] с корабля на расстоянии, по крайней мере, десяти миль, который вошел в верхний угол помещения, где сидели две женщины и трое детей… рассек тело одной из женщин надвое, разнес по пути стол, затем пробил стену и разорвался во дворе, и ни у одного из других людей не было даже царапины…Более ста пятидесяти снарядов было выпущено по городу, и каждый стоит не менее пятисот долларов золотом, так что обстрел должен был обойтись примерно в сто тысяч, и все это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!..

Третьего дня, к моему величайшему удивлению и удовольствию, ко мне пришел лейтенант Каган – впервые за два месяца. Был его день рождения, и он находился в городе. Они дислоцированы в форте Линевича, что в нескольких верстах от города, и там во время обстрела разорвалось четыре снаряда, не причинивших вреда, за исключением крыши одного дома. Он прислал мне осколок одного из них, и я была так рада, ибо Тед (муж Элеоноры. – Прим. авт.), так старался раздобыть такой осколок, но не смог».

Проходя по Пушкинской от дома, где он снимал комнату, до Адмиральской пристани, Дмитрий всегда любовался домиком необычной архитектуры, прилепившимся к сопке, словно ласточкино гнездо, в самом углу улицы. Однажды он остановился около домика как раз в то время, когда из него выходил его хозяин, среднего роста, крепкий на вид мужчина с черной, как смоль, бородой.

Раскланявшись, они познакомились и разговорились. Хозяин домика на Пушкинской оказался весьма любознательным человеком. Ну, а каким же быть пионеру дальневосточной журналистики, одному из первых поэтов Владивостока, издателю и писателю Николаю Петровичу Матвееву (Амурскому)?

Николай Петрович пригласил Дмитрия в дом, но тот вежливо отказался, сославшись на то, что ему срочно надо быть на корабле.

После этого случая Мацкевич несколько раз все-таки заходил в гостеприимный дом Матвеева и познакомился с многочисленными членами его семьи (жена, 12 сыновей и три дочери).

К пятидесятилетию города, а это будет к 1910 году, Матвеев издаст книгу «Краткий исторический очерк г. Владивостока», в которой коротко опишет события Русско-японской войны.

«1904 год был одним из тяжелых годов за все существование города.

Он весь был наполнен войною и ее последствиями.

Тотчас же по получении о нападении японцев на Порт-Артур и о гибели «Варяга» с «Корейцем» было объявлено военное положение.

Вместе с тем большинству учреждений было предложено эвакуироваться отсюда, а желающим жителям выезжать, семьям служащих и чиновников были выданы пособия на выезд. Жители стали выезжать. Учреждения, в которых не было неизбежной надобности, переселялись в Хабаровск и Никольск-Уссурийский. Дома многих оставались брошенными и сданными остающимся за ничтожную плату или только за то, чтобы их охраняли.

22 февраля 1904 года произошло событие, которое будет долго памятно Владивостоку – его бомбардировали японские суда.

Обстреляна ими была восточная часть города, так как бомбардировка производилась из Уссурийского залива, причем одно ядро попало в дом рабочего Кондракова и, разорвавшись, убило его беременную жену.

Японцами было выпущено в город около 130 снарядов. Стоявшие на рейде в канале во льду суда наши: «Россия», «Громобой», «Богатырь» и «Рюрик», вышли для преследования японской эскадры лишь по уходе ее и столкновения с нею не имели.

Командовали нашими крейсерами адмиралы Иессен и Безобразов.

Эскадра в течение года несколько раз выходила в море, делая набеги на берега Японии.

Иногда выходили для этой же цели на них отряды миноносцев. Во время набегов наших судов ими было утоплено немало японских и иностранных судов. Из Японии транспортов, шедший на театр военных действий, особенно геройски погиб «Киншиу-Мару» с полком солдат.

Солдаты отказались сдаться в плен и погибли на судне. Некоторая часть снятых с судов офицеров и нижних чинов была привезена во Владивосток и отсюда отправлена в европейскую Россию, куда были отправлены также и все не успевшие выехать до войны японцы».

Дмитрий Мацкевич этой книги не увидит, но станет свидетелем случая с семьей, с которой он был знаком по месту жительства на Пушкинской улице.

В феврале 1904 года среди населения города был распространен приказ Владивостокского полицмейстера: «В виду того, что между Россией и Японией война уже открылась, и во Владивостоке как крепости по закону воспрещается проживать японцам, то японцев постепенно всех отправили на родину. Однако существует слух, что не все японцы покинули Владивосток и, переодетые в китайский костюм с поддельными косами, тайно скрываются в китайских и корейских домах. Если подобный слух верен, то советую китайцам и корейцам немедленно же сообщить о скрывающихся в ближайшее полицейское управление, которое вышлет полицию для ареста японцев или же представит японцев полиции. И в том, и в другом случае открывший японца получит хорошее денежное вознаграждение. В противном случае, если кто-либо скрывает японца и не сообщает и не представляет его полиции, а русские власти сами откроют, то наравне с японцем будет арестован и укрыватель и предан военному суду по всей строгости».

Вопреки предписанию, во Владивостоке осталась семья, главой которой был православный японец Тешино (русское имя – Тимофей), он в течение 11 лет был женат на русской казачке Дарье из Приамурья, все время проживал во Владивостоке, занимаясь здесь торговлей в разнос. В семье было двое детей.

Их домишко стоял недалеко от дома, в котором Дмитрий снимал комнату. Кто-то донес в полицию об этой семье, и власти отреагировали мгновенно. Тешино, не покинувший крепость, был причислен к разряду пленных и отправлен этапом в назначенный для поселения поселок Чердынь. Его русская жена с детьми последовала за ним. Около четырех месяцев длилось вынужденное путешествие пленных из Владивостока и других российских городов Дальнего Востока до Цицикара на подводах, далее до Томска и Тюмени речным пароходом, от Тюмени до Чердыни – железной дорогой.

Тешино как заботливый семьянин был очень озабочен будущей жизнью в Чердыни, где летом часты продолжительные дожди, а зимой – суровые зимы. На вопрос корреспондента «Биржевых Ведомостей» Кагаевского: «Почему он не просил оставить его с семьей во Владивостоке?» ответил, что остаться было разрешено только жене. Семья не сочла возможным расстаться и отправилась по этапу в числе пленных.

Дарья предпочла тяготы плена и неизвестность будущего ради сохранения семьи. По-видимому, это была не единственная владивостокская семья, пострадавшая от войны. Всем жителям Владивостока пришлось испытать сложности и трудности военного времени, многие из них принимали непосредственное участие к подготовке обороны крепости. Мужчины служили в добровольных конных и пеших дружинах, входили в состав отрядов при пожарных дружинах, звеньев охранителей домов, работали санитарами, рассыльными и на строительстве укреплений; жительницы Владивостока работали на разных должностях в госпиталях, вели активную благотворительную деятельность в пользу раненых воинов, семей погибших нижних чинов.

Общее настроение в городе было оптимистически-боевое, население готовилось, в случае необходимости, защитить свой город.

Дмитрий сумел встретить сестру, отпросившись у старшего офицера на «пару часиков».

– Так уж и сестру? – полувопросительно ухмыльнулся капитан 2-го ранга.

– Сестру, сестру… – даже не покраснев, ответил Дмитрий. И получив «Добро!» опрометью бросился к трапу.

Он успел к самому приходу поезда и отвез Леру в свою комнату, которую снимал в доме на Пушкинской улице. Легко договорился с хозяйкой о том, что вместо него будет жить сестра. Хозяйка согласилась, вежливо покачав головой: эти постояльцы ей хлопот не доставили. И действительно, Дмитрий все время был на корабле, а Лера пропадала в госпитале.

А в ту встречу они устроили вечер воспоминаний за зеленым китайским чаем, которым так восхищалась Лера, восклицая:

– Ах! Какая прелесть.

Большая семья Мацкевичей жила в Феодосии, снимая квартиру в глубине двора дома художника Айвазовского.

Всего детей было шестеро, по старшинству: Александр, Дмитрий, Валерия, Ипполит, Петр и Инна. Жили крайне бедно: Шуре и Мите приходилось поочередно ходить в гимназию в одной паре ботинок. Их отец, штабс-капитан 52-го Виленского пехотного полка Александр Дмитриевич Мацкевич, был добрым, но безвольным человеком. Чин штабс-капитана был невысок, как и денежное содержание, к тому же отец пил, постоянно оставляя семью без средств к существованию, отчего и сам страдал безмерно. Главным кормильцем семьи являлась мама, энергичная Юлия Васильевна.

Энергию матери из всей семьи унаследовали только Митя и Лера. Да и дружили они, как это часто бывает у детей-погодков, делясь друг с другом всеми счастливыми и горестными событиями и детской, и взрослой жизнью.

Жизнь в провинциальной Феодосии была, хотя материально тяжелой, но привольной. Дмитрий и Лера с удовольствием вспоминали Черное море, шалости и вольные забавы. Дима отлично плавал, что помогло ему в морской службе. Лера любила смотреть на бронзового от загара брата, когда он вытворял в воде всякие диковинные штуки.

Мать постаралась определить мальчиков на военную службу, чтобы они имели какое-никакое государственное обеспечение.

Шура поступил в Михайловское артиллерийское училище, но его исключили за неуспеваемость. Он, к удивлению, не пропал, заработав впоследствии звание ученого виноградаря.

Дмитрий поступил в морское инженерное училище.

Ипполит, как и старший брат, – в Михайловское артиллерийское. После его окончания он изобрел гранату или снаряд под названием «шрапнель системы Мацкевича», принятую на вооружение в Российской армии.

Еще в детстве Дмитрий стал собирать почтовые открытки.

Толчком к этому послужили открытки с репродукциями картин Айвазовского. Сначала это было бессистемное собирательство, причастность к великому художнику (ведь жили они в его доме!). Затем пришло понимание, что означают для истории эти черно-белые и цветные прямоугольные кусочки картона или плотной бумаги.

Это увлечение сопровождало Дмитрия и в годы учебы в Инженерном училище, и даже на флоте.

Перебирая и систематизируя открытки, выпущенные в России издательствами Апостоли, Ришар, общины Святой Евгении, открытки зарубежных издательств, Дмитрий погружался в особый мир детального познавания истории. И в гимназии, и в училище он поражал учителей знанием исторических событий, о которых нельзя было прочитать ни в одном учебнике.

Лера сначала подшучивала над братом, который делился с ней новоприобретениями и демонстрировал ей свои сокровища, а потом и сама увлеклась и приобретала или выпрашивала у знакомых открытки для Дмитрия.

Вот и сегодня она спросила у него:

– Ну, как твоя коллекция?

Дмитрий сразу загорелся и бросился к заветной шкатулке, где у него хранились почтовые карточки. Он всегда хранил их на берегу, опасаясь подтруниваний и насмешек со стороны знакомых. А ему было что показать… Издательства Англии, США, Японии и особенно России и Франции буквально «засыпали» почтовый рынок открытками о кораблях императорского флота России и событиях Русско-японской войны.

Лера передала ему как подарок с десяток открыток, приобретенных в Санкт-Петербурге и на станциях самой длинной в мире железной дороги по пути следования поезда во Владивосток.

Уже перед самым расставанием (Дмитрий торопился на корабль и ожидал получить разнос от старшего офицера за опоздание) Лера, заглядывая брату в глаза, лукаво спросила:

– Ну, а как поживает Мария Степановна?

Дмитрий смешался и покраснел.

– Небось ей пишешь чаще, чем мне? – добавила сестра. Не отвечая, Дмитрий торопливо чмокнул Леру в щечку и поспешил к стоянке крейсера.

По дороге он вспоминал годы учебы в Кронштадтском морском инженерном училище имени императора Николая I, которое окончил в 1903 году. Учебное дело в этом прославленном училище было поставлено, как тогда говорили, на «отлично». Училище размещалось в престижном здании Кронштадтского футштока, стоящего у парка, у «рогатки». Возглавлял училище генерал-майор Пароменский, читавший курс высшей математики. Начальника училища воспитанники любили. В значительной мере благодаря его усилиям училище стало образцовым.

Дмитрий вспоминал хорошо поставленный голос генерал-майора и его наставление: «Употребление водки может быть допускаемо как лекарство лишь в исключительных случаях, обыденное же употребление недопустимо для интеллигентного и благородного человека. Если и случается, что некоторые благородные люди по своей слабовольности позволяют себе обыденное употребление водки, то они употребляют ее как прилагательное к еде, а не наоборот. Правда, есть и такие люди, называемые алкоголиками, которые водку ничем не закусывают. Для этих людей вкус водки столь приятен, что они не имеют нужды уничтожать его при помощи закуски. Пиво же есть напиток для утоления жажды и в публичном месте должен быть употребляем, как квас и вода, а выставлять перед собой на столике одну или несколько бутылок и потихоньку высасывать из них в течение нескольких часов – неприлично и даже цинично».

Но Дмитрию напоминать о вреде алкоголя не было необходимости, перед глазами всегда вставал пример собственного отца, спившегося пехотного офицера, обремененного к тому же большим семейством.

В каюте Дмитрий, счастливо избежавший встречи с начальством, достал групповую фотографию, на которой позировали воспитанники Морского инженерного училища, одетые в шинели с башлыками, где он стоял рядом с Иосифом Василевским. Как-то Иосиф пригласил Дмитрия в свой дом, где он познакомился с его сестрой Марией.

Простое знакомство быстро переросло в большое чувство, к счастью, взаимное. Дмитрий действительно часто писал Марии, обращаясь к ней официально и чопорно: «Дорогая Мария Степановна!»

Вспомнился выпуск из училища. Производство в звание младшего инженер-механика проходило в торжественной обстановке в «царский день» 6 мая[1]. Присутствовал сам государь. Выпускникам вручались узкие серебряные погоны с одной звездочкой. Звание младший инженер-механик соответствовало чину мичмана флотских офицеров. Император, проходя вдоль строя выпускников, беседовал с каждым из них. Узнав, что Дмитрий направлен в Сибирскую флотилию, государь пожелал удачи и обронил:

– Наверно, там скоро будет жарко…

На балу по случаю очередного выпуска Мария была просто обворожительна, Дмитрий не отпускал ее от себя ни на минуту, и она виновато улыбалась, отказывая в танце очередному воздыхателю. А разве забудешь волшебные мгновения первого поцелуя?

Дмитрий неожиданно вспомнил встречи с воспитанником первого курса Виктором Вологдиным. Несмотря на разницу в возрасте и в положении их объединяла любовь к технике. Особой дружбы не было, да и не могло быть, но вот поди же ты – запомнилось! Кто мог тогда знать, что судьба запрограммировала их встречу через 15 лет и дружбу на многие годы?

Всю военную кампанию Русско-японской Дмитрий Мацкевич отслужил на крейсере «Громобой», в кают-компании которого нередко вспыхивали яростные споры о причинах и ходе войны.

Запертый флот в Порт-Артуре, бомбардировка Владивостока, успешные действия японцев на суше быстро остудили горячие головы некоторых ура-патриотов, называвших японцев не иначе, как «макаки».

Япония имела хорошо подготовленную армию и современный боевой флот, в составе которого насчитывалось 80 боевых кораблей, в том числе 6 эскадренных броненосцев, 8 броненосных крейсеров, 12 легких крейсеров, 27 эсминцев, 19 малых миноносцев. Русский флот имел 63 корабля (причем много устаревших), в том числе 7 эскадренных броненосцев, 4 броненосных и 7 легких крейсеров, 27 эсминцев и 10 малых миноносцев, 2 минных заградителя. Причем разбросаны они были по всему побережью Дальнего Востока. Продолжая эту невеселую «арифметику», офицеры отмечали, что Япония превосходила русские силы на Дальнем Востоке в людях почти в 4 раза, в артиллерии – почти в 9 раз, по пулеметам – в 18 раз, по количеству кораблей – в 1,3 раза.

В японских военных кругах планировали внезапным ударом уничтожить русский флот, получить превосходство на море и, быстро перекинув на материк сухопутные войска, захватить Порт-Артур и разбить русскую армию в районе Ляояна. Планировался также захват острова Сахалин, Маньчжурии, Приамурского края, Приморской области и, в первую очередь, Владивостока.

Ходили слухи и о совсем других причинах начала войны, чем об этом вещала официальная пресса.

Для просвещенных офицеров не было секретом, что в конце XIX века Корея все еще находилась в политической зависимости от Китая. Формальную независимость она получила после Японско-китайской войны 1894–1895 гг. Столкновение экономических и политических интересов Японии и России на Дальнем Востоке, и в частности в Корее, стало одной из основных причин войны 1904–1905 гг. Примером такого столкновения были действия России в Корее, связанные с корейскими лесными концессиями. Некоторые высокопоставленные лица в России, включая и генерала Куропаткина, считали, что эти действия и привели к войне с Японией.

В 1898 году владивостокский купец Бринер приобрел у корейского правительства для лесной компании концессию на эксплуатацию лесов в верховьях реки Ялу. Но у него не было достаточных средств, и он продал концессию государственному статс-секретарю Безобразову. Тот привлек к этому делу царскую семью, которая вложила в него несколько миллионов рублей. Нетрудно увидеть, почему именно лесная концессия в Корее имела такое большое значение.

Дмитрий в один из сходов на берег не поленился пройти на Алеутскую улицу и полюбоваться на купеческий особняк Бринеров о трех этажах.

В главной телеграфной конторе на Светланской, куда он пришел отправлять письма семье и Марии, ему попалась на глаза почтовая открытка, на лицевой стороне которой был изображен сатирический рисунок: русские вельможи и генерал (оба при мундирах) ручными ножовками пилят деревья, за ними наблюдают корейский крестьянин и японский военный.

Вспомнив разговоры в кают-компании Дмитрий улыбнулся про себя: «До чего же метко!»

Нередко разговор в кают-компании заходил о недавнем «походе» России в Китай в 1900–1901 гг., где Россия выступала как бы союзницей Японии. Собственно, это была карательная экспедиция армий 11 государств против взбунтовавшегося китайского народа. «Боксерское восстание», как его назвали историки, было жестоко подавлено. Некоторые офицеры, служившие на «Громобое» в эти годы, носили на груди светло-бронзовые или серебряные медали «За поход в Китай».

Рассказывая об этих событиях, они вспоминали, как в 1901 году в Метрической книге Успенского кафедрального собора во Владивостоке появилась запись за № 64: «24 марта крещен Владимир, китайский мальчик неизвестного имени и неизвестных родителей, 8 лет, взятый во время военных действий десантным отрядом крейсера 1-го ранга «Рюрик» в деревне Тзинь-Чхоу (близ Тяньзиня) с наречением именем Владимир и присвоением фамилии «Рюриков» в честь крейсера «Рюрик»…

Дальнейшая судьба мальчика осталась неизвестной.

С января по август 1904 года владивостокский отряд крейсеров совершил шесть, точнее даже, семь походов на морские коммуникации противника.

Из газет Дмитрий узнал, что в Европе его отряд называют «эскадрой-невидимкой», успешно действующей на морских коммуникациях Японии и отвлекающей на себя крупные силы флота противника. Урон, нанесенный эскадрой контрабандной торговле, вызвал панику в финансовых кругах Японии, США и Англии.

В отряд входили броненосные крейсеры «Россия» (флагманский), «Громобой» и «Рюрик», бронепалубный крейсер «Богатырь», вспомогательный «Лена», а также 11 миноносцев и 13 подводных лодок, рассказ о которых впереди.

Во втором походе отряда в феврале 1904 года владивостокские крейсера провели безуспешный поиск японских транспортов к северу от Гензана. Тем не менее обеспокоенное действиями Владивостокского отряда японское командование было вынуждено перебросить в Японское море эскадру вице-адмирала Камимуры, ослабляя свой флот у Порт-Артура.

На крейсера прибыло пополнение. Молодым его назвать было трудно. Как правило, это были матросы, отслужившие срочную службу на флоте. Призваны они были со всех уголков необъятной Российской империи.

Трое артиллеристов из Вятской губернии, Петр Кормщиков, Матвей Лаптев и Иван Берсенев, держались вместе весь долгий путь, который пролегал от Вятки до Екатеринбурга, затем через Челябинск до Иркутска и Владивостока.

Матвей Лаптев еще с дороги послал несколько безответных писем на родину.

(Письма артиллерийского квартирмейстера[2] Матвея Лаптева были сохранены его сыном Дмитрием, а потом их унаследовала дочь Дмитрия и Матвеева внучка, Ольга Дмитриевна Андреева, благодаря которой они появились на страницах журнала «Урал» за 1994 г. № 6.)

Письмо первое

1904 года, марта 11 дня.

Здравствуй, премногоуважаемая моя супруга Гликерия Андрияновна! Первым долгом моего письма спешу засвидетельствовать свое супружеское почтение и с любовью низко кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровья и всякого благополучия в делах рук твоих, еще кланяюсь дорогому и милому сыночку Мите и шлю родительское благословение, да поможет вам, дорогая Гликерия и Митя, Господь прожить эти злосчастные дни жизни. Только не забывайте Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую владычицу Богородицу, да будет вся ваша надежда и упование, и живите так, как приведет Господь, но все-таки живи, поддерживайся заповедей господних, а живущих по заповеди никогда Господь не оставит, и может эту горькую участь Господь обратить в радость. Дела военные, из газет видно, разворачиваются плохо, а все тянутся.

Еще, дорогая моя Гликерия, прошу тебя, живи как-нибудь, не очень заботься и плачь, это только расстроит твое здоровье. И мне, пойми, ничуть не сладко. Не помню даже, когда ты отстала от саней, а уехал порядочно далеко, стал на ноги и махал еще шапкой, но ты, дорогая, наклонивши голову, не видала меня… Ну что делать – судьба Божья. Еще, Гликерия, живи, не забывай маму и тетю, слушайся во всех отношениях также и братьев, и также живи по примеру хороших людей, спрашивай добрых советов и этому учи своего и моего милого Митю, и храни его здоровье и много плакать не давай, а от скуки, когда свободна, ходи почаще к Анне и Агриппине, и тебе будет веселее.

Я, слава Богу, здоров, но со временем находит тоска и думы от еды отшибает, возьму выпью – опять получше. Горячей пищи ели 4 раза, а то хлеб и чай, мясо вареное фунт – 20 копеек. Колбаса 15 к. фунт. Затем до свидания, дорогая моя Гликерия и Митя, остаюсь супруг и родитель ваш Матвей Прохоров Лаптев, будьте здоровы, ангел Лукерия.

(В том же письме.)

Здравствуйте, премногоуважаемые родители, тятенька и мамонька, тятенька Прохор Николаевич и мамонька Марфида Леонтьевна! Первым долгом шлю глубочайшее сыновнее почтение и низко кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровья и благополучия в делах рук ваших. Еще кланяюсь одноутробным и дорогим братцам Андрею и Михаилу Прохоровичам и также сестрице Парасковье и Николаю, и всему семейству вашему, также братцу моему Ивану Прохоровичу и невестке Пелагее Андреевне, и Анне и Татьяне, еще тятеньке Андрияну Севастьяновичу… всем вообще кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровия. Уведомляю, тятя и братцы, я вам послал из Челябинска два открытых письма, затем в г. Вятке у Филиппа Тимофеевича ночевал и ходил в баню, ел блины, купил лампаду за 2 р. 50 коп. на его деньги. Мама раньше говорила купить свечку, и 2 рубля у него взял с собой (итого 4 р. 50 коп.).

Из Вятки до Екатеринбурга бежали двое суток, а до Челябинска из Екатеринбурга сутки. А сейчас везут медленно, в сутки уходит верст двести и триста, частые остановки. Котельницкий уезд стоит в г. Омске, но никого знакомых не видел.

Затем, тятя, и мама, и братцы, не заботьтесь мною, а радуйтесь этому. Что Бог привел, так дела все Божьи, стало быть, так угодно ему, и Он милостивый устроит все дела, и помните про мою участь. Это удел семейного положения, поэтому прошу относиться к Лукерье похладнокровнее и к моему дорогому Димитрию, и не забывайте их никогда, если что случится со мною. До свидания.

Еще, тятя, похлопочите о пособии, возьмите удостоверение от волости, что выслано в управу.

Еще, Лукерия, храни свое здоровье и помни мой совет и живи дома, дело будет лучше».

Следующее письмо было отправлено уже из Сибири.

«г. Иркутск, прибыли 16 марта.

Матвей Прохоров, супруг ваш.

Здравствуй, премногоуважаемая моя супруга Гликерия Андрияновна, шлю я вам заочно супружеское почтение, и с любовью низко кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровия и всякого благополучия. Еще кланяюсь неоцененному и дорогому моему сыночку Дмитрию Матвеевичу, Шлю родительское благословение, которое может существовать на века нерушимо. Ох! Дорогие мои Лукерия и Митя. Очень мне скучно без вас и, кроме того, настолько жалко, что не могу высказать этого. Каждую ночь какие-то сны. Лукерия, тебя вижу, когда плачешь, когда задумалась, а Митю видал только один раз, и то будто ревет. Затем уведомляю, дорогая моя Лукерия, я, слава Богу, здоров, но очень скучно. И проехали уже с три тысячи верст, и осталось еще три. На место приедем дня за два до Пасхи или за день.

Еще, дорогая моя Лукерия, осмеливаюсь написать несколько слов, а именно, живи как-нибудь, надейся на Господа Бога – и советую жить дома как-нибудь, а если со мной случится несчастье, то тоже советую, живи как-нибудь. Если, к примеру, уйти, то ты потеряешь все, ты можешь остаться без всего, а будешь жить и будет жить наш Митя, то они тебе ни в чем не откажут, и он покудова подрастет, и ты можешь тогда жить. И еще, может, Лукерия, ты вздумаешь уйти замуж, хотя вы и не думаете сейчас, но все может быть, не оскорбись на это, тогда жить с кем Бог пошлет, может будет хуже этого, а Мите вовсе будет плохо, поэтому, дорогие мои Лукерия и Митя, живите как-нибудь, покуда тятя жив и братья Андрей и Миша неженаты, там увидишь, что лучше сделать затем.

Лукерия, нам попался офицер встречу и говорит, убито мало, опасаться нечего. Может, Господь сохранит, и буду дома, только Бог дал бы здоровья. Японцев наши забрали в плен 1800 человек.

Затем, Лукерия, прошу, Митю жалей. Может, когда и надоест, но что делать, а когда будет побольше, ну, когда и пригрозишь, и помни, если я что услышу, Лукерия, что особенного, чего я не думаю, то помни: хорошего в жизни не ожидай. Но прошу извинить, что я написал.

Затем помни то, что я для тебя рад был всем услужить, когда жили, и также ты для меня, за что спасибо тебе, хотя жили мало с тобою, но зато хорошо пожили. Затем до свидания, дорогая моя Гликерия и Митя, и будьте здоровы. Не тужи, дорогая, Бог даст, приеду и заживем по-старому.

Лукерия, белье я сменил и вымыл, так что появились мелкие вши. До свидания».

Из Владивостока, дожидаясь распределения на корабли, Матвей отписал на деревню третье письмо.

«1904 года, марта 30 дня.

Христос воскресе!

Дорогая моя супруга Гликерия Андриановна, шлю я тебе супружеское почтение и кланяюсь, и желаю от Господа Бога доброго здоровия и благополучия, и поздравляю с праздником Светлого Христова Воскресения. Еще кланяюсь многолюбящему моему сынку Дмитрию и шлю родительское благословение, которое может существовать навеки нерушимо…

Я здоров, живу покудова некуда и полагаю, скоро вернут по домам, не дальше как к Рождеству или раньше. Но опять Бог знает, все закрыто, как пойдут военные действия.

Во Владивосток пришли в самую Пасху после обеда, дорога очень надоела, и поместили нас в Экипаже. Назначения никакого не знаю, команды очунь много, некоторые живут уже по месяцу.

Насчет войны все спокойно, даже ничего не слышно, неприятель, когда мы были дома, стрелял по городу и вреда не нанес, только упал снаряд около Экипажа и взорвался, и осколками, прилетевшими в окна, убило одного и сколько-то ранило, а теперь все спокойно.

Я в Пасху разговелся, на троих съели пять яиц, и как хорошо благодаря Бога, а сейчас раз в день горячая пицца, а тут чаек. Затем до свидания, Лукерия и Митя, живите, скоро приеду, известный вам супруг Матвей Прохоров.

Письмо пишите и пришлите заказным: в город Владивосток, в Квантунский экипаж, 2-ю роту, запасному артиллерийскому квартирмейстеру Матвею Прохоровичу Лаптеву».

Следующее письмо из Владивостока ушло в начале апреля 1904 года.

«Христос воскресе!

Премноголюбящая моя супруга Гликерия Андрияновна!

Первым дело шлю я, супруг твой, Матвей Прохорович, супружеское почтение и с любовью низко кланяюсь. И желаю от Господа Бога доброго здоровья и всякого благополучия. Еще кланяюсь дорогому и милому моему Дмитрию Матвеевичу и шлю родительское благословение… Уведомляю, дорогая моя Гликерия: я в настоящее время, слава Богу, здоров и покудова никуда не назначен… В городе Владивостоке все спокойно, опасности никакой не предвидится, неприятель не бывал. Город стоит между горами, взять его трудно, и поэтому считаем за счастье, что попали во Владивосток, а не в Порт-Артур. Бог велит, обойдется все благополучно. Бог дал бы здоровья…

Ох! Дорогая Гликерия, очень мне скучно без вас, скучно не знаю как.

Одежды еще не давали, сплю на голых досках, пинжак в головах и одевшись… Ну, это дешево стоит, без этого можно обойтись, только дал бы Бог здоровья тебе, Мите и мне, и пришлось бы свидеться… Гликерия, прошу тебя, береги здоровье и Митю и слушайся родителей во всех отношениях. Как-нибудь терпи, что делать… Еще прошу тебя, Гликерия, напиши мне, как живешь и как Митино здоровье… Напиши, пожалуйста, два письма и разом пошли – может быть, которое из них и получу. Очень желал бы получить хоть одно письмо. Пиши, Гликерия, хотя бы по одному письму в месяц, мне будет веселее. Прощай, дорогая моя, и будь здорова. Остаюсь с почтением к тебе супруг твой Матвей. Письмо посылай без марки.

Еще уведомляю: на третий день Пасхи погиб броненосец «Петропавловск», взорвало миной. Команда почти вся погибла, также и офицеры. А главное – погиб командующий эскадрой адмирал Макаров. Хороший был адмирал. Великий князь Кирилл Владимирович спасся…