Самое время для новой жизни Троппер Джонатан
– Может, и надо. Но шансы, что Джек адекватно на все это отреагирует, и без того невелики, а если мы еще привлечем постороннего…
– Наверное, ты права.
– Так что? Что думаешь?
– Все это так… мелодраматично. Прямо телефильм с вышедшим в тираж комиком или какой-нибудь девчонкой из “Беверли-Хиллз, 90210”.
– Для кого и разыгрывать драму, как не для кинозвезды.
Я не мог не признать, что в ее рассуждениях есть здравый смысл.
– Короче, парень встречается сразу с тремя женщинами, – напомнил Чак, – и понимает, что нужно выбрать одну, но не знает которую.
– И почему все твои шутки так автобиографичны?
– Потому что вся его жизнь – кульминация анекдота, – объяснила Линдси.
Мы разговаривали по телефону в режиме конференц-связи – Элисон собрала нас, чтобы обсудить целесообразность профилактической беседы с Джеком. Чак, Элисон и я были на работе, Линдси – дома. Элисон отвлеклась на параллельный звонок, мы трое висели на трубках, и Чак, не замедлив воспользоваться такой возможностью, угощал нас свежайшей подборкой баек.
– Завидно – так и скажите, – парировал он. – Итак, он решает дать каждой по десять тысяч долларов, посмотреть, куда они их потратят, и тогда выбрать.
– Отлично, – вставила Линдси.
– Так вот, первая на эти деньги купила ему новый мотоцикл. Вторая сказала: я не могу взять у тебя так много денег, возьму только пять кусков, потому что именно столько стоит морское путешествие, в которое мы с тобой отправимся. Следите за мыслью?
– Просто невероятно. Ну-ну, – подбодрил я.
– А третья берет десять штук и вкладывает в какие-то чумовые акции на интернет-бирже. Через несколько недель получает восемьдесят кусков и делит их поровну – по сорок каждому. Внимание, вопрос, – Чак выдержал паузу. – На которой он женился?
– Сдаюсь, – тотчас откликнулась Линдси.
– Я тоже, – сказал я.
– На самой грудастой, – победоносно объявил Чак.
– Боже ты мой, – простонала Линдси.
– Чуял я, что это ты про себя, – сказал я.
В трубке щелкнуло, раздался голос Элисон:
– Я вернулась.
– Еще лучше, чем прежде, тру-ля-ля, – пропел Чак.
– Итак, – начала Элисон, – с каждым из вас я говорила насчет беседы с Джеком, и все согласились, что на сегодня это лучший план действий.
– Лучший? – переспросил Чак. – Единственный, ты хотела сказать.
– А стало быть, и лучший, – отрезала Элисон.
– Ну и чудно, – вмешался я. Чак с Элисон все время подначивали друг друга, так повелось с самого университета. Его бесцеремонные, грубоватые манеры претили тихой утонченной Элисон. Поведение Чака, зачастую неподобающее, вызывало у нее молчаливое неодобрение, которое он расценивал не иначе как вызов, отчего впадал в еще большие крайности, а Элисон в свою очередь казалось, что каждой произнесенной или совершенной непристойностью Чак намеревался обидеть лично ее. Стоило Чаку и Элисон завестись, и им уже не было удержу, поэтому мы со временем уяснили, что лучше разнять их в самом начале.
– Так как мы это провернем? – поинтересовался я.
Элисон рассказала, что через несколько дней после инцидента в “Торре” Джек звонил ей, извинялся, собирался во вторник приехать в Нью-Йорк на премьеру, пробыть неделю и пригласил на ужин.
– И я попрошу его проводить меня до квартиры, – заключила Элисон.
– А там мы, – подхватила Линдси.
– Именно.
– Да он взбесится.
– Пусть бесится, – сказал я.
– К тому же ему будет стыдно, – добавила Линдси. – Вообще недобрая какая-то затея. Будто заговор против него.
– Но мы же делаем это потому, что тревожимся о нем, любим его. Должен же он понять, – возразила Элисон.
– Линдси где-то права, – вступил Чак. – Может, не стоит нам всем приходить. Вдруг для него это будет чересчур.
– Если не хочешь… – начала Элисон.
– Я этого не говорил, – Чак горячился. – Но ты не представляешь, с чем мы имеем дело, поэтому послушай меня. Кокаин разрушает эндокринную систему. Он стимулирует гиперсекрецию норадреналина в мозгу и часто вызывает у наркомана галлюцинации, психозы, самый распространенный из которых – крайние формы паранойи. Это классический симптом. Линдси права: скорее всего, он неверно истолкует наши намерения.
– Извини, Чак. Я как-то об этом не подумала.
– Ладно, проехали.
– Слушайте, – сказала Линдси, – у нас есть еще время подумать над другими вариантами. Пока давайте договоримся, что поможем Джеку сообща.
Все согласно загудели.
– Но мы должны понимать: последствия могут быть тяжелыми, – продолжила она.
– В каком смысле? – не понял я.
– Мы можем его потерять, – тихо пояснила Линдси. – Вдруг Джек сильно разозлится или, если дело зашло достаточно далеко, не сможет трезво взглянуть на ситуацию, тогда он просто хлопнет дверью, и мы больше его не увидим. – Линдси сказала “мы”, но все понимали: на самом деле она обращается к Элисон. – Сработает это или нет, мы и через месяц будем ему друзьями. Но последствия неизбежны.
– Согласен с Линдси, – сказал Чак. Элисон глубоко вздохнула.
– Слушайте, он постепенно убивает себя, в этом я убеждена. Мы не можем сидеть сложа руки из страха, что Джек перестанет с нами дружить. Какой смысл оставаться друзьями, если он умрет через полгода?
– Все действительно настолько серьезно, Чак? – спросил я.
– Кокаин – идиосинкразический наркотик, – ответил Чак, – на всех воздействует по-разному, а я даже не знаю, какой у Джека стаж. Он может протянуть еще год, а может, у него уже отек мозга, и завтра он умрет от кровоизлияния.
На минуту воцарилось молчание, только статическое электричество свистело в проводах. Кто-то нервно постукивал карандашом по столу. В студенческие времена мы все покуривали травку, купленную в пакетиках за двадцать и пятьдесят долларов у растаманов, рыскавших по парку Вашингтон-сквер, но совершенно ничего не знали о серьезных наркотиках. Нэнси Рейган убеждала: “Просто скажи “нет”, – нам внушили подсознательное отвращение к наркотикам, но это вовсе не означало, что мы осознавали их опасность. Слова Чака, четкие медицинские термины, возможность летального исхода сделали ее реальнее, ближе. Я вспомнил ту социальную рекламу с яйцом и сковородкой: “Это ваш мозг. Это ваш мозг под воздействием наркотиков. Есть еще вопросы?”
– Он наш друг, – проговорила наконец Элисон. – И мы должны делать что считаем нужным, пусть это и неприятно.
Судя по голосу, она пыталась убедить не столько нас, сколько себя.
– Значит, так и сделаем, – заключил я. – Все согласны?
Все были согласны.
В тот день по дороге домой я, верите ли, истратил шестьдесят пять баксов на маску Дарта Вейдера – полноразмерную, ее можно было надеть на голову. Спроси меня зачем – не ответил бы. Просто увидел в витрине магазина “Стар мэджик”, зашел и купил. Она так восхитительно пахла новеньким пластиком – ароматом детства. Когда Люк Скайуокер в “Возвращении джедая” снял маску с Дарта Вейдера, у меня будто украли что-то, и это что-то уже нельзя было вернуть. Отступив от темной стороны Силы, Вейдер навсегда скомпрометировал свою роль олицетворенного зла в первых двух эпизодах. “Новая надежда” и “Империя наносит ответный удар” из-за такого финала потеряли прежнее очарование, а значит, порвалась еще одна нить между мной и маленьким мальчиком, которым я был когда-то.
В бурях прошедших лет Вейдер, однако, выстоял и упрочил свои позиции самой знаменитой фигуры кинотрилогии. Я находил в этом некоторое утешение, но все же конфузился из-за своей покупки, протягивая молоденькой продавщице, совсем еще подростку, “Америкэн экспресс”. Я шел домой охваченный ностальгией, смущенный, непокорный. Придя, вынул маску из пакета, поставил на кухонный стол, и некоторое время мы смотрели друг на друга, как будто каждый из нас не вполне понимал, что здесь делает этот другой.
Глава 3
Тридцатник… блин.
Безмолвная мантра, которую я повторял несколько недель до дня рождения и продолжал твердить после. Количество часов в сутках, дней в году, насколько мне известно, не менялось, и все же этот рубеж настиг меня неожиданно, как гигантская беззвучная волна, вырастающая за спиной, пока разглядываешь берег. Уж слишком быстро наступило тридцать. Еще вчера я чувствовал себя девятнадцатилетним и – бах! – состарился больше чем на десять лет.
“Звездные войны” вышли двадцать с лишним лет назад. Я до сих пор помню, как ходил смотреть их в кинотеатр. Четыре раза ходил. В 1977-м видеомагнитофоны только-только появились. Ты смотрел фильм и не знал, сможешь ли увидеть снова, поэтому старался впитать его.
Тридцатник… блин. Глупый список вроде тех, что я составлял для “Эсквайра”. Мик Джаггер, Роджер Долтри, “Битлз” – всем за пятьдесят. Билли Джоэл и Элтон Джон примерно в той же категории, Харрисон Форд и Сильвестр Сталлоне – тоже. Гэри Коулман и все детишки Брэди давно выросли. Мэджик Джонсон и Ларри Берд ушли на покой, Джордан уже дважды ушел на покой, а Шакил О’Нил младше меня на шесть лет. Я окончил университет восемь лет назад. Моим родителям за шестьдесят, в таком возрасте полагается быть бабушками и дедушками, но не родителями. Я того и гляди войду в кабинет к врачу и обнаружу, что он моложе меня.
Будь я спортсменом, мои лучшие годы уже миновали бы. Будь собакой – давно бы умер.
Тридцатник… блин.
Хорошее такое кругленькое число, если подходишь к нему, имея успех, любовь, семью и полную уверенность, что по праву занимаешь место на этой планете. Если все это у тебя есть, можешь спокойно принять свои тридцать. Но если нет, возникает чувство, будто не уложился в срок и шансы все исправить или когда-нибудь достичь истинного счастья и удовлетворения вдруг начинают таять с каждой секундой. Понимаешь, что надежды и мечты так и не осуществились, но превратились в отчаянные молитвы Богу, в которого, как тебе казалось, ты уже больше не веришь. Дай мне идти по жизни с легким сердцем, красивую девчонку за руку вести, или как это в песне поется… Что я, многого прошу?
Тридцатник… блин.
В моем возрасте уже и сорок, время прозака, маячат на горизонте в зеркале заднего вида, как поблескивающее металлом пятнышко, и неуклонно приближаются. В моем возрасте замечаешь едва уловимые приметы зрелости на лицах друзей и в зеркале. Не говоря о том, что в моем возрасте уже имеешь друга-кокаинщика и не исключаешь возможности печального исхода.
Тридцатник……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………… блин…
Элисон жила на Централ-Парк-Вест, на пять кварталов ближе к центру и на три восточнее меня, но все равно что на другой планете. Я обитал в доме без лифта на Девяносто второй улице между Риверсайд-драйв и Вест-Энд-авеню. Этот район, днем вполне себе симпатичный, ночью становился зловещим: наркоторговцы и рябые анорексичные наркоманы втихаря обделывали свои делишки на крылечках и тротуарах. Всякий раз по дороге домой или из дома я нервничал, шагал будто сквозь строй, чувствовал себя непрошеным гостем, привлекающим всеобщее внимание, и молился уже не о счастье и удовлетворении, а просто о том, чтобы меня не тронули.
А на Централ-Парк-Вест такого не было и в помине. Этого не потерпели бы в правлениях жилищных кооперативов. В холле каждого здания имелось как минимум два швейцара, которые следили за порядком в округе и за тем, чтобы на тротуарах не ошивалась всякая шваль, находившая мой район столь привлекательным. По соседству с Элисон жили Миа Фэрроу, Дайан Китон, Тони Рэндалл, Карли Саймон, Мадонна и еще сонм знаменитостей, часто мелькавших между портиками зданий и дверцами такси. Такси для них ловили швейцары в ливреях, посвистывая в серебристые свистки. В лифте дома Элисон даже была специальная кнопка с изображением автомобиля – подать швейцару сигнал, что тебе нужно такси. Тот выходил на улицу и, пока ты спускался, ловил машину. Обитателя пентхауса, например, когда он оказывался на первом этаже, такси могло уже ждать. Вполне справедливо. Мне, чтобы сесть в такси, нужно было дойти до Вест-Энд-авеню и поймать его самому, но чаще всего я просто топал до Бродвея и садился в метро.
Недешевая квартирка с двумя спальнями, кухней-столовой, двумя большими ванными и видом на Центральный парк досталась Элисон в подарок от родителей, так что ей не нужно было даже беспокоиться об аренде. Впрочем, с шестизначным жалованьем и трастовым портфелем она и не беспокоилась бы. Деньги к деньгам. Квартира была обставлена скромно, но изящно, а горчичный угловой диван в гостиной стоил, наверное, больше, чем любой предмет мебели в моем жилище, включая стерео– и видеомагнитофон.
Когда я поднялся в квартиру, Линдси и Элисон сидели на означенном диване под Магриттом в рамочке и пили коктейль с абрикосовым бренди. Линдси – еще загорелая, в будничных черных джинсах от “Банана репаблик” и джинсовке без рукавов, Элисон – в короткой юбке-шотландке и белой футболке, волосы собраны на затылке в нетугой хвост. Обе красивы, подумал я, но разные, как день и ночь. Линдси сексуальная и в то же время неприступная, Элисон соблазнительная, но беззащитная.
– Мы говорили, – сказала Линдси, – что наше поколение – первое, для которого поп-культура стала фундаментальной системой координат. Мы любой опыт ассимилируем через призму поп-культуры. Мы выросли на ней и только на нее опираемся.
– Приведи пример, – я подсел к Линдси на диван, подавил импульс поцеловать ее и, удовольствовавшись запахом ее духов, попросил у Элисон ром с содовой. Я видел Линдси считаные разы за последние два года и до сих пор испытывал при встрече сладко-горький трепет в груди. Соотношение сладости и горечи менялось в зависимости от моего настроения, но в последнее время горечи становилось чуть больше, что неудивительно.
– Я поняла, о чем Линдси. – Элисон поднялась и направилась к бару смешать мне коктейль. – Мы, например, описываем людей, сравнивая их с кинозвездами. Нашим родителям такое бы не пришло в голову, разве только в случае сверхъестественного сходства. Кинозвезды не являлись тогда универсальными символами, к тому же их было гораздо меньше.
– И далеко не каждый знал, как выглядит та или иная знаменитость, – добавила Линдси. – Но сейчас (спасибо утоляемой СМИ жажде светских новостей) мы используем такие описания и уверены, что любой собеседник нас поймет. Можно сказать “он здоровый и мускулистый”, а можно сказать “он просто Шварценеггер”. Имена этих людей становятся общепринятыми определениями, понятными каждому. Язык меняется вместе с системой ориентиров. Он меньше описывает, больше показывает. Мы больше не описываем словами. Мы описываем с помощью сопоставимых образов.
– Интересное наблюдение, – вступил я. – Но мы не ограничиваемся только образами. Мы описываем людей, например, ссылаясь на музыку или фильмы, которые им нравятся, книги, журналы, которые они читают.
– Точно, – Элисон протянула мне коктейль и свернулась калачиком на другой стороне дивана. – Если сказать мне, что парень читает журнал “Солдат удачи”, слушает Van Halen и Anthrax, я получу некоторое представление, я уже знаю достаточно, чтобы он мне не понравился.
– Чак любит Van Halen, – заметила Линдси.
– Я знаю, – сказала Элисон так, что мы прыснули со смеху.
Чак прибыл через несколько минут в зеленом медицинском халате, хотя наверняка ему хватало времени переодеться. Чистой воды хвастовство, но после семи лет на медицинском факультете он имел на это право. Он увидел пустые стаканы на журнальном столике:
– По-моему, это дурной тон – назюзюкаться перед профилактической беседой.
– Совершенно верно, – откликнулась Элисон.
– Особенно если беседовать собираются с тобой, – добавила Линдси.
– Выпьешь, Чак? – предложил я.
– Почему бы и нет? Вдруг Джек явится под кайфом, нужно же быть на равных.
Я смешал Чаку “отвертку”, и Элисон предложила обсудить стратегию. Элисон хотела, чтобы мы встречали Джека прямо за дверью, но я подумал, что так мы вообще не заманим его в квартиру. Линдси предложила Элисон впустить Джека и сказать, мол, мы все в гостиной и хотим с ним поговорить, но Чак считал: в этом случае Джек получит слишком большое преимуество.
– Знаю, это прозвучит странно, но нам нужно застать его врасплох.
В конце концов решили, что Элисон откроет дверь одна, затем проведет Джека в гостиную, где и будем ждать мы.
Элисон отправилась смешать себе второй коктейль и даже не прикрикнула на Чака, когда тот закурил. Я понял, что она не на шутку взволнована.
– Мы все нервничаем, – сказал я тихо, подходя за ней к бару. – Все будет хорошо, слышишь?
– Это я час назад нервничала, – ответила Элисон, – а сейчас просто в ужасе и почти готова все отменить.
И тут дважды тренькнул звонок: швейцар Оскар подавал сигнал. Мы переглянулись, внезапно почувствовав себя нелепыми и совсем не готовыми к предстоящему. Даже обычно невозмутимой Линдси, похоже, было не по себе. Через минуту раздался звонок в дверь.
– Занавес, – прошептал Чак и плюхнулся на диван.
Элисон открыла дверь, до нас донесся голос Джека. Мы трое сидели на диване, поглядывали друг на друга; читавшиеся на наших лицах тревога и чувство вины, казалось, приняли материальное воплощение, сгустили воздух в гостиной. Мы устроили заговор против нашего друга и сейчас прятались от него. Шаги Элисон и Джека приближались, и я буквально почувствовал, как вздрогнуло содержимое моего желудка. Такое бывает, когда я прикасаюсь к бархату.
Раз – и Джек уже на пороге. Голубые джинсы, темно-синий пиджак поверх белой рубашки “оксфорд” – с головы до пят кинозвезда на отдыхе. Чисто выбритый, только что из душа – небо и земля по сравнению с тем засаленным, тошнотворно – безобразным, каким он предстал нам в последний раз. Я вдруг подумал, что мы совершаем большую ошибку. Джек смотрел на нас; лицо – бесстрастная маска. Он, конечно, удивился, но смог сохранить хладнокровие и выглядел лишь немного озадаченным. Его глаза были слегка затенены чуть тонированными зелеными стеклами очков от Гуччи в черной оправе – новый популярный у знаменитостей эпохи постмодернизма аксессуар, передающий примерно следующее скрытое послание: “Мне не нужно прятаться за темными очками, чтобы оставаться недоступным”.
Тут я сообразил: мы забыли обсудить, кто начнет разговор.
– Привет, ребята, – поздоровался Джек дружелюбно, но настороженно.
Мы пробормотали: “Привет”. Такой уж Джек обладал харизмой, что, попадая в неожиданную ситуацию, мог привести в замешательство всех остальных.
– Вроде бы, – Джек снял очки, – день рождения у меня не сегодня.
Глаза его были заметно воспалены – белки покрылись замысловатой сеточкой розовых каракулей.
– Джек, – голос Элисон чуть дрожал, – нам нужно поговорить с тобой.
Он решительно вышел на середину комнаты и уселся по-турецки на ковер:
– Ну так сделайте одолжение – не тяните кота за хвост.
Элисон прокашлялась, посмотрела на нас, взглядом умоляя кого-нибудь сделать первый шаг. Все хранили молчание, и Джек поднял глаза на меня:
– Бен?
Я глянул на него, на Элисон, опять на него:
– Не так это просто, Джек, но прежде всего, наверное, стоит сказать: ты наш лучший друг, и мы беспокоимся о тебе.
Еще не договорив, я уже понял, что начал неправильно. Сказав “мы”, я словно отделил от нас Джека невидимой чертой, а нужно было, наоборот, поставить его в центре. Но понимать, что делать, еще не значит понимать как.
– Ты решил порвать со мной, Бен? – усмехнулся Джек.
– Мы переживаем за тебя, – вступила Линдси. – Думаем, может быть, тебе нужна помощь.
Джек вскинул брови: до него наконец дошло, по какому поводу мы собрались.
– Ага, меня, значит, занесло однажды вечером, и вы уже думаете, я не в состоянии себя контролировать?
– Ты прекрасно знаешь, что дело не ограничивается одним вечером, – возразила Элисон.
– Ничего такого я не знаю. И сейчас объясню вам, в чем проблема.
Джек поднялся на ноги, лицо его пылало от гнева.
– Проблема в том, что мои друзья читают все это глянцевое голливудское фуфло, дрянные журнальчики, которые дерьмо от ботинка не могут отличить, читают про Ривера Феникса, Роберта Дауни-младшего, Кристиана Слейтера и прочих звезд, подсевших на героин. Понятное дело, если Джек однажды вечером был не в форме, стало быть, и он пошел по этой тропиночке. Бедняга Джек не выдержал напряженной звездной жизни, но, в конце концов, он никогда не отличался особым умом. Бог ты мой!
– Кокаин, – сказал Чак.
– Что?
– Это кокаин. Твоя агрессия и повышенная возбудимость вызваны острой интоксикацией наркотиком симпатомиметического действия, таким как кокаин. Героин – опиат. С ним гораздо сложнее. У тебя бы времени не хватило возиться с героином. Я уж не говорю об изъязвленной слизистой носа.
– Вот спасибо, – поблагодарил Джек и, сверкая глазами, попятился к выходу из гостиной. – Весьма познавательно, думаю, каждый из нас почерпнул для себя что-то новое. Но мне пора на премьеру, к тому же весь этот разговор начинает утомлять.
– Не уходи, Джек, – попросила Элисон. – Прошу, останься, поговори с нами. Мы же твои друзья.
– Иди ты, Элисон, знаешь куда, – выпалил Джек, и Элисон заметно вздрогнула, словно от пощечины. – Вместе со своими сеансами лечения от наркомании. Будь ты моим другом, ты бы и поговорила со мной как друг, а не устраивала тут засаду.
– Все совсем не так, ты же понимаешь, – сказала Элисон тихо, и нижняя губа ее задрожала.
– Эй, – Линдси бросилась защищать Элисон. – Как, черт возьми, она должна с тобой говорить, если ты то на ногах не стоишь, то блюешь, то тебя агент выволакивает через черный ход?
– А знаете, что я думаю? – Джек уже поворачивал к выходу. – Вы скучные, пустые люди и рады выдумать какую-нибудь трагедию, лишь бы разнообразить свои маленькие жалкие жизни. Даже если для этого нужно испоганить мою.
– Чушь собачья, сам знаешь, – против собственной воли я начинал злиться. – Если мы не имеем гламурной привычки нюхать кокс, это еще не значит, что мы живем жалкой жизнью.
– В самом деле, Бен? Поговорим после, когда опубликуешь что-нибудь посолиднее “Пяти актуальных вечерних аксессуаров”.
– Заткнись, Джек, – сказала Линдси.
– Я сделаю кое-что получше. Уйду.
Он повернулся, вышел, через несколько секунд хлопнула входная дверь. Элисон стояла посреди комнаты, смотрела не отрываясь Джеку вслед, чуть приоткрыв рот, не в силах поверить в произошедшее. Мы втроем сидели на диване и обтекали.
– Отлично справились, – подытожил Чак.
Глава 4
Позже вечером я сидел, уставившись в пустой экран компьютера, и, по обыкновению, тщетно ожидал, когда же придет вдохновение. Оно, по своему обыкновению, не приходило, мысли мои блуждали, припомнился вдруг сегодняшний разговор с Элисон и Линдси о поп-культуре, которую наше поколение воспринимает как абсолютную, общепринятую систему координат. В Нью-Йоркском университете мы часто играли в такую игру: описывали людей, сравнивая с кинозвездами. Раз уж искусство имитирует жизнь, у каждого должен быть двойник. Мы были киноманами, все пятеро, возможно, именно поэтому в первую очередь и сблизились. Кино тогда постепенно выходило из моды в студенческой среде, особенно у студентов Нью-Йоркского университета, считавших своим моральным долгом выбирать более авангардные развлечения на культурном шведском столе под названием Гринвич-Виллидж. И те, кто сторонился трансвеститских кофеен, тату-салонов и арт-хауса, предпочитая старое доброе кино, не могли не найти друг друга.
Если бы Линдси была кинозвездой, то непременно молодой Мишель Пфайффер: нежная кожа цвета кофе с молоком, изумрудные глаза, прелестная полная верхняя губка, чуть изгибавшаяся в ленивой улыбке, непостижимым образом одновременно обольстительной и чистосердечной. Познакомившись с Линдси на первом курсе, я нашел ее безумно соблазнительной и сразу же решил, что не имею права с ней дружить. За ее красотой и вызывающей сексуальностью скрывались острый ум и одухотворенность, ничуть не умалявшие моего вожделения. Если бы сопротивление сексуальному влечению к близкой подруге входило в олимпийскую программу, на моей стене рядом с дипломом висела бы уже дюжина золотых медалей.
Элисон походила на Миа Фэрроу – раннюю, времен Вуди Аллена. Всякий раз отчего-то хочется поцеловать ее в лоб и сказать: все будет хорошо. Невероятно, но в свои двадцать девять Элисон по-прежнему кажется целомудренной, несмотря на коннектикутскую мещанскую утонченность, огромные глаза, безупречные зубы и манеру держать себя, свидетельствующую о том, что детство ее прошло между уроками игры на скрипке и загородными клубами.
Чак – Джек Николсон вплоть до залысин. Бесшабашная, полубезумная улыбка, безграничный запас уверенности в себе и неистощимое желание флиртовать. Чак признавал без всякого стеснения, что занимается хирургией ради денег, к наметившейся тенденции обобществления медицины, как он это называл, относился с открытой неприязнью и тайной тревогой. Непоколебимый, беззастенчивый республиканец, почти карикатурный, Чак в самом деле читал Раша Лимбо. Я ничего не знаю о политических взглядах Николсона, но, помнится, в восьмидесятые в одном из интервью “Роллинг стоун” Джек сказал: буду голосовать за Гэри Харта “потому что у него стоит, а нам нужен президент, у которого стоит”. Чак, ни дать ни взять.
А я бы хотел быть молодым Мелом Гибсоном, но кто не хотел бы? Беспощадная правда в том, что я, вероятно, ближе к Дастину Хоффману в “Марафонце”, спасибо хоть не с таким рубильником. Спортивный, жизнерадостный, насмешливый (не всегда искренне) и лишь отчасти интроверт. Зато я, как и Хоффман, имел известный успех у женщин, которым с дарвиновской точки зрения не следовало обращать на меня внимание при свете дня.
С Джеком все просто. Если бы Джек был кинозвездой, он был бы самим собой.
Я поднял глаза на монитор: что если я впал в транс и, блуждая в мыслях, написал какую-нибудь достойную Пулитцеровской премии книжку? Уверившись, что на упрямом экране пустота, я для порядка ударил “ввод” и принялся набивать очередной список.
Составляешь списки для “Эсквайра” и постепенно начинаешь обо всем размышлять в таком формате, особенно о подобных вещах.
Десять компакт-дисков, которые вы, вероятно, обнаружите в бардачке у Чака:
1. Van Halen. Лучшее
2. Led Zeppelin. “4”
3. Foreigner. “Хиты”
4. Guns N’ Roses. “Use Your Illusion” (части 1, 2)
5. Kiss. Лучшее
6. Aerosmith. Лучшее
7. Def Leppard. “Pyromania”
8. AC/DC. Живые концерты
9. Whitesnake. “Saints & Sinneris”
10. Poison. “Look What the Cat Dragged In”
В теории Линдси о поп-культуре действительно что-то было.
Десять компакт-дисков, которые вы, вероятно, обнаружите в машине Линдси:
1. Джулиана Хэтфилд. “Become What You Are”
2. The Ramones. “Too Tough to Die”
3. No Doubt. “Tragic Kingdom”
4. Джо Джексон. Хиты (мое влияние)
5. REM. “Life’s Rich Pageant”
6. Barenaked Ladies. “Stunt”
7. Питер Гэбриел. “Shaking the Tree”
8. Crash Test Dummies. “God Shuff led His Feet”
9. Liz Phair. “whitechocolatespaceegg”
10. Шерил Кроу. “Tuesday Night Music Club”
А вот что вы нашли бы в моем автомобиле в том весьма маловероятном случае, если бы он у меня был и если бы (еще менее вероятно) в нем имелся проигрыватель компакт-дисков:
1. Билли Джоэл. “The Nylon Curtain”
2. Джо Джексон. “Look Sharp”
3. Ben Folds Five. “Whatever & Ever Amen”
4. Джон Хьят. “Hanging Around the Observatory”
5. Элтон Джон. “Goodbye Yellow Brick Road”
6. The Beatles. “Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band”
7. Элвис Костелло. “This Year’s Model”
8. Брюс Спрингстин. “Born to Run”
9. Стинг. “The Soul Cages”
10. Питер Химмельман. “Flown This Acid World”
Элисон, как и следовало ожидать, – поклонница жанра, который Чак именует “песнями вагины”:
1. The Indigo Girls. “Rites of Passage”
2. 10,000 Maniacs. “Our Time in Eden”
3. Jewel. “Pieces of You”
4. Сара Маклахлан. “Fumbling Towards Ecstasy”
5. The Cranberries. “No Need to Argue”
6. Лиза Леб. “Tails”
7. Аланис Морисетт. “Jagged Little Pill”
8. Шон Колвин. “Fat City”
9. Стиви Никс. “Bella Donna”
10. Лиза Стэнсфилд. “Real Love”
По правде говоря, мы и сейчас по большей части слушаем ту же музыку, что в университете. Примерно в двадцать шесть, пытаясь отсрочить тридцатилетие, я включил в свою фонотеку новые гранжевые группы – Pearl Jam, Nine Inch Nails, Bush, Stone Temple Pilots и так далее, но после тридцати распрощался почти со всеми ими. В тридцать возвращаешься к ласкающим слух мелодиям, на которых вырос. Декаданса – самого настоящего – вполне хватает в жизни, уже незачем искать его в музыке.
Глава 5
Как-то с Чаком навещали Джека в Лос-Анджелесе, и Джек взял нас на вечеринку к другу-продюсеру в Беверли-Хиллз. По такому случаю Джек нас приодел: темные однобортные костюмы от Хьюго Босса, кожаные туфли от Дольче и Габбаны, светлые рубашки без галстуков; я прямо чувствовал у себя на лбу жирное черное клеймо “самозванец”. В лимузине Джек извлек откуда-то косячок с марихуаной, мы выкурили его на троих, в итоге у меня заболело горло, зато на вечеринку я прибыл расслабленным, чувствуя себя в теме. Утопавшее в густой зелени одно этажное ранчо с оштукатуренными стенами захватил плющ. Невозможно было понять, где заканчивается дом и начинается растительность. Передняя дверь, три ступеньки вниз, и мы оказались в огромной, ниже уровня входной двери гостиной, больше похожей на концертный зал. Куда ни глянь – стайки высоких блондинок в маленьких черных платьях.
– Ого! – воскликнул Чак. Такой расклад ему понравился. – Мистер, это что, рай?
– Лучше, – ухмыльнулся Джек. – Это АМО – богатейший природный ресурс Голливуда.
– АМО? – переспросил я.
– Актрисы, Модели и все Остальные, – пояснил Джек, пожимая плечами.
– Да будет так, – благоговейно возгласил Чак.
В колонках гремел джаз. Повсюду группы мужчин, одетых в основном так же, как я. Представители другой разновидности мужчин – стройные, в тугих жилетах и рубашках с коротким рукавом, с прическами, будто вылепленными скульптором, и ослепительными улыбками – мастерски лавировали в толпе. Они разносили подносы с разноцветными закусками и общались при этом, казалось, не меньше всех остальных. Я повернулся к Джеку спросить, есть ли специальная аббревиатура для мужчин, но тот уже растворился в толпе. Можно было, конечно, присвоить им ту же, что и блондинкам: Актеры, Модели, Официанты, – но я решил называть их просто Красавчиками.
Посмотрев налево, я увидел, как Джек приближается к группе из четырех мужчин в костюмах; самый толстый подзывал его, неистово размахивая сигарой, как волшебной палочкой.
– А вот и он! – явно переигрывая, завопил этот парень с таким утробным звуком, словно у него в животе катались булыжники. Он приобнял Джека одной рукой за плечи. – Вот он! Я хочу вам про него рассказать!
Джека затянуло в водоворот сигаретного дыма и костюмов, и мы с Чаком оказались в свободном плавании. Мы пробрались к бару, укомплектованному очередным Красавчиком, Чак взял двойную порцию выпивки и направился к одной из АМО, со скучающим видом подпиравшей стену. Он что-то сказал ей, выражение ее лица нисколько не изменилось, однако она приняла бокал и продолжила поверх плеча Чака прочесывать комнату взглядом.
Оставшись в одиночестве у бара, я быстренько опрокинул две стопки водки, чтобы заглушить подступающий мандраж, потом взял стакан чего-то фруктового – занять руки – и отправился гулять по дому. После отъезда Линдси прошло примерно четыре месяца, у меня в сердце живого места не было, но мысль подцепить кого-нибудь из этих экзотических существ и провести ночку бесстрастного секса будоражила. Нравственное падение как способ легализации разрыва или косвенной мести. Секс вместо анестезии. Подумалось, что так или иначе секс мне необходим. Проходя мимо темного кожаного диванчика, на котором сидела изможденная дама цвета чипсов со вкусом барбекю, я услышал, как она жаловалась на своего пластического хирурга парню в черном пиджаке с прической Элвиса Пресли и сросшимися бровями.
– Я так расстроилась, – говорила она. – Я ведь думала, он самый лучший. Все так считают. А потом просыпаюсь и вижу вот это, – она указала на левое полушарие своей сверхъестественной груди.
Читать бесплатно другие книги:
