Клинок Минотавра Лесина Екатерина

Кто «он» Иван не стал уточнять, и без того понятно.

Кивнул только.

– Но это не В… он. Другой. Но такой же. Понимаешь? Я чую… он на меня смотрел и… и думал, что надо ударить… ударил бы, если бы мог. Посадил бы на цепь и… я сумасшедшая?

– Ты просто многое пережила.

Показалось ей?

Вполне бы могло. Та фраза Игорька про молот… дурацкая присказка, не вовремя слетевшая с языка. Наверное, в ней дело. За нее, за присказку зацепился искореженный разум Илларии, перевернув услышанное по-своему.

Игорек безобидный.

Алкоголик? Пускай, многие ведь пьют. А трезвые порой творят такое, что запойным и не снилось… нет, Игорек местный, такой же неотъемлемый элемент деревни, как старый колодец, которым никто уже давно не пользовался, или заброшенный дом на краю… кладбище…

Но говорить бесполезно.

Не поверит.

И надо все-таки заглянуть к Антонине. Она умная, поможет советом.

В палисаднике бабы Гали цвели ирисы.

– Это балтик, – Вовка коснулся махрового ярко-синего цветка, который от прикосновения закачался, тревожа соседей. – Черный призрак…

…И правда черный, гофрированный с бархатистым отливом.

– …Ангел…

Цветочное море.

Белые, мягкие. И нежно-коралловые.

Желтые.

Красные. Лиловые с каймой… красоты неимоверной. И Женька, замерев, разглядывает, боясь одного, что упустит хоть что-то из этой нечеловеческой красоты.

А ведь идти не хотела, отговаривала, потому как неудобно казалось. Сначала Вовку отвлекать, потом и вовсе в гости напрашиваться.

– Фигня, – уверенно заявил Вовка, вытирая взъерошенные волосы полотенцем с розочками. – Баба Галя рада будет.

И возражения куда-то исчезли.

На самом деле Женьке было страшновато возвращаться в дом. Она знала, что нет там ничего и никого опасного, но… был мертвый кот, мухи и кладбище. Сигизмунд и кто-то, кто желал выжить Женьку из деревни. Почему? Она не знала. И вряд ли дело было в князьях Тавровских, чей черный склеп зарос бурьяном. О нем она сказала Вовке, и тот, дернув плечом, на которое присел толстый слепень, уверенно заявил:

– Надо у бабы спросить. Она про прошлое знает… – слепня он смахнул на полотенце и добавил: – Она раньше музей открыть хотела, но не срослось.

И вот теперь Женька стояла в чужом дворе, любуясь многоцветьем совершенно волшебных ирисов, и робела… словно это она – Вовкина невеста, которую привели с семьей знакомиться.

…У драгоценного семьи не было. Вернее, она имелась, где-то там, на задворках его памяти, которую драгоценный не желал ворошить. Единственный раз, когда Женька заговорила о его родителях, он помрачнел и бросил:

– Забудь.

– Почему? – ей казалось естественным, что если Женька знакомит драгоценного со своими родителями, то и он должен ответный шаг совершить. А он не торопился.

И в тот вечер помрачнел. Дернул галстук и, узел распустив, швырнул на пол. Была у него дурная привычка вещи разбрасывать, поначалу безумно Женьку раздражавшая. В конце концов, она смирилась и с привычкой, и с самим драгоценным, который упорно не желал перевоспитываться.

Да и то, разве такая мелочь, как носки под диваном, способна разрушить истинную любовь?

– Мои родители – алкоголики, – мрачно сознался драгоценный.

И Женька ахнула.

– Я ушел из семьи, когда мне было шестнадцать, – заявил он, глядя в окно. – И всего добился сам. Если появлюсь, то посажу всю семейку на шею… нет уж.

Делиться нажитым с теми, кого не считал родными, равными себе, драгоценный не желал. И Женька запретной темы больше не касалась, боялась потревожить раненое его сердце.

Дура.

– Ну, идем, что ли? – Вовка держал Женьку за руку, хотя она вовсе не собиралась вырываться и сбегать. – Ба! Я вернулся! Мы вернулись!

Его голос потревожил пушистого ленивого кота, пригревшегося на солнце.

Двор был уютным. Те же ирисы под окнами. И выкрашенная в яркий желтый цвет лавка.

Беседка.

И стол под навесом. Бронзовый самовар, над которым дымок подымался, и моложавая подтянутая женщина в вельветовых брюках. Почему-то Женька представляла себе Вовкину бабушку иначе.

– Здравствуйте, – сказала Женька, испытывая преогромное желание спрятаться.

– Это Женька, – Вовка спрятаться не позволил, вытолкнул Женьку вперед. – А это баба Галя.

– Галина Васильевна, – представилась женщина.

На вид ей было вряд ли больше пятидесяти. Круглое румяное лицо со слегка поплывшими чертами морщины не портили. Разбегались гусиные лапки, наметились складки возле губ.

Она любила и умела улыбаться.

Галина Васильевна протянула руку, на которой вспыхнул красным глазом рубиновый перстень.

– Вы садитесь, Женечка, – сказала она. – Не обращайте внимания, я так, по-домашнему… устали, небось?

– Нет.

– Устали, мне Антонина сказала, что вы на старом кладбище порядки наводить собрались… Вовка, мог бы и помочь…

– Помогу, – охотно согласился Вовка.

А ведь похожи…

– И сегодня мог бы, валялся до полудня… – Галина Васильевна ворчала беззлобно, и Вовка улыбался. Здесь, в чужом дворе, стало вдруг легко.

И не важно, что ищет драгоценный, а когда найдет – Женька ведь знала, что найдет всенепременно – устроит скандал. И кот несчастный, убитый ли Сигизмундовым неведомым сообщником, или же сбитый машиной, остался где-то в другом мире. В нынешнем был стол, накрытый под старой яблоней. И скатерть с красной бахромой, старый, советских еще времен фарфор. Алюминиевые кружки и кастрюля с облупившейся эмалью. Вареная картошка, которую Галина Васильевна посыпала укропом щедро. Маринованные лисички, свежие огурцы с пупырышками… мясо, подливка… варенье и чай… неторопливая беседа обо всем и сразу.

С этой женщиной было невероятно легко. Почти как с мамой… и мелькнула мысль, что маме Галина Васильевна непременно понравилась бы этой своей обстоятельностью.

И еще ирисами.

– Мне Вовка корневища прислал, – сказала она. – Вон тех, беленьких… старый сорт, уже вышел из моды, а мне нравится…

Зеленые свечи-стебли и белые махровые лепестки, яркие этой белизной…

– С них-то все и началось. Я прежде как-то цветами не увлекалась, а они проросли… и влюбилась.

Она глядела на Вовку с какой-то непередаваемой нежностью, от которой Женьке становилось неудобно, точно она, Женька, подглядывала…

– Ба, – Вовка тоже смущался.

Краснел. Это было странно, такой огромный, а краснеет легко. И трепетно держит в руках фарфоровую чашку…

– Вот те, лиловые, он мне из Франции привез… а те – из Англии… и из Алжира… Туниса.

Вовка вдруг помрачнел, попросив:

– Не надо.

Тихо, шепотом почти. И ненадолго за столом воцарилась неудобная тишина.

– Все время забываю, – призналась Галина Васильевна. – Бывает оно…

Пчелы кружились над розетками с вареньем.

– Это Антонина наша ульи держит. И медом приторговывает, и воском, и еще пергой… из меда-то она много полезного делает, – теперь голос Галины Васильевны звучал нарочито бодро, и эта бодрость нотой фальши разрушала уют двора.

– Ба, – Вовка тоже, наверное, почувствовал, если потянулся, накрыл руку Галины Васильевны. – Ты лучше Женьке про князей расскажи!

– Князей?

– К ней Сигизмунд с утра заглядывал, – Вовка нахмурился и добавил: – С-скотина…

– Вова, не ругайся!

– Я ж не ругаюсь, я мнение выражаю… а он скотина и есть. Прикинь, Женьке наговорил, что типа книженцию ваяет про этих князей, а ей на порог кошака дохлого подкинули.

– Женя?

Женька кивнула: не выдумывает Вовка.

– Было… неприятно, – осторожно сказала она. Почему-то здесь за свой страх было стыдно, пусть он и не исчез вовсе.

– Вова?

– Я с ним поговорил, ба, больше не сунется. А сунется, шею сверну, – Вовка сказал это просто, с улыбкой, но Женька поверила – и вправду свернет. Да и жива была в памяти давешняя некрасивая сцена. – Так расскажешь?

– Про князей?

– Ага, – он подпер щеку рукой, готовый слушать.

– Вот же… сколько лет тебе, – Галина Васильевна взъерошила волосы. – Взрослый уже, а по-прежнему сказки подавай… правда, эта сказка не очень веселая. Зато настоящая. Что вам Сигизмунд рассказывал?

– Немного, – вынуждена была признать Женька. – Склеп показал. И сказал, что это семейный, князей… Тавровских, правильно?

– Да.

– И что Тавр – это бык по-гречески…

– В принципе, тоже верно.

– И что они были прокляты… сами себя извели, еще до революции.

– В целом верно, – Галина Васильевна сцепила руки.

Аккуратные руки, мягкие, белокожие. И с маникюром, по которому в жизни не догадаешься, что хозяйка с цветами возится. А у Женьки вечно все не так. Она ходила к маникюрше, тогда, в другой жизни, где драгоценный требовал, чтобы его спутница вела себя подобающим образом. Она старалась, только почему-то лак на ногтях не держался, да и сами эти ногти слоились.

Не стоит думать о прошлом.

Тем более, о таких вот пустяках, которые к нынешней Женькиной жизни отношения не имеют. Она скосила взгляд, убеждаясь, что черно-зеленая кайма из земли и травы никуда не исчезла.

– Перчатки надевать надо, – наставительно произнесла Галина Васильевна. – Я тебе дам. Я сама раньше так возилась, пока занозу не загнала, а та возьми и загноись…

Наверное, она права. Женька все руки себе исколола осотом, а у забора поднялись кусты колючника, и крапива встречается. С крапивой ей не сладить никак…

– К усыпальнице не лезь. Там земля мягкая, подземными ключами подмытая. Еще провалишься…

Женьку передернуло от мысли, что она может провалиться в склеп.

– И Сигизмунда, если сунется, гоняй. Он давно вокруг кладбища кружит, но Антонины боится… я ей скажу, пусть одернет, так оно верней будет. Что до князей, то странная история, Женечка… я бы сказала, детективная.

Галина Васильевна зачерпнула ложечкой янтарное варенье.

– Древний род… может, и прав Сигизмунд, выискивая в нем греческие корни, а может, он пытается принять желаемое за действительное, ищет мистики там, где не было ее никогда… о них-то известно не так уж много. В наших местах они появились в веке девятнадцатом. По одним данным, им деревеньку пожаловали… по другим, которым я верю куда больше, глава рода, Алексей Тавровский, проигрался и вынужден был продать все, кроме этой вот усадебки.

Голос ее мягкий вплетался в летнее полотно.

И Женька слушала.

Сказка? Почти. О князьях, которые в одночасье лишились почти всего. Наверняка имели они много больше, чем деревенька со смешным названием Козлы…

– Как бы там ни было, но здесь о них осталась дурная память, – Галина Васильевна намазывала варенье на хлеб тонким полупрозрачным слоем. – Первое документальное упоминание относится к году восемьсот девятнадцатому. Запись в церковной книге о смерти раба божьего Алексея Тавровского… для него-то и был выстроен мавзолей. К слову, и смерть эта… мутная. До того мутная, что тогдашний батюшка не побоялся, описал сей престранный случай.

Вовка положил локти на стол. Слушал он внимательно, не спуская глаз с Галины Васильевны, которую назвать бабушкой язык не поворачивался.

– Нашли Алексея аккурат у кладбища. А оно старое, древнее даже… его бы раскопать, полагаю, отыскали бы много интересного. Некогда Козлы были довольно крупным поселением, но потом захирели. Кладбище осталось еще с языческих времен, хотя доказательств тому нет. Да и кому, Женечка, в наши меркантильные времена интересна история?

– Тем, кто ею торгует, – прогудел Вовка.

– Разве что… но мы о князьях. Итак, нашли Алексея у кладбища, от которого до поместья без малого километра полтора. Вроде бы и не много, почти рядом, а через лес если, и того ближе. Но прежде за князем не наблюдалось интереса к погостам. Более того, ушел он из дому тихо, никому ни слова не сказав. Конечно, отчитываться о планах своих князь не был обязан, но, по словам родственников, он был человеком обстоятельным, и если уж отлучался из дому, то предупреждал…

Она рассказывала о давних событиях просто, так, точно сама была им свидетельницей, искренне удивляясь, как вышло, что князь и вправду оказался вдали от дома.

– Да и сама его смерть… судя по описанию, у князя инфаркт случился. На его лице застыло выражение величайшего ужаса… никто так и не понял, что именно он увидел перед смертью. Естественно, пошли слухи… родилась даже небольшая легенда об оборотне, но в ту ночь, и это свидетель неоднократно подчеркивает, луна была неполной. Святой отец, к слову, тот самый, в доме которого вы обитаете, придерживался весьма прогрессивных взглядов. В оборотней он точно не верил. И в проклятие, павшее на род. В своем дневнике, презанятный, к слову, документ, он писал, что эта смерть весьма выгодна наследникам…

Вот тебе и тихое кладбище.

Женька слушала, не смея перебить рассказчицу неуместным вопросом, лишь на Вовку искоса поглядывала. А он, сгорбившийся, полулежал и глаза щурил, аккурат как кот.

Погладить хотелось.

Что за странные у нее, у Женьки, желания? Вовка – чужой жених, он свою Ольку любит. И хорошо бы, чтобы она его тоже любила, чтобы одумалась и вернулась… тогда они вдвоем будут счастливы. Ну или втроем, если считать Галину Васильевну.

– Признаюсь, меня эта история заинтересовала. Женское любопытство неискоренимо, а уж когда дело касается событий прошлого, априори безопасных для настоящего, любопытство это переходит всяческие границы. И я занялась семейством. Выяснила немного. Про поместье я уже сказала, про князя, который, по слухам, был человеком вполне себе порядочным, не считая его пагубной страсти к игре… он, поговаривали, и после переезда не отрекся от карт, что, в общем-то, нормально. Игромания словом не лечится, но в местной глуши много проиграть он не мог, тем и держался. Кстати, вечером накануне своей смерти Алексей проиграл пятьсот рублей серебром. Запредельная для Козлов сумма.

– Кому? – поинтересовался Вовка, приоткрывая левый глаз.

И глаз этот уставился на Женьку.

– Местному священнику, – Галина Васильевна отвечала с улыбкой. – Как говорила, тот придерживался весьма прогрессивных взглядов. Ко всему приход его был невелик, беден, а церковь нуждалась в деньгах. Он написал, что очень рассчитывает на этот выигрыш. Собирается пустить деньги на благое дело, крышу новую справить. Колокольню подлатать… помочь вдовице… в общем, прощать долги князю он не намеревался. И тот, полагаю, нашел бы способ расплатиться, все же на кону репутация…

– Но взял и умер?

– Да, девочка. Скоропостижно скончался. Священник утверждает, что дал князю месяц на поиски денег… широкой души человек, – это было сказано с насмешкой. – И он весьма удивился, обнаружив тело…

– Так он…

– Именно, Женечка. Он и обнаружил. И помощь позвал, и перенес князя в дом. В дневнике опять же указывает, что князь был еще жив. Послали за доктором, но тот успел лишь засвидетельствовать кончину Алексея. По словам отца Сергия, князь пытался сказать что-то… ему удалось разобрать два слова: «клинок» и «бык». Что они означают, он не знал.

Галина Васильевна замолчала, переводя дух.

– Он остался без денег?

– Кто? Отец Сергий? Увы, да. Потомки князя оказались людьми… своеобразного склада характера. Заявили, что впервые слышат о той игре и долг возвращать не намерены. Позор их не пугал. Они были престранными людьми. Во-первых, дочь Алексея, Елизавета Алексеевна, княжна… двадцать четыре года, а девица… почему она не вышла замуж? Ведь отец Сергий указывает, что Елизавета отличалась необыкновенной красотой. Он даже написал, что в старину, несомненно, в этой красоте узрели бы диавольские козни. Конечно, отсутствие достойного приданого – это минус, но все одно нашлись бы охотники на титулованную красавицу. К примеру, у купцов в то время начинают входить в моду браки между гербом и кошельком. И Алексей вполне мог бы поправить семейные дела. Князь же не спешил выдать дочь замуж. Правда, по словам того же отца Сергия, девица отличалась весьма беспокойным нравом. Он не писал, в чем это выражалось, но сетовал, что в таком ангельском теле заключена столь злокозненная душа.

Женька сидела. А Вовка, кажется, дремал…

– Помимо Елизаветы Алексеевны на усадьбу претендовали двое племянников, Петр и Павел. Любопытно, что рождены они были близнецами, притом что старшего повитуха не отметила, отсюда и возникло соперничество между братьями. О них отец Сергий пишет, что сии люди… – Галина Васильевна щелкнула пальцами. – «Люди высокого звания, но низкой души». Вот как. Он любил порассуждать о прихожанах… однако мы ведь не о любопытном священнике, который потерпел ущерб в целых пятьсот рублей, говорим… Итак, Алексей умер, наследство осталось, но скромное, которого явно не хватило бы на троих. И отец Сергий предположил, что смерть была лишь первой в череде… он выразился весьма и весьма возвышенно. Когда я читала, мне казалось, что этот человек явно искал в жизни приключений, но обречен был на прозябание в месте, где не случалось ничего интересного. Вот он и вцепился в загадочную смерть, вообразив себя сыщиком…

Почему-то Женьке показалось, что игра в сыщика плохо закончилась для отца Сергия. А Галина Васильевна, замолчав, прислушалась к чему-то… встала.

– К нам гости, Вова, – сказала она, и Вовка вскочил.

Куда только подевалась прежняя его сонливость? И сам он, благодушный улыбчивый человек. Нынешний был кем-то, на прежнего Вовку похожим, но сходство это носило исключительно внешний характер. Он двигался иначе, скользя бесшумно, скрываясь, почти сродняясь с тенью.

И Женька вздрогнула, когда ладонь ее накрыла рука Галины Васильевны.

– Сейчас пройдет, – тихо сказала она. – Иногда с ним… случается.

Пройдет. Случается. И снова Женька в человеке ошиблась, не разглядела того, кто под маскою прячется. Безголовая она… бестолковая…

– Он таким вот вернулся, – Галина Васильевна вдруг разом постарела, точно и ее собственная маска – успешной женщины, ведущей почти праздный образ жизни, – трещину дала. – Тоня с ним работала. Хоть по ночам кричать перестал. А то средь ночи падает с кровати и орет… окна закрывает… или прячется, сядет в угол и зыркает, что твой волк… но ты не бойся, Вовка не обидит. Он никогда девчонок не обижал, даже в школе за косички, и то не дергал…

Наверное, эти двое, прежний Вовка и нынешний, только учатся уживаться в одном теле. И бояться их и вправду не следует, но…

– Мне… наверное, пора уже. Спасибо большое за чай… и за обед… и за рассказ…

– Баба! Глянь, кто приехал! – Вовка вернулся, прежний, тот, который сидел на кладбище, потому что заблудился в темноте, и тот, что в озеро нырял с разбегу…

Этот Вовка улыбался во все зубы.

И сиял от счастья.

– Это Оля! – он вытолкнул перед собой девицу. – Оль, это моя бабушка, Галя…

Красивая.

Не Галина Васильевна, а невеста его…

По-настоящему красивая… хрупкая, загорелая до черноты, и белый сарафан, длинный, из шелка, не столько скрывает, сколько подчеркивает достоинства фигуры. Волосы светлые волной на плечах… плечи узкие… руки тонкие… золотые цепочки-браслеты…

– А это Женька. Мы вчера познакомились, – Вовка глядел на Олю с нежностью.

Она же мрачнела. И Женька с тоской подумала, что следовало уйти много раньше… вообще не стоило здесь появляться… ирисы и палисадник, беседка с самоваром. Старая яблоня.

Чужая мирная жизнь, в которую она влезла, пусть и по приглашению, но совершенно бесцеремонно.

– Женька меня вчера на кладбище нашла, – Вовка говорил нарочито бодро, и в этом чуялась фальшь. – Прикинь, я там ночью заблудился… сижу, ору… вдруг кто на помощь придет.

Он бережно держал тонкую руку невесты. Она же изо всех сил пыталась улыбаться.

Получалось не очень хорошо.

– И пришла!

– Как мило, – недовольным тоном произнесла Ольга и руку выдернула. – Вижу, ты здесь развлекаешься… я думала, что ты огорчен…

Она говорила спокойно, но как-то так, что даже у Женьки уши вспыхнули, а Вовка растерялся.

– Оль…

– Что «Оль»?

– Ну давай не будем ссориться…

– Я… наверное, пойду, – Женька повернулась к хозяйке дома, которая разглядывала Ольгу и губы кривила. – Спасибо вам большое, Галина Васильевна… и за историю отдельное.

– Так не дорассказала же…

– Как-нибудь в другой раз.

Вежливый предлог, ведь другого раза не будет. Женька распрекрасно понимает, что светловолосая, звонкая невеста Вовки не потерпит в этом дворе другой женщины.

– Завтра, – сказала Галина Васильевна. – Приходи завтра, Женечка, я обязательно должна дорассказать… и подожди.

Она ушла в дом, оставив Женьку наедине с Вовкой и его невестой.

Ольга мрачнела. Кусала губы, моргала часто, нервно, того и гляди, в слезы ударится. А Вовка чувствовал себя несчастным. Он бросал на Женьку виноватые взгляды, от которых становилось неудобно, и наклонялся к невесте, шептал что-то, отчего острый Ольгин подбородок задирался.

Уйдет? Останется? Нехорошо желать ссоры, но… Женьке вдруг нестерпимо захотелось, чтобы эти двое разругались раз и навсегда…

– Вот, Женечка, – Галина Васильевна вернулась с корзиной. – Тут молочко, и сыр домашний, и сметанка… сальце… картошки немного…

– Галина Васильевна! Я ж не подниму.

– Так тебе и не надо, – отмахнулась она. – Вовка занесет. Заодно и проводит, чтобы там… без проблем…

Щеки Ольги полыхнули гневным румянцем.

– Вообще-то, – она произнесла это, глядя в сторону, – Владимир занят.

– Чем же он занят-то? – неискренне удивилась Галина Васильевна. – Ничего, прогуляется и вернется. Тут недалеко, а мы с тобой чайку попьем, поговорим о своем, о женском. Идите, идите… и Женечка, завтра жду в гости. Смотри у меня. Не придешь – Антонине пожалуюсь!

Смешная угроза.

И ирисы качаются, прощаясь.

Женька идет быстро, а Вовка держится рядом, сопит и вздыхает, но заговорить не решается. Корзину он несет… с молочком и картошечкой.

– Ты извини, – Женька остановилась, едва завидев кладбищенскую ограду. – Что… так получилось. Она у тебя ревнивая, да?

– Ага, – вздохнул Вовка. – Ничего… отойдет… поругается и отойдет. Всегда так было.

– Наверное, тогда тебе пора… а я дальше сама…

– Тяжелая.

– Ничего…

Только разве его переспоришь? До дома дотащил. И дом проверил, хотя Женька о таком не просила.

– Ну я это… – Вовка остановился на пороге, потупив взгляд. – Пойду, наверное?

– Наверное, иди.

Сложно ему. И неудобно. А еще Ольга, как пить дать, скандал закатит, может, конечно, постесняется при Галине Васильевне, но почему-то Женьке казалось, что стеснения этого не хватит надолго.

– Вов, – она погладила Вовку по массивной руке. – Не волнуйся, все будет хорошо.

– А то, – он улыбнулся.

А улыбка у Вовки яркая, солнечная.

– Если что, то я к тебе сбегу, на кладбище. Можно?

– Можно. Сбегай.

Не сбежит. Останется и будет успокаивать блондинистую Ольгу, а потом подарит ей кольцо и предложение сделает, от которого Ольга точно не откажется. Она ведь не дура, просто характер скандальный.

Вовка ушел. И Женька заперла дверь, села в древнее кресло, пытаясь понять, что же с ней происходит. Никак, опять влюбилась? Странный она человек. Она ведь драгоценного любит… любила… но если любила хоть немного взаправду, то эта любовь не должна была пройти. И достав мобильный с новою симкой, Женька набрала его номер.

По памяти.

Мобильный-то у нее хитрый, с функцией защиты номера… и просто вдруг драгоценный остыл. Передумал.

– Привет, – сказала она.

– Женька? – хрипловатый родной голос оставил ее равнодушной. – Соскучилась?

– Нет, – честно ответила Женька. – Но нам, наверное, стоит поговорить… хотя бы по телефону.

…Он все время говорил, порой не выпуская телефон из рук. И кривился, когда Женька делала замечание. Конечно, в то время, когда она еще была настолько глупа, чтобы делать замечания драгоценному, не понимая, что все его поступки априори верны.

– Ну почему по телефону. Скажи, где ты, и я приеду. Поговорим.

Ласковый голос. Но веры ему никакой.

– Лучше по телефону.

– Боишься? – он спросил это ленивым тоном, уверенный в ответе, и Женька не стала его разочаровывать.

– Боюсь. Я, оказывается, плохо тебя знала.

– Вернись и узнаешь получше.

– Как-то не хочется. Георгий… оставь меня в покое, ладно?

– Почему это?

– Мы были… вместе… и разошлись. Так бывает. Не надо меня преследовать.