Клинок Минотавра Лесина Екатерина

Хорошо, что не завизжала. А ведь собиралась… выглядела бы сущей идиоткой.

– Простите, если напугал вас, – сказал мужчина в спортивном костюме. – Совершенно не имел намерения. Мне казалось, что вы слышите, как я иду…

– Извините, я… задумалась.

– Бывает. Владлен Михайлович, – представился мужчина, забавно кланяясь и приподнимая полотняную панаму. – А вы, наверное, Женечка?

– Да, а откуда…

– Меня Галина Васильевна послала. Сказала, что вы, вероятно, застесняетесь прийти к ней на чай, хотя обещали. А обещания, Женечка, держать надо. Ко всему, вижу, вас история и вправду интересует, а никто, лучше Галочки, о князьях Тавровских вам не расскажет, уж поверьте старому полковнику…

Старым он не выглядел.

Человек в возрасте – это да, но отнюдь не старый. И выглядит моложаво. Стройный, подтянутый. Рукава спортивной куртки закатаны, и видны жилистые руки, с виду крепкие. Держится прямо, ступает легко…

– Так что, Женечка, собирайтесь, – с улыбкой сказал Владлен Михайлович, – вас ждут.

Это вряд ли…

Наверное, Вовка идти отказался, а Галина Васильевна все одно по-своему решила. И честно говоря, Женьке было неудобно. Кто ей там рад? Уж точно не светловолосая Ольга, которая увидела в Женьке соперницу. И не Вовка, отчаявшийся помириться с невестой.

– Я… извините, – Женька понимала, что краснеет, – у меня дел много… прополоть вот… и забор покрасить.

Владлен Михайлович только хмыкнул и, взяв Женьку под руку, доверительным тоном произнес:

– Не волнуйтесь, Женечка, ваш забор совершенно точно от вас никуда не денется. Более того, я готов оказать любую помощь в побелке… ну или покраске… вы уж идите, переоденьтесь, а я пока сорняки вынесу.

– Но…

– Никаких «но», милая. Я Галине Васильевне честное слово дал, что вас приведу. А я, знаете ли, человек старой закалки. Слово свое держать привык.

Он выглядел милым. И улыбался хорошо, открыто, чем-то напоминал Женьке отца.

– Идите, идите…

Переодеться? В Ларискин желтый сарафан, по подолу красными маками расписанный. И волосы расчесать, умыться… правда, под ногтями все равно кайма, потому что в перчатках – жуть до чего неудобно. Ничего, она ведь просто в гости идет к Галине Васильевне, за рассказом о князьях, которые лежат в черном мавзолее.

Именно.

Волосы Женька собрала в хвост, который перехватила растянутой резиночкой. Красавица? Драгоценный, увидев, только посмеялся бы. Или, вернее, скорчил бы презрительную гримасу и бросил бы что-то про прекрасных крестьянок.

Женька поскребла нос, который успел обгореть.

Ну их всех, что драгоценного, что Вовку с белокурой его невестой, пусть сами разбираются. А она… она просто проведет время в свое удовольствие.

И Владлен Михайлович, увидев Женьку, расплылся в улыбке:

– Вы похорошели, милая. Все-таки одежда удивительным образом женщину меняет. Более того, скажу я вам, если вы, конечно, послушаете старого болтливого полковника…

– Вы вовсе не старый…

– Но, что болтливый, вы не отрицаете? – он улыбался, и от улыбки вокруг глаз разбегались тонкие морщинки-лучики. – Болтливый, болтливый, порой чрезмерно… так вот, милая Женечка, женщина, когда сама понимает, что выглядит хорошо, преображается. Ее походка становится летящей, вот как у вас… плечи расправляются… аура… вы ведь верите в ауру?

– Нет.

– Не важно, аура сияет, точно драгоценный камень. А еще женщине к лицу мягкий нрав. Знаете, мужчины, они как дети, с одной стороны, тянутся к необычному… чтобы красавица, но от красоты устаешь… и норов, который нерв, тоже утомляет. Порой-то хочется остренького, но от обилия острой пищи и язву заработать недолго.

Послеполуденный разговор.

И неторопливая прогулка, пусть кавалер староват, но Женьке нравится. Она идет, наслаждаясь и этим теплым днем, и солнцем, которое палит не в меру, и запахами земли, травы и цветов… меда…

– Владлен Михайлович, – ей хочется шутить, и собеседник поймет шутку, посмеется с готовностью, даже над неудачною. – Никак вы меня сватать пытаетесь?

– Грешен, – он покаянно опустил голову. – Ох, Женечка, грешен…

– Боюсь, – осторожно заметила Женька, – место невесты уже занято.

Вряд ли он по собственному почину взялся устраивать личную Женькину жизнь, да и не Женькину.

– Ну… – Владлен Михайлович остановился у колодца. Вчера Вовка рассказывал, что будто бы с этого колодца деревня и началась, но случилось это давным-давно, во времена, о которых уже никто и не помнит. А теперь колодец пересох. – Женечка, конечно, крайне неудобно совать нос в чужую личную жизнь, но Галочке я отказать не способен. А ей, как вы понимаете, выбор внука не слишком-то по душе пришелся. И честно говоря, я не могу ее винить. Галина – умнейшая женщина… вы вряд ли знаете, но мы знакомы с нею еще с тех, давних времен, когда там вот стояла школа…

Владлен Михайлович махнул куда-то влево.

– Мы учились вместе, – пояснил он. – И признаюсь, когда-то я был в Галочку влюблен… но не сложилось. Она уехала в город, поступила, я в армию пошел, так там и остался. Дослужился вот до полковника… поносило по миру, поносило… но как на пенсию, так домой вернулся. Оно ведь бывает, Женечка, что вроде бы и везде ты побывал, и видел земли, которые красивы. Каждая земля, она красива по-своему, а сердце все одно сюда тянет. И когда моя супруга меня оставила, то…

– Вы вернулись.

– Вернулся. Все здесь иначе. Отчего-то казалось, что появлюсь, и все прожитые годы уйдут. Ан нет, не сбылось, обманула жизнь старого дурака.

– И вовсе вы не дурак.

– Льстите, Женечка, льстите… но я не о том. Галочка, она из того моего прошлого, в котором я был счастлив. И мне хочется, чтобы и она была счастлива. Такое вот иррациональное желание. А у нее Вовка… и поверьте, я знаю, что с ним происходит. Он уже почти выбрался, но почти – это еще не выбрался. И пускай он пытается жить, молодец, что пытается, но… его Ольга ему не пара. Она из тех женщин, которые разрушают.

– Но… – Женька не знала, как ей реагировать на подобную откровенность. – Но, может, он сам решить должен?

Полковник не ответил.

– Идемте, Женечка. Нас, небось, уже заждались.

Стол, накрытый под той же яблоней, под белой скатертью с вышитой каймой. Кайма алая, вьется лентой-дорожкой, от тарелки к тарелке.

Во главе стола Галина Васильевна восседает в темно-зеленом костюме. Волосы подобрала, прикрыла платком. В ушах серьги с крупными красными камнями, под горлом – брошь тяжелая.

Вовка сидит рядом, смурной какой-то, несчастный. Сгорбился. И тянет подойти, погладить, но… рядом Ольга, прямая и подбородок вздернула высоко, глядит на всех, не давая себе труда раздражение скрыть. Хмурится.

Женьку завидела и вцепилась в Вовкину руку, а он только вздохнул.

– Здравствуй, Женечка, – радостно сказала Галина Васильевна, – а мы уж начали опасаться, что ты не придешь…

– Вообще опаздывать нехорошо, – Ольга не сумела промолчать и окинула Женьку цепким взглядом, видать, подмечая и то, что сарафан старый, заношенный, и волосы собраны в хвост наспех, оттого и прядки выбиваются. Кожа покраснела. А нос и вовсе шелушится.

– Извините, – сказала Женька Галине Васильевне. – Работы много было.

– Какая работа на кладбище? – Ольга говорила нарочито громко, наверняка надеясь, что Женька начнет отрицать, сцепится…

Ольге нравилось отношения выяснять. А у Женьки на это настроения не было.

– Всякая, – миролюбиво сказала она.

– Между прочим, Вовка, ты вчера помочь обещал, – Галина Васильевна указала на стул. – Садись, Женечка… проголодалась?

Зверски. Но не настолько, чтобы чувствовать себя спокойно под ненавидящим почти взглядом. Вовка молчит. Ольга тоже, водит вилкой по пустой тарелке. Владлен Михайлович пытается завести разговор, но Ольга от него отворачивается весьма демонстративно:

– Я такое не ем, – она отказывается и от вареной картошки, и от яичницы, жареной на сале, и самого сала, выплавленного до полупрозрачных ломтей. – Слишком жирное. Владимир, тебе тоже вредно.

– Отстань, – буркнул Вовка, засовывая кусок в рот.

– Что?

– То, – он проглотил, не жуя. – Оль, ты приехала отдыхать или скандалы устраивать? Если скандалить, то я тебя домой отвезу.

Ольга открыла было рот, но Вовка мстительно добавил:

– К маме.

– Женечка, – сказала Галина Васильевна, не обращая внимания на Ольгу, – мы вчера, помнится, не договорили…

– Про князей?

Жутко неудобно было оказаться в центре чужого семейного скандала. И вспомнилось, что драгоценный никогда не скандалил прилюдно, он копил обиды, раздражение, а потом выплескивал их на Женьку сухим ломким голосом. Уходил в гостиную и там ночевал, а поутру жаловался, что спину ломит. Диван чересчур мягкий, а драгоценному нужна жесткая опора, ортопедическая. Приходилось мириться. Каяться, обещать, что Женька больше не будет…

– Про князей, – согласилась Галина Васильевна. – Остановились, кажется, на Елизавете… престранная особа, Владик, помнишь, я тебе показывала ее портрет? Тогда еще уцелел… я музей открыть собиралась в старом поместье. Дом был в хорошем состоянии, ремонт требовался, но косметический. Мне и деньги выделили… давно, Женечка, когда подобные музеи не считали бессмысленной тратой ресурса.

Она вздохнула и поджала губы.

– Ремонт провели и… за несколько дней до открытия пожар случился.

– Да неужели? – Ольге явно требовался скандал, но затевать его она опасалась, не желая отправиться к маме.

– Увы. Поджог, но кто и зачем… не удалось выяснить. Следствие проводили, однако без результата… многие экспонаты погибли, в том числе и портрет Елизаветы. К слову, Женечка, вы чем-то похожи. Впрочем, наверное, так о многих женщинах сказать можно. У нее крупные черты лица, массивные даже, но не сказать, что некрасивые. Нос длинноват… такой, кажется, греческим принято называть. Подбородок вот узкий и губы тонкие. Но самое интересное – взгляд. Мои рабочие портрет недолюбливали. Жаловались, что княжна следит за ними… а это просто такой прием… куда бы человек ни встал, с портрета словно смотрели на него, создавалась иллюзия взгляда. Я объясняла, но увы…

Ольга подцепила вилкой крохотный огурчик и, положив на тарелку, принялась распиливать ножом.

– Тогда же сгорели и дневники отца Сергия, и платья княжны… их уцелело около дюжины… некоторые мы, естественно, в краевой музей передали. Помню, тогда я жалела, а теперь вот рада, не все достались огню. А наряды были роскошны… кубки… и панно… и кое-что из мебели, которую я реставрировала.

– А вы…

– Умею, Женечка, умею. И сейчас заказы беру, но стараюсь работать с интересными вещами и не здесь. Все-таки, в городе у меня специально оборудованная мастерская.

Ольга громко фыркнула. Ей точно не было дела до всякого старья, и тем более, она не собиралась делать вид, будто застольная беседа ее увлекла.

– Была у меня теория, – Галина Васильевна не собиралась обращать на Ольгу внимания, и в этом безразличии Женьке виделся залог будущей войны.

А Вовка устал от войн.

– …Что музей ограбили, а уже потом подожгли. На пожар многое списать можно… я потом пыталась восстановить картину, понять, что погибло, а что исчезло… и списки разослали антикварам, но… ничего. Сильнее всего клинок жаль. Вовка, помнишь, я тебе рассказывала?

Он кивнул не отрывая взгляд от тарелки.

– Женечка вот не слышала. У князя Алексея был кинжал, семейная реликвия, которая переходила вместе с титулом. По легенде, именно Рог Минотавра стоял у истоков рождения рода, именно им владел Тавр, тот самый, Женечка, из которого сделали чудовище… человека-быка, что сторожил лабиринт во славу царя Крита. На самом деле все было прозаичней. Сведений исторических не так уж и много, но имелся в окружении царя Миноса некий Тавр, носивший на плечах бычью шкуру. Отличался он огромным ростом и чудовищной силой. Нравом обладал скверным, но царю служил преданно. Раз в год царь Минос устраивал игры, на которых предлагал всякому желающему сразиться с Тавром. Многие выходили и проигрывали.

– Он их убивал? – поинтересовалась Ольга.

– Нет. Делал рабами, но нам интересен не сам Тавр, а его клинок, созданный Дедалом… помните, тот мастер, волшебник, который создал крылья, чтобы сбежать с острова?

– И лабиринт, – кивнула Женька.

– И лабиринт, – Галина Васильевна сцепила руки. – Дедал сотворил немало вещей. Кубок царя Миноса, в котором якобы никогда не заканчивалось вино, серьги для царицы, способные сохранить ее красоту… или вот клинок Тавра. Он пил кровь поверженных, силу их отдавал Тавру. И с каждой победой тот становился сильнее, только теперь ему приходилось убивать…

Она замолчала, и стало слышно, как гудят над ирисами пчелы. И ветер шелестит-трется о жесткую старую черепицу, будто намеревается содрать.

– Чушь какая, – громко сказала Ольга, отодвигая тарелку с искромсанным огурцом. – Спасибо. Я не голодна.

Она встала и, развернувшись, гордо удалилась в дом. Вовка дернулся было следом, но махнул рукой и остался. Галина Васильевна лишь плечами пожала: мол, пускай себе.

– Вместе с могуществом росло и безумие. Смерть за смертью становился Тавр сильнее, и уже сам Минос, прежде любивший северянина, стал его опасаться. Вдруг да захочет он сам Критом править?

– Закономерно, – Владлен Михайлович подцепил маринованную лисичку и, подмигнув Женьке, поинтересовался: – Женечка, что вы ничего не едите? Или тоже на диете?

– Нет. Просто… слушаю.

– Слушайте. И ешьте. Одно другому не мешает…

– Нельзя сказать, были ли у Тавра подобные мысли. Вряд ли, полагаю, поскольку к тому времени он и вправду превратился в животное, жил одним лишь желанием – убивать. Больше крови – больше силы, – Галина Васильевна говорила тихо, но голос ее оглушал. – Он упивался этой силой… убивал и рабов, и свободных воинов… и мужчин, и женщин… и стариков не щадил… бык Миноса вышел из-под контроля царя… его пригласили во дворец, якобы царь желал наградить верного слугу, и поднесли кубок с вином, в котором был яд. Тавр выпил. Однако силы его оказались столь велики, что яд не сразу подействовал. Тавр, поняв, что отравлен, выбрался из дворца. Он успел найти сына, которого прежде не замечал, и вручить ему величайшую ценность – клинок… тогда еще он звался просто Рогом. Сын же покинул Крит, чтобы вернуться на родину отца…

– Сюда?

– Сюда, Женечка… к слову, эту версию довольно известной легенды я узнала из записей отца Сергия. Он весьма сблизился с Елизаветой. И позже раскаивался, что подозревал ее в столь страшном преступлении, как убийство. В классическом варианте легенды и вправду существовала такая личность, как Тавр, не то охранник, не то наставник молодого царя Миноса, но известно о нем крайне мало. Вариант Елизаветы отличается характерным для греческих легенд драматизмом.

– И признайся, что нравится тебе куда больше, – подмигнул Владлен Михайлович.

– Признаю, – Галина Васильевна рассмеялась. – Есть у меня такая слабость, хочется прикоснуться к чуду, чтобы настоящее… Рог Минотавра виделся мне именно таким вот чудом…

– А где вы его…

– В склепе, Женечка. В семейном склепе. О нет, не спеши, мы получили разрешение вскрыть его. Живых родственников не осталось, а исторический интерес, сами понимаете… там довольно-таки любопытно. В девятнадцатом веке возродилась мода на мумифицирование трупов, поэтому тела сохранились очень хорошо. Елизавета весьма похожа на свой портрет. А ее кузены и вправду близнецы. Но мы ожидали найти больше… увы, одежда почти истлела. А из предметов обихода в склепе обнаружились лишь пара серебряных кубков, икона и Рог Минотавра. Он был захоронен отдельно, представляете?

Женька не представляла. Ей почему-то стало обидно от мысли, что кто-то, пусть и из самых благих побуждений, вскрыл черную дверь с бычьей головой. Потревожил покой.

Ограбил.

– Черный саркофаг. Мы сперва решили, что похоронен ребенок, удивились, потому что записей о детях в церковной книге не имелось. А оказалось – клинок. Я его называю кинжалом, но на самом деле это весьма странный нож, длиной сантиметров в тридцать, он имеет изогнутую форму, расширяясь от острия к основанию. И вправду похож на бычий рог. Сделан из бронзы… рукоять украшена навершием в виде бычьей морды. А на гарде – темный камень, не драгоценный, нет… мы его называли «Бычьим глазом».

Галина Васильевна вздохнула.

– Конечно, по-хорошему следовало бы передать находку столь ценную в краевой музей, но нам это казалось несправедливым. Ко всему, мы не верили, что клинок и вправду настолько древний. Двести-триста лет… слишком уж хорошо он выглядел. А на пожарище не нашли и следа бронзы… и камень… нет, я не буду лгать, что просеивала пепел руками, но все осмотрела довольно-таки тщательно. Клинок исчез.

Еще одна тайна маленькой деревни.

– Но это дела нынешние, – с нарочитым весельем произнесла Галина. – А мы о прошлом… итак, остались княжна и два ее брата, которые не слишком-то между собой ладили. Конечно, единственный мой свидетель довольно-таки предвзят, но некоторые его наблюдения были… весьма точны. Полагаю, отец Сергий не стал бы возводить напраслину.

Вовка опять лег на стол. Он ничего не ел и на Женьку не смотрел очень старательно, отчего Женьке становилось неловко.

– И если о княжне он мнение изменил, и вскоре называл ее душой заблудшей, отчаявшейся, то братья ее – дело иное. Они изнемогали под гнетом страстей. Это его выражение, Женечка. Петр был пьяницей. Павел – опиоманом. Они ненавидели друг друга люто, и ненависть выплескивали на окружающих. Отец Сергий писал о том, что эти двое вели себя так, будто иной власти помимо их воли не было. И он, пытаясь образумить их, рисковал. Впрочем, как я поняла, отец Сергий был нестарым, полным сил мужчиной, который не боялся, скажем так… отстаивать добро с кулаками.

Владлен Михайлович старинную знакомую не слушает и на Вовку не глядит, напротив, взгляд его устремлен на дом, в котором скрылась Ольга. А она, точно желая убедиться, что по ней тоскуют, подошла к окну, встала.

Смотрит.

Два человека, разделенные стеклом.

Незнакомые друг с другом. И откуда это ощущение, что Женька подглядывает?

Неправда.

– Они погибли в одну ночь.

Владлен Михайлови взгляд отвел. И лицо его исказила престранная гримаса не ненависти, не отвращения, но… отчаяния?

Тоски.

Нехорошо подглядывать за людьми, и Женька отвернулась.

– Отец Сергий упоминает грозу. И пишет, что, дескать, чаша терпения Господня переполнилась… а потом здраво так рассуждает, что брат убил брата, застрелил из-за наследства, а после сам во тьме заплутал и шею свернул. Несчастный случай? Или высшее правосудие? Как знать… – Галина Васильевна вдруг рассмеялась и, перегнувшись через стол, схватила Владлена Михайловича за руку. Тот вздрогнул, отпрянул, но тут же успокоился.

– А ты все шутишь, Галочка!

– Прости, ты был таким задумчивым… я просто не могла упустить момент.

Неестественная, будто нарисованная улыбка.

– Мне, пожалуй, пора… – Владлен Михайлович встает.

– Куда?

– Домой, Галочка… мне в город надобно… я о встрече договорился, нехорошо человека подводить.

Она руку разжала. И все же нахмурилась, явно не желая отпускать гостя.

Здесь и сейчас в этом дворе происходило что-то, Женьке не понятное, и это происходящее совершенно не нравилось ей. Беспричинно.

Подспудно.

– До свидания, Женечка, – Владлен Михайлович поцеловал руку. – Вовка, не скучай…

Дойти до ворот ему не позволили.

– Убили! – этот визг, громкий, всполошенный, донесся с улицы. – Люди добрые… убили! Насмерть!

Ворота распахнулись, и во двор ввалился запыхавшийся, запылившийся человек в дрянном пиджаке, надетом отчего-то наизнанку. Он был грязен и страшен, со вздыбленными, наполовину седыми волосами, с кепкой, которую мял в руках, с лицом перекошенным, побелевшим.

– Убили! – повторил он, рухнув на колени.

– Кого? – с раздражением спросил Владлен Михайлович. И человек, икнув, тихо произнес:

– Сигизмунда!

Он сидел под старым тополем, к дереву прислонившись, и издалека выглядел живым, задремавшим. Белая шляпа съехала, прикрывая лицо. Голова упала на грудь, руки безжизненно повисли. И левая была испачкана краской.

Не краской – кровью.

Женька икнула и попятилась.

– В дом иди, – Вовка, оказавшийся сзади, осторожно переставил ее за спину и уточнил: – К бабе Гале в дом…

– Нет, я лучше…

…Там Ольга, которая совершенно не обрадуется Женькиному появлению.

– Тогда стой тут. И не уходи никуда. Ясно?

Нет, но Женька кивнула: не уйдет. Будет стоять, смотреть на Сигизмунда с другой стороны улицы, уговаривая себя, что показалось Игорьку, который теперь вился рядом с Галиной Васильевной, уговаривая ее налить стопочку. Для нервов укрепления. Нервы-то у него не казенные.

– Я иду… гляжу, Сигизмунд сидит… – назойливый голос Игорька гудел, пробиваясь сквозь другие звуки. А ведь негромко он говорит.

Но почему тогда Женька не способна отрешиться ни от этого голоса, ни от самого Игорька?

Местный пьяница?

Да, похоже, но…

…Ботинки на нем итальянские, хорошей фирмы. Драгоценный покупал такие… и модель этого года… откуда они у Игорька? Отдали за ненадобностью?

– Чего смотришь? – он вдруг почувствовал Женькино внимание, развернулся всем телом и уставился оловянными пустыми глазами, в которых было что-то…

Жуткое?

– Ботинки у тебя красивые, – примиряющим тоном сказала Женька.

Смотрит. Не мигает. Скалится улыбкой, демонстрируя на редкость ровные белые зубы.

– А то, – Игорек ногу выставил и штанину задрал. – Я на развале купил! Целых двести рублей отдал. Фирма!

Да, конечно, в грязи и навозе и выглядят довольно-таки жалко, но Женька научилась разбираться в вещах… действительно фирма.

– А еще пиджачок, – он стянул его, оставшись в серой мятой рубашонке, сквозь ткань просвечивало тело, и было оно вовсе не слабым. – Глянь, какой пиджачок! В секонде отхватил…

Он хвастался и пиджачком, и рубашкой, и штанами, явно дешевыми, какими-то серо-бурыми, и в этой суетливости Женьке виделась попытка скрыть происхождение ботинок.

Купил.

Но не на развале.

В фирменном магазине, куда… куда такого, как Игорек, охрана не пустила бы. А значит… притворяется? Откуда у нее неприятное чувство, что все люди здесь притворяются?

Вовка подошел неслышно, встал за Женькиной спиной и, опустив руку на плечо, пророкотал:

– И вправду убили. Полицию вызывать надо. Ба, ты бы домой шла… и Женьку возьми.

– А… кто убил? – поинтересовался Игорек, отступая. Он разом забыл про свои замечательные вещи. – Когда?

– Откуда ж я знаю? – Вовка пожал плечами и рук не убрал. – Полиция разберется. Ткнули ножом в бочину… прикинь.

Сказано было тихо, без тени сожаления.

Ножом в бочину.

Вот и мирная деревня. И что теперь делать? Женьке было жутко при мысли, что где-то поблизости бродит убийца… и пусть она в деревне появилась недавно, и убивать ее нет причин, но…

…Возвращаться в пустой дом.

На кладбище. К мрачной истории князей, давным-давно ушедших, но все же незримо присутствовавших в деревне… пожару… и тому, кто пытался подобраться к мавзолею. Вдруг Сигизмунда убили именно из-за этого? И тогда Женька следующая…

Умирать ей не хочется.

И надо бежать.

Куда?

Позвонить Лариске? За ней следят, тут и думать нечего… и за родителями… и выходит, что идти ей пока некуда. Драгоценный, небось, обрадуется…

– Ба, вы с Женей идите, да? – Вовка подвел Женьку к Галине Васильевне, которая стояла, сжимая в руке красный платок. И сжимала сильно, до белых пальцев.

Сама она тоже была бледна. И почему-то Женька чуяла, что бледность эта – не оттого, что Галина Васильевна боится мертвецов… нет, ее страх иного свойства.

– Стопочку, – канючил Игорек, бросая на Женьку внимательные злые взгляды.

– Полиция приедет и…

Владлен Михайлович осматривал тело, не прикасаясь к нему. Мертвый Сигизмунд улыбался.

Безумие.

– Идем, деточка, – очнувшись, сказала Галина Васильевна. – Нам действительно здесь делать нечего.

И тихо, очень тихо, добавила:

– Больше нечего…

Спорить Женька не стала. Ничего. Ольгу она выдержит… как-нибудь.

Полиция приехала лишь под вечер. Тело забрали, задавали вопросы, и Женька отвечала со всей возможной честностью… но что она могла сказать?

Ничего.

С покойным знакома, да, но знакомство это недавнее и не самое приятное. Кота вот подбросили… и по глазам видно, что происшествие это, для Женьки ужасное, ничего-то не значит в глазах усталого полицейского, которому было жарко, тоскливо и хотелось домой.

На все вопросы он отвечал одинаково:

– Разберемся.

Но Женька ему не поверила. И кажется, не только она.

– Разберутся они, – пробурчала Галина Васильевна. – Конечно… найдут кого подходящего и…

Она бессильно махнула рукой и, поглядев на Вовку, сказала:

– Уехал бы ты… от греха подальше.

– Ба! – возмутился Вовка. – Ты чего? Я этого козла пальцем не тронул. Ну нет, пальцем тронул, но… я ж ничего ему!

– Уезжай, – упрямо повторила Галина Васильевна. – Или не понимаешь, что за вашу свару и зацепятся? Ты конфликтовал? Конфликтовал. И значит, повод имел… и зачем еще искать, когда удобная кандидатура имеется. Женечка, хоть ты ему скажи.

– Она права, – Женька покосилась на Ольгу, которая сидела в углу, отвернувшись к иконам, будто разглядывая их, но на самом деле определенно думала о чем-то своем, Женьке недоступном. – Боюсь, что когда станет известно о… о том, что вы ссорились, то… зацепятся.

– Тем более, никуда не поеду.

Вовка отличался редкостным упрямством. Он руки на груди скрестил, набычился, прижав подбородок к шее. И побледнел даже.

– Или ты думаешь, что я его…

– Не думаю, – ответила Женька, глядя в глаза. – Зачем тебе убивать?

– Тогда остаюсь.

– Вовка, это глупо!

– Нет, – он мотнул головой. – Сами посудите. Бежит тот, кто виновен. Да и… куда? В городе они меня найдут. А за границу прятаться пока рановато. Нет уж, бегать смысла нет… зато есть – остаться.