Опрокинутый рейд Шейкин Аскольд

— Семен Фотиевич?

— Да. Мне говорили. Это ваш знакомый?

— Еще бы! И последний раз, Павлуша, я встречался с ним не так давно. Знаете когда? Вам я скажу: во время визита к генералу Шкуро. Да-да! Варенцов ведь не из вашего корпуса.

Павлуша подхватил:

— Подумать только! Он и сейчас от этого генерала. Прибыл на рассвете сегодня. И так вовремя! В штабе дивизии его приняли как самого высокого гостя.

«Корпус Шкуро пойдет на прорыв к мамонтовцам, — про себя перевел на язык разведывательного сообщения эти слова Павлуши Шорохов. — Очень важная новость».

— Но тогда я вам тем более должен сказать, — продолжал Павлуша. — Только не подумайте, бога ради, что это сплетня. Такой гнусности я себе никогда не позволю.

— Что вы, Павлуша!

— Этот офицер обеспокоен судьбой отца. Некоторые сведения у него есть. Очень нерадостные. Я бы вам даже советовал с ним не встречаться. Резкий, несдержанный. Вы меня понимаете?

— Вполне. Но только и мне о его отце ничего не известно.

— Конечно, — уже сидя на лошади, говорил Павлуша. — Конечно…

Он так и не напомнил про обещание взять его в Англию. И пожалуй, потому столько говорил сейчас сам, чтобы и Шорохов не успел это сделать. Тоже не хотел больше лжи.

«Не Семен ли Варенцов тут вмешался? — думал Шорохов, глядя вслед ему. — Может, это даже и к лучшему».

• •

На ночлег остановились в большом селе. Хитроватому уряднику оно не нравилось.

— Воры. Бывал. Ободрали как липку. И когда еще! В мирное время! Без портянок ушел. И без сапог тоже. Такие жохи!

Для постоя он выбрал дом побогаче, экипаж без всякого спроса вкатил в сарай, задняя половина которого почти доверху была завалена сеном. Хозяевам отвечал, посмеиваясь:

— Потерпите. Не в зятья прошусь.

В ожидании ужина они все трое стояли у ворот. Шорохов чувствовал себя так же плохо, как прежде. Не радовали ни теплый вечер, ни предстоящая ночь. Тогда, правда, можно будет просто лежать. Но станет ли от этого легче?

По улице бродили пьяные казаки, мужики-возчики. Неподалеку была кузница. В ней стучали молотки. Звуки ударов болезненно отдавались в голове. «От усталости, — успокаивал Шорохов себя. — Извелся. За ночь просыпаюсь по сотне раз».

Наголо стриженный худой мужчина в рваной шинели, в лаптях, с палкой, держась за плечо мальчишки-поводыря лет восьми, шел мимо их избы, что-то бормотал.

Мануков бросил им вдогонку:

— Слепая Россия.

Михаил Михайлович сразу же иронически спросил:

— Вас это злит или радует?:

— Меня? Боже правый!.. Но каков балласт? И сколько сейчас такого балласта на шее России! И если б одной России!.. Но, в конце концов, слепой — чепуха. Сколько он еще проживет? Лет десять, ну двадцать. Страшнее другое: этот мальчишка. В детстве — попрошайка, в юности — вор, в пору зрелости — каторжник.

— Роднулечка, — издевательски пропел Михаил Михайлович. — Это закон природы. Вы никогда не задумывались над тем, чем дерево отличается от бандита? Так вот. Дерево прежде сажают, а потом оно вырастает. Бандит сперва вырастает. Его сажают потом. И только.

«Но вы же не победите», — подумал Шорохов.

— Крути не крути, — сказал он, — а лет через сорок не нам с вами, а нынешним мальчонкам, уж какие они там ни будут, станет принадлежать все. Годы!

— Ну и что? — Мануков в упор взглянул на него.

— Как они потом пожелают добром нашим распорядиться, так и будет.

— Будут… будет… станет, — Мануков досадливо кривился. — Большевистский язык. Они эти слова все время твердят. Мне дай настоящее. И чтобы оно было поярче. А то, может, я еще и не пожелаю до этого «будет» дожить.

Урядник вышел на крыльцо, позвал ужинать. Хозяев в горнице не было. На столе стояли крынка молока, миска с десятком вареных яиц, лежал каравай хлеба.

— Больше ничего не спроворил, — усмехнулся урядник. — Такой народ. И денег никаких не берут.

Мануков принялся за еду. Шорохов безучастно сидел на лавке. Михаил Михайлович, пристально посмотрев на него, объявил, что тоже будет ужинать позже.

Он вышел из избы, но очень скоро вернулся, таща за руку мальчишку-поводыря.

— Хочешь украсть? — скрипуче спрашивал он. — Ты вор? Вор?

— Пустите, дядечка, — ревел мальчишка.

— Вот вам, пожалуйста, — Мануков назидательно кивнул в сторону Шорохова. — Бьюсь об заклад: сей юный рыцарь плаща и кинжала услышал ваши слова и уже сейчас хочет взять себе все, что ему в дальнейшем будет принадлежать. И как прикажете в данном случае к этому относиться?

Михаил Михайлович сел на скамью, зажал мальчишку коленями, схватил за уши и, будто листочки бумаги, начал скручивать их в своих длинных и тонких пальцах. Мальчишка зашелся в крике.

Мануков первым не выдержал:

— Хватит. В конце концов, у нас тоже нервы.

Михаил Михайлович отшвырнул мальчишку. Тот тяжело шлепнулся на пол. Привстал. Снова упал. Наконец толкнул дверь и выбежал из избы.

— Вы их не знаете, — Михаил Михайлович брезгливо вытирал руки об оконную занавеску. — А я в Москве насмотрелся. В подвалах, в люках под улицами. Набежали со всей страны, будто для них в этой красной столице медом намазано. Знаете, как они официально называются? Беспризорные. Им всего лишь недостает призора! И хотите московский анекдот? Чека устраивает на эту публику облавы. Думаете, чтобы пустить ее на фарш для свиней? Как бы не так, прекраснейший! Одевать, обувать, кормить и учить.

— Да хватит, — вновь прервал его Мануков. — Кто вы: солдат или баба?

Косясь на Шорохова, Михаил Михайлович подсел к столу, налил себе в кружку молока.

— Хотя бы руки помыли, — проговорил Мануков и тоже покосился на Шорохова.

Он встал, вышел на крыльцо. Было ясно: подозревают в заразном заболевании. Холера, тиф сейчас почти всюду. И что делать, если в самом деле так? Дом далеко. Еще неделя. Не меньше.

Уже стемнело, но светила луна. Из-за угла избы ему махал рукой, подзывая, мальчишка-поводырь.

— В сарае, куда вашу повозку вкатили, дядечка ждет, — с натугой прошептал он, едва Шорохов приблизился.

• •

Связной!

Шорохов возвратился к крыльцу, постоял, прислушиваясь. Сквозь раскрытое окно доносились спокойные голоса Михаила Михайловича и Манукова. Едва ли они его сейчас хватятся.

Слепого Шорохов увидел сразу. Он стоял в сарае сбоку от входа.

— Браток, — услышал Шорохов, — где здесь ближайший аптекарский магазин?

К подобной обстановке пароль подходил не очень, но на такой случай он и не был рассчитан.

Отошли в глубь сарая, в темноту, к откосу из сена.

— Первое, что должен тебе передать, — сказал связной, — это благодарность за елецкую сводку. Мне поручено.

— Понимаю, — дрогнувшим голосом ответил Шорохов.

— Второе. Нужна подробная сводка о Манукове.

— Понимаю, — повторил Шорохов. — Но совсем не бываю один. За эти дни ничего не мог записать.

— Давай главное, — нетерпеливо прервал связной. — У нас на встречу минуты.

Шорохов глубоко вздохнул. Ждешь-ждешь, а когда дождешься…

— Если о Манукове, — сказал он, — то все, что я про него сообщал, остается: агент. Но только он наверняка из Северо-Американских Соединенных Штатов. Как понимаю, его задача: выяснить, что наделе из себя представляет Мамонтов. Стоит ли миссиям западных стран его поддерживать, выдвигать. Второй из нашей компании — Михаил Михайлович. Фамилии не знаю. Убежден, что он тоже агент. Но у него особый интерес к английским офицерам, которые служат у казаков, к майору Вильямсону из британской миссии при штабе Донской армии. В Грязях у них была встреча с Мамонтовым. Я при этом присутствовал.

— Что еще?

— Как сообщил сегодня днем хорунжий второй сотни Шестьдесят третьего полка Сводной донской дивизии, порученец при ее штабе Павел Иванович Дежкин, в составе корпуса сейчас всего только шесть тысяч штыков и сабель, причем четвертая часть их занята на охране обоза и в генеральном бою принять участия безусловно не сможет. Общая длина обоза, как он сказал, — полдня скакать верховому. Настроение казаков — поскорее уйти на Дон. Таким стремлением особенно охвачены полки, идущие от станции Грязи под командой самого Мамонтова. От многих офицеров этот хорунжий слышал, что все те полки уже полностью небоеспособны. В наступлении на Воронеж ни их рядовые, ни командиры участия принимать не намерены, и настолько, что никакой силой их не заставить. Он же сказал, что сегодня на рассвете в штаб дивизии прибыл офицер от Шкуро. Приняли дорогим гостем. Многого от его приезда ждут. Означать это может только одно: в ближайшие дни корпус Шкуро пойдет на прорыв к мамонтовцам.

— Погоди, — прервал связной, и Шорохов услышал, что он шепотом повторяет про себя его слова.

«Милый ты мой, — с внезапной теплотой к связному подумал он. — И тебе-то дело это непривычно. А вот надо — пошел».

— Давай дальше, — попросил тот.

Шорохов заколебался: сказать ли, что был в Москве? Что появление там елецкой связной расценил как приказ ничего не предпринимать для мануковского ареста? А чемодан с деньгами?

— Главное, — требовательно напомнил связной.

— Позавчера в Грязи, в штаб корпуса, аэропланом прислали послание епископа Гермогена. Поздравляет с успешным походом на Москву. То же самое как дальнейшую цель рейда в разговоре с нашей компанией подтвердил Мамонтов. Из его слов запомнилось: «В чистом поле цепочка окопов никогда не сможет остановить конницу. Краскомы делают ставку на это, и тут их главный тактический просчет».

— Постой, — опять прервал связной.

Они едва успели зайти за экипаж. Ворота были распахнуты. На земляном полулежал прямоугольник лунного света. Вбежал Мануков, бросился к экипажу, но затем метнулся назад, к воротам, затворил их.

Ворота сразу начали сотрясаться от глухих ударов, сопровождаемых руганью.

Некоторое время в сарае было темно. Потом мрак стали рвать вспышки света. Мануков стрелял сквозь ворота. Снаружи, однако, по-прежнему доносилась ругань.

Шорохов узнал голос Семена Варенцова.

Ворота распахнулись. Укрывая руками голову, Мануков ринулся в открывшийся проем. Тут же, в пределах освещенного луной прямоугольника, Варенцов сбил его с ног. Сцепившись, они покатились по земляному полу сарая.

Варенцов был сильнее. Он отшвырнул Манукова и вскочил на ноги.

— Еще брешешь, что ты Николай Мануков! — кричал он, загородив собой выход; в руке его была шашка. — Я Николая как самого себя знаю! Его ты тоже убил?

Взмахами шашки он оттеснил Манукова в глубь сарая.

— Да! Я тоже Мануков! — донеслось оттуда. — И тоже Николай. И ростовскому Николаю двоюродный брат! И если меня принимают за другого, я тут при чем? Это Нечипоренко на вашего отца уголовника натравил! Чтобы закупленным не делиться!.. Что вы делаете!.. Показания свидетелей есть! Что вы делаете!..

В ответ раздалось:

— Ты Нечипоренко не трожь. Бога благодари, что здесь его сейчас нет. Он бы сам у тебя жилы повытянул!

Связной сжал руку Шорохова:

— Надо вмешаться. Об этом человеке мы почти ничего не знаем, а ты у него в доверии.

Шорохов со спины налетел на Баренцева, сбил с ног. Мануков помог ему отнять шашку. Варенцов узнал Шорохова:

— Леонтий! — он силился вырваться из их рук. — Я за папаню! Мне Христофор говорил…

— Роднуленьки! — в сарай вбежал Михаил Михайлович. — Золотые мои! Что происходит?

Но его помощь уже была не нужна. Варенцов закричал:

— Пожалеете! Шкуро вас всех за меня в порошок сотрет! На осине повесит!

Сорванным с него ремнем Мануков и Михаил Михайлович связали ему руки, затем поставили на ноги. Михаил Михайлович, несколько раз ударив Варенцова по лицу, сказал:

— Одумайтесь. Вы совершенно не представляете себе, с кем имеете дело. Через десять минут вас расстреляют.

Губы и подбородок Варенцова были в крови, кричать он не мог, сипел:

— Леонтий! Я за папаню…

— Помогите отвести его, — обратился к Шорохову Михаил Михайлович. — Штаб дивизии стоит в конце села.

— С меня хватит, — ответил Шорохов. Мануков дружески положил ему на плечо руку:

— Второй раз спасаете мне жизнь. Спасибо. Но я растяпа. Никогда себе не прощу.

Михаил Михайлович отозвался нараспев:

— Прости-ите… Главный закон природы: люби ближнего меньше, чем самого себя.

— Гады! Гады же! — вырвалось у Варенцова. Шорохову было очень жаль его. Но что оставалось? Михаил Михайлович и Мануков вывели Варенцова из сарая. Когда их шаги стихли, Шорохов заглянул за экипаж. Связной обнял его за плечи:

— Эту пару и дальше тебе опекать.

— Придешь опять ты?

— Не знаю… Осмотрись. Если тихо, кашляни два раза.

Шорохов вышел из сарая. Луна светила еще ярче, чем прежде. Ни во дворе, ни на улице не было ни души. Кашлянул два раза. Услышал за спиной удаляющиеся шаги.

• •

Михаил Михайлович и Мануков возвратились часа через полтора. Шорохов лежал на лавке в избе. Не поднимая головы, спросил:

— Ну как там?

— Будут судить, — холодно ответил Мануков.

— Шкуровского офицера? Да что вы, господа!

Мануков вплотную подошел к лавке. Его глаза округлились в презрении, лицо было бледным от гнева.

— Не нужно шутить, Леонтий Артамонович, — произнес Михаил Михайлович, тоже приблизившись к Шорохову. — Николай Николаевич знает, что говорит. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, этот герой уже болтался бы на суку. Сейчас его особа и в самом деле неприкосновенна. При нем пакет от Шкуро и еще, как он заверяет, доверительное сообщение лично Мамонтову. А момент для корпуса напряженнейший.

— Бой за Воронеж?

Михаил Михайлович снова настроился на ехидный лад:

— Роднулечка-хорошулечка! Как говорят в этом штабе, не просто бой. Апофеоз! Вам знакомо такое слово, милейший? Оно не из репертуара орудующих аршином и гирей… Корпус покажет, на что способен. Реванш за беды и огорченья.

— За Раненбург, — хмуро вставил Мануков.

Он стоял посреди избы, отрешенно глядя перед собой.

— Завтра какое число? — спросил Шорохов.

— Бог мой! — Михаил Михайлович внимательно всматривался в его лицо. — Побелел, побледнел… папусинька мой, лапапусинька… И все же интересуетесь, какое завтра число? А какое сегодня, мой милый?

— Перестаньте вы, наконец, — снова вмешался Мануков. Михаил Михайлович обиженно умолк.

Но Шорохов вспомнил и без его помощи: 9 сентября. И, судя по их словам, уже началось наступление на Воронеж. Жаль, что так еще долог путь связного. Но, может, кто-нибудь из товарищей раздобыл те же сведения раньше?.. Или связной все-таки сумеет совершить чудо, сегодня придет к своим? Передать хотя бы вот это: полки, наступающие от Грязей, полностью небоеспособны…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Воронежская быль

— Приветствую, господа! Сколько пережито за минувшие дни! Сколько пережито!..

Шорохов открыл глаза. Избу заливал солнечный свет. Манукова и Михаила Михайловича на лавках не было, в передней половине дома раздавался бодрый голос Никифора Матвеевича Антаномова:

— Судьба опять свела. После таких-то событий! Еще бы! Воюем, как песню поем. Через Дон переправились, вступаем в Воронеж. И, господа, не нам, отставшим на сотни лет от Европы, зажигать революции. Поверьте, большевикам нисколько — ну нисколько! — не жаль ни самого города, ни его обывателей. Еще смеют обвинять нас в жестокости! Но ведь вынуждают на это! Так же, как, угоняя скотину, вывозя казенные склады из местностей, куда идет корпус, сами красные вынуждают казаков отбирать провиант у населения. Большевистская агитация трубит потом о грабежах. А кто толкает на такое дело казаков? Сами большевики… Но — умываться, господа, плотней завтракать. До ужина должно хватить, не обессудьте, — голос Никифора Матвеевича по-прежнему заполнял избу. — Через полчаса выезжаем. Аллюр три креста! Зрелище будет незабываемым. Слышите? — он вошел на ту половину, где Шорохов сидел у стола, распахнул окошко. — Слышите?

Издалека доносился гул орудийных раскатов.

— Узнаю милую по походке, — продолжал Никифор Матвеевич. — И все, все будет чудесно. Поставлю на господствующей высотке, дам в руки бинокль… Вот только большевики станут ли дожидаться? Не удрали бы — вся и забота.

• •

Долго ехали. Помехой был ползущий в том же направлении обоз. Обгонять его удавалось лишь там, где дорога перерезала поля. Шорохова, как и накануне, одолевала головная боль, он, однако, подсчитывал, сколько строевых казаков — на лошадях, при полном снаряжении — охраняет этот поток награбленного, скованы им. За первый час пути вышло больше двухсот человек, держались они пятерками, десятками. Во главе каждой партии находился старшой — значит, выполняли приказ начальства. Безмятежно посмеивались как люди, вполне довольные службой. И такое — когда идет решающий бой?

Наконец отвернули в сторону. Лошади экипажа измотались. Клочья пены срывались с их морд, серые пятна пота проступали на боках, а дорога началась самая трудная: из лога в лог, переваливая холмы. Шорохов никогда еще не видел, чтобы настолько безжалостно гнали лошадей.

Ну вот — остановка. Никифор Матвеевич подбежал к экипажу:

— Прибыли, господа. Дальше пешочком.

За время езды все устали, как от тяжелой работы. Не только Шорохов, но и оба его спутника шли пошатываясь. Никифор Матвеевич подгонял:

— Поскорей, господа, поскорей… Там посидите.

От экипажа сопровождал их еще рыжеусый казачий офицер.

Поднялись по склону безлесного холма. С его вершины была хорошо видна полоска столбовой дороги, рассекающей луга, заросли кустарника, лесочки. Вела она к недальней, верстах в трех от того места, где они стояли, россыпи домов и фабричных труб.

Только теперь Шорохов заметил, что солнце склоняется к западу. День завершался.

Никифор Матвеевич простер руку в сторону дороги:

— Задонское шоссе. Или, если угодно, Московское. Дорога к столице, куда мы идем. Там, — он указал на фабричные трубы, — Воронеж. Позади нас села Ямное, Редное, Подгорное. Ну а позиция красных посредине. Окопы. Во-он там! Видите: местами полоска свежеразрытой землицы. Замаскировать бы комиссарам, да некогда, некогда! Очень уж мы их прижимаем… Отсюда версты полторы. Вы просили, господа, чтобы поближе. Пожалуйста! Если пуля залетит или осколочек, не обессудьте.

Теперь и Шорохов заметил извилистую линию окопа, пересекавшую луг и дорогу.

Михаил Михайлович насмешливо взглянул на Никифора Матвеевича:

— Однако наступаете-то вы на Воронеж, роднулечка, в направлении от Москвы. Это что же? Новая тактика?

— Великодушно прошу извинить, — ответил Никифор Матвеевич. — На Воронеж мы наступаем сразу со всех четырех сторон. С севера генералы Мельников и Толкушкин, с запада и юга — Постовский, с востока полки ведет командир корпуса… Не просто наступаем, господа. Каждая группа — таран. Окружение завершено. Сегодня день штурма.

Справа от них раздался орудийный выстрел. Слева, в стороне города, среди поросшего кустами и редкими деревьями луга, как раз на линии окопа, взметнулся черно-белый столб разрыва. Тотчас казачья лавина вылетела из-за перелеска всего в версте от холма, на склоне которого расположилась их группа, с визгом и свистами помчалась вдоль Задонского шоссе. Орудийные выстрелы участились. То в одном, то в другом месте вдоль линии окопов вздымалась поднятая взрывом земля, от окопов же теперь доносилась винтовочная стрельба, и она становилась все слаженней, но и визг, крики, свисты идущих в атаку казаков усиливались.

И будто невидимые мечи врезались в казачью лавину. Это навстречу ей начали бить пулеметы. Лавина рассыпалась, завернула назад, скрылась за перелеском.

Никифор Матвеевич выругался, кивком указал на рыжеусого офицера:

— Прошу прощенья, я ненадолго отбуду. Кузьма Фадеевич к вашим услугам.

Он побежал вниз, к тому месту, где остались верховые лошади и экипаж.

Михаил Михайлович с тихим смехом смотрел ему вслед, потом обернулся к Кузьме Фадеевичу:

— Не потому ли, роднейший, случился сей промах с атакой, что этот Никифор-без-Матвеевича-в-голове столько времени уделяет нашим персонам? Что тогда получается? На его плечах держится все хрупкое здание казачьей победы?

Из-за перелеска с гиканьем и свистами вновь вылетело несколько сотен конных. Над их головами серебрились лезвия выхваченных из ножен шашек.

Кузьма Фадеевич степенно откашлялся, прокуренным голосом произнес:

— Видите высокие здания? Станция, холодильники. Поодаль фабричные трубы? Завод «Рихард Поле». В Воронеже крупней его нет. Рукой подать.

— Рукой? — раздраженно спросил Мануков. — Где она? Не вижу. Кузьма Фадеевич внимательно поглядел сперва на Манукова, потом на Михаила Михайловича, но ничего не ответил.

Шорохов обратился к нему:

— А там, дальше, пойдет без боя?

— Ну как объяснить? — нехотя отозвался Кузьма Фадеевич. — Для конной атаки хорошо, когда противник в чистом поле. Если простор, — он махнул рукой в сторону россыпи домов. — Сегодня к полудню мы заняли и станцию и завод. Так ведь пришлось отойти: пехота не подоспела, а казаку на лошади где же там, в улицах, развернуться?

Шорохов сел на траву. Беречь костюм? Пальто? Зачем! Мамонтов говорил: «Краскомы делают ставку на это…» Но и продолжают делать! Значит, его сообщение еще никуда не дошло. Худо. Худо.

Да, так и было. От окраины города, от линии красных окопов, вдоль шоссе теперь бежали люди с винтовками наперевес. Припадали к земле, стреляли, поднимались, снова бежали… Лавина опять распалась на разрозненные группки всадников, помчалась назад, а люди, только что бежавшие ей навстречу, залегли и как будто растворились среди кустарников и деревьев. Стрельба утихла. Не так плоха, получалось, была и прежняя тактика. Или — плоха все же? А может, проще: лучшее — враг хорошего? Это лучшее он и сообщил связному?

Из-за облаков вышло солнце. В его лучах вдали празднично красовался разноцветными крышами и кронами высоких деревьев город.

Кузьма Фадеевич сказал:

— Но — хватит. Побаловались.

На широкую поляну у подножия холма выехали цепочки лошадей, запряженных в пушки. Шорохов машинально пересчитал: восемь! Трехдюймовки. Каждую сопровождает десятка два солдат. Остановились. Развернули пушки в сторону города. Увели лошадей. Кузьма Фадеевич похлопывал в ладоши:

— Сейчас-сейчас… Враз узнают, как не сдаваться, когда предлагают. Ироды! Ничего не дорого. Ну так и будет вам!

Гром орудийного залпа перекрыл его слова. Вдоль линии, где залегли наступавшие, сразу в нескольких местах взметнулась от снарядных разрывов земля. Дым потянулся над кустами, лугами, над заметавшимися фигурками людей.

— Вот и праздник! — Кузьма Фадеевич погрозил кулаком. — В картечь их!

Но и Шорохов видел, что там, впереди, в небе вспухают куцые облачка шрапнельных разрывов.

Мануков тоже был возбужден, стоял подавшись грудью вперед. Будь у него крылья, казалось, так бы туда и полетел! Да и Михаил Михайлович повторял без обычной едкости:

— Классика!.. Британская школа артиллерийского огня!

Цепи наступавших, поредев, стали отходить. Вдогонку им поскакали всадники.

Перекрыв все звуки боя, огромной силы снаряд внезапно разорвался на поляне близ казачьих орудий. Стрельба из них сразу прекратилась. Артиллеристы забегали, стали подводить к орудиям лошадей.

Разрывы тяжелых снарядов на поляне не прекращались. Ее заволокло черным дымом. Казачьи пушки одна за другой снялись с места и уехали. Всадники тоже повернули назад, а вслед им от Воронежа, по луговинам, примыкавшим к Задонскому шоссе, вновь побежали люди с винтовками.

— Прекрасно, господа, прекрасно, — проговорил, вырастая за спиной Шорохова, Никифор Матвеевич. — Но лучше нам отсюда уйти. Да-да. Еще через часочек стемнеет. Денек пролетел как минутка. Прошу пожаловать к экипажу.

Мануков требовательно взглянул на него:

— Вы отступаете от Воронежа?

— И мы, и вы, — без малейшего смущения ответил Никифор Матвеевич. — Впрочем, недалеко. В ближайшее село. Любые покои там к вашим услугам.

— Однако…

— Красные опять пошли в атаку. Для конницы в темноте отбивать ее — труднейшее дело. Отходим к Подгорному. Отсюда всего несколько верст. Только до утра, господа!

— Но где же, милейший, ваш хваленый командир корпуса на белом коне? — в обычной своей ехидной манере спросил Михаил Михайлович. — Где полки, которые наступают с востока? Или они что? Прекрасный миф? Мечта?

— Всему свой час, — бодро ответил Никифор Матвеевич. — Еще убедитесь…

• •

Миф? Мечта?

Полки эти были. К вечеру 9 сентября они с востока обошли Воронеж. У села Рождественская Хава почти без потерь для себя разгромили 110-й полк Стрелковой бригады 8-й армии красных, заняли это село.

Что еще предстояло им сделать в соответствии с планами штаба корпуса? От Рождественской Хавы круто повернуть на запад и, преодолев сопротивление остальных частей все той же Стрелковой бригады 8-й армии, прикрывавших Воронеж с востока и разбросанных по сорокаверстному рубежу, проскакать тридцать пять верст, пересечь линию железной дороги, промчаться улочками подгородной слободы Придача. По дамбе верстовой длины миновать затем пойму реки Воронеж, копытами коней процокать по Чернавскому железобетонному мосту. Ширина его три с половиной сажени, длина семьдесят пять. Наконец, взлететь по крутому склону высокого коренного берега, от самого низа усаженного утопающими в зелени деревьев кирпичными и деревянными домами. Это и будет Воронеж.

Ворваться в него. Ударить в тыл красным отрядам, обороняющимся от натиска казаков Постовского, Толкушкина и Мельникова.

В помещичьей экономии близ Рождественской Хавы, в барском доме, Мамонтов созвал военный совет. Во вступительном слове был краток:

— Вам, господа, все известно. Пробил час. Пусть командиры полков доложат о готовности к выступлению на Воронеж.

Перед этим он беседовал с командиром дивизии Кучеровым, знал от него, что общее настроение рядовых казаков — самое категорическое: идти только на юг, к своим станицам. Никакого заворота на запад!

Это же с ходу повторили командиры полков:

— Люди и кони устали. И можно понять: полтора месяца из боя в бой. К Дону! Домой! К родным куреням! Никакой иной призыв ни у одного из казаков отзвука не найдет.

Мамонтова больше всего возмутило: «И можно понять». Он вмешался:

— Командир, который низводит себя до уровня рассуждений своего подчиненного, — тряпка. Его истинный долг: понимать только высшую правду, она сегодня в том, чтобы как можно скорее нанести удар по Воронежу. Наши части наступают на этот город с севера, юга и запада и ведут тяжелейшие бои. Не прийти им на помощь, не обрушиться на Воронеж еще и с востока, в тыл обороняющимся красным, — измена. Кто из присутствующих хочет что-либо сказать?

Желающих говорить не нашлось. Родионов и тот промолчал. Тишина вообще была как в покойницкой. Друг на друга смотреть избегали. И конечно, все до единого прятали глаза от взгляда самого командира.

Мамонтов обернулся к Кучерову:

— Завтра утром, после подъема, построить все части. Пойду по полкам. Лично буду говорить с казаками.

Ушел, ни на кого не глядя.

Еще через час он вызвал в комнату, занятую им под рабочий кабинет, Родионова, сказал:

— Ваша задача — составить список казаков, не желающих выступить на Воронеж.

— Помилуйте, — тотчас отозвался тот, — все не желают. И ясно: у каждого казака в обозе несколько возов с добром. Убьют, пусть даже ранят — все сгинет. Кто же захочет лишний раз подставляться под пулю?

— У вас тоже?

— Что именно? — Повозки.

— Как и у всех. Но это, простите, скользкая тема.

— Я понял, — хмуро ответил Мамонтов. — Идите. К пяти утра подготовьте мне список.

Родионов рассмеялся:

Страницы: «« ... 1415161718192021 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Поначалу у Андрюхи и в мыслях не было покупать этот намордник. Сроду он Семёну намордников не надев...
«В марте это случилось, в марте. Во вторник. Четверть века прошло, и сейчас снова март, и сквозь про...
«Стэнли Гриввз был похож на Санта Клауса. На эдакого ленивого щекастого толстячка с наливным брюшком...
Если нам нужно убедить собеседника в своей правоте или подтолкнуть его к определенным действиям, обы...
Предприниматель вы, менеджер по продажам или руководитель отдела, вы прекрасно понимаете, что в нала...