Мадам Гали – 4. Операция «Сусанин» Барышев Юрий
Пролог
…Новый, две тысячи первый год вошел в Москву помпезно, тысячами гремящих фейерверков, сотнями искрометных шоу: телевизионных для тех, кто по привычке решил провести новогоднюю ночь в кругу семьи; уличных, которые оставили на память о себе горы разноцветного мусора; и, разумеется, приватных, очень дорогих, для узкого круга избранных. Но даже эти, последнего рода, вечеринки, как правило, оставляют в России заметные даже для непосвященных следы. Из такси, например, был виден частный особнячок, фасад которого украшали гигантские портреты хозяина и хозяйки дома, а также переливающиеся всеми возможными цветами гирлянды лампочек в количестве, достаточном для убранства любого казино Лас-Вегаса.
Мадам Легаре располагала достаточным количеством времени, чтобы отметить все эти детали. На шоссе при въезде в Москву образовалась солидная пробка, и не ей одной приходилось любоваться красотами пригорода из окна машины.
Строго говоря, новое тысячелетие наступило лишь с приходом этого, 2001-го года, но, то ли действует магия чисел, то ли хочется устроить себе праздник побыстрее — весь мир праздновал приход двадцать первого века в прошлом году. Но в прошлом году ее приезд в Россию был связан, прежде всего, со смертью матери, и те события прошли печально. И не страшно, что не успела приехать. Вон как люди веселятся теперь. Словно в последний раз. Говорят, в современной России человек, способный приобрести особняк вблизи от столицы, имеет все шансы просто не дожить до будущего нового года, вне зависимости от возраста и состояния здоровья. А когда тебе за шестьдесят…
Пустяки. В мире не найдется человека, который догадается по внешнему виду о том, сколько ей лет. Эффектная дама в возрасте — да, может быть. Но никак не старуха. Рождество мадам Легаре встретила в Лондоне. Новый год — в Лапландии, на севере Финляндии. То есть так, как не встречала их никогда раньше, в надежде, что эти праздники станут какими-то особенными. И вот теперь, на православное Рождество, приехала в Россию. Но вовсе не потому, что она чувствует приближение старости, а уж тем более — смерти. Нет. Обыкновенная сентиментальность. Пожалуй, теперь-то она может позволить себе такую роскошь.
Можно приехать сюда, в страну, которую она до сих пор по привычке называет Союзом просто в качестве туристки, без санкции руководства. Можно спуститься с трапа самолета в дорогих мехах, и никто даже не повернет головы с осуждающим презрением или завистью. Можно молча ехать в такси и быть уверенной, что водитель не будет рассказывать друзьям о том, что он подвозил из аэропорта настоящую иностранку, как о чем-то из ряда вон выходящем. А позже этим водителем не заинтересуется КГБ. Хотя.
Мадам Легаре усмехнулась, взглянув на седоватый затылок таксиста. Неужели за ней до сих пор присматривают? Едва ли. Как ни крути, а в ее положении заслуженной пенсионерки — новая усмешка — есть свои плюсы. А люди, сетующие на то, что, дескать, ушли старые добрые времена, подобны герою известного анекдота. Старик, как известно, был уверен: раньше жилось лучше. Только на том основании, что раньше у него… э… не было проблем с потенцией.
Принимая деньги, таксист лишь вежливо улыбнулся. Немногочисленным багажом немедленно завладел расторопный швейцар. Сервис.
Как обычно зимой в Москве стемнело рано. Но до того времени, которое здесь именуют вечером, оставалось еще несколько часов. К тому же мадам Легаре не привыкла ложиться, по крайней мере, до полуночи. Отдохнуть с дороги? Но она уже приняла ванну и переоделась. А одиноко сидеть в номере, пусть это даже кричащий роскошью люкс «России», нет, благодарю покорно.
Говорят, прогулка в одиночестве по незнакомому городу — штука опасная. Мадам улыбнулась, когда ей в голову пришло это слово: «незнакомый». Смешно даже предположить, что саму мадам Легаре испугает хоть какая-нибудь опасность, а вот по поводу незнакомства с городом, который сейчас окружал ее выхлопными газами тысяч автомобильных моторов и тучами мелких снежинок в свете уличных фонарей. Даже центр Москвы с каждым годом меняется, и теперь ей, уроженке российской столицы, доставляли какое-то горьковатое удовольствие беззвучно произносимые фразы вроде «надо же — а здесь раньше было», «нет, нет, это не здесь а…», «ну, кто бы мог подумать, что на этом месте…»
Внимание мадам Легаре привлекло чудовищно безвкусное здание в псевдорусском стиле, втиснувшееся между двух старых домов. Казалось, со временем это чудище просто раздавит своих невольных соседей в прямом смысле слова, как теперь давил на них обилием колонн, всевозможных башенок и прямо-таки индейской раскраской фасада.
Весь первый этаж этого монстра, оказалось, занимал ресторан, и мадам вдруг показалось забавным сегодня поужинать именно здесь. Тем более что ни один из ресторанов, которые она любила в юности, не сохранился таким, как в шестидесятые. Да и не стоит возвращаться туда, где когда-то тебе было хорошо, будет только хуже. Мадам Легаре вспомнилась где-то прочитанная фраза: «Когда тебе снится родина — плачь, тебе снится место, которого больше нет. Потому, что прошло время». Фраза излишне чувствительная, но, пожалуй, верная по сути.
Создатель интерьера ресторана, судя по всему, был не меньшим поклонником сказок Пушкина и рисунков Билибина, чем архитектор. Сводчатые потолки, массивные витые колонны и многочисленные изображения красавиц и витязей а-ля рюс на стенах, без всякого сомнения, пришлись бы весьма по вкусу царю Салтану. Очевидно для создания ощущения абсолютной гармонии, откуда-то звучал джаз.
Разумеется, ресторан не мог предложить своим клиентам низкокалорийных или хотя бы просто вегетарианских блюд. Впрочем, нашлось сухое вино и овощной салат. Приняв заказ, официант удалился, изображая на лице почтительность, хотя было заметно, что обычные клиенты заведения привыкли тешить себя обильными трапезами с многочисленными переменами блюд и солидным количеством водки. Между прочим, водки, которые здесь предлагались, носили имена всевозможных князей и стоили по 800-1500 рублей за бутылку. Хотя, насколько было известно мадам Легаре, из современных российских алкогольных напитков только «Столичная» имела полное право называться собственно водкой. А стоила повсюду значительно дешевле. Но пусть о правах на торговые марки спорят бизнесмены.
— Простите за дерзость, но, быть может, вы позволите?
Конечно, мадам Легаре давно уже заметила этого человека. Бесконечные новогодние праздники, очевидно, слегка утомили завсегдатаев ресторана, и зал был почти пустым. Брюнет, лет под сорок, в безукоризненном темном костюме. Лаковые ботинки сияют, не смотря на январскую столичную слякоть. Неужели носит галоши? Или прошел до ресторана всего несколько метров, от двери собственного дорогого автомобиля? Или просто служащий заведения, обыкновенный жиголо? Или?.. Да, впрочем, какая разница?
— Почему бы и нет? Благодарю вас.
Мадам чуть улыбнулась и, встав, грациозно опустила руку на плечо неожиданного кавалера. Тот благодарно и с достоинством кивнул, обнажая в улыбке великолепные зубы, и, выждав такт, повел партнершу по зале в медленном танце.
Он умел танцевать. Ей всегда нравилась стихия танца, нравилось, когда на нее, танцующую, смотрят десятки восхищенных глаз. Нет, она никогда не занималась этим профессионально, в ее жизни всегда находились дела важнее и прибыльнее. Она давно поняла, какое удовольствие может приносить та жизнь, которую она вела вот уже несколько десятков лет, жизнь, связанная с постоянным риском. Она, как никто, умела получать наслаждение от секса. Но танец…
В танце она всегда раскрывалась как-то особенно, на несколько минут вновь становясь юной, мечтательной, неопытной. Интересно, подозревали ли об этом многочисленные мужчины, которые пытались добиться расположения мадам Легаре, строя при этом планы, способные изменить мир? Пожалуй, нет, иначе мир на рубеже двадцатого и двадцать первого веков был бы иным.
И еще — ей наверняка попадалось бы в жизни гораздо больше по-настоящему талантливых партнеров. А так — их можно пересчитать по пальцам.
Человек в темном костюме, продолжая танец, снова улыбнулся и слегка тряхнул головой, убирая со лба упавшую на глаза иссиня-черную прядь. Мадам Легаре показалось, что в этой пряди предательски сверкнули несколько седых ниточек, и все же она невольно вздрогнула.
Если бы не эта седина. Какими знакомыми показались ей жест и улыбка!.. Конечно, не может быть ничего общего. И прошло почти двадцать лет, и…
— Вы не позволите пригласить вас к моему столику?
Музыка как-то незаметно прервалась и, вся еще во власти неожиданных воспоминаний, мадам машинально позволила отвести себя к чужому столу. Официант, угодливо изогнувшись, немедленно поставил перед ней вино и салат.
— Простите?
Мадам не переставала мило улыбаться своему визави, но для того, чтобы уловить смысл его последней фразы, ей пришлось сделать над собой усилие и переспросить.
— Может быть, вы разрешите мне заказать для вас еще вина? И, вы знаете, немного икры. Черной. Очень рекомендую. Вы, мне кажется, впервые в этом ресторане. А побывать здесь и не попробовать черной икры. М-м… Насколько я могу судить, она здесь лучшая в Москве. Да, да, не смейтесь! И икра бывает разной. Впрочем, есть люди, которые не едят ее вообще. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу? Мне было бы необыкновенно жаль.
— Нет, думаю, что не принадлежу.
— Вот и прекрасно! Официант!
Кран ровно гудел, наполняя ванну водой. Вода была голубоватой от косметической соли. Соли Мертвого моря, гордости косметологов Израиля.
Приятно, что ни говори, вернуться в номер одной, оставив в растерянности очередного поклонника. То есть, и в этом есть определенное удовольствие.
Мадам Легаре, полностью обнаженная, критически оглядела себя в огромном зеркале ванной комнаты и вновь поймала себя на мысли: «Как тогда, в Иерусалиме».
Изменилось ли ее тело за прошедшие полтора десятка лет? Да, к сожалению, изменилось, она-то это знает. Но все равно — тело великолепное. И, конечно, естественно предположить, что тот человек в ресторане просто мгновенно увлекся ей как красивой женщиной.
Но ведь он не видел ее тогда, на Святой земле. А вот заметил бы разницу тот, кто видел? Тот, кто видел… О, Господи.
Мадам Легаре с наслаждением опустилась в теплую, ароматную воду.
Когда-то ей казалось, что от того, как она выглядит, раздеваясь в ванной гостиничного номера, зависит чуть ли не ход дальнейшей мировой истории. Хотя так оно и было. Двойная игра, ставки в которой высоки невероятно. Возможная, но не состоявшаяся катастрофа.
Обычные люди ничего, конечно, не знают о той операции. А для тех немногих она закончилась давно, для кого чем, а для нее — порцией черной икры. Правда, очень большой.
Мадам Легаре усмехнулась. Что же, в ее работе считается крупным везением, если для того, от кого зависит очень многое, все заканчивается пустяком. Главное, что дело сделано. И дело большое. Ведь начиналось-то как!
Глава 1
Сигаретный дым заполнил салон автомобиля настолько, что сидящим в машине водителю и пассажиру казалось, будто они передвигаются по городу в окружении плотного, сизого тумана. Эмиль Гольдман вынул из пачки очередную сигарету, прикурил от предыдущей и глубоко затянулся. Шеф вечно изображает из себя хасида, поборника строгих нравов.
Да неужели же в Талмуде где-то сказано, что курить еврею запрещается?! А если и сказано.
Все чушь, шеф просто помешан на здоровом образе жизни, и во время совещания нечего будет и думать покурить. Черт! Да одно из двух его, Гольдмана, глубочайших убеждений состоит именно в том, что свежий воздух — яд для организма.
Мельком взглянув на шофера, Гольдман равнодушно отметил, что тому приходится сегодня за рулем особенно туго. Окна машины были плотно закрыты, и некурящий водитель практически задыхался. Что же, не в первый раз. Этот Хаим, — да, кажется, его зовут Хаим, — возит одного из старших офицеров «Лакама», стало быть находится на службе одной из сильнейших организаций Израиля, военно-промышленной разведки. Кстати, получает за это неплохие деньги. Так что потерпит. Да что с ним сегодня такое?!
Притормозив перед очередным светофором, водитель позволил себе то, чего не позволял никогда: умоляюще повернулся к начальнику, собираясь, очевидно, что-то сказать. Лицо водителя было мокрым от пота.
Ах, да. Кажется, сегодня в Иерусалиме около сорока градусов жары.
В силу все того же оригинального представления об идеальном состоянии окружающей среды, Гольдман считал автомобильный кондиционер ненужной и даже вредной роскошью.
— Да, слушаю. Что-то не так?
Уловив в голосе шефа не предвещавшую ничего хорошего металлическую нотку, водитель испуганно покачал головой и, нажав на газ, тоскливо уставился на дорогу.
В конце концов, это Израиль. Здесь, как правило, жарко. Тем более — в конце августа. Не нравится — переезжай жить в Норвегию или Швейцарию. Там, говорят, прохладнее.
Интересно, — Гольдман внутренне усмехнулся, — а позволят ли выехать на постоянное место жительства в другую страну человеку, который несколько лет проработал его личным шофером? За все это время они друг другу и двух сотен слов не сказали. Да, впрочем, какая разница. Уж точно есть проблемы важнее.
И Гольдман достал из пачки очередную сигарету.
Водитель Хаим выжимал из машины все, что возможно, стремясь поскорее доехать и закончить, наконец, эту пытку. Почему-то ему вспомнился приятель и сосед Эли, добродушный толстяк-неудачник. Хотя нет — понятно почему.
Эли любил рассуждать о политике, уверяя, что евреи и палестинцы вполне могут жить мирно, Израилю нужно просто удовлетворить основные требования детей Ислама. А еще Эли завидовал тому, что у Хаима есть такая хорошая работа. Эх! Можно подумать, что палестинцы успокоятся, если им действительно позволить создать собственное государство!
Эли приехал в Израиль сравнительно недавно, он еще сохраняет какие-то иллюзии. У него — Хаима — ветерана войны Йом-кипур, иллюзий, пожалуй, не осталось уже никаких. Тогда, в семьдесят третьем, на Синайском полуострове, было, может, пожарче, чем сейчас в этой проклятой машине. Задали Египту. А толку? Через четыре года приперся Садат, подписали это самое Кэмп-Девидское соглашение. Будьте любезны, освободите, мол, Синай. Ну, освободили. В прошлом, восемьдесят втором. Что, спокойнее стало? Сейчас вон в Ливане заваруха. И даже войной-то не называется. Эх, грохнуть бы по всем атомной бомбой!
Господи, да когда же кончится эта дорога! Сдохнуть можно. Ах, Эли, Эли. Илюша ты Кац из Бердичева. Да ничего-то ты в политике не понимаешь. И завидуешь мне зря. Я вот сижу за рулем, и даже по сторонам не смотрю. И не потому, что начальник — зверь. Просто сам завидую. Всем этим прохожим, которые гуляют себе в панамках, закусывают, прохладительные напитки дуют. Да хоть бы и просто воду… Господи, как же жарко!
Хаим успел нажать педаль тормоза ровно за секунду до того, как его автомобиль на скорости в восемьдесят километров врезался бы во впереди идущую машину. Хорошо, что, даже спеша, Хаим умудрялся никогда не превышать допустимой скорости.
Что такое? Пробка на бульваре Голды Меир? В такой час?
Еще не до конца выйдя из задумчивости, Гольдман недоуменно и сурово посмотрел на шофера. Пробка росла. Кто-то самый нетерпеливый уже требовательно просигналил сзади. Зрачки Гольдмана зло сузились. Но при чем же здесь он, Хаим? И что он может сделать?
К счастью, со стороны начала пробки между машинами уже пробирался военный. Хаим машинально отметил про себя, что это рядовой, совсем молодой парень, но держится прекрасно.
Время от времени рядовой спокойно и властно наклонялся к водителям стоящих в пробке машин и что-то объяснял двумя-тремя фразами. При этом висящий на его плече автомат постоянно съезжал, но это не казалось смешным, солдат поправлял оружие уверенным, привычным жестом.
— Просигналь.
Услышав голос начальника, Хаим вздрогнул, но, повинуясь, немедленно нажал на клаксон.
Гольдман кивком разрешил открыть окно, когда солдат пробрался к ним между двумя стоящими впереди автомобилями.
— Подозрение на террористический акт. Бесхозная машина впереди, прямо по пути вашего следования. Вы на безопасном расстоянии, оставайтесь на месте и сохраняйте спокойствие. Саперы прибудут с минуты на минуту.
Произнеся все это, военный собирался двинуться дальше, но Гольдман молча сунул ему в нос свое удостоверение.
Потеряли не менее пятнадцати минут. Пока утрясли вопрос с начальством того солдата, пока при помощи военных и полиции выбирались на тротуар, объезжали пробку переулками. Хорошо, что выехал пораньше. Водители прочих авто с завистью глядели на то, как одного из них в спешном порядке вызволяют из общего плена. Какой-то мужчина в светлом костюме покинул свой автомобиль и пытался что-то объяснить непреклонному солдату. Но явного возмущения никто не выражал.
Да, это Израиль. Будут стоять столько, сколько прикажут. И никто не пикнет. Привыкли. Здесь, если хочешь чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности, нужно подчиняться строжайшей дисциплине. Любой подозрительный предмет вызывает опасения. И тогда вызывают специалистов. И образуются пробки. И все молчат и терпят. Война. Постоянная война. Ставшая привычной, как утреннее бритье.
Гольдман откинулся на сиденье и зло вынул из пачки очередную сигарету.
«Да сколько же можно нянчиться с этими арабами?! К черту это мнение мирового сообщества! Давить их всеми доступными и недоступными способами. Вплоть до атомного оружия», — таково было второе и главное, непоколебимое убеждение Эмиля Гольдмана.
На совещание он все-таки опоздал. Минуты на три. Остальные полтора десятка сотрудников уже были на месте. Шеф глянул на Гольдмана с неудовольствием, но, словно сразу забыв о его не пунктуальности, снова углубился в изучение каких-то бумаг. Гольдман занял свое место за столом. Сидевший напротив Марк Горовиц подмигнул ему, и сделал преувеличенно страшные глаза. Шут. Нужно быть очень хорошим мастером своего дела, чтобы с таким характером тебя терпели в «Лакаме».
Впрочем, Гольдман знал, что многие, если не все, сотрудники их ведомства за глаза подшучивали как раз над тем, что он, например, всегда слишком мрачен. Да черт с ними! Чего в военно-промышленной разведке особенно веселиться?
Гольдман отвернулся, сделав вид, что не заметил гримасы Горовица.
Между тем, шеф вдруг резко отодвинул от себя бумаги и заговорил. Эта странная нервозность так была не свойственна ему раньше, что кое-кто за столом невольно вздрогнул.
— Сегодняшнее совещание я хочу начать с неприятного, трагического сообщения. Несколько минут назад на бульваре Голды Меир произошел крупный террористический акт. Взорвалась машина, начиненная взрывчаткой. Погибли несколько военнослужащих.
«Значит, все-таки рванула», — равнодушно подумал Гольдман. Странно, ему почему-то казалось, что на этот раз тревога окажется ложной, проверят и оттащат эту самую машину на полицейскую стоянку. Пусть балбес-хозяин потом объясняется и штрафы выплачивает.
— Ну, а мы тут при чем? — Гольдман по привычке потянул руку в карман за сигаретами, но вовремя спохватился и вынул носовой платок. Утер пот. — Давайте вся разведка строем отправится на улицы Иерусалима помогать армии и полиции в их нелегком труде.
Горовиц хохотнул, но немедленно осекся под мрачным взглядом шефа.
— Очень смешно, — теперь шеф смотрел не на Марка, а на него, Гольдмана. — А вам не кажется, Эмиль, что задача «Лакама» как раз и состоит в том, чтобы помогать и армии и полиции, в общем — всему Израилю?
Гольдман внутренне подобрался. Ох, неспроста все эти общие фразы, красивые слова. Неужели что-то сдвинулось, начинаем, наконец, настоящее дело? Ну, ну, дальше.
Шеф продолжал все тем же официальным тоном:
— Нельзя не признать, что к нынешнему, тысяча девятьсот восемьдесят третьему году «Лакам» добился значительных успехов. Это так. Но в свете последних событий в Ливане, в свете того, как активизировались наши постоянные противники… Ну же, говори!
После паузы шеф, наконец, произнес ровным голосом:
— Я уполномочен сообщить вам совершенно секретную информацию. Израиль принял судьбоносное решение о создании собственной атомной бомбы, как оружия возмездия.
Сидящий напротив Гольдмана Горовиц увидел, как его визави выпрямился. В глазах Эмиля появилось невыразимое, почти животное удовлетворение. Горовиц вспомнил, что однажды во время охоты видел такие же глаза у таксы, вцепившейся в горло лисе.
Выйдя после совещания из кабинета шефа, Гольдман подошел к выходящему на внутренний двор и потому открытому окну, и с жадностью закурил.
Наконец-то. Табачный дым позволял сконцентрироваться и подумать.
Разумеется, разговоры о создании атомного оружия велись давно. Да что там разговоры! Конечно, делались определенные и даже очень серьезные шаги в этом направлении. Молодцы, сообразили. Давно бы надо.
На совещании руководители оперативных отделов получили приказ значительно активизировать добычу документальной информации из научных центров США, Великобритании и Советского союза, которая позволит Израилю создать самое совершенное атомное оружие. Выделяются дополнительные финансы на покупку источников информации. Это очень хорошо. Лучшая информация требует лучшего финансирования. Обращается внимание на усиление секретности. Ну, разумеется, а чего же еще ждать — подробного освещения секретной деятельности израильских спецслужб в средствах массовой информации? Юмористы.
Гольдман прикурил новую сигарету и уставился в пространство. Он вдруг поймал себя на том, что думает не о проведении будущих операций, а о собственной жизни.
Он был сабром, то есть евреем, родившимся уже в Израиле, у него никогда не было другой Родины. Родители Эмиля приехали на эту землю еще в начале тридцатых из Англии. Им повезло: на этот шаг они решились еще до того, как управлявшая тогда Палестиной Великобритания ввела квоту на въезд евреев, «Белую Книгу».
Гольдман непроизвольно сжал кулаки. И тогда, уже в просвещенном и демократичном двадцатом веке какие-то посторонние люди объявляли себя в праве распоряжаться судьбой его народа. Но отцу и матери повезло.
Повезло? Они приехали на землю своих предков, чтобы жить по законам предков. Но ни в каких законах не сказано, что это значит: жить в постоянном страхе. На всех официальных мероприятиях Израиля, посвященных памяти Войны за независимость, подчеркивается, что евреи воевали за свою землю.
Чушь. Эмиль точно знал, что его отец, мирный торговец, пошел тогда воевать, преодолевая постоянный страх. И тогда же, в сорок восьмом, погиб на этой войне.
В шестьдесят седьмом пехотный офицер Эмиль Гольдман воевал уже не со страхом, он не знал, что это такое. Он воевал за память отца, за могилу матери, за свое право жить и быть похороненным в Израиле. А потом, уже став сотрудником разведки, просто воевал. Вся его жизнь и судьба были связаны с жизнью и судьбой его единственной Родины, а жизнь и судьба Израиля — постоянная война. Он — сын войны, сторожевой пес маленького клочка земли, прижатого к побережью Средиземного моря. А пес должен быть злобным. За эту злобность пса и кормят, и боятся.
Гольдман жестко усмехнулся, раздавив окурок прямо в ладони. В этот момент его лицо действительно вдруг приобрело сходство с мордой злобного волкодава.
— Выходим от шефа подышать свежим никотином?
Занятый своими мыслями, Гольдман не заметил, как к нему подошел Горовиц. Марк, как обычно, был настроен отпустить какую-нибудь шуточку, но выражение лица собеседника, он понял, не оставляло для этого никакой возможности. Тоже закурив, Горовиц выпустил из ноздрей облако пахнущего ментолом дыма и спросил, стараясь не глядеть Гольдману в глаза:
— Как ты думаешь, Гитлер применил бы ядерное оружие, если бы Германия успела его изготовить?
— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы сейчас находимся в положении Гитлера?
Тон Гольдмана был настолько ледяным, что Горовиц, смешавшись, начал почти оправдываться:
— Нет, нет, что ты! Разумеется, этим арабам нужно пустить кровь, но…
— Но?…
Горовиц сделал глубокую затяжку. Ему всегда было не по себе рядом с Гольдманом, но сейчас как-то особенно. Он уже жалел о том, что подошел и начал этот неофициальный, а значит, в общем-то, необязательный разговор.
— Но. Согласись, Эмиль, иметь бомбу и применить ее — это, как говорится, две большие разницы.
Гольдман осклабился. Горовиц был лишь тремя годами младше него, и все-таки, часто казался почти мальчиком. Ладно. Пожалеем младенца. Кроме того, как ни крути, Марк действительно был неплохим разведчиком. Пора и за дело. И Гольдман сменил тон на сугубо деловой:
— Брось, чем забита твоя голова? В конце концов, мы получили определенное задание и обязаны его выполнять. Поэтому подумай лучше, как подобраться к русским игрушкам. Скажу по секрету, у меня есть определенные наметки. Тьфу, тьфу, не сглазить, — Эмиль постучал кулаком по деревянному подоконнику. — Мне кое-что шепнул приятель из Шабака.
— У тебя приятели даже в общей службе безопасности государства Израиль? — Горовиц, обрадованный тем, что коллега уже не смотрит на него так холодно, попытался еще больше разрядить обстановку неуклюжей шуткой.
Но Гольдман не принял предложенной интонации:
— Разумеется. Как и у тебя и у всех нас.
— Да, извини, — Горовиц оставил все попытки свести разговор к непринужденному трепу. — Но что за дело? И почему ребятам из Шабака не заняться самим?
— Сами чувствуют, что не по зубам рыбешка… Но… Есть одна француженка-еврейка, эмигрантка из Союза. До выезда жила в Москве. Имела множество знакомых. Умная, изворотливая. Красивая, — Гольдман непроизвольно поморщился, видно было, что эту подробность он сообщает только для полноты картины, в его лексиконе слова для определения женской привлекательности отсутствовали. — Остра на язык. Ведет себя с большим достоинством. Ничего не боится.
— Даже мышей? — Марк позволил себе чуть улыбнуться.
— Вероятно, — спокойно подтвердил Гольдман. — Надо будет, проверим. Главное, что со своими связями она будет очень полезна в нашем деле. А нам, ты слышал, дано право использовать любые возможности для достижения цели. Вот пусть твои люди и займутся этой красавицей вплотную. Думаю, для начала информации у тебя достаточно.
— Не вполне.
— Что еще? — Гольдман нахмурился, видя ироничную усмешку собеседника.
— Дружище, но ты забыл сказать, как ее зовут.
— Резонно. Ее зовут мадам Гали Легаре. Работать с ней поручено Моше. Он уже не раз с ней встречался.
Глава 2
Из решения Совета Безопасности ООН «О мерах по предотвращению распространения атомного оружия» от 24 августа 1983 года (принято единогласно):
«… Обеспокоенность СБ ООН вызвана наличием достоверной информации о том, что ряд стран, не входящих в «ядерный клуб», — Пакистан, Индия, Израиль, Северная Корея, ЮАР — тайно работают над созданием ядерных зарядов и средств их доставки. Членам «ядерного клуба» — США, СССР, Англии, Франции и Китаю — предложено незамедлительно принять меры по недопущению утечки информации о технологиях создания атомных зарядов».
Полковник Костров устало потянулся в кресле, вытянул ноги, сложил ладони на затылке и резко дернул плечами. Расправляясь, суставы хрустнули. Сорок пять лет — уже не шутка. Говорят.
Ерунда. Он — Нифантий Иванович Костров — до сих пор в прекрасной форме и надеется, что будет чувствовать себя так же хорошо еще лет двадцать. Сколько он собирается еще прожить? Что загадывать! Хотелось бы гораздо дольше. А проработать — двадцать лет. Меньше? Нет, дудки! В высокой степени любопытно было бы посмотреть, как в ближайшие два десятка лет вы обойдетесь без Нифантия Кострова.
За окном уже по-осеннему холодный и нудный дождь поливал площадь Дзержинского и немногочисленных, спешащих по краю площади к метро, прохожих. Кончается лето, небось, теперь и железному Феликсу на вечном посту прохладно. Нифантий Иванович усмехнулся, припомнив, что когда-то давно, когда он впервые посмотрел на площадь отсюда, из дома № 2, ему показалось, что прохожие изредка бросают на здание КГБ настороженные, недоброжелательные взгляды. Ясно, что взгляды эти относились не к самому дому, пусть и смотрится он весьма внушительно, а к работающим в нем людям. Это значит — и к нему, Кострову.
Что же. Он всегда понимал, что никогда не будет пользоваться особенной любовью своих сограждан. Не ради любви он решил однажды работать в Комитете. А ради. Действительно, ради чего?..
Полковник снова усмехнулся. Да, почему бы ни позволить себе поразмыслить о собственной судьбе прямо здесь, на рабочем месте? Думается, за столько лет безупречной службы он заслужил маленькую привилегию. Но сначала.
Рука привычно потянулась к лежащей на столе между двумя телефонными аппаратами курительной трубке.
Трубка эта была очень дорога Нифантию Ивановичу. И не только потому, что была приобретена в Лондоне за баснословную сумму по его меркам. Не только потому, что была сделана из бриара и продавалась уже обкуренной. И даже не только потому, что являлась подарком друга из «леса», как на лубянском жаргоне назывались сотрудники 1-го Главного управления КГБ, внешняя разведка.
Просто трубка давно как будто сделалась частью самого полковника Кострова. Во всем огромном здании штаб-квартиры КГБ насчитывалось лишь 5–6 подлинных курильщиков. Впрочем, чушь! Чтобы носить это гордое звание, недостаточно сменить кургузые палочки сигарет на трубочный мундштук. Недостаточно приобрести дорогую трубку. Нужно понимать, что курение — искусство, которым следует овладеть. И на это должны уйти месяцы, если не годы. Подумать только, даже здесь, в здании на Площади, находятся люди, которые считают низкосортную «Амфору» королевой табаков! И важно проходят по коридорам, волоча за собой длиннейший шлейф приторно-сладкого запаха этой вареной в меду мерзости, безобразно пачкающей трубку.
Сам Костров курил индивидуальные смеси Поля Ольсена и некоторых других европейских фирм. Каждая из 7–8 его любимых смесей обладала собственным, неповторимым действием на курильщика. Одна, едва заметную горечь, которой оттенял букет ванильных тонов, необыкновенно стимулировала работу мозга. Как помогал этот табак в часы долгой, напряженной работы! Другая — a'la Turk — наоборот, позволяла быстро отвлечься, своими сладковатыми нотками наводя на мысли о южном море и красках беспечного восточного базара…
На этот раз Нифантий Иванович выбрал смесь необыкновенно легкую, по крепости годящуюся разве что для начинающих. Но зато ее аромат. Смешно даже помыслить о том, что солидная табачная фирма добавляет хоть какие-то ароматизаторы в свою продукцию, весь секрет в безупречной формуле и точнейшей дозировке при составлении. Но тогда откуда же у табаков, взращенных под синими небесами южных широт трех чужих континентов этот яблочный привкус подмосковной ночи?
По кабинету потекла лента синего дыма. Запахи, как известно, лучше всего будят в нас мечты и воспоминания. Да. Воспоминания.
Яблоневые сады Подмосковья, лужи на не мощеных Царицынских улочках — мир его детства. Как странно бывает теперь проезжать Царицыно в служебной «Волге», когда спешишь куда-нибудь по делам: быстро растущий район столицы, новостройки. А тогда Москва была невелика, обрывалась у Застав. Семилетний Нифаня и мечтать не мог добраться до нее пешком, а машины были редкостью. В местной школе Нифаню дразнили за смешное имя и еще — завидуя необыкновенным способностям паренька. Букварь он освоил за пару дней, считал лучше всех в классе. Однажды пара великовозрастных балбесов попыталась отлупить вундеркинда в укромном уголке за школьной котельной. Тогда-то и обнаружилось еще одно свойство натуры Нифантия Кострова: умение держать удар, способность всегда постоять за себя и других.
В сорок первом году тринадцатилетнему Нифане впервые показалось, что это качество может найти себе более серьезное применение, чем участие в уличных драках. Дважды мальчишка сбегал на фронт бить фашистов: из родного Царицына, потом — из сибирского села Красное, где с матерью и сестрой оказался в эвакуации. Оба раза его возвращали, наказывали. Он сбежал бы снова, но война закончилась, семья вернулась домой. Вскоре прошелестел «Амурскими волнами» выпускной бал, пора было подумать о будущей жизни.
Обладатель красного диплома, Костров легко поступил в Московский физико-технический институт, стал активнейшим членом комсомольской организации своего ВУЗа. И когда на последних курсах выяснилось, что его охотно порекомендуют для дальнейшего обучения на минских Курсах ЧК — не колебался ни секунды. Конечно, он поступит туда.
Теперь уже не вспомнить, но, кажется, именно тогда Нифантий впервые стал чувствовать на себе эти настороженные и даже осуждающие взгляды других людей. Пусть. Ему, подростком увидевшему войну, не нужно было доказывать простой истины: государство, его родное государство нуждается в защите, его стране необходимы люди, способные держать любой удар. Он — из таких людей. И потому теперь его место здесь, в этом кабинете, на посту Начальника Отдела по организации защиты государственных секретов в стране по ядерной тематике.
Он женат, у него два взрослых сына. Жена — Людмила Ивановна Кострова — врач-терапевт, работает рядом, в поликлинике КГБ, в Варсонофьевском переулке. Иногда после работы домой они возвращаются вместе, на служебной машине Нифантия Ивановича.
Но за всю их долгую совместную жизнь Людочка ни разу не упрекнула мужа в том, что это случается крайне редко, когда дневная работа полковника Кострова бывает закончена к 18.00. Крайне редко…
Выдохнув последнее облачко ароматного дыма, Костров аккуратно выскреб белоснежный пепел из трубки «ершиком» и взглянул на часы.
19.17. На все размышления у него ушли четыре минуты. Большинство сотрудников в этот час уже ехали по домам, кое-кто — на встречи с агентами. Но руководители отделений и отделов по негласному правилу оставались на рабочих местах до момента, когда здание покидал начальник Управления.
А заместитель начальника Управления ждет у себя сегодня полковника Кострова ровно через три минуты. И Людочке, похоже, снова придется добираться домой одной. Такая у ее мужа работа.
Нифантий Иванович поднялся из кресла. Хорошо, замначальника не догадывается, что по запаху табака можно определить: полковник Костров только что позволил себе несколько минут отдыха и воспоминаний. А впрочем, даже если догадывается. Всего несколько минут. Бывает с каждым. А теперь — за дело.
— А! Иваныч! Точен, как всегда.
Заместитель начальника Управления, полковник Стародубцев встретил Кострова, уже явно собираясь уходить, на нем был плащ. Стародубцев стоял перед сейфом, готовясь опечатать его личной печатью. Значит, разговор будет недолгим, не в привычках зама вести обстоятельные беседы на бегу. Однако вспыхнувшая, было, надежда освободиться сегодня пораньше мгновенно погасла, когда Нифантий Иванович заметил на рабочем столе Стародубцева импортный атташе-кейс, а рядом — красную папку с надписью «На доклад Руководству».
— Все дымишь? Тебе, Нифантий, никакой одеколон не нужен, благоухаешь своим табаком, как роза майская. Ребята-оперативники говорят, что тебя по этому запаху за версту учуять можно. А у них, сам понимаешь, нюх. Профессиональное качество. Не то, что у меня, с моим вечным насморком.
Стародубцев выдержал короткую паузу, очевидно надеясь, что разговор хоть какое-то время будет продолжаться в шутливом русле, но, не дождавшись ответа Кострова, сменил тон на деловой:
— Нифантий Иванович, посмотри, пожалуйста, эти материалы, — он мотнул головой в сторону папки. — И выскажи свои соображения.
— Когда? Может быть, еще обойдется?
— Завтра утром, часикам к девяти. Хорошо бы уже в отпечатанном виде. Страницы на полторы-две. Сделаешь?
Да, раньше десяти часов поужинать не удастся.
— Хорошо, Игорь Платонович. К утру все будет готово.
Попрощавшись, Костров двинулся к двери.
— Ты уж извини, Нифантий Иванович. Да дело срочное, важное.
— Что же поделаешь, — работа. До завтра.
Значит, придется посидеть-поразмыслить еще и после ужина.
Вернувшись в свой кабинет, Костров зажег настольную лампу, надел очки. Вылил из электрического чайника в стакан остатки почти совсем остывшего чая и развернул папку.
По давней привычке он прежде всего быстро перелистал все документы, чтобы уяснить суть дела.
Ага, из ПГУ сообщают, что, по информации, полученной из надежных источников, ученые-ядерщики из Израиля предпринимают активные действия, с целью получения секретной информации в Англии и Франции по ядерному оружию. Контакты устанавливают, в основном, с учеными еврейской национальности. Зафиксированы попытки активной обработки советских ученых — евреев из института ядерных исследований, находившихся на конгрессе в Церне, в Швейцарии.
Надо будет позвонить в «лес» и поблагодарить за информацию, внутренне усмехнулся Нифантий Иванович. Эти ребята любят, когда их гладят по головке. Почему бы ни порадовать людей вниманием? Хотя на этот раз они ничего нового не сообщили, в сейфе Кострова уже лежат агентурные сообщения о работе израильской разведки в Церне.
Так, дальше у нас…
Сообщение агента московского Управления КГБ «Гвоздики» о выходе на нее израильской контрразведки.
Вот, это уже интереснее. И стиль-то знакомый: «Мы знаем, что ты связана с КГБ, но мы этого не боимся. Родина у нас у всех одна — Израиль. Рано или поздно, но ты это поймешь сама. Мы тебя не торопим. Но, на всякий случай, чтобы не терять времени, если у тебя есть информация об ученых-ядерщиках, а еще лучше знакомство — поделись с нами».
Ну, нахалы! Креста на них нет! Впрочем, действительно нет, откуда? Но мы в религиозные верования не лезем, не по нашей части. А вот над их методом вербовки подумать на досуге стоит. Раз применяют, не бояться, значит — работает. Хм. Так, что там дальше?
Нифантий Иванович торопливо чиркнул спичкой, оживляя погасшую трубку.
«Характеристика на агента «Гвоздика».
Так: умна, хитра, коммуникабельна, дисциплинированна, проверена неоднократно. Это все хорошо. Но вот дальше: авантюрна, аполитична, любвеобильна.
Костров задумчиво откинулся на спинку кресла. Да, штучка… Но пока жива мать, которую она очень любит, дамочка эта зависит от нас. Выезжать за границу ее мать не желает категорически.
Нифантий Иванович усмехнулся. Что же, пожелаем долгих лет жизни почтенной матери агента «Гвоздика».
Предложение: «Использовать контакт «Гвоздики» со спецслужбами Израиля для подставы, или на вербовку надежного агента «Хронос» из числа ученых Объединенного института ядерных исследований. Цель операции: дезинформация и отвлечение на негодный объект создателей атомного оружия, а также выявление и пресечение преступной деятельности сотрудников «Моссада», работающих на территории СССР».
Что же, идея неплохая. Надо запросить агентурное дело на «Гвоздику» и встретиться с оперработником, который ее ведет.
Нифантий Иванович выскреб из трубки пепел пополам с недокуренным табаком, набил трубку снова, чиркнул спичкой.
Ох уж эти «москвичи»! «Предложение»… Мало им дел в столице и области, все время норовят урвать кусок пожирнее с чужого стола.
Костров знал многих сотрудников столичного Управления КГБ. Толковые, агрессивные, напористые, перед Главком шапки не ломают. Чуть кто зазевался, из-под носа перспективное дело утащат. За своим начальником Управления, как за каменной стеной.
Последний документ в папке был: «Выписка из решения Коллегии КГБ об усилении защиты секретов в области ядерных исследований».
Ну, тут все ясно: секреты под замок. Всех секретоносителей спрятать от посторонних глаз. Опекать и оберегать, особенно при выездах за границу.
Нифантий Иванович устало прикрыл глаза.
Ага. А любопытных заманивать в болота и топить. Всех! Крыс, мышей, кошек и собак, а также ворон и сорок, незаконно проживающих на ядерных объектах. Поставить на учет и периодически слушать, о чем болтают между собой. Да, дела!
Скосив глаза, Костров увидел, что настенные часы показывают 21.30.
Заработался. Да! И ведь жене совсем забыл позвонить, предупредить, что опоздает к ужину.
Может, завтра с утречка успею закончить. Железный он, что ли, ей-богу?..
Нет, гасим свет, едем домой! Сейф опечатать, дверь на замок. Баста!
По гулким, в этот час уже пустым лестницам и коридорам Нифантий Иванович спустился к выходу.
Возле четвертого подъезда, напротив 40-го гастронома стояли три служебные «Волги». Водители, сбившись в кучку под одним огромным зонтом, молча курили. Вечерний ливень, начавшийся несколько часов назад, перешел теперь в мелкий, промозглый дождичек. Да, осень.
— Вечер добрый, Нифантий Иванович!
От группы водителей, торопливо растерев ногой недокуренную сигарету, к Кострову поспешил его шофер Сергей.
— Извини, Сережа, что долго.
— Ну, что Вы…
Сергей захлопнул за севшим на заднее сиденье шефом дверцу и поспешил к своему месту.
— Нет, извини. Пока доедем до моей Профсоюзной, пока поставишь машину в гараж. Потом в метро до твоего Филевского парка. Ужинать, конечно, не раньше полуночи сядешь. Извини. Но одно хорошо: на сегодня работа вся. Отдыхаем! Приятно даже просто об этом подумать, а?
Полковник чиркнул спичкой, зажигая в который раз за вечер погасшую трубку.
Ответа не последовало.
Игорь Платонович Стародубцев проработал бок о бок с Костровым уже много лет, но кое в чем шофер Сережа знал Нифантия Ивановича даже лучше заместителя начальника Управления.
«На сегодня работа вся!» Как бы не так! Сергей хорошо чувствовал горьковато-ванильный запах табачной смеси, которую курил шеф этим вечером по дороге домой. Эта смесь — для работы. Работы самой ответственной и напряженной, не знающей перерывов и времени суток. Да и когда еще, как не во время серьезных раздумий, полковник Костров позволял себе тратить столько спичек на разжигание постоянно гаснущей трубки? Это он-то, мастер курения, гордящийся этим своим искусством не меньше, чем опытом работы и высоким положением в КГБ?
Так что всю дорогу молчал Сережа, не лез с разговорами, понимал важность момента.
Город засыпал. Машина стремительно неслась по опустевшим улицам Москвы. Сидящий на заднем сидении этой машины человек размышлял, поминутно доставая спичечный коробок, чтобы снова и снова разжигать все время гаснущую трубку.
Ни Гали в Париже, ни Моше в Тель-Авиве, ни профессор Коган в Дубне, ни Анатолий Иванович в Москве еще не знали, что в голове Нифантия Ивановича Кострова нити их судеб уже переплетались и завязывались в узел.
«Волга», притормозив на повороте, выехала на улицу Профсоюзная как раз в тот момент, когда полковник Костров мысленно заключил:
— А как же назвать будущую оперативную игру? Не будем мудрить, назовем ее операция «Сусанин».
Название пришло как бы само собой. Пусть «Сусанин» поводит израильтян по бесконечным лабиринтам, не имеющим выхода к цели.
Глава 3
Читать бесплатно другие книги:
