Мадам Гали – 4. Операция «Сусанин» Барышев Юрий
Дансинг оказался очень приятным местом с уютным баром и с просторной танцевальной площадкой. Сбоку находилось помещение для оркестра, впрочем, оркестр — это сильно сказано. Сегодня там играло трио — гитара, саксофон и скрипка. «Что же, легче будет договориться, если Гали захочет заказать какую-нибудь музыку», — подумал Жан.
Но Гали не требовала от него звезд с неба. Похоже, она понимала, что «нищий студент» не располагает особыми средствами, и не хотела ставить его в неловкое положение. Она попросила Жана заказать ей мартини со льдом, а сама села за столик и стала наблюдать за танцующими.
Народу было немного, среди танцующих пар особо выделялась одна — молодой красавец, с великолепным телом и копной черных волос и дамочка преклонного возраста, увешанная драгоценностями, как новогодняя елка. Они танцевали вальс. Дамочка постоянно сбивалась с ритма, наступала кавалеру на ноги и шутливо извинялась. Кавалер относился к этому спокойно и начинал танец снова и снова, попутно поясняя что-то партнерше. Его терпению можно было только удивляться, если не знать, что у него за профессия.
Парень был жиголо — человек, развлекающий дам за деньги. В его обязанности входило подсаживаться к дамочкам за стол, ухаживать за ними, танцевать, поддерживать светскую беседу. То есть делать все то, что обычно делает кавалер, только, разумеется, не бескорыстно.
— Во дает, — сказал Жан, подходя к столику с бокалом мартини для Гали и рюмкой коньяку для себя.
Эти слова относились к тому самому парню-жиголо, который сейчас танцевал с партнершей рок-н-ролл. Он увлекал ее за собой, подбрасывал, кружил на месте, и она, словно обретя второе дыхание, отплясывала, как шестнадцатилетняя девчонка. Пусть невпопад, но зато с каким задором!
Гали с жадностью наблюдала за этой парой. Она так любила танцы! Горячие, страстные, стремительные. Они пьянили ее, как бокал хорошего вина. Возбуждали, как ласки опытного любовника. Это тоже было высокое искусство. Искусство, в котором она стала профи. Но, как и в области любовных утех, многое зависело от партнера. А с ними-то ей последнее время как раз и не везло.
Черт, этот парнишка будет занят еще очень долго. Не в правилах жиголо бросать свою партнершу. Даже ради такой женщины, как Гали. Это непрофессионально. А ведь она, пожалуй, даже заплатила бы ему, чтобы он стал ее кавалером. Потому что деньги — самый простой способ получить желаемое. Если они есть, конечно. А ей хотелось заполучить этого танцора, здесь и сейчас.
— Гали, если бы я заказал тебе чай, то сказал бы сейчас, что он остынет, — сказал Жан. Ему очень не понравилось явное внимание Гали к молодому танцору.
Гали сделала маленький глоток. Тьфу, что за гадость! Этот мальчишка не может даже сделать правильный заказ. Гали поставила бокал на стол, думая, как бы наказать Жана за свое плохое настроение.
— Может, пойдем танцевать, — робко спросил Жан.
— Ну что же, пойдем. Вам дается шанс, месье Фурье.
Если Вы не сумеете угодить мадам Легаре, а угодить ей очень сложно, она покинет Вас навсегда. Не в мир иной, конечно, что вы, есть места приятнее. Просто она вычеркнет вас из списка особей мужского пола, достойных ее, пусть мимолетного, внимания.
Жан вывел свою партнершу в центр танцевальной залы. Музыканты доиграли последние такты рок-н-ролла. Наступила тишина. И в этот момент Жан понял, что не бывает ничего случайного. Быть может, он встретился с той маленькой девочкой из предместья Марселя именно для того, чтобы она привела его в школу танцев. И чтобы он мог не ударить в грязь лицом перед самой прекрасной женщиной на свете. Та девочка, как же ее звали?.. Но вспомнить ее имя Жан не успел. Грянули первые аккорды танго — самого любимого танца Жана.
Как только Жан начал танец, Гали поняла, что нашла в нем достойного партнера. Он властно вел ее вперед, разворачивал, отталкивал, бросал и ловил в последнюю минуту. Каждый шаг, каждое движение было точным, выверенным, и в то же время вдохновенным, как импровизация. Это был танцор от Бога. Его сильные руки обжигали ее сквозь тонкий шелк платья. Его стремительные движения возбуждали, раззадоривали ее. Она словно слилась с ним в единое целое, чувствовала малейшее движение, нет, даже просто намек на движение, и отвечала, и подчинялась, потому что он был сильнее, потому что он был прав.
Это был экстаз, любовное безумство, симфония, построенная на консонансах. Это было больше, чем оргазм, потому что длилось неизмеримо дольше. Гали только оставалось отдаваться этому безумству и кричать: еще, еще, еще!
После танго они танцевали вальс, рок-н-ролл, чарльстон. Они не останавливались для передышки — она была им не нужна. Им хотелось вновь и вновь наслаждаться движением, музыкой, свободой, друг другом.
Они были в центре внимания публики. Жиголо с пожилой дамочкой были забыты. Люди, ранее танцевавшие, рассеялись по столикам. Они не решались, да я не хотели вставать на пути у парочки. Ведь не часто увидишь такое. Нет, они предпочитали наблюдать со стороны за вихрем, носившемся по танцевальной площадке. Вихрем, состоящим из Жана и Гали.
И только тогда, когда сил почти совсем не осталось, они сели за столик. Под шквал аплодисментов.
«Дрянной мальчишка!» — подумала Гали. — Зачем он потратил предыдущий вечер на глупые прогулки по Парижу, зачем пытался произвести на нее впечатление застарелыми лекциями. Как будто этим можно пленить искушенную женщину! Лучше бы сразу повел ее в дансинг. Он обладал таким сокровищем, умением танцевать, и посмел скрыть это от нее! Негодник!
Гали действительно была довольна проведенным вечером.
А потом они еще долго бродили по ночному Парижу, начиная танцевать то у здания Пантеона, то у Люксембургского дворца.
Они очень устали в тот вечер. Но Жан все же сделал еще одну попытку остаться у Гали на ночь. А Гали, хоть и позволила проводить себя до самого дома, все же не пустила его. Зато поцеловала. Сама. Долгим волнующим поцелуем. И захлопнула за собой дверь.
Жан возвращался домой и с удовольствием перебирал в памяти все события сегодняшней встречи.
На этот раз все пошло как по маслу. Он был на высоте и доставил наслаждение Гали. Ее отношение к нему изменилось, он это чувствовал. Все было хорошо. Тогда откуда это странное ощущение пустотного провала? Словно где-то в глубине души образовалась крохотная дырочка, в которую медленно утекает радость, осознание победы? Что это за ложка дегтя в бочке с медом?
Что такое случилось сегодня, что заставило его мучительно рыться в памяти вместо того, чтобы просто торжествовать? Неужели воспоминание о той девочке? Как же ее все-таки звали? Да, точно, Жени!
Они познакомились, когда Жану было тринадцать лет. Он брел по морскому берегу с независимым видом, вырабатывая походку боцмана. А она наблюдала за ним сверху и смеялась. Потому что он действительно выглядел смешно — худенький мальчик, шагающий вразвалку. Мальчик, желающий быть похожим на моряка, но не являющийся им. А ведь были ребята, что в его возрасте уже плавали юнгами, и не на каких-то там катерах, а на самых настоящих кораблях. Но разве ему отец позволит!
И вдруг сверху посыпались мелкие камушки. Это Жени нечаянно столкнула один ногой, а тот вызвал маленький камнепад.
— Ты чего тут делаешь? — недовольно спросил Жан девочку.
— Если ты хочешь владеть своим телом, пошли со мной, — вместо ответа сказала она.
«Владеть телом» — эти слова ассоциировались у Жана в период полового созревания со вполне определенными понятиями, и он, заинтригованный, пошел вслед за этой загадочной девочкой, зовущей его в мир эротических фантазий.
Но все оказалось гораздо проще. Жени привела его в танцевальную школу мадам Лекре. И та, оценив природные данные Жана, взялась обучать его танцам, хотя обычно новичков его возраста не брали.
Жени любила верховодить. Она попросила мадам Лекре, чтобы та поставила ее в пару с Жаном и поскольку была ее лучшей ученицей, ей не отказали. Жан оказался способным учеником, и вскоре оказался одним из лучших танцоров школы. Во многом ему помогла именно Жени. Он вспомнил то ощущение легкости, полета, которое возникало у него каждый раз, когда он вел в танце эту хрупкую девочку.
Жан вспомнил и тот день, когда они впервые поцеловались. Они бродили тогда по набережной, разговаривали о замке Иф и спорили о том, на каком именно уступе могла стоять Мерседес, ожидая своего возлюбленного. Он тогда спросил у нее, а она стала бы ждать его всю жизнь.
— Конечно нет, — сказала тогда Жени и засмеялась. А потом вдруг поцеловала его сама и убежала.
Жан вдруг понял, почему вспомнил все это сейчас. Ведь и тогда он испытывал это не сравнимое ни с чем ощущение счастья, радости, восторга. И тогда он раскрепощался, вырывался на свободу, сливаясь в танце с Жени.
Так значит то, что происходит сейчас, с ним уже было? Значит, Гали не единственная женщина, которая может быть в его жизни. Возможно, он вообще ошибся в выборе.
Нет! Жан даже тряхнул головой, отбрасывая предательские мысли. Его любовь к Гали усиливалась одним немаловажным обстоятельством: он хотел ее, хотел страстно, безумно, как никогда не хотел никакую другую женщину. И в этой способности возбуждать его страсть, именно страсть, ей не было равных.
Гали вошла в дом и прислонилась к двери. Как ей было хорошо сегодня! Она прошлась по квартире, любуясь копиями картин. Жана она сопоставила с картинами Матисса. В его манере писать, в крупных мазках, смелой игре с цветом было что-то общее с дикой красотой леопарда, присущей Жану. Такие же смелые, сильные движения, та же порывистость. Гали усмехнулась. Мальчишка ей определенно нравился. Она, пожалуй, с ним еще встретится.
Гали приняла душ и, закутавшись в прозрачный пеньюар, прошла в спальню. Пожалуй, она почитает перед сном. Она взяла какой-то журнал и стала его листать. Сейчас ей нужно легкое, не требующее особого погружения в чтение.
Она перелистывала страницу за страницей, пытаясь вникнуть в новые веяния моды, живописи, киноискусства. Она пыталась уловить, что еще хотел добавить знаменитый критик месье Гровер к своим высказываниям о французском импрессионизме в кино. Но вместо этого постоянно возвращалась мыслями к Жану.
Как он положил ей тогда руки на плечи, властно, страстно. Она тогда чувствовала жар, исходящий от них, даже через платье. Она могла бы почувствовать его и сейчас. Если бы позволила Жану остаться. Тьфу, что за мысли! Гали не привыкла жалеть о принятом и, тем более, исполненном решении. Не будет она делать это и сейчас.
Но перед глазами постоянно вставал Жан. Его сверкающие глаза, дерзкая улыбка. Куда делся тот застенчивый юноша, которого она привыкла в нем видеть! Когда Жан начал танец, он словно бы высвободил свою истинную сущность — свободного, сильного самца. И этого самца Гали страстно желала.
Гали вспомнила его слегка изогнутые, чувственные губы. Как он мог бы ее поцеловать, если бы она хоть раз дала ему волю! Гали провела языком по кончикам губ. Она почувствовала, как напряглось и заныло все тело. От одного воспоминания, подумать только!
Жан тоже думал о Гали. Впрочем, в отличие от нее, для него это уже вошло в привычку. Какая она гибкая! Как молоденькая девочка. Какие у нее замечательные волосы! Они, касаясь его напряженных мускулов во время танца, щекоча их, взвинчивали его до предела, придавали его ощущениям необычайную остроту. А губы Гали! Жан вспомнил, как она поцеловала его на прощание. Эх, ну почему она не дала ему как следует ответить на поцелуй. Жан почувствовал, как напрягается все его тело. И он побежал. Он бежал вверх по улице, пытаясь сбросить энергию, бьющую в нем ключом. Ту, которую его сверстники разрежали очень приятным для них способом, с помощью подружек разных возрастов и национальностей. Но Жан вместо этого бежал, все быстрее и быстрее.
Жан остановился отдышаться. Он чувствовал усталость во всем теле, ноги ныли. Но, не смотря на это, он отчаянно хотел Гали. Если бы это было возможно, он занимался бы с ней любовью до утра, и еще целый день, и еще. Он смог бы, Жан был в этом уверен.
Наконец, он остановился. Так не пойдет. Нужно идти домой, спать. Утром это наваждение рассеется. Жан добрел до общежития, повалился на кровать, и только его голова коснулась подушки, вырубился моментально. И никаких снов ему не снилось.
Глава 13
Аарон Селла, сотрудник резидентуры «Моссад» в Москве, ранним сентябрьским утром, прогуляв собаку и выпив чашечку крепкого кофе, сел в машину, прогрел мотор и выехал со двора дома в Большом Тишинском переулке, где он жил.
Его маршрут движения по улицам Москвы был рассчитан таким образом, чтобы можно было, не делая лишних петель, проехать по Краснопресненской улице в сторону Звенигородского шоссе, мимо метро «Улица 1905 года».
Иногда Селла брал с собой жену, и они объезжали магазины для иностранцев — «Березка». Жена делала необходимые покупки и одновременно помогала мужу, насколько это возможно, выявить наружное наблюдение, считывать метки о закладке тайников, да мало ли что еще может попросить дорогой и любимый. Хотя это иногда и является нарушением инструкций резидента, но, как известно, победителей не судят.
Руфь вот уже неделю по состоянию мужа чувствовала, что готовится что-то серьезное. Она хорошо изучила за 10 лет, которые они прожили вместе, мельчайшие проявления стрессов супруга. Аарик, например, становился в такие дни сексуально активным. И это ей очень нравилось. Он отказывался от алкоголя и почти переставал есть. Через три-четыре дня после операции, сбросив 3–4 килограмма, он возвращался в свое обычное состояние, становился веселым, много шутил, занимался с детьми и… не приставал к жене. Но она не обижалась, ей вполне хватало того, что она получала в периоды горячки.
Аарон рассчитал так, что, когда красный свет светофора зажегся, он подъехал к осветительному столбу около памятника героям 1905 года. На высоте 1,5 метров Руфь увидела четко нарисованную мелом букву «Z». Зажегся зеленый.
— Поехали, что ты стоишь, — спокойно сказала Руфь, — сигнал на месте.
Бросив машину во дворе посольства, Аарон, перескакивая через две ступеньки, поспешил к резиденту. Сколько у него уже было за плечами успешно проведенных операций, и даже в Москве, с ее жестким контрразведывательным режимом. Но каждый раз, получив от одного из агентов сигнал о том, что есть секретный материал, он чувствовал себя так, как будто это в первый раз.
— «Хронос» поставил сигнал о закладке тайника, — сходу начал Аарон.
— В течение двух ближайших дней надо его обработать, — спокойно, как будто речь идет о сборе картошки, ответил резидент.
Наум Коэн работал в Москве всего пол года, поэтому ко всем источникам информации, приобретенным резидентурой до него, относился с некоторой ревностью и предубежденностью. Глубоко внутри он считал, что каждый второй, это внедренный в их сеть агент контрразведки КГБ. Коэн вызвал в кабинет двух старожилов — самых опытных сотрудников резидентуры:
— Завтра, в 17.00 проводим выемку тайника «Купол». Ответственный за выемку Аарон. Ответственный за обеспечение безопасности, — он окинул взглядом присутствующих, — Херцог.
Немного подумав, он продолжил тихим голосом:
— В том числе и за контроль радиоэфира. Все детали операции и уточнения за Аароном. Я вас жду у себя завтра в 19.30. О готовности доложите к концу дня. Желаю удачи.
На следующий день, в 14.00, из ворот посольства с интервалом в 1,5–2 минуты выехали сразу три автомобиля. В первой выехал резидент, за которым тут же увязались две машины Седьмого Управления КГБ. Наружная разведка Лубянки не очень-то и пряталась, но соблюдала правила приличия.
Наум Коэн удовлетворенно хмыкнул: его задача — увести за собой наружное наблюдение куда-нибудь подальше на другой конец города. Там он немного покрутится и вернется в центр Москвы, где встретится в ресторане «Арагви» со своим приятелем из посольства Франции.
За рулем третьей машины — «Lincoln» Station Wagon — сидел самый опытный сотрудник резидентуры Клинберг. Во вместительном багажнике, сложившись буквой «z», головой на маленькой банкетной подушке, лежал Аарон. Машина долго крутила по переулкам Старого Арбата. Наконец заехала в какой- то тупик. Разворачивая длинную машину, Клинберг воспользовался для удобства въездной аркой старинного трехэтажного дома. Если бы кто-то из любопытных и видел этот маневр, он бы ничего бы не заметил.
После разрыва дипломатических отношений с Израилем в 1967 году в результате нападения Израиля на Египет, интересы Израиля в СССР представляло посольство Голландии, под крышей которого работали израильские разведчики в консульском отделе посольства. Отношения были восстановлены только в 1991 году перед самым крушением СССР. Поэтому вторая машина, видавший виды «Ford», выехавшая из ворот Голландского посольства и резко набиравшая скорость, проскочила на красный свет и, визжа тормозами, понеслась в сторону, противоположную той, куда покатил не спеша благородный «Линкольн». Дежурный милиционер, переодетый сотрудник Лубянки, дежуривший в будке у ворот посольства, казалось, от охватившего его волнения вот-вот начнет жевать телефонную трубку. Его главная задача заключалась в том, чтобы немедленно сообщать на базу 7 Управления обо всех выезжающих дипломатических машинах и пассажирах в них. Сил «наружки» хватило только на две машины. Клинберг уже через пол часа удовлетворенно понял, что хитрость удалась.
«Наружка» пасет холостые машины. Он чистый. Выезжая из тупика, он повернул направо, остановил машину около газетного киоска. Хорошо осмотрелся по сторонам. Накупил газет и журналов, бросил их на заднее сиденье и поехал в сторону Открытого шоссе.
Через пятнадцать минут из тупика вышел одетый в поношенное пальто, с дерматиновой сумкой в руках мужчина. Стоптанные ботинки, давно не чищенные, потертые обшлага брюк и неопределенного цвета шляпа, из-под которой торчали длинные седеющие волосы. Дополнял картину длинный клетчатый шарф вокруг шеи, закрывающий пол-лица. Человек внешним видом походил на типичного московского инженера или учителя, переживающего не лучшие времена. Его серая фигура минуту-другую была видна на фоне белых стен домов, а затем затерялась в толпе таких же серых одиноких фигур.
Начальник 3 отдела 7 Управления в 14.15 получил от дежурного срочную информацию: замечено активное шевеление у израильтян в посольстве Голландии. Практически вся резидентура в 14.00 выехала на трех машинах с дипломатическими номерами в город. Две машины были взяты под контроль. На третью не хватило сил, резервная бригада по срочному вызову не смогла прибыть во время, так как «сдох движок».
Сотрудникам постов ГАИ была дана команда немедленно сообщать дежурному 7 Управления о появлении черного «Линкольна — Wagon» с посольскими номерами. Но он как сквозь землю провалился. Наконец, где-то через час, пост ГАИ засек «Линкольн» на Ярославском шоссе в районе Лосиного острова. Свободная бригада на новой машине тут же метнулась в указанный район. «Линкольн», не спеша, двигался по противоположной стороне Ярославки в сторону центра. Машина «наружки», дав ему проехать метров 100, резко развернулась на 180 градусов и, нарушая все возможные правила, пересекла две сплошные полосы и устремилась в погоню.
Клинберг краем глаза видел метнувшуюся «Волгу» и понял, что это его «хвост». Он услышал за собой суматоху и истошные гудки легковушек, которых подрезала белая «Волга» с частными номерами. Как профессионал, он спокойно относился к тому, что его пасет КГБ. Главное не злить ребят и соблюдать неписаные правила игры. Например, нельзя было без нужды отрываться от наблюдения, или создавать для них и их машин опасную ситуацию. Нельзя было 3–4 часа держать ребят на морозе при -2 °C, когда сам сидишь в ресторане, в тепле, пьешь дорогое вино и наслаждаешься шашлыком.
Сейчас Клинберг подтормаживал, чтобы «Волга» догнала его. Потом он спокойно влился в общий поток редких тогда на улице машин и благополучно добрался до посольства. Свое задание он выполнил и заработал, как минимум, стакан шотландского виски с содовой.
Часовая стрелка показывала 16 часов с минутами. Человек с намотанным вокруг шеи шарфом сидел на крайнем сидении вагона метро и клевал носом. Сумка лежала на коленях. В вагоне было не так много людей, рабочий день еще не кончился. Пока не было спешащих домой усталых москвичей, увешанных сумками с едой. Он уже проехал, проверяясь, почти целый круг по кольцу, сделал пересадку на Курской и поехал в сторону Измайловского парка. Он спокойно поднялся наверх, вышел из метро и, не торопясь, не оглядываясь, направился в сторону Петровского подворья.
Чем ближе человек подходил к подворью, тем больше он чувствовал растущее напряжение, где то в области горла и паха. В горле начинало першить, ноги отяжелели. Несмотря на прохладную погоду, липкий пот начал струиться между лопатками. У перекидного моста на остров Аарон увидел сквозь кусты с пожелтевшей листвой трех мужчин, расположившихся на пожухлой траве и чистящих воблу. Три полные бутылки Жигулевского пива лежали на мятой газете. Рядом с очищенной луковицей и пучком редиски валялись три уже пустые. Место очень удобное для контроля за желающими посетить остров. Засада? Надо рассмотреть их лица. Нет, не стоит. Оставалось шагов двадцать.
Решение пришло мгновенно. Аарон прошел мимо моста и прогулочным шагом пошел вдоль берега. В 200-х метрах на остров есть второй мост. Если около него он заметит какое-то шевеление, значит на него расставлен капкан, и нужно будет уносить ноги. Рация, размещенная в нательном поясе, была включена на прием и молчала. Это молчание обнадеживало и подбадривало Аарона. Значит за ним пока нет контроля и он может спокойно делать свое дело. Вот теперь только мост.
«Так, что мы имеем: две мамаши с детскими колясками, девочка-подросток играет на асфальте в классики, священник в черном, длинном пальто, не спеша идет в сторону церкви. Никаких спрятанных за кустами машин и бегающих в динамовских костюмах спортсменов, со стреляющими по сторонам глазами. Внутри все успокоилось. Как будто, кто-то провел теплой рукой по животу и снял напряжение. Пора!»
Аарон направился в сторону северной стены Подворья, со стороны стадиона раздавались звонкие голоса гоняющих мяч футболистов. Все спокойно, никого. Аарон подошел к метке на стене, быстро наклонился. Кирпич легко подался. Ага! Вот и пакет с бумагами и диском.
Быстро вернув кирпич на место, Аарон расстегнул пальто и ловким движением сунул пакет в сумку, висевшую на бедре. Теперь, самое главное — не бежать и не таращиться, и не оглядываться по сторонам.
Аарон решил возвращаться в метро через ближний мост. Перейдя мост, он увидел объедки, огрызки хлеба и обглоданные скелеты воблы. Отдыхающих и след простыл. А они ведь его почти напугали. Голова под париком чесалась, потная рубаха прилипала к телу, он надо терпеть. Теперь надо добраться до Сокольников, где его должна была подобрать посольская машина. Место это было хорошо пристреляно и уже не раз использовалось для эвакуации разведчиков после работы в городе. «Мертвая зона» была около 30 метров и 5 секунд. Этого было достаточно для того, чтобы впрыгнуть из пустой трансформаторной будки, которая служила временным пристанищем, в остановившуюся на секунду рядом машину. Главное — надо беречь голову, чтобы не разбить ее при броске в машину. А потом распластаться на полу за водителем, который завалит тебя пачками бумаги для ксерокса и прочим канцелярским барахлом.
К 20 часам все участники операции были в сборе в кабинете резидента. Освободившись от парика, грима, шляпы, пальто, шарфа, Аарон волнуясь, сидел у края стола, на котором лежало содержимое тайника. Остальные участники операции сидели поодаль, живо обмениваясь впечатлениями. Все были возбуждены, любое замечание о действиях людей с Лубянки вызывало смех. Резидент недовольно покосился в их сторону.
— Чему радуетесь? Ну, удачно взяли содержимое тайника. Ну, на какие-то секунды оторвались от «наружки». Ну, а что будет в следующий раз? Как будем изымать вторую закладку? Вы обратили внимание, что у посольства после 14.00 вместо положенного одного, дежурят уже два милиционера? А во дворе дома напротив ворот посольства дежурят не две, а четыре машины? Ведь Тель-Авив нам подмогу не пришлет, а это значит нам снова придется лезть в петлю с открытым забралом. На долго ли нас хватит?
Собравшиеся притихли. Клинберг, как самый старший по возрасту и самый опытный имеет право перечить начальству.
— Ничего страшного, шеф, успех всегда надо отмечать с хорошим настроением. Ведь все-таки мы проскочили у них сквозь пальцы, — и он хлопнул себя по бедрам. — Ну, а в следующий раз, — и он завертел задом, — мы Аарика оденем проституткой. Натянем на него короткую, обтягивающую его задницу, юбку. «Наружка» поволочится за красоткой, а мы в это время у них из под носа утащим закладку. А!
И он игриво подмигнул.
Представив такую картину, все, и даже резидент, дружно захохотали.
Этим же поздним вечером уборщица тетя Клава, привычными движениями швабры убирала песок и пыль, натасканную за день множеством ног в коридорах Дома номер 2 на Лубянке. За дверью одного из кабинетов на четвертом этаже раздался громкий гогот довольных мужчин. «Окаянные, — подумала тетя Клава, — нет, чтобы с женами и детьми сидеть у телевизора. — Над кем смеются? Над собой смеются».
Тетя Клава, как и положено уборщице с Лубянки, была экстрасенсом. Она угадала.
Мужики смеялись над Анатолием Ивановичем, который пошел сдавать в ларек шесть бутылок из-под пива с тем, чтобы купить еще две. Воблу выменяли на виски у ребят из 3 Управления. Ее загружали самую вкусную и жирную в запаянных банках на камбузы атомных подводных лодок, которые уходили в дальние походы подо льдами Арктики. Особистам кое-что перепадало. Капкан в Измайловском парке сработал.
Через два дня в вализе дипломатической почты из Москвы в Тель-Авив улетела первая дезинформационная бомба «made in KGB» для жаждущих погреться у атомного костра израильских ученых.
Глава 14
Через три месяца после встречи в Церне от Когана Якова Соломоновича в израильском ядерном центре Nuclear Dimona Plant была получена первая посылка. К материалам для их изучения и возможного использования допущены только самые надежные люди. По первому приближению, материалы подлинные и весьма ценные. Достоверность их частично подтверждается из американских источников. За полтора года от «Хроноса» было получено пять «посылок». Сомнения в достоверности материалов отпадают, а сам «Хронос» причисляется к особо ценным источникам информации по ядерной тематике.
В Москве тоже довольны развитием агентурнооперативной операции «Сусанин». Специальный отдел Второго Главка, главной задачей которого была дезинформация противника через Когана, заваливал израильских ученых подлинными материалами по так называемой «тупиковой тематике» трехлетней давности. В науке известны далеко не единичные случаи, когда в трубу вылетали сотни тысяч, миллионы долларов или рублей на исследования, завораживающие своими перспективами. Например, дистанционно-деструктивное воздействие на жизненно важные органы руководителей враждебных государств. Или использование способностей экстрасенсов в обнаружении секретных шахт баллистических ракет на территории главного противника. Самое удивительное было то, что в отдельных случаях были зарегистрированы положительные результаты. Это настолько вдохновляло инициаторов «тупиковых идей» как в СССР, так и в США, что они были готовы проломить любые преграды и добиться финансирования.
У Якова Соломоновича также появились сторонники-энтузиасты в центре ядерных исследований Димон, который располагался далеко к юго-востоку от Тель-Авива в пустынной, безлюдной местности. Они, конечно, не знали, чьи это исследования, но уже высчитали, что из Москвы. Несмотря на строжайший запрет делиться информацией между сотрудниками центра, работающими в разных отделах, но слухом земля полнится. Есть люди, которых просто распирает желание рассказать другу о тайне, в которую он посвящен.
Только через несколько лет израильтяне поняли, что они рыли тоннель по ложным чертежам. Но к тому времени в мире и в самом Израиле произошло столько трагичных и судьбоносных событий, что приходилось зализывать раны одновременно во многих местах.
А пока акции Гали резко пошли вверх сразу и на Лубянке, и в «Моссад». КГБ в специальной записке на имя Генерального Секретаря доложил о стремлении Израиля создать ядерное оружие и научных работах, проводимых в этом направлении. О том, что выявлено пять сотрудников израильской разведки, работающих под дипломатическим прикрытием в посольстве Израиля в Москве.
Круглосуточное наблюдение за тайником на Петровском подворье и специальная аппаратура позволили сфотографировать сотрудников израильской разведки во время изъятия материалов. КГБ просил разрешения у Политбюро ЦК КПСС на проведение акции пресечения действий израильских спецслужб с арестом выявленных разведчиков и их выдворением из страны.
Но это было потом, а пока «Моссад» был доволен тем, что Гали помогла организовать выход на Когана Якова Соломоновича и трижды с ним встречалась по их просьбе. На последней встрече Гали передала Якову Соломоновичу от «Моссада» золотые серьги с бриллиантами и массивное золотое кольцо для его супруги ко дню рождения. Это был скромный, но весомый знак внимания.
Глава 15
Гали сидела в своей любимой «пестрой» комнате с чашкой крепкого кофе в руке. Она отпивала по маленькому глоточку, размышляя, как лучше провести сегодняшний вечер. Стоит ли куда-нибудь пойти или нет.
Кофе был хорош — неудивительно, ведь она сама сварила его. А уж искусством приготовления этого самого нужного для человечества, после спиртного, разумеется, напитка, она обладала в совершенстве.
Кофе стимулировал работу мозга, помогая привести мысли в порядок. Гали сделала еще глоток. Кофе оказался крепким, действительно крепким… как объятия Жана.
С того вечера в дансинге она с ним не виделась — не до того было. Но время от времени она вспоминала о нем, когда безумно хотелось танцевать, как сейчас. И чувствовать рядом сильное молодое, брызжущее жизненными соками тело мужчины. Именно молодого мужчины.
Так за чем же дело стало? Гали открыла записную книжку и быстро нашла номер Жана. То, что она переписала его с листочка к себе в книжку, свидетельствовало о многом. Например о том, что она возвела его в ранг периодического кавалера. Нет, не любовника, любовниками они еще не стали. Хотя кто знает, может быть сегодня…
Гали набрала номер.
— Алло, — ответили на том конце провода. Что за чертовщина! Опять женский голос! Кто эта девушка ему, интересно? Гали почувствовала себя уязвленной. Хотя, может быть, просто сестра. Да вообще, какое Гали до всего этого дело? Она хочет развлечься с Жаном сегодня, и она это получит.
— Будьте добры, позовите Жана, — любезным тоном сказала она.
— Ой, а его нет. Что ему передать.
— Передайте ему, что если он хочет сегодня со мной встретиться, пусть ждет в «Чайном салоне Хемингуэя» в семь вечера. Благодарю за любезность.
И Гали положила трубку. Что же, если эта нимфетка передаст все вовремя, Жан будет там, это уж точно.
Мари присела у телефона. Опять эта женщина! Сколько она еще будет мучить Жана?! С тех пор, как он с ней познакомился, а Мари почувствовала сразу, когда это произошло, он сильно изменился. Стал более нервным, более замкнутым. Последний звонок еще больше вывел его из колеи: он стал надолго уходить куда-то, как говорил, «гулять по Парижу».
Жан, Жан! Разве плохо им гулялось всем вместе, когда они собирались компанией — Елен, Рене, Поль, Дени, Жан и она, Мари? Девушка вспомнила, как они все вместе прогуливали уроки, шатались по кварталам, ездили в Булонский лес и возвращались обратно через Елисейские поля и улицу Риволи. Неужели он забыл, как они любили заходить в различные кафе на Больших Бульварах? «Кафе де ля Пэ», кафе «Наполитен», куда они направлялись с наивной надеждой вдруг перенестись в атмосферу Италии, кафе «Прево», шоколад которого пользовался исключительной славой? Не говоря уже о «Кафе де Флор» — излюбленном местечке писателей-экзистенциалистов. И тех, кто хочет на них поглазеть, конечно.
А кладбище Пер-Лашез? Они как-то притащились туда поздней осенью, в дождь. Но все равно упорно ходили и смотрели могилы своих знаменитых соотечественников: Мольера, Лафонтена, Бальзака, Шопена, Мюссе, Мюрата…
И еще тот вечер в Гранд Опера, когда они первый раз пошли в оперу. Договаривались все вместе, но ребята не смогли, и им с Жаном пришлось идти вдвоем. Мари улыбнулась. Жан тогда прочитал ей целую лекцию. Он, обладающий феноменальной памятью, любил поражать слушателей обилием дат и фамилий, знанием истории архитектурных памятников. Только вот забывал, что справочники, которые он почти дословно пересказывал, читает не он один. Поэтому этот большой ребенок часто попадал в смешное положение. Такой вот он был забавный, ее Жан.
Мари закрыла глаза, вспомнила лицо Жана, когда он рассказывал ей об Опере.
Говорят, к опере нельзя относиться спокойно. Ее либо любишь, либо ненавидишь. И это становится понятно с первого раза. В тот вечер Жан и Мари поняли, что оба любят оперу. Но с тех пор так в нее больше и не ходили: то времени не было, то денег… Однако Мари часто вспоминала тот вечер, самый счастливый вечер в ее жизни.
— Да, прекрасное было время, — вздохнула Мари. Но потом появилась эта женщина. Мари видела, что эта страсть вытягивает из Жана все соки. Что же делать, ведь надо что-то делать. Мари решительно встала. Она не может сидеть и глядеть на это безобразие, сложа руки! Но для начала надо передать Жану послание его «прекрасной возлюбленной». Иначе он не простит ей этого никогда.
Гали оделась специально для танцев: ярко-красное платье, облегающее сверху и расширяющееся книзу, с глубоким разрезом. Волосы она специально оставила распущенными.
Когда она вошла в «Чайный дом Хемингуэя», все мужчины повернули к ней головы: к кому подойдет эта красотка.
— Ну что же, месье Фурье, я дарю вам этот маленький триумф, — подумала Гали. Но Жана в кафе не было!
Гали, рассерженная, сидела за столиком и пила чай. Вот так Жан! Что все это значит, ведь уже половина восьмого! Как он посмел не прийти, когда ей так хочется танцевать?!
— Простите, вы ждете Жана? — раздался рядом мелодичный голос.
Гали узнала его сразу. Это была та самая девушка, с которой она разговаривала сегодня по телефону. Типичная серая мышь: худенькая, что так свойственно парижанкам, с короткой стрижкой. Так-так, интересно. Ну и что вы нам скажете, госпожа Мышь?
— Нам надо поговорить, — произнесла Мари.
«Нам надо поговорить! Что за тон! — подумала Гали. — Она не просит, она приказывает! Какого черта!» Мадемуазель Мышь словно услышала ее мысли.
— Я Вас очень прошу. Это важно.
— Ну, хорошо, — сказала Гали и поудобней устроилась на стуле, закинув ногу на ногу.
Значит, она ничего не передала Жану. Вот нахалка! Теперь понятно, почему его до сих пор нет. Но чего ей надо? Она не была похожа на обычных баб, вступающих в борьбу из-за мужиков и не останавливающихся в этой борьбе ни перед чем. Гали не раз видела, как отчаянно такие сучки могли драться, задирая друг друга чуть ли не до смерти, если их вовремя не разнимали. Не походила она и на другую категорию женщин — тонких стерв, плетущих свои интриги за спинами ничего не подозревающих кавалеров. Такие слова лишнего не скажут. И уж конечно не сделают опрометчивого шага вроде разговора тет-а-тет с соперницей. Гали отлично знала их психологию. Она сама была такой.
Эта же из тех, про кого говорят: «В тихом омуте черти водятся». От них можно ожидать всего. Хотя обычно считается, что они ни на что не способны. Да, любопытный экземплярчик! И глаза у нее интересные. Как бы их получше определить? Слишком честные, что ли. Такие бывают только у отъявленных пройдох, так легко обманывающих других, потому что научились сами верить своему обману, и у действительно честных людей. И еще неизвестно, кто хуже. «Простота хуже воровства», — вспомнила Гали русскую поговорку. «Итак, чего желаете, мадемуазель Мышь?»
Мари сильно нервничала. Она боялась все испортить. Но что-то сделать она должна! Или хотя бы попытаться. Ведь не зря она сказала Жану, что Гали назначила встречу на восемь. Мари догадывалась, что Гали опоздает, а Жан придет раньше. Поэтому она и выбрала оптимальный вариант — час разницы, чтобы успеть поговорить с Гали. Она без труда ее узнала — та самая красотка с фонтана Сен-Мишель. Так это именно она встречается с Жаном, кто бы мог подумать! И вот теперь Мари никак не могла подобрать нужных слов. А время неумолимо шло. Сейчас придет Жан…Ну же, Мари!
— Оставьте Жана. Вы ведь не любите его, — девушка сказала совсем не то, что собиралась вначале.
Гали усмехнулась.
— А ты любишь? — спросила она.
— Это неважно. Главное — Жан. Вы мучаете его. Эта связь совершенно его вымотала.
— А с чего ты взяла, девочка, что он не хочет таких мучений?
— Вы ведь поиграете с ним, как кошка с мышкой, и выбросите. Оставьте его, пока он не привязался к Вам слишком сильно. Не давайте напрасных надежд. Ему будет очень плохо.
— А кто тебе дал право решать, что для него хорошо, а что плохо? Ты ему кто?
— Друг, — сказала Мари, — просто друг.
— Ну что же, «просто друг», мы с Жаном как-нибудь сами разберемся в наших отношениях, ладно?
Мари посмотрела на часы: без пятнадцати восемь. Сейчас придет Жан. Он не должен застать ее здесь. Мари, чуть не плача, вышла из кафе. Ничего она не добилась своим разговором. И на что только рассчитывала? Лишняя порция унижения. Вечно у нее все через одно место. Мари медленно пошла по улице, занятая своими горестными мыслями.
Гали эта ситуация только позабавила. Надо же, наш Жан, оказывается, пользуется успехом у глупых студенток! Гали еще раз вспомнила эту мадемуазель Мышь, сидевшую несколько минут назад перед ней. «Оставьте Жана. Вы его не любите!» А что ты сделала, чтобы он оставил меня? Мужчину нужно уметь завоевывать!
Гали подняла голову и увидела Жана, спешащего к ней навстречу.
— Гали, ты уже здесь, — он, сияя от счастья, подошел к ней, и поцеловал руки. Так-то лучше, молодой человек, долой скованность!
— Да вот, решила прийти пораньше. Выпить чаю перед танцами.
Она наклонилась к нему.
— Не хочу терять ни минуты, — заговорщически прошептала она на ухо.
— Знаешь, о чем я подумала? — спросила Гали, когда они вышли из «Чайного салона Хемингуэя». — Я ведь о тебе практически ничего не знаю.
— Как и я о тебе, — улыбнулся Жан, — но у меня ведь нет на это никаких прав, верно?
Гали усмехнулась. О ней практически ничего не знали даже те люди, которые считали себя очень близкими ей, и полагали, что у них есть на нее какие-то права. Что же, Жан, ты высказал вполне зрелую мысль, поздравляю!
Но вслух этого Гали, разумеется, не сказала:
— Все равно, расскажи о себе, — попросила она.
— Ну, родился я в Марселе, втором городе Франции по численности населения после Парижа, — улыбнулся Жан и добавил: — с пригородами около 1 млн. жителей…
Гали тоже улыбнулась. Кажется, ей опять хотят прочитать лекцию. Жан таким образом решил посмеяться над своим глупым поведением во время их первой прогулки. Что же, не будем мешать.
— Кроме того, Марсель — старейший город Франции и крупнейший морской порт Средиземноморья, основан греками в 600 году до нашей эры. Своего расцвета Марсель достиг в XIX веке в связи с расширением владений Франции в Северной Африке и с открытием Суэцкого канала. К достопримечательностям города относится весьма оживленная днем улица Ла-Канбьер. В конце нее сохранился старый порт Вье-Пор. Соседние улицы также полны жизни, причем наиболее популярным местом является район вокруг Дома оперы. Ночная жизнь города удивительно тиха. Большинство людей направляется в ночные клубы соседнего города Экс-ан-Прованс.
Самая высокая точка города — базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард, построенная в романо-византийском стиле в XIX веке. На ее вершине возвышается золотая статуя девы Марии, а с подножья открывается великолепный вид на город и акваторию Средиземного моря. Знаменит замок на острове Иф с сырыми подземельями, описанный в романе Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». Еще одна достопримечательность Марселя — Ситэ-Радьез — «сияющий город» — построенное в конце 40-х-начале 50-х годов знаменитым архитектором Ле Корбюзье семнадцатиэтажное жилое здание на бетонных сваях.
Но, как ни был хорош Марсель, мне пришлось покинуть его. А что может быть прекрасней Марселя? Только Париж. Я приехал туда в возрасте семнадцати лет, чтобы поступить на математический факультет «Гранд Эколь Нормаль» — лучшего университета страны. Он считается даже более престижным, чем знаменитая Сорбонна.
— Только не надо рассказывать мне историю Сорбонны с момента ее создания, — засмеялась Гали. — Сорбонна (Парижский университет) обязана своим именем Роберу де Сорбонну, духовнику Людовика IX и автору ученого трактата «О рае», основавшему в 1253 году колледж для изучения теологии», — произнесла она, пародируя Жана.
Юноша засмеялся.
— Я все это прекрасно знаю, — сказала Гали. — Расскажи лучше про твоих друзей. Эта девушка, с которой я разговаривала по телефону, кто она?
— Это Мари, мой близкий друг.
— Насколько близкий? — лукаво спросила Гали.
— Она из нашей компании: Елен, Рене, Поль, Дени и Мари. Они замечательные, правда.
— Расскажи мне о них, — попросила Гали, беря его под руку.
Жан был на седьмом небе от счастья. После того вечера в дансинге он уже смел надеяться, что нужен Гали, что она его хочет, возможно, так же сильно, как и он ее. Но проходил день за днем, а его прекрасная возлюбленная все не звонила. Жана уже не удовлетворяли прогулки с друзьями, он тосковал по Гали, тосковал отчаянно. Ему стало труднее сосредотачиваться на учебе, и, понадеявшись на природный талант, он совсем перестал заниматься дома. Его все раздражали, даже Мари, с которой раньше он так любил поговорить на разные темы, попередразнивать преподавателей. Он вынужден был приходить к ней, и постоянно срывал на ней свое раздражение. А бедная девушка была виновата лишь в том, что являлась обладательницей телефона, по которому ему все не звонили!
Он стал все чаще уходить в Париж, один гулял по его маленьким улочкам и вспоминал Гали: ее губы, улыбку, ощущение ее гибкого тела в руках. Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Но он твердо знал: она позвонит. Он сам не мог объяснить, откуда взялась такая уверенность, но обычно в таких случаях он всегда оказывался прав. И на этот раз интуиция его не подвела.
И вот Гали попросила его рассказать о себе. Значит ли это, что она стала относиться к нему серьезно, Жан не знал. Ему было просто очень хорошо идти вместе с ней и рассказывать ей обо всем: о своих друзьях, отце, учебе. Жаль, что путь оказался таким коротким!
Они пришли в тот самый дансинг, где были прошлый раз. С маленьким уютным баром, с просторной танцевальной площадкой и неизменным жиголо, развлекающим очередную богатенькую дамочку. Только на этот раз играл квартет: гитара, бас-гитара, ударные и саксофон.
Жан с Гали не стали тратить время на ненужные церемонии и, выпив по бокалу вина, сразу же отправились танцевать.
И вновь было то же чувство полета, единения, слияния в экстазе. Вновь он вел, раскручивал, бросал, ловил ее. Вновь она чувствовал себя точно настроенным инструментом в умелых руках мастера. Они танцевали танго, рок-н-ролл. Они заводили всех вокруг. И они подготавливали себя к тому, что неминуемо должно было произойти. Досконально изучив тело друг друга в танце, они жаждали продолжения в постели.
Когда они возвращались домой, то есть Жан провожал Гали, был уже поздний вечер. Небо было усыпано яркими звездами. Стояла тишина. Гали ожидала, что Жан затащит ее в первую попавшуюся подворотню — так велико было возбуждение обоих. И она хотела этого, и злилась, и не понимала, почему Жан этого до сих пор не сделал.
А Жан был в отчаянии. Он не мог привести Гали в общежитие, не мог предложить ей переночевать в гостинице. Все это было пошло, мелко, недостойно ее. О том, чтобы затащить ее в какой-нибудь подъезд он не мог бы и подумать. С его стороны это было бы верхом неуважения по отношению к ней, да что там говорить, это было бы подлостью. И вдруг решение пришло само собой. Они как раз проходили мимо здания, где была их общая с ребятами мансарда.
Вернее, она принадлежала Полю, но ребята давно уже оборудовали ее для встреч и совместных попоек. Они собирались там, чтобы поговорить о новых достижениях в области литературы, физики, математики или просто посмеяться, попеть песни под гитару. Как давно он уже не был на таких вот встречах! Но он был уверен, что там чистота: девчонки всегда все убирали после собраний. И это место — родное для него, там хорошая атмосфера. Ребята вроде уехали сегодня за город. Значит, комната должна быть свободна.
— Гали, я хотел бы показать тебе одно место, очень дорогое для меня, — сказал он. — Ты позволишь?
— Ну наконец-то! — подумала Гали.
У каждого из ребят был собственный ключ от мансарды. И сейчас, открывая дверь, Жан опасался, как бы внутри все-таки кто-нибудь не оказался. Но все обошлось. Никого нет.
Мансарда представляла собой небольшое помещение с низким потолком и узким решетчатым окошком. У стены стоял диван с потрепанным покрывалом, над ним висела копия картины Сезанна «Цветы в голубой вазе». Достаточно хорошая, надо сказать, копия. В углу стоял пустой мольберт, рядом, на маленьком столике были навалены подрамники, планшеты. Поль, хозяин мансарды, был художником. В другом углу расположился так называемый «бар» — деревянная полка, стоящая прямо на полу, в которой находилось несколько бокалов и бутылка вина, на «всякий пожарный» случай. Рядом с диваном стоял невысокий столик. И, конечно, в комнатке присутствовал важнейший атрибут веселой студенческой жизни — гитара.
Гали мансарда сразу понравилась. Здесь было ощущение молодости, полета, веселья. Здесь хотелось петь, говорить глупости и любить. То есть, заниматься любовью, конечно.
Жан достал бокалы, протер их платком. Открыл бутылку вина.
— Прошу прощения, сервис, конечно, оставляет желать лучшего, — сказал он.
— Брось, Жан, мне здесь нравится, — успокоила его Гали, располагаясь на диване.
Жан разлил вино по бокалам, присел рядом с Гали на диван.
— Я хотел бы произнести тост в честь самой прекрасной, самой красивой и желанной женщины на свете. Я, наверно, опять выгляжу глупо, но мне очень хотелось это сказать. И я сказал. За тебя, Гали!
Они чокнулись бокалами, хрусталь зазвенел. Вино тоже оказалось на удивление хорошим.
«Прекрасный вечер», — подумала Гали.
— Иди сюда, — сказала она, откидываясь на спинку дивана и маняще протягивая к Жану руки. Жан, который вставал, чтобы закрыть на замок дверь, принял ее руки в свои и присел рядом с ней.
Он целовал кончики ее пальцев — один за другим. Какое это, оказывается, блаженство — целовать руки любимой. Он поднимался все выше и выше, покрывая поцелуями ее плечи, шею. Гали не мешала ему, не подстегивала, хотя сама вся уже сгорала от нетерпения. Наконец он добрался до ее губ. Их поцелуй был долгим, волнующим, нежным. И в то же время в нем было столько страсти! Жан перебирал ее волосы, и от этого волны желания растекались по всему телу.
Гали откинула голову назад, и Жан приник к ее полуобнаженной груди. Он ласкал ее через тонкую ткань платья, потом обнял Гали и расстегнул сзади молнию. Жан стал ласкать ее плечи, спину, ягодицы, одновременно целуя Гали. Потом он осторожно раздел Гали, оставив только трусики и бюстгальтер, ласково уложил ее на диван. Скинул сам футболку, джинсы и наклонился к ней, чтобы вновь начать целовать ее. Они ласкали друга все более страстно. Гали уже достигла такого состояния возбуждения, что готова была кричать, требовать развязки. И в этот момент вдруг послышался звук бьющейся посуды.
Жан вздрогнул, оторвался от Гали, обернулся. В дверях стояла Мари. Она в оцепенении смотрела на него. Потом вдруг, опомнившись, развернулась и побежала вниз по лестнице.
Мари после разговора с мадам Легаре долго еще бродила по улицам. Она поняла, что у нее по сравнению с этой роскошной красавицей нет никаких шансов. Как она сказала тогда? «Кто тебе дал право решать, что для него хорошо, а что плохо? Ты ему вообще кто?» Действительно, кто она такая. Она просто любит его, но это ведь ничего не значит.
Мари сама не заметила, как пришла к зданию Гранд-Опера. Она вспомнила, как они были здесь с Жаном.
«В середине прошлого века император Наполеон III, — рассказывала женщина-экскурсовод. — Напуганный покушением на свою особу в существовавшем тогда оперном театре, повелел построить новый театр — такой, где его величество смогло бы чувствовать себя «как дома». Все, что происходило тогда по повелению императора, делалось с размахом, так что будущий оперный театр должен был стать чем-то монументальным. Тогдашний префект Парижа, барон Хауссманн, гений градостроительства и в то же время гений разрушения, безжалостно перекраивал многовековой город. Сносились целые кварталы, на их месте разбивались бульвары, возникали новые площади, новые проспекты. Огромный пустырь на месте уничтоженного квартала недалеко от Сены отвели под будущий театр.
Был объявлен публичный конкурс на лучший проект. Победителем оказался сравнительно неизвестный до того архитектор Шарль Гарнье, тридцати пяти лет от роду, лауреат престижной премии в области архитектуры Гран-При-де Ром и выходец из тех самых трущоб, которые так весело и бодро сносил Хауссманн.
Постройка Оперы заняла пятнадцать лет. Впрочем, Гарнье давно уже снискал себе репутацию «романтика», правда, в архитектурном стиле. Кто, кроме неисправимого романтика, способен потратить 15 лет жизни на постройку оперного театра?
Эти пятнадцать лет видели и франко-прусскую войну, когда артиллерийские снаряды чудом не разрушили почти готовое здание, и Парижскую Коммуну, когда отступавшие коммунары ее почему-то пощадили. Видели они и республиканское правительство, возглавившее Францию после бесславного конца царствования Наполеона III — бедствие, возможно, и похуже для начатого в эпоху империи театра, чем любые войны, если бы не фантастическая настойчивость Гарнье, который, когда речь шла о его любимом детище, был абсолютно неразборчив в средствах.
Постройка Оперы столкнулась не только с военными, политическими и бюрократическими трудностями. Немало было и трудностей технических. И первая, едва ли не самая сложная, возникла от того, что здание, по легкомыслию ли Хауссманна, или еще по какой причине, должны были возводить на влажной, пропитанной водой, песчаной почве набережных Сены. Хуже того, когда рыли котлован, выяснилось, что непосредственно под будущим театром протекает один из подземных притоков Сены!»
Мари слушала экскурсовода и вспоминала Жана. Когда-то он рассказывал ей почти то же самое.
Ей вдруг захотелось пройтись по местам, где они были счастливы с Жаном. Пусть не как влюбленные, пусть в компании друзей. Но где они были вместе, и им было хорошо. И Мари сразу подумала про мансарду Поля.
Она решила купить бутылку вина и отметить в одиночку прощание со своей любовью. Но она не знала, что прощание выйдет таким ужасным.
Когда она, открыв дверь своим ключом, вошла в мансарду, то не сразу поняла, что происходит. Когда же смысл происходящего дошел до нее, бутылка выскользнула из рук. На шум Жан оглянулся. Они встретились глазами, и… Мари побежала. Она неслась вниз по лестнице, по улице, сама не зная куда, и слезы, которые до этого тщательно сдерживались, текли по щекам. Она сегодня унизила себя дважды. И поставила Жана в неловкое положение. И еще, наверное, они никогда не смогут по-прежнему общаться.
Дверь за Мари захлопнулась несколько минут назад, а Жан все сидел, подперев подбородок рукой. Ему было особенно неприятно, что именно Мари стала причиной катастрофы, что именно она увидела его с Гали. Мадам Легаре надоело ждать, она присела на диване, обняла Жана сзади.
— Ну что ты, — успокаивающе сказала она, — ничего страшного ведь не произошло. И она ласково укусила его за ухо.
Жан порывисто повернулся к ней и стал осыпать поцелуями ее руки.
Читать бесплатно другие книги:
