Венецианская птица. Королек. Секреты Рейнбердов (сборник) Каннинг Виктор
Гримстер порядком прошел и уже почти напротив рыбацкого домика услышал и увидел Гаррисона. Тот вышел из-за угла домика – его тяжелые шаги были ясно слышны над постоянным гулом реки. Гаррисон стоял на берегу в грязном старом дождевике, в мокрых от росы резиновых сапогах и старой твидовой шляпе с загнутыми вверх полями. Большое красное лицо, на широком тяжелом подбородке пробивается темная двухдневная щетина. В левой руке – сигарета, в правой – пистолет. Гримстер разглядел все в одно мгновение и вновь устремил взгляд на воду, машинально ведя удилище и леску, чтобы муха двигалась поперек течения.
– Доброе утро, Джонни.
Гримстер, не поворачиваясь, кивнул. Он не испытывал страха, хотя знал, что Гаррисон пришел его убивать. Но столь же твердо он знал, что Гаррисон не сможет его убить. Нет. Не сегодня.
– У тебя что? – поинтересовался Гаррисон.
Впервые Гримстер заговорил:
– Дасти Миллер.
Гаррисон затянулся сигаретой, потом затушил ее и отбросил.
– Будь я сентиментален, я бы сказал, что место, время и занятие выбраны удачно. Лично я предпочел бы в постели. Апоплексический удар после оргазма.
Губы Гримстера тронула улыбка. Гаррисон, пришедший убивать, возвращал его к жизни.
– Как ты узнал, что я буду здесь?
Гаррисон хихикнул:
– Однажды утром ты должен был появиться. Я прихожу третий раз.
– И каждый раз с пистолетом? – Гримстер остановился и закинул муху в то же место, чуть удлинив леску.
– И каждый раз с пистолетом. Таков приказ. Ничего личного.
– Что же ты от меня хочешь?
– Какая разница? Неужели любопытство не дает покоя даже за минуту до смерти?
– Я тебя просто не узнаю.
– Прости, Джонни, раннее утро делает меня напыщенным.
Не из страха, не из желания потянуть время, а просто благодаря начавшей теплиться жизни, решив изобразить слабость, он сказал с фальшивой искренностью:
– Теперь я готов к сделке.
– Вальда?
Поверхность воды чуть колыхнулась и снова затихла. Рыба прошла рядом с мухой. Гримстер мягко повел муху, надеясь вернуть рыбу или привлечь другую.
– Что ж, любопытно, но теперь не имеет значения, – сказал Гаррисон и продолжил другим тоном: – Берут потихоньку.
Гримстер снова забросил.
– Так ты пришел меня убить.
– Среди прочего – да.
Большего Гаррисон не скажет, это понятно. Но и сказанного, пусть и мало, вполне достаточно.
Гримстер холодно произнес:
– Тебе лучше не тянуть. – Интересно, хватит ли Гаррисону силы воли. Они своего рода братья; братья могут убивать друг друга, но должен быть какой-то извинительный, искупительный ритуал.
Гаррисон сказал:
– Надеюсь, сейчас клюнет. Чтобы что-то начать, нужно что-то завершить.
Леска на воде выпрямилась. Гримстер не дернул резко, не потянул, а легонько проверил; рыба аккуратно взяла муху в рот. Несколько секунд – и он поведет удилище вбок, чтобы загнать крючок поглубже, если лосось еще сам надежно не сидит. Гримстер знал, что за его спиной Гаррисон видит леску, следит за ее натяжением. В подтверждение откуда-то слева Гаррисон – мелькнув в углу глаза – сказал:
– Есть, Джонни. Прими прощальный подарок: я позволю его вытащить. Я должен тебе больше, но это все, что могу.
Гримстер, крепко держа удилище под углом, ощущал вес рыбы и ее сопротивление. Выбрав слабину лески, он чувствовал, что крючок уцепился намертво. Несколько мгновений лосось вовсе не шевелился.
– Вытащи его, Джонни. Мой прощальный подарочек. Судьба сегодня в игривом настроении.
Лосось внезапно дернул и помчался вверх по пруду; леска запела от напряжения, пока Гримстер медленно ее стравливал. В горловине пруда рыба прыгнула – внезапная серебряная вспышка, ослепительная на фоне темных камней и папоротников под деревьями – и боком упала в воду, подняв тучу брызг. Не теряя контакта, Гримстер быстро выбирал леску; лосось повернул и помчался вниз, стремясь в глубину и к устью.
Стоя на отмели под низким травяным берегом, Гримстер продолжал удерживать рыбу и сдвигался, чтобы оказаться ниже ее, так, чтобы лосось не смог прорваться в быстрой воде устья. Гаррисон сейчас стоял выше по течению и чуть сзади:
– Классная рыбеха, фунтов пятнадцать. Не тяни, Джонни, сегодня у меня еще много дел.
Рыба снова прыгнула, а потом пошла вглубь; сила и страсть гнева рыбы отдавались в руках и плечах Гримстера частым пульсом. У него мелькнула мысль ослабить хватку, дать рыбе пойти ниже и двинуться следом за ней. Гаррисон дал обещание – прощальный подарочек – и сдержит слово. Нужно только выйти на широкий поток, бросить удилище, проплыть и выбраться на дальний берег. Шансы, что удастся, – пятьдесят на пятьдесят. Однако Гримстер двинулся вверх, продолжая выбирать леску, снова ведя рыбу к отмели.
Лосось внезапно развернулся к берегу. Леска щелкнула и опять пошла с катушки. У камней рыба прыгнула, и Гримстер чуть опустил конец удилища, чтобы избежать рывка. Через несколько секунд он понял, что это была последняя вспышка сил.
Совсем рядом голос Гаррисона произнес:
– Выдыхается. Но не верь ему, он большой мальчик.
Лосось еще пару раз пытался улизнуть, однако теперь Гримстер понимал, что раз крючок зацепился, то он хозяин; это сознание грело его. Он жив и знает свою силу, и он уже жалел Гаррисона. Неясно только одно: убить Гаррисона или отпустить его. Ему приходилось раньше убивать – по приказу, и никаких чувств он при этом не испытывал. Но сейчас тепло внутри его требовало настоящего убийства; нужно подождать и разобраться, распространяется ли карт-бланш, полученный вчера вечером, и на Гаррисона – а ведь тот уже давно уложил бы Гримстера, если бы рыба не цапнула Дасти Миллера, вспомнив, как в молодости в той же реке хватала с каменистого дна личинок.
Футах в двенадцати от Гримстера лосось, теряя силы, снова всплыл. Гримстер вошел в воду и удерживал рыбу, подняв удилище. Лосось оказался на футовой глубине – широкая узорная темная спина, серебряные бока. Муха накрепко застряла в ножницах челюстей, крючок застрял под челюстью. Гримстер подтащил лосося к берегу; на мелководье тот еще пару раз дернулся.
Над головой Гаррисон сказал:
– Отличная работа, Джонни. Разве можно придумать прощание лучше?
Отведя удилище в сторону, Гримстер удерживал в левой руке свободную леску, готовый отпустить ее, если вдруг рыба соберется с силами и попробует улизнуть; носком правой ноги он откинул рыбу на сухую прибрежную гальку. Сачка или багра не было, и пришлось поднимать лосося за хвост; тяжелое тело дергалось и изгибалось. Гримстер поднял рыбу – показать Гаррисону. Гаррисон стоял чуть сбоку и в двух футах выше, за его спиной виднелся рыбацкий домик, рядом с которым на крышке сундука стояла пустая бутылка из-под виски; сам рыбацкий домик был сделан из вагона Большой западной железной дороги. Картина во всех подробностях отпечаталась в памяти Гримстера. Впервые он заговорил с Гаррисоном, не обращая внимания на направленный на него пистолет:
– Ты не прав. Все двадцать фунтов. В реке недавно, но морских личинок нет. Помнишь твоего первого в Блэкуотере и как мы подрались?
Гаррисон кивнул. Его правая рука двинулась на полдюйма вниз и на три – вбок, чтобы рыба, которую держал Гримстер, не закрывала его тело, и Гримстер понял, что Гаррисон выстрелит в ближайшие пять секунд, выстрелит, не говоря больше ни слова. Зная это и зная, что не умрет – не сегодня! – Гримстер внезапно распрямил согнутую руку, в которой удерживал лосося, и швырнул рыбу в Гаррисона, выпустив из левой руки удилище и леску.
Гаррисон выстрелил, когда лосось пестрой вспышкой сверкнул в воздухе между ними. Гримстер ощутил, как у щеки пролетела пуля, потом он понял, что она прошла через толстое тело лосося, пробив позвоночник под спинным плавником, и, по счастью, чуть отклонилась. Рыба ударила Гаррисона в грудь, повалила его, и следующая пуля ушла в небо.
Гримстер прыгнул на высокий берег и ногой выбил пистолет из руки Гаррисона, пока тот падал на спину. Гаррисон перекатился на бок, и Гримстер ударил снова – в дряблый живот. На мокрой траве лосось внезапно изогнулся, дернулся и затих – только громадный хвост дрожал.
Гримстер подобрал пистолет, чувствуя тепло удовлетворения и новую свободу духа. Теперь Вальда действительно мертва. Осталось только погребение и разборки с имуществом. Впервые за много лет Гримстер стал собой, а не призраком в мире живых.
Гаррисон застонал и медленно сел. Он подобрал шляпу, слетевшую с его головы, и надел ее. Затем сплюнул, зарычал, тяжело дыша, и наконец произнес:
– Господи…
Гримстер наставил на него пистолет.
– Встань и повернись спиной.
Медленно, без вопросов, Гаррисон повиновался. Гримстер подошел ближе и обыскал его, ощупав карманы и похлопав по дождевику. Потом, все еще упирая пистолет в спину Гаррисона, сказал:
– А теперь сделай еще одолжение и объясни, почему тебе приказали меня убить – среди прочего.
По-прежнему тяжело дыша, Гаррисон тихо произнес:
– Джонни, ты же знаешь, что я не могу.
– Иначе я тебя убью. Избавиться от трупа не проблема.
– Тогда валяй. Я ведь собирался тебя убить. – Легкомыслие уступило место искренности. – Черт, если бы ты ударил на шесть дюймов ниже, попал бы по причиндалам и огорчил бы на всю жизнь.
– Среди прочего, – добавил Гримстер.
– Нет, Джонни, такое не для тебя – и не для меня. Ну, собрался – делай. Я дал тебе поймать лосося; сигаретку заслужил?
Гримстер сделал шаг назад, Гаррисон не спеша повернулся и достал из кармана сигареты и спички. Он прикурил, посмотрел на лежащего лосося, на торчащий из пасти крючок, на удилище, лежащее на берегу, и сказал:
– Старый добрый «Папа». В лучших семьях передается от отца к сыну. Значит, про Вальду – правда?
– Ты и сам это знал.
– Только догадывался. А ты, выходит, получил доказательства. – Гаррисон пожал плечами и чуть отодвинулся. – Так чего мне тебя бояться? Я бы убил тебя, но тебе я не нужен. Ты хочешь все сделать чисто и красиво, тебе нужен только один… причем не я. Да, Джонни, ты убийца, но у тебя главное – сантименты.
Гаррисон поднырнул под нависшую ветку боярышника у рыбацкого домика и пошел, не ища тропинки, по высокой траве, оставляя примятый след. Гримстер глядел, как Гаррисон идет к далекой железной дороге, перелезает через белую калитку – всегда закрытую, чтобы не пускать скот на полотно, – и исчезает за насыпью. И не было у Гримстера никаких чувств. Совсем никаких. Он повернулся, швырнул пистолет в реку и принялся собирать удилище. Свернутый жгутом носовой платок он продел через жабры и рот рыбы – чтобы можно было нести, и, перейдя реку вброд, побрел через лес к машине.
Сидя в машине, Гримстер снял с пальца кольцо с зарянкой. Никто не стал бы его убивать только ради убийства, даже люди Гаррисона. Гаррисон намеревался его убить, чтобы что-то взять. Среди прочего… Теперь он пожалеет об этом.
Гримстер начал внимательно изучать перстень.
Коппельстоун завтракал внизу, о вчерашнем говорил только малюсенький порез на подбородке. Анджела Пилч и Лили по утрам не спускались, предпочитая завтракать в своих комнатах. Крэнстон был в своем кабинете.
Гримстер заметил:
– Вы сегодня должны чувствовать себя ужасно.
– Я каждое утро должен, – улыбнулся Коппельстоун, – но не чувствую. Извините, что я вас покинул, – отвык от компании. Что, поймали утром рыбу?
– Двадцать фунтов, отличная добыча. Спасибо Гаррисону.
– Гаррисону?
Не называя имени Вальды, Гримстер пересказал все, что случилось, и добавил:
– Зачем Гаррисон хотел меня убить?
– Понятия не имею. Разобраться с ним?
– Пусть решает сэр Джон. А я знаю, что он может попытаться снова. Так что буду готов. – Гримстер откинулся в кресле и поиграл кофейной ложечкой. – Беда Департамента в том, что там усложняется простое и очевидное.
– Департамент – власть сама по себе. Сатанинская, хотя сам сэр Джон считает себя Папой. Цель оправдывает средства, все грехи отпускаются, а премьер-министр и весь кабинет на Даунинг-стрит с ума сошли бы, если бы знали, что там творится. Разумеется, они не знают и знать не хотят. Мы – департамент грязных средств: средств экономить деньги, обманывать работящих и талантливых, холить и лелеять легендарное чудовище, которое мы зовем национальной безопасностью. Департамент мог сыграть с Диллингом честно – исследовать изобретение и дать хорошую цену. И тогда мы с вами не сидели бы тут, а сэр Джон довольствовался бы ролью мирового судьи в масштабах страны и свой садизм применял бы к нарушителям дорожного движения и к случайным педофилам. Беда с государственными учреждениями, особенно связанными с обороной и безопасностью, в том, что они становятся автономными, обожествляют себя и отдаляются от жизни, которую знает человек с улицы. Да вы и сами понимаете.
– Иногда полезно снова услышать. В этом году сэр Джон, как обычно, проведет здесь две недели?
– Да. В следующем месяце. А что?
– Просто, когда разберемся с делом Диллинга, я с удовольствием здесь недельку порыбачил бы. Не хотелось бы с ним пересечься.
Гримстер сидел спокойный и расслабленный – не новый человек, но словно воспрянувший, сбросивший давний груз. Сначала следовало кое-что сделать, но впереди манило удовольствие – он знал, что убьет сэра Джона. Все сложилось, правда о Вальде вышла наружу. Умственным взором он уже выбрал место, время и способ. Мысли об этом были на удивление невинны и приятны – как ожидание рождественского утра и обещанных подарков. Мать всегда радовала его подарками.
После завтрака Гримстер поднялся в номер Лили. Девушка, сидя у окна, читала «Дейли мейл». Она улыбнулась и пожелала доброго утра, потом сказала:
– Вчера приезжал ваш босс?
– Коротко говоря, да.
– Он не хотел увидеться со мной?
– Нет. Вы разочарованы?
– Хотя бы из вежливости…
– Согласен.
Лили быстро взглянула на Гримстера и спросила:
– А что случилось с вами?
– Ничего.
– Нет, случилось. Джонни, у вас улыбка до ушей. Мне нравится. Только почему – никто не сказал ничего смешного. Или вы получили приятный сюрприз?
– Нет. Скорее, пропустил.
– Да? А что?
– Вы вчера вечером приходили в мою комнату?
– Джонни! – Лили вспыхнула и отвернулась.
– Не приходили?
– Разумеется, нет. За кого вы меня принимаете? – Лили снова повернулась лицом. – А если бы пришла, вы возражали бы?
Гримстер уже знал ее; только серьезная причина могла подвигнуть Лили на действия. Очевидно, сейчас эту причину она с ним обсуждать не будет. Снова нужно ждать.
– Нет, не возражал бы.
– Джонни! – Лили засмеялась, высоко и принужденно, скрывая смущение, скрывая что-то еще, какой-то план, от которого, понимал Гримстер, она не отступит. – Что же с вами случилось?
– Не знаю. Просто провел прекрасное утро и поймал рыбу.
– Вы поймали что-то другое – больше, чем рыбу. Что-то, что вас согрело. Думаете, женщина этого не заметит? Я вижу, что с вами мне нужно отныне быть осторожнее. – Лили посмотрела ему в лицо чуть нахмурившись. – Я знаю, что это.
– Да?
– Вы приняли какое-то решение?
– Возможно.
С проницательностью, не удивившей Гримстера, она продолжала:
– О чем-то в прошлом? О жизни… то есть что она должна продолжаться?
Гримстер протянул руку, почти коснувшись ее плеча, и спросил:
– Вы верите мне?
– Вы знаете, что да.
– Так, как верили Гарри?
– Что вы имеете в виду? – Лили действительно была озадачена. – Вы сегодня утром в игривом настроении?
– Вот что я имею в виду: если я попрошу вас что-то сделать – ну, конечно, не прыгнуть с обрыва, – потому что это для вашего блага, вы сделаете, не задавая вопросов?
Лили чуть помедлила:
– Да, думаю, да. Но я не понимаю, Джонни. Что вдруг вам в голову взбрело?
– Я пока и сам не уверен. У меня какое-то чувство… Я только хочу знать, что вы со мной.
– Ну, конечно, с вами. Что-то не так?
Гримстер улыбнулся, уже не профессиональной улыбкой. Лили ему нравилась, и он хотел ей помочь. Более того, теперь Гримстер хотел дать Лили все то, что обещал Диллинг. Он хотел найти то, что спрятал Диллинг, и завершить сделку за мертвого. Но только не на условиях Департамента. Холодный расчет сэра Джона должен был предать энергию, красоту и простоту Лили забвению. А она должна жить, тучнеть, выйти замуж; ее должен возделывать в постели благодарный мужчина; она должна рожать детей, давать им подзатыльники за шалости, любить и пестовать их; должна получить деньги, которые дал бы ей Диллинг, быть щедрой или расточительной; должна прожить все то время, какое отмерит ей Господь. Господь, а не сэр Джон Мэзерфилд. Теперь Гримстер действительно ощущал тепло и терпение, каких прежде и не знал. С сэром Джоном торопиться не нужно. Он никуда не денется, подождет. Сначала необходимо обеспечить Лили то, что намеревался дать ей Диллинг. Это Гримстер обязан сделать, это его долг – ведь если бы Диллинг не умер, если бы Лили не оказалась здесь, он не узнал бы правду о Вальде. Гарантировать Лили безопасность и счастье – долг чести, и только тогда можно быть свободным от всех обязательств, кроме последнего – долга перед Вальдой, убитой из-за него.
– Все хорошо. Все очень хорошо.
– Но остается пропавший день, – ответила практичная Лили.
У двери Гримстер сказал через плечо:
– Думаю, мы с этим разберемся, вдвоем. – Он взялся за ручку двери. – Я сегодня уезжаю с Коппельстоуном. Вернусь только завтра, поздно – после полуночи.
Глава 11
Коппельстоун планировал возвращаться поездом от Эксетера. Утром за завтраком Гримстер сказал, что отвезет его на станцию до обеда. Но отвез не в Эксетер, а на вокзал в Тонтоне. Когда Коппельстоун спросил его почему, он ответил:
– Это соответствует моим замыслам. Отчет я представлю позже.
Коппельстоун улыбнулся и, направляясь к вокзалу, спросил:
– «Среди прочего» – про это?
– Да.
– Гаррисон ошибся. И он это понимает. Наверное, птичка упорхнула.
– Все же попытаю счастья.
Коппельстоун уехал на поезде, и, хотя он мог выйти на любой станции и воспользоваться телефоном, у Гримстера появился шанс. То, что Коппельстоун был связан с Гаррисоном, не важно; то, что он теперь предатель, не удивило Гримстера, не тревожило и не звало к действию. Многие работники Департамента прошли той же дорожкой; кто-то позже, многие раньше – в основном из-за последнего взрыва извращенной добродетели, из-за тихого, опасного протеста, желания получить прощение через самоуничтожение.
Из Тонтона Гримстер поехал в Хай-Уайкомб. Главные дороги были забиты, и потребовалось три с половиной часа. Впрочем, время не заботило Гримстера. Такое он ощущал и раньше – неторопливое чувство спокойной уверенности, что все – по крайней мере сегодня – пойдет так, как нужно. Гаррисону следовало убить его быстро, без одолжений и разговоров.
Он спустился с крутого холма в Хай-Уайкомб, раскинувшийся по обеим сторонам узкой речной долины. Магазинчик Уильяма Прингла затаился в стороне от главной улицы, изгибающейся через город. Два полукруглых окна с мелкими переплетами, дверь между ними, над окнами вывеска «Принквариум Прингла» – Гримстер поморщился, прочитав странное слово. В окнах было выставлено множество принадлежностей для животных и рыб. На картонке в двери значилось «открыто». В магазине женщина покупала собачью еду. Гримстер, стоя на пороге, следил, как человек за прилавком насыпает и взвешивает корм. Других покупателей не было.
Когда женщина вышла, Гримстер вошел, закрыл за собой дверь, защелкнул собачку замка и повернул карточку надписью «закрыто» наружу.
Комната была ярко освещена неоновыми лампами в двух ярусах аквариумов с тропическими рыбками. Вдоль другой стены стояли клетки: радостно посвистывала морская свинка, серый кролик задумчиво жевал мягкий капустный лист. В воздухе немного пахло мочой животных и пылью от сухого корма, но все было чистенько и аккуратно.
Уильям Прингл, с совком в руке, смотрел на Гримстера с легким любопытством. Лили точно его описала – непослушная светлая копна волос и редкая неопрятная борода. Красная рубашка с открытым воротом, зеленые вельветовые брюки, на талии повязан черный фартук. Честные голубые глаза смотрят без испуга.
– Если вам нужна касса, вы не наскребете даже на приличный обед, – сказал он.
– Я просто хотел приватности. Поговорим здесь или у вас есть задняя комната? – Гримстер показал Принглу министерское удостоверение.
Прингл взглянул, о чем-то поразмыслил, пожал плечами и положил совок в мешок с кормом.
– Сюда, мистер Гримстер. Как раз собирался выпить чаю. Хотите?
– Спасибо.
Он последовал за Принглом в маленькую комнатку позади магазина. Почти все пространство занимал письменный стол с конторкой. Два кресла, небольшая книжная полка и умывальник под окном, рядом с которым на подставках стояли маленькая газовая плита, конфорка и лежали кухонные принадлежности. Раскладушка с аккуратно сложенными одеялами стояла вдоль одной стены, угол, отгороженный занавеской, служил гардеробом. Прингл жестом пригласил Гримстера садиться, а сам пошел к окну наполнять чайник. Нижняя часть окна была открыта – виднелся садик с ящиками и клетками вдоль забора. На подоконнике снаружи крепилась птичья кормушка.
– Официальное расследование, – начал Гримстер. – Если сомневаетесь, можете позвонить в министерство и проверить мое удостоверение.
Прингл, не оборачиваясь, ответил:
– Не нужно. Я вам верю. – У него был красивый и глубокий голос. Хорошо бы звучал с кафедры его отца.
– Я хочу задать несколько вопросов о покойном Гарри Диллинге.
Прингл зажег конфорку и поставил чайник.
– Давайте. – Он раскрошил в руке кусок хлеба и насыпал в кормушку. Несколько воробьев и зяблик подлетели угоститься.
– Вы с ним дружили?
– Да.
Прингл сел и предложил сигарету. Гримстер покачал головой. Прингл закурил и улыбнулся.
– Лучший друг за всю жизнь. Психованный Гарри.
– А каковы были ваши финансовые отношения?
– Финансовые?
– Вы знаете, о чем я. Сколько вы вложили в его компанию?
– А, ясно. Около шести тысяч.
– Кто нашел остальное?
– Гарри.
– После его банкротства вы много потеряли?
– Увы, да.
– Гарри, видимо, переживал.
– Внешне не очень. Тревожился – но не переживал.
– Он что-то пытался предпринять?
– Да.
– Нельзя ли подробнее?
Прингл пожал плечами и потянулся к столу. Открыв ящик, достал конверт и протянул Гримстеру.
– Вот фотокопия документа. Оригинал у моего юриста. – Он улыбнулся. – У одного юриста.
Гримстер достал фотокопию из конверта и начал читать. Диллинг предназначал Принглу одну седьмую часть во всех правах, капиталах или выплатах, полученных от продажи или аренды изобретений Диллинга, его открытий или технологических процессов в течение всей жизни Диллинга. После его смерти эти права продолжались без ограничений для Прингла, который, в свою очередь, мог передать их кому сочтет нужным.
Чайник засвистел, и Прингл поднялся заваривать чай.
– Дата на документе – после банкротства, – заметил Гримстер.
– Точно. Не считая мелких ежемесячных выплат, это был единственный способ, который он мог придумать, чтобы вернуть мне деньги. Хотя я просил его не беспокоиться… Иногда Гарри бывал сверхъестественно щепетильным. Не часто, но уж тогда его было не поколебать. Мне, честно, на деньги было наплевать. Легко пришли – легко ушли.
– Он говорил с вами о проекте, который собирался продать нашему министерству?
– В самых общих чертах.
– Вы представляете, что это?
– Нет. Хотя догадывался, что это по его специальности.
– Он как-то называл проект?
– О да. «Королек».
– Почему?
– Хоть убейте. Думаю, просто взял первое попавшееся название. – Прингл налил Гримстеру чай в большую белую кружку с трубящим африканским слоном. – Если недостаточно крепкий, скажите. Я положу еще пакетик. – Он протянул Гримстеру сахарницу, чтобы тот достал сахар своей рукой.
– Вы знали, что незадолго до смерти Диллинг спрятал все соответствующие бумаги по проекту?
– Да, он говорил мне.
– Когда?
– В день смерти.
– В какое время?
– Примерно в четыре утра. Он звонил мне поболтать.
– Это было нормально?
– Для Гарри – вполне. Если ему не спалось, он звонил мне, и мы болтали. В тот раз он просто сказал, что не уверен, что министерство сыграет по-честному, и что он принял нужные меры – спрятал свой клад.
– Не сообщил, где?
– Нет.
– У меня чувство, что это не совсем честный ответ.
– Мы все имеем право на чувства, – сказано было вежливо, но впервые за словами прозвучали сила и устремленность, обозначив налет неприязни.
Гримстер решил не обращать внимания:
– Вы были с Гарри, когда его остановили за вождение в нетрезвом виде?
– Да.