Содом и умора Кропоткин Константин

ЗАКАЗЫВАЛИ?

— Как насчет пиццы?

Как это часто бывает при стихийном ведении домашнего хозяйства, однажды поздним вечером оказалось, что еды — нет. Были пакетики цейлонского чая, но это не еда. Был дешевый растворимый кофе, а это вообще отрава. И были собачьи консервы, но это еда для Вируса и отрава для нас. Запах у снеди с развеселой псиной на крышке был специфический, а вкус…

— Так, берем или нет? — сказал я, содрогнувшись от пережитого пару минут назад.

Я приложил трубку к уху, намереваясь набрать номер, по которому, как утверждал глянцевый рекламный листок из сегодняшней почты, нас дожидается «итальянское лакомство, способное удовлетворить самый взыскательный вкус».

Картинка говорила лучше всяких слов: соблазнительные поджаристые изгибы и выпуклости ломтиков ветчины и помидорных кружочков, залитые сыром… Ммм, наслаждение.

— Дорого, — насупился Кирыч.

Пицца, которую я в мыслях уже подносил ко рту, сморщилась в горгулью.

— В ней калории, — неуверенно ответил Марк.

Горгулья скукожилась в ноздреватый комочек, похожий на собачий паштет. Впрочем, и он тут же исчез.

— А где их нет? — взвыл я, лишенный даже духовной пищи.

— В дистиллированной воде, — уверенно сказал Кирыч.

— Ее по телефону не закажешь, — нашел аргумент я. — И вообще, что за дикость, пить воду, когда хочется есть?

Марк с сомнением глядел на Кирыча, Кирыч осуждающе глядел на меня, а я с тревогой прислушивался к своему желудку, за сегодняшний день употребившему три чашки кофе и кусок жилистой курицы. Я чувствовал, как трутся друг о друга стенки желудка, устав ничего не переваривать, и вот-вот они натрут дыру, которая, конечно, сведет меня в могилу.

— Вы, как хотите, а я заказываю пиццу! — заявил я и, сверяясь с рекламой, начал тыкать по телефонным кнопкам.

— Две, — сказал враг калорий с таким видом, будто делает мне одолжение.

— Три, — поддержал скупердяй, глядя на меня, как на преступника.

Вот уж точно, ты к людям со всей душой, а они к тебе…

…Часы тикали, время шло, пицца не являлась.

Не зная, чем скрасить ожидание, я заварил чаю, разлил по чашкам и, усевшись за кухонный стол, раскатал губу.

Скоро, очень скоро вот тут, передо мной появится она — аппетитная, соблазнительная, восхитительная — в общем еда, достоинство которой уже в том, что она не собачья. А если реклама не врет то…

— Мечты сбываются и не сбываются! — ликуя, пропел я.

— Уф! — сонно согласился из-под стола Вирус, уже откушавший и теперь грезящий о чем-то другом.

— Сегодня мне сон необычный снился, — отхлебнув из своей кружки, сказал Марк.

— Вещий? — ехидно спросил я.

Подружка Марка, Лоретта — вечно пьяная искательница легких денег — недавно освоила карты «Таро» и теперь за небольшую плату устраивала при свечах сеансы вранья. Марку за бутылку водки она предсказала головокружительный роман и экзотические края — не то любовь с конвоиром на Колыме, не то интрижку с верблюдом в пустыне Гоби. Внешность и адрес будущего претендента на марусину любовь Лорка предсказать затруднилась («не вижу» — замогильным голосом сказала она) и посоветовала глядеть сны.

Он и глядел, не уставая удивлять нас безграничной фантазией. На прошлой неделе его катали на воздушном шаре, а позавчера — купали в ванне, полной розовых лепестков.

— …Будто иду я через дорогу, — делился Марк новой порцией сновидений. — А светофор зеленым светит…

— Очень необычный сон, — я едва сдерживался, чтобы не заржать.

— Вот именно! — осуждающе посмотрел на меня Марк. — Иду я дальше, а там опять дорогу переходить надо, и только я шаг сделал, как светофор — бац — и зеленый. Я дальше. Опять переход. Тут уж я даже останавливаться не стал, потому что зеленый свет уже горел. К чему бы это?

— Опять тебя оштрафуют, — сказал Кирыч.

— Ой! — Марк чуть не опрокинул свой чай.

Вчера вечером дорожный патруль содрал с него сто рублей за переход в неположенном месте, чем нанес серьезную душевную травму. Дело не деньгах, а в квитанции, которую Марк, сколько ни бранился, так и не получил. Из этого следовало, что деньги, скорее всего, осели в кассе ближайшего винно-водочного магазина («я им кто — спонсор?» — возмущался Марк, придя домой).

— Тебе сон каким показался? — пожалел его я. — Приятным?

— Ну, да, очень, — подумав, сказал Марк.

— Так это и есть самое главное! — с наигранным восторгом воскликнул я. — Может, ты пойдешь через дорогу на красный свет, а тебя машина собьет!

— Очень приятно! — рассердился Кирыч.

— Ну, не насмерть же! — продолжил я. — А так, чуть-чуть заденет, чтобы ты смог растянуться на дороге в живописной позе. Представь, лежишь ты в своем белом костюме, рубашечке с рюшами…

— Нет, на мне шоколадный блейзер и бежевые брюки… — решительно заявил Марк, сделавшийся в последнее время поклонником земляных цветов.

— Пусть так, — согласился я. — Лежишь ты, значит, на дороге, как… — тут я мысленно начал махать руками, чтобы отогнать назойливое видение, на кусок чего будет походить Марк, если нарядится во все коричневое. Мысль послушалась и убежала. — …Как поверженный Бог. Глаза полуприкрыты. Длинные ресницы отбрасывают тени на лицо бледнее мела…

Марк ловил каждое мое слово и млел.

— …Ветер от проезжающих мимо машин обдувает твои уста, такие алые, словно только что откушали земляники, — сочинял я, — …шевелит локоны, веером рассыпавшиеся по асфальту…

— И что дальше?! — прервал Кирыч полет фантазии.

— Скажи, — разозлившись, я чуть не кинул в Кирыча кружкой. — Ты хочешь под какую машину попасть?

— Ни под какую.

— А если подумать? — не отставал я.

— Под трехколесный велосипед, — буркнул Кирыч.

— Ай, как славно, — восхитился я и, зажав пальцами нос, прогундосил. — Под трехколесный велосипед попал сегодня 40-летний москвич. Транспортное средство дальнейшей эксплуатации не подлежит, родители 5-летнего водителя намерены добиваться компенсации через суд.

Марк прыснул.

Я оставил в покое свой нос и с укоризной сказал.

— Вот так про тебя и расскажут. В передаче «Курьезы недели».

— Мне «Форд» нравится, — сказал Марк. — Видали маленькие машинки с цветными полосочками? Такие лапочки!..

— Вот именно! — воодушевился я. — Лежишь, ты, значит, на асфальте, а из «Форда» в полосочку выходит мужчина твоей мечты…

— Ах! — расцвел Марк.

— «Ах!» — подхватил я. — «Простите!» — говорит он, склоняясь над тобой. А ты только стонешь в ответ. Тогда он подхватывает тебя на руки и несет в машину.

— Ой, как интересно! — волнуясь, сказал Марк.

— …Он везет тебя в больницу, там тебя обмазывают зеленкой с ног до головы, бинтуют по самые глаза. Ты растерянно хлопаешь ими, смотришь на него и все ему прощаешь, потому что в душе твоей поселяется любовь, — говорил я все больше увлекаясь. — Она заливает твое существо, как обжигающая смола, она заполняет собой каждую клеточку твоего тела. Он глядит в твои чарующие фиалковые глаза и…

— Фиалковые… — повторил Марк и причмокнул, словно пробуя конфету.

— …И тут же в тебя влюбляется! — торжественно закончил я.

— Чушь! — сказал Кирыч, будто выплюнул.

— Тебя никто не спрашивает! — вскинулся Марк.

— Подумаешь! — Кирыч сложил руки на груди и воинственно закинул ногу на ногу.

— Да, — согласился я. — Тут надо бы подумать, какой твой принц из себя.

— Весь из себя, конечно, — фыркнул Кирыч, зная вкусы Марка не хуже моего.

— Во-первых, умный, — заявил Марк. — Во-вторых…

Он задумался.

— Вот если бы славины плечи приставить к герочкиной голове… — наконец, сказал Марк. — …Нос чтобы, как у Феди, а попка, как у Адама…

— Чем тебе зад Гека не нравится? — поинтересовался я, вспоминая накачанные футболом выпуклости бывшего марусиного фаворита.

— У него дынькой, а надо чтобы была яблочком, — пояснил Марк.

— Персиком не хочешь?

— Таким же румяным? — загорелся Марк.

— Таким же волосатым, — поправил я.

— Пусть будет персик, — покорно согласился Марк. — Если уж совсем много шерсти, то можно удалить.

Кирыч поежился, и надо сказать, у него были на то все основания.

— А что кроме волос должно быть у твоей мечты в штанах? — сменил я тему и многозначительно опустил глаза ниже марусиного ремня.

— Ты лучше дальше расскажи! — вспыхнув, потребовал он.

— И вот, — охотно продолжил я. — Сидишь дома, весь в бинтах, и думаешь о том, что никогда тебе не увидеть моего спасителя…

— Никогда! — с горечью констатировал Марк.

— И вдруг — подхватил я. — Раздается звонок в дверь и заходит Он! С цветами, с носом, с плечами, все как заказывали. Ты, говорит, Маруся, любовь всей моей жизни. Пошли ко мне проживать мои миллионы! Взял он тебя за руку и…

Зазвенел звонок.

— Ик, — только и смог я произнести.

— Фуф! — сонно фыркнул под ногами Вирус.

— Ик! — повторил я после второго настойчивого звонка в дверь.

— Ну, и дела! — озабоченно сказал Кирыч, вставая из-за стола.

— Эээ, — испуганно заблеял Марк и пошел следом.

— Парень, — сказал Кирыч, поглядев в глазок.

Он странно посмотрел на меня и спросил:

— Чего хотели?

— Заказывали? — послышалось из-за двери.

— Кого? — срывающимся голосом выкрикнул Марк, прячась за Кирыча.

— «Мечту». Три штуки.

— Ах, пиццу!.. — с облегчением произнес я, вспомнив название обещанного лакомства. — Ик…

ДЕДЕ

— Money? — отшатнулся Деде.

Соседи по ванне, лежавшие прежде нарочито-безразлично, повернули головы на источник шума, синхронностью напоминая водных танцоров. Даже удивительно, почему они при этом дружно не задрали ноги.

Атлет с лицом ангела согласно кивнул и, выпростав руку из пузырящейся воды, потер большим пальцем указательный: да, согласен за деньги.

— Merde! — рявкнул Деде, выскакивая из ванны, как пробка из бутылки перегретого шампанского.

— Какая цаца, — парировал алчный ангел и завозился.

Он возносил над водой то одну, то другую аппетитность своего тела, еще раз напоминая окружающим, что он — обнаженный, а остальные — голые.

И впрямь, на мясном развале, представленном сегодня, это был безусловно эксклюзивный экземпляр: деликатесное филе, еще более привлекательное от того, что окружали его тощие куриные грудки, суповые мослы, глыбы сала — самый рядовой ассортимент, не лучше некоторых, но и не хуже многих.

На освободившееся после Деде место перевалился крупногабаритный субъект. Судя по золотому кресту на толстой цепи и заинтересованному взгляду, он был не только платежеспособен, но и готов вступить с красавцем в товарно-денежные отношения.

— Биляд! — взвыл Деде, вкладывая в единственно известное ему русское ругательство всю полноту нахлынувших на него чувств. Тут были и обида, и разочарование, и злость и всякая другая всячина, от неподдельной искренности которой мне вдруг стало жаль француза, разменявшего четвертый десяток явно не вчера, а свою рыночную цену так и не понявшего.

Он был таким же, как и все. Обыкновенным.

Позиция, с которой я следил за событиями, была вдвойне удобной. Во-первых, до джакузи было рукой подать. А во-вторых, наблюдая за происходящим, так сказать, из партера, я оставался незамеченными: ту часть барной стойки, за которой я примостился, затеняли разлапистые ветки поддельного фикуса, позволяя веселиться в свое удовольствие. «Кстати, интересно, отчего это в саунах никогда не бывает настоящей зелени», — подумал я, смахивая пыль с фальшивого листа, топорщившегося мне прямо в лицо. Достойный ответ дать было некому: в гей-сауне «Коннект» было принято говорить совсем неразборчиво, словно густой и теплый, как блинное тесто, воздух отнимает у людей все разговорные способности, заменяя их какими-то словесными кочерыжками.

Вот и Кирыч, неторопливо потягивающий свое пиво из пузатого бокала на короткой ножке, издавал только «ну» и «ага» в ответ на бурливое, но тоже невнятное говорение Марка.

Приплясывая возле Кирыча, Марк рассказывал какую-то чрезвычайно длинную и столь же чрезвычайно сумбурную историю своей прогулки по старинному замку, сплошь завешанному золотыми канделябрами, рыцарскими доспехами и почему-то портретами Мао Дзедуна.

— Сон в руку! Сбудется-сбудется… — припевал Марк, имея ввиду непонятно что: не то канделябры, не то китайского вождя…

— Когда рак на горе… — сказал я, не особо рассчитывая привлечь к себе марусино внимание.

— Vodka, — потребовал Деде, очутившись на противоположной от нас стороне бара. — Big! — он широко развел руки и сделал еще одно уточнение. — Very big!

Бармен кивнул и в руках Деде мигом оказался большой граненый стакан, до краев наполненный прозрачной жидкостью. Француз сделал глоток и задохнулся, выпучив глаза на понятливого бармена. Тот сочувственно улыбнулся.

— Ха-ра-шо! — отдышавшись, продекламировал иностранец и завертел головой.

— Ложись! — шепотом скомандовал я.

Ясное дело, искал он не красавца, который, похоже, выторговал себе положенную цену, и теперь, приобняв нового клиента за бычью шею, шептал ему что-то соблазнительное.

— Французы идут! — предупредил я Марка.

Тот замер на полуслове и, вмиг поняв в чем дело, скроил недовольную гримасу, которая, как моментальная зараза, вмиг отпечаталась на лице Кирыча, посмотревшего на Марка, на меня, на Деде и сделавшего те же выводы.

— Надоел хуже горькой редьки, — сказал Марк, неохотно переходя к французофобии, в последнее время ставшей для него рядовой повседневностью.

— Угу, — буркнул Кирыч и уткнулся в недопитое пиво.

— Salut! I am DeDe! — сказал он, появившись у нас дома в прошлое воскресенье поздно вечером.

При себе нежданный гость имел бутылку шампанского из Шампаньи и письмо от Феликса по кличке Чук, отчалившего в Париж рецензировать для какого-то издательства перспективную русскую литературу.

Из письма следовало, что Деде — интересный в своем роде драматург, который отчего-то уверен, что только Россия может дать ему достаточно впечатлений для новой пьесы.

— «…Мой друг хотел бы завязать в Москве экстравагантные знакомства, и, конечно, вы были первыми, кого я мог ему порекомендовать», — читал я вслух.

— Как это? — перебил меня Марк. — А Лорка-алкашка? А Семка-попик? А Зинка?

Он, прав, мы ни шли ни в какое сравнение, ни с Лореттой-прорицательницей будущего, ни с блудливым Семеном из монахов-расстриг, ни Зинаидой — королевой травести.

— Он где жить собирается? — спросил Кирыч, глядя на французов рюкзачок, который для багажа был маловат, а для сумочки на каждый день слишком велик.

— «Надеюсь, вы не откажетесь приютить моего друга на недельку», — пробежавшись глазами по строчкам, выудил я ответ.

— Понятно, — вздохнул Кирыч.

— Понятно, — сказал Марк. — К Лорке он его не послал, у той квартира меньше конуры. А Зинки вообще никогда дома нет.

Звучало логично: из всех городских сумасшедших мы были самыми домовитыми.

И все же с трудом верилось, что Феликс отправил к нам своего друга с самыми благородными намерениями. После случая, вошедшего в семейные хроники под названием «Чукоккала-Гекаккала», мы вдрызг раздружились с Чуком, и я бы не очень удивился, если б он подослал к нам киллера.

Кстати, Деде и впрямь напоминал актера из фильма про «Леона-профессионала». Глаза у него были точно такие: черные, с оттянутыми книзу уголками, будто готовые прослезиться. Мне актер нравился. Француза тоже отчего-то стало жалко. Кстати, что за дурацкое прозвище?

— Да, вы можете сказать… ммм… — спросил я, с трудом подбирая слова никогда толком не ученного английского. — Деде — это ваше настоящее имя?

Нет, на самом деле он звался — «Volodja».

— Ужасно-ужасно! — закивал Деде, не дожидаясь моей реакции.

Его угораздило родиться в середине шестидесятых в семье прогрессивных студентов Сорбонны, среди которых коммунистические лидеры были в большой моде.

Мода прошла, а имя осталось, со временем редуцировавшись до «Деде».

— Yes, I'm DeDe! — вновь представился француз, для того, очевидно, чтобы мы ощутили всю полнозвучность его самодельного прозвища.

На русский слух, красоты в нем было не больше, чем в «чихуахуа», но я, не устояв перед взглядом, требующим одобрения, согласно кивнул.

— Тре-тре, — затарахтел я, вспоминая какой-нибудь подходящий французский комплимент. — Тре бьен! А почему вас Фидель не назвали? Или Мао?

Драматург подавился смешком, сходу оценив наспех выбранный сюжет, а я, отдавая должное его понятливости, искренне посочувствовал, что для этих горделивых имен Деде не хватает экстерьера.

В Володье с собачьей кличкой Деде и впрямь было что-то от дворняги, которая несмотря на крепкую сбитость тела, курчавость шкуры и преданный взгляд блестящих черных глаз никогда не сможет взять первого приза на собачьей выставке.

Марк, похоже, сделал те же выводы. Вновь и вновь он оглядывал гостя и улыбался все презрительней. Правда, его выводы были со иным знаком.

Со знаком «минус».

Верный своей орнаментальной природе, Марк кислел от вопиющего пренебрежения Деде к двум священным марусиным коровам — Стилю и Моде.

Ни тот, ни другая, что называется, и рядом не мычали. На взгляд Марка, француз заслуживал моментальной гильотины уже за футболку небесной голубизны, которая никак не сочеталась ни со старомодными, зауженными к низу черными джинсами, укорачивающими и без того не очень длинные французовы ноги, ни с остроносыми рыжими туфлями, которые полагалось носить с твидовыми пиджаками, а не с буро-пестрой курткой из гардероба немецкого солдата.

Марк смотрел на Деде, как, наверное, изнеженные римляне наблюдали варваров. И тот факт, что «варвар» явился из столицы мировой моды, лишь усугубляло его вину.

— Париж-париж, — не раз вздыхал Марк, изучая журнальные отчеты о дефиле где-то на другом краю земли под Эйфелевой башней, куда он стремился всей душой, чтобы — со своими носочками, рубашечками, шляпками и прочей фанаберией — слиться, наконец, с пестрой толпой, поклоняющей тем же коровам.

И вот перед ним стоял всамделишный парижанин, возможный сосед Кензо, Живанши и Рабанна, ряженый едва ли лучше привокзального бомжа.

— Фи! — скривился Марк, жалея утраченных иллюзий. — Это даже не милитари.

— Magnifique! — откликнулся Деде, вряд ли догадываясь, что сумрачный русский блондинчик определил ему место где-то между слесарем дядей Пашей с его засаленным китайским «Адидасом» и соседкой-генеральшей, любящей обтягивать сухую грудку полупрозрачными серебряными маечками.

— Манифик? — не понял Кирыч. — What?

— All, — ответил Деде и повел рукой по кругу, как танцор русского народного ансамбля: мимо кадки с засыхающей пальмой — по стене с пустой облезлой рамой из светлой кожи и темным от красного вина пятном — к подоконнику, заставленному пустыми винными бутылками, изображающими вазы — по другой стене, где пятно по-бледнее, потому что было от масла — к дивану, на котором валялся Вирус и искал блох, — затем к столу, за который было бы не стыдно, если бы не опрокинутая пепельница и вороха старых газет.

«All!» — сказал Деде. То есть «все».

— Любовь втроем это так прекрасно, — непонятно к чему добавил он.

— Ага, — вспыхнул я и повторил вслед за Деде. — So nice.

Отчитываться перед посторонним человеком, кто в нашем трио сожитель, а кто сосед по койке, в мои планы не входило.

— Oh, I'm so sorry! — заторопился Деде, почуяв неладное. — Я понимаю, у вас трудное время…

— А что война началась? — недоуменно вытаращился Марк, слушая мой перевод.

— У вас ведь кто-то умер, — пояснил Деде. — На окне стоят… — тут он сказал незнакомое слово.

На подоконнике стоял желтенький букет. Кирыч купил на его рынке после моего упрека, что ему нет никакого дела до домашнего уюта. Эти цветы, по словам Деде, считаются на его родине обязательной похоронной принадлежностью.

— Да, уж, — насупился Кирыч, задетый за живое. — У нас как мавзолее.

— Пусть проваливает в свой Париж, очень он тут нужен, — поддержал Марк.

— Вав, — согласился Вирус.

Нашему псу Деде еще не успел сказать ничего плохого, но чуяло мое сердце, и ему он очень скоро наступит на любимую мозоль.

«Спасибо, Феликс, удружил», — подумал я и внезапно понял всю подлость бывшего друга.

Французского остолопа он послал к нам неспроста.

Это была месть.

— О! — распахнул глаза Марк, будто не он привел Деде в эту сауну. — Сивка-бурка, встань передо мной, как лист перед травой.

— Салют! — неохотно сказал Кирыч.

— Чтоб тебя разорвало, — ругнулся я вполголоса, стараясь не глядеть на полуголого француза со стаканом. — Вот из хэппенд? — светским тоном спросил я и улыбнулся как можно лучезарнее.

— Shit happened! — моментально отреагировал Деде. «Неблагодарный», — подумал я. Разве не я намекал Деде, что этот блондин «too nice»? «I think, he is too nice for you!» — сказал я тогда и уставился во французову переносицу, надеясь на психологическую науку, утверждавшую, что именно таким образом можно убедить кого угодно в чем угодно.

Не убедил. И что же?! Теперь мне надо идти бить морду продажному красавцу? Ни за что! У него такие мускулы, что исход боя заранее предрешен: 1:0 в пользу красоты.

— Merde! — выругался Деде.

— Чем он опять недоволен? — спросил меня Марк.

— Проститутка попалась, — сквозь зубы пояснил я.

— Как ты можешь? — воскликнул Марк, испытывающий к слову «проститутка» какую-то необъяснимую неприязнь.

— Не криви рожу, — сказал я. — Разве что-то изменится, если я назову его «профессиональной леди»?

— Скажи, я некрасивый? — спросил меня Деде.

Правду говорить не стоило — слишком воинственно звучал его голос.

— Нет-нет, — зачастил я. — Ты не страшный.

— Я — монстр? — продолжил дурацкий допрос француз.

— Нет! — замотал я головой. — Ты не монстр! Ты обыкновенный, не красивее и не страшнее любого другого.

— Что? — возмущенно заорал Деде. — Ты хочешь сказать, что я банален?

Уже во вторник, на второй день французского нашествия визита, стало ясно: драматургу не нужны ни мхаты, ни балеты, ни площади, ни горы, ни какие-либо другие избитые, истоптанные прочими гостями столицы, достопримечательности. Как и обещал Феликс, у Деде был свой собственный взгляд на вещи.

Он искал вдохновения в любви.

Ей полагалось быть стройной, скуластой, блондинистой, как тот официант в кафе, что подавал нам блины, когда мы сделали передышку между Алмазным фондом и Пушкинским музеем. Француз посмотрел на верткого юношу и затолковал про Булонский лес, где он — совершенно случайно, проходя мимо и ни о чем таком не думая — встретил аналогичного светлоголового гражданина.

— …but he was for money, — пояснил Деде и передернулся.

Намек был понят и в среду я повел его в «Макаку», искренне желая, что он обретет свое счастье в объятиях какого-нибудь неалчного блондина.

Увы, те, на кого смотрел Деде, смотрели в сторону, а тех, кто смотрел на Деде, он одаривал протяжным и хлестким, как удар ковбойского хлыста, словом:

— Биляд!

В полуподвальной прокуренной «Рыбе», куда мы пошли в четверг, блондины были подобрей, но и здесь, несмотря на дикую смесь пива и водки, деньги были выброшены на ветер. Любимым русским ругательством наш гость называл чуть не каждого второго, а я не на шутку перепугался, что в Париж он вернется с развороченной физиономией.