Антикиллер-2 Корецкий Данил
Сидя в «штабной» палатке, он тяжело задумался о жизни. Родился Алекс в Воронежской области в деревне Дураевка. Хотя с пятьдесят первого года она официально так не именовалась, являясь третьим отделением колхоза «Рассвет», во всей округе ее продолжали называть по-старому. Потому что с переименованием ровным счетом ничего не изменилось. По-прежнему процветало беспробудное пьянство и воровство, не хватало фуража, сотнями дохли коровы и свиньи, каждый год безжалостная погода начисто губила запланированный высокий урожай: то все лето лили дожди, то стояла засуха, то не с той стороны дул ветер...
Перемены, происходящие в политическом климате страны, докатывались сюда ослабленными волнами: в первую оттепель растаяли регулярные выездные суды над расхитителями колхозного добра, когда пойманного злодея карали за ведро мерзлой картошки десятью-пятнадцатью годами для устрашения непойманных, коих под завязку набивали в холодный, с протекающей крышей клуб в надежде на полное исправление и перевоспитание. Кампании против американского империализма, в поддержку свободолюбивого кубинского народа, против кровавого диктатора Пиночета проявлялись здесь разовыми митингами с районными представителями в президиуме и лесом единогласно поднятых за итоговую резолюцию рук.
Особенно болезненно переживались здесь крестовые походы против пьянства, потому что взрослое население, вне зависимости от пола, поголовно совершало правонарушение, именуемое «незаконным изготовлением крепких спиртных напитков домашней выработки».
Последний кавалерийский наскок на самогоноварение произошел в восемьдесят пятом, уже на памяти Алекса. Он даже принял в нем посильное участие, потому что разъяснил бабке Полине, что по новому закону положено зарегистрировать в милиции самогонный аппарат и весь конечный продукт. Зловредная, но заискивающая перед властью Полина погрузила на тачку опутанный змеевиками котел, молочную флягу, три четверти с мутноватой жидкостью и оттащила к участковому, который от такого оборота совсем ошалел и вместо регистрации конфисковал все это добро.
Бабка гонялась за Алешкой с тяпкой, грозила поджечь дом и рассорилась со всей его родней. Тем временем милицейская сводка попала в райком тогда еще единственной партии, и хитроумные идеологи-пропагандисты решили подать уникальный случай как пример здоровой реакции народа на решения руководящей и направляющей силы.
Про сознательную бабушку Полину напечатали в районной газете, потом в областной, потом приехали корреспонденты из «Правды» и «Известий». Ее портреты в единственной приличной одежде – «похоронных» платье и платочке – увидела вся страна, а «живьем» Полину показали по областному телевидению в передаче «Народ и партия едины». Говорил за нее в основном секретарь райкома, который и выступал героем, правильно воспитавшим народ, но и бабка довольно бойко кивала головой и даже сказала что-то идеологически выдержанное и патриотичное.
В конце концов Полину наградили медалью «За трудовую доблесть» и дали персональную пенсию – сто двадцать целковых вместо шестидесяти. Самая злостная самогонщица Дураевки очень радовалась такому обороту, потому что теперь участковый к ее дому и близко не подходил и можно было использовать новый аппарат на полную катушку. А Алекс извлек для себя первый и очень важный урок, который, собственно, новым не являлся, потому что поговорка «Не бойся грешным быть, а бойся грешным слыть» известна в России достаточно широко.
Отец был вечно замызганным механизатором, мать – пахнущей навозом скотницей, и делать жизнь с родителей Алекс не собирался. Когда пришла пора служить, он просился в летчики, но после отборочной комиссии оказался в стройбате, где и отбыл установленный срок, ни разу не взяв в руки автомат, но полностью испытав все прелести самой жуткой дедовщины, когда первую часть службы превращают в дерьмо тебя, зато вторую это проделываешь уже ты.
Там он сошелся с приблатненным Ленькой Ярцевым из Тиходонска и после дембеля поехал к нему. Тот свел Алекса с кое-какими людьми и обещал помочь встрять в денежный бизнес, но Леньку скоро зарезали по пьяному делу, пришлось пробиваться самому. Казалось, что жизнь постепенно налаживается, но шеф решил сожрать его, а с ним тягаться трудно... И вот теперь он стоял на грани того, чтобы опять вернуться к начальной точке своего тиходонского бытия.
О его падении всем уже известно, ни Петька, ни Игорь не заглядывают в «штабную» палатку и не спрашивают советов и указаний, значит, палатка перестала быть «штабной», а он перестал быть для них старшим. Игореха, сволочь, не зря дудел Желтому в уши, скоро его поставят здесь главным...
– Уйди, идиот! – заверещала Светка. – Своей жене предлагай, чучмек немытый! Я не забыла, что ты рассказывал!
– А чэго я рассказал? – по гортанным переливам Алекс узнал голос Томаза.
– Как вы там у себя драли всех русских баб подряд, а если что-то на болт наматывали, то не лечились до конца курортного сезона! Чтобы зря деньги не тратить и лишний раз жопу не колоть!
– А! Эта кагда было! Сэйчас курортны сэзон совсэм нэ стал. А я ваабщэ ничэм нэ балэл. Нэ бойса, я чыстый...
– Пошел отсюда!
Алекс выглянул из подсобки.
– Что случилось?
– Он мне отсосать предлагает! – возмущенно пожаловалась Светка. – Нашел соску!
С улицы в палатку заглядывал Томаз и плотоядно улыбался.
– Что я плохого сказал? – удивился он. – Алэкс уйдот, тэбя тожэ Ныколай дэржать нэ станут. Ко мнэ иды. Но сама панимаэш...
– Ты меня не провожай, – зло сказал Алекс. – Может, я никогда не уйду! Может, твой Николай сам отсосет!
Томаз подкатил глаза и покачал головой, давая понять, что очень удивлен такой дерзостью. Потом повернулся и пошел к своему лотку.
«Передаст», – подумал Алекс.
«Грузин передаст», – вспомнился анекдот, но веселья не прибавилось. Настроение стало еще хуже. Как будто на тебя надвигается поезд, ты видишь его, но не можешь убежать. Так бывает в кошмарных снах.
Уехать обратно в Дураевку? Тут никто не знает, откуда он родом, а со смертью Леньки все нити, ведущие в его прошлое, оборвались. Там его не достанут... Но что делать в глухой дыре? Он ездил туда один раз пару лет назад и обнаружил, что ровным счетом ничего не изменилось. Отец с матерью такие же зачуханные, жалуются, что денег совсем не платят и украсть уже почти нечего...
Алекс заявился эдаким городским тузом: тачка, прикид, на шее цепура, на руке гайка, в кармане баксы, рядом Светка... Там все это действует на психику. На фоне тех баб Светка – кинозвезда. Бывшие приятели рты раззявили, подумали, что он хорошо поднялся. А цепура и гайка были заемными... Нет, туда только в крайнем случае... Но он чувствовал, что в ближайшее время жизнь поменяется очень круто. И уже сейчас можно не придерживаться обычного распорядка.
– Бросай это дело, – сказал он Светке. – Закрывайся!
– Так рано еще, – удивилась она.
– Все равно торговли нет.
– А если Николай Иванович придет?
– Ну и хер с ним! Кто он мне такой?
Пожав плечами, Светка убрала с прилавка весы, опустила ставню и повесила здоровенный замок, играющий, понятное дело, символическую роль.
– Пойдем к Илье.
– А деньги? – удивилась Светка.
– Ты ж наторговала.
– Но это не наши... – наткнувшись на недобрый взгляд, она замолчала.
У Ильи к концу дня собирались те, кто удачно расторговался, кому надо обсудить текущие дела, заключить сделку, встретиться с нужными людьми. Приходили авторитеты разных мастей, теневые хозяева рынка. Иногда заглядывал сам Север, который «держал» рынок уже несколько лет после смерти Шамана. Но он не сидел ни на веранде, ни в общем зале – проходил куда-то в глубину помещения, где находились специальные кабинеты и где Алекс никогда не бывал.
Они со Светкой сели за один их трех свободных столиков в углу веранды, заказали мясо, водку и овощи, собственно, больше здесь ничего и не подавали.
– Что делать будем? – внезапно спросил Алекс, когда алкоголь растопил владевшее им напряжение.
– В смысле? – Светка раскраснелась и выглядела очень привлекательно. И хотя она не пользовалась ножом, накалывая ломоть свинины на вилку и кусая от него, и не мылась после пыльного и жаркого дня торговли, это не снижало впечатления. Алекс просто не обращал внимания на такие мелочи.
– Если шеф меня нагонит, пойдешь под него или под Томаза?
Она внимательно рассматривала очередной кусок мяса, будто примериваясь, как лучше от него откусить. Потом пожала плечами:
– Как получится. Жить-то надо...
– А если вместе уйдем? – это прозвучало как предложение руки и сердца. Светка положила вилку с наколотым ломтем на тарелку.
– По-серьезному, что ли?
– А чего?
Шутка шуткой, а в городе у него не было человека, ближе Светки. Да и во всем мире, пожалуй, тоже. То, что она трахалась со многими до него, да и при нем, значения не имело. Есть момент «до», а есть момент «после». «До» трахаются все, целки-то давно перевелись. На свадьбе молодая сидит в фате, целомудренно опустив глаза, и поди разберись, сколько групповух у нее за спиной и сколько курсов лечения прошла она в местном вендиспансере...
А Светка была все время на глазах, и, по крайней мере, он точно знает, что она ничего не ловила и карточку в диспансере на нее не заводили. Так что все старое можно отбросить как несущественное. Вот если «после» она позволит что-либо такое, тогда дело другое: можно и молотить ее смертным боем, и обливать кипятком, и даже ножом щекотать...
– Конечно, по-серьезному! – совсем уверенно проговорил он.
Она снова пожала плечами:
– Давай...
– Тогда за это! – глухо ударились стаканы, до половины наполненные водкой. Обручение состоялось. Жених с невестой до дна выпили за будущую счастливую жизнь. Алекс с силой выдохнул воздух.
– Если понадобится, уедем в деревню, пересидим. Там торговых точек мало, можно ларек открыть для начала, а потом развернуться...
– Че там делать в деревне... – скривилась Светка. И под воздействием внезапно пришедшей мысли спросила: – А с Кривулей что?
– Его мы не возьмем. И рассказывать ему ничего не надо!
– А... – Светка запнулась, подыскивая слова. Она не была чрезмерно стеснительной, но в положении невесты говорить о некоторых вещах неприлично для самой раскованной и лишенной предрассудков дамы.
– И групповухи закончились. Только если я скажу. Для друзей... Нет, и то вряд ли. С этим покончено.
– Хорошо, – Светка кивнула. – Кривуля какой-то мудак! Зачем он у нас с Зойкой бабки отобрал? Раз та фифа не поняла, какая ему разница? Я уже и пожалела, что ее привела – строит из себя кинозвезду! А знаешь, где она начинала? На автовокзале! Мы с Зойкой до такого никогда не опускались...
Острыми мелкими зубами Светка откусила очередной кусок мяса, продолжая говорить с набитым ртом.
– А этот напал на меня, как бешеный. Кого привела, да откуда она, да хорошо ли ее знаю, да что, да как... Расспрашивал, выпытывал, как будто боялся чего...
– Чего?
– Вроде как ментов боялся... Я спросила про ментов, он еще больше на меня оторвался...
– Да? – Алекс задумался. Некоторые черты в поведении приятеля казались ему странноватыми. Сейчас эти странности выстроились в систему и породили вполне определенные подозрения.
– Доедаем, допиваем и домой, – объявил он. Очень уж не терпелось проверить свою догадку.
– А у тебя совсем зажило? – с особой интонацией спросила Светка, которая по-своему истолковала его порыв.
– Вобще-то да...
Закончив ужин, они встали из-за столика. В это время в кафе зашли трое мужчин. Широкоплечий, красивый, с носом боксера, в костюме и рубашке с галстуком шел впереди, двое в спортивных куртках и джинсах – чуть сзади. Гомон выпивших посетителей на миг смолк, когда компания прошла, тихо прокатилась волна уважительных объяснений.
– Это Север, – пояснил Алекс Светке, тоже вполне уважительным тоном.
– Слыхала?
Она кивнула. Алекс вздохнул. Вот кто никого не боится. Если бы быть с ним в дружбе или работать на него... Тогда никто не страшен... Когда они приехали домой, Светка сунулась в ванную, Алекс нырнул за ней.
– Подожди, дай помыться, – девушка многозначительно улыбнулась и принялась быстро скидывать одежду. – Или давай вместе...
Но Алекс молча опустился на колени и сунул руки под ванну. Повозившись и погремев чем-то, он вытащил длинный и тяжелый сверток. Развязал шпагат, развернул газету. Под ней оказалась мешковина, туго перетянутая веревкой. С узлами пришлось повозиться, но наконец он развернул грубую ткань. Никаких карданных валов в ней не оказалось. На мешковине лежали «валетом» две винтовки с отпиленными прикладами и укороченными стволами. В отдельном свертке оказались два разобранных пистолета. Из продолговатого мешочка высыпались тускло отблескивающие желтые патроны. Остро пахло оружейной смазкой и опасностью.
– Что это? – задала Светка глупый вопрос.
Алекс поднял глаза на совершенно голую девушку и ничего не ответил.
В пять часов утра в парке за спорткомплексом «Прогресс» тридцатидвухлетняя гражданка Игнатова выгуливала бультерьера по кличке Дон. Внезапно пес кинулся в кусты и грозно зарычал. Последовавшая за ним хозяйка увидела торчащую из-под перевернутой скамейки ногу. Исходя из привычных стереотипов окружающей действительности, она решила, что перед ней пьяный, но, приподняв скамейку, увидела двух мужчин, с залитыми кровью лицами, которые явно не подавали признаков жизни.
Пройдя несколько кварталов до ближайшего телефона-автомата, Игнатова набрала известный всем номер. Вскоре оперативная группа осматривала трупы неизвестных. Они были убиты выстрелами в глаза. За пазухой одного нашли прямоугольник из плотной бумаги, наподобие визитной карточки. На нем красиво выведено единственное слово: «Колдун». Долго будоражащие город слухи обрели материальное подтверждение.
Новость еще не успела распространиться по городу, но обычные и сотовые телефоны мигом донесли ее до заинтересованных лиц. Озабоченный Боксер уже к восьми часам направился в свою штабквартиру – гриль-бар «Тяжеловес», чтобы быстро реагировать на развитие событий. Он понимал, что смерть Ломовика и Бычка напрямую связана с недавним визитом Кривули. Видно, пацаны по своей инициативе «наехали» на массажиста второй раз, и Колдун показал, что не потерпит подобных шуток. Но тогда и он сам рисковал оказаться в непонятке, ведь Колдун не знает, что он не отдавал приказа и хлопцы действовали сами по себе... Значит, надо ловить Кривулю и все ему объяснять...
Его серебристый «Мерседес-230», как всегда, бесцеремонно заехал на тротуар, но вплотную приблизиться к двери не смог: на асфальте лежала тяжеленная каменная урна, рядом остро щетинились осколки разбитой бутылки. Слоняра выключил движок и попытался очистить дорогу: ногой смел битое стекло, потащил в сторону урну, так что вспухли жилы на шее.
«Молодняк совсем оборзел, – раздраженно подумал Боксер, выходя из машины. – Надо сказать ребятам, чтобы поймали пару мудаков и отбуцкали до потери пульса...»
Словно в ответ на его мысли, из-за угла вышел молодой парень с бутылкой в руке и, покачиваясь, двинулся навстречу. Между ними было метров десять, а до входа Боксеру оставалось сделать восемь шагов.
«Сейчас я его отоварю», – решил Боксер и замедлил движение, но вдруг испытал сильное беспокойство, мгновенно переросшее в страх. Вначале он не осознал его причину: чувства опережали сознание, но в следующий миг понял, в чем дело. Парень его не боялся! Звероподобная внешность и могучее телосложение не оказывали на хилого сопляка обычного устрашающего воздействия! И не потому, что тот был пьяным в сиську, он не очень умело притворялся, а на руках у него были тонкие нитяные перчатки, которые в «деле» предпочтительней медицинских резиновых, так как пропускают воздух и в результате пальцы не потеют...
Сучий Слоняра не должен отвлекаться, он в первую очередь телохранитель, за поясом у него пушка, и он уже обязан был распознать опасность и завалить этого недоноска! Сам Боксер обычно ходил «пустым» и сейчас не мог ничего сделать... Время стремительно утекало, секунды растягивались, как в кино, и это были последние секунды жизни...
Недоносок напряженно улыбался, он уже перестал покачиваться, из-за угла выглянул второй, видно, на подстраховке, чтобы сработать наверняка...
– Слоняра, шухер, мочи!!! – оглушительно заорал кто-то. Недоносок бросил бутылку, она летела вогнутым дном вперед, как противотанковая граната, у горлышка горел бледный желтенький огонек.
– Мочи, Слоняра, мочи, сука!!! – истошно орал кто-то.
Недоносок медленно вытягивал из-за пояса пистолет, неспешно поднимал, по ходу корректируя прицел, и у второго в руках появился ствол. Боксер вдруг ощутил, что его рот широко раскрыт, и именно он неистово орет, надсаживая голосовые связки. Это ощущение реальности вырвало его из оцепенелого состояния, он резко, как на ринге, присел, развернулся и бросился бежать.
Замедление в окружающем мире прошло: бутылка взорвалась на крыше «Мерседеса», жидкий огонь растекся по лобовому стеклу и капоту, брызнул в разные стороны, попав на рубаху выпрямившегося наконец Слоняры, рубаха загорелась, и тот принялся бить по огню широченными ладонями.
– Стреляй! Стреляй! – хрипло надсаживался Боксер, и, как бы выполняя приказ, сзади выстрелили: раз, другой, третий.
«Из двух стволов», – безошибочно определил Боксер, и тут же страшный удар сбил его на землю.
Первый киллер подбежал, рывком перевернул бесчувственное тело на спину, сунул в карман залитой кровью рубашки прямоугольный кусочек картона, похожий на визитную карточку, поднес пистолет к левому глазу Боксера и вдавил спуск, но выстрела не последовало. Он повторил попытку, но с тем же успехом.
Второй парень пальнул в Слоняру, но тот с удивительной для его телосложения ловкостью отпрыгнул за горящую машину и открыл из-за нее ответный огонь. Бах! Бах! Бах!
Его противник пытался поймать на мушку прячущийся за всполохами огня силуэт и компенсировал плохую видимость количеством выпущенных пуль. Бах! Бах! Бах! Бах!
Звуки выстрелов носились вдоль улицы, гулким эхом отражались от фасадов старинных купеческих домов, заставляли дребезжать плохо пригнанные стекла. Пули шлепали в мягкий ракушечник, навсегда застревая в нем, оставляя резкие следы, чиркали по тротуару, с визгом рикошетили в разные стороны. Прохладное тиходонское утро мгновенно превратилось в жаркий бейрутский полдень. Прохожие прятались в подворотни, подъезды, некоторые просто валились на пыльный асфальт, закрывая голову руками и надеясь, что пронесет. Сухощавый пенсионер в светлой соломенной шляпе присел на пол телефонной будки и, дотянувшись до диска, вслепую пытался набрать ноль-два.
Осмотрев заклинивший пистолет, первый киллер обнаружил, что затвор неполностью закрылся, очевидно, перекосило патрон.
– Уходим! – крикнул напарник.
Но два выстрела в глаза были обязательным условием акции, а за нарушение приказа можно было самому не сносить головы.
Он передернул затвор, прицелился... Мушка прыгала, он подхватил запястье левой рукой. Бах! Брызнули крошки асфальта.
– Уходим, иначе кранты!
Отступая, он продолжал стрелять, но пули ложились рядом с головой Боксера.
– Уходим!!
С сухим лязгом затвор застопорился в заднем положении. Кончились патроны.
На глазах у многочисленных очевидцев киллеры забежали в проходной двор и скрылись. Никто, естественно, не пытался их задержать. Чертыхаясь и возмущаясь, люди выбирались из подворотен, поднимались с земли, отряхивались... Кто-то продолжал путь по своим делам, но большинство, влекомое жадным любопытством, стягивалось плотным полукольцом вокруг места происшествия.
Боксер лежал без движения, из-под него вытекали ручейки крови. Вяло горел капот «Мерседеса». Толстый слой копоти покрывал еще недавно идеально чистое лобовое стекло. За машиной, закрыв глаза, сидел бледный Слоняра, зажимающий простреленное предплечье. Он раскачивался, как заклинатель змей, и издавал тихий вибрирующий вой.
Через десять минут подъехал дребезжащий «уазик» вневедомственной охраны. Со скрипом распахнулась дверца. Не выходя из кабины, заспанный сержант сказал в рацию:
– Подтверждается. Два трупа, машина горит.
Почему он посчитал воющего Слоняру трупом, вряд ли смог бы объяснить даже он сам. Получив инструкции, сержант наконец вышел и принялся монотонно увещевать толпу.
– Расходитесь, граждане, вы что, мертвых не видели? Обычное дело... Расходитесь, а то тачка взорвется и трупов прибавится... Расходитесь, вечером все по телевизору покажут...
Вскоре приехала следственная группа, «Скорая помощь», милицейское и прокурорское начальство. Слоняру увезли в больницу, а группа принялась осматривать труп. Молодой прокурорский следователь с худым нервным лицом вытащил из кармана рубашки визитную карточку.
– «Колдун», – вслух прочитал он и удивился: – Второй раз за ночь... В это время «труп» открыл глаза.
– Колдун... проходил... по... «Призракам», – с трудом прохрипел Боксер. – Шестым...
Глаза под разбитыми бровями дрогнули и остекленели. И он замолчал уже навсегда.
Глава седьмая.
ЛИКВИДАЦИИ
Если волк съел твоего врага, это не значит, что он стал твоим другом.
Пословица.
Клятва – клятвой, а работа – работой. За Русланом Шериповым пустили длинный «хвост». Иными словами: установили усиленное наружное наблюдение. Конечно, Лис не надеялся, что он прямиком направится в свое логово, было бы глупо считать матерого террориста столь наивным.
Но, во-первых, в розыскном, впрочем, как и в любом другом деле нельзя отказываться от любого шанса, сколь бы мал он ни был. Вся человеческая жизнь состоит из череды ошибок: больших и малых, серьезных и не очень, порождающих трагические последствия или не влекущих никаких. В противостоянии людей решающую роль может сыграть ошибка, допущенная одной из сторон именно в данный момент.
Во-вторых, опыт террориста исчерпывался боевыми действиями на открытой местности, столкновениями в разрушенных населенных пунктах и нападениями на российские колонны или блокпосты, он умел отрываться от преследования, уходить по узким горным дорогам, неделями отлеживаться на сырой земле, в расщелинах или пещерах. Но он понятия не имел о тактике наружного наблюдения в большом, живущем обычной жизнью городе, поэтому вероятность совершения им ошибки или даже череды ошибок была достаточно высока.
Первые три квартала Шерипов шел на «автопилоте», привыкая к свободе и возвращаясь в свое нормальное состояние. Он до последнего не верил, что его отпустят. Человека, схваченного с оружием в руках в момент покушения на убийство, никогда не прощают. Таков закон гор. Милосердие есть слабость, а тот, кто проявляет слабость – погибает. Русские не поняли эту вековую мудрость и потому проиграли войну.
Придя в себя и убедившись, что он действительно свободен, Шерипов несколько раз оглянулся, потом резко свернул за угол и неожиданно вернулся обратно, раз и второй изменил направление движения, постоял у зеркальной витрины. Примитивность проверок подтверждала, что он знает о слежке только по видеофильмам и думает, что наблюдение всегда находится за спиной и дилетант способен его распознать. О том, что «глаз» может располагаться и впереди, и сбоку, и сверху, и снизу – он, конечно не подозревал. Тем более он не мог представить, что и опознать наблюдателя вряд ли сумеет, даже если столкнется с ним лицом к лицу.
Но грубая простота имеет и свои положительные стороны, ибо все оперативные планы ориентируются не на нее, а на самый тонкий и хитроумный расчет. Столкнувшись с не отягощенной хитростью, умом и расчетом примитивностью, они рассыпаются в пыль. По Шерипову работали три бригады наружного наблюдения одновременно, и у него не было ни одного шанса отрубить «хвост». Если бы он действовал традиционными методами...
Побродив по центральным улицам около часа, Шерипов побрел вниз и через Богатяновку вышел на набережную. Здесь задача наблюдения упростилась до простейшей схемы линейного сопровождения: с позиций здравого смысла, деваться «объекту» было попросту некуда. Но сам он не руководствовался тем, что казалось сопровождающим «здравым смыслом». Пройдя по гранитным плитам около километра, Шерипов внезапно перемахнул через чугунную ограду и исчез.
Наплевав на конспирацию, один из наблюдателей вышел из маскировочного образа и бросился к перилам. Обнимающиеся на решетчатой скамейке парень с девушкой остолбенели: вначале какой-то сумасшедший сиганул в воду, потом беспомощная старушка-инвалид, выскочив из самоходной коляски, бодро пробежалась к реке и перегнулась через парапет. Откуда ни возьмись, вдруг появилась замызганная «Волга», одновременно подъехали санитарный микроавтобус и мощный «Урал» с коляской.
Против ожидания оказалось, что «объект» не бултыхнулся в холодную майскую воду, а спрыгнул в готовящуюся к старту моторную лодку, чуть не перевернув ее и смертельно напугав хозяина. Несколько энергичных слов и не менее энергичных движений если и не успокоили любителя рыбной ловли, то помогли ему мгновенно запустить двигатель. Оставляя за собой ровный белый бурун, лодка понеслась прочь от берега.
Она шла продуманным курсом: в сторону речного порта, забор которого перекрывал набережную и исключал возможность преследования. Девять рассредоточившихся, чтобы не привлекать внимания, наблюдателей следили за исчезающим «объектом» и тихо высказывали свои мысли по поводу происходящего в спрятанные за воротники микрофоны. Чуткие мембраны усиливали звук и доносили до диспетчера полную и очень эмоционально изображенную картину работы всех трех бригад, а главное – соображения о дальнейших перспективах наблюдения. Поскольку мнения были единодушными и категоричными, диспетчер связался с инициатором задания и, опуская нецензурные слова и выражения, сообщил самую суть:
– Объект потерян на набережной, в районе речного порта. Захватил моторную лодку и скрылся на ней. Возможности действий на воде у нас отсутствуют.
– Я понял, – без эмоций отозвался Лис и положил трубку. Его подобный оборот дела не удивил, ибо он был готов к тому, что террорист уйдет. На всякий случай он поставил скрытый пост и у дома Гуссейнова, но тоже не очень рассчитывал на успех. У этих ребят система явок отлажена четко, Шерипов наверняка знает, куда ему идти...
Так и было. Через пару часов беглец уже сидел на очередной конспиративной квартире диверсионной группы и рассказывал о своих приключениях. Его слушали внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Лишь когда речь пошла о Джафаре, Ужах потерял на миг обычную выдержку и хищно оскалился.
Когда рассказ был окончен, дежурный по кухне принес блюдо с холодной бараниной, Шерипов с жадностью набросился на еду, а его сотоварищи получили возможность задавать вопросы.
– Абу сразу умер? – спросил Ужах.
Кусок стал ему поперек горла. Это было похоже на упрек.
– Сразу... Пуля в спину, под лопатку. И мне ствол к горлу приставили, я его чуть не перегрыз... Вот...
Шерипов оттянул пальцем щеку, показывая обломанные зубы. Но Ужаха это не смягчило, тон оставался холодным.
– Как ты клялся?
– Как положено, – не поднимая глаз, ответил Шерипов. – При мулле, на Коране. Они знают, как надо...
– Опытные, значит... – недобро процедил главарь. – Но ты клялся, а мы
– нет! Когда я с Джафаром закончу, мы и наше дело до конца доведем... Ты можешь не участвовать, раз поклялся!
– Я как вы! – твердо сказал Шерипов. И вновь принялся жевать. Он не чувствовал себя ни в чем виноватым.
– Ну ладно, – примирительно кивнул главарь.
Внезапно на всех тиходонских рынках, кроме Центрального, исчезла баранина. А на Центральном она стала продаваться в одном ряду, в дальнем углу мясного павильона. Теперь здесь постоянно прохаживались два парня из «пристяжи» Севера. Если кто-то покупал восемь-десять килограммов, его сопровождали до выхода и передавали шустрым малолеткам, в распоряжении которых имелись три мотоцикла и мопед. Через некоторое время пацаны приносили адрес любителя баранины.
В Тиходонске основным мясным продуктом для первых блюд является говядина, для вторых – свинина. Из говядины варят сытные супы, наваристые борщи. Из свинины жарят толстые сочные отбивные, из нее же, замариновав в уксусе, кефире, луке или помидорах, готовят отменные шашлыки.
Нежная, быстро остывающая баранина обладает специфическим привкусом. Чтобы избавиться от него, мясо следует на час-полтора положить в холодную воду. Может, оттого, что не все хозяйки это знают, может, из-за привычки готовить впрок и разогревать блюда непосредственно перед едой, чего баранина не терпит, ибо должна идти в употребление сразу с огня, но она занимает в рационе тиходонцев незначительное место.
Только гурманы, знающие толк в настоящем кавказском шашлыке, закупают седло или заднюю ногу барашка из расчета полкило на каждого участника застолья, но настоящий шашлык – это праздник, а праздники случаются нечасто. Да та незначительная часть мусульманских народностей, которая не ассимилировалась на Дону и не изменила национальной кухне, регулярно приобретает баранину, но в умеренных количествах.
Группа приехавших с Кавказа мужчин, привыкших питаться одной бараниной, должна потреблять ее каждый день и помногу. Поэтому покупатель, часто приобретающий большие порции бараньего мяса, вполне мог вывести на такую группу.
За неделю наблюдения было выявлено четверо подозрительных покупателей. Все русские, но один купил в три приема двенадцать кило, второй в два приема – десять, третий и четвертый сделали по единственной покупке, но зато по двадцать килограммов каждый.
– Куда они столько набирают? – вроде от нечего делать поинтересовалась «пристяжь» у продавцов. Ответы оказались однотипными. Разовые закупки делались на свадьбу и на день рождения, купивший дважды оказался молчаливым, а тот, кто покупал чаще всех, объяснил, что приехали родственники, и даже просил продавца доставлять двух барашков в неделю прямо по адресу.
– С головами, – подчеркивал он. – Обязательно с головами!
Продавец отказался, потому что брал тушки уже разделанными с мясокомбината и усложнять накатанный процесс реализации не имело смысла. Но сам по себе заказ представлял значительный интерес.
Дело в том, что в Тиходонске бараньи головы не продаются. Другое дело говяжьи и свиные – из них варят холодец либо суп для породистых собак. На бараньи спроса нет, в этих краях их не едят, зато на Кавказе они считаются деликатесом.
Проверка четырех адресов показала, что три из них никаких подозрений не вызывают: обычные жилые дома в частном секторе, в одном действительно отгуляли свадьбу, в другом справили юбилей, гости разъехались, посторонних лиц никто из соседей не видел. Четвертый дом стоял с постоянно закрытыми ставнями и производил впечатление брошенного, но именно туда дважды занес коренастый парень по пять килограммов мяса. Иногда за высоким забором происходило какое-то движение, ночью приходили и уходили неизвестные люди, оставлявшие автомобили в конце квартала.
– Да, – сказал Север. – Адрес темный. Надо к нему приглядеться. Только... И вот этот мне не нравится...
– Почему? – удивился Рэмбо. Это он руководил «пристяжью» на базаре и отвечал за конечный результат поисков. – Там все нормально. Мужик с бабой живут, пацан у них лет десяти...
– А кто двенадцать кило мяса умолотил за неделю? Они втроем? Кто бараньи головы просит? Где его приезжие родственники?
Рэмбо озадаченно поскреб бритый затылок.
– Гля, точняк... Так чего, зайти к ним поглядеть?
Север покачал головой.
– Так можно и без гляделок остаться... Нет, мы лучше вот как сделаем...
Через день в мясном ряду появился новый продавец. Это удивляло само по себе, потому что текучесть кадров здесь отсутствовала начисто, как в прежнем Политбюро. Пробившись всеми правдами, а чаще неправдами в мясной павильон Центрального рынка, люди занимали насиженные, отполированные упитанными задами места годами и десятилетиями, зачастую передавая их по наследству.
Вторым удивительным обстоятельством оказалось то, что новичок был дагестанцем, пожалуй, единственным представителем Кавказа на обновленном в последнее время рынке. Поначалу он несколько тушевался и опасливо осматривался по сторонам, но его никто не трогал, а олицетворяющая охрану порядка «пристяжь» ободряюще улыбалась и подмигивала.
Звали новичка Насрулла. Небольшого роста, сухощавый, но жилистый и сильный, он выглядел на усредненный возраст кавказского мужчины: ему можно было с одинаковым успехом дать от тридцати пяти до сорока пяти. Молодежные черные усы-стрелочки выглядели несколько легкомысленно и наводили на мысль о нижней границе этого диапазона, но когда он снимал кожаную кепку, то обнажалась блестящая, на треть черепа, лысина, сразу поднимающая возрастную планку.
Насрулла внес свежую струю в облик мясного ряда: он подвешивал на острые блестящие крючья не только отдельные части барашка, то и тушки целиком, а на каменный прилавок выставлял головы с мутными печальными глазами, которые являются особо ценимым знатоками деликатесом.
– Так у нас, в Махачкале, продают, – охотно пояснял он всем желающим.
– Я недавно переехал. В Танайском районе живу, у меня целая отара. Но за родным краем скучаю. Вот и делаю, как привык...
Головы спросом не пользовались вообще, да и тушки ему в конце концов приходилось разделывать обычным порядком, но все равно каждое торговое утро он оформлял прилавок по образу и подобию Махачкалинского рынка.
Через несколько дней в ряду появился регулярный покупатель, тот самый, которому надо было кормить родственников. Невзрачный мужичонка средних лет с испитым лицом и выцветшими пегими волосами.
Он с удовольствием купил целую тушку и пару голов.
– Слышь, друг, давай так договоримся, – задушевно обратился он к Насрулле. – Будешь привозить мне две тушки в неделю. С головами. Прям домой, я тебе адрес дам. Идет?
– Конечно, идет! – расцвел продавец. – Чем здесь стоять, лучше так... И мне хорошо, и тебе!
Пегий дал адрес, который и так был известен людям Севера.
– Раз головы берешь, значит, толк в еде понимаешь, – похвалил нового знакомого Насрулла. – Я их хорошо готовить умею... И другое: шулюм, хаш, жиж-гале, лагман... У меня первая жена чеченка была, я и их кухню отлично знаю. Если надо – могу приготовить стол на праздник, дорого не возьму... Расстались они довольные друг другом.
А два дня спустя Насрулла утром заехал к новому знакомому. Тот жил в районе, который старожилы называли Тиходонск-гора. Маленькие убоговатые домишки, когда-то горделиво символизирующие частную собственность и невиданное словосочетание «собственный дом», лепились один к другому на крутом склоне, вплоть до того места, где он переходил в откос, почти вертикально спускающийся к железнодорожному вокзалу.
"Москвич – пирожок подъехал к неказистому саманному строению с облупившимся от времени эмалированным номером, на котором еще можно было разобрать цифру. Насрулла посигналил, и вскоре пегий мужичок в рабочей одежде – засаленной клетчатой рубахе, мятых, никогда не стиранных штанах и обрезанных по щиколотку резиновых сапогах, вышел к нему навстречу.
Они занесли баранью тушку во двор и положили в оцинкованное корыто.
– Хочешь, я ее разделаю? – предложил Насрулла. Хозяин непроизвольно оглянулся, будто хотел с кем-то посоветоваться. Но в полого убегающем к откосу дворе никого не было. Только дальше, почти у самого обрыва, рядом с ветхим покосившимся домиком, курили два мужика. Они стояли, полуотвернувшись, но внимательно наблюдали за происходящим.
– Да нет, не надо.
Пегий расплатился, и Насрулла уехал. Тогда хозяин помахал курильщикам, и те неспешно поднялись к нему во двор. Наблюдающий в бинокль Рэмбо видел, как они потащили барашка к ветхому домику, как навстречу вышел еще один человек, который и стал разделывать добычу.
– Дом стоит на отшибе, прямо над обрывом, неподалеку еще один, – доложил вечером Рэмбо Северу. – Там они и живут. Мы засекли шестерых, может, и еще есть.
– Чеченцы? – спросил Север, задумчиво пожевывая папиросу.
– Кто их знает... Но похоже – нерусские.
Север рассказал все Кресту.
– Чего нам туда лезть, – решил тот. – Позвони Лису. Пусть менты сами с черными разбираются. А тот темный адрес проверь... Чую, как бы там Джафар не отсиживался.
Поздним вечером бригада Рэмбо подтянулась к солидному дому с закрытыми ставнями и рассредоточилась вдоль улицы, надежно спрятавшись в непроглядной темноте. Ждать им пришлось недолго. В конце квартала затормозил автомобиль, хлопнули дверцы, и две тени направились к таинственному дому. Условный стук – и калитка открылась. Но на этот раз к званым гостям добавились незваные.
– Тихо, суки! – Рэмбо, Доска и Кент ворвались в маленький неосвещенный дворик, прижали к забору двух гостей и открывшего им человека. Холодные стволы больно вдавились в испуганные лица. Следом вбежали еще четверо бойцов.
– Держите этих! – скомандовал Рэмбо. – Доска и Кент – со мной! Стараясь не шуметь, они вошли в дом. Здесь горел свет, тихо играла
музыка, пахло жареным мясом. За высокой дверью разговаривали несколько человек. Держа оружие наготове, Рэмбо стал подкрадываться к двери. В это время со двора раздался отчаянный крик:
– Атас, менты!
За дверью упало что-то тяжелое. Рэмбо бросился вперед, с силой ударил в незапертые створки, так что они, распахнувшись, грохнули о стены. Что-то было не так.
– Тихо, стоять, лапы наверх!
Съемщик с перекошенным лицом тянулся в угол за помповым ружьем, Рыба и Дятел ошарашенно прижались к стене. Увидев ворвавшихся. Съемщик выругался.
– Рэмбо! Ты что, охерел?!
– Ты?! – Рэмбо опустил пушку. – Тебя же нет в городе!
Съемщик повалился на диван. Руки у него дрожали.
– Я же от ментов ховаюсь! А чернуху запустил, что вообще уехал!
Рэмбо сделал знак Кенту.
– Быстро во двор, а то еще перемочат друг друга!
– А ты чего сюда?! – рявкнул Съемщик. – Что за дела?
Рэмбо спрятал пистолет под куртку.
– Баранины много хаваешь!
– Ну и что? Я вообще баранину люблю! И ребята часто приходят...
– А то, что в городе ящур. Кто баранину жрет – в карантин!
Съемщик смотрел непонимающим взглядом.
Читать бесплатно другие книги:
