Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной Филичкин Александр
Наконец Григорий кое-как смог восстановить сорванное дыхание и с большой опаской прислушался к своему организму. Парень быстро понял, что его дела обстоят совсем не так хорошо, как хотелось бы. Судя по всему, все признаки сильной контузии были налицо. В голове глухо гудело, в глазах все двоилось, из носа слабо сочилась темная густая кровь.
Немного придя в себя, боец постарался сфокусировать взгляд. Первое, что он увидел перед собой, была совершенно целая дощатая дверь. Выкрашенная белой, местами облупившейся краской, она лежала на поверхности и тихо покачивалась на легкой волне. Парень подгреб к деревянной створке, ухватился за нее и осмотрелся по сторонам. Вся вода вокруг, насколько хватало глаз, была усеяна какими-то мелкими обломками и рваными тряпками. Некоторые из них еще слабо горели и чуть дымились. Сколько солдат ни вертел головой, ни одной живой души около себя он так и не заметил.
Чтобы не тратить силы впустую, Григорий решил использовать дверь как маленький плот и попытался расположиться сверху. Он подплыл с длинной стороны и попробовал лечь поперек. Дощатое полотнище не выдержало его скромного веса и начало неторопливо погружаться. Парень быстро сполз в воду. Подобрался к своей находке с торца и принялся осторожно устраиваться. Из этого тоже ничего не вышло. Спасительный прямоугольник никак не желал оставаться на поверхности и стал тонуть.
Пришлось повторить все снова. После нескольких неудачных попыток солдат все-таки нашел нужное и достаточно устойчивое положение. Теперь он грудью и животом лежал на узком краю двери. Ноги бултыхались в воде, а деревянное полотно надежно держалось на глади моря.
Когда Григорий, наконец, кое-как примостился, стало совсем светло. Солнце уже выглянуло из-за далекого горизонта и показало над морем свой ярко-багровый краешек. Боец сориентировался по сторонам света и быстро определил, в каком направлении находится Севастополь. Григорий прикинул расстояние до порта: «В пути мы находились около двух часов. Пароход был старый и, вдобавок ко всему, сильно перегруженный. Так что вряд ли мы двигались быстрее десяти узлов.
Выходит, что я сейчас нахожусь километрах в тридцати от пристани. Значит, – решил он, – я запросто смогу добраться до места. Я же смог во время соревнований по плаванию проплыть пятнадцать километров. Причем там я был без всего. Получается, что верхом на двери мне запросто удастся преодолеть еще большее расстояние».
Хотя если сказать, положа руку на сердце, то возвращаться в этот бесконечный кошмар, в который превратился осажденный фашистами город, ему страшно не хотелось. Однако делать было нечего. Долг солдата перед Родиной, въедливая совесть и боязнь попасть под трибунал за дезертирство неумолимо кричали в его душе: вернись!
С другой стороны, ему и деваться-то было больше некуда. Не в Турцию же теперь двигаться. До Кавказа очень далеко, а все побережье Крыма, насколько он знал, сейчас находится под контролем немцев. Еще неизвестно, как они примут советского солдата, выбравшегося из Черного моря. В лучшем случае загонят в концлагерь, в худшем расстреляют на месте.
Неторопливо работая ногами и попеременно загребая руками, он осторожно тронулся с места. Медленно развернулся и выбрал нужное направление – северо-северо-запад. Глубоко вздохнул и начал неспешно двигаться назад, в сторону осажденного города. Однако Григорий не успел отплыть от района крушения корабля сколь-нибудь далеко. Менее чем в пятидесяти метрах от него гладь моря неожиданно забурлила и покрылась белой пеной огромных бурунов. Вздрогнув от неожиданности, парень замер.
В следующий миг на поверхность величаво всплыла немецкая подводная лодка. Об этом говорил номер с латинской буквой «U» написанный на боку надстройки. С крутых боков субмарины шумными ручьями стекала темная маслянистая вода, и от этих потоков возникали небольшие волны. Раздался протяжный скрип петель, и в покрытой ржавчиной высокой рубке открылся узкий продолговатый люк. На палубу невероятно длинного корабля выскочили люди.
Григорий с ужасом разглядел несколько матросов в куцых пилотках и непривычных мундирах. Странная форма оказалась совершенно черной, словно загустевший мазут. Двое стрелков стремглав помчались к станковому пулемету, расположенному на носу. Еще несколько человек побежали к корме, громко топая тяжелыми ботинками.
Застыв на месте, Григорий совершенно не представлял себе, что можно предпринять в такой нелепой и в то же время смертельно опасной ситуации. Сейчас по нему дадут очередь из пулемета, и все – кранты. Из-за крутого черного бока субмарины неожиданно выплыла небольшая резиновая лодка и направилась прямо к нему. На носу надувного ялика, лицом к солдату, сидел подводник с автоматом в руках.
Другой матрос быстро и ловко работал короткими алюминиевыми веслами. На его короткой шее тоже виднелся засаленный кожаный ремень от оружия. На корме с комфортом расположился молодой небритый офицер и задумчиво поигрывал длинноствольным пистолетом, зажатым в крепкой ладони.
Когда до парня оставалось около десяти метров, гребец начал резко табанить и лодка неожиданно быстро остановилась. Сидящий на носу матрос вгляделся в бойца. Обернулся к офицеру и разочарованно сказал:
– Опять русский! Где мы теперь будем искать этого пилота? – он вновь посмотрел на бойца. Поднял автомат на уровень глаз и начал выцеливать незадачливого пловца.
Григорий с ужасом осознал, что если он не хочет сейчас погибнуть, то должен немедленно действовать. Возблагодарив бога за неплохое знание языка, который ему очень легко давался в школе, солдат торопливо заговорил. Не раздумывая, он сказал первое, что пришло в голову. Причем на хорошем немецком:
– Прошу вас. Не стреляйте в меня, пожалуйста!
Донельзя удивленный чистотой своей родной речи, офицер встрепенулся. Посмотрел на дикого русского варвара, из чьих уст прозвучали вполне вразумительные слова, и бросил матросу:
– Подожди! – Лодка медленно подплыла на расстояние вытянутой руки. Подводник с интересом взглянул на чисто славянскую физиономию Григория и безо всяких обиняков спросил: – Откуда знаешь наш язык?
– Дружил с детьми из семьи поволжских немцев, – бодро отрапортовал солдат.
– Очень хорошо! – похвалил офицер и добавил: – Ты видел, куда упал самолет?
– Да! Да! – торопливо зачастил Григорий. – Штурмовик упал вон там, – и указал себе за спину. – А парашютиста отнесло ветром в ту сторону, – Григорий повернулся и показал направление. Он хотел было сказать и про бомбардировщик, сбитый зениткой, но вовремя прикусил язык. Еще разозлятся, чего доброго. Они ехали за одним пилотом, а теперь нужно будет искать двух. То есть придется лишнее время торчать на поверхности моря и подвергаться опасности нападения с воздуха.
– Отлично! – обрадовался офицер. Достал из нагрудного кармана мятую пачку сигарет. Закурил и немного помолчал. После нескольких глубоких затяжек он задумчиво продолжил: – Взять тебя с собой мы, конечно, не можем… – неожиданно подводник перегнулся через упругий борт лодки и вставил сигарету в губы русскому солдату.
Совершенно не ожидавший такого странного поворота дел Григорий опешил. Сильно затянулся и чуть не поперхнулся непривычным дымом чужого табака. Едва сдержав рвущийся наружу кашель, он с трудом сглотнул и осипшим голосом вымолвил:
– Большое спасибо!
Офицер выпрямился и громко приказал матросу, сидящему на веслах:
– Быстро на субмарину!
Резиновый ялик развернулся на месте и поплыл к ржавой громадине. Немцы ловко поднялись на борт и втянули за собой легкое плавсредство. Вошли в рубку и с грохотом захлопнули тяжелый люк. Вновь бешено забурлила вода, и подводная лодка стремительно исчезла с поверхности. Спустя минуту Григорий остался совершенно один. Он по-прежнему лежал на дощатой створке посреди совершенно пустынного моря. О произошедшей невероятной встрече с противником напоминала только мятая немецкая сигарета. Зажав ее в бледных губах, парень держался за дверь и сильно трясся от пережитого страха.
Часто пыхая дымом, Григорий досмолил подаренный окурок до самого конца и вдруг со злостью выплюнул в воду крохотный чинарик. К этому времени он чуть-чуть пришел в себя. Звон в голове немного стих, и в глазах перестало двоиться от пережитой контузии. Оторопь, вызванная двумя совершенно неординарными событиями, случившимися одно за другим, тоже немного спала. Он задумался над тем, что сделал, и сильно раскаялся в своем поступке.
– Выходит, что я вымолил свою шкуру в обмен на жизнь военного пилота, – подумал он с глубокой тоской. – Направил подводную лодку на помощь вражескому асу. Спас себя и, возможно, помог выжить такому же немецкому летчику, который только что потопил наш санитарный транспорт. Уничтожил корабль, шедший под белым флагом и с красным крестом. Сбросил бомбу на головы раненых, беспомощных людей и убил их всех до одного.
Единственным обстоятельством, которое хоть как-то оправдывало Григория в собственных глазах, было то, что во время разговора с подводником он еще не совсем оправился от сильной контузии и плохо соображал, что делает. В конце концов парень немного успокоился и подумал: «Море большое. Даст бог, фашисты не смогут найти своего пилота. Еще лучше будет, если он окажется мертвым. Все-таки наш летчик изо всех стволов стрелял по кабине фашистского самолета. Будем надеяться, что одним стервятником в нашем небе стало меньше».
Парень перевел дух и поплыл к Севастополю. Он греб и греб. Час проходил за часом. Солнце поднялось к зениту и начало клониться к западу. Григорий впал в какое-то странное оцепенение. Его мозг почти полностью отключился, и лишь две небольшие зоны продолжали нормально работать. Та, что отвечала за синхронную работу рук и ног. А также участок, следивший за тем, чтобы он продолжал двигаться в нужном направлении.
Только к позднему вечеру Григорий смог-таки доплыть до своего берега. Обессилев от долгого пребывания в воде, он оттолкнул от себя опостылевшую дверь. Встал на карачки и с огромным трудом выбрался на землю. Совершенно без сил ничком упал на узкую полоску песка и затих. Спустя пару минут на пляж, протянувшийся вдоль скалистого берега, вышли советские солдаты со знакомыми трехлинейными винтовками в руках. Они подошли поближе и окружили парня.
– Вроде наш? – задумчиво сказал боец, разглядев на пловце знакомую форму. – Наверное, с потопленного транспорта. Давай посмотрим.
Подошел еще один дозорный, и общими усилиями они перевернули парня на спину. Григорий застонал от боли. Все тело нестерпимо болело.
– Пить… – прохрипел он.
– Живой! – обрадовался красноармеец. Снял с пояса фляжку и отвинтил колпачок. Поднес к губам пловца и дал выпить несколько глотков.
– Идти можешь? – спросил второй солдат.
– Если поможете подняться, – выдавил из себя Григорий.
Солдаты подошли с двух сторон. Подхватили его под мышки и поставили на ноги, подгибающиеся от сильной слабости. Повернули его лицом берегу и, поддерживая под руки, повели к своим.
Еще через полчаса он уже находился в темной землянке. Низкое тесное помещение перекрывали неошкуренные бревна наспех уложенного наката. Убогий штабной блиндаж едва освещала самодельная коптилка, сделанная из гильзы небольшого снаряда. Слегка покачиваясь от усталости, парень стоял навытяжку и смотрел на молодого лейтенанта, измученного беспрерывными боями. Превозмогая невероятную боль в натруженных мышцах, он подробно докладывал о себе. Стараясь не упасть на земляной пол, рассказывал почти засыпающему офицеру свою удивительную историю с начала и до самого конца.
Впрочем, о встрече с немецкой субмариной и разговоре с подводником он благоразумно умолчал. Парень прекрасно знал, что за это его бы расстреляли на месте как предателя Родины. Выслушав бойца, ротный встряхнулся и внимательно рассмотрел размокшую солдатскую книжку Григория. Пододвинул к себе коробку аппарата полевого телефона и стал звонить в Севастополь.
– Скажите ему, что этот солдат клал печь в бане! – подсказал задержанный офицеру. На счастье парня, лейтенанта почти сразу соединили с командиром хозчасти, и тот с радостью подтвердил личность незадачливого пловца. Григорию вернули документы и подарили старый матросский бушлат, недавно снятый с убитого краснофлотца. Накормили холодной перловой кашей и напоили крутым кипятком. Затем отвели в тыл и под охраной отправили к прежнему месту службы.
Сопровождающий бойца солдат передал его из рук в руки командиру роты. Получил расписку и отправился назад. С покаянным видом Григорий выслушал оглушительный нагоняй за разгильдяйство, проявленное во время погрузки транспорта. После чего все-таки получил разрешение вернуться в свой взвод. Боец козырнул, четко повернулся кругом и вышел из блиндажа. Облегченно вздохнул и направился в свою неустроенную землянку, которую покинул сутки назад.
Спустя два дня немцы подошли вплотную к городу, и всех способных держать в руках оружие, отправили на передовую. Вместе со всем хозвзводом Григорий тоже отправился пешком на огневой рубеж. Впрочем, идти оказалось совсем недалеко.
Глава 8. Выход из окружения
Немцы изменили своей излюбленной тактике и не стали проводить мощную артиллерийскую подготовку. Они вообще не сделали ни одного выстрела и не выпустили ни единого снаряда или мины. В ночь с 28 на 29 июня 1942 года передовые части 30-го корпуса Манштейна неожиданно пришли в движение. Бесшумно погрузились на легкие, надувные лодки. Скрытно переправились через бухту и внезапно атаковали позиции Красной армии. С ходу захватили участок берега и, преодолевая ожесточенное сопротивление советских войск, двинулись дальше. За ними следовали остальные силы противника. 30 июня пала последняя надежда обороны Севастополя – Малахов курган.
К этому времени у защитников города практически закончились боеприпасы, продовольствие и медикаменты. Осознав всю безвыходность создавшегося положения, командующий обороной решился на единственный доступный ему шаг. Вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский срочно связался со Ставкой Верховного главнокомандующего. В ходе подробного доклада он обрисовал настоящее положение дел и запросил немедленную помощь.
Единственное, что он смог получить в сложившейся ситуации, оказалось формальное разрешение на срочную эвакуацию оставшегося в городе комсостава и партийного актива. Практически все эти люди уже покинули город, и к тому времени в Севастополе оставались лишь считаные номенклатурные единицы. Последним отбыл командующий Приморской армии генерал Петров. Он был эвакуирован на подводной лодке «Щ-209» вечером 30 июня.
Уже 1 июля сопротивление защитников прекратилось почти во всех районах многострадального города. Лишь некоторые отдельные, разрозненные группы все еще продолжали вести ожесточенные бои, которые продолжались вплоть до 9-го, а местами и до 12 июля. Основные части Приморской армии, лишенные высшего командования, организованно отошли на мыс Херсонес. Заняли оборону и мужественно сопротивлялись еще трое невероятно долгих и мучительных суток. Но позже сдались и они.
Поздней ночью 2 июля, вымотанный долгой бессонницей, младший политрук прибыл на передовую. Собрал немногочисленных бойцов, обессиленных непрерывными боями. Устало протер сильно покрасневшие глаза. Поднял руку и бережно потрогал свою забинтованную голову. Тяжело вздохнул и коротко объявил:
– Будем выходить из окружения! Идем на прорыв!
Дальше началась обычная для тех времен идеологическая накачка. Политрук много и убежденно говорил о партии Ленина и ее великом вожде Сталине. Горячо призывал всех, как один, отдать свою жизнь за Советскую Родину. Когда весь набор шаманских заклинаний закончился, он сказал главное:
– Прорыв назначен на сегодняшнюю ночь. Сигнал – красная ракета. Наступление будет проходить в том месте, где наша оборона клином врезается в позиции немцев. Приказываю: всем получить боеприпасы и к назначенному времени подтянуться к месту прорыва.
Кое-как державшимся на ногах красноармейцам раздали последние крохи боеприпасов. Бойцам, вооруженным автоматами и карабинами, досталось лишь по три патрона на действующий ствол. Другие не получили вообще ничего. Григорий и все те, кто имел на руках незабвенную трехлинейку Мосина, услышали слова хмурого старшины:
– У вас есть штыки, примкнете их к винтовкам и пойдете в атаку вместе со всеми!
После этих воодушевляющих слов солдаты стали собираться в небольшие группы и скрытно выдвигаться к назначенной точке. Идти приходилось в полной темноте и буквально на ощупь пробираться по извилистым ходам сообщения. Взрывы вражеских мин и снарядов сильно расшатали, а местами и вовсе обрушили деревянную обшивку окопов. Так что все траншеи оказались наполовину завалены осыпавшимся грунтом. Кое-где из рыхлой земли торчали руки и ноги погибших советских солдат. Хоронить товарищей, убитых фашистами, у бойцов не хватало ни времени, ни сил.
Вместе с жалкой кучкой людей, оставшихся от его подразделения, Григорий также направился к месту сбора. Они долго бродили по темным, сильно запутанным земляным щелям. Медленно, но верно двигались в ту сторону, откуда должно было начаться последнее наступление. Наконец наткнулись на солдат, плотно сбившихся у передовой линии, и остановились. Стоявшие впереди шепотом передали приказ командира: «Ждать сигнала».
Бойцы повалились на землю там, где стояли, и попытались уснуть. Однако нервное напряжение оказалось столь сильным, что Григорий так и не смог сомкнуть глаз. Он привалился к стенке окопа и устроился настолько удобно, насколько это было возможно на голой каменистой почве. Потянулись невероятно долгие часы томительного ожидания. Время от времени к ним подходили малочисленные группы красноармейцев. Получали тот же приказ, что и они, и устраивались рядом.
Возле Григория оказался незнакомый пожилой солдат.
– Словно в сорок первом, – пробурчал он недовольно. Парень вопросительно посмотрел на соседа.
– Под Киевом было почти то же самое, – счел нужным объяснить мужчина. – Только тогда людей был целый эшелон, а не такая жалкая кучка, как сейчас. Привезли нас в чистое поле и высадили из вагонов. Построили в три ряда и сказали, чтобы мы посмотрели на соседей в других шеренгах и запомнили друг друга. Мол, теперь мы пойдем в бой этими тройками.
Ну, думаю, опять вспомнили, как нас в царской армии муштровали. Тогда в штыковую атаку точно так же ходили. В центре и немного впереди – коренной. Самый крупный и сильный боец. По обе стороны и на полшага сзади – пристяжные. Те, что послабее. Пока средний берет на штык врага, который ему попался на пути, крайние его подстраховывают. Чтобы того с боку не ударили.
Вот только такое хитроумное построение не приносило бойцам совершенно никакой пользы. Дело было в том, что и германцы ходили в атаку тем же макаром, что и мы. Поэтому при первом же столкновении тройки сразу разваливались на составные части, и каждый дрался уже сам за себя. Без всякой подстраховки товарищей.
Единственное, чем мы тогда отличались от противника, так это штыками. У нас были такие же, как и сейчас, длинные и четырехгранные, а у германцев наподобие широких кинжалов. Так ведь хрен редьки не слаще. От их удара в живот кишки сразу вываливались на землю. А от нашего нет. Зато человек еще неделю потом мучился, пока его Бог к себе не приберет. Неизвестно, что лучше…
Рассказчик немного помолчал и хмуро продолжил:
– По своей дурости и наивности, я со страху решил, что сейчас командиры обеспечат нас всех оружием и тотчас бросят в штыковую. Да только я очень сильно заблуждался на этот счет. Все вышло еще хуже. Дали нам по одной винтовке на троих и по одной обойме патронов на ствол. Мы, конечно, зароптали: безобразие, что это такое? Как нам безоружными в бой идти? – а нам сурово так говорят: «Добудете оружие в бою! Или подберете винтовку, если убьют вашего вооруженного товарища».
Как услышали мы такой нелепый приказ, так просто обомлели. Завертели головами, соображая, куда следует бежать. Глядь, прямо за нашей спиной стоят тачанки с пулеметами, а на них сидят мордастые особисты. Смотрят на нас и так недобро ухмыляются, что уж лучше вперед бежать, чем назад. Видим, делать нечего. У германцев-то в руках лишь винтовки будут. Так что, даст Бог, промахнутся, а мы тем временем и до рукопашной доберемся. А от очереди в упор вряд ли спасешься.
Да только я, старый дурак, и на этот раз ошибся. Пошли мы в атаку, а навстречу нам прет густая цепь фашистов. Причем все как один с автоматами. Как дали они по нам из всех стволов, так почти сразу все наши и полегли. Я-то, тертый калач, успел повоевать в германскую. Знаю, что почем. Успел пригнуться и смотрю, а моего коренника уже убило. Я его винтовку поднял и начал стрелять.
В одного вроде даже попал. Да что толку? Пять патронов вмиг расстрелял, на этом все и закончилось. Со штыком против автомата не попрешь, и укрыться негде. Стою в чистом поле, как телеграфный столб в азовской степи. Бросил я эту бесполезную дуру на землю, сам упал и голову руками прикрыл. Вот так и взяли меня германцы в полон. К моему счастью, уже через день удалось бежать. Тогда нашего брата у них столько в плену было, что они не успевали за всеми следить. Выбрался я к своим и вот уже год, как воюю. – Солдат глубоко вздохнул и замолчал.
Григорий некоторое время ждал продолжения страшного рассказа, но мужчина тяжело задумался о чем-то своем и больше не проронил ни слова. Парень отвернулся, посмотрел вперед и с трепетом вспомнил, что им сейчас предстоит. Вздрогнул и со страхом стал ждать последней атаки, во время которой они наверняка погибнут все до одного.
Уже в который раз за последние дни пришли на память слова странного Старика. Тот настоятельно советовал сменить флотскую форму на общевойсковую. Тем более что с первых дней войны парень служил в пехотной дивизии и никакого отношения к морю не имел. Просто у интендантов не оказалось армейского обмундирования, и всех вновь прибывших солдат одели в то, что нашлось на складах Севастополя.
Разговор с тем пожилым, опытным мужчиной не выходил у Григория из головы. Старик рассказал, что фашисты на месте расстреливают абсолютно всех краснофлотцев. Уж очень насолили немцам «черные дьяволы», как называют фрицы матросов. Сразу после этой беседы боец твердо решил переодеться, как только ему представится удобный случай. Вот только за прошедшие недели такой оказии так и не появилось. Новую солдатскую форму взять было просто негде. А менять свою, хоть и грязную форменку на чужое отрепье, тем более снятое с трупа, уж очень не хотелось.
Ровно в три часа утра раздался негромкий хлопок. С ядовитым шипением в темное небо взлетела сигнальная ракета и ярко вспыхнула багрово-красным цветом. Начался смертельно опасный прорыв. Григорий поглубже нахлобучил бескозырку и, по перенятой у матросов привычке, закусил зубами концы черных муаровых ленточек.
В следующий миг, не издав ни звука, все бойцы выскочили из окопов и очертя голову бросились вперед. Почему-то немцы тоже молчали. В ответ на явное движение противника со стороны фрицев не раздалось ни единого выстрела. Недоумевая по поводу странного поведения фашистов, Григорий изо всех сил старался не отстать от других.
Он выставил штык винтовки перед собой и бежал что есть мочи. Вместе с другими красноармейцами он мчался в непроглядную, безмолвную и от того еще более страшную темноту. Григорий едва различал спину солдата, маячившего перед ним. Сковывающая тело боязнь вдруг куда-то исчезла, и в голове появилась навязчивая мысль: «Только бы не отстать от своих. Только бы не отстать…» – почему это было так важно, Григорий себе объяснить не мог и лишь повторял и повторял эти слова.
Спустя минуту все атакующие удалились от своих окопов уже достаточно далеко. Они оказались на широком участке ничейной земли, которая длинным клином врезалась в оборону фашистов. В этот миг началась настоящая бойня. На целеустремленно бегущих бойцов сразу с трех сторон обрушился шквальный, прямо-таки ураганный огонь. Оглушающий грохот выстрелов, визгливый свист пуль и хриплые крики раненых наполнили воздух. Многочисленные немецкие пулеметы косили нестройные цепи красноармейцев с той же легкостью, как серпы срезают стебли спелой травы.
Каждую секунду вокруг Григория десятками падали сраженные насмерть люди. Рухнул бежавший справа, потом слева, затем впереди, а он все еще был жив. Меж тем остававшиеся на ногах продолжали стремительно мчаться вперед. Очень скоро парень заметил, что рядом с ним уже почти никого нет. Лишь несколько человек еще продолжали упорно двигаться в направлении прорыва. Но и их с каждым мгновением становилось все меньше и меньше. Один за другим бойцы, как подкошенные, валились на каменистую землю.
На всем бегу Григорий споткнулся о выступающий из земли камень. Потерял равновесие и полетел в темноту. Упал на землю, кубарем прокатился пару метров и оказался на краю глубокой воронки от снаряда. Юзом сполз на животе по крутому откосу и упал прямо на мертвого красноармейца. Только что убитый молодой парень был еще теплым, словно живой. Кровь даже не успела запечься и тоненькой струйкой текла из его головы, пробитой немецкой пулей.
Григорий торопливо огляделся по сторонам. Заметил винтовку и поднял с земли. По привычке передернул затвор и убедился, что магазин пуст. Раздраженно отбросил в сторону совершенно бесполезную, незаряженную железяку. И только тогда заметил, что бескозырка и единственная его надежда, остро наточенный штык, куда-то бесследно исчезли. Скорее всего, остались наверху вместе с его трехлинейкой, а эта бандура была раньше в руках у покойника. Именно поэтому никакого другого оружия рядом не оказалось.
Вылезать из ямы и подставляться под пули очень не хотелось. Парень напряженно прислушался и понял, что ураганная стрельба понемногу стихает. Прошло совсем немного времени и, наконец, наступила полная, можно сказать, гробовая тишина. Глубокое безмолвие лишь изредка разрывали короткие очереди, выпущенные из немецких автоматов и пулеметов.
Спустя еще полчаса стало совсем светло. Поднявшись к верхнему краю, Григорий осторожно выглянул наружу и повертел головой. Вся земля вокруг была густо усыпана мертвыми советскими бойцами. Особенно много убитых лежало между воронкой, где он оказался, и вражескими траншеями. Сами немецкие позиции находились от него не более чем в пятидесяти метрах.
– Совсем немного не добежал! – тяжело вздохнул боец. – Секунд восемь всего не хватило, – о том, что он стал делать без патронов, если бы успел добраться до врага, он почему-то не подумал.
Вдруг из вражеских траншей один за другим стали подниматься веселые, широко улыбающиеся фашисты. Они неторопливо выстроились в плотную цепь и двинулись вперед. Изредка фрицы останавливались и в упор стреляли в лежавших на земле краснофлотцев. Иногда пинками поднимали с земли солдат. Если те сразу вскидывали руки и были в состоянии идти сами, их оставляли в живых. Ударами тяжелых прикладов пленных направляли в сторону немецких траншей и тотчас забывали о них. Всех строптивых или тяжело раненных без всяких разговоров добивали на месте.
Увидев все это, Григорий в панике скатился на дно глубокой воронки. «На мне морская форма! – испуганными птицами заметались мысли в его голове: – Говорил же мне Старик, чтобы я сменил ее на солдатскую! Так нет же, все откладывал на потом! И вот дождался!»
Тут его взгляд упал на убитого молодого красноармейца: «Ростом он с меня, и сложение похожее… – еще не додумав эту мысль до конца, Григорий бросился к убитому. Уже вошедшим в привычку движением руки закрыл широко распахнутые серые глаза. Затем начал судорожно раздевать бойца. – Мертвым теперь все равно, а живым нужно себя поберечь. Вдруг еще родине пригодятся?» – всплыли в памяти жестокие слова Старика.
Стараясь не испачкать вещи в крови, Григорий быстро стянул с парня грязную гимнастерку, а затем и брюки. Содрал с себя морскую форму и натянул солдатскую. На середине откоса воронки заметил армейскую пилотку. На карачках поднялся наверх, схватил головной убор и надел на голову. Все части обмундирования подошли так, словно были на него шиты. Ботинки он переобувать не стал. Документы тоже оставил свои.
Облачаясь в армейскую форму, Григорий чутко прислушивался к тому, что происходит наверху. Грубая, лающая немецкая речь слышалась все ближе и ближе. Стоя на коленях, Григорий натянул на убитого свои брюки и тельняшку. Надеть на покойника матросский бушлат времени уже не оставалось. Он просто набросил форменную куртку на плечи солдату и повернулся лицом к немецким позициям.
В ту же секунду наверху противно заскрипел битый щебень, потревоженный подошвами чужих сапог. Над краем воронки медленно появилась немецкая каска. Затем в яму осторожно заглянул один из фашистов и быстро отпрянул. Однако не увидел ничего опасного, подошел поближе и направил на бойца автомат.
Во время переодевания Григорий стоял на коленях. Подняться на ноги он не успел и решил не менять позы. «Буду выглядеть менее опасным!» – мелькнуло в голове. Увидев немца, он не стал делать резких движений. Медленно поднял руки над головой и закричал на хорошем немецком языке:
– Не стреляйте, пожалуйста!
Привлеченные звуком его голоса, в воронку заглянули еще два фрица. Молодой немец вскинул автомат и уже собирался выстрелить, но пожилой напарник тихо сказал:
– Не надо! – и приказал красноармейцу: – Иди сюда!
Встав на четвереньки, Григорий торопливо полез наверх. Вдруг над головой ударила автоматная очередь. Парень в страхе вжался в землю.
– Быстро! Быстро! – подстегнул его голос пожилого.
Испуганный пленный перевалился через край воронки и замер, не зная, что делать дальше.
– Встать! Руки вверх! – лающие команды посыпались одна за другой. – Иди туда! – старший немец ткнул стволом в направлении немецких позиций.
Вскинув руки над головой, Григорий неуверенно поднялся на ноги и мельком глянул в воронку. Его старый морской бушлат, наброшенный на тело убитого парня, был буквально изрешечен автоматными пулями. Григорий сделал один шаг, второй и нетвердой походкой двинулся в сторону фашистских траншей. Впереди него с воздетыми к утреннему небу кулаками шли еще несколько солдат. Сзади время от времени раздавались короткие автоматные очереди.
«Вот тебе и прорыв! – с горечью подумал Григорий. – Считай, всех положили без всякой пользы». Он опасливо приблизился к немецким позициям и замер. В траншее стояли чрезвычайно довольные фрицы. Они по очереди прихлебывали что-то из плоских фляжек и громко смеялись.
– Давай, Иван, давай! – на ломаном русском языке крикнул один из фашистов и весело кивнул головой в сторону второй линии.
Не опуская рук, Григорий перепрыгнул первый окоп и двинулся дальше, в глубь эшелонированной немецкой обороны. Он медленно шел вперед и перескакивал через многочисленные, хорошо укрепленные траншеи. Шагал до тех пор, пока не наткнулся на небольшую, совершенно голую ложбину.
По гребню котловины стояли десятки немецких автоматчиков. На дне безучастно сидели пленные красноармейцы. Как и следовало ожидать, никого из знакомых среди них не нашлось. Григорий приблизился к ближайшей группе измученных, хмурых бойцов и без сил опустился на каменистую землю.
«Слава богу! Выжил в этой мясорубке!» – подумал он.
Глава 9. Концлагерь в крымской степи
Место для содержания пленных красноармейцев оказалось невероятно унылым. Оно представляло собой совершенно голую ровную площадку, сильно вытянутую в длину. По обе стороны зоны располагались невысокие каменистые взгорки. Пологие холмы надежной стеной отгородили эту долину от окружающей степи. В дальнем конце тесного ущелья округлые возвышенности плотно сошлись друг с другом и образовали глухой тупик.
Со стороны моря в ложбину вел удобный ровный проход. Широкое устье надежно перекрывали два пулеметных гнезда, разнесенных в разные стороны. Фашисты тщательно обустроили временные огневые точки и обложили их крупными камнями и мешками, плотно набитыми мелким щебнем. Между этими хорошо укрепленными позициями стоял запыленный угловатый бронетранспортер и полностью блокировал дорогу. Стенки боевой машины украшали грязно-серые маскировочные пятна. Вооруженные автоматами охранники лениво прохаживались по гребням всех ближайших возвышенностей.
Никаких удобств для захваченных военнопленных немцы не предусмотрели. Честно говоря, они и не собирались этого делать. Вдобавок ко всему, за все время пребывания в лагере красноармейцев ни разу не накормили. Что уж тут говорить о еде, когда даже с питьем сразу же возникли большие проблемы. Несмотря на летнюю жару, воду привозили всего два раза в сутки – в обед и вечером. Причем в таком количестве, что каждый заключенный получал лишь по одной солдатской кружке за раз.
В первый же день фашисты включили микрофон и на ломаном русском языке громогласно объявили:
– Вода будет выдаваться в порядке живой очереди! Во время раздачи солдаты должны соблюдать четкий порядок! Никто не должен шуметь и драться! Никто не должен лезть без очереди! Никто не должен вставать в хвост шеренги во второй раз! За нарушение любого из этих правил виновный будет немедленно расстрелян!
Пленные красноармейцы внимательно выслушали грозное предупреждение, но далеко не все в это поверили. К тому времени недавние уголовники уже успели отыскать друг друга в разношерстной толпе. Они коротко переговорили на фене и выяснили, кто из них главнее. Затем сколотили небольшую группу, крепко спаянную суровой воровской дисциплиной. По укоренившейся в тюремных зонах привычке, они тотчас попытались все взять под свой жесткий контроль.
Едва подъехала первая водовозка, как к ней устремилось несколько крепких парней, по всей видимости, бывших зэков. Они быстро расшвыряли уже образовавшуюся очередь и с боем пробились к бочке с желанной влагой. Однако здесь зэки наткнулись на нечто неожиданное. Они, видимо, совершенно забыли, что впереди находились не давно привычные для них советские вертухаи.
Энкавэдэшники относились к уркам как к преступным, но все-таки к социально близким элементам. Поэтому смотрели сквозь пальцы на их дикие выходки. Бьют политических, ну и пусть бьют. Держат в узде всех остальных, и хорошо. Крепче будет дисциплина. Да и плохо ли, когда вместо тебя работает кто-то другой и смотрит за порядком.
На этот раз сплоченную группу уголовников встретили жестокие немецкие охранники. Вместо долгожданного питья «от пуза» все гопники получили автоматные очереди в упор. Немедленная казнь нескольких преступников сразу привела в чувство всех остальных. Так возле бочек с водой раз и навсегда установился должный немецкий порядок, который неукоснительно поддерживался до самого последнего дня.
Услышав стук тележных колес, пленные сбегались со всей площадки и выстраивались в длинные нетерпеливые шеренги. По очереди подходили к трем водовозкам. Возле каждой сидел какой-нибудь хмурый старик, по всей видимости, местный житель, пригнанный фрицами из ближайшей деревни. Кучер черпал мутную жидкость из грязной емкости и подавал подошедшему красноармейцу.
Трясущимися руками пленный получал свою мизерную пайку. Тем временем сзади напирала толпа людей, донельзя измученных жаждой. Поэтому времени насладиться водой ни у кого не было. Требовалось почти сразу вернуть посуду назад. А с полученной водой можешь делать все, что угодно. Хочешь, выпей залпом. Хочешь, быстро слей в свою кружку, миску или во фляжку и растяни крохотную порцию на целый день. Это при условии, что у тебя имеется сосуд, куда можно сцедить. То есть если ты ухитрился не растерять свое имущество во время смертельно опасного прорыва.
У каждого возничего было ровным счетом по пять солдатских кружек. И все они должны были оказаться на месте после раздачи воды. В первый день возле бочек все-таки возникла некоторая неразбериха, и в суматохе пропало целых три питейных сосуда. Немцы не стали разбираться, кто их стащил. Едва они заметили недостачу, как просто схватили первых же попавшихся под руку. Отволокли в сторону и немедленно расстреляли. Причем убили ровно столько людей, сколько пропало емкостей. После такого показательного урока никто уже не пытался присвоить лагерный инвентарь.
Оказавшись в таких ужасных условиях, пленные красноармейцы начали устраиваться кто как мог. Счастливые обладатели кружек, мисок и тем более фляжек мгновенно сбились в небольшие сплоченные группы. Потерявшие свои вещмешки, а среди них оказался и Григорий, стремились прибиться к этим стихийным командам.
Они всеми силами старались объединиться с теми, у кого сохранилась какая-либо кухонная утварь. Во-первых, вместе было легче отстоять от посягательств уголовников свое скромное имущество. Во-вторых, имея хоть какую-нибудь посуду, можно было выпить часть выдаваемой воды сразу, а часть сохранить на потом и проглотить чуть позже.
Как ни странно, но даже при полном отсутствии кормежки пленным сразу же понадобилось свое отхожее место. Оно образовалось как-то само по себе и стихийно возникло в самом дальнем, глухом конце долины.
Пленные красноармейцы прибывали в ложбинку еще несколько дней подряд. Бойцы из последних партий поведали просто страшные, невероятно жуткие истории. Из сбивчивых рассказов выяснилось, что когда патроны у всех закончились, немцы все равно не стали лезть на рожон. Они не хотели рисковать жизнью и драться с озлобившимися людьми.
Фашисты просто подошли вплотную к окопам и принялись выкуривать защитников при помощи ранцевых огнеметов. В хорошо укрепленных блиндажах фашисты динамитными шашками выбивали двери и забрасывали внутрь ручные гранаты. Так что до знаменитых штыковых атак, которые до небес расхвалил Александр Васильевич Суворов, дело так ни разу и не дошло.
На второй или третий день кошмарного немецкого плена Григорий бесцельно бродил по лагерю и случайно встретился глазами с щуплым молодым красноармейцем. Боец вздрогнул, как от удара, и быстро отвел в сторону хмурый напряженный взгляд. Только посмотрев на его забинтованную голову, парень понял, кто перед ним.
Это оказался тот самый комиссар, который до начала прорыва явился в траншею. Собрал людей и рассказывал измученным пехотинцам о том месте, где нужно сосредоточиться перед решающей атакой. Тот самый младший политрук, что призывал всех до одного отдать свою жизнь за Родину и Сталина. Вот только сейчас на нем была не добротная офицерская форма, а сильно поношенная одежка армейского рядового.
Парень тотчас изобразил на лице полное равнодушие. Быстро отвернулся и сделал вид, что не узнал пламенного агитатора и пропагандиста. Отошел в сторону и еще раз поблагодарил судьбу за свою несказанную удачу. За то, что ему невероятно повезло и все-таки удалось вовремя сменить щеголеватое морское обмундирование на невзрачные солдатские обноски.
На второй день, почти сразу после рассвета, немецкие охранники включили мощный громкоговоритель. В следующий миг на головы красноармейцев обрушились нестерпимо громкие звуки бравурных военных маршей. Следом прозвучало громоподобное объявление на ломаном русском языке:
– Этот сигнал означает, что наступило время пробуждения и утреннего построения, – потом скрипучий голос сухо добавил: – Если кто не выполнит команду, то будет немедленно расстрелян.
Забывшиеся тяжелым сном пленные торопливо поднялись с каменистой земли и как можно скорее выстроились в линию, вытянутую вдоль всей долины. Приблизительно через час появился лощеный немецкий офицер, одетый в черную эсэсовскую форму. Он медленно прохаживался перед длинной шеренгой оборванных бойцов и громко говорил по-русски:
– Германское командование создало Русскую освободительную армию. В нее входят советские солдаты и офицеры, не пожелавшие воевать против Великой Германии.
Возглавляет РОА широко известный генерал-лейтенант РККА Андрей Андреевич Власов. Он был командующим 2-й Ударной армией Волховского фронта. Весной 1942 года Власов со своими солдатами и офицерами перешел на сторону вермахта. Если кто-то из вас хочет служить в Русской освободительной армии, сделайте три шага вперед.
На плацу повисло гробовое молчание. Потом из шеренги несмело вышел один человек. За ним, так же робко, последовал второй. На этом все и закончилось. Офицер, казалось, вовсе не огорчился столь малым числом желающих вступить в вермахт, а вяло махнул рукой. К добровольцам немедленно подбежали немецкие солдаты. Весело похлопали их по плечам и увели с территории лагеря. Посадили в кузов армейского грузовика и куда-то увезли.
Эсэсовец невозмутимо подождал, пока машина уедет, затем буднично продолжил:
– Тех, кто не хочет служить великой Германии, ждет одно наказание – расстрел. Сегодня будет уничтожен… – при этих словах он достал из кармана френча изящные часы на цепочке. Откинул толстую серебряную крышку и посмотрел, сколько сейчас времени. На секунду задумался и, быстро приняв решение, продолжил: – Например, каждый двадцать девятый! – чуть позже он пояснил, что день ото дня это число будет меняться, варьируясь в пределах от двадцати до тридцати.
Потом офицер произнес:
– А начнем мы с цифры… – Он немного помолчал и закончил: – Например, с цифры восемь. – После чего развернулся и спокойно удалился.
Немецкие солдаты четко отдали командиру честь и немедленно принялись за дело. Один из них подошел к правофланговому. Ткнул ему пальцем в грудь и начал расчет с того числа, которое только что назвал офицер. Добрался до двадцати девяти и кивнул охранникам. Те ловко выдернули неудачника из строя. Отвели его в сторону и оставили под охраной группы автоматчиков. Потом фашист деловито продолжил свою работу. Причем опять с цифры восемь. Так он и действовал до тех пор, пока не дошагал до замыкающего шеренгу.
После окончания ужасной процедуры фашисты отошли в сторону. Всех тех, на кого выпал несчастный жребий, быстро согнали в отдельную группу. Затем выбранных пленных тут же построили в одну шеренгу. После чего наступила скорая и неотвратимая казнь. Немецкий унтер крикнул: «Огонь!» Автоматчики дали длинную очередь, и убитые люди повалились на землю.
Однако этим дело не кончилось. Трупы несчастных оставили лежать на площадке до тех пор, пока не появились пустые телеги из ближайшей деревни. На это ушло, ни много ни мало, около двух часов. Все это время шеренга оборванных бойцов должна была неподвижно стоять на месте и, не опуская глаз, смотреть на мертвые тела. Арестантов, отказавшихся это делать, ожидала та же участь, что и погибших.
После прибытия порожнего транспорта фашисты выбрали из строя несколько пленных, тех, что покрепче. Парни молча уложили мертвецов в убогие деревянные повозки. Пожилые кучера скорбно покачивали головами и терпеливо ожидали окончания погрузки. Затем взмахнули вожжами, тронули лошадей и уехали из лагеря. Лишь после этого охранники дали долгожданную команду: «Разойтись!»
На второй день во время построения возникла ожесточенная схватка за места в шеренге. Почти все преступники и многие из заключенных захотели встать во главе колонны. Причем желательно в первой пятерке. Охранники не стали ждать, кто победит в этом сражении. К свалке подбежало сразу несколько немцев. Один из них крикнул что-то вроде: «Прекратить!» – но разгоряченные люди его не услышали. Тогда раздались длинные автоматные очереди. Пули изрешетили дерущихся пленных, и все мгновенно закончилось. Тех, кто остался в живых, солдаты отправили в хвост колонны.
С этого дня никаких свар уже никогда не возникало. Все заключенные окончательно поняли, что угадать, какой номер будет сегодня расстрелян и с какой цифры начнется отсчет, совершенно невозможно. Так что стали просто уповать на свое везение и все безропотно вставали в шеренгу там, где придется. Так продолжалось изо дня в день.
Всегда находились слабые духом бойцы, которые все-таки решались покинуть строй пленных. Каждый раз из нескольких сотен голодных, измученных красноармейцев три-четыре человека выходило вперед. Причем не всегда это были бывшие преступники. Как ни странно, но и среди уголовников имелись очень разные люди. В том числе и такие, которые оказались совершенно не готовыми для того, чтобы идти на службу к немцам.
Вот так и получилось, что каждый день скорая и безжалостная смерть усердно собирала свою жатву. В этом случае каждый несчастный вел себя по-своему. Самые сильные духом молча делали шаг вперед и сосредоточенно шли к лобному месту. Другие, что пожиже в коленках, без всяких слов молча валились в обморок. Немцы не ждали, пока пленный очнется. Они подбегали к обреченному человеку, хватали его за руки и, словно грязный мешок, тащили к месту расстрела.
Некоторые, самые слабые, впадали в настоящую истерику и ни за что не хотели покидать строй, почему-то казавшийся им надежной защитой. Они крепко цеплялись за своих товарищей, всячески упирались и кричали дурными голосами. С такими отчаянными трусами немцы тоже совершенно не церемонились. Их безжалостно били прикладами и, в конце концов, все-таки отволакивали к месту скорой казни.
Однажды наступил день, когда смертельный жребий выпал на молодого политрука. Охранники выхватили его из строя и грубо швырнули к другим несчастным. И тут случилось то, что Григорию потом часто приходилось видеть в различных немецких лагерях. Вдруг комиссар упал на колени и принялся страстно целовать пыльные сапоги фашистов. Стоя на карачках, он бросался от одного фрица к другому, хватал их за ноги и с громкими рыданиями просил о пощаде.
Неожиданно для Григория на лицах немцев появилось странное выражение. До этого случая чужеродные физиономии охранников могли отражать все, что угодно. В основном безразличие или полное равнодушие. Чаще жестокость, а иногда и животную радость от того, что они могут безнаказанно избить, унизить или даже убить безоружного врага.
Однако сейчас парень увидел выражение брезгливости, а вернее даже сказать, гадливости, смешанной с чрезвычайно сильным отвращением. На этот раз фашисты ожесточились гораздо больше обычного. Они безжалостно топтали труса ногами. Наносили удары прикладами и с шумным ревом и гоготом гнали его к тесной группе обреченных. Никакие, даже самые униженные, мольбы парню все же не помогли. Фрицы поступили точно так же, как и во все предыдущие дни. Они безжалостно расстреляли абсолютно всех выбранных, без исключения.
После одной из экзекуций Григорий задумался: зачем офицер смотрит на часы? Он решил, что, видимо, эсэсовец хочет узнать, на какое деление указывает секундная стрелка. После чего делает какие-то арифметические действия в уме. Так как названные им числа постоянно колебались от одного до двадцати, то выходило, что он просто делит на три. Потом офицер называет итог своих вычислений, и лишь от этого зависит, с какой цифры начнется смертельный отсчет.
Всего через неделю после прорыва Григорий с ужасом понял, что начинает очень быстро слабеть. Столько тяжелых и безнадежных дней, проведенных без какой-либо пищи и достаточного количества воды, не прошли для него даром. Впрочем, как и для всех остальных узников. Каждое утро выяснялось, что несколько человек уже не могут самостоятельно подняться на ноги.
Заметив обессилевшего пленного, немецкие автоматчики подбегали к несчастному и, даже не пытаясь его поднять, расстреливали бойца в упор. Потом приказывали живым оттащить труп к месту, где обычно совершалась утренняя казнь. К ужасу окружающих, с каждым днем таких доходяг становилось все больше и больше. Каждый из красноармейцев с непереносимым душевным трепетом ждал, что вот-вот наступит и его черед.
Все без исключения пленные были твердо убеждены в своей скорой и неизбежной смерти. Григорий тоже пришел к такому же неутешительному выводу. «Фашисты просто решили заморить нас всех голодом, чтобы не тратить патроны попусту, – обреченно думал парень. – Об этом говорит и то, что вербовка в Русскую освободительную армию не проводилась уже два дня подряд».
Он не знал, радоваться отмене призыва в РОА или огорчаться. С одной стороны, Григорий не мог переступить через себя и совершить такую простую вещь, как выйти из строя. С другой, это был единственный шанс, чтобы уцелеть в этой безжалостной зоне смерти. Так что, кто его знает, как бы он поступил в следующий раз и не пожалел бы потом о любом своем решении. Когда сознание мутится от голода и жажды, а впереди только гибель от пули немецких охранников, всякое может прийти на ум. А так он уже точно не окажется на службе у немцев…
Вот тут и произошло событие, которого никто уже и не ждал.
На этот раз в долине появилось сразу несколько немецких офицеров. Ранним утром солдаты выгрузили из автомобильного тягача старую убогую мебель. Григорий прищурился и рассмотрел три обшарпанных конторских стола и несколько разномастных стульев. Охранники притащили их на территорию лагеря и расставили на небольшом возвышении. Над каждым рабочим местом натянули широкие тенты из брезента. На стульях с комфортом разместились эсэсовские офицеры. Рядом с ними на табуретках примостились штабные писари.
К обессиленным пленным подбежали автоматчики. Ничуть не церемонясь, фашисты стали поднимать истощенных красноармейцев и буквально пинками направлять к выходу из лагеря. Здесь заключенных быстро рассортировали и поставили в три длинные шеренги. Григорий занял место, указанное охранником, и огляделся. В строю, в который его загнали, оказались в основном молодые, здоровые парни без заметных повреждений. В другом находились крепкие матерые бойцы с легкими ранениями. В третьем ряду стояли только пожилые заключенные и полные доходяги.
Охранники тщательно обыскали каждого пленного. Отобрали документы и все остальное, что нашлось у них ценного. Лишь затем узника направляли в очередь, ведущую к столу. Документы передавали сидевшим офицерам. Те быстро пролистывали бумаги и беглым взглядом осматривали заключенного. Иногда что-то спрашивали на хорошем русском языке, а после этого называли номер команды. Находившиеся рядом писари заносили данные бойцов в толстые амбарные книги.
На ленивый вопрос офицера: «В каких частях воевал?» Григорий ответил на прекрасном немецком:
– Служил в хозяйственном взводе, герр офицер!
Немец с искренним интересом взглянул на славянскую физиономию бойца, стоявшего перед ним, и спросил:
– Откуда знаешь язык?
– Дружил с детьми из семьи поволжских немцев, – отрапортовал Григорий и вспомнил свою встречу с фашистским подводником. Вопросы фрицев явно не отличались разнообразием. Оно и понятно, о чем еще можно говорить с недочеловеком. Конечно же, о языке, на котором тот лопочет что-то невнятное, а вовсе не о высоком искусстве, не о бессмертной музыке и мировой литературе.
– Хорошо! – бросил офицер и добавил: – Команда «А». Следующий!
Не зная, что нужно делать в таких случаях, Григорий замер.
«Не благодарить же офицера за оказанное внимание», – мелькнуло в его голове. Он просто кивнул, мол, все понял, и двинулся к толпе пленных, уже прошедших регистрацию. На этот раз автоматчики не позволили всем опять смешаться в одну кучу. Теперь его направили в группу молодых и совершенно здоровых парней.
Пришлось довольно долго ждать, пока все заключенные не пройдут отбор и их не разделят по разным командам. Ближе к полудню всех заключенных построили в отдельные отряды, и уже знакомый офицер сказал на хорошем русском языке:
– Вы должны гордиться оказанным вам доверием. Всех вас отправляют в великий рейх! Уверен, что вы будете благодарны Германии за сохраненную вам жизнь! Вы сделаете все, что она от вас потребует! – Напоследок он добавил: – За попытку к бегству – расстрел на месте! – развернулся и направился к легковой машине, стоящей за воротами лагеря. К нему подошли остальные эсэсовцы. Офицеры сели в автомобиль и уехали.
Приблизительно через час команду «А» вывели из лагеря и вместе с остальными отрядами погнали куда-то на север. Длинная унылая колонна сильно вытянулась вдоль узкого немощеного тракта. Около трехсот измученных военнопленных сопровождали восемь мотоциклов с колясками. Легкие подвижные машины медленно ехали вдоль извилистого проселка. Причем они катили прямо по бездорожью. Ровная, как стол, поверхность степи не доставляла водителям никаких трудностей с управлением.
Три мотоколяски держались с правой, а еще три – с левой стороны этапа. Один мотоцикл указывал путь, другой замыкал скорбное шествие. На его долю выпало самое ужасное занятие – добивать тех пленных, которые падали от усталости и уже не могли идти дальше. Время от времени короткие автоматные очереди разрывали сонную тишину окружающей местности.
Составленная из самых молодых и сильных бойцов команда «А» молча шла впереди конвоя. Невысокий Григорий двигался в середине отряда и мысленно прикидывал: «Восемь мотоциклов. На каждом по три немца. Итого двадцать четыре автоматчика. Плюс восемь ручных пулеметов, закрепленных на люльках. Все это против трех сотен безоружных людей, изможденных голодом и обезвоживанием.
Выходит, что каждому охраннику достаточно убить не более двенадцати доходяг. Мотоциклы едут метрах в десяти от колонны. Даже если мы кинемся все разом, то пока дохромаем до фашистов, они нас благополучно перестреляют. Если по-хорошему, то на это хватит всего лишь одной длинной очереди. Дружный огонь из автоматов и пулеметов, и проблема с нашей колонной будет окончательно решена. Даже если кому-то вдруг повезет, он уцелеет и ему удастся скрыться в степи, что само по себе невероятно, то куда потом бежать? Весь Крым занят немцами!»
На этом Григорий и закончил анализ путей, ведущих к немедленному освобождению. Оставалось лишь терпеливо ждать дальнейшего развития событий. Возможно, еще представится удобный случай и удастся бежать.
Начиная с полудня и до самого вечера не было сделано ни одного сколь-нибудь короткого привала. Измотанные голодом и жаждой, военнопленные шли пешком по безводной степи, выжженной безжалостным летним солнцем. Шагали под палящими лучами раскаленного светила, без крошки еды и капли питья. Автоматически переставляя ноги, обессилевшие люди упорно тащились неизвестно куда. Григорий впал в какое-то непонятное забытье и теперь двигался вперед, словно странный, совершенно неодушевленный механизм.
К глубокой ночи их колонна все-таки добралась до какой-то маленькой железнодорожной станции. Судя по всему, она располагалась на глухой, давным-давно заброшенной ветке. Всех, сумевших добраться до перевалочного пункта, тщательно разделили по командам и выстроили перед пустыми товарными вагонами. Затем немцы смилостивились и разрешили железнодорожникам принести воду для заключенных.
На каждую теплушку пришлось всего по несколько ведер теплой, мутной жидкости. Путейцы наливали ее в пустые банки из-под немецких консервов и передавали пленным красноармейцам. Фашисты внимательно следили за порядком и за тем, чтобы заключенным досталось лишь по одной кружке воды и ничего более. Смертельно измученные узники были рады и такой скромной малости. Наконец-то они смогли смочить горло и слегка приглушить свою многодневную, совершенно безумную жажду.
После такого скудного ужина охранники спешно загнали людей в железнодорожные вагоны. Причем набили людей так плотно, что даже сесть было негде. Несчастные красноармейцы стояли, прижавшись друг к другу, словно оловянные солдатики в тесной душной коробке. Ровно в полночь поезд тихо тронулся с места и, мерно постукивая колесами, пошел на запад. Прямиком в фашистскую Германию.
Глава 10. Тренировочный центр в польской пуще
Григория сильно толкнули в спину и притиснули к стене товарного вагона. На этот раз парню несказанно повезло, и он очутился возле маленького низенького окошечка. Правда, тесный проем оказался надежно закрыт железной решеткой. Вдобавок ко всему, толстые прутья были опутаны колючей проволокой. Причем многочисленные ржавые петли лежали так плотно, что сквозь них едва-едва удавалось просунуть руку. Несмотря на все это, он скоро понял, что переменчивая фортуна опять одарила его своей скупой улыбкой.
Во-первых, из окна все время веял почти что свежий ветерок. Если, конечно, не принимать в расчет густую придорожную пыль и паровозную гарь. Так что, благодаря этому счастливому обстоятельству, ему не приходилось дышать застоявшимся воздухом. Вернее сказать, густым плотным смрадом, висящим в середине вагона. Десятки красноармейцев оказались плотно набиты в тесную коробку и плотно прижаты друг к другу. Жуткий запах давно не мытых мужских тел делал атмосферу внутри совершенно непригодной для жизни.
Во-вторых, в любое время дня и ночи он мог смотреть наружу. Это оказалось намного интересней, чем упираться взглядом в чью-то сутулую спину или постоянно пялиться в лицо совершенно незнакомого тебе человека. Тем более что физиономии всех окружающих пленных уже до самых глаз заросли клочковатой неопрятной щетиной.
Однако и здесь обнаружилось одно весьма негативное обстоятельство. В нашей жизни постоянно все так и происходит – одно уравновешивает другое. В довесок к чему-то хорошему всегда идет нечто совершенно невыносимое. Вот и на этот раз Григорию выпала особая, довольно-таки неприятная, привилегия.
Немецкие охранники очень сильно постарались и загрузили в каждый вагон так много пленных красноармейцев, сколько удалось в него запихнуть. Работая на стройке, Григорий часто разгружал такие двухосные теплушки и прекрасно знал, сколько они вмещают. Площадь пола в них равнялась всего лишь восемнадцати квадратным метрам. А, судя по всему, теперь на этом пространстве оказалось не менее ста человек.
Так что в крохотной клетушке постоянно кто-нибудь хотел сходить до ветру. Хорошо, что пленным оставили пустые консервные банки, из которых заключенных поили на первой железнодорожной станции. Часть из них узники договорились приспособить под «утки». Почему-то именно этим простым уютным словом называют отхожее судно в госпиталях и больницах.
В связи с тем, что Григорий оказался возле окна, ему постоянно приходилось работать. Принимать самодельные горшки, доверху наполненные нечистотами, исторгнутыми сокамерниками. Протискивать сквозь колючую проволоку и решетку и выплескивать смердящее содержимое из вагона. Зато, приподнявшись на цыпочках, парень в любое время мог хорошо рассмотреть то, что происходит снаружи.
Оказавшись в битком набитом вагоне, Григорий сразу вспомнил про пресловутый «трамвай». Этим невинным термином чекисты называли вид пытки, о которой с ужасом вспоминали некоторые политические заключенные. В городе Асбесте он часто слышал эти жуткие рассказы, но никогда и подумать не мог, что сам окажется в таком же положении.
Оказалось, что в некоторых случаях родные энкавэдэшники ни в чем не уступали проклятым германским фашистам. Только они делали это в стационарных тюремных камерах, а не в двигающихся по рельсам теплушках. Говорят, в наших застенках некоторые даже умирали от невыносимых мучений и продолжали стоять вместе с живыми по несколько дней кряду.
Неожиданно в голову Григория пришла совершенно нелепая мысль: «Интересно, кто придумал этот проклятый «трамвай»? Наши или все-таки немцы? Скорее всего, фашисты. У них было гораздо больше времени для того, чтобы изобрести такую ужасную пытку. Как-никак, свой опыт они копили еще со времен Римской империи и святой инквизиции. Наши «заплечных дел мастера» тоже были не лыком шиты, но все-таки они не жгли колдунов и ведьм в промышленных масштабах. Ну, а потом мы много лет дружили с Германией, видимо, тогда кое-что и переняли».
Долгое время поезд шел по территории СССР, оккупированной фашистскими войсками. Увиденная картина просто поразила Григория. Он почему-то думал, что нечто подобное произошло только с Севастополем и его окрестностями. Однако он сильно ошибался. Практически все здания вдоль железной дороги оказались буквально стерты с лица земли. Станции и вокзалы были разрушены почти до основания. Многочисленные поля и обширные пастбища давно заброшены.
Происходящая невероятная бойня оказалась воистину мирового, можно сказать, планетарного масштаба. Вот и здесь она прошлась жутким огненным валом и безжалостно разорила все вокруг. В течение нескольких месяцев фашистская армия походя уничтожила все, до чего только смогла дотянуться. Все то, что советские люди строили долгие годы и десятилетия.
Меж тем состоявший из товарных вагонов поезд продвигался на запад невероятно медленно. Он постоянно останавливался на безымянных разъездах. Подолгу стоял и пропускал встречные воинские эшелоны. Однако, в конце концов, он все-таки преодолел огромное пространство и покинул земли великой державы. Убогий состав пересек никем не охраняемую границу и въехал в другое – совсем чужое государство.
Тут вдруг выяснилось, парень – ближайший сосед Григория по вагону раньше жил в Западной Украине. Вдобавок ко всему, оказалось, что он вполне прилично говорит на польском языке. Боец увидел в оконце знакомые с детства надписи и хмуро сообщил об этом всем остальным заключенным. Лишь благодаря его словам пленные узнали, что поезд прибыл в соседнюю страну.
К удивлению Григория, она оказалась совершенно нетронутой варварскими бомбардировками. Вокруг виднелись чистенькие, ухоженные городки и поселки. Ничто не говорило о том, что где-то рядом идут регулярные боевые действия. Лишь огромное количество немецких солдат постоянно попадалось на глаза. Только это и напоминало местным жителям о близкой кровопролитной войне.
Всматриваясь в вылизанные идиллические пейзажи, парень с горечью подумал: «Видимо, поляки не очень-то сопротивлялись немцам. Не то что мы. Хотя… Мы-то вообще собирались воевать малой кровью и на чужой территории».
За прошедшую неделю фашисты лишь трижды покормили пленных жидкой свекольной баландой. Изголодавшиеся люди в один миг проглотили бурду, которую раньше крестьяне давали только свиньям. Кроме этого жалкого пропитания раз в день каждая теплушка получала пять ведер сырой воды. К счастью красноармейцев, погода была не такой жаркой, как в родном Крыму. Поэтому жажда их мучила уже не столь сильно.
В очередной, уже неизвестно какой, раз поезд остановился на крохотной станции. Григорий выглянул в окно и увидел, что состав находится возле густого соснового леса, почти нетронутого людьми. Дверь теплушки с грохотом откатилась в сторону, и пленным приказали срочно выходить из товарного вагона.
Изможденный голодом и теснотой, парень лишь безразлично пожал плечами. Он равнодушно отметил про себя, что они еще не пересекли границу Польши, а их уже выгружают. Хотя он прекрасно помнил слова эсэсовского офицера, сказавшего, что пленных отправят в Германию: «Возможно, сейчас нас отведут во временный лагерь, а потом поедем дальше. Надеюсь, там будет не хуже, чем в этой скотовозке», – подумал он и с трудом повернулся лицом к выходу.
Онемевшие от долгого стояния ноги отказывались служить сильно истощенным людям. При попытке шагнуть вперед колени у бойцов подгибались, и заключенные кулями валились на бетонную площадку. Чтобы не оказаться погребенными под телами тех, кто двигался следом, бойцы торопливо отползали в сторону от состава. Григорий увидел сумятицу, случившуюся у дверей, и почувствовал, что находится в таком же плачевном состоянии. Он понял, что едва может пошевелить своими сильно затекшими конечностями.
К тому времени половина бойцов уже вывалилась на перрон, и в теплушке стало немного свободнее. Парень ухватился руками за узкий подоконник окна. Превозмогая боль в суставах, он медленно присел несколько раз подряд. Выпрямлять согнутые колени было особенно мучительно. Поэтому парень скорее подтягивался на руках, чем вставал на ноги. Спустя минуту кровообращение ускорилось настолько, что мышцы стали чуть более подвижными.
Едва переставляя одеревеневшие конечности, Григорий ходульной походкой выбрался из теплушки и настороженно огляделся. Оказалось, что до этой станции доехал только один советский вагон, все остальные отцепили где-то в дороге. Вокруг тесного перрона стояли упитанные немецкие солдаты, вооруженные карабинами. Они с громким хохотом наблюдали за оборванными, донельзя худыми и грязными бедолагами, бестолково копошившимися на пыльном бетоне.
Наконец все заключенные с огромным трудом поднялись с площадки. Не разбираясь по росту, пленные красноармейцы торопливо построились в одну длинную, неровную шеренгу. Многие бойцы были истощены так сильно, что едва стояли на непослушных, подгибающихся ногах.
Из очень маленького, почти игрушечного здания вокзала появился холеный немецкий офицер, одетый в черную щегольскую форму войск СС. Он встал перед строем и на хорошем русском языке крикнул:
– Провести перекличку!
Читать бесплатно другие книги:
